Леонид Михайлович Млечин

Великая война не окончена. Итоги Первой Мировой

Аннотация

Первая мировая война, которую в Европе именуют Великой, определила судьбу человечества больше чем на столетие. В своей новой книге, опираясь на многочисленные свидетельства участников тех драматических событий и лишь недавно преданные гласности архивные документы, Л. Млечин в увлекательной и захватывающей манере описывает не только причины, породившие кровопролитную войну, но и, главное, ее последствия.

Если бы не Первая мировая, Российская империя бы не рухнула, не было бы революции. В Германии не пришел бы к власти Гитлер и не развязал бы Вторую мировую. Первая мировая отодвинула на периферию старые европейские страны. На авансцену вышли большевистская Россия, которая считала враждебным весь окружающий мир, и Соединенные Штаты, превратившиеся в мировую супердержаву. Франция и Англия, боясь новой войны, предпочли политику нейтралитета. Балканы по-прежнему раздирает ненависть братских народов. Условно проведенные на Ближнем Востоке границы и по сей день порождают бесконечные конфликты. Последствия Первой мировой во многом определили судьбу даже далеких от Европы азиатских и африканских государств…

Леонид Млечин

Великая война не окончена. Итоги Первой мировой

Разная память

Вместо предисловия

После смерти последних участников Первой мировой войны она из людской памяти окончательно перешла в историю. Но не канула в Лету. Ее последствия – не только шрамы на политической карте мира. Война не решила ни одного из противоречий, раздиравших Европу того времени, хуже того – лишь усугубила их, да еще и посеяла семена новых конфликтов, пылающих и по сей день.

Европа уже не смогла вернуться в то благополучное состояние, в каком пребывала в начале века. Когда вспыхнула Первая мировая, началось сползание континента с высот политического, военного, экономического и культурного лидерства. Самая низкая, поистине трагическая отметка – приход к власти нацистов.

Тридцать стран участвовали в Первой мировой войне, которая продолжалась с лета 1914 по осень 1918 года. 65 миллионов человек надели военную форму. Каждый шестой погиб. Миллионы вернулись домой израненными или инвалидами. И миллионы скончались в тылу от голода и болезней.

Первая мировая была кровавой бойней, хотя за полвека до этого в Китае во время Тайпинского восстания убили от 20 до 30 миллионов человек! Но Китай – далеко. Западные европейцы понесли в Первой мировой самые большие потери за всю свою историю и потому именно эту войну именуют «великой». В Первую мировую погибло вдвое больше британцев, втрое больше бельгийцев и вчетверо больше французов, чем во Вторую мировую.

– Когда я вижу список потерь, – печально сказал тогдашний британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, – то думаю: зачем нам было одерживать все эти победы?

Характерно, что у Европы и сегодня нет единой памяти о великой войне.

Франция не забыла погибших. Воспоминания о Первой мировой – жизненно важный элемент современного национального самосознания. Тогда под ружье призвали восемь миллионов человек. Погибли почти полтора миллиона. Это почитаемые в стране герои.

Для французов победа в Первой мировой – такая же славная страница, как и великая революция 1789 года. Для политиков каждая годовщина войны – желанная возможность призвать соотечественников к национальному единству, мужеству и готовности идти на жертвы во имя родины. Франция боится отстать в конкурентной борьбе, идущей в глобализованной экономике, и ищет внутренней опоры в памяти о великой войне. Образ героического солдата помогает Франции, испытывающей кризис национальной идентичности. Эта память объединяет левых и правых, пацифистов и ястребов, европейских идеалистов и националистов.

В отличие от США, Канады, Британии и Франции, где пышно хоронили последних ветеранов Первой мировой, в Германии их не замечали. Первая мировая ушла из немецкой коллективной памяти, вытесненная Второй мировой и холокостом.

Что касается нашей страны… Погибло на поле боя, умерло от ран и пропало без вести более двух миллионов солдат русской армии. Но большевики когда-то назвали войну «империалистической» и вычеркнули ее из истории.

Вообще говоря, во всей Европе в большинстве семей кто-то участвовал в Первой мировой. Они писали письма с фронта – ныне бесценный исторический источник. В какой-то степени это была самая «литературная» война. После Первой мировой произошли серьезные перемены в культурной жизни, в философии, социологии, начиная с понимания психологии войны.

Но российский образованный класс погиб или покинул страну. Русская философия, литература и искусство даже не успели осмыслить эту войну, как это произошло в Западной Европе и Северной Америке.

Антивоенный роман Анри Барбюса «Огонь» вышел еще в разгар военных действий. Эрнест Хемингуэй, который служил водителем на итальянском фронте и был ранен, Джон Дос Пассос, Скотт Фицджеральд, Томас Элиот – это те, кого Гертруда Стайн назвала «потерянным поколением». Они были жертвами Первой мировой – вне зависимости от того, участвовали ли в ней сами. Они же и запечатлели ее уникальный духовный опыт. Йозеф Рот в Австрии написал роман «Марш Радецкого». Ярослав Гашек в Чехословакии – «Похождения бравого солдата Швейка». Эта литература потом станет открытием для русского читателя. Собственной почти не оказалось: Первую мировую вытеснили революция и Гражданская война. Для нас Первой мировой словно и не существовало.

Историки за сто лет не пришли к единому выводу относительно того, кто виновен в начале войны. Одни клеймят кайзеровскую Германию. Другие говорят о роковой системе соперничества, союзов и альянсов, когда одни империи клонились к упадку, как Австро-Венгрия и Оттоманская, другие стремительно набирали силу – Россия и Германия, что само по себе вело к противостоянию. В 1914 году властители переоценивали значение военной силы и невероятно недооценивали экономическую мощь.

Война продолжалась четыре с половиной года. Распространилась по всей Европе, захватила Ближний Восток, Азию и даже Африку. И фундаментально изменила современный мир. Низвергла кайзеров, королей, царей и султанов, уничтожила целые империи. Появились химическое оружие, танки и военная авиация.

Независимость получили центральноевропейские государства, образовавшиеся на развалинах империй, не переживших войну. Возникли новые страны на Ближнем Востоке – с границами, не признанными соседями.

Великая война стала катастрофой для России. Если бы не Первая мировая, не случилась революция и Гражданская война, наша страна развивалась бы эволюционно и миллионы людей не погибли бы во имя строительства коммунизма. Вообще история человечества пошла бы иным путем.

Конечно, Фридрих Ницше предсказывал, что XX век станет веком великих войн, которые будут вестись во имя философских доктрин. Но не будь Первой мировой, тотальные идеологии не играли бы такой роли, не возникали бы диктатуры.

Первая мировая война стала ненужной и бессмысленной бойней. Это было саморазрушение Европы, приведшее к гибели немалой части европейской молодежи. Война положила конец уверенности Европы в собственных силах. Первая мировая породила массовое разочарование, которое десятилетиями определяло настроения западного общества. Великая война перечеркнула саму идею прогресса.

По мнению некоторых историков, последствия Первой мировой оказались столь катастрофическими оттого, что Германия потерпела поражение. Если бы не Антанта, а кайзер Вильгельм II выиграл войну, Адольф Гитлер не стал бы канцлером, не началась бы Вторая мировая… А что стало бы с Францией и Англией, если бы они проиграли? Лишились бы своих колоний. Не такая уж беда.

Война определила судьбу человечества больше чем на столетие. Отодвинулись на второй план старые европейские державы. Выдвинулись две страны: большевистская Россия, которая считала враждебным весь окружающий мир, и Соединенные Штаты, превратившиеся в мировую супердержаву. Франция и Англия, боясь новой войны, приняли политику умиротворения агрессоров: пусть делают что хотят, лишь бы нас не трогали. Балканы по-прежнему раздирает ненависть братских народов. Условно проведенные на Ближнем Востоке границы и по сей день порождают бесконечные конфликты.

Демоны, породившие Первую мировую войну, никуда не исчезли.

Часть первая

Балканы. Кровавый спор славян между собой

Все пойдет насмарку из-за какой-то нелепости на Балканах, предсказывал Отто фон Бисмарк, железный канцлер и объединитель Германии. Великая война началась с убийства наследника австро-венгерского престола в боснийском городе Сараево в ясный воскресный день 28 июня 1914 года.

Боснию сербы считали своей землей, когда-то она была частью Сербского королевства, да и Сараево до завоевания города турками называлось иначе.

Турецкая оккупация сербских земель после исторической битвы на Косовом поле в 1389 году оставила тяжелый след. Лишь спустя несколько веков Сербия изгнала турок со своей земли и с той поры ощущала себя единственной защитницей интересов всех южных славян.

Вообще-то Сербия не желала войны с Австро-Венгрией. Даже тайная организация сербских офицеров «Черная рука» («Единство или смерть») высказалась против покушения на эрцгерцога.

Франц-Фердинанд был племянником и наследником престарелого императора Франца-Иосифа I. Через несколько лет он должен был взойти на трон. Женатый на чешке, эрцгерцог намеревался изменить к лучшему положение славян в Австро-Венгрии.

Население Вены составляло два миллиона. Много было выходцев из Богемии – поэтому чешский язык звучал наравне с немецким. Гимн Австро-Венгрии перевели на все языки империи. Офицеры австрийской армии обязаны были уметь отдавать команды на одиннадцати языках, не считая немецкого. Император предоставил всем народам равные права, и в Вене стали заметны евреи, которые могли получать высшее образование.

Столица империи была в начале XX века одним из самых привлекательных городов Европы. В 1913 году Адольф Гитлер, Иосиф Сталин, Лев Троцкий и Зигмунд Фрейд оказались в одном и том же городе – это была Вена. А молодой Иосип Броз, впоследствии глава единой Югославии маршал Тито, работал тогда на автомобильном заводе Даймлера в Винер-Нойштадте, рядом с Веной.

В январе 1913 года Сталин прибыл на Северный вокзал Вены. С чемоданом в руке пришел в дом, где случайно встретил Троцкого. Гитлер обитал в ночлежке на Мельдерманн-штрассе. Фрейд практиковал на улице Берггассе, 19, здесь сейчас открыт его музей. Во дворце Хофбург жил император, который правил Австро-Венгрией с 1848 года. А во дворце Бельведер ждал своего часа наследник престола Франц-Фердинанд.

В 1867 году после поражения в войне с Пруссией Австрия достигла компромисса с Венгрией. Договорились о превращении империи в дуалистическую монархию. 8 мая 1867 года австрийский император Франц-Иосиф в Будапеште возложил на себя и венгерскую корону. Что это изменило в жизни империи?

Появились два парламента – в Вене и Будапеште. У Австро-Венгрии была единая армия, общая внешняя политика и почтовые марки. Бюджет согласовывался двумя парламентами, в остальном обе части империи оставили за собой почти полную свободу действий. Австрия управляла землями, населенными немцами, а также Словенией, Богемией и Моравией, а Венгрия – Словакией и Хорватией. Венские властители считались более просвещенными и либеральными. Венгрия была более отсталой частью империи. Под венгерской рукой жить было тяжелее. Так что Словакии, входившей в состав Венгрии, приходилось хуже, чем чехам под властью австрийцев.

Тридцать шесть процентов населения Австро-Венгрии составляли немцы, двадцать четыре – чехи, семнадцать – поляки, двадцать один – сербы, хорваты, словенцы и русины. Остальные – венгры, румыны и итальянцы…

Но власть в империи была только у австрийцев и венгров; это не могло продолжаться до бесконечности. Эрцгерцогу Францу-Фердинанду не нравилось высокомерие венгерских властителей, проводивших политику мадьяризации национальных меньшинств. Он предполагал уравновесить влияние венгров созданием внутри империи еще и королевства южных славян.

Германский кайзер Вильгельм II высокомерно говорил:

– Славяне рождены не для того, чтобы править, а для того, чтобы подчиняться.

Эрцгерцог думал иначе. Франц-Фердинанд желал хороших отношений с Россией. Убивать его было не только преступно, но и глупо. Но на Балканах эмоции часто берут верх над разумом.

Сербские националисты, люди очень молодые, пылкие и темпераментные и не слишком образованные, желали жестоко отомстить династии Габсбургов. В 1878 году договор, заключенный после очередной Русско-турецкой войны, передал Боснию и Герцеговину под управление Австро-Венгрии. В октябре 1908 года Вена уже формально аннексировала Боснию. Сербы возмутились – это наша земля и часть нашего народа!

Тогда в Санкт-Петербурге и либералы, и консерваторы потребовали выступить «на защиту братьев-славян» и объявить войну Австрии. Председатель Совета министров Петр Аркадьевич Столыпин поехал в Царское Село к Николаю II. Вернувшись, рассказал начальнику Петербургского охранного отделения жандармскому генералу Александру Васильевичу Герасимову:

– Сегодня мне удалось спасти Россию от гибели. Царь сообщил мне о своем решении дать согласие на мобилизацию трех военных округов против Австрии. С большим трудом убедил его величество, что этот шаг неизбежно повлечет за собой войну с Германией и что эта война грозит самому существованию и династии, и империи.

Тогда война была предотвращена. В 1914 году Столыпина уже не было…

Два выстрела из браунинга

На эрцгерцога Франца-Фердинанда, который приехал в Сараево, охотились шесть террористов; у них было четыре пистолета и шесть бомб, полученных, как установил суд, от офицеров сербской разведки. Первым должен был метнуть бомбу Мохаммад Мехмедбашич. Но он сплоховал, не нашел в себе силы участвовать в убийстве.

Бомбу – это было примерно в четверть одиннадцатого утра – бросил Неделько Габринович. Промахнулся! Она взорвалась под колесами другой машины, ранила двух офицеров свиты и нескольких прохожих. Габринович пытался покончить с собой, но его схватили.

Похоже, шока не испытал только сам наследник престола. Жена его племянника Зита Бурбон-Пармская, которой суждено будет со временем стать последней австрийской императрицей, запомнила давний разговор с Францем-Фердинандом.

Когда его супруга София ушла, чтобы уложить детей, наследник престола вдруг произнес:

– Должен кое-что вам сказать… Меня убьют!

Зита и ее муж Карл в ужасе посмотрели на Франца-Фердинанда. Карл попытался возразить, но наследник строго произнес:

– Не надо ничего говорить! Я точно это знаю. Через пару месяцев я буду мертв.

Несколько секунд царила тишина, потом он тихим, спокойным голосом добавил, обращаясь к Карлу:

– Я оставил для тебя в своем сейфе кое-какие бумаги. После моей смерти прочти их. Может быть, они окажутся полезными.

Франц-Фердинанд не родился наследником престола. Он был всего лишь племянником императора и не мог надеяться на корону. Но в 1889 году единственный сын Франца-Иосифа 30-летний кронпринц Рудольф покончил с собой в охотничьем домике Майерлинг вместе со своей семнадцатилетней любовницей баронессой Марией фон Вечера. Следующий в наследственной цепочке младший брат императора Карл-Людвиг отказался от права на трон. Вот тогда наследником и был провозглашен его сын Франц-Фердинанд.

Он был человеком упрямым, своевольным, гордым. С бурным темпераментом – в его жилах текла и сицилийская кровь. Женился по любви на чешской графине Софии Хотек. Влюбленно говорил:

– Она моя жена, мой советник, мой ангел-хранитель, мое счастье.

Но в ее жилах не было королевской крови. Для наследника престола подобный союз непозволителен. Император не одобрил морганатический брак, но даровал Софии титул княгини фон Гогенберг. Она родила мужу дочь и двоих сыновей.

Отметим важную историческую деталь. Все трое при нацистах окажутся в концлагере Дахау: сыновья убитого сербским националистом эрцгерцога были принципиальными противниками нацизма.

Сам наследник престола, хотя занимал пост генерального инспектора вооруженных сил Австро-Венгрии и постоянно занимался военными делами, считал гибельным для империи участие в европейском конфликте. Он-то сознавал и реальное состояние вооруженных сил страны, и хрупкость ее политической системы…

Что бы ни говорили о Франце-Фердинанде – считалось, ему не хватало обаяния, харизмы, – но смелости ему точно было не занимать. Другие политики – после того, как в них бросили бомбу, – постарались бы исчезнуть с глаз людских, укрыться в безопасном месте, окружить себя хорошей охраной. Эрцгерцог же нисколько не испугался. Он наведался в городскую ратушу, где упрекнул мэра:

– Что же у вас в меня бомбы бросают?

И отправился в больницу навестить тех, кого утром ранило при взрыве брошенной в него бомбы. Велел шоферу ехать медленно, чтобы его все видели. Войска не вывели на улицы, эрцгерцога сопровождала только скромная полицейская охрана.

А террорист по имени Гаврило Принцип пребывал в тоске: ничего не вышло! Он торчал на улице возле продовольственного магазина и вдруг увидел, как прямо у него под носом разворачивается открытый автомобиль эрцгерцога. Невероятная, роковая случайность! Если бы он ушел раньше. Если бы водитель выбрал иной маршрут.

Гаврило Принцип бросился к машине и открыл огонь из браунинга калибра 7,64 мм. Он был очень плохим стрелком, приятели над ним смеялись. На сей раз он стрелял буквально в упор. И не промахнулся.

Первая пуля угодила в графиню Софию Хотек, жену эрцгерцога, которую тот безумно любил. Смертельно раненная, она сползла вниз. Эрцгерцог в отчаянии закричал:

– Ради детей – не умирай!

Вторая пуля перебила Францу-Фердинанду сонную артерию. Они оба истекли кровью.

Гавриле Принципу было девятнадцать лет. Он состоял в обществе «Молодая Босния», мечтавшем о воссоединении с Сербией. Гаврилой Принципом и его друзьями, радикальными националистами, руководили не только ненависть к австрийцам, но и более глубокие чувства: презрение к западным ценностям и западному миру и обида за экономическую отсталость Сербии.

Суд над ним начался, когда Первая мировая уже полыхала. Процесс продолжался двенадцать дней. Принцип был несовершеннолетним, его не могли приговорить к смертной казни. Дали двадцать лет каторжных работ.

А в самой Сербии судили за государственную измену и приговорили к смертной казни руководителей «Черной руки», которая подготовила теракт в Сараеве. Глава этой тайной организации, он же начальник сербской разведки полковник Драгутин Дмитриевич, был расстрелян на рассвете 23 мая 1917 года.

Гаврилу Принципа отправили в тюрьму города Терезиен-штадт. Относились к нему строго. Держали в крохотной камере, темной и мрачной. Общаться с другими заключенными запрещали. Он никого не видел, кроме своих тюремщиков. На прогулку – полчаса в день – выводили отдельно от других узников. На ночь надевали кандалы. Он нисколько не сожалел о содеянном, считал, что участвовал в справедливом деле.

Как и убитый им эрцгерцог, Принцип болел туберкулезом. В камере его состояние ухудшилось. Его перевели в госпиталь, и он скончался за решеткой в 1918 году, не увидев, что сотворили с Европой – и с его собственной страной! – две пули, выпущенные из его браунинга.

Тело Гаврилы Принципа тайно зарыли на кладбище под городом. В 1920 году его останки перевезли в Сараево и перезахоронили в одной из церквей.

Телеграмма Николая II

Симпатии европейских властителей были на стороне Габсбургов. В другое время монархи со всего континента собрались бы на траурную церемонию. Но 83-летний император Франц-Иосиф, дядя убитого, решил покончить с сербским национализмом, который считал угрозой своей империи. Он находился на престоле уже шестьдесят шесть лет и несколько раз собирался начать войну против Сербии. Убийство наследника престола подтверждало слова его советников, которые настаивали: сосуществование с Сербией немыслимо. Начались антисербские демонстрации, которые переросли в погромы.

«На сербов по всей Австрии со дня объявления войны была устроена форменная облава, – сообщало русское генконсульство в Вене, – за ними охотились и в домах, и на улице, немедленно арестовывали и заключали в тюрьмы, так что через два-три дня на свободе ни одного серба, кроме их жен и детей, не оказалось».

Покойный эрцгерцог Франц-Фердинанд возражал против войны, но именно его смерть стала поводом для войны…

В Санкт-Петербурге российский министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов сказал своему помощнику, что необходимо «предупредить Австрию о решимости России ни в каком случае не допустить посягательства на независимость Сербии». Министр предупредил австрийского поверенного в делах:

– Не вступайте на этот путь. Он опасен.

После разговора с послом Австро-Венгрии успокоился: «австро-венгерский посол поручился за миролюбие своего правительства и был кроток как ягненок».

Сазонов велел и послу в Вене «дружески, но настойчиво» обратить внимание министра иностранных дел Австро-Венгрии «на опасные последствия, к которым может привести подобное выступление, если оно будет иметь неприемлемый для достоинства Сербии характер».

Австро-Венгрия предъявила Сербии ряд требований. Сербский посол в Вене Йован Йованович переслал текст ультиматума в свое министерство. Белград принял все, кроме одного – допустить австрийских представителей к участию в расследовании заговора с целью убийства эрцгерцога. Это и стало поводом для начала мировой войны. Рухнули четыре империи, погибли миллионы людей. И все ради того, чтобы не пустить австрийских полицейских в Белград?..

Сербский принц-регент Александр Карагеоргиевич телеграфировал Николаю II: «Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь как можно скорее».

Николай II ответил: «Пока есть малейшая надежда избежать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же вопреки нашим искренним желаниям мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии».

Телеграмма российского императора имела трагические последствия, в том числе для ее отправителя. Результатом Первой мировой стали революция и расстрел императорской семьи.

Сербию поддержала и Франция. Две статуи югославских королей – Петра I и Александра I – стоят в Париже на той самой улице, где потом будет находиться штаб-квартира НАТО, пока президент Шарль де Голль не выставит ее из Франции в 1966 году.

В Бад-Ишле, курортном австрийском городке, который летом превращался в столицу империи, Франц-Иосиф I подписал манифест «Моему народу» – объявление войны Сербии. Это еще было всего лишь столкновением двух стран. Но австрийские корабли, пришедшие к сербской столице по Дунаю, обстреляли Белград. 31 июля в Санкт-Петербурге приняли решение о всеобщей мобилизации. Тогда Германия объявила войну России. Война превратилась в мировую.

Николай II подписал манифест: «Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови со славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно… Ныне предстоит уж не заступиться только за несправедливо обиженную, родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целостность России и положение ее среди великих держав».

В Санкт-Петербурге после молебна открылось совместное заседание Государственной думы и Государственного совета, на котором и объявили манифест.

Сочувствие сербам при дворе считалось признаком хорошего тона. Для царской России Сербия была лишь сферой влияния. Но прозаические интересы облекались в изящную форму уверений во взаимной любви и духовном единстве. Для царской России больший интерес представляла Болгария, потому что союз с ней помогал обеспечить русскому флоту выход в Средиземное море через проливы Босфор и Дарданеллы. Геополитика важнее эмоций. В 1877 году, когда после очередной Русско-турецкой войны подписывался Сан-Стефанский мирный договор, Россия легко согласилась передать сербские земли Болгарии.

Историки отмечают: со второй половины XIX века сербская внешняя политика взяла за правило втягивать Россию во все конфликты. Но вот что характерно: использовав нашу страну на полную катушку, Сербия перебиралась в лагерь противников России.

Престарелые лунатики

Чем больше читаешь мемуаров и книг о Первой мировой, тем отчетливее понимаешь, что никто из руководящих мужей не понимал, куда ведет свою страну. Они, так сказать, соскользнули в войну или, говоря иначе, спотыкаясь, словно лунатики, рухнули в нее – по глупости! Впрочем, возможно, не только по глупости. Войны хотелось – не такой страшной, конечно, а небольшой, славной и победоносной.

Германский кайзер Вильгельм II, британский король Георг V и царь Николай II были кузенами. Встречались на семейных торжествах. В последний раз за год до войны! На свадьбе дочери кайзера – Виктории-Луизы (она вышла замуж за герцога Брауншвейгского) – в Берлине в 1913 году. Российский и немецкий властители именовали друг друга по-свойски – Ники и Вилли. В какой-то степени это была братоубийственная война…

Судьба Европы тем летом зависела от нескольких сотен человек – монархов, министров, генералов и дипломатов. Очень пожилые люди, они жили старыми представлениями, мыслили в категориях рыцарственного и куртуазного XVIII века. Представить себе не могли, что игра идет по новым правилам и новая война ничем не будет напоминать конфликты ушедшего XIX века. Можно говорить и о подстрекателях конфликта – это прежде всего военная элита, которая сознательно вводила руководителей своих государств в заблуждение.

Все великие державы внесли свой вклад в развязывание Первой мировой. Потому как в основном заботились о собственном престиже, боялись утратить влияние и политический вес. Исходили из того, что великодержавные интересы важнее мира.

Франция видела, что проигрывает гонку вооружений Германии, и нуждалась в союзниках. Антанта (Entente cordiale) – «Сердечное согласие», так называлось заключенное в 1904 году соглашение между Францией и Англией. Через три года к ним присоединилась Россия.

Германия боялась стремительного индустриального роста России и спешила нанести превентивный удар. В Лондоне опасались, что развитие германского рейха угрожает самому существованию Британской империи. Германия поддерживала Австро-Венгрию и Оттоманскую империю, а Британия считала их противниками. В этом заключалась трагедия Европы: каждое действие рождало противодействие. Приобретаешь союзника, тут же обнаруживается непримиримый враг. А небольшие государства, вроде Сербии, стравливали великие державы между собой и выступали в роли детонатора.

Кайзер выписал чек

Мало того что император Австро-Венгрии Франц-Иосиф I потерял единственного сына, покончившего с собой. Его жену императрицу Елизавету в сентябре 1898 года убил итальянский анархист Луиджи Луккени.

83-летний император конечно же сознавал, какую опасность для него представляет вмешательство России на стороне славянских братьев в случае австрийской атаки на Сербию. Он занимал трон шестьдесят шесть лет, но нуждался в хороших советах.

Генерал граф Конрад фон Хётцендорф, начальник Генерального штаба вооруженных сил Австро-Венгрии, успокаивающе телеграфировал императору, что подчиненные ему войска готовы наказать сербов. Но это было не так. Граф ненавидел сербов, но знал, что его армия ослаблена Балканскими войнами и не готова к новой схватке.

Элегантный министр иностранных дел граф Леопольд фон Берхтольд сомневался относительно разумности акции отмщения. Премьер-министр королевства Венгрии Иштван Тиса побаивался ответных действий России, призывал Франца-Иосифа к осторожности. И был прав. Война разрушит империю, и 31 октября 1918 года взбунтовавшиеся солдаты убьют бывшего премьер-министра Венгрии.

В этой атмосфере неуверенности, неопределенности и сомнений министр иностранных дел Берхтольд предложил военное решение, но не войну. Ограниченный контингент австро-венгерских войск входит в Белград – это и будет достаточным наказанием сербов. Генерал Хётцендорф высмеял главного дипломата. Надо или объявлять мобилизацию и воевать по-настоящему, или вообще отказаться от применения силы, потому что, если на стороне Сербии выступит Россия, Австро-Венгрия не успеет приготовиться к серьезным боевым действиям.

Генерала Хётцендорфа, как и всех в Вене, интересовало одно: могут ли они рассчитывать на помощь Германии, если Россия и в самом деле выступит против Австро-Венгрии?

Империя Франца-Иосифа простиралась от Инсбрука на западе до Карпат на востоке и от Праги до границ с Сербией и Черногорией.

– Я монарх старой школы, – повторял Франц-Иосиф, который, кажется, никогда не снимал военного мундира.

Но его империя уже давно не была арбитром европейских дел, как во времена князя Меттерниха, министра иностранных дел Австрии первой половины XIX века.

За год до войны, в один майский день 1913 года, пятеро австрийских офицеров присоединились к полковнику Альфреду Редлю в обеденной комнате одного из венских отелей. Редль несколько лет руководил информационной службой (контрразведка) вооруженных сил, потом был начальником штаба 8-го армейского корпуса, расквартированного в Праге. В армейских кругах шушукались, что полковник ради своих требовательных любовников – как правило, молодых офицеров – выдавал секреты российской разведке. Считается, что за деньги. У него были большие траты – он купил себе лимузин «даймлер» стоимостью в шестнадцать тысяч крон, да и партнеры в постели обходились ему недешево.

Желая избежать скандала, офицеры пригласили его в ресторан отеля «Кломзер» и предложили покончить с собой. Редль согласился. Ему принесли «браунинг». Одного человека оставили за дверью, остальные ушли и пили кофе до пяти часов утра, дожидаясь, когда полковник пустит себе пулю в лоб. Сохранить эту историю в тайне не удалось. 29 мая венские газеты сообщили о самоубийстве и предательстве полковника Альфреда Редля. Только тогда обо всем рассказали императору. Вся эта история была свидетельством слабости армии.

Франц-Иосиф обратился к кайзеру Вильгельму II с личным письмом. Запросить мнение Германии – означало еще и оттянуть принятие окончательного решения. 5 июля 1914 года австрийский посланник – глава личной канцелярии императора граф Александр Хойос – приехал к Вильгельму в его новый дворец в Потсдаме.

Он обнаружил кайзера в превосходном настроении. Тот собирался в ежегодный круиз по Балтике. Гость и хозяин вместе прогулялись по парку в Потсдаме. К ним присоединились германский рейхсканцлер Теобальд фон Бетман-Хольвег и статс-секретарь министерства иностранных дел Артур Циммерман.

Разыгрывался традиционный сценарий мировой политики: более слабая страна – Австро-Венгрия – втягивала в региональный конфликт сильного союзника – Германию. Такие попытки Вена предпринимала не раз. Но немцы прежде нажимали на тормоза.

А что же случилось летом 1914 года?

В Берлине испытывали страх перед «русским паровым катком». Германские генералы предпочитали – раз уж война рано или поздно все равно разразится – нанести удар побыстрее, пока Россия не укрепилась. «Лучше сейчас, чем потом», – гласил лозунг генерала Хельмута фон Мольтке-младшего, который в 1906 году принял на себя обязанности начальника Генштаба.

20 мая 1914 года Мольтке поделился своим видением ситуации со статс-секретарем министерства иностранных дел Готлибом фон Яговом:

– Перспективы приводят в уныние. Через два-три года Россия закончит перевооружение. После этого военная мощь наших противников станет настолько большой, что неизвестно, каким образом Германия сможет властвовать. Сейчас мы еще как-то их превосходим. По моему мнению, не останется ничего иного, как вести превентивную войну, чтобы ослабить противников, пока Германия еще может выстоять в этой борьбе.

Быстро разгромить Францию и Россию, а с Англией договориться – такой сценарий рисовался канцлеру Теобальду фон Бетман-Хольвегу. В Берлине исходили из того, что Лондон сохранит нейтралитет. И англичане достаточно долго позволяли немцам пребывать в этом приятном заблуждении.

Большую часть своей истории Германия была расколота. Единая страна появилась только в XIX веке. В 1815 году, после Наполеоновских войн, возникла германская конфедерация, в нее вошли Австрия, Пруссия, четыре королевства (Бавария, Саксония, Вюртемберг, Ганновер) и тридцать два небольших государства, некоторые из них состояли всего из одного города. Но конфедерация просуществовала недолго.

Вдохновителем нового объединения германских государств – на совсем иных основаниях – стал Отто Леопольд фон Бисмарк-Шёнхаузен, выпускник юридического факультета Гёттингенского университета. В 1859 году молодой Бисмарк уехал посланником в Россию, а в 1862-м стал главой правительства и министром иностранных дел Пруссии.

Он объединял немцев железной рукой. В июне 1886 года Пруссия распустила конфедерацию и ввела войска в Саксонию, Ганновер и Гессен. А Бавария, Вюртемберг, Баден и Гессен-Дармштадт вынуждены были вступить с Пруссией в военный и таможенный союз. В 1871 году Вильгельма I провозгласили императором Германии, Бисмарк стал его первым канцлером.

Австрия же, отделенная от других немецкоговорящих стран, создала свою Австро-Венгерскую империю. Живущие в ней немцы в ту пору разошлись во мнениях – хорошо ли это; одни стали австрийскими патриотами, другие не понимали, почему отделены государственной границей от своей родины Германии.

Единая Германия сложилась из тридцати девяти отдельных частей. Полное единство еще не было достигнуто. Даже армия состояла из полков, носивших различную форму. Германия оставалась лоскутной страной. Католический юг и протестантский север, аграрный восток и промышленный запад. Эти различия носили отнюдь не формальный характер. Юноше из евангелической семьи непозволительно было жениться на католичке (и наоборот), это означало утрату доверия со стороны соседей и сослуживцев.

Вильгельм II унаследовал трон в 1888 году от своего деда, более благоразумного политика. Кайзер воспринимал мир как сцену, на которой он может проявить себя в любимом одеянии – военном мундире. Тщеславный, импульсивный, склонный к театральности и властный по характеру, он считал, что ведет страну к величию. Левая рука Вильгельма была слабой от рождения. Зато он натренировал правую. Когда пожимал руку посетителям, некоторые вскрикивали от боли.

Он был человеком настроения. Иногда беспричинно впадал в эйфорию, иногда по непонятной причине его мучили сомнения. Приступы депрессии сменялись параноидальной агрессивностью. Если ему не нравились принесенные новости, впадал в ярость. Его министрам приходилось с ним трудновато.

Другом его детства был князь Филипп цу Ойленбург, гомосексуалист, оттого и пошли разговоры, будто кайзером манипулируют поклонники однополой любви.

Вильгельм II рисовал, писал стихи, ставил спектакли в придворном театре и даже дирижировал оркестром. При этом обожал армию, но мало что понимал в военных делах. Говорили, что он не смог бы командовать и ротой.

Отто фон Бисмарк за глаза именовал его воздушным шариком, который следует крепко держать на веревочке, не то унесет его неизвестно куда. Но кайзер буквально через год после вступления на трон избавился от железного канцлера. И больше некому было сдерживать Вильгельма.

В Германии существовал парламент – рейхстаг. Кайзер ненавидел рейхстаг, который отклонял важные для него законопроекты. Но распустить не мог. На выборах 20 февраля 1890 года большинство голосов получила Социал-демократическая партия и образовала крупнейшую фракцию в рейхстаге.

Старший внук британской королевы Виктории, кузен русского царя Николая и британского короля Георга, кайзер жаждал успеха и популярности. Наверное, это главный мотив его поступков.

Обедая с австрийским посланником, кайзер открыл ему неограниченный кредит – подтвердил, что Вена может рассчитывать на «полную поддержку» Германии, и даже посоветовал Францу-Иосифу I не медлить с атакой на Сербию. Кайзер знал о том, что русской армии недостает артиллерии, что железные дороги в плохом состоянии, и, видимо, исходил из того, что кузену Ники просто не хватит смелости начать войну. И ошибся.

Граф Хойос поспешил вернуться в Вену. Услышав его рассказ о беседе с кайзером, Франц-Иосиф нисколько не воодушевился.

– Теперь назад дороги нет, – мрачно сказал он. – Это будет страшная война.

Отныне колебания могли выглядеть как слабость. Начальник канцелярии министерства иностранных дел засел за составление текста ультиматума Белграду, который сербы не примут. Большинство австрийцев одобрило жесткую линию в отношении сербов. Премьер-министра Венгрии графа Тису радостно приветствовали в деревнях, через которые он проезжал на пути в Будапешт.

– Если бы только они знали, как мало я заслуживаю их одобрения, – бормотал он.

6 июля кайзер Вильгельм II отправился из Потсдама в Киль, чтобы сесть на борт своей яхты. Он сделал широкий жест, обещав императору Австро-Венгрии поддержать его в случае войны с Россией. И пребывал в приподнятом настроении. На всякий случай осведомился у военного министра Эриха фон Фалькенхейна, готова ли армия. Получил утвердительный ответ. Кайзер посоветовал немецкому бизнесу избавиться от иностранных активов.

На борту яхты к нему присоединился Густав Крупп фон Болен, который контролировал значительную часть немецкой промышленности. Кайзер уверенно сказал Круппу, что, если Россия начнет мобилизацию, он объявит ей войну.

И тут его стали одолевать сомнения. А вдруг кузен Ники все-таки поддержит Сербию в случае нападения со стороны Австрии? Кайзер уже не был в таком боевом настроении, как тогда, когда обещал Францу-Иосифу полное содействие. Но разве можно взять свои слова назад? Более всего он боялся обвинений в нерешительности.

Объединенная Германия, которая появилась в 1871 году, ощущала себя в кольце врагов. На этом отрезке своей истории – от Бисмарка до Гитлера – Германия пыталась стать великой державой, независимой от других стран. Историки констатируют, что немецкие политики переоценивали возможности страны.

Сближение с Францией представлялось невозможным, потому что именно единая Германия лишила Францию ведущей роли на континенте. Достаточно долго опирались на Россию. Но русско-германский союз стал невозможным из-за дурных отношений России с Австро-Венгрией. Санкт-Петербург и Вена столкнулись на Балканах. Россия хотела выйти к Босфору, получить доступ к проливам, ведущим в Средиземное море. Бисмарк всерьез думал над тем, не встать ли ему на сторону России, но немцы не поняли бы его, если бы он выступил против Австрии, тем более что в 1894 году Франция и Россия заключили союз.

Могла ли Англия стать союзницей Германии? Это нельзя было исключать. Англия опасалась сильных коалиций в Европе. Она вполне могла принять сторону Германии против франко-российского союза. Но немцы увлеклись антибританской пропагандой. И слишком верили в свой флот. В результате исход Первой мировой можно было предугадать в первый же день войны, когда три крупнейшие европейские державы выступили против Германии.

На две недели кайзер оторвался от европейских дел. Пока однажды вечером – на Балтике стояла прекрасная погода – ему не принесли срочную телеграмму из Берлина. 23 июля Австрия предъявила Сербии ультиматум. Он был сформулирован так, чтобы Сербия не могла его принять. 25 июля Вена разорвала дипломатические отношения с Белградом. Утром 26 июля яхта снялась со стоянки у берегов Норвегии и взяла курс на Киль.

Здесь кайзера ждала телеграмма от канцлера Бетмана. Информируя о последних событиях, канцлер опустил предложение британского министра иностранных дел сэра Эдварда Грея провести конференцию в Лондоне и сообща найти выход из кризиса. Канцлер опасался, что кайзер примет британское предложение и тем самым лишит Австрию возможности покончить с Сербией…

В тот день, когда убили эрцгерцога, в воскресенье 28 июня 1914 года, в Париже проходили скачки. Президент Франции Раймон Пуанкаре наблюдал за скачками из своей ложи. Фаворитом считалась лошадь барона Мориса де Ротшильда.

В самый разгар скачек посол Австро-Венгрии граф Николаус Сечен фон Темерин принес президенту срочную телеграмму – сообщение о роковом выстреле в Сараеве. Ничто не изменилось в его лице. Граф Сечен фон Темерин вежливо поклонился и покинул ложу.

Гран-при на скачках достался лошади барона Мориса Ротшильда. Президент распорядился подать его экипаж. По дороге в Елисейский дворец он размышлял о предстоящем визите в Санкт-Петербург, значение которого стало куда более важным, чем еще час назад. Если Германия атакует Россию, Франция получит возможность вернуть себе Эльзас и Лотарингию, утерянные в проигранной войне 1870 года.

Президент Раймон Пуанкаре на борту крейсера «Франция» отправился в путь, чтобы повидать в Санкт-Петербурге русского царя. Ему казалось, что Николай II настроен недостаточно решительно. Президент находился в России с 20 по 23 июля. Президент настаивал: с немцами следует быть тверже.

Все понимали, что играют с огнем, но старались извлечь из этой опасной ситуации какие-то выгоды.

Австрия предъявила ультиматум Сербии, когда президент Пуанкаре уже покинул Санкт-Петербург. Едва президент вернулся в Париж, он попросил премьер-министра Рене Вивиани собрать всех министров. Сообщив, что Россия уже объявила частичную мобилизацию, задал вопрос:

– Если война станет неизбежной, должна Франция обещать России полную поддержку?

Министры высказались за войну. И парижская улица восторженно кричала:

– Да здравствует война!

Потом многие европейцы будут ностальгически вспоминать, как им тогда хотелось жить в Париже. Французы излучали оптимизм. Париж расцвел: театры, дансинги, кабаре, художественные салоны, Всемирная выставка 1889 года, сооружение Эйфелевой башни. Можно ли представить себе литературу и искусство начала XX века без парижских мэтров?

Ни один другой город не любил своих писателей так бурно, и ни один другой город не был любим столь многими писателями. А кто-то смог стать литератором лишь в творческом поле французской столицы. Улицы поют, камни говорят, по выражению одного из влюбленных в Париж: дома словно излучают историю, славу и романтику. Начинающие мастера слова сочиняли свои первые вещи на почтовой бумаге, которую в ту пору держало для своих посетителей любое мало-мальски приличное кафе.

Начало прошлого века – время больших надежд. Даже критически настроенные социалисты, требовавшие радикального переустройства жизни, полагали, что все идет к лучшему и они скоро окажутся у власти – на благо всего человечества…

28 июля Вена объявила войну Белграду.

29 июля российский министр иностранных дел Сергей Сазонов предупредил австрийского посла: частичная российская мобилизация – лишь предупредительная мера. Но в тот же день австрийская флотилия на Дунае открыла огонь по Белграду.

29 июля в четыре часа дня Николай II распорядился о полной мобилизации. 30 июля и 31 июля еще шли какие-то переговоры. Даже германский кайзер Вильгельм II призывал Франца-Иосифа I к сдержанности в отношениях с Сербией. Но утром 31 июля начальник Генштаба генерал Хельмут фон Мольтке телеграфировал своему австрийскому коллеге: «Объявляйте мобилизацию. Мы последуем вашему примеру».

Германские генералы до последнего момента не верили, что Вильгельм все-таки решится на войну. И подталкивали его. Они были полностью уверены в победе. В конце концов кайзер им подчинился. Оказался слабохарактерным человеком. Неуверенный, нерешительный, закомплексованный, кайзер мечтал в результате войны стать фигурой номер один на мировой арене.

Но кайзера беспокоила неясная позиция Англии. Если Англия сможет уговорить Францию воздержаться от поддержки России, Николай II не захочет вести войну в одиночку и конфликт ограничится рамками Балкан.

Младший брат кайзера принц Генрих Прусский в те дни находился в Англии. Накануне отъезда он встретился со своим кузеном королем Георгом V. Вернувшись в Германию, обрадовал кайзера: в случае европейской войны Британия намерена остаться нейтральной. Но, как скоро выяснится, это было лишь благим пожеланием британского монарха.

Немецкий посол в Лондоне Карл Макс принц Лихновски, опытный дипломат и личный друг британского министра иностранных дел Эдварда Грея, изо всех сил старался уговорить англичан остаться в стороне от континентального конфликта.

Но избежать мирового конфликта не удалось!

1 августа Германия объявила войну России. В пять часов дня собралось высшее немецкое командование, надо было подписать указ о мобилизации. Канцлер принес поразительную новость. Немецкий посол телеграфировал из Лондона (сообщение окажется ошибкой), что британское правительство твердо приняло решение сохранить нейтралитет.

– Шампанского! – распорядился довольный кайзер. – И остановите переброску наших войск на запад.

Кайзер хотел, чтобы войска развернулись с французского направления на восточное и двинулись на Россию. Начальник Генштаба фон Мольтке взорвался:

– Если мы откажемся от выдвижения войск против Франции, я снимаю с себя ответственность за ведение войны.

Разработанный Генштабом план ведения боевых действий предполагал концентрацию сил сначала против Франции и только затем поворот против России. Одиннадцать тысяч поездов должны были в сжатые сроки перебросить четырехмиллионную армию на западное направление. Сбой расписания грозил хаосом.

Генерал фон Мольтке требовал полной самостоятельности. И именно он единолично командовал вооруженными силами в 1914 году. С балкона своего берлинского дворца Вильгельм произнес прочувственную речь, в которой сказал, что Германии вложили в руки меч, то есть ее заставили вступить в войну.

Самонадеянность Австро-Венгрии и Германии обернулась катастрофой для них самих.

Садисты и богатыри

Первый удар немецких войск пришелся на Бельгию, причиной тому было ее неудачное географическое положение между Францией и Германией. Бельгийский король Альберт I информировал Вильгельма II, что его страна будет придерживаться нейтралитета. Бельгия была признана нейтральным государством еще трактатом 1839 года, который подписала и Пруссия. Но 2 августа Берлин ультимативно потребовал права свободного прохода для своих войск через бельгийскую территорию. Ночью правительство в Брюсселе отвергло ультиматум.

3 августа Германия объявила войну Франции. Лондон предложил Берлину уважать бельгийский нейтралитет. Но немецкие войска уже вторглись на территорию Бельгии. Они не ожидали сопротивления, но гарнизон Льежа сражался отчаянно.

Немецкие артиллеристы сокрушали бельгийские укрепления мощными пушками. От выстрелов «Большой Берты» – 420-мм орудия, самого крупного на тот момент калибра, названного в честь внучки основателя оружейного концерна Альфреда Круппа, – земля дрожала и вылетали оконные стекла. Бельгийские форты были разрушены, немногие выжившие обгорели.

Германская армия наступала, и одиннадцать миллионов французов и бельгийцев оказались в оккупации. Немцы обиженно заявляли, что в них стреляет мирное население, а это нарушение правил. Грозили: мирное население будет наказано. На самом деле никаких снайперов в гражданской одежде не существовало – от немцев отстреливались разрозненные группы французских и бельгийских солдат, пробиравшиеся к своим.

Множество войн велось в истории – по разным причинам. Война, разразившаяся в Европе летом 1914 года, была бессмысленной; чтобы ее оправдать, противостоящие стороны сразу же попытались придать ей идеологическое измерение. Первая мировая – время неограниченного мифотворчества: с одной стороны, живописались зверства, которые творят враги-садисты, с другой – воспевалось благородство собственных чудо-богатырей в армейских шинелях.

В странах Антанты рассказывали, что немецкие солдаты, захватив Бельгию, закалывали штыками детей, а в самой Германии открылась фабрика, на которой из трупов делают колбасу. Население Бельгии составляло семь миллионов, из них полтора миллиона бежало от наступавших немецких войск.

Французы печатали фотографии сожженных церквей. «Солдаты кайзера, – писала парижская газета, – исполняют свое разрушительное дело с удовольствием и изощренностью лютых и бессердечных дикарей». Все немецкое оказалось под запретом. Баха и Бетховена не исполняли. В школах не изучался немецкий язык.

В Соединенных Штатах «франкфуртеры», сосиски, названные в честь немецкого города Франкфурт, переименовали в «сосиски свободы». И знаменитые бутерброды перестали называть «гамбургерами», поскольку это слово напоминало о другом немецком городе – Гамбурге!

Пропаганда союзников возмущалась мерзкими преступлениями «гуннов». В странах Антанты громили магазины и рестораны, принадлежавшие немцам. Один британский публицист призывал своих читателей: «Если вы, сидя в ресторане, обнаружили, что обслуживающий вас официант – немец, выплесните суп прямо в его грязную рожу».

Молодой писатель Илья Эренбург писал из Франции 19 июля 1915 года поэту Максимилиану Волошину: «Читаю Petit Nicois. Вчера была передовая статья на тему о запахах немцев. Автор уверяет, что немки издают особый, невыносимый запах и что в школе парты, на которых сидели немцы, приходится сжигать».

Врага рисовали нелепым и жалким. Это помогало солдатам преодолеть страх, исполниться уверенностью в собственном превосходстве над неприятелем. Или же, напротив, врага наделяли дьявольскими чертами, дабы пробудить ненависть.

Немцы были во власти паранойи. Писали, что придется выбить из французов «шовинизм и национальное высокомерие». Из уст в уста передавались рассказы о том, что французы отрезают немцам уши и носы. Значит, никакой пощады врагу! Старались террором запугать мирное население. Несколько сот бельгийцев казнили. Расстрельные команды кололи тела штыками, проверяя, мертв ли. Трупы сбрасывали в реку. 180 тысяч бельгийцев бежали в Англию. Они рассказали о варварстве бошей. Французские католики именовали немецкую армию «армией Люцифера».

Известный американский журналист Гаррисон Солсбери был тогда мальчиком: «Я верил всем придуманным англичанами рассказам о жестокостях немцев – о монашенках, которых привязывали вместо языков к колоколам, об отрубленных руках маленьких девочек – за то, что они кидали камнями в немецких солдат… В письме от тетушки Сью из Парижа сообщалось об отравленных шоколадках, и мне было велено никогда не брать шоколад у незнакомых людей на улице. Тетушка Сью писала отцу, что немецкие шпионы зарылись так глубоко, что потребуются годы для их обезвреживания».

В первые дни войны бельгийская армия, отступая, отошла в Антверпен. Немецкие войска одиннадцать дней осаждали город. Когда его все-таки взяли, немецкая газета «Кёльнише цайтунг» порадовала читателей: «В честь падения Антверпена и торжества нашей армии прозвучат колокола». Само собой разумелось, что колокола будут звонить немецкие и в Германии – в честь победы.

Но французская газета «Матэн» иначе истолковала это сообщение: «Согласно «Кёльнише цайтунг», служителей церкви города Антверпена заставили звонить в колокола, когда город был взят».

Информация «Матэн» не прошла незамеченной в редакции лондонской «Таймс». Сославшись на «Матэн», она написала: «Бельгийские священники отказались звонить в колокола в честь сдачи немцам Антверпена, после чего их лишили права служения».

Итальянская «Коррьера делла сера» заметила эту публикацию: «Британская «Таймс» сообщает, что несчастные священники, которые отказались звонить в колокола по случаю сдачи Антверпена, приговорены немцами к каторжным работам».

Теперь вновь выступила парижская «Матэн». Круг замкнулся. «Согласно «Коррьера делла сера», – негодуя, писали французские журналисты, – немецкие варвары, захватившие Антверпен, повесили несчастных священников на колоколах головой вниз, – как подвешивают настоящие языки колоколов. За их героический отказ звонить в колокола в честь сдачи города».

Несмотря на потерю близких, артиллерийские бомбардировки, первые авианалеты, сожженные дома, нехватку самого необходимого, большинство граждан до самого конца верили в правоту своей страны. В этой войне все считали, что обороняются от агрессора.

Одна из причин – искусная манипуляция людьми со стороны правительств, которые доказывали, что их дело правое. Правительства воюющих стран использовали весь имеющийся арсенал – плакаты, листовки, газеты, журналы, кинофильмы – для влияния на публику. Искали надежное орудие воздействия на умы и сердца.

К июню 1915 года британское бюро военной пропаганды выпустило книги, официальные документы, памфлеты и речи политиков тиражом в два с половиной миллионов экземпляров на семнадцати языках. Руководитель бюро пользовался советами таких мастеров слова, как Артур Конан Дойл и Редьярд Киплинг.

Стали очень популярны карикатуры. Иллюстрированные журналы процветали. Камеры еще были редкостью (кстати, солдаты охотно платили, чтобы их сфотографировали, – главным образом хотели послать снимок семье, дабы дома уверились, что их сын или муж еще жив). Но черно-белые снимки в журналах казались скучноватыми, а цветные карикатуры нравились, можно было посмеяться – над собственными политиками или над врагами. Издевки над противником, прямые оскорбления вождей противостоящего лагеря утешали.

Юный Владимир Маяковский к своим плакатам сочинял четверостишия:

Австрияки у Карпат

Поднимают благой мат.

Гнали всю Галицию

Шайку глуполицую.

Карикатуры стали оружием пропаганды. По ту сторону океана американские художники рисовали немцев чудовищными убийцами, которые угнетают малые страны Европы и творят невероятные преступления против мирного населения; тем самым они помогли США вступить в войну.

В сентябре 1916 года управляющий отделом печати МИД Александр Иосифович Лысаковский отправил письмо директору дипломатической канцелярии при Огавке Верховного главнокомандования Николаю Александровичу Базили: «Вследствие переданного Вами желания г-на начальника Штаба верховного главнокомандующего быть осведомленным о настроениях в заграничном общественном мнении путем доставления вырезок наиболее интересных статей, появляющихся в зарубежной печати, почитаю долгом представить справку о расходах, вызываемых просмотром газет для Дипломатической канцелярии при Штабе верховного главнокомандующего:

месячный гонорар вольнонаемному чтецу – 200 руб.

то же второму – 150 руб.

барышни для наклеек – 75 руб.

выписывание газет согласно списку – 300 руб.».

Телевидение еще не придумали. Радио и кинематограф не играли столь важной роли, как ныне. Хотя обе стороны снимали пропагандистские фильмы. Например, появилась лента о том, как немцы на оккупированных территориях расстреливают население, в том числе сестер милосердия. Когда фильм попал в Соединенные Штаты, он произвел сильное впечатление на американцев.

Сегодня новости смотрят не выходя из дома. В Первую мировую, чтобы познакомиться с выпуском новостей, шли в кинотеатры. Это были часовые программы: новости, развлечения и путешествия – все вместе. Благодаря кинодокументалистам люди впервые смогли увидеть тех, о ком прежде только читали в газетах, сильных мира сего – монархов, политиков и генералов. Развлекательных сюжетов было больше, чем репортажей с поля боя. Кинокамеры были тяжелыми, с такими не набегаешься, поэтому их устанавливали в удобном месте и снимали парады, спортивные соревнования и королевские свадьбы.

После начала войны британский военный министр фельдмаршал лорд Гораций Герберт Китченер ввел цензуру: запретил снимать боевые действия и солдат в окопах. Такие же ограничения ввели и немцы. По мере того как война затягивалась и число жертв росло, обе стороны осознали пропагандистскую ценность кинохроники. В 1916 году британское командование организовало съемки битвы на Сомме. Фильм увидели двадцать миллионов зрителей. На следующий год британское правительство купило кинокомпанию, которая получила эксклюзивное право на съемки фронтовых операторов.

В январе 1916 года министр иностранных дел Сазонов обратился к начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Михаилу Васильевичу Алексееву:

«Широкое распространение, полученное кинематографом, выдвинуло его значение как весьма действительного способа воздействия на общественное мнение. Во вверенном мне министерстве возникло предположение использовать этот способ влияния на общественное мнение в наших интересах и, в первую очередь, применить его в Румынии, а затем в Швеции и в Соединенных Штатах.

Успешное распространение лент возможно при условии предоставления их владельцам кинематографов безвозмездно или за дешевую плату. Организация дела требует таким образом известного ассигнования. Имею честь обратиться к Вашему Высокопревосходительству с просьбой о содействии скорейшему разрешению денежной стороны дела».

Но главную роль сыграли плакаты. Именно они сильнее всего влияли на простых людей. Они были повсюду – на станциях, на городских улицах, в автобусах. В каждой стране художники придерживались своего стиля и дизайна. Но одно было общим – стремление сплотить людей, поддержать их уверенность в собственной правоте и неминуемой победе. Не стеснялись пользоваться эмоциональным шантажом. В 1915 году выпустили плакат, на котором дети спрашивали отца: «Папа, а что ты делаешь для Великой войны?»

«Ты нужен своей стране!» – этот призыв военного министра лорда Китченера – один из самых ярких примеров военной пропаганды. Так же как плакат 1917 года американского художника Джеймса Монтгомери Флэгга, на котором Дядюшка Сэм указывает пальцем на зрителя и говорит: «Ты нужен мне для армии США»; это был призыв записываться добровольцем в вооруженные силы. Причем в образе Дядюшки Сэма художник изобразил самого себя. Плакат разошелся четырехмиллионным тиражом. Образ оказался настолько успешным, что использовался и во Вторую мировую.

При этом к живописцам относились с недоверием. Бдительные люди доносили в полицию на художников, подозревая в них немецких шпионов, которые рисуют объекты военного значения – укрепления, железнодорожные вокзалы и казармы. Мало того, всем казалось, что художники не заняты важным делом оборонного значения, отлынивают от общественного труда, не вносят своего вклада в общие усилия.

В Англии несколько известных художников были задержаны агентами Скотленд-Ярда, которые искренне считали их немецкими шпионами. В стране в первый месяц войны возбудили аж девять тысяч дел по обвинению в шпионаже! Но так много шпионов не бывает. В конечном счете осудили 29 человек. Остальные случаи были плодом возбужденного воображения.

За всю войну в Тауэре казнили одиннадцать шпионов. На рассвете 6 ноября 1914 года Карл Ханс Лоди, обер-лейтенант германской военно-морской разведки, был расстрелян в Тауэре за шпионаж в пользу кайзера. Первая казнь в Тауэре за сто лет. Вторым казнили другого пойманного агента – Карла Фредерика Мюллера, который писал донесения в Германию лимонным соком, чтобы цензор не смог прочитать.

Всего Германия направила в Англию 120 агентов, поймали 65. Первых шпионов судили открыто, это возбудило еще более сильные враждебные чувства среди англичан: значит, враги среди нас! Штат контрразведки МИ-5 был увеличен в несколько раз и достиг 844 человек. Во время войны создали и секретную разведывательную службу МИ-6.

Особо берегли шифры. В начале 1915 года министр иностранных дел Сазонов инструктировал все дипломатические представительства России: «Возникла настоятельная необходимость обставить в наших заграничных установлениях охрану секретнейших документов и ключей. Надлежит иметь в виду обеспечение этих материалов не столько от покражи, сколько от кратковременной выемки, особенно в ночное время, для снятия с них фотографии. Секретнейшие документы и шифры в наших посольствах и миссиях должны храниться в железных шкапах или безопасных комнатах. Шкапы или замки не должны быть ни германской, ни австрийской выделки, ни местного производства».

Силы были равны

Никто не предполагал, что война затянется. Но тщательно разработанные Генштабами планы рухнули в первые же месяцы. Силы противостоящих блоков оказались примерно равными. Расцвет новой боевой техники множил число жертв, но не позволял сокрушить врага и продвинуться вперед. Обе стороны сражались ради победы, но ни одна наступательная операция ни к чему не привела.

Битва на Сомме продолжалась четыре с половиной месяца. Заплатив жизнями шестисот тысяч солдат и офицеров, Франция и Англия отвоевали десять километров! Триста тысяч погибли под Верденом, а линия фронта практически не изменилась. Почти полмиллиона русских солдат погибли, были ранены или попали в плен летом 1916 года в ходе Брусиловского прорыва к востоку от Львова, а отвоевали не больше ста километров.

Верден – укрепленный пункт французской армии, вдававшийся в расположение немецких войск. Под Верденом немецкие артиллеристы выпустили в первые восемь часов сражения два миллиона снарядов. Но когда немецкие солдаты перешли в наступление, они наткнулись на сопротивление французских пехотинцев, которые пережили артподготовку и сражались отчаянно.

После трех дней боев немцы торжествовали победу. Колокола звонили! Но рано. 6 октября 1916 года Верден отбили. Теперь победу праздновали французы. Потери обеих сторон были равноценны. Но немцам, имевшим слабых союзников, нечем было их восполнить. Со стратегической точки зрения не имело никакого смысла жертвовать сотнями тысяч своих солдат ради захвата укреплений вокруг Вердена. Но равным образом не стоило и жертвовать людьми ради их удержания…

– Испытанный французской армией урон особенно чувствителен ввиду сравнительной скудости населения Франции, – признался российским дипломатам в Петрограде посол Морис Палеолог.

Под Верденом по разные стороны линии фронта сражались молодые офицеры – немец Фридрих Паулюс, будущий генерал-фельдмаршал вермахта, который во Вторую мировую дойдет до Волги и будет пленен в Сталинграде, и француз Шарль де Голль, который возглавит антинемецкое Сопротивление, а со временем станет президентом страны.

Командовал обороной Вердена генерал Анри Филипп Петен, ставший национальным героем. Во Второй мировой он испугается повторения такого же кровопролития, потому решит капитулировать перед наступающим вермахтом и покроет себя позором.

В 1916 году потребности войны превысили демографические и экономические возможности стран продолжать ее. В Германии, Франции и Австро-Венгрии под ружье поставили 80 процентов мужчин, годных к воинской службе. Целое поколение было отправлено на поля сражений.

Усташи и четники

Территорию Сербии оккупировали войска Четверного союза. 29 октября 1915 года правительство Сербии приняло решение отвести остатки армии через территорию Черногории и Албании к побережью Адриатического моря.

29 декабря 1915 года посланник России в Сербии телеграфировал министру Сазонову:

«Председатель Совета министров Никола Пашич настаивает на немедленной посылке возможно большего количества транспортов, дабы спасти сербскую армию.

Сербская армия, лишенная боевых припасов, не способна оказать сопротивление движению австрийцев, к коим, вероятно, присоединятся албанцы и болгары. Пашич заявил, что, пока значительная часть войск, от 20 000 до 30 000, не будет посажена на суда, правительство не может уехать. Мои коллеги и я единодушно оцениваем положение как крайне критическое, и мы считаем необходимым самым энергичным образом настаивать на безотлагательном принятии мер к немедленной отправке морем сербской армии».

Сербов эвакуировали на остров Корфу, а в мае 1916 года перевезли в Салоники. Во время отступления сербская армия потеряла половину личного состава – больше 200 тысяч.

Население Сербии до Первой мировой составляло четыре с половиной миллиона человек. В войну четверть погибла. Из них 400 тысяч умерли от болезней, холода и голода. Пропорционально численности населения – чудовищные потери! Ни один другой народ не понес такие жертвы.

В порядке компенсации после войны державы-победительницы создали Королевство сербов, хорватов и словенцев. Объединили пятнадцать этнических групп и три конфессии (католицизм, православие и ислам). Это был смелый шаг. Южные славяне, разделенные между двумя империями – Оттоманской и Австро-Венгерской, – раньше не жили вместе. Сербы оказались в одном государстве с теми, против кого только что сражались.

Британский ученый-балканист констатировал в 1928 году: «Я лично склоняюсь к мысли оставить сербов и хорватов вариться в собственном соку! Думаю, что и те и другие сошли с ума и дальше своего носа не видят».

Не очень-то они все поладили. Еще во время Первой мировой русский дипломат Михаил Николаевич Гирс предупреждал министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова:

«С разгромом австро-венгерских войск и с крушением двуединой государственной власти этой монархии естественно возникнет во всем его объеме срочный вопрос о дальнейшей судьбе входящих в ее состав народов.

Если исключить из счета поляков, для которых намечается полное объединение, и мадьяр, имеющих известную государственную организацию, останутся, так сказать, висеть на воздухе нижеследующие народные группы, занимающие определенные области:

чехи с мораванами и словаками

сербы и хорваты

словенцы

румыны

немцы

итальянцы…

Уже теперь имеется немало данных, заставляющих предвидеть, что, например, планы о создании великой Сербии под главенством Белграда могут потерпеть крушение не под давлением внешних воздействий, вследствие внутренних разногласий. Ярко обнаружился дух политического «бандитизма», порой грубого, порой утонченного, присущего всем без исключения народам балканских государств, не говоря уже о проявленной ими зверской жестокости, посеяно между ними так много злобы и вражды…»

Во Вторую мировую сербы, хорваты, босняки и албанцы ожесточенно убивали друг друга…

Единая Югославия весной 1941 года была разгромлена частями вермахта. Хорваты с благословения Адольфа Гитлера создали собственное государство. Его возглавил Анте Павелич, основатель Повстанческой хорватской революционной организации (Усташа хрватска революционарна организация). Его сторонников называли усташами. Сербы именовали их «кровавыми усташами».

В свою очередь, хорваты именовали сербов «кровавыми четниками» (от слова «чета» – отряд). Четники, сторонники монархии, сражались против немцев. В отрядах четников воевал Караджич-старший, отец Радована Караджича, который в конце XX века станет президентом непризнанной республики боснийских сербов.

И сербы, и хорваты говорили себе, что воюют против дьяволов во плоти. Во время Второй мировой войны в Югославии погиб миллион человек. Большинство было убито не немцами, а своими, недавними соседями и согражданами.

После 1945 года единое государство получило еще один шанс. Глава социалистической Югославии Иосип Броз Тито повернулся лицом к Западу, открыл границы и сделал свою страну самой процветающей в этой части Европы.

Тито заставил националистов замолчать. Надеялся, что с годами память о пролитой крови исчезнет, национальные чувства остынут, люди привыкнут жить вместе. Но молчание – не лучший способ разобраться с прошлым. Запрет откровенно говорить о прошлом привел к тому, что история превратилась в набор опасных мифов. Люди тайно читали псевдоисторические книжки и изумленно говорили: «Так вот, значит, как было! Значит, они всегда нас убивали!» Вместо того чтобы разобраться с прошлым, выяснить историческую правду и примириться, люди черпали в запрещенной истории ненависть и исполнялись желания рассчитаться со старыми обидчиками.

Единая Югославия существовала, пока был жив Тито. После его смерти во весь голос заговорили националисты. А возразить им было некому. В свое время Тито железной рукой задавил демократически мыслящую интеллигенцию. И Югославия стала рассыпаться.

Нелепо полагать, будто страна была обречена на этнический конфликт и иной вариант развития Югославии невозможен. Однако Тито упустил возможность модернизировать страну, оставив ее в руках партийных чиновников. На их фоне все симпатии толпы достались яростным националистам. Создалась целая шовинистическая культура, в которой наука, литература и журналистика были заняты исключительно созданием националистических мифов. Здесь во всех проблемах обвиняют врагов. Собственных ошибок и тем более преступлений не признают.

Можно сказать, что народы Югославии были преданы своей интеллигенцией, которая идеологически подготовила новую войну, начавшуюся в 90-х годах.

Республики могли бы разойтись мирно. Возможно, кто-то предпочел бы переселиться из одной республики в другую, дабы чувствовать себя комфортно. Но обошлось бы без человеческих жертв. Кровопролитие не было неизбежным. Войну в 90-х годах породили не вековечная вражда, не религиозно-этнические различия, не исторические споры, а стратегия политиков и генералов, которые увидели в хаосе распада редкую возможность сделать политическую карьеру.

Автор этих строк не может не поделиться личными впечатлениями.

В 1993 году я оказался в Вуковаре, где только что закончились бои. Раньше Вуковар был городом. После того как в распадавшейся Югославии стали выяснять, кто серб, а кто хорват, Вуковар превратился в развалины.

Взрывая дом за домом, сербы выбивали хорватов из Вуковара. По опустевшему городу бродили только брошенные собаки, кошки и свиньи. Артиллерийским выстрелом сбило статую, изображавшую мужчину и женщину. Казалось, что женщина гладит распростершуюся по земле фигуру павшего мужчины. На одном из разрушенных домов чудом сохранилась табличка с названием улицы. Она носила имя Гаврилы Принципа.

Сербы, хорваты и босняки

Босния и Герцеговина была одной из шести республик, составлявших единую Югославию. Ее населяют сербы, хорваты и босняки, исповедующие ислам. Иосип Броз Тито признал боснийских мусульман самостоятельной нацией, хотя сербы уверены, что босняки – те же сербы, которым во время владычества Оттоманской империи пришлось принять ислам. Хорваты точно так же убеждены, что босняки – это хорваты-мусульмане.

«Босняки – люди, не потерявшие славянскую кровь, но приобретшие мусульманство», – писал о них когда-то российский посол при Оттоманской империи.

А боснийские мусульмане гордо говорят: не называйте нас мусульманами, мы боснийцы, босняки. Они единственные хотят сохранить единое государство Босния и Герцеговина, которое соседи считают искусственным образованием, не имеющим права на существование. Сербы обижены на своего бывшего вождя Иосипа Броз Тито, который после войны мог просто присоединить Боснию к Сербии, но не сделал этого. Хорваты же полагают, что Босния должна быть частью Хорватии.

Когда единая Югославия стала разваливаться, обрести самостоятельность захотела и входившая в ее состав Босния и Герцеговина, где сто лет назад вспыхнула Первая мировая война. Но боснийские сербы и боснийские хорваты не признали новую республику. Лидеры боснийских сербов не пожелали жить в единой Боснии и Герцеговине. Отказались участвовать в общебоснийских выборах и образовали никем не признанную Сербскую республику. Сербы взялись за оружие, чтобы присоединить эти земли к Сербии, хорваты – чтобы увеличить Хорватию:

– Зачем нам быть меньшинством в вашем государстве, когда вы можете быть меньшинством в нашем государстве.

Президент республики психиатр Радован Караджич восторженно говорил:

– Шестьсот лет длятся страдания разделенного сербского народа. Слышатся стенания частей, отделенных от целого, и тоскует целое по своим отделенным частям, как тоскуют сироты по матери и как тоскует мать по утерянным детям. Сербия – это мировое чудо. Это скала, о которую разбиваются империи и мировые порядки.

Наука войны усваивается легко. Взрывной балканский характер заставляет браться за оружие в ответ на сообщения о смерти близких, родственников, соседей. Это в основном сельские люди. Для них важны семейные отношения. Они привыкли мстить за обиду, нанесенную родственнику. Ничто не прощается.

По степени жестокости война на Балканах в конце XX века не знала себе равных. Массовые убийства, уничтожение мирного населения и обстрелы городов стали методом ведения боевых действий. Вырезали целые семьи и деревни. Маленькие дети тоже считались врагами – они же вырастут и возьмут в руки оружие. Даже изнасилование женщин превратилось в инструмент войны. Полевые командиры полагали, что лучше изнасиловать, чем убить, поскольку это оскорбляет честь всей нации. На Балканах мужчина не способен простить женщину, которая подверглась насилию. И себя не может простить – за то, что не сумел ее защитить!

Сербскую армию возглавил генерал Ратко Младич, который в принципе не признавал права Боснии на существование: все земли, на которых живут сербы, принадлежат Сербии. Первые два года военное счастье было на стороне сербов. Но Караджич и Младич не сумели воспользоваться победами своих войск. Они упрямо отвергали любые разумные предложения международных посредников, в том числе России, и упустили момент, когда могли подписать мир на выгодных условиях.

А противники окрепли и перешли в наступление. Тогда президент Сербии Слободан Милошевич заставил боснийских сербов согласиться на худшие условия; им пришлось удовольствоваться скромной автономией в составе Боснии и Герцеговины. Караджич и Младич кажутся патриотами, которые сражались ради своего народа. В реальности по их вине и люди погибли, и боснийские сербы лишились того, на что имели полное право.

На родине Гаврилы Принципа

Гаврило Принцип родился в местечке Босанско-Грахово в западной части Боснии и Герцеговины, неподалеку от города Братунац. Здесь, между городами Братунац и Сребреница, произошла одна из самых страшных трагедий войны 90-х.

Глава боснийских сербов Радован Караджич говорил, что сербы должны остаться одни, дабы избавиться от кошмаров прошлого. В первые годы войны боснийские сербы наступали и занимали территории, мусульмане бежали. Число беженцев-босняков достигло миллиона.

ООН создала четыре зоны безопасности в Боснии – Сараево, Горажде, Жепа и Сребреница. Многие мусульмане нашли убежище в Сребренице, где их охраняли 370 голландских солдат из батальона войск ООН по поддержанию мира.

В июле 1995 года сюда вошли войска командующего армией боснийских сербов генерала Ратко Младича. Голландские миротворцы добились только разрешения увезти женщин. Мужчин и подростков генерал Младич не отпустил. Тысячу расстреляли сразу же при попытке к бегству. Остальных увели и убили в разных местах. Потом, чтобы скрыть следы преступлений, трупы вырывали и закапывали в старых могилах вдоль реки Дрина. Теперь это место называют Долиной Смерти.

Год спустя началось вскрытие братских могил. Обнаружили трупы со связанными руками. По мнению следователей Международного трибунала, созданного решением Совета Безопасности ООН для расследования преступлений на территории бывшей Югославии, убийство происходило с «невиданной жестокостью». Это первый официально признанный акт геноцида после Второй мировой.

Много лет продолжалась эксгумация и антропологическая экспертиза. Останки людей, найденные в тайных захоронениях, доставляют в Тузлу. Здесь Международная комиссия по розыску пропавших собрала образцы ДНК родственников тех, кого убили в Сребренице. Уже удалось идентифицировать семь тысяч тел. Всего, установили эксперты, в Сребренице нашли свою смерть 8372 человека.

Правительство Нидерландов во главе с премьер-министром Вимом Коком ушло в отставку, приняв на себя ответственность за то, что голландские солдаты не защитили людей от расправы. Долго скрывавшиеся генерал Ратко Младич и бывший глава боснийских сербов Радован Караджич были найдены и предстали перед Международным трибуналом.

Страна ненависти и страха

После распада Югославии несколько миллионов сербов оказались вне Сербии, на территории разных республик. Какой был выбор? Примириться с реальностью. Уехать. Или сражаться за воссоединение с Сербией.

Выбрали третий вариант: где живут сербы, там сербская земля. Война продолжалась несколько лет. Количество убитых исчисляется десятками тысяч. Потери для экономики чудовищны.

В это трудно поверить, но на Балканах прошлое так властно над людьми, что легко возбудить старые страхи и старую ненависть. В этой одержимости историей есть что-то мистическое.

– Хорваты варили суп из наших ребят, – рассказывают сербские журналисты, когда спрашиваешь их, что они вспоминают о Первой мировой.

«Босния – страна ненависти и страха, – говорит герой рассказа знаменитого югославского прозаика и нобелевского лауреата Иво Андрича. – Людей, готовых в приступе неосознанной ненависти убить или быть убитыми по любому поводу и под любым предлогом, в Боснии и Герцеговине больше, чем в других, куда более значительных по территории и населению странах… Эту специфическую боснийскую ненависть следовало бы изучать и искоренять, как опасную и глубоко укоренившуюся болезнь. Будь ненависть признанной болезнью, как, например, проказа, иностранные специалисты приезжали бы изучать ненависть именно в Боснию».

Но здесь не хотят говорить об этой ненависти. Предпочитают твердить о темных силах за сценой. И не вспоминают, что именно боснийский серб Гаврило Принцип разжег когда-то мировой пожар. Напротив, восхищаются подвигом своего самого знаменитого соотечественника, почитают его как борца за свободу, носителя национальных и антиимпериалистических идей.

Ровно через сто лет после убийства эрцгерцога и его жены в восточной, сербской части Сараева воздвигли памятник Гаврило Принципу. 28 июня 2014 года его открыл президент Республики Сербской Милорад Додик:

– Наша борьба за свободу была праведной и законной. И все борцы за свободу сербского народа заслуживают светлой памяти.

Республика Сербская – автономия в составе Боснии и Герцеговины, которую Милорад Додик называет «дьявольским государством».

Республика Сербская (она получила 49 процентов общей территории) и Федерация Босния и Герцеговина (51 процент территории) образовали конфедерацию. Органы управления единого государства: президиум (из трех сопредседателей – серба, босняка и хорвата) и двухпалатный парламент из представителей обоих национальных формирований, получивших широкую автономию. Это не самое счастливое государство, но, по крайней мере, здесь больше не убивают.

Только со стороны трагедия южных славян кажется частью большой геополитической игры. В реальности виновны их собственные идеологи, политики и генералы. Распад страны открыл перед ними уникальные возможности, вчерашние психиатры становились президентами, а младшие офицеры – главнокомандующими. Но к чему привела их политика?

Они проиграли все войны, которые вели! За годы, когда они находились у власти, территория, на которой сербы могут чувствовать себя свободно и уверенно, постоянно сокращалась. Сербия утратила и то, чем владела до начала Первой мировой, – Македонию, Косово, часть Черногории…

При Тито Югославия была самой успешной из всех стран Восточной Европы. Если бы его наследники не передрались, южные славяне давно бы вошли в Европейский союз. До войны сербы были самым процветающим народом на Балканах, а остались у разбитого корыта – с чувством ущемленной национальной гордости и горечью за постоянные поражения и провалы.

Бюст от Кустурицы

Бюст Гаврилы Принципа поставили в апреле 2014 года. Популярный и за пределами родной страны кинорежиссер Эмир Кустурица восторженно расцеловал металлического Принципа: – Этот человек принес рабам свободу!

Эмир Кустурица требует пересмотра судебного приговора, вынесенного Принципу, и его полной реабилитации. Сербские историки и деятели культуры повторяют:

– В Первую мировую наша страна была испытательным полигоном, на котором великие державы мерились силами. Во всем виновата ненависть Германии к Сербии.

Гаврило Принцип удостоился памятника в родных краях, хотя от дома, где он вырос, ничего не осталось. Говорят, дом взорвали партизаны во время Второй мировой. А в 1995 году, во время югославской войны, весь город был почти полностью уничтожен. Воевали соседи. Улица на улицу, дом на дом, этаж на этаж. Дрались жестоко, обезумев от пролитой крови. Теперь они сидят в уличных кафе или на скамейках, бесцельно бродят по разрушенному городу. Хорваты в своей части города, мусульмане в своей, сербы в своей. Они предпочитают не встречаться. Все хотят жить отдельно. И у всех своя правда: у сербов, у хорватов и у босняков.

А в столице, в Сараеве, живет внучатый племянник убийцы эрцгерцога. Его тоже зовут Гаврило Принцип. Он восхищается знаменитым предком:

– Неужели теперь, когда единой Югославии больше нет, мы должны считать его террористом?

Боснийские сербы не хотят говорить о том, что их соотечественник разжег мировой пожар. Ощущают себя жертвой заговора темных сил. Почитают Принципа как борца за национальную идею. В сотую годовщину убийства эрцгерцога и его жены, 28 июня 2014 года, руководители боснийских сербов открыли в сербском районе Сараева памятник Гавриле Принципу. В одном из кафе по соседству можно увидеть его большой портрет. И прочитать его грозное предупреждение: «Наши тени пройдут по Вене».

Балканы за последнее тысячелетие жили в мире не больше ста лет.

Распад и развал империи

Что касается Австро-Венгрии, которая решила наказать Сербию, то она просто исчезла с политической карты мира.

Австро-Венгрия начала разваливаться еще до Первой мировой войны. Поляки, чехи, сербы – все желали иметь собственное государство. Вена постепенно уступала, сохраняя только фасад империи.

– Моя задача, – сказал император Франц-Иосиф I одному американскому гостю накануне войны, – состоит в том, чтобы оберегать мой народ от политиков.

Император не доверял политикам, потому что главную опасность для Австро-Венгрии представлял национализм.

4 ноября 1916 года Франц-Иосиф I подписал рескрипт об образовании самостоятельного Польского королевства и о самоуправлении Галиции – в надежде привлечь к себе симпатии поляков и галичан, то есть западных украинцев. Но было поздно.

На третий год войны полмиллиона солдат Австро-Венгерской армии попали в плен, миллион погиб или пропал без вести. Презрение правящего слоя к своим солдатам обрекло австро-венгерскую армию на поражение. Солдаты вели себя как герой романа Ярослава Гашека бравый Швейк: с нарочитой готовностью бросались исполнять любое приказание, а на самом деле ничего не делали и совершенно не хотели воевать.

Империя голодала.

«По примеру Германии в Австрии введена хлебная карта, причем на каждого жителя приходится в неделю 1960 граммов хлеба или 1400 граммов муки, – сообщало в МИД российское представительство в Берне. – Цифра эта совершенно теоретическая, ибо в большинстве случаев булочники не имели необходимого количества хлеба.

Цены на мясо совершенно недоступны, а сало почти что отсутствует. Правительство с июля 1915 года ввело два дня – вторник и пятницу, когда запрещена продажа и подача в ресторанах мясных продуктов. С молоком дело обстоит еще хуже. Большинство коров побито для мяса. В Вене подача молока и сливок во всех кофейнях и ресторанах запрещена. Для новорожденных детей не хватает молока».

У единой Австро-Венгрии не осталось ни одного шанса, когда Франц-Иосиф I, символ империи, умер поздно вечером 21 ноября 1916 года. Имперская эпоха закончилась.

Право наследовать трон после убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда перешло к его племяннику Карлу, малоизвестному в стране. Он еще осенью 1911 года женился на Зите Бурбон-Пармской. У них в ноябре 1912 года появился первенец – Отто фон Габсбург, он стал кронпринцем. Всего Зита родила восьмерых детей.

Сразу после смерти дяди, 21 ноября, Карл I объявил себя императором. Вступая на престол 30 декабря, он возложил на себя две короны: австрийскую и венгерскую. Но последний император Австрии и король Венгрии Карл I уже мало что мог изменить. Спасти Австро-Венгрию могла только победа в войне. А поражение нанесло ей последний удар.

– Мы были обречены на смерть, – говорил министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Отокар Чернин, – и мы могли выбрать, как мы хотим умереть. Мы выбрали самый ужасный путь.

Карл был нерешителен, хотя и пытался спасти империю.

«Если монархи Центральной Европы, – предсказывал граф Отокар Чернин, – не заключат мир в ближайшие несколько месяцев, народы сделают это сами и без них».

Чернин телеграфировал императору: «Я боюсь, что уже поздно предотвратить катастрофу в сфере продовольствия, которую мы должны ожидать в ближайшие же дни. Нам не хватает по крайней мере тридцати тысяч вагонов зерна, без которых мы просто должны погибнуть. Через несколько дней остановятся наша военная промышленность и железные дороги, снабжение армии станет невозможным, армию ждет катастрофа».

Боевой дух Австро-Венгерской империи окончательно пал летом 1917 года. За три года войны полмиллиона солдат австро-венгерской армии попали в плен, миллион погиб или пропал без вести. Император Карл предупредил кайзера, что собирается просить мира. Тот пытался его остановить. Но Карл вступил в тайные переговоры с Антантой. Надеялся заключить сепаратный мир и вывести страну из войны. Тайные переговоры шли в Берне, где работал будущий главный американский разведчик Аллен Даллес. Но Антанта не хотела сепаратного мира. Предложение отвергли!

Немцы напрасно считали короля Карла предателем, его войска были истощены. Австро-венгерская армия фактически развалилась. Треть просто дезертировала. 15 сентября 1918 года император согласился подписать мир на любых условиях. 3 ноября 1918 года возле итальянского города Падуя представители Антанты заключили перемирие с Австро-Венгрией, которая вышла из войны. Фактически это была капитуляция. А разрушение империи уже шло полным ходом. Один народ за другим объявлял о своей независимости.

28 октября родилась Чехо-Словакия, так в ту пору в нашей стране называли новое государство.

На следующий день, 29 октября, появилось Государство словенцев, хорватов и сербов (1 декабря оно стало именоваться Королевством сербов, хорватов и словенцев).

Началась революция! Тысячелетняя монархия рухнула. В Вене не хватало угля и электричества. Рабочие захватывали предприятия. Туберкулез, тиф, сифилис быстро распространялись по городу.

11 ноября император Карл I отказался от управления страной и передал самому народу право устраивать свою судьбу.

16 ноября уже и Венгрия стала самостоятельной.

24 марта 1919 года бывший император Карл вместе с семьей тихо покинул страну. Навсегда. В Вене приняли закон о конфискации имущества членов Габсбургско-Лотарингского дома и запретили всему семейству возвращаться в Австрию. Закон отменили лишь в 1982 году. Супруги уехали в Швейцарию, оттуда перебрались на остров Мадейра. Там, в изгнании, Карл умер в 1922 году от осложнений, вызванных тяжелой пневмонией. Рядом не оказалось опытного врача… Вдова переехала с детьми в Испанию. Она пережила последнего императора Австро-Венгрии на шестьдесят семь лет.

Битва за Судеты

После распада империи возникла проблема судетских немцев, из-за которой прольется немало крови.

Понятие Судетская область достаточно неопределенное. Это та часть Богемии, Моравии, Судетской Силезии, где немцы составляли тогда большинство населения. Немало их жило и в других районах только что родившейся Чехословакии. Но именно в Судетах, по мнению исследователей, сформировалась особая немецкая этническая группа.

Когда славянские народы и венгры обрели независимость, огромная империя сжалась до размеров шестимиллионной Австрии. Судетские немцы предпочли бы стать частью германоязычной Австрии. 29 октября 1918 года в городе Райхенберге (ныне Либерец) пытались образовать самостоятельную немецкую Богемию.

Райхенберг должен был стать столицей государства. Намеревались создать собственные вооруженные силы, фольксвер. Но чехословацкие военные формирования легко подавили немецкое сопротивление. 11 сентября правительство так и не-родившейся немецкой Богемии бежало из Райхенберга.

Попытка добиться независимости не удалась. Судетским немцам предстояло привыкать к совместной с чехами и словаками жизни. Но немецкие политики не смирились. Раз они немцы, повторяли в Судетах, то странно им жить вне Германии. Чехословакия казалась случайным и временным образованием на политической карте.

Независимая Чехословакия, самая большая демократическая страна Восточной Европы, была многонациональной. Но она не успела ощутить себя единым государством, особенно с учетом того, что составившие ее разные народы только что сражались между собой во время войны. Немцев в Чехословакии было три с половиной миллиона. Примерно четверть населения страны. Судетские немцы желали определенной автономии. Правительство в Праге было категорически против – еще и потому, что немецкие Судеты, это благословенное место, играли важную роль в экономике страны.

В Праге к судетским немцам относились как к чужакам и колонизаторам, которые пришли на чешскую землю, чтобы германизировать чехов. Иностранные журналисты привыкли с восхищением относиться к первому президенту Чехословакии Томашу Масарику и переносили это восхищение на всю страну. В реальности в Чехословакии существовали серьезные проблемы. К национальным меньшинствам: немцам, евреям, полякам – относились весьма снисходительно. Конечно, положение их было лучше, чем в некоторых других европейских государствах, но немцы-то привыкли в Австро-Венгрии к привилегированному положению.

Главой Судето-немецкой партии стал умелый оратор Конрад Генлейн. Он работал в банке, затем преподавал физкультуру. Генлейн считал, что призван исполнить историческую миссию: «освободить судетских немцев из-под власти чехов». Его заместителем был Карл Герман Франк, бухгалтер в книжном магазине.

В Берлине вспомнили о судьбе Судет только в 1938 году. Гитлер хотел присоединить к Третьему рейху Чехословакию, а заодно получить заводы «Шкода» и другие предприятия военного значения. Чехословакия располагала не только запасами полезных ископаемых, но и современной военной индустрией. После оккупации ее заводы будут снабжать вермахт оружием и боеприпасами. Помимо всего прочего Гитлер еще и ненавидел Чехословакию. Это была одна из тех фобий, которые сложились у него, когда он жил в Вене: патологическая ненависть к славянам.

Судьба живущих в Судетах немцев стала удобным предлогом для вмешательства. 28 марта 1938 года Гитлер вызвал к себе руководителей судетских немцев – Конрада Генлейна и Карла Германа Франка. Приказал им: вы должны выдвинуть такие требования, которые правительство Чехословакии исполнить не в силах.

24 апреля в Карлсбаде (ныне Карловы Вары) на съезде своей партии Конрад Генлейн произнес большую речь. Он требовал полной автономии для судетских немцев: немецкие чиновники на немецкой земле. Еще он хотел, чтобы Чехословакия перестала считать себя славянским государством.

А в Праге всеми силами сопротивлялись идее немецкой автономии, опасаясь, что это разрушит многонациональное государство.

На выборах в 1938 году партия Генлейна собрала 92,6 процента голосов немецкого населения. В одной из листовок торжествующе говорилось: «После продолжительной болезни, на двадцатом году жизни скончалось Чехословацкое государство».

19 мая появились сообщения о том, что по ту сторону границы сосредотачиваются немецкие войска. В ночь на 21 мая в Праге объявили о частичной мобилизации. Чехословацкие пограничники застрелили двух членов Судето-немецкой партии, которые пытались нелегально пересечь границу. Разразился скандал. Конрад Генлейн произнес слова, которые станут знаменитыми:

– Мы хотим домой, в рейх.

Это означало, что речь об автономии уже не идет. Руководители судетских немцев требовали воссоединения с Германией.

Карла Германа Франка вновь вызвали в Германию. Ему дали особое указание, которое нельзя было доверить почте. Гитлер распорядился устроить кровавые инциденты в Чехословакии, которые оправдали бы германское военное вмешательство. Гитлер вошел в раж, кричал, требовал доставить ему Бенеша, чтобы он мог повесить его собственными руками.

Эдуард Бенеш стал президентом страны и хозяином Пражского Града после того, как в декабре 1935 года по состоянию здоровья подал в отставку основатель государства Томаш Масарик. Масарик и Бенеш наотрез отказывались от компромисса с судетскими немцами, считая, что это будет воспринято как признак слабости. Но в дни кризиса Прага шла на огромные уступки судетским немцам.

12 сентября Гитлер на партийном съезде в Нюрнберге говорил о судетских немцах:

– Чешское государство пытается их уничтожить. Я обращаюсь к представителям западных демократий: мы озабочены положением судетских немцев. Если этим людям откажут в справедливости и помощи, они получат и то и другое от нас. Я не позволю, чтобы в самом сердце Германии появилась вторая Палестина. Бедные арабы беззащитны. Немцев в Судетах есть кому защитить!

Требование вернуть родину всем немцам казалось справедливым и патриотичным. После выступления Гитлера в Судетской области начались волнения. Еще недавно судетские немцы хотели автономии – большой, но в рамках Чехословакии. Теперь требовали воссоединения с Германией. Правительство Чехословакии ввело военное положение. В ход пошли танки, чтобы подавить мятеж. Для Гитлера это был удобнейший предлог, чтобы вмешаться.

Чехословакия обратилась за помощью к союзникам – Франции и Великобритании. Но обе страны, обескровленные Первой мировой, смертельно боялись новой войны. Британский премьер-министр Невилл Чемберлен встретился с Гитлером в альпийской резиденции фюрера. Гитлер требовал решить судетский вопрос:

– Три миллиона немцев оказались вне рейха, но им должна быть возвращена родина. Если британское правительство не принимает принципа самоопределения наций, просто не о чем вести переговоры. Германская военная машина – это страшный инструмент. Если она придет в движение, остановить ее будет невозможно.

23 сентября сторонники главы Судето-немецкой партии Конрада Генлейна убили двоих чехословацких пограничников. На следующий день в город Эгер (ныне Хеб) были введены части правительственной армии. Из Пражского Града президент Эдуард Бенеш обратился к согражданам:

– Наступил час, когда каждый из нас должен отдать все свои силы Родине.

Приказал объявить всеобщую мобилизацию. Но Париж и Лондон уже приняли решение. Судеты отдадут Германии.

– Демократической стране, – меланхолически заметил Невилл Чемберлен, – трудно затеять войну только для того, чтобы помешать судетским немцам самим решать, какое правительство они желают иметь.

Судьба Судетской области, а в реальности всей Чехословакии решилась в Мюнхене на конференции руководителей четырех держав – Англии, Германии, Италии и Франции. Гитлер получил все, что требовал. Чехословакию лишили Судетской области, где чехи соорудили мощные оборонительные укрепления. Страна стала беззащитной… Немецкие войска вошли в Судетскую область. Отныне она именовалась Судетенланд.

В разделе Чехословакии приняли участие соседи, Польша и Венгрия, откликнувшись на приглашение Берлина. Гитлер по-свойски сказал главе венгерского правительства адмиралу Миклошу Хорти:

– Хочешь есть – помогай готовить.

Польше достались территории с населением 240 тысяч человек, а Венгрии отошла Закарпатская Украина с почти миллионным населением.

После войны один историк спросил в Пражском Граде у Эдуарда Бенеша, почему он не стал сопротивляться и капитулировал перед Гитлером. Президент мог бы, конечно, ответить: армия была слишком слаба, чтобы сражаться с вермахтом. Но Бенеш подошел к окну, распахнул его, показал красивейший вид Праги и признался:

– Мы хотели это сохранить, поэтому и сдались без боя.

Гитлер с самого начала знал, что не удовлетворится Судетами. И года не прошло, как 15 марта 1939 года самостоятельная Чехословакия прекратила свое существование. Словакию отделили и посадили там марионеточное правительство. Чехией управляли практически напрямую.

17 марта Гитлер въехал в Прагу. Пражане мрачновато посматривали на фюрера, хотя в стране было немало немцев, довольных оккупацией. Гитлер объявил о взятии Богемии и Моравии под протекторат. Объяснил: тысячу лет провинции Богемия и Моравия входили в жизненное пространство немецкого народа.

После присоединения Судет немцы говорили: наконец-то нашим соотечественникам вернули родину. Гордо замечали: мы вновь кое-что значим в мире.

Конрада Генлейна Гитлер назначил имперским наместником и гауляйтером Судетенланда. Столицу он устроил в городе Райхенберге. Закрывал чешские школы, изгонял чехов с государственной службы. Зато отовсюду приглашал немцев: из Румынии, Венгрии, с Украины.

Когда в сорок пятом война пришла на немецкую землю, расплатиться за преступления режима пришлось всем немцам. В последние дни войны имперский комиссар обороны Судетенланда обергруппенфюрер СС Генлейн пытался бежать на Запад. Но 9 мая 1945 года в городе Эгере угодил в плен к американцам. Понимал, что его выдадут чехословацким властям. И в ночь на 10 мая в камере покончил с собой: разбил очки и осколком стекла перерезал вены.

Его заместитель по партии обергруппенфюрер СС Карл Герман Франк тоже попал в плен. Чехи его ненавидели. Говорили: «Если у него осталось что-то человеческое, то его стеклянный глаз». Чехословацкий суд установил вину Франка в гибели четырех тысяч мирных граждан. В мае 1946 года его повесили.

Досталось не только нацистским функционерам. Немцы как таковые вызывали слепую ненависть. С сорок четвертого по сорок седьмой год пятнадцать миллионов немцев изгнали из родных мест. Они потеряли дома и все имущество. Женщин насиловали, мужчин убивали. Многие погибли от голода и холода по дороге. Это была месть за то, что творили в Европе нацисты. История изгнания немцев – это, пожалуй, последнее преступление Гитлера, результат его политики и затеянной им войны.

Гитлер обещал немцам расширить жизненное пространство. Как немцы перед войной радовались присоединению Судетской области к великогерманскому рейху! А чем все это закончилось? Они потеряли все! Президент Чехословакии Эдуард Бенеш декретом № 33 от 2 августа 1945 года лишил немцев чехословацкого гражданства.

– Мы не хотим жить рядом с ними, – мрачно сказал Бенеш. – Поэтому они должны покинуть страну. У нас есть моральное и политическое право требовать этого.

Немцам давали 24 часа на сборы, имущества разрешали брать не больше пятидесяти килограммов. Изгнание сопровождалось расправами. В результате избиений и невыносимо тяжелого пешего путешествия несколько тысяч человек умерли.

– Мы будем последовательно изгонять немцев из республики, – обещал глава компартии Чехословакии Клемент Готвальд, – и заселять приграничье чехами и словаками. Мы должны избавиться от пятой колонны.

28 июня 1945 года премьер-министр Чехословакии Зденек Фирлингер встретился в Москве со Сталиным и Молотовым. Завел разговор о выселении немцев из Чехословакии.

– Мы мешать вам не будем, – ответил Сталин. – Прогоняйте их. Пусть испытают на себе, что значит господство над другими.

4 июля заместитель наркома внутренних дел и заместитель главноначальствующего советской военной администрации в Германии Иван Александрович Серов доложил Берии: «От граждан немецкой национальности, проживавших до войны в Чехословакии, поступают многочисленные жалобы в адрес тов. Жукова и военных комендантов о том, что чехословацкие власти исключительно грубо обращаются с женщинами и детьми… У населения отбирают все личные вещи и деньги, оставляя на дорогу лишь по 100 марок. В ряде случаев чехословацкие офицеры и солдаты ночью открывают стрельбу по городу. Немецкое население, перепугавшись, выбегает из домов, бросая имущество, и разбегается. После этого солдаты заходят в дома, забирают ценности и возвращаются в свои части».

Заодно попытались выставить и венгров, которые жили в Словакии. Во Вторую мировую Венгрия воевала на стороне Германии. Главное политическое управление Красной армии 15 августа 1945 года докладывало в ЦК партии: «Венграм под страхом увольнения с работы запрещают говорить на родном языке. Имели место попытки заставить венгров носить на рукаве отличительную букву «М» (мадьяр). В ряде городов и сел Словакии, где большинство населения составляют венгры, закрыты венгерские школы, из многих городов (например, из Братиславы) выселяется все венгерское население, причем условия выселения чрезвычайно жестоки».

21 июня 1946 года посол Чехословакии в Москве Йиржи Горак объяснил заместителю министра иностранных дел Соломону Абрамовичу Лозовскому:

– Для Чехословакии насущно необходимо выселить проживающих на ее территории венгров. Несмотря на все льготы, предоставлявшиеся чехословацким правительством венгерскому нацменьшинству на протяжении двадцати лет, это нацменьшинство предало свою вторую отчизну при первой же возможности.

Из восстановленной единой Чехословакии изгнали все три с половиной миллиона судетских немцев. Остаться разрешили только небольшой группе немцев-коммунистов. Но и они предпочли переселиться в советскую зону оккупации Германии.

В городе Эгере некогда жил и творил великий немецкий поэт и драматург Фридрих Шиллер. Но в 1945 году из-за Гитлера история немецкой культуры и само существование немецкого народа в Судетах прекратилось.

Австрия. За державу не обидно

После Первой мировой Австрия больше ни для кого не представляла угрозы. Еще вчера Вена была столицей империи с пятидесятимиллионным населением, а теперь население немецкой Австрии составляло всего шесть миллионов, и половина жила в Вене. От исчезнувшей империи осталось множество дворцов и чиновников, которых нечем было занять. Образовалось новое правительство, которое возглавил канцлер Карл Реннер, глава социал-демократов.

Это была страна безработных, которая не знала, как себя прокормить. В июне 1919 года власть пытались взять коммунисты, но это им не удалось.

От Австрии отрезали Галицию, она перешла к Польше, Богемия стала частью Чехословакии. Три миллиона австрийских немцев оказались в других странах. Огромная империя сжалась до маленькой Австрии, напоминавшей всеми брошенную сироту.

– Две пятых нашего народа, – негодовал министр иностранных дел Австрии социалист Отто Бауэр, – оказались под чужой властью. Без плебисцита. Против нашей воли. И в нарушение принципа самоопределения наций.

После распада империи немцы в Вене решили, что им тоже нужна своя страна. 12 ноября 1918 года попыталась конституироваться Немецкая Австрия. Но союз австрийских католиков с северонемецкими протестантами не получался. Министр иностранных дел Германии Ульрих фон Брокдорф-Ранцау сказал Бауэру, что Германия должна думать о себе и он не станет из-за Австрии ссориться с Антантой.

Французы подумывали: а не объединить ли Австрию с Баварией? Но отказались от этой идеи. Антанта постановила, что Австрия не имеет права присоединяться к Германии, хотя мало кто вообще верил, что это маленькое немецкоязычное государство выживет в славянском окружении.

В Европе высокомерно говорили: Австрия – это то, что осталось.

Австрия казалась незавидной родиной. Только что австрийцы были подданными великой империи, которую соседи боялись, и внезапно превратились в граждан маленького государства, от которого ничего не зависит. Что делать в такой ситуации?

Австрийцы исходили из того, что раз они родились немцами, то странно им жить вне Германии. 20 февраля 1938 года Адольф Гитлер выступал в рейхстаге:

– Германия не может оставаться безучастной к судьбе десяти миллионов немцев, живущих вне Германии. Германское правительство будет добиваться объединения всего немецкого народа.

Именно в тот день создатели немецкого телевидения провели первый эксперимент: организовали трансляцию речи фюрера на несколько телевизионных приемников.

Европа предпочла умыть руки. Никто не вступился за самостоятельную Австрию.

12 марта 1938 года глава австрийских нацистов попросил Германию прислать в страну войска, чтобы «предотвратить гражданскую войну». Его обращение нужно было для проформы. Ранним утром части вермахта, встреченные ликующими австрийцами, пересекли границу Австрии.

Гитлер легко включил Австрию в великогерманский рейх. Австрия исчезла с политической карты мира. Появилась Восточная провинция Третьего рейха – Остмарк. Адольф Гитлер самодовольно перечислял свои достижения в рейхстаге 28 апреля 1939 года:

– Я вернул провинции, отнятые у нас в 1919 году. Я привел миллионы глубоко несчастных немцев, оторванных от нас, на родину. Я восстановил тысячелетнее историческое единство германского жизненного пространства.

При монархии бесконечно спорили между собой народы, входившие в Австро-Венгерскую империю. В послевоенной республике разгорелась межпартийная борьба, казалось, что в стране больше вражды, чем взаимопонимания. В 1938 году чувство принадлежности к единой немецкой нации, казалось, стало общим знаменателем.

После унижения Первой мировой и трудных послевоенных лет большинство немцев жаждало национального успеха и восстановления роли Германии, соответствующей ее историческому величию и мощи. Внешняя политика Гитлера, начиная с отказа от Версальского договора и кончая присоединением Австрии, казалось, отвечала этим ожиданиям. Все давалось легко, без потерь и лишений. Беспокойство сменялось восторгом.

Ненадолго вернулось сладостное чувство имперского величия. Большинство не понимало или не хотело понять, что для Гитлера и нацистов это было только прелюдией к большой войне.

Присоединение Австрии увеличило промышленное производство рейха всего на 8 процентов. Зато вдвое увеличились золотовалютные запасы рейха. Австрийские денежки вовремя попали в руки немцев – платежный баланс Германии находился в плачевном состоянии. Аншлюс облегчил положение рейха.

После присоединения Австрии к Германии бабке Гитлера Марии Шикльгрубер воздвигли на кладбище новый памятник, к которому водили школьников. А для евреев в Австрии разверзлись врата ада. Даже многие немцы были поражены всплеском ненависти к евреям на австрийской земле.

– Мне было семь лет, когда немецкие войска вошли в Вену, – рассказывала профессор Рут Клюгер. – Еврейским детям запретили ходить в школы. Мой отец был врачом, ему запретили заниматься медицинской практикой, потом его отправили в тюрьму и убили. В 1942 году нас с матерью отправили в лагерь Терезиенштадт. Там мы умирали с голоду. Но это было лучше, чем в Аушвице. Однажды к нам привезли группу заключенных из Белостока. Они боялись идти в душ, потому что знали – под предлогом санобработки убивают людей. Когда нас привезли в Аушвиц, мама сказала: «Здесь мы не выживем». Она поняла, что мы попали в дьявольское место. Мама сошла с ума.

В лагере работали все женщины с пятнадцати лет. Мне было тринадцать. Одна из женщин, тоже заключенная, спросила меня, сколько мне лет. Я ответила: «Тринадцать». Она велела сказать, что уже исполнилось пятнадцать. Врач посмотрел на меня: «Она выглядит слабой». Но эта женщина ему возразила: «Нет, она выглядит сильной. Посмотрите на ее сильные ноги. Она может работать». Она помогла мне выжить. Узников постарше отправили на завод боеприпасов, меня на каменоломню…

Австрийцы вступили в партию и в СС и приняли участие в преступлениях Третьего рейха, надели форму вермахта и отправились на войну.

Густав Шварценеггер подал заявление в нацистскую партию 4 июля 1938 года, вскоре после присоединения Австрии к великогерманскому рейху. И даже вступил в штурмовые отряды – боевой отряд партии. Когда началась война, отец будущей кинозвезды служил в полевой жандармерии. Занимался «наведением порядка» на временно оккупированных советских территориях, то есть боролся с партизанами и уничтожал мирное население. Густав Шварценеггер служил под Ленинградом. Судьба его хранила. Он демобилизовался в феврале 1944 года – по болезни.

После войны союзники колебались. Что делать с австрийцами? Наказать их так же, как и немцев? Или назвать Австрию жертвой Германии и считать, что ее насильственно присоединили к рейху? Выбрали второй вариант.

В Австрии решили наказать только больших начальников, рядовые нацисты могли рассчитывать на прощение. Так и отец Арнольда Шварценеггера нисколько не пострадал. Его не включили в категорию военных преступников, и он получил возможность вернуться к любимому делу – служить в полиции.

В октябре 1945 года он женился на молодой вдове – 23-летней Аурелии. Ее первый муж погиб на войне. В послевоенной голодающей Австрии у нее была очень нужная работа – она занималась распределением продовольственных карточек. Она была помешана на чистоте, эту черту унаследовал Арнольд. Первым родился сын Майнард. Семья перебралась в деревушку Таль, где Густав Шварценеггер стал начальником полиции. Там 30 июня 1947 года появился на свет Арнольд.

«Страна была разорена и разрушена, – вспоминал Арнольд. – У нас не было теплого туалета, не было холодильника, телевизора. Недалеко от деревни базировались британские танки, которые время от времени подвозили нас, деревенских ребятишек, до школы».

Арнольд Шварценеггер сочувственно рассказывал о судьбе отца:

– Представьте себе, что вам обещают, что вы будете подданным великой империи, а вместо этого возвращаетесь в страну, которая лежит в руинах. Денег нет, еды не хватает. Страной управляют оккупационные войска.

Но кто в этом виновен? Великая империя, о которой говорит Арнольд, – это Третий рейх, преступное государство. Густав Шварценеггер был среди тех, кто восторженно приветствовал присоединение Австрии к нацистской Германии и приезд Гитлера. И многие австрийцы охотно служили фюреру. Они дали волю своей истеричной и злой ненависти к славянам, евреям и цыганам, которая потрясла Европу. Самые мерзкие нацистские убийцы были родом из Австрии. Это и привело австрийцев к полной катастрофе.

Одни это поняли. Избавились от любви к сильной руке и научились ценить свободу. Империя исчезла, оставив после себя небольшое и, как казалось, не приспособленное к жизни государство, которое не просто выжило, но и стало процветать. Оказалось, что небольшое государство может быть родиной, и очень благополучной родиной.

Густав Шварценеггер же принадлежал к тем, кто считал, что в несчастьях его страны и его собственных виноват кто-то другой.

«Я ненавижу оглядываться назад, – признался Шварценеггер. – Каждую минуту, которую ты потратил на воспоминания о прошлом, ты оторвал от размышлений о будущем».

Это слова человека, который невероятно спешит, которому всегда некогда, поскольку надо ковать железо, пока горячо? Или же он желает отгородиться от прошлого?

В известном фильме «Вспомнить все» героя Арнольда Шварценеггера всесильные спецслужбы, способные управлять даже разумом и памятью, заставляют забыть прошлое. В реальной жизни сам Шварценеггер многое хотел бы забыть – из того, что происходило с ним и его семьей в давние времена.

Арнольд, похоже, не самый любящий сын на земле. Во всяком случае, на похороны отца он не поехал. Густав Шварценеггер скончался от инсульта 11 декабря 1972 года в возрасте шестидесяти трех лет.

Воспоминания о нацистском прошлом отца крайне неприятны для Арнольда. Он отца не любил. Но взгляды его усвоил. Те, кто тесно общался с молодым Арнольдом, рассказывали о его откровенно расистских высказываниях, о его презрении к неграм и евреям. Один из журналистов услышал от Арнольда такую тираду:

– Мне нравится Гитлер, потому что он был маленьким человеком, без образования, однако достиг таких высот.

Арнольду не раз приходилось объясняться и оправдываться:

– Если у вас такая биография, как у меня, вам не избежать обвинений в нацизме. На самом деле я презираю все, за что ратовал Гитлер, все, что он натворил. Я ненавижу нацизм и то, что сделали нацисты во время Второй мировой.

Он обратился в Центр Симона Визенталя, еще одного уроженца Австрии, который посвятил жизнь изучению преступлений нацистского режима и поиску преступников, скрывавшихся от правосудия. Арнольд попросил проверить послужной список его отца. И успокоился, когда выяснилось, что Густав Шварценеггер напрямую не участвовал в отправке людей в концлагеря.

Но Арнольду определенно нравился ораторский дар фюрера. Он завидовал тем, у кого есть власть над толпой. Ему самому хотелось пережить нечто подобное.

– Такие чувства, которые охватывали Джона Кеннеди, когда он произносил речь перед пятидесятитысячной толпой, или переживал Адольф Гитлер на стадионе в Нюрнберге, – чтобы люди визжали от восторга при одном твоем появлении на трибуне и заранее были согласны со всем, что им скажут…

Что бы Арнольд Шварценеггер ни думал на самом деле, в Соединенных Штатах ему пришлось прикусить язык. Американское общество такие взгляды не приемлет. А вот если бы он остался в Австрии. К какой бы партии он примкнул?

Десять послевоенных лет Австрия, как и поверженная Германия, тоже была поделена на оккупационные зоны. Но Австрии удалось то, что не удалось Германии. Австрия сохранилась как единое государство, потому что научилась ладить со своими соседями. Разгром Третьего рейха избавил их от любви к державности.

Освобождение Австрии от нацистов началось в марте 1945 года. С востока в Австрию вошли советские войска, с запада – американские, с юга – английские. Вена горела, в стране были голод и хаос.

В конце апреля 1945 года, после того как Красная армия освободила восточную часть страны, было восстановлено Австрийское государство. Но еще десять лет продолжались тяжелые переговоры о будущем страны, которая оказалась между Западом и Востоком. В разгар холодной войны ни Запад, ни Восток не хотели уступать другому эту стратегически важную территорию.

По всей Европе полыхала холодная война, а по Вене все еще разъезжали единые патрули оккупационных войск: советские, американские, британские и французские офицеры ездили в одной машине.

Договориться о выводе войск и окончании оккупации удалось после смерти Сталина. Шестьдесят лет назад 15 мая 1955 года министры иностранных четырех оккупационных держав вместе с министром иностранных дел Австрии подписали Государственный договор. Австрия вернула себе свободу и независимость, обещав быть нейтральной во веки веков.

Москва в обмен на вывод своих войск с территории Австрии добилась важной уступки: Австрия не станет частью НАТО, Австрия останется нейтральным государством. Договор 1955 года, по которому русские, французы, англичане и американцы признали и гарантировали независимость и нейтралитет Австрии, остается одной из основ по-прежнему хрупкой, но абсолютно необходимой конструкции – европейского равновесия.

27 июля 1955 года Государственный договор вступил в силу. Начался вывод оккупационных войск из Австрии. 26 октября 1955 года Национальный совет Австрии принял конституционный закон о постоянном нейтралитете страны. Этот день стал национальным праздником Австрии. Очень своеобразным праздником. Австрийцы обходятся без парадов, торжественных шествий и праздничных речей. В этот день австрийцы обыкновенно отправляются за город, устраивают пикники и спортивные состязания.

Нейтралитет был той ценой, которую австрийцы заплатили за право иметь собственное государство. Австрия проводит на редкость разумную и спокойную внешнюю политику. Австрия демонстрирует внутриполитическое спокойствие, внешнеполитическую стабильность и тщательно обдуманную сдержанность. Она умудрилась все послевоенные годы поддерживать хорошие отношения и с Западом, и с Востоком. Можно сказать, что у Австрии нет врагов. Много ли таких стран?

Австрийцы вообще многому научились – в частности, необходимости быть терпимыми, уважать чужое мнение, избегать крайностей в политической жизни.

Этническая принадлежность перестала быть главной. Австрийцы не считают себя немцами, хотя говорят они по-немецки. Австрия формировалась под влиянием трех великих культур – романской, германской и славянской. Сумрачный германский гений соединился со славянской душой и жизнелюбием древних римлян. Австрийцы любят пиво, как и немцы, но веселятся, как итальянцы.

Если открыть телефонный справочник Вены, то трудно понять, в какой стране находишься. Немецких фамилий меньше, чем славянских, венгерских и итальянских. Жители страны говорят о себе: «я – австриец», как другие называют себя: «я – русский» или «я – немец».

Нет такой карты, которая устроит всех националистов и удовлетворит их амбиции. История Югославии тому пример. Судьба соседней Австрии сложилась иначе.

Народ, который столетиями принимал участие практически во всех европейских конфликтах, не сразу осознал, что он должен держаться в стороне от драк и схваток. Мешали воспоминания о державном прошлом. Австро-Венгерская монархия занимала в Европе второе место по территории после Российской империи, а по численности населения третье – после России и Германии. С 1529 года Австрия была ядром великой державы, и австрийцы привыкли жить в крупном политическом сообществе.

Традиция – вот слово, которое не сходит у австрийцев с уст. Они безумно гордятся своими традициями, иногда это раздражает. Но в стране, столь почитающей консерватизм, жили и творили первопроходцы, которые разрушали всяческие традиции… Обычно восхищаются великим прошлым Вены, запечатленным в памятниках архитектуры. На самом деле больше поражает настоящее: страна процветает.

Некоторым молодым австрийцам жизнь на родине кажется скучноватой. В Австрии, счастливо не затронутой мировыми катаклизмами, ничего не происходит. Именно это очень устраивает устремившихся сюда наших сограждан. Присутствие русских заметно на каждом шагу. Они скупают недвижимость и хотят здесь обосноваться. А вот боснийская столица – Сараево, где сто лет назад застрелили наследника австрийского престола, наших соотечественников не привлекает.

Австрийцы избавились от имперского прошлого. Они довольны своей хорошей и спокойной жизнью. И за исчезнувшую державу им совершенно не обидно.

Часть вторая

Западная Европа. Завороженные страхом

Когда премьер-министру Франции Жоржу Клемансо в октябре 1918 года доложили, что немцы запросили перемирия, он закрыл лицо руками и заплакал. Еще весной немцы наступали на Париж. Горожане боялись, что город сдадут. Клемансо поклялся оборонять столицу до последнего. Обещал, что покинет город на последнем аэроплане.

Антанта не ожидала столь скорой победы. Союзники полагали, что Германия еще достаточно сильна. Планировали год тяжелых боев. И вдруг все кончилось. Вечером 11 ноября 1918 года счастливый Жорж Клемансо поделился с сестрой: – Война выиграна.

Расследование невозможно

Но эйфория быстро испарилась. Французы осознали, что победителей нет, есть только жертвы и проигравшие. Война продолжалась без малого 52 месяца, или, точнее, 1564 дня. Поставили под ружье 8 миллионов французов. Погибли 1,4 миллиона человек. В плен попали и пропали без вести 537 тысяч человек. Ежедневно на поле боя находило свою смерть примерно 900 французов. Как говорить о победе при таких ужасающих потерях?

Так что в Париже вспоминают великую войну с глубокой печалью – «несчастье не повод для торжеств». Культ павших заменил воспевание героев. Страх перед ужасами войны затмил радость побед.

На кладбищах Первой мировой рядовых солдат впервые стали хоронить не отдельно, а рядом с командирами. Именно тогда возникла традиция почитания каждого погибшего бойца. На фоне гибели целых армий.

Возле получившего печальную известность городка Ипр находится крупнейшее кладбище солдат Британской империи. Там упокоились 12 тысяч убитых. На могилах 8 тысяч написано: «Солдат Великой войны, известный только Богу». Так хоронили неопознанные трупы.

Во время битвы на Ипре канадский военный врач, поэт и художник полковник Джон Маккрей служил военным хирургом. После смерти друга он написал стихотворение, начинавшееся такими словами: «На полях Фландрии колышутся маки среди крестов, стоящих ряд за рядом…»

Один из сослуживцев переписал слова и послал их в британский журнал «Панч». 3 мая 1915 года стихотворение было опубликовано и стало очень популярным, а красные маки превратились в символ памяти погибших на фронте.

Автор стихотворения полковник Маккрей умер от пневмонии 28 января 1918 года. Он так и не узнал, что две женщины придумали раздавать бумажные красные маки для сбора денег ветеранам войны. Это сделали одна американка и одна француженка.

В ноябре 1918 года Мойна Майкл из Ассоциации христианской молодежи прочитала стихотворение и была настолько тронута, что, получив зарплату, потратила ее на бумажные маки, которые раздала участникам конференции в Нью-Йорке. Она горячо убеждала соратников, что это должно стать традицией. В 1920 году на ежегодном съезде ее поддержал Американский легион – недавно созданное объединение ветеранов войны. На съезде присутствовала француженка Анна Герэн. У себя дома она тоже стала пропагандировать эту идею.

В 1922 году ветеран войны майор Джон Хаусон открыл фабрику в Кенте. Он принимал на работу только инвалидов. Они делали красные маки, которые с тех пор каждой осенью прикалывают к одежде все патриотически настроенные британцы, начиная с самого монарха и премьер-министра. Это дань памяти погибшим в Первую мировую.

11 ноября 1923 года в Париже на Могиле Неизвестного Солдата у Триумфальной арки военный министр Андре Мажино зажег «огонь памяти» в честь полутора миллионов французских воинов, павших на фронтах Первой мировой войны. За пять лет во Франции воздвигли 36 тысяч монументов погибшим – практически в каждом городе и деревне. В большинстве случаев архитекторы стремились отразить желание выживших и вернувшихся домой солдат почтить память жертв, а не восхищаться победой.

Последний французский участник войны скончался 12 марта 2008 года в возрасте ста десяти лет. С ним прощались в Доме инвалидов, куда пришли тогдашний президент Николя Саркози, бывший президент Жак Ширак, министры и депутаты парламента. Гроб несли солдаты Французского легиона. Если бы ветеран Первой мировой захотел, то был бы похоронен в парижском Пантеоне, рядом с великими. Но он заранее отказался от всех почестей. В конце жизни вспоминал только павших товарищей:

– Я не могу их забыть. Какое безумие эта война!

Разгром в конце лета 1914 года, грозивший Франции полным поражением после нескольких недель боев, породил вопросы, на которые пыталась ответить следственная комиссия французского парламента.

Почему французская армия потеряла в первые три месяца войны, с августа по октябрь 1914 года, 330 тысяч человек – больше, чем в любой другой период войны, включая бои под Верденом? Почему враг так глубоко вторгся на территорию страны и выбить его так и не удалось? В результате всю войну боевые действия шли на французской территории. Как же получилось, что Германия на Западном фронте несла меньшие потери, чем Антанта, и превосходила французов и англичан в искусстве убивать?

Но честное и глубокое, то есть безжалостное расследование было политически неприемлемым, поскольку выставляло в неприглядном виде героев войны, особенно Верховного главнокомандующего маршала Жозефа Жоффра.

Полевые суды и фатализм

В начале XX века французские военные теоретики полагали, что исход войны – при современном оружии и мобилизации огромных армий – определит одна решающая битва. К мобильной и динамичной войне и готовились. План, который разработал маршал Жоффр, предусматривал быстрый и массированный удар по врагу, дабы вернуть Эльзас и Лотарингию.

Решение о всеобщей мобилизации в Париже приняли 1 августа 1914 года, за два дня до того, как Германия объявила войну. Президенту Раймону Пуанкаре и премьер-министру Рене Вивиану это решение далось не просто. Накануне, 31 июля, студент-националист убил лидера социалистов Жана Жореса – практически в упор дважды выстрелил в него из браунинга через открытое окно ресторана на Монмартре в Париже, где тот обедал со своими соратниками. Обе пули попали в голову, и мертвый Жорес рухнул на стол.

Жана Жореса по его значению для Франции XX столетия можно смело поставить в один ряд с Шарлем де Голлем. Признанный оратор, Жорес был пацифистом и противником империалистических амбиций, которые толкали Европу к войне. Он готовил всеобщую забастовку против начинающегося кровопролития, которое, он верил, еще не поздно предотвратить.

Убийство влиятельного лидера левых, выступавших против войны, могло иметь драматические последствия: мятеж рабочих, призывы профсоюзов к всеобщей забастовке, блокаде железных дорог, что остановило бы мобилизацию, переброску и сосредоточение войск. Правительство ожидало худшего. На всякий случай составили черный список в 2481 человек, включив в него пацифистов и антивоенных агитаторов. В случае чрезвычайных обстоятельств они подлежали аресту.

Но Париж остался спокоен. Французский пролетариат выполнил свой патриотический долг и отправился на призывные пункты. Выступая над гробом Жореса, лидеры профсоюзов клялись, что рабочие исполнят свой долг – «поднимутся, чтобы дать отпор агрессору».

4 августа 1914 года, выступая в палате депутатов, президент Раймон Пуанкаре призвал к «священному союзу», единению всех партий, союзов и классов ради святой цели – защиты родины.

Поначалу все шло по плану.

800 тысяч солдат, состоявших на действительной службе, и 1,3 миллиона резервистов выдвигались на позиции вдоль северных и восточных границ. Для переброски основных сил мобилизовали 4278 эшелонов. Вооруженные силы реквизировали для своих нужд более 600 тысяч лошадей и мулов. Флот начал перевозить колониальные войска из Алжира и Туниса. Годом ранее во Франции увеличили срок обязательной военной службы с двух до трех лет, чтобы противостоять Германии, где население было больше и потому больше было солдат.

Президент Франции верил в полководческие таланты маршала Жозефа Жоффра, хотя тому уже исполнилось шестьдесят два года и он привык засиживаться за обеденным столом. Жоффр держал своих подчиненных на коротком поводке. Верил только в наступление и руководствовался одним правилом: атаковать любой ценой везде и всегда. Первый приказ от 8 августа 1914 года гласил: «Использовать оборону, чтобы вынудить врага к решающей битве».

Его план был таков: пока 5-я армия прикрывает границу с Бельгией, 1, 2 и 3-я армии наносят удар по Лотарингии. Но немцы легко разгадали французский замысел. Наступление на Эльзас и Лотарингию, начатое Жоффром, провалилось. Три германские армии, делая по тридцать километров в день, маршем прошли через Бельгию и вторглись на территорию Франции.

22 августа французскую армию постигла катастрофа. В сражениях в бельгийских Арденнах, неподалеку от государственной границы, в один день погибло 27 тысяч французских солдат, вчетверо больше, чем в великой битве при Ватерлоо столетием ранее. Эта мясорубка не имела себе равных во французской военной истории.

Война могла окончиться поражением страны еще быстрее, чем предполагал германский Генеральный штаб. Только отчаянными усилиями командованию в Париже удалось остановить кайзеровскую армию.

В отличие от Германии французские политики сохранили свое верховенство над генералами. Маршала Жоффра отправили в отставку в 1916 году – за его неудачную и проигрышную стратегию. Его наследника генерала Робера Нивеля выставили в 1917 году. За бездарную попытку перейти в наступление. 16 апреля 1917 года он бросил в атаку французов на хорошо укрепленные позиции немцев. 40 тысяч погибли в первый же день сражения.

Генерал Нивель намеревался разом покончить с тевтонами. По количеству собранных для удара войск, артиллерии, танков и авиации это наступление не знает себе равных за всю историю Первой мировой. Французы рассчитывали на большой успех. Но хорошо подготовленный удар генерала Нивеля попал в пустоту. Немецкая армия вовремя отошла.

Наступательный порыв пропал даром, а затем французы натолкнулись на хорошо укрепленную линию обороны и понесли тяжелейшие потери. Генерал Нивель не сумел сосредоточить основные силы на направлении главного удара. А немецкое командование благодаря начавшейся в России революции смогло перебросить на Западный фронт дополнительные части. Французские танки завязли, пехоту густым огнем косили немецкие пулеметы.

Разочарование и усталость от войны были столь велики, что во французской армии начался мятеж. Целые дивизии выходили из повиновения. Солдаты дезертировали, штурмом брали поезда на Париж и требовали создания солдатских советов, как это происходило в России, где после отречения императора правило Временное правительство.

Неудачливого генерала Нивеля сменил генерал Анри Филипп Петен, будущий маршал и президент Франции. Он приказал расстрелять перед строем 49 солдат – в назидание всем, кто не хочет воевать.

В коллективной памяти французов победу завоевали вовсе не военные, а политик Жорж Клемансо.

Самое известное высказывание немецкого военного теоретика XIX века Карла Клаузевица гласит: «Война есть продолжение политики другими средствами». Ему возразил Жорж Клемансо, который век спустя дважды становился премьер-министром Франции. Он повторял:

– Война – слишком серьезная вещь, чтобы доверять ее военным.

Клемансо называли старым тигром. Он страдал от экземы на руках и вынужден был носить перчатки. У него были проблемы со сном. Он просыпался в три ночи и читал до семи, когда делал себе завтрак – овсяную кашу. Утром к нему приходили массажист и спортивный тренер – делать гимнастику. Обедал он парой вареных яиц. Ужинал молоком и хлебом. Ложился спать в девять вечера.

Его косой взгляд и жесткость относили на счет его происхождения от гуннов. Он родился в 1841 году в Вандее, чудесном местечке с жестокой историей. Жители Вандеи неизменно оказывались не на той стороне. Когда шли Религиозные войны, которые выигрывали католики, они были протестантами. Во время Французской революции они, напротив, были католиками и роялистами. А семья Клемансо была меньшинством внутри меньшинства – республиканцы, радикалы и антиклерикалы.

Жорж Клемансо выступил в защиту капитана Генерального штаба Альфреда Дрейфуса, еврея по национальности, которого в 1894 году ложно обвинили в работе на немецкую разведку. И приговорили к пожизненному заключению. Многие французы пришли к выводу, что само обвинение и жестокий приговор объясняются антисемитизмом.

В защиту Дрейфуса выступил популярнейший писатель Эмиль Золя. И Жорж Клемансо придумал для знаменитой статьи Эмиля Золя название – «Я обвиняю». Статья была опубликована в газете «Орор» в 1898 году и очень повлияла на общественное мнение страны. Альфреда Дрейфуса полностью оправдали. Когда началась Первая мировая, он вернулся на действительную службу, был произведен в подполковники и удостоен ордена Почетного легиона.

Как и отец, Клемансо получил медицинское образование. Как и отец, врачом не стал. Прожил некоторое время в США, поэтому прекрасно говорил по-английски. Женился на англичанке. Брак оказался недолгим. Мэри Пламмер нечасто видела Клемансо, но собирала посвященные ему газетные вырезки. Прочитать их не могла, потому что французским так и не овладела. После ее смерти в разгар войны Клемансо заметил:

– Какая жалость, что она вышла за меня замуж.

У него было трое детей. Он более не женился. Но у него было много женщин – друзей и любовниц. Довольно высокомерно повторял:

– Мне никогда не было необходимости ухаживать за женщинами.

Возглавив Францию, заметил: теперь, когда он слишком стар, чтобы этим воспользоваться, женщины продолжают на него вешаться. Он был предельно циничен. Человек, который его хорошо знал, сказал о нем:

– Он вырос в стае волков.

Британец Ллойд Джордж добавил:

– Он любил Францию и ненавидел французов.

Клемансо, в свою очередь, не любил ни Вудро Вильсона, ни Ллойд Джорджа. Вспоминал:

– Я оказался между Иисусом Христом и Наполеоном Бонапартом.

Клемансо был интеллектуалом, о Ллойд Джордже этого не скажешь. Клемансо полагался на разум, Ллойд Джордж на интуицию.

«Тигр», как именовали Клемансо, стал главой правительства и военным министром в ноябре 1917 года. Он будет вести переговоры о мире в Версале и настоит на жестких условиях. В 1919 году он прикажет оккупировать Рейнскую область, считая это гарантией безопасности Франции. А в реальности это только испортит отношения между двумя странами на долгие годы…

Летом 1917 года Франция вновь оказалась на грани поражения. Число убитых превысило миллион. Отчаяние распространилось по стране. В средней немецкой семье было трое-четверо детей. А во Франции рождаемость упала до двух детей. Оттого каждая потеря стала еще ужаснее. Родители, у которых были только сыновья, вовсе лишались детей.

Среди солдат распространился фатализм. После неудачного наступления на реке Эна, когда французская армия за несколько дней потеряла 130 тысяч человек, некоторые части вышли из подчинения и просто отказывались сражаться. Дисциплину восстанавливали с помощью полевых судов. Все это сказалось на боевом духе армии.

Еще 5 сентября 1914 года представители Великобритании, России и Франции подписали в Лондоне декларацию: «Российское, английское и французское правительства взаимно обязуются не заключать сепаратного мира в течение настоящей войны».

17 января 1916 года газета «Речь» поместила интервью с российским министром Сазоновым.

– Никакой речи о сепаратном мире не может быть, – уверил корреспондента министр иностраннных дел. – Сепаратный мир фактически невозможен ни для одного из союзников. Борьба будет вестись до конца. Надо создать такие условия, которые дали бы возможность всем государствам устроить свое существование, независимо от капризов и честолюбия центральных империй. Германия должна быть обезврежена.

– А Австрия?

– Ну, об Австрии отдельно говорить не стоит, – слишком много чести.

– Долго ли продлится война? Не грозит ли война превратиться в многолетнюю?

– Не думаю. Многолетней войны не выдержит прежде всего Германия по финансовым соображениям…

Сазонов подчеркнул:

– Как Россия, так и ее союзницы настроены чрезвычайно бодро. Уверенность в полном и окончательном успехе не только не поколебалась, но с каждым днем все более укрепляется.

Но в 1917 году французы, не надеясь на улучшение ситуации, были готовы самостоятельно заключить мир.

В таком случае Антанта бы рухнула, потому что в России уже произошла Февральская революция и армия фактически утратила боеспособность. А Соединенное Королевство едва ли продолжило бы сражаться в одиночку, хотя всю войну, несмотря на страшные потери, англичане сохраняли высокий боевой дух.

«Мы не устаем!»

«Немцам нравится думать, – писал британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж, – что мы вырождающийся и приходящий в упадок народ, негероическая нация, которая прячется за конторками и прилавками… Мы должны как следует проучить прусского юнкера».

В Англии в армию записалось больше добровольцев, чем можно было экипировать и вооружить. Они жаждали доказать свое мужество. Первые британские части высадились во Франции 7 августа 1914 года.

Самая масштабная битва Первой мировой развернулась на берегах реки Сомма и продолжалась с июля по сентябрь 1916 года. 1 июля, в первый день битвы, погибло 20 тысяч британских солдат, 40 тысяч были ранены. Армия потеряла 60 процентов офицерского состава. Англичане продвинулись на десять километров. Прорвать линию фронта не удалось.

Первые годы сражались только добровольцы, недостатка в них не было, но потери оказались такими, что в 1916 году Лондон все-таки ввел всеобщую воинскую повинность. И это определило отношение к войне как к безумию, которого следует избегать любыми усилиями.

Англичане не могут забыть безразличие к человеческой жизни и некомпетентность генералов, скажем, главнокомандующего британскими экспедиционными силами фельдмаршала Дугласа Хейга. Англичане уверены: так много жизней было потеряно, поскольку генералы гнали солдат в атаку, желая доложить начальству о нескольких метрах отвоеванной у противника земли.

Историку Алану Кларку принадлежит издевательская формула: львов вели в бой ослы! Он имел в виду ни на что не годных британских генералов.

Хлесткая фраза, пожалуй, несправедлива по отношению к офицерскому корпусу. В войну погиб 71 немецкий генерал, 55 французских и 76 британских. А вообще в ходе боевых действий две сотни генералов были убиты, ранены или попали в плен. Командиры в ту пору находились ближе к передовой, чем ныне.

Офицеров его величества учили вести локальные боевые действия в колониальных условиях. 4 августа 1914 года лондонская газета «Гардиан» благодушно предсказывала: «Наше участие в войне ограничится боевыми действиями на море. Мы полагаем, что на земле нашей армии ничего не придется делать». Британцы попали на войну, к которой оказались не готовы. Британской артиллерии не хватало орудий большого калибра. Переучиваться на ходу пришлось не только англичанам.

Когда война началась, бравые генералы скакали по полю боя верхом. Солдаты поднимались в атаку в фуражках и без артиллерийской поддержки. Потом только они получили каски и бросались на врага уже после того, как его передний край обработала артиллерия. Немцы первыми научились наступать небольшими штурмовыми группами, чтобы уменьшить потери при атаке.

В Англии в вооруженные силы призвали 6 миллионов человек. 700 тысяч не вернулись с войны. Среди мобилизованных в армию (это в основном рабочий класс) погиб каждый десятый. А среди офицеров, то есть, как правило, младших сыновей аристократических семейств, – каждый пятый! Никогда еще со времени Войны Алой и Белой розы британская аристократия не несла таких потерь. В Первую мировую Англия потеряла 995 тысяч человек (во Вторую – 450 тысяч).

Среди выпускников элитарного Итонского колледжа число погибших было ужасающим. Не вернулся с фронта сын премьер-министра Герберта Асквита. Двоих сыновей потерял будущий премьер Эндрю Бонар Лоу. Погибли двое братьев будущего премьер-министра Энтони Идена, его третий брат был ранен, его дядя попал в плен. Поэт Редьярд Киплинг, певец Британской империи, использовал все свои связи, чтобы его сына Джека – несмотря на сильнейшую близорукость – взяли в армию. Киплинг-младший погиб во Франции в 1915 году.

Впрочем, личное мужество не было привилегией лишь британской аристократии. Российским послом в Лондоне был граф Александр Константинович Бенкендорф, внучатый племянник шефа жандармов при Николае I. Его сын пошел на фронт. Жена просила его пристроить сына в тылу. Он ответил: «Быть на государственной службе значит служить государству, а не пользоваться услугами государства». Бенкендорф-младший погиб.

К концу Первой мировой левые настроения распространились и в Англии. В марте 1916 года прошел большой антивоенный митинг в Лондоне. На улицы вышли рабочие с антиправительственными лозунгами. Потому 200 тысяч британских солдат в разгар войны не отсылали на фронт, где они были так нужны, а держали дома – на случай мятежа, который мог перерасти в революцию. Премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж добился поддержки рабочих, он действовал не репрессиями, а политикой сотрудничества с профсоюзами и левыми силами.

Дэвид Ллойд Джордж был круглолицым с голубыми глазами. Однажды девочка на улице с замиранием сердца спросила его:

– Вы – Чарли Чаплин?

Его отец, школьный учитель, умер молодым. Его воспитывал дядя, который позаботился об образовании племянника. Ллойд Джордж пережил трагедию – смерть любимой дочери. Он был министром боеприпасов, потом военным министром. В конце 1916 года возглавил коалиционное правительство. Он был либералом, его коллеги по правительству – консерваторы. Ллойд Джордж был внимателен, умел слушать, в том числе аргументы против. Как умелый актер манипулировал аудиторией.

У него был широкий круг знакомых, впрочем, иногда он больше интересовался их женами. У него возникали серьезные проблемы, когда разгневанные рогоносцы угрожали назвать его имя во время бракоразводного процесса. Его собственная жена предпочла жить в Уэльсе и заниматься садом – подальше от разговоров о похождениях мужа.

Британская королевская семья демонстративно разорвала отношения с немецкими родственниками. 17 июля 1917 года король Георг V сделал сильный ход, объявив, что отныне «наша династия должна именоваться династией Виндзоров». Это звучит очень по-английски. Виндзор – городок в графстве Беркшир, где находится королевский замок.

В реальности британские короли происходили из королевского дома Веттин, а это древний германский род с тысячелетней историей.

Бабушка Георга V королева Виктория вступила на трон в 1837 году и управляла Великобританией шестьдесят три года. Ее отец – принц Эдвард, герцог Кентский. Мать – принцесса Виктория из Саксен-Кобург-Заафельдской династии. Сама Виктория вышла замуж за принца Альберта из Саксен-Кобург-Готской династии, второго сына германского герцога Эрнста (состоявшего, между прочим, на русской службе). Так что в жилах британских королей текла в основном германская кровь.

Королева Виктория приходилась бабушкой одновременно британскому королю Георгу V, кайзеру Вильгельму II и жене Николая II Александре.

Европейские монархи вступали в брак в своем узком кругу. Даже самые видные аристократы в него не допускались. Нарушение правил преследовалось. Князь Александр I Баттенбергский, правитель Болгарии, хотел жениться на австрийской актрисе Йоханне Лойзингер. Но смог это себе позволить только после отречения от трона. Эрцгерцог Франц-Фердинанд огорчил семью, когда женился на чешской графине, которая так и не была признана венским двором.

Британская королева Виктория считала себя немкой и хотела, чтобы в семье все говорили по-немецки. Надеялась, что общее происхождение будет сближать немцев и англичан. Но после начала Первой мировой симпатии к немцам среди англичан рассеялись.

Жизнь в Европе приходила в противоречие с прежним порядком вещей, когда все решения принимались монархом и его советниками за закрытыми дверями. Но главное – на монархии возложили вину за Первую мировую. 1919 год смыл большую часть европейских монархий.

Характерно, что британская монархия пережила Первую мировую, которая сокрушила многие царские дома. Этим монархия во многом обязана жене Георга V королеве Марии. Сам король Георг был неграмотным и грубым человеком, который любил стрелять, ходить под парусом и собирал почтовые марки.

А королева полагала, что дом Виндзоров обязан делить тяготы военного времени со всей страной. Ее дети служили в армии. На фронт отправились и Романовы. В конце сентября 1914 года в бою погиб 22-летний корнет лейб-гвардии гусарского полка Олег Константинович, сын великого князя Константина Константиновича. А поручик лейб-гвардии 2-го стрелкового Царскосельского полка великий князь Дмитрий Павлович получил орден Святого Георгия IV степени.

Британская королева посещала госпитали, ухаживала за ранеными. Заставила принцесс и герцогинь следовать ее примеру. Одна из них капризно сказала:

– Я чудовищно устала и ненавижу госпитали.

Королева ответила голосом, в котором звучал металл:

– Мы принадлежим к британской королевской семье. Мы не устаем, и мы любим госпитали.

Но королева делала все это в ущерб собственной семье. Ее отношения с детьми были ужасными. Да и ее муж, воспитанный во флоте, считал, что дети должны получить суровое воспитание, иначе их можно испортить. В результате королевские дети были несчастливы. Один из сыновей – Георг, герцог Кентский, увлекался кокаином. Другой – Генри, герцог Глостерский, был пьяницей. У младшего сына, принца Джона, в семь лет диагностировали эпилепсию. Его спрятали в Норфолке, где он жил под присмотром медсестры. Семья с ним не общалась. Мать объявила:

– Джон не здоров, так что его отослали лечиться. Вряд ли мы его когда-нибудь увидим.

Он умер в 1919 году в полном одиночестве. Ему было всего четырнадцать лет.

После неожиданной смерти короля Георга V трон перешел к его старшему сыну Дэвиду, который любил выпить, поиграть и поухаживать за женщинами. Он был коронован как Эдуард VIII. Но, к ужасу двора, влюбился в американку Уоллис Симпсон, которая уже состояла во втором браке.

Ее представили будущему королю еще в 1930 году. Ему было тридцать шесть, ей – тридцать четыре. Причем их познакомила любовница принца. Уоллис Симпсон не считали красивой. Но она была очень обаятельной, с прекрасным чувством юмора. Она подала на развод, чтобы выйти замуж за британского короля. Америка восторгалась Уоллис Симпсон, видя в ней современную женщину.

А в Англии возможность брака короля с дважды разведенной женщиной казалась вселенской катастрофой. Премьер-министр Стенли Болдуин без обиняков объяснил новому королю Эдуарду VIII, что общество, парламент, правительство и церковь не примут его брака с дважды разведенной американкой. Королева-мать доказывала сыну, что у короля на первом месте обязанности и долг перед империей. К тому же британский король одновременно – глава англиканской церкви, которая не признавала разводов.

Эдуард VIII совершил невероятный поступок. Он предпочел трону любимую женщину. Решил, по его словам, что «не в состоянии исполнять свой королевский долг и обязанности без помощи и поддержки женщины, которую я люблю». И в декабре 1936 года отрекся от престола. После свадьбы Уоллис Симпсон стала герцогиней Виндзорской, но ей было отказано в праве именоваться «королевским высочеством». Им с мужем было велено удалиться в изгнание. Бывший король больше никогда не увидел Англии. Но до конца жизни он повторял:

– Мой брак принес мне счастье, известное лишь немногим мужчинам.

Престол перешел к следующему сыну покойного монарха. 10 декабря 1936 года британским королем вместо своего старшего брата стал герцог Йоркский. Он часто болел. В детстве его неправильно кормили, он только что не голодал. Это закончилось для него язвой двенадцатиперстной кишки. У него была слабая нервная система, он заикался, а отец еще и передразнивал его, что только усиливало страдания мальчика. Мать решила, что у второго по очереди наследника престола кривые ноги, так что два года ему пытались с помощью различных приспособлений выпрямить ноги. Это было больно и мучительно.

Узнав, что старший брат отказался от престола, новый король на несколько дней залег в постель. И все же он преодолел природную застенчивость, чтобы исполнить свой долг.

Ему дали при рождении имя Альберт. Но он не захотел стать королем Альбертом и принял при коронации имя Георга VI. Он совсем не был рад короне. Короновали Георга VI в мае 1937 года. Он заикался и боялся, что не сможет произнести речь, которую по традиции транслируют по радио. Тогда его жена наняла австралийского логопеда, который несколько месяцев занимался с королем, и тот смог прочитать речь.

Нет худа без добра. Георг VI произвел сильное впечатление на свою старшую дочь, которой суждено будет вступить на трон после Второй мировой.

Елизавета II появилась на свет божий не без труда. Ее мать герцогиня Йоркская пыталась родить почти целые сутки – врачи не хотели прибегать к кесареву сечению. Но утром им пришлось положить роженицу на операционный стол. При родах присутствовали не только врачи и медсестры, но и представитель министерства внутренних дел. Его задача – убедиться, что роды действительно имели место и что это ребенок королевской крови. Традиция существует с тех пор, как в 1688 году заговорщики вроде бы пытались подложить чужого младенца в постель жены короля Джеймса III.

Елизавета видела, как серьезно отец относится к работе, которой не желал, как ответственно он воспринимает свой долг перед троном и страной. В ней самой всегда было что-то необычное – серьезность, пунктуальность, старательность. Девочка отличалась дисциплинированностью. Она не разбрасывала игрушки, складывала свою одежду, аккуратно расставляла книги и даже конфеты раскладывала по цвету обертки.

После коронации отца младшая дочь Маргарет поинтересовалась у Елизаветы:

– Так это означает, что потом ты станешь королевой?

– Да, когда-нибудь, – ответила Елизавета.

– Бедная ты, – искренне посочувствовала ей сестра.

Если бы Англия воздержалась

Некоторые современные британские историки считают, что в начале XX века Германия не была такой уж угрозой для Европы. Все-таки кайзеровская империя – не гитлеровский Третий рейх!

Антинемецкую истерию начал Уильям Гладстон, многолетний премьер-министр Великобритании. Гладстон и его единомышленники выставляли Германию монстром, а всех немцев – злобными националистами.

Что было тому причиной?

«После ухода в отставку германского канцлера Отто фон Бисмарка и до начала войны в 1914 году в Германии произошло нечто чрезвычайно важное, – писал британский историк Хью Сетон-Уотсон. – В характере значительной части германского общества появилось надменное высокомерие. Кайзер был его символом, но отнюдь не творцом. За это растущее высокомерие ответственны ученые, преподаватели гимназий, университетские профессора».

Стоило только возникнуть международному кризису, как представители Германии принимались стучать по столу кулаками:

– Германию еще услышат… Германия – мировая держава… Нас еще узнают повсюду!

Другие европейские правительства встревожились:

– А что же эти люди намерены делать дальше?

Более холодный анализ, впрочем, показывает, что агрессивные речи берлинских политиков и генералов, петушиные манеры, нервировавшие соседей, были скорее попыткой предостеречь более сильные державы от намерения расширить свои империи, пренебрегая интересами Берлина. Кайзер и его окружение болезненно боялись показаться слабыми и нерешительными. Действовали нагло, маскируя слабость позиций.

Германия опасалась утратить статус великой державы, поскольку в XX веке уже только Британская империя с ее огромными колониями, США и Россия располагали ресурсами, достаточными для того, чтобы господствовать в мире. В Берлине хотели ослабить соперников и гарантировать своей экономике европейские ресурсы и европейский рынок.

Мощный британский флот контролировал морские пути, ведущие в Германию. Но в Англии с тревогой взирали на строительство немецкого флота. Исходили из того, что если Германия одолеет Францию и превратит французские и бельгийские порты в свои морские базы, то получит ресурсы, которые помогут ей одолеть Англию на морях.

В Лондоне не сознавали, что, несмотря на агрессивную лексику, в Берлине скорее больше опасались проиграть, чем рассчитывали выиграть.

Британцы привыкли считать Первую мировую ненужной и бессмысленной бойней, в которую страну втянули безголовые генералы и политики. Не так давно историки стали искать какой-то смысл в этой войне. Нашли: надо было помешать германской гегемонии. У Британии не было иного выбора сохранить себя как ведущую европейскую державу, от которой что-то зависит.

Граф Цеппелин и его цеппелины

Во время Первой мировой, 31 мая 1915 года, над Лондоном неожиданно появился немецкий дирижабль и сбросил несколько бомб. От первой бомбежки погибли семь человек и тридцать пять были ранены. Такого еще не было – мирных горожан убивали далеко от линии фронта.

Германия опережала своих противников в освоении неба. Первые дирижабли, разработанные графом Фердинандом фон Цеппелином, поднялись в воздух еще в 1900 году. К началу Первой мировой его новые модели, снабженные двумя бензиновыми моторами по сто десять лошадиных сил, могли находиться в воздухе по двенадцать часов.

К началу войны Франция имела пять дирижаблей, Англия – четыре, Германия – двенадцать. Немецкие цеппелины развивали скорость до ста километров в час и поднимались так высоко, что самолеты не могли их достать.

В самом начале войны дирижабли использовались для разведки. Но сразу стало ясно, что это – опасное оружие. 29 января 1916 года немецкий цеппелин сбросил на Париж восемнадцать бомб. Погибли 26 человек, и 32 были ранены. С 1915 года бомбили и британские города. Время от времени цеппелины прорывались к Лондону и сбрасывали бомбовый груз. Удачная конструкция позволяла им держаться на большой высоте, недоступной огню зенитных орудий.

А зенитная артиллерия появилась к концу 1914 года – обычные пушки приспосабливали для ведения огня с большим углом возвышения. Самолеты летали медленно и попадали под губительный огонь зениток.

Пилотам понадобились парашюты, которые на самом деле давно существовали. 22 октября 1797 года парижанин по имени Андре-Жак Гарнерен впервые прыгнул с парашютом. Ему понравилось. Он совершил несколько десятков прыжков с воздушного шара, и всякий раз при большом стечении народа. Вместе с ним прыгали его жена и племянница. Со временем они стали зарабатывать себе на жизнь прыжками с парашютом. Один из учеников Гарнерена в сентябре 1804 года показал свое искусство в Санкт-Петербурге.

Первая мировая сделала парашют необходимым. Достоинство парашюта состоит в том, что он позволяет спастись в случае воздушной катастрофы и наслаждаться свободным парением в воздухе. Недостаток парашюта состоит в том, что он не всегда раскрывается.

После войны дирижабли использовались для перевозки грузов. В 1937 году немецкий дирижабль загорелся в Нью-Джерси, погибли 36 человек, и на этой главе истории воздухоплавания была поставлена точка.

Имя вошедшего в историю создателя дирижаблей графа Фердинанда фон Цеппелина увековечила британская музыкальная группа «Лед цеппелин». Но ей пришлось сменить название, потому что наследница фамильного имени графиня Ева фон Цеппелин пригрозила им разорительным судом.

В 1917 году начались налеты и немецких самолетов на Англию. Всего в Первую мировую от налетов погибли 670 англичан. Психологический шок был сильнейшим. Лондонцы прятались на станциях подземки и не хотели выходить. Этот опыт запомнился. После Первой мировой атаки с воздуха опасались так же, как сейчас атомной бомбы. Предсказывали, что в новую войну Лондон будет охвачен хаосом, больницы переполнятся, транспорт перестанет работать, толпы бездомных потребуют немедленно заключить мир. Больше всего боялись химического оружия. Лондонцы с ужасом представляли себе, как облака отравляющего газа накроют город, люди ослепнут и задохнутся.

Зная эти настроения, Адольф Гитлер исходил из того, что может действовать нагло и бесцеремонно – Париж и Лондон ни на что не решатся.

– Прежде война вносила разнообразие в скучную и размеренную жизнь англичан, – пренебрежительно разглагольствовал Гитлер. – Но англичане так обильно оросили своей кровью поля сражений Первой мировой войны, что английские политики в один голос заявили о том, что в будущей войне нельзя позволить пролить столько английской крови.

Французы укрылись за линией укреплений протяженностью в тысячу километров. Но эта линия Мажино обеспечивала лишь психологическую, а не реальную безопасность, как стало ясно в мае 1940 года, когда немецкие танкисты прорвались к Парижу.

Причина стремительного разгрома заключается в том, что победившая в Первой мировой Франция смертельно боялась Германии. Это был парализующий страх. Враги Гитлера – пока у них была такая возможность – не находили в себе сил противостоять ему.

После Первой мировой левый берег Рейна и полоса правого берега шириной в пятьдесят километров объявлялись демилитаризованной зоной. Это была предосторожность со стороны Франции, которая хотела, чтобы немецкие войска держались от нее подальше. Но через три года после прихода Гитлера к власти, 7 марта 1936 года, немецкие войска демонстративно вошли в демилитаризованную Рейнскую зону.

Германия нарушила подписанный ею мирный договор. Французская армия имела полное право вышвырнуть рейхсвер из Рейнской области. Немецкие войска получили приказ не сопротивляться в случае столкновения с французами. Но в Париже не хотели конфликта, и этот день стал триумфальным для Гитлера.

Европейские державы до последнего избегали конфликта. Память о Первой мировой была настолько ужасной, что идеи пацифизма широко распространились в Европе. Все, что угодно, – только не война!

«Тот, кто выступал за сопротивление Гитлеру, подозревался в том, что он хочет вовлечь Францию в войну, – вспоминал парижский философ Раймон Арон. – У французов было справедливое ощущение, что война, каков бы ни был ее исход, – это катастрофа для Франции. Обескровленная Первой мировой, Франция не могла выдержать второго кровопускания, даже если бы оно завершилось победой. Французы сделали все, чтобы война началась, именно потому, что они ее страшились».

Между тем остановить войну можно было только твердой угрозой ее начать. Первые несколько лет нацистская Германия была настолько уязвима, что Гитлер отступил бы, столкнувшись с реальной опасностью. Но отступали европейские державы. И с каждым шагом вялые угрозы Запада производили на Гитлера все меньшее впечатление. Ему грозили, а он не верил в решимость своих противников и оказывался прав, потому что западные державы вновь и вновь шли на уступки.

Когда Гитлер приготовился аннексировать Австрию, один из французских министров заявил в парламенте:

– Не будем проявлять героизм ради Австрии, лучше укроемся за нашей линией Мажино.

Лидер французских социалистов Леон Блюм обратился к депутатам от правых партий:

– Вена будет оккупирована! Совершенно очевидно, что завтра немецкие войска войдут в Прагу, а затем, быть может, и в Париж! Объединимся же, создадим правительство национального единения!

Правые депутаты злобно кричали:

– Долой евреев! Блюм – это война!

Когда Англия и Франция, выполняя обещание защитить Польшу, все-таки решились в сентябре 1939-го объявить Берлину войну, они не собирались воевать по-настоящему. Французский главнокомандующий генерал Морис Гамелен предупреждал:

– Во Франции низкая рождаемость, мы понесли тяжелые потери во время последней войны. Нового кровопролития мы не переживем.

Но дальше отступать было невозможно, позорно! Гитлер заявил о своих претензиях таким вызывающим образом, что миру ничего не оставалось, кроме как сражаться с ним. Англия и Франция вступили в войну, вести которую не хотели. А Гитлер хотел!

В результате летом 1940 года Франция потерпела оглушительное поражение. Вермахт одержал победу всего за полтора месяца. Это было самое грандиозное поражение страны за всю историю. Когда французы, бросив оружие, подняли руки, половина личного состава еще даже не добралась до линии фронта. Британский экспедиционный корпус спешно эвакуировался домой. Франция была оккупирована, Англия ждала вторжения… Но Гитлер напал на Советский Союз, что закончилось крушением Третьего рейха.

Часть третья

Окопная война и жизнь в траншее

Только первые месяцы войны и последние, когда большое наступление 1918 года сломало немецкую армию, были временем масштабного передвижения войск и стратегических операций, стремительных атак и контратак. Основные военные годы прошли в изматывающей позиционной борьбе без впечатляющих успехов. Войска засели в траншеях, и выбить их было очень трудно.

Армии вступили в Первую мировую со старой тактикой. Пытались наступать по-старому. Но средства обороны так сильно изменились, что наступающие несли огромные потери, а прорвать оборону не могли.

К Рождеству 1914 года на огромном пространстве от Северного моря до Швейцарии армии засели в окопах. Линия фронта, растянувшаяся на 750 километров, оставалась почти без движения. Противникам не удавалось отодвинуть ее больше чем на двадцать или тридцать километров. Все попытки наступать успеха не имели. Огромные потери в живой силе и… незначительное продвижение вперед.

К концу войны стала вырабатываться новая тактика – наступление небольшими группами пехотинцев при поддержке танков, пушек, а то и самолетов. Хотя танкостроение и авиация находились еще в самой ранней стадии развития.

Шлемы и каски

Французы отправились на Первую мировую войну в красных форменных брюках. Французские генералы утверждали, что красные брюки – отличительная черта армии – сплачивают пехотинцев и придают им необходимый боевой дух. Переход на ткани цвета хаки, маскирующие бойцов на поле боя, выглядел чуть ли не как подрыв национальной безопасности. Французские пехотинцы стали превосходной мишенью для немецких пулеметчиков. Самой практичной оказалась британская форма – коричнево-зеленая, немецкие стрелки не могли попасть в умело закамуфлированных британцев.

Никогда еще в ходе боевых действий не происходили такие радикальные перемены в тактике и оперативном искусстве, как в Первую мировую.

Американский кавалерийский офицер, который до войны присутствовал на маневрах германской армии, с удивлением записывал в дневнике: «Все делается со ссылкой на Англо-бурскую войну, словно и в дальнейшем войны будут вестись в точно таких же условиях».

Проблема истолкования опыта прежних войн до сих пор актуальна. Если бы война выигрывалась одной битвой, ее можно было бы считать показательной. Но войны продолжаются годами, одно сражение следует за другим, то, что оказалось удачным в одних условиях, привело к поражению в других.

Каждая армия испытывает необходимость иметь доктрину, на основании которой учат молодых офицеров, строят армию и разрабатывают новые виды оружия. Но создание такой доктрины, отклонение от которой невозможно, мешает гибкому восприятию военного опыта, умению видеть разнообразие способов ведения боевых действий.

Кроме того, разные военные извлекают самые разные уроки из одного и того же военного опыта. В Англо-бурской войне буры, превосходные стрелки и виртуозные наездники, не расставались с конем. Они внезапно исчезали и столь же неожиданно возникали там, где их не ждали, и, спешившись, метко стреляли по англичанам.

К Первой мировой лорд Робертс, главнокомандующий британской армией, пришел к выводу, что кавалерийские атаки отжили: пехота, вооруженная современным оружием, уничтожает кавалерию, все еще оснащенную в основном холодным оружием. Лорд Робертс настоял на том, чтобы началось перевооружение кавалеристов, и пика исчезла. Он увидел, что и атака в сомкнутом строю тоже отошла в прошлое – плотную цепь косят пулеметы. Но лорда Робертса убрали с его поста.

А фельдмаршал сэр Джон Френч, который стал военным министром, считал, что опыт Русско-японской войны начала века не показателен, потому что она шла не в Европе, а в Маньчжурии, и кавалерия была плохо подготовлена, лошади были ужасные и всадники только и думали о том, чтобы поскорее спешиться и начать стрелять. Сэр Джон Френч был прав в одном: готовиться надо не к той войне, которая была, а к той, которая предстоит. Но его собственная ставка на кавалерию была гибельной…

Пику вновь приняли на вооружение. Она находилась на вооружении британской конницы аж до 1927 года.

Так и немецкую кавалерию вооружили пиками и саблями. Генералы возлагали особые надежды на стремительные кавалерийские атаки. Главная задача кавалерии – сломить противника своим напором и добить холодным оружием. Особенно восхищался кавалерией кайзер Вильгельм II.

Кавалерия была привилегированным клубом для знатной молодежи, для тех, кто мог себе позволить скакать верхом и охотиться. Прибежище золотой молодежи, романтиков, желанное место службы отпрысков хороших семей, видевших себя лихими рубаками. Сами кавалеристы не сомневались в том, что они нужны. Прежде всего потому, что, кроме лошади, не было другого транспорта. Кавалерийский отряд за сутки проходил сто с лишним километров с приличным грузом. Кавалеристы могли преодолевать водные преграды. Они были незаменимы в разведке, в дозорах, в патрулировании, в проведении внезапных рейдов в тыл противника.

Но в Первую мировую кавалерия не могла прорвать ряды колючей проволоки, и ее безжалостно расстреливали из автоматического оружия. Колючую проволоку придумали для того, чтобы огораживать загоны для скота. Во время Англо-бурской войны проволокой обносили лагеря пленных. В Первую мировую проволока превратилась в эффективное орудие уничтожения. Люди и лошади, повисшие на проволоке, умирали долго и мучительно.

Солдаты разматывали проволоку не только для того, чтобы затруднить врагам атаку, но и с целью заманить их в ловушку и хладнокровно расстрелять из пулеметов.

Возникла мысль вооружить кавалеристов огнестрельным оружием, но прицельно стрелять с седла невозможно. Казалось, на кавалерии поставлен крест. Однако сохранить кавалерию как род войск помогли боевые действия на территории Палестины, где британцы схватились с армией Оттоманской империи. Вот где все было как в старые добрые времена! В пустыне кавалеристы протыкали врага пиками и ловко орудовали саблями.

В силу какой-то слепоты военачальники отказывались принимать всерьез стремительное развитие боевой техники в начале XX века. Поэтому готовились не к той войне, которая предстояла, а к войне, которая велась в прошлом.

Армии основных держав уже были вооружены магазинной винтовкой с обоймами, которая заряжалась с казенной части. Эти винтовки были приняты на вооружение после долгих споров: с наибольшим трудом почему-то пробивает себе дорогу самое простое оружие.

Солдаты вступили в войну в матерчатых фуражках или кепи. Знаменитые немецкие островерхие шлемы были кожаными. Металлические шлемы казались реликтом прошлого, атрибутом спартанцев и викингов.

Но солдаты гибли не только от прямого попадания пули, но и от осколков шрапнели.

Первой спохватилась Франция. В 1915 году она стала снабжать солдат касками из тонкой стали. Англия выпустила каску из более толстой стали. Сходный дизайн выбрали США. В 1916-м появился немецкий стальной шлем узнаваемой формы. Он сохранился в немецкой армии и во Вторую мировую. Каску такой же конструкции ныне используют и американцы – уже не из стали, а из кевлара. Сожалеют: надо было давным-давно воспользоваться немецким изобретением, но не хотелось выглядеть как немцы.

Современное пальто тоже появилось в годы Первой мировой. Понравилась форма британского офицера – непромокаемый плащ, свободного покроя, с поясом. Этот стиль по заказу военного ведомства разработала фирма «Бёрбери». Облик мужчины в форме запал в души гражданским, после войны и они пожелали выглядеть столь же мужественно.

В 1913 году шведский инженер Гидеон Сундбек, перебравшийся в Америку, запатентовал застежку без крючков. В войну она понравилась морякам. После войны молния нашла широкое применение в гражданской одежде. А еще в Первую мировую широко распространились кожаные куртки, потому что в них не заводились вши. В те годы это было очень важно: вши – переносчики тифа, который косил людей и на фронте, и в тылу.

Развитие боевой техники в XX веке свело на нет все предсказания. Очередная революция в военном деле ставила генералов в трудное положение. Одни искренне верили, что новая система оружия изменит ход войны. Другие, напротив, считали, что новое оружие ничего не стоит.

В реальности все не просто. Бомбардировочная авиация сыграла колоссальную роль во Второй мировой войне и ничтожную во вьетнамской войне, потому что в аграрном Вьетнаме нечего было бомбить. Танки тоже оказались практически бесполезными и во Вьетнаме, и в Афганистане.

Кавалеристы до Второй мировой войны уверенно говорили, что танки будут сражаться между собой, но коня не заменят, потому что танки не способны делать то, что может лошадь. Генералы рассуждали о танках как об экспериментальном оружии, еще недостаточно испытанном, которое нуждается в топливе, запасных частях, обслуживании и которое, возможно, будет легко уничтожаться новым противотанковым оружием. И разве танк способен заменить коня при проведении разведывательной операции или скрытом рейде в тыл противника?

В Германии танкисты были признаны, танковые войска получили самостоятельность, и это обеспечило им успех на поле боя. В США и в Польше танкисты оставались фактически в подчинении у кавалеристов, и для Польши это обернулось поражением, а американцам пришлось перестраиваться на ходу. Во Франции попытались объединить танкистов и кавалеристов, и ничего хорошего из этого не получилось.

В Англии же были серьезные сторонники сокращения кавалерии, они доказывали, что сохранение королевской конной гвардии и двух конных полков в Египте – бессмысленно: будущая война будет механизированной, нужно добывать нефть, а не заготавливать сено. Французский Генеральный штаб воспринимал танки как вспомогательное средство для поддержки пехоты и кавалерии. Французы помнили, как в Первую мировую упорная оборона помогла им остановить немцев и победить. Они вновь делали ставку на оборонительную войну.

В США перед войной промышленность не была заинтересована в продаже оружия армии и не собиралась тратить деньги на разработку новых видов военной техники. Военные министры тоже мало интересовались развитием военной техники, они занимались чистым администрированием. Всех устраивало существование кавалерийских частей. В США было десять миллионов лошадей, поэтому конезаводчики, поставщики фуража и фабриканты седел были заинтересованы в дальнейшем существовании кавалерии.

В 1944 году начальник американского кавалерийского училища бригадный генерал Руфус Рамей с надеждой заявил:

– В настоящее время мы надлежащим образом организуем и обучаем механизированную кавалерию для использования в боевых условиях.

Кавалерия была расформирована в США только в 1951 году.

Но на этом история кавалерии не закончилась.

В 1956 году бельгийский Генеральный штаб предложил союзникам по НАТО подумать над тем, чтобы на случай ядерной войны вновь создать в структуре вооруженных сил кавалерию, которая не зависит от наличия бензина, запасных частей и ремонтных заводов, иначе говоря, останется боеспособной и после обмена ядерными ударами.

Новинка Хайрема Максима

1 июля 1916 года британские солдаты поднялись в атаку на реке Сомма. Через час половина наступающих британцев была мертва или ранена; их косили немецкие пулеметы. К концу дня погибли 20 тысяч британских солдат – это самый мрачный день в британской военной истории.

Если у англичан и французов было всего по нескольку сот пулеметов, немецкая армия вступила в войну, имея 1200 скорострельных машин.

Американец Хайрем Максим сконструировал первый в мире боеспособный станковый пулемет еще в 1880 году. Прежние многоствольные системы (митральезы) приходилось вращать вручную. Максим сообразил, как использовать энергию отдачи для создания автоматического оружия. Его изобретение купили и в России. Оружейники из Тулы его переработали.

Очередь из «максима» разрезала человеческое тело пополам. Темп стрельбы 400–600 выстрелов в минуту. Боепитание – матерчатые ленты емкостью 250 патронов. Часто патрон шел наперекос, и пулемет заклинивало. Главный недостаток – пулемет перегревался, а водяное охлаждение ствола оказалось неудачным. Вода в кожухе закипала и испарялась. Опытные пулеметчики вели огонь короткими очередями.

Применение некоторых видов оружия пытались ограничить.

В октябре 1915 года министр иностранных дел России Сазонов – с санкции императора – отправил шифровку российскому посланнику в Копенгагене Карлу Карловичу Буксгевдену: «Начальник штаба верховного главнокомандующего телеграфирует, что в течение последнего времени замечается на всем фронте употребление германцами разрывных пуль. Благоволите через испанского посла в Германии де Поло официально передать германскому правительству, что, если германцы будут продолжать употреблять разрывные пули, то и мы начнем стрелять таковыми, воспользовавшись для этого австрийскими ружьями и австрийскими разрывными патронами, которых у нас найдется достаточное количество».

Жрецы огня

До Первой мировой политики и генералы отвергли немало идей, которые реализовались во время войны.

«Греческий огонь» (смесь негашеной извести, серы и нефти) помог отразить первое наступление магометан на Константинополь. Состав «греческого огня» держали в секрете – более серьезном, чем века спустя атомное оружие. Папа римский объявил его вне закона. Первый ранцевый огнемет разработал берлинский ученый Рихард Фидлер в 1901 году. Но производство наладили только в войну.

В феврале 1915 года немцы испытали новое оружие на французах. В июне немцы жгли уже англичан. Никто не мог выжить в траншее, которую заливало огнем. Под Верденом, расчищая дорогу своей пехоте, немецкие огнеметчики выжгли заграждения из колючей проволоки и испепелили пулеметные расчеты, упрятанные в бетонных дотах.

Струя пламени била на 35 метров. Расчет состоял из двух человек. Один нес канистру с горючей смесью, другой направлял сжигающую всё и всех струю. Но оружие было опасным для них самих. Как правило, в огнеметчики зачисляли бывших пожарных.

Боевая авиация, дальнобойная артиллерия, танки, пулеметы, ручные гранаты и минометы – все эти новинки появились во время Первой мировой.

Ручная граната сделала боевые действия еще более кровавыми. Прежде чем схватиться врукопашную, врага забрасывали гранатами. В первый год возникла потребность в гранатах, которыми можно засыпать траншеи и окопы противника. Ни у одной стороны не было хороших гранат. Они появились только в 1915 году. Кроме того, придумали гранаты, которыми можно было стрелять из стрелкового оружия. Подствольные гранатометы настоящего времени – тоже родом из Первой мировой.

Танк от Картье

Стремительно развивающаяся военная техника поражала воображение. Ювелир Луи Картье в 1917 году предложил покупателям новую модель часов под названием «Танк» – такое впечатление на него произвела увиденная им бронированная машина.

В 1906 году император Франц-Иосиф I назвал бесполезным разработанный компанией «Австро-Даймлер» бронеавтомобиль с вращающейся башней, в которой установили спаренный пулемет «максим».

18 мая 1915 года под Ригой начались испытания бронированной боевой машины на гусеницах, созданной конструктором Александром Александровичем Пороховщиковым. «Вездеход» успешно прошел испытания. Однако в военном ведомстве проект первого русского танка не оценили.

Британцы первыми бросили в бой танки. В сентябре 1916 года во время битвы на Сомме на поле боя появились 49 британских бронированных машин. Это был заметный дебют. Многие из неповоротливых и неуклюжих машин «Марк-1» сломались или увязли в грязи, но остальные двинулись на позиции немецких пехотинцев.

Следующей весной французы выставили на поле боя свой легкий танк «Рено FT-17», уже больше похожий на современные машины. Его компоновка стала классической (экипаж в передней части, моторное отделение сзади, вооружение в башне). Но и французская модель тоже была далека от совершенства и постоянно ломалась. Броня защищала экипаж, но сам танк был заметен на поле боя и уязвим. Двигатель оказался очень шумным, не было рессор, и экипаж внутри нещадно трясло.

20 ноября 1917 года – день массированного применения танков. Британцы бросили больше 300 танков в бой за французский город Камбре. Пехота бурно радовалась появлению своих танков.

Немецкая автомобильная промышленность не имела опыта строительства гусеничных машин. Купили американский трактор и 25 ноября 1916 года на аэродроме Темпельхоф собрали военных и конструкторов, чтобы они осмотрели новинку. Построить немецкий танк поручили фирме «Даймлер», другие автомобильные компании помогали. 10 мая 1917 года начались испытания первой бронированной машины. Они шли целый год, непрерывно вносились изменения, но удовлетворить военных не удалось.

Танковая тактика не успела развиться в Первой мировой, бронированные машины использовали больше для психологического воздействия на врага. Весной 1919 года британцы готовили массированную танковую атаку в глубь немецких позиций, но война закончилась.

Сверим часы!

Выражение «сверим часы» родилось в Первую мировую. До войны большинство людей обходилось без часов. Джентльмены предпочитали дорогие карманные хронометры на цепочке, для которых портные делали специальный кармашек в брюках.

А в войну понадобилось знать точное время – час атаки или начала артиллерийской подготовки. Ошибся на несколько минут – попал под губительный огонь собственных орудий. Так что часы стали необходимостью. Но некогда лезть в карман за часами с крышкой. И летчикам понадобились часы, на которые можно смотреть во время полета, не выпуская из рук штурвала.

Главным для пилота было удержать машину в воздухе как можно дольше. Братьям Уилберу и Орвиллу Райтам в 1903 году удалось продержаться в воздухе всего двенадцать секунд. Через десять лет, в 1913-м, французский летчик Ролан Гаррос провел в небе уже восемь часов – он перелетел с юга Франции в Тунис. А в июне 1919 года два британских летчика перелетели через Атлантику. Но им всем нужно было знать точное время!

Так появились наручные часы на ремешке. Они сразу вошли в моду. Часы на запястье воевать не мешают, обе руки свободны. Достаточно отогнуть рукав кителя или гимнастерки.

Поначалу авиация использовалась для разведки. На самолетах устанавливали фотокамеры. Аэроразведка изменила ход боевых действий – командование незамедлительно получало точные данные о расположении и передвижении войск противника.

Первые истребители появились для того, чтобы очистить небо от вражеских разведчиков. 5 октября 1914 года французский самолет отправился бомбить немецкие позиции. Сбросив бомбы, французы заметили немецкий самолет-разведчик. Самолеты сблизились настолько, что экипажи стреляли друг в друга из винтовок и пистолетов, пока немецкая машина не перевернулась и не устремилась к земле. Французы взяли верх: они первыми одолели врага в воздушном бою и остались живы. Русский летчик Петр Нестеров пошел на таран и сбил австрийский самолет, но сам погиб.

Французский пилот Ролан Гаррос первым установил пулемет на своем моноплане «Моран-Салнье». Но летчик не мог сам вести огонь, потому что непонятно было, как стрелять через вращающийся воздушный винт. Первыми техническое решение нашли немцы – вращение винта синхронизировалось со стрельбой из бортового пулемета: пули пролетали между вращающимися лопастями. В июне 1915 года появился истребитель «Фоккер-айндеккер». Союзники догнали немцев лишь через несколько месяцев.

Родилась тактика воздушного боя – летчики сражались между собой. Тех, кто сбил не меньше пяти машин врага, называли асами. Самым знаменитым стал немецкий барон Манфред фон Рихтхофен.

В 1917 году немецкий летчик Герман Геринг сбил двадцатый вражеский самолет и удостоился высшей награды за храбрость. Демобилизовавшись в звании капитана, он уехал в Швецию, где работал пилотом на коммерческих авиалиниях. Здесь он встретил будущую жену Карин фон Кантцов. Она уговорила его вернуться в Мюнхен, где Герман Геринг познакомился с Адольфом Гитлером и со временем стал вторым человеком в Третьем рейхе.

Будущий генерал-фельдмаршал авиации Эрхард Альфред Рихард Мильх тоже участвовал в Первой мировой, был награжден Железным крестом 1-го и 2-го класса. После войны перешел в гражданскую авиацию, в 1926 году возглавил «Люфтганзу». Познакомился и сблизился с Германом Герингом. Видя в нацистах силу, Мильх предоставил Гитлеру самолет «Люфтганзы». В 1933 году было создано имперское министерство авиации. Герман Геринг стал министром, Эрхард Мильх – его заместителем.

В конце войны барона Рихтхофена самого сбили. В июле 1917 года в воздушном бою с британцами пуля попала ему в голову. На мгновение он ослеп, но сумел посадить свою машину. Однако ранение не прошло бесследно. Он утратил способность к здравым суждениям. И 21 апреля 1918 года подставил себя под губительный огонь пулемета австралийских зенитчиков. Англичане устроили ему похороны с воинскими почестями; хотя он сбил 80 самолетов армий Антанты, еще существовали джентльменские представления о правилах ведения войны.

К концу войны самолеты стали признанным оружием. В августе 1914 года немецкая армия располагала 200 аэропланами. Французский авиапарк составлял 140 машин, а к концу войны произвели 68 тысяч! Три четверти были сбиты или сломались. В первые месяцы на аэропланы взирали с изумлением, а к концу войны происходили настоящие воздушные бои.

Благодаря развитию авиации появились первые «мобильные телефоны», они весили пятьдесят килограммов. Поднявшиеся в воздух летчики нуждались в связи, но могли только жестами подавать сигналы. С конца 1916 года самолеты оснащали радиотелефонами, однако шум моторов мешал что-либо разобрать. Тогда придумали шлем со встроенными наушниками и микрофоном. И летчики могли сигнализировать своим артиллеристам, откуда бьют пушки врага. А в 1918 году пилоты уже переговаривались между собой. К концу войны начались регулярные рейсы между Лондоном и Парижем. Пилоты перевозили пассажиров и почту.

6 сентября 1914 года японский самолет атаковал немецкие корабли в китайском порту Циндао. Выяснилось, что моряки уязвимы перед атаками с воздуха. Флоту понадобилась собственная авиация. Так началось строительство авианосцев. Так родилась авиация морского базирования. Пилоты взлетали с корабельной палубы с 1914 года. Но как сесть на палубу? В этом состояла главная трудность. Садились на воду. Использовались суда с кранами, которые поднимали такие самолеты с воды на борт. Несколько гидропланов успешно служили разведке в годы войны.

А в 1917 году британский летчик Эдвин Харрис Даннинг впервые посадил свою машину на борт крейсера. Это было очень опасно. В следующий раз, когда он попытался повторить свой опыт, то оказался в воде. В 1918 году в состав флота его величества вошел первый авианосец – переоборудованный океанский лайнер «Аргус». Принять участие в войне он не успел. Но это был прорыв в морской стратегии.

Первые управляемые ракеты появились в Первую мировую, но до поля боя не дошли. В 1917 году британцы испытывали ракету, которую можно было направлять сигналами по радио. Однако испытания прошли неудачно.

Американский изобретатель Чарлз Кеттеринг в 1917 году по заказу армии США разработал беспилотную воздушную торпеду, предшественницу крылатых ракет, – для обстрела городов и мест расположения войск противника. «Жук Кеттеринга», как его именовали, представлял собой деревянный биплан с фордовским двигателем в сорок лошадиных сил и инерционной системой наведения. Самолет-снаряд разгонялся на колесной тележке, взлетал и набирал установленную скорость. Как только двигатель совершал определенное число оборотов, то есть пролетал нужное расстояние, механизм отключался и «жук» падал вниз с 80 килограммами взрывчатки на борту.

Испытания начались в 1918 году. Собирались использовать летающие бомбы против Германии, но война окончилась. Армия получила первые сорок пять ракет, но в 1920 году программу закрыли – чтобы не тратить лишние деньги. Это был первый беспилотный летательный аппарат военного назначения.

Сражения под водой

Подводные лодки тоже преподнесли сюрприз. Первая мировая война перевела продовольственный вопрос в разряд политических. Блокада кайзеровской Германии французским и британским флотом привела к тому, что немцы почти голодали. Лишить немцев всего необходимого старались и другие страны Антанты. При российском Министерстве торговли образовали Комитет по ограничению снабжения неприятеля, который собирал все сведения об экономическом положении Германии.

Противостояли друг другу два самых мощных в ту пору флота: британский и немецкий. У Австрии были три крейсера; у США – десять, у Германии – тринадцать (и еще семнадцать строились), у Англии – двадцать!

Британцы решили: блокада обескровит Германию, следовательно, надо запечатать Северное море. Северное море превратилось в мертвое.

Немецкие корабли в декабре 1914 года пытались вырваться из Северного моря, даже обстреляли британскую территорию. Но после боя вынуждены были вернуться на свои базы. Еще одна попытка в мае 1916 года тоже не увенчалась успехом. Немецкие корабли так и не смогли покинуть Северное море. Прорвать блокаду не получалось. От надводного флота толку было мало. Главная война шла под водой.

Когда началась война, в распоряжении кайзера было только 28 подлодок – ничто в сравнении с огромным флотом Антанты. В Берлине не предполагали, насколько полезной окажется эта новинка. Гроссадмирал Альфред фон Тирпиц был невысокого мнения о подводном флоте, называл подлодки «второсортным оружием».

Подписанный кайзером 30 июля 1914 года оперативный приказ оставлял за подлодками подсобную роль. Но 22 сентября германская субмарина U-9 с экипажем в 28 человек потопила сразу три английских броненосных крейсера («Абукир», «Хог» и «Кресси») вместе с полутора тысячами офицеров и матросов. Новый метод ведения морской войны вызвал энтузиазм. Множество добровольцев пожелало стать подводниками.

Тогда это была практически самоубийственная миссия. Условия плавания были тяжкими: крохотные отсеки и ужасающая духота. Экипажи гибли, если торпеда оказывалась неисправной и взрывалась прямо на борту лодки. Немецкие субмарины могли оставаться под водой всего два часа. И скорость подлодок была маленькой. Если их обнаруживали, то они становились легкой целью.

Британцы потребовали от нейтральных стран ничего не поставлять Германии – присоединиться к блокаде. Останавливали их суда в море и проверяли, какой груз везут и кому. Германия осталась без еды.

В 1914 году управление снабжения возглавил Вальтер Ратенау (будущий министр иностранных дел). Он понимал, что исход войны во многом зависит от налаженного снабжения и бесперебойных поставок сырья. Разрабатывал систему, которая позволила бы воюющей Германии обеспечить себя стратегическим сырьем несмотря на блокаду.

Наступавшая армия захватила немалую часть бельгийских и французских ресурсов, на некоторое время это облегчило задачу Вальтера Ратенау. Пятьдесят тысяч бельгийцев и несколько сотен тысяч французов немцы насильственно отправили на работу.

Немецкие солдаты на оккупированных территориях реквизировали и грабили все, что могли. Угощались награбленным. Когда они все съели, выяснилось, что экономика Германии не может существовать без импортных поставок. Немецкие крестьяне не в состоянии были накормить страну.

Будущий первый канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр, изобретатель по натуре, придумал вегетарианские сосиски – из сои. Аденауэра еще до войны назначили помощником городского главы Кёльна, а в 1917-м он стал обер-бургомистром Кёльна. Жители города голодали из-за блокады. Пекли хлеб не из пшеничной муки, а из ячменя и кукурузной муки. Но когда Румыния вступила в войну на стороне Антанты, то перестала поставлять Германии и кукурузу. Вот тогда Конрад Аденауэр предложил выпускать сосиски, в фарш которых вместо мяса добавляли сою. Они так и именовались – «кёльнские сосиски».

Воюющей Германии всего недоставало. Особенно остро – металла. Немцы снимали колокола и сдавали на переплавку. Выкапывали из земли провода, из них делали пули. Не хватало и угля, горожане мерзли. Зимой 1916 года закрыли школы – нечем было отапливать. Чтобы сэкономить на отоплении и освещении, 30 апреля 1916 года правительство в Берлине распорядилось в одиннадцать часов вечера передвинуть стрелки часов на час вперед. На следующий день немцам пришлось встать часом раньше, чтобы полнее использовать световой день.

Так появилось летнее время. Это было вынужденное решение. В Англии на летнее время перешли 21 мая 1916 года. А 19 марта 1918 года летнее время ввел конгресс Соединенных Штатов – до окончания войны. Осуществилась мечта одного из отцов-основателей США Бенджамина Франклина, который сокрушался в 1784 году: «Люди не ложатся спать с заходом солнца, и приходится впустую изводить свечи. А утром зря пропадает солнечный свет, потому что люди просыпаются позже, чем встает солнце».

В войну немецкие и австрийские дети страдали от рахита – результат недостаточного питания. Берлинский доктор Курт Гульдчински обратил внимание на бледность своих юных пациентов, они совсем не видели солнца. Он взял ртутно-кварцевую лампу и стал облучать ею четырех детей. Вскоре с удовлетворением отметил, что состояние костной системы его пациентов улучшилось. Летом он всем прописал солнечные ванны.

Его опытом воспользовались другие врачи. По всей Германии детей усаживали перед кварцевыми лампами. Потом выяснилось, что ультрафиолетовое излучение помогает вырабатывать витамин D, участвующий в синтезе и усвоении кальция, а это кирпичики, из которых строится костная система. Так кварцевые лампы стали использовать для искусственного загара.

Антанта не ожидала, что именно подводный флот попытается сорвать британскую блокаду Германии.

Немецкая подводная война нарушала гаагские конвенции 1899 и 1907 годов, которые определяли правила морской войны. Запрещалось атаковать в подводном положении и нападать на пассажирские суда, а экипаж торгового судна полагалось переправить в безопасное место прежде, чем его затопить.

Но Вильгельм II освободил своих моряков от всех ограничений. В 1915 году кайзер объявил акваторию вокруг Британии военной зоной и предупредил нейтральные страны, что станет топить любые суда, доставляющие англичанам продовольствие и оружие. Это был ответ на морскую блокаду немецких берегов. Немецкие моряки превратились в пиратов. Они топили суда без предупреждения и настроили против себя весь мир. Потопив судно с американцами на борту, Германия подтолкнула сохранявшие нейтралитет Соединенные Штаты Америки к вступлению в войну. Иначе говоря, развязав подводную войну, немцы предопределили свое поражение…

Суда британского торгового флота одно за другим шли ко дну, пораженные немецкими торпедами. Немецкие подводники нанесли немалый ущерб Англии. В апреле 1917 года потопили британские суда общим водоизмещением 800 тысяч тонн, в том числе танкеры, доставлявшие нефть. Среди британцев возникла паника. Англии нужно было оружие для борьбы против немецких подводных лодок, которые охотились не только за британским флотом, но и за судами нейтральных стран, если они чем-то снабжали Великобританию.

Установка минных полей стала одним из методов противостояния на море. В мае 1916 года подорвался на мине британский броненосный крейсер «Хэмпшир», на борту которого находился британский военный министр лорд Герберт Китченер. В пять вечера министр поднялся на борт, а через три часа корабль напоролся на мину. Крейсер затонул за пятнадцать минут. Погибли почти все, в том числе и министр. Китченер направлялся с визитом в Россию по личному приглашению Николая II. Считается, что мины установила немецкая субмарина U-75.

Великий князь Михаил Михайлович писал императору из Лондона: «Гибель бедного Китченера большая, неожиданная драма, всех страшно поразившая. Я его душевно любил, был его большим поклонником и глубоко его уважал и ценил. Последний раз я его видел за три дня до смерти. Он меня продержал около часа и говорил про свою поездку в Россию, спрашивая разные советы. Он Россию очень любил. Он был нашим лучшим и вернейшим другом».

Глубинные бомбы тоже придумали во время войны. Летом 1916 года британский инженер Герберт Тейлор изобрел то, что он назвал гидростатическим пистолетом, – оружие, которое можно было привести в действие на большой глубине. С помощью первых глубинных бомб в 1916 году британцы пустили ко дну две немецкие подлодки.

Борьба с лодками привела к изобретению чувствительных микрофонов, улавливающих шум лодок, идущих в подводном положении. Появились первые сонары, которые использовали излучение на высоких частотах, чтобы, улавливая эхо от корпуса, обнаруживать лодки в толще воды.

Немецкие субмарины каждый день докладывали по радио свое местонахождение. Британские радиоразведчики перехватывали кодированные послания. Разгадать их пытались в Центре дешифровки, разместившемся в комнате № 40 в Адмиралтействе. Успеха добились после того, как русские моряки захватили в Балтийском море германский крейсер «Магдебург» и обнаружили книги кодов, которые немцы не сумели уничтожить.

Теперь уже британские моряки охотились за немецкими подлодками. Разработали новую тактику. Маскировались под торговые суда. Когда субмарина всплывала, уверенная, что перед ней легкая добыча, внезапно разворачивались скрытые артиллерийские орудия и открывали огонь.

Союзники топили подлодки, подрывая возможности немцев вести подводную войну. В Первую мировую погибла половина немецких субмарин, точнее, 187 из 380. В одном только 1917 году британцы пустили ко дну 63 немецкие лодки.

Моряки-подводники не спасли Германию от голода. Считается, что в результате недоедания в Первую мировую умерло около шестисот тысяч немцев и австрийцев.

«Нам пришлось пройти школу недоедания трижды, – вспоминал известный немецкий историк, – сначала в Первую мировую, второй раз во время сумасшедшей послевоенной инфляции и третий раз уже при Гитлере – под лозунгом «пушки вместо масла».

Нацисты считали, что проигрыш Германии в Первой мировой объяснялся неспособностью накормить армию и население. Помня о голоде военного времени, немцы решили, что Германия должна быть накормлена – пусть даже ценой жизни других народов. И приветствовали готовность вождей рейха уморить целые страны ради того, чтобы немцы получали все, что им нужно.

Запах горчицы

Арсеналом отравляющих газов Германия обязана Фрицу Хаберу, главе берлинского Института физической химии имени кайзера Вильгельма. Он опередил коллег из других стран, что позволило германской армии весной 1915 года устроить первую газовую атаку на Западном фронте.

Впервые немцы применили отравляющий газ на территории Польши – против русской армии в январе 1915 года, за три месяца до Ипра. Выпустили 18 тысяч снарядов с хлорным газом. Но помешала холодная погода – метилбензил бромида просто замерз.

А 22 апреля 1915 года в половине шестого вечера возле фламандского города Ипр в Бельгии облако удушливого газа накрыло вражеские позиции. Воспользовавшись ветром, который дул в сторону противника, выпустили из баллонов 150 тонн хлорного газа. Французские солдаты не поняли, что это за облако к ним приближается. 1200 человек погибли, три тысячи попали на госпитальную койку.

Фриц Хабер наблюдал за действием газа с безопасного расстояния. За три недели до этого, 2 апреля, создатель химического оружия испытал его на себе. Фриц Хабер прошел через желто-зеленое облако хлорина – на полигоне, где проводились военные маневры. Эксперимент подтвердил эффективность нового способа уничтожения людей. Хаберу стало плохо. Он зашелся в кашле, побелел, и его пришлось унести на носилках.

Англичане, допрашивая пленных, заранее узнали о подготовке газовой атаки, но не поверили в нее. А немцы недооценили свой успех, не попытались его сразу же развить и упустили время, пока союзники оставались беззащитными. В странах Антанты быстро наладили выпуск противогазов, в которых использовался активированный древесный уголь. Когда немцы вновь устроили газовую атаку, союзники уже были более или менее готовы. Но люди все равно умирали.

Химическое оружие пускали в ход поздно вечером или перед рассветом, когда этому благоприятствовали атмосферные условия. Да и в темноте нельзя было заметить, что газовая атака началась. Солдаты в траншеях, не успевшие надеть противогазы, были совершенно беззащитны и умирали в страшных муках. Но химическое оружие – капризное. Ветер мог перемениться, и ядовитое облако окутывало собственные войска.

Использование отравляющих газов означало рождение оружия массового уничтожения. Германия первой им обзавелась, поскольку располагала более развитой химической индустрией. Великобритания благодаря колониям не нуждалась в искусственных красителях, и ее промышленность отстала. Но через год после атаки на Ипре англичане нагнали немцев.

Страны Антанты маркировали химические боеприпасы цветными звездочками. Красная звезда – хлорин, желтая звезда – сочетание хлора и хлорпикрина. Часто использовали белую звезду – хлор и фосген. Самыми страшными были парализующие газы – синильная кислота и сульфид. Они воздействовали напрямую на нервную систему, что приводило к смерти через несколько секунд.

Последним в арсенал союзников поступил так называемый горчичный газ – его запах напоминал горчицу или чеснок. Немцы именовали его «желтым крестом», потому что снаряды с этим газом помечались лотарингским крестом. Но в историю он вошел как иприт, потому что союзники пустили его в ход в боях за все тот же город Ипр.

Здесь, на северо-западе Бельгии прошли три крупных сражения. В общей сложности в боях погибли полмиллиона человек. За четыре года войны город превратился в руины. Уинстон Черчилль предлагал не восстанавливать Ипр, сохранить как памятник войны.

В последние недели Первой мировой, с 1 октября по 11 ноября 1918 года, страны Антанты постоянно применяли иприт. Жертвами стали двенадцать тысяч немецких солдат и офицеров. За всю войну пустили в ход 112 тысяч тонн отравляющих веществ.

Фриц Хабер получил погоны капитана. Говорят, он встретил весть о присвоении звания со слезами радости.

К 1918 году пустили в ход 124 тысячи тонн различных химических агентов. Результат: 90 тысяч убитых, более миллиона пострадавших. Многие ослепли, страдали болезнями легких, и у них были проблемы с дыхательной системой до конца жизни.

Во Вторую мировую химическое оружие не понадобилось. Зато пригодилось странам третьего мира – это атомная бомба для бедных. Президент Ирака Саддам Хусейн пустил его в ход против Ирана, травил химическим оружием курдские деревни. Накопленный в Сирии арсенал химического оружия пошел в ход во время гражданской войны в XXІ веке.

Телеграф и голубиная почта

Применение немцами иприта было актом отчаяния – в 1915 году наступательный порыв кайзеровской армии выдохся. Фронтальные атаки стали бессмысленными – из-за нового оружия. Армии увязли в позиционной войне. За каждый отвоеванный метр платили большой кровью.

Войска сидели в траншеях, и все искали способы прорваться через линию укреплений противника. Деньги устремились в военное производство. Выяснилось колоссальное значение промышленности для ведения боевых действий. Экономический потенциал воюющей державы обрел стратегический смысл. Война теперь означала полную мобилизацию общества и вела к большим жертвам среди мирного населения.

Как раз накануне начала войны американец Генри Форд наблюдал за тем, как с конвейера сходят его автомобили. Машина, которую прежде собирали 12 с половиной часов, была готова за полтора часа, точнее, за 93 минуты. Новая организация промышленного производства позволила бесперебойно снабжать армию средствами уничтожения.

Место мужчин у станка заняли женщины – по обе стороны линии фронта. Но квалифицированных рабочих не хватало. Армия жаловалась, что поступает слишком много бракованных боеприпасов.

Когда война только начиналась, на фронт отправлялись как на прогулку. Но воодушевление и восторг быстро испарились. Выяснилось, что война – это не щекочущее нервы волнующее приключение, а смерть и увечья. Залитая кровью земля, гниющие на поле боя трупы, ядовитые газы, от которых нет спасения.

Артиллерийские обстрелы продолжались часами. Солдаты не выдерживали обстрела, выскакивали из траншеи и попадали под губительный огонь. «То, что происходит во время ближнего боя, абсолютно непознано, – писал солдат, ставший историком. – Никто не изучал это страстное искушение убежать».

Усилиями химиков нитроглицерин и пироксилин изменили поле боя. Артиллерийские снаряды несли высокоэффективные взрывчатые вещества. В отличие от обычного пороха они не оставляли даже дымка, который прежде помогал увидеть, что в тебя стреляют, да и дальность стрельбы увеличилась.

Использование глицерина в противооткатном механизме артиллерийского оружия избавило наводчиков от необходимости заново прицеливаться после каждого выстрела, это превратило пушку в скорострельное оружие – она извергала двадцать снарядов в минуту.

На вооружение поступили гаубицы, артиллерийские орудия, способные стрелять не только прямой наводкой, но и по навесной траектории – с невидимой глазу закрытой огневой позиции. Огонь тяжелой артиллерии стал точным благодаря математическим вычислениям, данным аэрофотосъемки и донесениям разведки.

Военные требовали от промышленности найти сплав, из которого можно изготовлять оружейные стволы, выдерживающие высокие температуры. Исполнить заказ взялся металлург-самоучка Гарри Бреарли из английского города Шеффилд. Он создавал различные сплавы, в том числе добавляя хром. Казалось, ничего не получается. Но Бреарли заметил, что некоторые сплавы не подвергаются коррозии. Так в 1913 году он придумал нержавеющую сталь. Для орудийных стволов его сталь не подошла. Но из нержавейки стали делать авиационные двигатели, а потом уже многое другое, включая вилки и ножи.

Телефон, ставший главным средством связи, позволял быстро реагировать на изменения обстановки на поле боя. К 1917 году немецкая армия протянула 920 тысяч километров телефонного кабеля. Но поскольку их легко было перерезать, появилось и армейское радио. Переговоры шифровали, но шифры разгадывались. Оттого не отказывались и от посыльных, и от голубиной почты. В обиход вошел буквопечатающий телеграфный аппарат «Бодо». Текст телеграммы печатался обычными буквами, а не условными знаками – точка и тире. Послание можно было сразу прочитать. И, если нужно, продиктовать телеграфисту ответ. «Бодо» позволял передавать одновременно несколько телеграмм в оба направления.

Воинские части связывались между собой по телефону и телеграфу, но бесконечные артобстрелы рвали провод. И враг мог подсоединиться к линии и все услышать. Тогда придумали аппаратуру для тайной телефонии – слабый сигнал постоянного тока вражеские индукционные съемники не могли перехватить.

Появились радиостанции, ведущие радиоразведку, и полевые радиопеленгаторы (см.: Военно-исторический журнал. 2013. № 3). Российские штабы легкомысленно переговаривались по телеграфу открытым текстом. Или же удовлетворялись примитивными шифрами.

«В военное время от качества шифров зависела судьба армий и народов, – вспоминал русский военный агент во Франции граф Алексей Алексеевич Игнатьев. – Никогда раньше шифры не играли такой роли, как в Первую мировую войну. Приходилось передавать военные тайны между союзниками, разделенными непроницаемой стеной неприятельских фронтов. Через голову врагов понеслись по невидимым волнам эфира секретнейшие документы.

Беда была только в том, что перехватить радиовещание оказалось гораздо проще, чем захватить вражеского посланца. Военные шифры были доступны для детей младшего возраста и уж тем более для немцев. Трагическая гибель армии Самсонова в начале войны была связана с тем, что немцы перехватили русскую радиотелеграмму».

Невроз и истерия

Странные пациенты стали поступать в госпитали. Они не были ранены, но потеряли зрение и обоняние. Некоторые не могли стоять на ногах, говорить, некоторые ничего не помнили, других постоянно тошнило, и они не могли контролировать себя. Потеря памяти была самым частым симптомом, многие ничего не помнили после того момента, как рядом с ними разорвался снаряд.

Врачи не понимали, что происходит: на теле нет ран, но солдат небоеспособен… Рвота, нарушение координации, сильнейший озноб, вспышки ярости – люди в форме не могли прийти в себя. Война разрушала не только тела, но и нервы солдат. Парализованные, потерявшие координацию, слепые, глухие, немые, страдавшие тиком и тремором нескончаемым потоком шли через кабинеты психиатров.

Германские врачи считали своим священным долгом вернуть как можно больше пациентов на поле боя. Приказ прусского военного министерства, изданный в 1917 году, гласил: «Главное соображение, из которого следует исходить при лечении нервнобольных, – это необходимость помочь им отдать все силы фронту».

Врачи доказывали, что артиллерийские бомбардировки, взрывы бомб, мин и гранат приводят к невидимым глазу повреждениям головного мозга и нервных окончаний. Это объяснение охотно принималось военными властями, которым хотелось считать, что солдаты страдают от невидимых ран, а вовсе не от слабости нервов.

Говорили, что люди стали слабее – сто лет назад мужчины не говорили о своих нервах. А теперь это нормальное дело – сказать, что ты вышел из себя, что у тебя не выдержали нервы. Британские врачи пребывали в уверенности, что истерия больше свойственна женщинам, чем мужчинам.

Американские врачи ввели понятие неврастении, понимая под этим нервное истощение. Медицина тех лет исходила из того, что глухота, слепота, паралич – всего лишь непозволительная моральная слабость. Если пациент возбужден и излишне эмоционален, то это истерия. Если подавлен и инертен, то это неврастения. Это болезнь, порожденная современной цивилизацией: железные дороги, газеты, телеграф и эмансипация женщин. В качестве альтернативы рассматривались спорт и физическая активность. Во Франции зародилось олимпийское движение – ради того, чтобы «остановить тотальный невроз современной жизни». Появились и врачи, которые пытались лечить неврозы, – психотерапевты. Самые продвинутые из них доказывали пациентам, что те ничем не больны, с ними все в порядке и все их страдания надуманны.

Солдаты, которым ставили диагноз «истерия», приравнивались к неполноценным существам с дегенеративными мозгами. Слабые нервы – свидетельство не только недостаточности моральных качеств солдата, но и нехватки патриотизма.

Армейское командование рассуждало просто: солдат может быть ранен, болен или сойти с ума. Все, кто не подпадает под эти категории, но утверждает, что не в состоянии сражаться, – трусы и дезертиры, которые подлежат суду военного трибунала и должны быть расстреляны.

Психиатрические заболевания рассматривались как слабость и недостаток самоконтроля, с этим надо бороться дисциплинарными методами. Если ничего не получается – в сумасшедший дом. Врачи уверяли, что те, кто был отправлен домой, не просто плохие солдаты, это ни на что не годный человеческий материал и просто слабоумные, понятно, что они так быстро сломались. От отправки на фронт освобождали только больных сифилисом, тех, кто лежал в сумасшедшем доме, и страдающих эпилепсией.

Военные врачи считали, что солдата спасет крепкий дух, сильная воля, которые можно и нужно воспитывать в армии. Британцы были уверены, что природные мужество, самоконтроль и крепкое здоровье, как результат занятий спортом, помогут им справиться с любыми испытаниями. Война – это испытание мужественности.

Немецкие психиатры называли силу воли «высочайшим достижением здоровья и силы». Стоицизм, спокойствие, самодисциплина и самоконтроль обязательны для настоящего немца. Нет лучшего места для укрепления нервов и излечения нервной слабости, чем фронт. Восторженно говорили об исцеляющей силе боя, о том, что война излечит всю нацию от неврозов.

Кайзер Вильгельм напутствовал курсантов военно-морского училища во Фленсбурге:

– Война потребует от вас здоровых нервов. Исход войны решат крепкие нервы.

Но врачи не могли укрепить дух действующей армии. Страх перед смертью от артиллерийских обстрелов и удушающих газов породил страстное стремление бежать из окопов. По обе стороны линии фронта люди в шинелях говорили только об одном: когда закончится война?

Рана – это почетно для солдата. А те, кто страдал от нервного истощения, презирались. Только в 1915 году врачи согласились, что есть серая зона между сумасшествием и трусостью. Тем не менее в разных обстоятельствах солдат, ставший жертвой шока после артобстрела, мог быть демобилизован и получить пенсию, а мог быть расстрелян как трус.

И лишь впоследствии медицина приблизилась к пониманию того, что такое шок от артобстрелов и посттравматический стресс. От пяти до десяти процентов личного состава воюющих армий были психически травмированы.

После Первой мировой окопная война стала предметом изучения военных стратегов, которые к следующей войне предложат иную стратегию – блицкриг. Ныне генералы ищут новых способов избежать лишних потерь: ракеты с наведением по лазерному лучу, беспилотные летательные аппараты (дроны). Словом, задача состоит в том, чтобы убивать врага, не подвергая себя опасности.

Весточка из дома

Траншеи рыли так, чтобы враг не мог запросто прорвать линию обороны. В траншеях искали спасения от губительного вражеского огня. К концу войны они превратились в маленькие городки, где солдаты спали, ели, жили – и умирали. Появилось такое понятие, как ничейная земля, разделяющая армии.

У тех, кто сидел в траншее, был шанс выжить. В отличие от поднявшихся в атаку. Легче обороняться, чем взять позиции врага приступом. Потери в годы траншейной войны – значительно меньшие, чем в первые месяцы боевых действий. Девять из десяти солдат-окопников британской армии остались живы. Хотя и в траншее ожидали всего – то взрыва мины, то химической атаки.

Армии вели подкопы и пытались взорвать позиции противника еще со времен изобретения пороха китайцами в Х! веке. В Первую мировую эта тактика стала распространенной. Во время сражения за одну из деревень в декабре 1914 года немцы подвели десять минных закладок под позиции англичан. От взрывов погибли восемьсот человек. В ответ англичане сформировали специальные инженерные подразделения для ведения минной войны. В 1916 году подорвали полторы тысячи больших мин. Со временем эти достаточно примитивные заряды превратились в изощренные противопехотные и противотанковые мины.

Утро начиналось до рассвета. Солдаты занимали боевые позиции и, когда всходило солнце, открывали огонь по врагу – это называлось «утренняя ненависть». После завтрака несли дежурство, укрепляли траншеи, писали письма домой. А поздно вечером боевые действия возобновлялись – боевые группы посылали на ничейную землю.

Британская почта каждую неделю доставляла в действующую армию двенадцать миллионов писем и примерно миллион посылок. Почта работала как часы. Письмо доходило до адресата максимум через два дня. Британское командование понимало, как важно вовремя доставлять весточки из дома для поддержания морального духа солдат и матросов. Поэтому доставка писем на территорию Франции, где они воевали, приравнивалась к доставке боеприпасов.

Почтовое ведомство каждый день информировали о местонахождении войск, чтобы письма отправлялись туда, куда надо. Грузовые машины (они уже появились) везли письма в британские порты, откуда их судами переправляли во французские порты Гавр, Булонь и Кале. Здесь загружали в ночные поезда. На станциях поезд поджидали грузовики. Они доставляли мешки на пункты полевой почты. Здесь письма делили по дивизиям. Почту, как правило, раздавали вместе с ужином.

Как действовала цензура? Первыми письма солдат и матросов читали их собственные офицеры. Затем их просматривали в Лондоне, где убеждались в том, что там не содержится сведений о боевых действиях и передвижениях войск. Солдаты выражали неудовольствие, когда непосредственные командиры заглядывали в их личные послания родным и близким. Поэтому в дальнейшем обходились только централизованным контролем.

Во время кровопролитных боев из действующей армии на родину потоком возвращались непрочитанные письма, их уже некому было вручить… Сначала родным доставляли телеграмму о смерти, затем возвращали письма, которые солдат не смог прочитать.

Окопники быстро теряли способность к боевым действиям. Поэтому существовала постоянная ротация. Между крупными сражениями британцев держали в окопах не больше десяти дней в месяц, после чего отводили в тыл. Во время наступления меняли каждую неделю. Ротация была необходима для поддержания боевого духа – дабы не впали в уныние.

В траншеях, окопах и блиндажах, залитых водой, солдат заедали вши, клопы и крысы – разносчики опасных заболеваний. В дождливую и холодную погоду страдали ноги – из-за воды на дне траншеи, которая не просыхала. Начиналась гангрена, которая заканчивалась ампутацией. Британским солдатам велели как можно чаще переодеваться в сухие носки, втирать масло в ступни, массировать их, чтобы восстанавливать кровообращение.

Кровь в холодильнике

Погибали в основном от тяжелых ран, полученных на поле боя. Пулеметы буквально косили наступающие ряды. Шрапнель разрывала тела. Газ душил. Но смертей было бы больше, если бы не развитие полевой медицины. В Первую мировую сформировалась система быстрой диагностики и сортировки раненых, поступивших в лазарет. Главное состояло в том, чтобы определить тех, кому помощь необходимо оказать в первую очередь.

Во время Англо-бурской войны из-за несоблюдения норм санитарии в пять раз больше британских солдат умирало от болезней, чем от вражеских пуль. Когда это осознали, то в армию стали отправлять хирургов, чтобы они могли незамедлительно оказать помощь раненым.

Многое зависело от постановки медицинской службы. 92 процента раненых британцев, которых вынесли с линии огня и немедленно доставили в медпункт, выжили. Врач Антуан Депаж, создатель бельгийского Красного Креста, разработал систему эвакуации раненых. Легкораненых перевязывали и возвращали на передовую. Нуждавшихся в серьезной помощи эвакуировали в полевой госпиталь. Последние, кем занимались врачи, – те, кому уже нельзя было помочь.

Широкое применение переливания крови стало возможным в ту войну благодаря трем изобретениям. Во-первых, обнаружили, что не вся кровь одинакова, есть различные группы. Во-вторых, выяснилось, что цитрат натрия (натриевая соль лимонной кислоты) препятствует свертыванию крови. В-третьих, установили, что кровь можно хранить в холодильнике. Начиная с 1917 года в полевой хирургии стали широко применять переливание крови, что многим спасло жизнь.

В августе 1914 года французский хирург Рене Лериш отказался от запланированной поездки в Соединенные Штаты и вместо этого отправился на фронт. Всю войну он провел военным хирургом. В эпоху, когда еще не появились антибиотики, самым опасным была инфекция. Рене Лериш сделал сотни операций в самых сложных условиях. Ему принадлежит идея унифицировать одежду медиков и стерильную отделить от уже использованной, зараженной инфекцией. Пусть все будет голубого цвета – халаты, маски, шапочки, даже стены операционных. Идея понравилась. Голубые халаты распространились по всей Франции, а потом и по всему миру.

До Первой мировой протезы изготавливали из дерева по индивидуальному заказу. Но в войну число солдат, потерявших руки и ноги, стало огромным. Одна британская фирма предложила протезы из дюралюминия – они были вдвое легче и более гладкие. Алюминиевые стоили дороже деревянных, зато служили дольше.

В те годы солдатам, пострадавшим от пуль и шрапнели, делали и первые успешные пластические операции. Отец пластической хирургии – британец Гаролд Гиллес, родившийся в Новой Зеландии. Гиллес пересаживал кожу самих пациентов, тем самым снижая риск отторжения. Он старался не только восстановить функции поврежденных органов, но и, насколько возможно, вернуть человеку былой облик.

Гиллес прибегал к помощи скульптора, чтобы увидеть, к чему приведут его усилия. Он создал в Англии первый центр пластической хирургии и написал в 1920 году фундаментальный труд «Пластическая хирургия лица». Два десятилетия спустя именно Гаролд Гиллес выполнил одну из первых операций по изменению пола.

Подарок медсестрам

Не хватало хлопка, необходимого для перевязки раненых. Использовали мох сфагнум – растение с антибактериальными свойствами, которое поставляли из Канады. Тогда американские изобретатели предложили вату, сделанную из целлюлозы.

Руководители американской компании «Кимберли-Кларк» в 1914 году побывали на европейских целлюлозно-бумажных заводах. Они обратили внимание на новый материал – целлюлозную вату. Она впитывала влагу в пять раз быстрее, чем обычный хлопок, а стоила вдвое меньше. Они привезли образцы в США, зарегистрировали торговую марку.

Когда Америка вступила в войну, фирма стала производить перевязочные материалы. А медсестры, перевязывая раненых, обратили внимание на этот материал и стали использовать его для других целей – во время месячных.

Когда война закончилась, перевязочные материалы стали ненужными. Вооруженные силы и организации Красного Креста перестали их закупать. Тогда фирма приобрела остатки целлюлозной ваты. За два года исследований разработали гигиенические прокладки – сорок слоев целлюлозной ваты, обернутые в марлю. В октябре 1920 года товар поступил в продажу под названием «Котекс».

Многие женщины поначалу стеснялись попросить прокладки у мужчин-продавцов. Тем временем возникла еще одна идея – целлюлозу обрабатывали горячим утюгом, поверхность становилась мягкой и приятной. В 1924 году появились еще и салфетки для лица – под названием «Клинекс».

Мясной паек и чайные пакетики

Надо было как-то приспособиться к окопной жизни. Научиться жить на войне. На некоторых участках фронта боевые действия не велись, там даже не стреляли. Солдаты развлекались. Играли не только в карты, но и в футбол. Устраивали соревнования по перетягиванию каната.

Говорят, еще до войны один американский торговец чаем фасовал свой продукт в небольшие бумажные пакетики. И кто-то случайно опустил его в горячую воду. Так открылся простой и удобный способ заваривать чай – особенно в полевых условиях. Во время войны одна немецкая компания взялась поставлять чай в войска именно в такой упаковке. В окопах пакетики называли «чайной бомбой».

Появилась политика мирного сосуществования с врагом – старались друг друга лишний раз не убивать. Даже предупреждали противника о предстоящем обстреле – перебрасывали записки через ничейную полосу. Торжествовал принцип: «Живи и давай жить другим! Вы не стреляйте, и мы не будем».

На несколько дней в году солдаты переставали друг друга убивать. В первое же Рождество, когда после тяжелых потерь первых месяцев войны пришла суровая зима, обе стороны за неделю до Рождества стали украшать елки и распевать рождественские гимны. Под Ипром солдаты с обеих сторон высыпали из окопов, встретились на ничейной земле, говорили друг с другом, пожимали руки и выпивали. Ходили слухи, что враги даже играли в футбол, но это миф.

Братание, то есть встречи русских и немецких солдат на нейтральной полосе во время затишья, началось еще на Пасху 1915 года. На следующую Пасху повторилось. Поначалу командование смотрело на это сквозь пальцы. Генерал Антон Иванович Деникин писал: «Братание имело традиционный характер в дни Святой Пасхи; но вызывалось оно исключительно беспросветно-нудным стоянием в окопах, любопытством, просто чувством человечности даже в отношении к врагу…»

Принято считать, что решительно все ненавидели войну. Это не совсем так. Большинство было настроено фаталистически, словно понимая, что ждет солдата на поле боя. Те, кого не ранило и не контузило, кто нес службу не на самых опасных участках линии фронта, не жаловались. Как ни странно это звучит, жилось им лучше, чем дома. Солдат кормили мясом. Немногие могли себе это позволить в мирное время. Войска снабжали сигаретами.

Полевые кухни не всех могли накормить. Поэтому солдаты получали паек. Французскому солдату полагалось в день 300 граммов консервированной говядины, 300 граммов сухарей, 80 граммов сахара, 36 граммов кофе, а на сладкое – 125 граммов шоколада.

До войны большинство даже не пробовало консервы. Франция – цитадель гастрономии. Французы привыкли к свежей пище, желательно приготовленной дома из продуктов, купленных на рынке. Но технология консервирования пищи оказалась дешевой и удобной. Вернувшись домой, бывшие солдаты принесли с собой привычку к консервам, которые стали производиться и для гражданского населения. И шоколад после войны стал куда более распространенным лакомством, чем до войны.

В русской армии до войны мясной паек составлял один фунт (четыреста граммов), после начала войны его увеличили до полутора (шестьсот граммов).

Перед войной утвердили требования к мясу, которым можно кормить армию: «Мясо должно быть вполне доброкачественное, свежее, от здорового, хорошо упитанного скота. На ощупь хорошее мясо – упругое, в отличие от дурного мяса, мокрого и дряблого. Запах – приятный мясной, слегка ароматный».

После начала войны мяса уже не хватало. В феврале 1915 года Совет министров постановил: заменять говяжье мясо свининой и бараниной; расширить производство мясных консервов; шире использовать соленую, сушеную и вяленую рыбу, а также яйца.

Шампанское в Шампани

Солдат хотели лишить главного транквилизатора – спиртного.

Чтобы вдохновить подданных, британский король Георг V обещал вообще отказаться от спиртного на время войны – кроме тех случаев, когда это необходимо по медицинским показаниям. Никто не последовал примеру короля, кроме военного министра лорда Герберта Китченера. Королева запретила алкоголь при дворе, это был жест, но он произвел впечатление на страну.

В Англии ввели ограничения на время работы пабов и баров – спиртным разрешали торговать не больше шести часов в день. Это предусматривалось законом 1914 года, который, в частности, запрещал кормить животных хлебом. Повысили цены на пиво, в 1918 году его потребление сократилось вдвое. Боялись, что рабочие на военных заводах, которые стали получать высокие зарплаты, все пропьют.

Дэвид Ллойд Джордж негодовал:

– Мы объявили войну немцам, австрийцам и выпивке. И, насколько я понимаю, выпивка – наш самый опасный враг.

Австралия с 1915-го и Новая Зеландия с 1917 года закрывали бары в шесть вечера.

В России, когда объявили мобилизацию, запретили продажу крепких напитков и спирта везде, кроме ресторанов первого разряда, клубов и аптек. А на близком расстоянии от призывных участков и железных дорог запрещали все – в том числе продажу вина и пива.

Введенный в стране сухой закон вызвал настоящие бунты, потому что мобилизованные в армию не могли устроить положенные проводы. Будущие солдаты в поисках спиртного громили магазины и склады и проклинали власть.

Историки пишут: «Толпы – в основном запасные солдаты – атаковали примерно 230 питейных заведений в 33 губерниях и уездах. Полиция сообщала о 107 раненых и 145 погибших во время этих вспышек насилия. Резервисты останавливали транспорты со спиртом и заставляли сопровождающих продавать водку толпе».

Дело было не во внезапно охватившей новобранцев жажде. Спиртное помогало снять невероятное напряжение, связанное с ожиданием войны. Эмоции захлестывали, люди теряли контроль над собой.

Захарий Григорьевич Френкель, врач и депутат Государственной думы от партии кадетов, вспоминал, как он отправился на войну (см.: Вопросы истории. 2007. № 1). После перехода границы остановились на ночевку в восточно-прусском городке Илове. Разместились в школьном здании. Вдруг из окон верхнего этажа полетели чучела птиц, лабораторное оборудование.

Френкель бросился наверх и увидел, как десяток солдат с каким-то диким азартом ломают мебель, разбивают приборы, топчут гербарии, выбрасывают в окна чучела. Экстаз разрушения…

– Смирно! Стройся! – закричал он.

Солдаты выстроились. Военный врач, стараясь быть предельно доходчивым, объяснил пользу наглядных пособий. Не успел он спуститься вниз, как из окон третьего этажа вновь посыпались обломки и птичьи тушки и послышался звон разбитого стекла.

Погром во вражеском городе – так было легче справиться со стрессом войны. А ведь само это понятие еще не было освоено медициной.

Имелось в виду, что продажу спиртного вновь разрешат в сентябре. Но император заявил, что твердо намерен не возобновлять торговлю водкой. До окончания войны запретили продажу спирта, водки, виноградного вина крепче 16 градусов и пива крепче 3,7 градуса.

Как же выходили из положения те, кто не принял сухой закон?

Врачи выдавали рецепты на получение спирта в аптеках. В ресторанах и трактирах подавали спиртные напитки в чайниках. А то и попросту люди покупали денатурат, пропускали через черный хлеб, добавляли к нему специи – гвоздику, корицу и лимонную кислоту.

А вот во Франции, чтобы успокоить солдат в траншеях, выдавали красное вино. Начали с четверти литра в день, потом добавили еще пол-литра. Окопная жизнь привила вкус к вину и англичанам, и французам с севера страны, где предпочитали пиво и сидр. Они тоже пристрастились к красному.

Шампанское стало шампанским именно в Первую мировую. Главным покупателем шампанских вин до войны была царская Россия. Высший свет предпочитал сладкие виды.

Почти сразу после начала войны немецкие войска вошли в Шампань. Заняли столицу провинции Реймс, где выпускались главные марки игристых вин, такие как «Вдова Клико». Заводы, где делали шампанское, были разрушены. Виноградники превратились в поле боя. Но женщины, дети и старики собирали виноград и делали вино. По словам знатоков, вина урожая 1914, 1915 и 1917 годов были превосходны.

В феврале 1917 года грянула революция. Россия перестала покупать шампанское. Виноделы бросились искать иные рынки сбыта. Может, богатые, но еще не утонченные американцы оценят шампанское?

Но в Америке отдельные штаты стали вводить сухой закон еще во время войны. А в декабре 1919 года конгресс США принял восемнадцатую поправку к конституции – сухой закон во всей стране.

Шампанское предложили англичанам. Они предпочитали очень сухие виды, брют. В Шампани стали приспосабливаться к новым рынкам и новым вкусам. Это привело к изменению сортов и марок. Исключительное право на название «шампанское» было закреплено за виноделами Шампани после Первой мировой. Сегодня виноградники занимают здесь больше 30 тысяч гектаров. Здесь производится 350 миллионов бутылок шипучего напитка в год.

Любовь в солдатской шинели

«Большинство мужчин, побывавших на войне, и женщин, соприкоснувшихся с ней, вспоминают, что никогда в жизни – ни до, ни после – они не ощущали столь острого любовного влечения. Желание обладать женщиной – это оборотная сторона страшного одиночества солдата, который, надев военную форму, чувствует себя лишенным всего того, что делает его неповторимой человеческой индивидуальностью…»

Эти слова принадлежат одному бывшему солдату, который знал, о чем говорит. Проявления страсти личным составом вооруженных сил всех воюющих стран стали головной болью для командования.

Практичные немцы снабжали своих солдат презервативами, которые появились еще до войны. Но именно Первая мировая обусловила массовый спрос.

Впрочем, британские и американские моралисты противились раздаче презервативов, считая, что немыслимо поощрять блуд. В результате пять процентов личного состава армии Британской империи заразились венерическими заболеваниями. Среди канадских солдат, которым платили большое жалованье, заболевания, передаваемые половым путем, подхватил каждый пятый.

416 тысяч солдат пришлось отправить в госпиталь. Большой ущерб для личного состава в военное время! Сифилис лечили пять недель, гонорею – четыре. В 1917 году британским солдатам все-таки стали раздавать презервативы. Американские моралисты держались до конца. В результате десять тысяч заболевших вообще пришлось уволить с военной службы – ввиду полной непригодности.

Сострадательные французы предложили открыть для американского экспедиционного корпуса специальные бордели, которые наймут только проверенных врачами зарегистрированных проституток. Молодой военный министр США Ньютон Бейкер, адвокат по профессии, которого не взяли в армию по причине плохого зрения, схватился за голову:

– Господи, если бы президент Вильсон узнал об этом, он бы приказал немедленно закончить войну и вернуть всех домой!

Часть четвертая

Попутчики

Помимо главных участников Первой мировой были еще попутчики, те, кого втягивали в войну, поскольку оба лагеря нуждались в поддержке. Одни государства, расположенные далеко от театра военных действий, соглашались помочь союзникам и партнерам, другие искали свою выгоду.

Жизнь подсластили кубинцы

Именно Первая мировая сделала локомотивом кубинской экономики сахар, потому что война превратила свекольные поля Франции в поле боя. И в Европу пошел кубинский сахар. Соединенные Штаты вложили немалые деньги в развитие кубинской сахарной промышленности. Когда война окончилась, мир уже привык к кубинскому сахару. Европейские державы голодали, и даже сладкое им теперь привозили из-за океана.

В 1914 году на Кубе построили три сахарных завода, на следующий год их уже было двенадцать. Цены непрерывно росли. В мае 1920 года цена на сахар увеличилась втрое по сравнению с предыдущим годом. Это были лучшие времена для производителей кубинского сахара.

Гавана стремительно развивалась. Город превратился в центр безудержного потребления. Фермеры из глубинки в затрапезной одежде заходили в ювелирные магазины и выходили с пригоршней бриллиантов и золотыми цепочками, на которых были выгравированы их инициалы.

Но экономика Европы восстанавливалась. И потребность в кубинском сахаре сократилась. К Рождеству 1920 года цена на сахар упала в шесть раз! Производители разорялись, и большая часть сахарных заводов перешла к американским инвесторам.

Крушение кубинской сахарной промышленности породило сильнейшие антиамериканские настроения, что проявилось во время революции 1959 года, когда к власти пришел Фидель Кастро. Одним из его первых решений было национализировать сахарную промышленность.

Фидель Кастро не брал у Советского Союза денег. Он хвалился тем, что его страна никому ничего не должна. Он просил Москву всего лишь немного изменить цены на то, что Куба покупала и продавала. Сахар у него покупали по цене выше мировой, а нефть продавали – по цене ниже мировой.

Четыре килограмма сахара из пяти, которые съедали в Советском Союзе, были кубинскими. На кубинский сахар была установлена особая цена: 1400 долларов за тонну – при мировой цене в 250 долларов. Этот сахар можно было приобрести в других странах чуть ли не в шесть раз дешевле. Кроме того, Советский Союз поставлял Кубе 13 миллионов тонн нефти ежегодно. Цена была значительно ниже мировой, поэтому часть нефти Куба перепродавала, но уже по настоящей цене. Выгодная торговая операция давала Кубе триста миллионов долларов в год.

Советская помощь не помогла Кубе стать процветающим государством, а, пожалуй, только развращала страну. Оказавшись за границей, в тех же Соединенных Штатах, кубинцы проявляют чудеса изобретательности и процветают. Что же мешает им наладить жизнь на родине?

За десятилетия социализма кубинцы разучились работать и полагаться на самих себя. Они привыкли к почти бесплатным продовольственным пайкам. Рис, бобы, масло полагались каждому вне зависимости от того, как он работает. Расцвела теневая экономика. Кубинским школьникам предписано было отказаться от брюк и перейти на шорты, чтобы экономить ткани. Экономику Кубы спасали иностранный туризм и денежные переводы от кубинских эмигрантов из Майами. Эмигранты присылали своим родственникам миллиард долларов в год – больше, чем дает экспорт сахара.

Люди устали от реального социализма. Но они боятся капитализма и хотят сохранить бесплатное образование и медицину, систему пенсий. И еще они не любят американцев.

И опасаются того, что бывшие владельцы, которые полвека назад бежали с острова в Соединенные Штаты, потребуют вернуть им национализированное имущество. Многие кубинцы расположились в домах, которые принадлежат эмигрантам.

«Наш дом находился в зоне, где жили семьи высокопоставленных чиновников, – рассказала бежавшая с острова дочь Фиделя Кастро Алина Фернандес. – Начальница зоны выселяла из домов прежних владельцев и передавала их руководящим работникам. В доме помимо жилых комнат были кухня, прачечная, подвал, два гаража с комнатой для шофера и комната для прислуги с целой коллекцией женщин всех цветов кожи».

Румыния и Болгария. Два Фердинанда

Некоторые европейские государства – Италия, Румыния, Болгария – цинично выбирали, с кем им объединиться. Не стесняясь, выставляли цену за свое участие в войне. Как правило, желали вознаграждения территориями.

Румынская королева Мария, жена короля Фердинанда, была по рождению британской герцогиней Эдинбургской и сестрой великой княгини Виктории Федоровны, жены великого князя Кирилла Владимировича. Она запросила за присоединение к Антанте земли, на которые румыны давно претендовали, – Трансильванию, Банат, Буковину. Торговалась долго и упорно. Антанта уступала. 26 мая 1915 года министр иностранных дел Сазонов был с докладом у императора в Царском Селе. Николай распорядился «сделать еще новые уступки румынским требованиям». Но переговоры растянулись на два года.

В мае 1916 года министр Сазонов с нескрываемым раздражением говорил румынскому посланнику Константину Диаманди:

– Напрасно вы думаете, что мы так жаждем вашего выступления. Если Румыния пожелает ныне принять участие в войне, мы встретим это решение очень сочувственно, и, я думаю, оно послужит на пользу прежде всего самой же Румынии. Если же вы еще раз упустите удобную минуту и ваши национальные вожделения останутся неосуществленными, вам придется сетовать лишь на самих себя.

Вообще-то румынский король Фердинанд – из швабской ветви рода Гогенцоллернов – тяготел к немцам, но в августе 1916 года его убедили присоединиться к Антанте. Представители России, Франции, Италии и Великобритании подписали с Румынией циничное по своей откровенности соглашение, в котором говорилось: «Румыния принимает на себя обязательство объявить войну Австро-Венгрии и напасть на нее. Великобритания, Франция, Италия и Россия признают за Румынией право присоединения территории Австро-Венгерской империи в следующих границах…»

Германский кайзер обиделся, и немецкие войска заняли Бухарест. Антанта, чтобы спасти слабого союзника, образовала Румынский фронт. Формально союзные державы поручили командовать фронтом королю Фердинанду I, чтобы сделать ему приятное. Помощником главнокомандующего назначили генерала от инфантерии Дмитрия Григорьевича Щербачева (фактически он и распоряжался войсками). В сентябре 1916 года генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин получил под командование 8-й армейский корпус и был отправлен на помощь румынам. В Румынии сражался и другой будущий деятель Белого движения полковник Михаил Гордеевич Дроздовский.

Неудачи на фронте не помешали Румынии после окончания войны получить Трансильванию, Буковину и Бессарабию.

«Народы Южной Европы, – констатировал Дэвид Ллойд Джордж, – готовы были перегрызть друг другу глотки в погоне за лучшими кусками наследства умерших империй».

Летом 1940 года Красная армия вошла на территорию Румынии. Буковина и Бессарабия стали советскими.

А вот Болгария в Первую мировую присоединилась к центральным державам, как тогда называли Германию и Австро-Венгрию. Хотя ей тоже делались заманчивые территориальные предложения. За счет Сербии.

В дневнике Министерства иностранных дел России в ноябре 1914 года записано: «Имея целью вызвать активное выступление Болгарии, императорское правительство признало нужным оказать влияние на Сербию и склонить ее на территориальные уступки в Македонии».

В мае 1915 года Антанта обещала Болгарии – в случае ее немедленного вступления в войну против Турции – Восточную Фракию и Македонию.

Но болгары отказались. И ошиблись. В Болгарии с 1887 года правил свой Фердинанд I (Кобургский). С румынским властителем они были лишь тезками. Болгарский Фердинанд был внуком французского короля и австрийского генерала. В 1908 году он добился полной независимости своей страны от Оттоманской империи (что было большим ударом для турок) и мечтал об увеличении своего государства. Рассчитывал на содействие Берлина.

София заключила болгаро-германский договор о дружбе и союзе, военную конвенцию с Австро-Венгрией и Германией. Коалиция болгар с турками казалась совершенно противоестественной, но они подписали договор об исправлении границы. Отныне Антанте противостоял Четверной союз – Германия, Австро-Венгрия, Оттоманская империя и Болгария.

В Софии объявили мобилизацию. Болгарская армия стала создаваться только после освобождения от турецкого ига в 1878 году. Она включала в себя пехоту, артиллерию, кавалерию и саперов. Фердинанд I намеревался поживиться за счет Сербии. В начале войны болгары приняла участие в изгнании сербов. Но в ходе войны болгарская армия была разгромлена. И сербы получили возможность сквитаться.

28 сентября 1918 года Болгария запросила мира. Болгарская армия капитулировала перед Антантой. Король Фердинанд, втянувший страну в войну, отрекся от престола. Его сын, наследный князь Борис, вступил на престол 3 октября 1918 года.

Япония и Китай

Огромную Британскую империю трудно было защитить, но легко потерять. Немцы хотели распространить войну на весь мир, чтобы заставить уязвимую Англию растянуть свои ресурсы.

Кайзер Вильгельм II строил мощный океанский флот с расчетом на мировое господство. Он писал министру иностранных дел Бернхарду фон Бюлову: пора нам потребовать себе место под солнцем.

Германия обзавелась колониями: Того, Камерун, немецкая Юго-Западная Африка (Намибия), немецкая Восточная Африка (Танзания). На Тихом океане – Новая Гвинея, Самоа, Микронезия. В Китае – город Циндао на востоке провинции Шаньдун, на берегу Желтого моря. В 1897 году его передали немцам в концессию.

Китай был слаб, беден и расколот. Иностранные державы беззастенчиво раздирали его на части. Пока Европа в начале века была занята проблемами Балкан, Япония завоевывала жизненное пространство в Восточной Азии. Выиграла войну с Китаем, затем с Россией, превратила в колонию Корею. В Первую мировую Антанта санкционировала японские территориальные приобретения, о чем вскоре западные страны сильно пожалеют.

Немецкое военно-морское командование разместило в Циндао восточноазиатскую крейсерскую эскадру, которой командовал вице-адмирал граф Максимилиан фон Шпее. Когда вспыхнула Первая мировая, он принял решение прорываться и возвращаться на родину. И успешно увел эскадру, но в декабре 1914 года преследовавший его британский флот все-таки потопил все его корабли. Погиб и адмирал Шпее.

Англичане обратились за помощью к Японии. 23 августа 1914 года Япония объявила Германии войну. 2 сентября 60 тысяч японских солдат высадились в Китае, нарушив его нейтралитет. Немцы попали в ловушку. Японцы осаждали Циндао с 31 октября по 7 ноября 1914 года, когда вошли триумфально в город. Императорская армия захватила и другое немецкое владение на территории Китая – Шаньдун.

Правительства Франции и Англии наняли 135 тысяч китайцев, чтобы они приехали к ним работать, в основном с бедного севера страны. Они подписали пятилетние контракты. Рыли траншеи, прокладывали железные дороги, грузили суда, ремонтировали танки. В 1922 году большинство отправили на родину. Несколько тысяч получили право остаться. Так появились Чайна-тауны, китайские кварталы, открылись дешевые китайские рестораны и кафе. В Париж стали приезжать молодые китайцы – учиться. Среди них были будущие руководители коммунистического Китая Чжоу Эньлай и Дэн Сяопин.

России тоже не хватало рабочих рук. Договорились с правительством Китая. Имелось в виду использовать китайцев на строительстве оборонительных сооружений и дорог, а также на военных предприятиях. В 1916 году пригласили 50 тысяч китайских рабочих. К моменту Октябрьской революции в европейской части России находилось уже 150 тысяч китайцев. Они строили Мурманскую железную дорогу, добывали уголь в Донбассе, валили лес в Карелии. После революции на родину уехало только 40 тысяч. Многие остались. Присоединялись к большевикам. Формировались китайские интернациональные отряды. Китайцы воевали и в составе ставшей знаменитой 25-й дивизии Василия Ивановича Чапаева.

Первая мировая война оказалась крайне выгодной для Японии, оставшейся в стороне, – воюющие державы покупали японскую сталь и текстиль. Страна богатела. Зато окончание войны привело к тяжелому экономическому кризису. Упал спрос на японские товары. Заводы, работавшие на войну, закрылись. Западные компании охотнее инвестировали деньги в Китай, а китайцы, в свою очередь, бойкотировали японские товары. Японцы решили, что это заговор, что против них объединился весь мир.

После войны Китай рассчитывал, что ему вернут бывшие немецкие колонии. Но их передали Японии в благодарность за помощь в войне с Германией. Это было воспринято китайцами как предательство, 4 мая 1919 года студенческие демонстрации положили основу движения за воссоздание сильной страны. Китай желал вернуть себе утерянное величие и стать в один ряд с великими державами. Вскоре появилась компартия. Отсюда недоверие к Западу и уверенность в том, что сила важнее правды.

Население Японии всего за полвека увеличилось вдвое. Примитивное сельское хозяйство не могло прокормить страну. Идея территориальных приобретений становилась в Токио все популярнее. Китай оказался очевидной целью – огромная и плохо управляемая территория.

В японских оккупационных войсках на территории Китая устраивалось нечто вроде соревнования среди различных японских подразделений: кто убьет больше китайцев. Унтер-офицеры и рядовые разбивались на пары: один орудовал мечом, другой считал отрубленные головы и отбрасывал их в сторону. Холм из отсеченных голов быстро рос. Старший офицер напоминал:

– Отсек – посчитай! Не забывайте считать!

Китайцев было много больше, чем японцев, которые их убивали. Но они не посмели восстать и броситься на своих мучителей. Они покорно ждали, когда придет их очередь умереть.

Легкие победы в Китае исполнили японцев гибельного высокомерия.

25 ноября 1936 года Япония подписала с Германией антикоминтерновский пакт.

7 декабря 1941 года японский флот атаковал американские корабли в Пёрл-Харборе.

В августе 1945 года на Японию обрушились две атомные бомбы. Она проиграла войну и была разрушена.

В конце 70-х годов XX столетия руководитель Китая и отец реформ, изменивших страну, Дэн Сяопин дважды побывал в Японии. Он, не стесняясь, говорил о китайской отсталости:

– Если у тебя уродливое лицо, незачем выставлять себя красавцем.

И о желании закрыть ту главу истории, в которой Китай и Япония враждовали:

– Мы у вас учимся, мы уважаем японский народ, великий, усердный, храбрый и умный.

Но китайцы ничего не забыли. Вот пример.

Японские моряки арестовали капитана китайского траулера, ловившего рыбу неподалеку от островов в Восточно-Китайском море, на которые претендуют обе страны.

Пять необитаемых островков в Восточно-Китайском море составляют гряду, которая по-китайски называется Дяоюй-дао, а по-японски – Сэнкаку. Они стали предметом спора после войны. В 1978 году Дэн Сяопин предложил Китаю оставить территориальный спор будущим поколениям. Но Япония повторяет: «Территориальной проблемы между Японией и Китаем нет». И доказывает, что острова – японские. Это вызывает раздражение всех китайцев.

На арест японцами китайского капитана Пекин дал ответ в самой жесткой форме: прекратил поставки в Японию редкоземельных элементов. Под ударом оказалась вся японская электронная промышленность. На свободном рынке этих элементов нет. Японские производители не могли исполнить экспортные контракты и несли колоссальные убытки. Токио пришлось отступить в территориальном споре и освободить китайского капитана.

Долгие годы по экономическому могуществу Япония была второй державой мира. В 2010 году Китай обогнал своего давнего соперника по объему валового внутреннего продукта. Не японская, а китайская экономика стала второй в мире. В феврале 2011 года министр экономики Японии признал поражение:

– Мы как соседи очень рады, что Китай добился такого гигантского прогресса. Китай – один из столпов экономического роста в регионе.

В Пекине не стесняются демонстрировать свою мощь, если китайцам кажется, что их задевают. Они, не колеблясь, отправили свой военный флот в Южно-Китайское море, чтобы подкрепить свое право на район, на который претендуют шесть азиатских стран. Здесь обнаружены большие запасы нефти и газа. Речь идет об архипелагах Параселы в Тонкинском заливе и Спратли в южной акватории Южно-Китайского моря (по сотне коралловых островов в каждом). Тут уже не раз сталкивались боевые корабли.

Сражения на Черном континенте

Одно из сражений Первой мировой развернулось на далеком Черном континенте. В Африке в войну погибло около миллиона человек. Африканцы сражались за интересы белых колонизаторов. Сначала им платили, потом насильственно мобилизовывали.

Уже 6 августа 1914 года французские войска приступили к захвату немецкого протектората Тоголанд.

А Южная Африка, тогда британский доминион, решила атаковать соседа – немецкую Юго-Западную Африку (ныне Танзания). Это была одна из четырех немецких колоний в Африке. В сентябре 1914 года британские войска перешли в атаку.

Немецкими войсками командовал будущий генерал Пауль фон Леттов-Форбек, который прибег к партизанской тактике. С небольшим отрядом, составленным в основном из туземцев, он успешно противостоял генералу Иану Смэтсу. Британские войска несли потери от тяжелого климата и тропических болезней. Но постепенно взяли верх над малочисленными немецкими гарнизонами. В июле 1915 года немцы сдались, и Южной Африке досталась самая богатая немецкая колония. Боевые действия совершенно разорили эти места – солдаты поджигали урожай на полях, и от голода умерли сотни тысяч африканцев.

Сейчас это, наверное, покажется удивительным, но в начале XX века в России больше всего интересовались не Америкой, не Европой и не Японией, а Африкой. Российское просвещенное общество горячо обсуждало ситуацию на юге Африки, и не просто обсуждало, а принимало происходящее там близко к сердцу. Русские люди готовы были помочь африканцам всем, чем возможно, даже жизнь за них отдать. Русские добровольцы участвовали в Англо-бурской войне на стороне буров, белых африканцев голландского происхождения, – это потомки первых колонистов, давно обосновавшихся на юге континента.

Буры проиграли эту войну, зато пользовались всеобщей симпатией. Вообще говоря, не очень справедливо. Англичане лучше относились к темнокожему населению и не были поклонниками апартеида, установленного бурами.

Буры называли себя коренными жителями Южной Африки и говорили, что черные пришли в Южную Африку позже них – с севера. Поэтому африканцами буры называли себя. «Африканер» по-голландски и значит «африканец». А черных именовали «банту», «черные», «туземцы».

Буры говорили:

– Это наша земля, мы будем сражаться за нее до конца и отсюда не уйдем.

Делегация африканцев прибыла в Версаль, где в ходе мирных переговоров шло переустройство государственных границ, менялись старые и создавались новые. Но африканцев даже не пожелали выслушать.

Буры симпатизировали немцам и ненавидели англичан. В конце концов они взяли власть на юге Африки и реализовали концепцию «раздельного развития» белых, черных, индийцев и «цветных» (смешанного происхождения). Конституция Южно-Африканской Республики исключала черных из управления страной и избирательного процесса.

«Апартеид» – «разобщение» на языке африкаанс – стал политикой страны. Все белые, вне зависимости от своих взглядов, были облагодетельствованы апартеидом. Все черные африканцы (74 процента населения) были лишены политических прав и права селиться в районах для белых. Черным по специальным пропускам разрешалось работать в городах, но жить они должны были в своих гетто.

В те времена апартеид пользовался всеобщим презрением. Сейчас, возможно, многие отнеслись бы к белым властителям ЮАР с большим сочувствием. Лозунги «Россия для русских! Москва для москвичей!» и есть апартеид. Людей с другим цветом кожи, выходцев с юга либо вовсе не хотят видеть рядом с собой, в городах, потому не хотят отменять режим прописки или регистрации, либо готовы терпеть их в роли временной рабсилы, которая, отработав свой срок, возвращается восвояси.

Режим апартеида на юге Африки рухнул. Ненависть, им воспитанная, осталась. В результате белые уезжают. Они говорят: мы любим эту страну, но не можем в ней жить, мы устали бояться. Когда люди собираются, то говорят только о том, кого ограбили, изнасиловали, убили. Полиция не в силах обеспечить безопасность горожан. Преступниками становятся черные, которые из-за апартеида не получили образования и не могут найти работы. Южная Африка – красивая страна, люди уезжают со слезами. Надеются вернуться, хотя это вряд ли возможно. Покойный президент ЮАР Нельсон Мандела называл бегущих трусами, зло говорил, что страна обойдется и без них. Наверное, это так.

В Первую мировую не только Англия призвала под свои знамена африканцев, но и Франция. Она мобилизовала арабов и африканцев – 450 тысяч. Тогда проснулся африканский национализм. Темнокожие солдаты возмущались: нас отправили на чужую войну, а белые укрываются за нашими спинами. Десятилетия прошли в борьбе за обретение независимости. Она увенчалась успехом.

Ныне мир равнодушен к Африке, которую разбудила Первая мировая.

А ведь стоит один раз посетить Черный континент, и ты не можешь его забыть. Африка – это наркотик. Он проникает в кровь, излечиться от него невозможно. Африка – это агония и экстаз. Красота и дьявольщина. Жизнь и смерть. В Африке нет ничего тривиального, ничего ординарного. Африка – мир крайностей.

В Африке можно увидеть все. В Сьерра-Леоне едят людей. В Руанде убивают друг друга деревянными копьями. В Лесото, Заире, в Конго-Браззавиле сожгли и разграбили собственные столицы. Хрупкая африканская культура легко разрушается, и людей охватывает настоящее сумасшествие.

Войны идут по всей Африке. Население растет, а уровень жизни падает. Голод, геноцид – Африка выглядит хуже, чем при белых колонизаторах. СПИД распространяется в Африке со скоростью степного пожара. Есть районы, где половина беременных женщин заражены смертоносным вирусом.

Почему Юго-Восточная Азия стала примером экономического успеха, а Африка так и осталась голодной и нищей, живущей за счет финансовой помощи Запада? Почему в Юго-Восточной Азии создаются современные телекоммуникационные системы, а в Африке по-прежнему нельзя позвонить соседу домой? Почему руководители стран Азии сражаются за отмену торговых барьеров, а африканские лидеры перерезают горло соседям за то, что те принадлежат к другому племени?

Такие африканские страны, как Уганда, в момент получения независимости в начале 60-х годов XX столетия стояли на пороге экономического подъема, по уровню жизни опережали некоторые азиатские государства. Но африканские правители довели эти благополучные страны до катастрофы. Статистика: больше всего детей в возрасте до пяти лет умирает в Африке. Здесь больше всего болеют инфекционными заболеваниями, здесь меньше всего людей доживает до пятидесяти и меньше всего учится. Часть мирового рынка, которая приходится на долю африканских стран, упала вдвое с 70-х годов XX века.

Малайзия и Сингапур тоже были колониями, но это не помешало им добиться успеха. Что толку вспоминать колониальное прошлое Африки?.. Не хватает ресурсов? В Сингапуре вообще ничего нет.

Есть более простые объяснения неудач. Китай очень сильно поражен коррупцией, но за Африкой ему не угнаться. В Азии любят рассказывать такой анекдот. Африканец и азиат когда-то учились вместе. Через много лет африканец приезжает в гости к азиату. Видит прекрасный дом, «мерседес», плавательный бассейн и слуг. Удивляется:

– Как тебе это удалось?

Азиат подводит африканца к окну и говорит:

– Видишь эту дорогу?

Тот видит прекрасную современную дорогу. Азиат скромно говорит:

– Десять процентов ассигнований мои.

Через год азиат навещает африканца. Видит огромное поместье, дюжину «мерседесов», армию слуг.

– Как тебе все это удалось?

Африканец подводит азиата к окну:

– Видишь дорогу?

Азиат изумленно говорит:

– Но здесь нет никакой дороги!

– Верно, – говорит африканец, – все сто процентов мои…

Африканцы, объясняя свои неудачи, жалуются на наследство колониализма, апартеид и холодную войну. Африканцы считают, что белые у них в неоплатном долгу, и ждут, что долг им вернут. Это старое чувство зависимости от белых никуда не ушло. Африканцы требуют помощи. Они рассматривают эти деньги как своего рода репарации за преступления прошлого. Но не хотят смотреть в глаза реальности. Все неуспехи и конфликты на континенте – это творение их собственных рук. Африке не хватает честности и открытости в деятельности властей.

Кения, относительно процветающая страна, пострадала потому, что стала слишком привлекательной для бедствующих соседей.

В Зимбабве (бывшей Родезии) процветание ферм, которыми владели белые, вызывало раздражение. Правительство решило конфисковать фермы у белых, это нанесло удар по экономике страны и отпугнуло иностранных инвесторов.

Другие страны обеднели потому, что диктаторы все разворовали. Привычка вождей заботиться прежде всего о себе и своем племени сыграла самую печальную роль в истории Африки.

Главные проблемы континента – политические. Колониальные границы рассекли границы племен и этносов. Став независимыми, эти страны не захотели пересматривать границы. Но различные племена стали воевать друг с другом.

А иногда гражданская война идет без ясных причин и целей, как это происходило в маленьком государстве Сьерра-Леоне.

В армии вербовали молодежь, даже подростков, почти детей. Неграмотные, обработанные местными пропагандистами, они не знали иного авторитета, кроме винтовки. Иногда вступали в тайные общества, которых много в Сьерра-Леоне, в этих обществах процветает ритуальный каннибализм.

Трудно сказать, за что именно выступают повстанцы. Они ненавидят богатеев. Вот и все. Это не борьба между партиями или племенами. Это даже не борьба между правительством и повстанцами. Это война детей против отцов, молодых против старых, деревни против города, провинции против относительно процветающих городов.

Западу понадобилось две тысячи лет, чтобы пройти через все испытания, несчастья, войны и геноцид. Впрочем, как показывают Балканские войны конца XX века, тонкая пленка цивилизованности слетает с человека с невероятной быстротой. Африканские племена из железного века сразу пытались войти в современный мир.

По мнению афропессимистов, континент не в силах вырваться из порочного круга коррупции, диктатур, голода и войн. Афропессимизм равнозначен признанию в том, что лучше было бы оставаться под управлением белых…

Сейчас трудно представить себе, что шестьдесят лет назад африканская страна Камерун находилась на уровне Южной Кореи. За эти годы благосостояние камерунцев по статистике увеличилось в три раза. Благосостояние южных корейцев – в сорок раз.

Италия. Шанс для Бенито Муссолини

Италия в 1882 году подписала Тройственный союз вместе с Германией и Австро-Венгрией. Срок действия договора регулярно продлевался – в последний раз в июне 1902 года. Когда вспыхнула Первая мировая, от короля Виктора-Эммануила III ожидали, что он выступит на стороне Берлина и Вены. Однако 2 августа 1914 года в Риме объявили о нейтралитете.

Война стала мировой. И Антанта, и Четверной союз отчаянно нуждались в союзниках. Италию обхаживали с обеих сторон. В Риме обманули Германию. Предпочли Антанту, поскольку Англия обещала заем в 50 миллионов фунтов стерлингов, а после войны союзники гарантировали солидные территориальные приобретения – Трентино, Триест, Южный Тироль, Далмацию.

В марте 1915 года министр иностранных дел России Сазонов принял видного хорватского деятеля Франьо Супило и не скрыл от него, что ради Италии придется пожертвовать надеждами славянского населения. Слова эти произвели на Супило удручающее впечатление. Ему постарались объяснить, что «в России нет недостатка в сочувствии к национальным стремлениям юго-западных славян, но международное положение требует известных жертв со стороны славян».

Глава правительства Италии Антонио Саландра назвал политику Рима «священным эгоизмом». 23 мая 1915 года Рим объявил войну Австро-Венгрии. Итальянские войска заставили австрийцев развернуть часть сил с Восточного фронта против нового противника. Но на поле боя итальянцы переживали поражение за поражением. Союзникам приходилось их спасать. В мае 1916 года Николай II телеграфировал королю Виктору-Эммануилу, что российская армия раньше времени переходит в наступление «с целью помочь храбрым итальянцам».

В 1917 году итальянцы понесли тяжелые потери. Не хотели воевать. Дезертировали и сдавались в плен сотнями тысяч. Лейтенант кайзеровской армии Эрвин Роммель, будущий генерал-фельдмаршал и любимец Гитлера, лично взял в плен тысячу итальянцев – они даже и не думали сопротивляться. Радовались, что для них война завершилась.

Разочарование итогами войны постигло тех, кто больше всех требовал вступления в Первую мировую. Среди них Бенито Муссолини.

Когда в девятнадцать лет Муссолини покинул родной дом, в кармане у него был только медальон с профилем Карла Маркса. Он устроился каменщиком, но не выдержал тяжелой работы. Бродяжничал, угодил в тюрьму, а потом пристроился в профсоюз каменщиков. Вот это была работа для него. Социалист и атеист, он оказался прирожденным оратором.

Однажды на публичных дебатах он вытащил из кармана часы:

– Сейчас три часа тридцать минут. Если Бог существует, я даю ему пять минут, чтобы поразить меня.

Молодые и радикально настроенные социалисты видели в Муссолини своего боевого лидера. После убийства в Киеве председателя Совета министров России Петра Аркадьевича Столыпина он писал: «Пролетарская Россия торжествует и ожидает того дня, когда динамит сотрет в порошок кости императора, чьи руки красны от крови».

Когда разгорелась Первая мировая и Муссолини поддержал участие Италии в войне, социалисты с позором изгнали его из своих рядов. Он ушел на фронт. 23 февраля 1917 года унтер-офицер Муссолини попал под артиллерийский обстрел и был ранен. Врачи вытащили из него сорок четыре мелких осколка – без анестезии. Он провалялся в госпитале до августа и вышел из него на костылях. Социализм его больше не привлекал. Ему нужно было движение, во главе которого стоит вождь.

Фашизм был провозглашен в воскресенье 23 марта 1919 года на небольшом собрании в Милане. Манифест о создании новой партии подписали пятьдесят четыре человека.

«Фашизм, – утверждал Муссолини, – вырос из глубокой потребности нашего арийского и средиземноморского народа, который ощущает, что основам его существования угрожает глупость. Мое дело – вести Италию к завоеванию мира, который однажды уже принадлежал Риму».

В мае 1920 года в Триесте появились первые боевые отряды – это было крупнейшее изобретение фашизма. Отряды формировались из бывших солдат и офицеров, не нашедших себе места в мирной жизни. К вчерашним фронтовикам присоединялась безработная молодежь. Молодежь, жаждущую действий, склонную к авантюризму, привлекало неприкрытое насилие фашистов. Они испытывали дьявольскую радость от насилия, от возможности унизить других людей.

Бенито Муссолини соединил агрессивный национализм и шовинизм с ультралевым неприятием капитализма. Но большевизм сдвинул фашистов вправо. Они объединились с имущими классами и атаковали левых и профсоюзы. Власть имущим фашисты казались надежной силой в борьбе против социальной революции.

Послевоенный кризис и страх перед советским большевизмом – вот две главные причины, которые привели итальянских фашистов к власти.

«Опыт Ленина, – говорил Муссолини, – это обширный, ужасный эксперимент на живом теле. Ленин – это художник, работавший над человеком, как другие художники работают над мрамором и металлом… Шедевр не состоялся. Художник потерпел крах. Задача оказалась выше его сил. Звезда Ленина, уже угасшая, опускается за горизонт, погружается в море бесполезно пролитой крови, между тем как все выше поднимается в небо плодоносное и сияющее светило Рима».

Осенью 1922 года итальянские фашисты стали захватывать власть в стране. И королю, напуганному насилием, не оставалось ничего иного, кроме как поручить вождю чернорубашечников сформировать правительство. 30 октября 1922 года, появившись в королевском дворце, Бенито Муссолини театрально заявил королю:

– Прошу извинения за свой вид, ваше величество, я прибыл прямо с поля боя.

Муссолини в роли главы правительства действовал знакомыми нам способами. Он нагнал страху на министров. Например, министр путей сообщения кочевал со станции на станцию и если поезд опаздывал, лично увольнял машиниста, ставил другого и требовал гнать на полной скорости. И поезда пошли по расписанию. Под страхом увольнения итальянские чиновники стали быстрее поворачиваться.

В 1924 году Муссолини торжествующе произнес:

– Ускорился весь ритм итальянской жизни!

Дуче внушал молодежи: «Через десять лет, товарищи, Италия будет неузнаваема». Италия – молодая капиталистическая страна, ей непозволительно растрачивать энергию в забастовках и стычках. Стране нужны героические усилия, такие как «битва за урожай». Характер итальянского народа закаляется в борьбе.

Муссолини обвинял интеллигенцию и буржуазию в трусости, инертности и любви к спокойной жизни. Он обещал заставлять ленивых двигаться посредством «пинков под зад».

Уинстон Черчилль поначалу был недурного мнения о Муссолини. В январе 1927 года британский политик побывал в Риме, после чего на пресс-конференции сказал:

– Я не мог не быть очарованным, как многие другие, синьором Муссолини. Если бы я был итальянцем, то убежден, что с начала до конца всем сердцем поддержал вашу победоносную борьбу против ленинизма. С точки зрения внешней политики фашизм оказал услугу всему миру. Он является необходимым противоядием русскому яду.

Черчилль потом откажется от своих слов.

А вот Муссолини неизменно с презрением отзывался об англичанах.

«Муссолини, – записывал в дневнике его зять и министр иностранных дел Италии Галеаццо Чиано, – изучал состояние британского народа. Он обнаружил, что возраст двенадцати миллионов англичан уже перевалил за пятьдесят лет, это не возраст агрессивности. Очевидно преобладание пассивного элемента над динамизмом юности. Отсюда стремление к спокойной жизни, компромиссу, миру и неготовность к войне. К тому же в Англии женщин на четыре миллиона больше, чем мужчин. Четыре миллиона сексуально неудовлетворенных женщин создают множество проблем. Такая страна неминуемо приходит в упадок».

Опыт 20-х и 30-х годов, казалось, свидетельствовал о том, что демократия слаба и не в состоянии защитить экономические и политические потребности людей. Итальянский вариант фашизма в первые годы своего существования представлялся мощным средством восстановления чувства национальной гордости и успешного решения многих проблем. В те времена из двадцати восьми европейских стран только одиннадцать имели демократические конституции. В большинстве европейских государств воцарились диктаторские режимы. Таков был дух времени.

В 20-х годах Муссолини часто называли «крупнейшим государственным деятелем и выдающимся политиком», восторгались энергией, с которой он искоренял в стране большевизм и наводил порядок. Многие восхищались его наглой самоуверенностью. Не только противники большевиков, но и сами большевики.

Вечером 30 июля 1935 года Сталин устроил прием в Большом Кремлевском дворце для участников совещания работников железнодорожного транспорта. Произнес речь. Среди прочего вождь сказал:

– Буржуазия выдвинула своих наиболее умных и способных людей для управления государством: Рузвельта, Болдуина, Гитлера – он талантливый человек, Муссолини…

Советская Россия находилась в отличных отношениях с фашистской Италией, и Сталин считал это своим большим внешнеполитическим успехом. Странная фигура Муссолини, который отверг свое социалистическое прошлое и расправился с итальянскими коммунистами, его не смущала.

Западные политики довольно быстро перестали восхищаться Муссолини. Выяснилось, что итальянский фашизм – это смесь высокопарности, напыщенности, лжи и цинизма. С годами дуче стал хвастливым и несдержанным. Когда посол в Париже сказал Муссолини, что для Франции он враг номер один, тот ответил:

– Это большая честь для меня. Я предпочитаю, чтобы меня боялись и ненавидели, а не терпели и оправдывали.

Он возомнил себя выдающимся полководцем, сам присвоил себе звание первого маршала империи. Авантюрист по натуре, решил восстановить Римскую империю. Выступая в Центральном комитете фашистской партии, Муссолини говорил:

– Теперь мы империя и наши флаги господствуют на морях. Италия не может не быть империей. А наша империя не может не доминировать над другими империями. Энтузиазм, который я сейчас наблюдаю, убеждает меня в том, что итальянцы готовы к новым захватам.

Послом в Италию американский президент Франклин Делано Рузвельт назначил Брекенриджа Лонга, видного политика с Юга. Южанину фашистская Италия поначалу понравилась.

«Италия представляет собой самый интересный эксперимент в сфере управления государством. Муссолини – один из самых выдающихся людей. Они делают уникальное дело, и я ими наслаждаюсь.

Города изменились. Улицы чисты. Люди хорошо одеты. Дороги приведены в порядок. Такое ощущение, что вся страна утром прихорашивается. Поезда ходят точно по расписанию. Изменилось настроение людей. Они кажутся счастливыми. Они заняты делом. Фашисты в своих черных рубашках повсюду. Они распространяют атмосферу важности их дела вокруг себя».

Но когда Италия в феврале 1935 года напала на Эфиопию, настроение американского посла переменилось. Он призвал Рузвельта обращать больше внимания на международные дела, предсказывал, что через пару лет начнется новая война. Президент считал своего посла пессимистом. Тот настаивал, что он прав. Отношение Брекенриджа Лонга к фашистскому режиму в корне переменилось, он больше не видел в фашистах ничего хорошего.

24 июля 1940 года, когда уже шла Вторая мировая война, советский полпред в Италии сообщил в Москву о беседе с дуче:

«Сегодня в 12.30 был принят Бенито Муссолини. Он встретил меня у дверей своего огромного кабинета. Во время беседы Муссолини был любезен и по окончании аудиенции проводил меня до дверей…

Я сказал, что Советский Союз отнюдь не является защитником существовавшего до последнего времени англо-французского господства в Европе. Господствующему положению этих стран приходит конец. Соответственно усиливаются на международной арене голоса СССР, Италии и Германии…

Муссолини подчеркнул, что в настоящий момент у трех стран: СССР, Италии и Германии, несмотря на различие внутренних режимов, имеется одна общая задача – это борьба против плутократии, против эксплуататоров и поджигателей войны на Западе».

Гибельным для Италии оказался военно-политический союз с нацистской Германией. Муссолини считал себя отцом европейского фашизма и настороженно встретил приход Гитлера к власти. Но ему понравился прием, оказанный в Берлине.

«Он привык к проявлениям преданности, – писал немецкий историк о первой поездке Бенито Муссолини в Германию, – но для него было ново, что Геббельс во время всей его речи стоял с вытянутой в приветствии рукой. Немецкая серьезная восторженность растрогала его больше, чем легкомысленное восхищение соотечественников. Он уже привык к лести иностранцев, но искреннее уважение Гитлера было для него новым и захватывающим переживанием».

«Личный успех Муссолини в Германии бесспорен, – пометил в дневнике его зять и министр иностранных дел Галеаццо Чиано. – Его магнетизм, его голос, его страстная молодость захватили немецкую публику».

Съездив в Германию, Муссолини распорядился, чтобы итальянские фашисты вместо рукопожатия приветствовали друг друга «салютом дуче». Муссолини ввел в итальянской армии «римский шаг», который сильно напоминал «гусиный шаг» пруссаков.

«Как и ожидалось, решение вызвало критику, – записал Чиано. – Престарелые военные против нового шага, считая его прусским изобретением. Дуче в гневе. Он дал мне прочитать текст речи, которую он намерен произнести завтра, объясняя и защищая нововведение».

– Не моя вина, что король коротышка, – презрительно заметил Муссолини. – Конечно, он не сможет пройти парадным шагом – это будет смешно. Он возненавидел этот шаг по той же причине, по какой ненавидит лошадь – он не может на нее взобраться. Но физические дефекты короля не повод для того, чтобы укорачивать армию великой страны! Говорят, что гусиный шаг – это пруссачество. Чепуха! Гусь – римское животное, гуси спасли Рим».

Роста в итальянском короле Викторе-Эммануиле III было всего сто пятьдесят сантиметров, и он служил предметом насмешек для европейских карикатуристов. Но дуче не любил его за то, что король от души презирал фашистов.

Муссолини распорядился как можно торжественнее организовать ответный визит Гитлера в Италию, хотя итальянцы без особого удовольствия встречали фюрера. Владельцы магазинов отказывались выставлять в витринах его портреты. Это свидетельствовало о глубоко укоренившемся неприязненном отношении к Гитлеру.

«Учитывая, что фюрер приехал в разгар всеобщей враждебности и визит стал реальностью только волей Муссолини, Гитлер очень преуспел в расталкивании льда вокруг себя, – записал в дневнике Чиано. – Только король, как обычно, сохранил враждебное отношение и старался доказать, что фюрер в психическом и физиологическом смысле дегенерат.

Король сказал нам с дуче, что в первую ночь во дворце Гитлер потребовал женщину. Это вызвало большое беспокойство. Потом все выяснилось. Фюрер не мог заснуть, пока собственными глазами не увидит женщину, которая готовила ему постель. Это оказалось непростым делом, пока не появилась горничная и проблема не была решена.

Если это так, то это крайне интересно и загадочно. Но правда ли это? Или просто злобный навет короля, который утверждал, что Гитлер колет себе стимуляторы и наркотики?

Прощаясь с Гитлером на вокзале, дуче произнес:

– Отныне никакая сила не сможет нас разделить.

У фюрера на глаза навернулись слезы».

Но в предвоенные годы между Римом и Берлином постоянно возникали трения. Болезненной стала проблема Южного Тироля, населенного в основном немцами. До Первой мировой это была часть Австро-Венгерской империи. После войны земли передали Италии, но тирольские немцы не хотели жить под властью итальянцев.

«Долгий разговор с дуче относительно наших отношений с Германией, – записал в дневнике министр Чиано. – В Южном Тироле продолжается сепаратистская пропаганда такого рода, которую мы терпеть не можем. Тирольские немцы держатся слишком заносчиво и говорят о новых границах. Я советовал дуче поговорить об этом с фюрером. Мы можем намекнуть немцам, чтобы они забрали к себе своих соотечественников. Южный Тироль – итальянская территория. Мы не можем изменить месторасположение гор или русло рек, а люди способны передвигаться».

Дуче перезвонил зятю:

– Я сформулировал свое мнение по этому вопросу. Если немцы в Тироле поведут себя хорошо и будут законопослушными итальянскими подданными, я позволю им развивать свою культуру и язык. Если же они, напротив, надеются передвинуть границу хоть на сантиметр, они должны сознавать, что для этого им придется пройти через жестокую войну, в которой я объединю весь мир против германства. И мы сокрушим Германию как минимум на два столетия.

Итальянцы невысоко оценивали нацистских вождей. Министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа в Риме просто презирали.

«Вечером позвонил Риббентроп, – записал в дневнике Чиано. – Он спросил, может ли приехать в конце недели в Рим, чтобы переговорить с дуче и мной. Я ответил согласием. Что он нам привезет? Я не доверяю инициативам, исходящим от Риббентропа. Он тщеславен, поверхностен и болтлив. Дуче говорит, что Риббентроп принадлежит к тем немцам, которые являются несчастьем для своей страны. Дуче заметил: достаточно взглянуть на его череп, чтобы увидеть, как мало у него мозгов».

Когда приехал имперский руководитель союза немецкой молодежи рейхсюгендфюрер Бальдур фон Ширах, в Риме его принимали с особым почетом, поскольку Ширах одно время считался наследником Гитлера. Но за глаза над лидером гитлерюгенда откровенно издевались.

«Я был с ним очень любезен и наградил орденом, – записал в дневнике Чиано. – Похоже, какое-то время назад он обиделся за то, что получил от нас орден, который считал слишком низким для себя. Когда я поделился своими наблюдениями с дуче, он сказал:

– Разумеется, дайте ему еще один. Если хотите, отдайте ему и мои награды тоже».

Муссолини не хотел отставать от Гитлера, которого считал младшим братом по фашистскому движению. Вслед за Германией Италия вступила во Вторую мировую. Это стало катастрофой для страны. Армия Муссолини повсюду терпела поражение.

Итальянцы были бы разгромлены, если бы на помощь не пришел вермахт. Стараясь сделать приятное Гитлеру, дуче отправил итальянские дивизии воевать против Советского Союза. Они сгорели в боях. Поражения армии усугубились личной трагедией. В августе 1941 года погиб при авиакатастрофе его сын Бруно, летавший на бомбардировщике. Говорят, что Муссолини так и не оправился от смерти сына.

Но дуче не на кого было роптать, а итальянцы винили Муссолини в гибели своих детей. Он быстро терял остатки былой популярности. Утратив чувство реальности, вознамерился сокрушить и католическую церковь. Антифашисты упрекали папу римского за то, что он закрывал глаза на преступления фашистов. Дуче же раздражался, поскольку Ватикан не принимал фашистской расовой политики.

Муссолини сказал зятю, что выбросит папу римского из Рима, если тот станет противиться его политике:

– Я вполне оцениваю силу папы, но и он не должен недооценивать мою силу. В противоположность тому, что говорят, я терпеливый человек. Но не надо меня заставлять терять терпение, а то я все превращу в пустыню. Если папа будет продолжать так говорить, я в одно мгновение превращу итальянцев во врагов церкви. Религиозные чувства в упадке. Кто верит, что Бога волнуют наши мелкие проблемы?

К лету сорок третьего численность партии составила пять миллионов человек. Муссолини высокопарно говорил:

– Партия – это душа и движущая сила нации.

Партийный ЦК стал высшим органом управления государства. Большой фашистский совет был как политбюро. Его члены покорно одобряли все решения Муссолини.

И вдруг 25 июля 1943 года на заседании совета граф Дино Гранди, посол в Лондоне, предложил восстановить все институты государства и вновь подчинить армию королю. Это означало конец безграничной власти Муссолини.

– Диктатура виновна в тяжелом положении Италии, – говорил Дино Гранди. – Итальянский народ обманут Муссолини, который приступил к онемечиванию страны. Этот человек бросил нас в объятия Гитлера. Он вверг нас в войну, противоречащую интересам итальянского народа.

Гранди обратился к самому дуче:

– Вы все еще думаете, что народ вам предан, но эту преданность вы потеряли, когда привязали Италию к Германии. В боях уже погибли сто тысяч итальянцев, и сто тысяч матерей, плача, повторяют: «Это Муссолини убил моего сына!»

Муссолини рассорился даже с теми, кто его прежде поддерживал. Причиной тому была его вздорность и раздувшееся без меры самомнение. Стоило одному члену фашистского совета проявить неповиновение, как против дуче выступили и другие, даже его зять.

Бенито Муссолини принято считать решительным, энергичным, настойчивым. В реальности он постоянно менял свое мнение, принимал решения под влиянием минутных побуждений. Он был очень суеверным. Боялся горбунов и уродов, не любил бородатых мужчин. Когда ему привезли из Египта в подарок мумию, потребовал, чтобы ее немедленно убрали из дома. Тринадцатое и семнадцатое числа считал несчастливыми.

Иллюзию решительности создавал его бурный темперамент. А иногда его волю словно охватывал паралич. Это и произошло 25 июля 1943 года.

Муссолини мог арестовать Большой фашистский совет в полном составе. К этим людям он два десятилетия относился с нескрываемым презрением – и вдруг подчинился своему политбюро и только с ненавистью произнес:

– Вы убили фашизм.

25 июля 1943 года итальянский король приказал Муссолини уйти в отставку с поста главы правительства и назначил на его место бывшего начальника Генерального штаба маршала Пьетро Бадольо.

Муссолини поместили под домашний арест. Как только его арестовали, итальянский фашизм перестал существовать, фашистские структуры развалились. Дуче надоел народу, потому что пытался превратить живых и непосредственных итальянцев в послушно марширующих немцев. Он пытался управлять всем и вся, давал указания, поучал, что вызывало насмешки и раздражение.

Арестованного дуче перевозили из одного места в другое. Когда одна женщина попросила у него автограф, он обреченно подписал свою фотографию: «Покойник Муссолини».

Гитлер ненадолго вернул его к жизни, отправив в Италию диверсионную группу внешней разведки под командованием гауптштурмфюрера СС Отто Скорцени. Фюрер лично приказал Скорцени найти Муссолини и выручить из беды.

Австриец по происхождению, Отто Скорцени служил в дивизии СС «Райх», которая в сорок первом брала Брест. Скорцени со своим взводом добивал защитников Брестской крепости. Получив на Восточном фронте сотрясение мозга и переболев дизентерией, он был отправлен в тыл и возглавил учебный центр внешней разведки. Скорцени приписывают различные подвиги, хотя у него было больше неудач, чем побед. Ему не удалось ни взорвать нефтепровод в Ираке, ни убить вождя югославских партизан Иосипа Броз Тито. Но все перекрыла громкая история с Муссолини. Скорцени со своими парашютистами вызволил дуче из заключения и доставил его на встречу с Гитлером.

Вытащив итальянского соратника из плена, Гитлер распоряжался им, как своей собственностью. Свою первую речь после освобождения дуче произнес по мюнхенскому радио. Он заявил, что берет всю власть в свои руки. Но отныне он находился не только под охраной, но и под контролем немцев.

Вокруг дуче остались только озлобленные фанатики, которые устроили процесс над теми, кто проголосовал против Муссолини. Они потребовали казнить Галеаццо Чиано, который женился на старшей дочери дуче Эдде. Это был династический брак. Отец Галеаццо – адмирал Костанцо Чиано, герой Первой мировой войны, рано примкнул к фашистам и стал президентом палаты депутатов. Муссолини сделал зятя министром иностранных дел в 1936 году.

С первого дня в министерстве Чиано вел дневник, ежедневно записывая свои разговоры с дуче, другими итальянскими вождями, коллегами-министрами и иностранными дипломатами. Спасая свою жизнь, Чиано предложил немцам сделку: его освобождают в обмен на дневник. О предложении Чиано доложили начальнику Главного управления имперской безопасности обергруппенфюреру СС Эрнсту Кальтенбруннеру. Он заинтересовался дневником, который мог использовать для шантажа других нацистских чиновников, и согласился выпустить Чиано с женой и детьми в Испанию.

Но Гитлер не простил зятю Муссолини предательства.

Муссолини не хотел, чтобы его зятя расстреляли. Но дуче производил впечатление сломленного человека. Он перестал носить военную форму, утратил командные нотки. Последние месяцы своей жизни пребывал в апатии. Не смог спасти мужа своей старшей дочери и отца его любимых внуков.

Галеаццо Чиано, в юном возрасте вознесенный на вершину политического олимпа, судя по его дневникам, считал себя творцом истории. В реальности он был захвачен стремительным потоком событий, повлиять на которые не мог, а понять не был в силах. В первых числах января 1944 года его расстреляли. Но казни уже не могли спасти итальянский фашизм.

Пока вермахт сражался на территории Италии с высадившимися там войсками союзников, Муссолини был нужен. Когда немецкие войска в Северной Италии капитулировали, в Берлине утратили интерес к дуче. В отчаянии Бенито Муссолини сказал последним чернорубашечникам, которые с ним оставались:

– Мы дадим нашим врагам последний отчаянный бой. Мы умрем с солнечными лучами на лице, устремив взгляд на вершины гор, улыбаясь отечеству.

Но это были лишь слова. Чернорубашечники разбежались. Да и дуче не хотел погибать в бою. Он присоединился к немецкой военной колонне в надежде прорваться в Германию. Но ему не повезло. 27 апреля 1945 года колонну остановили партизаны. На одном из грузовиков партизаны приметили человека, закутанного в немецкую шинель. На голове стальной шлем. Это оказался Муссолини. Партизаны его увели и поместили в крестьянском доме в деревне Донго.

Считается, что вождь итальянского фашизма Бенито Муссолини закончил свои дни на виселице. Но кадры, на которых Муссолини и его молоденькая любовница Клара Петаччи висят вниз головой, вводят в заблуждение. Повесили их уже мертвыми. Убили обоих накануне.

Пятнадцать хорошо вооруженных итальянских партизан под командованием Вальтера Аудизио, которого называли «полковником Валерио» и который воевал еще в Испании на стороне республиканцев, 28 апреля 1945 года появились в деревне Донго.

Италия была оккупирована войсками союзников. История итальянского фашизма закончилась. Считалось, что партизаны должны были доставить дуче в Милан, чтобы его судить. Но полковник Валерио знал, что Муссолини и его любовнице Кларе Петаччи суждено умереть до суда.

Дуче и его любовницу повели к машине. На старой машине они проехали совсем недалеко – до железных ворот виллы. Полковник Валерио убедился, что свидетелей нет, и вернулся к пленникам:

– По приказу партизанского командования я обязан осуществить правосудие.

Клара первая поняла, что это значит. Она прикрыла собой Муссолини, который молчал и никак не реагировал:

– Нет! Он не должен умереть!

– Отойди, если не хочешь умереть вместе с ним! – крикнул Валерио.

Партизаны были вооружены автоматами – британского производства или трофейными немецкими. Полковник Валерио прицелился в Муссолини, который продолжал молчать. Нажал на спусковой крючок. Но выстрела не прозвучало. Осечка! Еще раз – и опять осечка! Казалось, судьба не желала смерти Муссолини. Тогда Валерио приказал одному из партизан:

– Дай свой пистолет!

Судьба, видно, передумала. С расстояния в три метра полковник Валерио всадил в тело Бенито Муссолини весь магазин. Дуче рухнул на землю как подкошенный. Затем Валерио выстрелил и в Клару Петаччи.

На следующее утро расстрелянных обнаружили рядом с гаражом в Милане и повесили вниз головой на бензоколонке вместе с другими казненными фашистами. Толпу охватила жажда мести. Когда Муссолини правил страной, он высокопарно именовал итальянцев «новыми римлянами». Теперь они выражали ему свое презрение. Мужчины, женщины и даже дети мочились на мертвые тела и били их палками.

Однажды Муссолини сказал своему зятю:

– Вот эпитафия, которую я хотел бы видеть на моей могиле: «Здесь лежит одно из самых умных существ, которые когда-либо появлялись на земле».

Вождь итальянских фашистов гордился своими инстинктами. Но они его обманули.

Часть пятая

Россия. Роковой маршрут

Сегодняшние споры очень похожи на те, что велись сто лет назад: Россия – европейская держава или азиатская? С кем дружить – с Западом или Востоком? Кто нам друзья, а кто враги? И сто лет назад в России не могли найти единого ответа на этот вопрос.

Россия принадлежит и Европе, и Азии. Но смотреть в противоположные стороны трудновато. Политики и дипломаты начала XX века делились на тех, кто считал, что Россия – прежде всего европейское государство и нужно учитывать мнение Европы, и на тех, кто уверился, что страна идет особым путем и Западу не следует совать нос в российские дела.

Но в XX век Россия вступила куда более уверенной в себе, чем она начала век XXI.

21 февраля 1913 года с невероятной пышностью отмечалось 300-летие царствования дома Романовых. «День празднования, – записал в дневнике Николай II, – был светлый и совсем весенний. Настроение было радостное».

У власть имущих не было сомнений в том, что так будет и впредь. Революция 1905 года, напугавшая царский двор, осталась в прошлом. Мятеж был подавлен. Смутьяны казнены, отправлены в Сибирь или бежали из страны.

Торжественные литургии и благодарственные молебны, на которых читалась специально составленная молитва, начинавшаяся словами «Крепость даяй царем нашым Господи», военные парады, торжественные балы у губернаторов и градоначальников, благодарственные слова императорскому дому неопровержимо свидетельствовали о процветании империи. Казалось, решительно ничто не помешает российской монархии в 2013 году с еще большим блеском отметить 400-летие дома Романовых.

«Если можно жить где-либо счастливо, то это, конечно, в России, – писал когда-то Леонтий Васильевич Дубельт, начальник корпуса жандармов и управляющий III отделением собственной его императорского величества канцелярии. – Это зависит от тебя; только не тронь никого, исполняй свои обязанности, и тогда не найдешь нигде такой свободы, как у нас, и проведешь жизнь свою, как в царствии небесном».

Великий князь Александр Михайлович, двоюродный дядя Николая II, вспоминал:

«Иностранец, который посетил бы Санкт-Петербург, почувствовал бы непреодолимое желание остаться навсегда в блестящей столице российских императоров. В Европейской гостинице чернокожий бармен, нанятый в Кентукки, на сцене Михайловского театра актрисы-парижанки, величественная архитектура Зимнего дворца – воплощение гения итальянских зодчих, белые ночи, в дымке которых длинноволосые студенты спорили с краснощекими барышнями о преимуществах германской философии».

Одна из ведущих европейских держав сто лет назад нисколько не сомневалась в своих силах. Без нее не решалась ни одна крупная проблема на континенте. Российская империя обладала мощными союзниками, в том числе военными, и успешно раздвигала свои границы. Правда, сто лет назад никто не предполагал, что именно эти союзники и тяга к территориальным приобретениям вовлекут страну в кровопролитные войны и едва не погубят государство…

В последние десятилетия перед революцией 1917 года Россия прошла через полдюжины войн. Политики в Санкт-Петербурге считали, что великая держава – та, которая непрерывно увеличивает свою территорию, присоединяя к себе все новые и новые земли.

Считающийся самым выдающимся дипломатом России Александр Михайлович Горчаков, правда, предупреждал, что «расширение территории есть расширение слабости», но это мнение не было популярным. Министр финансов Сергей Юльевич Витте писал императору: «С учетом нашей огромной границы с Китаем и нашего исключительно выгодного положения поглощение Россией значительной части Китайской империи является лишь вопросом времени». Витте убеждал императора, что «с берегов Тихого океана и с вершин Гималаев Россия будет господствовать не только над делами Азии, но и Европы».

Военный министр генерал Алексей Николаевич Куропаткин 16 февраля 1903 года пометил в дневнике: «У нашего государя грандиозные в голове планы: взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять Тибет. Хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы».

Россия первой заключила договор с Китаем. Первой из европейских стран установила отношения с Токио. Границы империи отодвинулись до Амура и Тихого океана. Но неудачная война с Японией начала века остановила продвижение на Дальнем Востоке.

Отношения с Западной Европой складывались крайне сложно. Россия испытывала к европейцам смешанные чувства – одновременно и скрытую зависть, и откровенное презрение. Великий князь Александр Михайлович, муж Ксении, сестры Николая II, вспоминал, как воспитывали Романовых: «Французы порицались за многочисленные вероломства Наполеона. Шведы должны были расплачиваться за вред, причиненный России Карлом ХП в царствование Петра Великого. Полякам нельзя было простить их смешного тщеславия. Англичане были всегда «коварным Альбионом». Немцы были виноваты тем, что имели Бисмарка. Австрийцы несли ответственность за политику Франца-Иосифа, монарха, не сдержавшего ни одного из своих многочисленных обещаний, данных им России. Мои «враги» были повсюду. Официальное понимание патриотизма требовало, чтобы я поддерживал в своем сердце огонь «священной ненависти» против всех и вся».

Российское правительство более всего боялось, что его заподозрят в слабости и нерешительности, оттого и втянуло страну в Первую мировую войну.

Григорий Распутин

Если бы он так вдохновенно не рассказывал о том, как тайно управляет Россией, как вертит императрицей и самим самодержцем… Если бы ему так безоговорочно не поверили… Если бы общество не было буквально заворожено экзотически-диковатым безумием этого сумрачного чудодея… Если бы ему не приписывали сверхъестественные способности и невероятные мужские достоинства… Он сам точно избежал бы страшной и мучительной смерти во время ночного ужина в одном из питерских дворцов. И возможно, жизни многих других людей тоже были бы спасены.

Дворец Юсупова на Мойке вечером 16 декабря 1916 года пустовал. В подвал, которым обычно не пользовались, можно было спуститься прямо со двора по отдельной маленькой лестнице. В этот подвал внесли мебель и ковры. Обставили весьма уютно.

Там его и убили.

Убийцы действовали по хорошо разработанному плану. Не сомневались, что продумали все до мелочей. Им удалось бы избежать наказания. Но в ту ночь на углу Прачечного и Максимилиановского переулков стоял на редкость исполнительный полицейский городовой 3-го участка Казанской части Петербурга Степан Федосеевич Власюк. Около четырех ночи он услышал несколько выстрелов. Он не мог понять, где стреляли. Спросил городового, который стоял на Морской улице около дома № 61. Это был Флор Ефимович Ефимов. Тот ответил:

– Стреляли на вашей стороне.

Упорный Власюк пошел к дворнику дома № 92 на Мойке. Тот сказал, что ничего не слышал. И тут городовой увидел во дворе хозяина дворца – князя Феликса Феликсовича Юсупова и его дворецкого. Они тоже уверенно сказали, что выстрелов не слышали.

А минут через пятнадцать городового вдруг позвали в дом. А там известный в городе человек – депутат Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич представился и сказал:

– Распутин мертв, а ты, если любишь царя и родину, должен молчать.

Но городовой, как положено честному служаке, обо всем доложил начальству. Началось расследование.

Полицейские обнаружили кровь на ступеньках лестницы, ведущей в подвал. Князь Юсупов, как ни в чем не бывало, уверял, что не видел Распутина. Сказал, что ночью у него были гости, дамы, имена которых он по понятным причинам назвать не может. А кровь – бродячей собаки, которую кто-то пристрелил.

Слова князя звучали неубедительно. Полиция ему не поверила. Но если Распутина убили, как признался депутат Пуришкевич, то где же тело?

В тот же день один рабочий, проходя по Петровскому мосту, увидел следы крови на парапете. Кровь обнаружилась и внизу, на устоях моста. Выходит, тело утопили?

Как выяснилось, проехав полгорода, убийцы сбросили тело Распутина в Малую Невку. Морозы были сильные, река покрылась льдом, как его достать? Начальник Департамента полиции обратился к портовым властям, те прислали водолаза, и он достаточно быстро достал Распутина из-подо льда.

«Его руки и ноги связаны веревками, – записал начальник департамента полиции. – Кроме того, убийцы из предосторожности прикрепили цепь, чтобы удержать тело под водой. Осмотр показал, что у убитого множество ранений от пуль и ударов ножом».

Это был Григорий Ефимович Распутин, исчезновение которого стало страшным ударом для царской семьи. От этого удара императрица не могла оправиться. Ведь речь шла о судьбе ее сына. Тобольскому крестьянину Распутину приписывают особую роль в судьбе последнего императора и его семьи, в истории династии Романовых, да и всей России. Убили Распутина, рухнула монархия…

29 июня 1914 года 28-летняя крестьянка Симбирской губернии Хиония Кузьминична Гусева, религиозная фанатичка, ударила Григория Ефимовича Распутина ножом. Ему сделали операцию и спасли. Пока он лежал в больнице, в Европе разгоралась великая война. Распутин был против войны. Пришедшему за интервью корреспонденту сказал:

– Достоинство национальное соблюдать надо, но оружием бряцать не пристало. Я завсегда это высказываю.

Когда Николай объявил всеобщую мобилизацию, Распутин телеграфировал императору: «Грозна туча над Россией: беда, горя много, просвету нет, слез-то море, и меры нет, а крови? Слов нет, а неописуемый ужас. Знаю, все хотят от тебя войны. Ты царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Григорий».

Николай II колебался. Пытался удержать кайзера от войны. Сегодняшние историки даже называют русского императора наивным идеалистом. Император признался министру иностранных дел Сазонову:

– Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей. Как не остановиться перед таким решением?

Русский царь и британский король Георг V внешне были очень похожи. Но британский монарх был свободен от огромной ответственности, которая лежала на плечах русского самодержца. В Англии короли давно отдали власть правительству и парламенту.

Николаю было сорок пять лет, и он уже двадцать лет управлял Россией. Население страны составляло 167 миллионов человек и быстро росло. Судьба этих миллионов и будущее России решалось в ту минуту.

Многие сановники предостерегали от участия в войне. И не только потому, что испытывали симпатии к Германии. Бывший министр внутренних дел России Петр Николаевич Дурново писал императору: «Если военные действия будут складываться неудачно, социальная революция в самых крайних ее проявлениях у нас неизбежна».

Но в Санкт-Петербурге считали, что если сейчас откажутся защитить маленькую Сербию, то Россия утратит право именоваться великой державой. На императора нажимал его дядя великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий, министры. И министр иностранных дел Сазонов.

Карьерный дипломат Сазонов много лет прослужил за границей – в Лондоне, Ватикане, Вашингтоне. Он стал министром в 1910 году. Со всем пылом призывал императора к жесткой линии.

После австрийского ультиматума Сербии Сазонов сказал:

– Это европейская война.

Он позвонил императору и доложил об ультиматуме. Николай отреагировал мгновенно:

– Это возмутительно.

Совет министров одобрил предложения Сазонова:

– просить Австрию продлить срок действия ультиматума;

– советовать Сербии не принимать боя, оттянуть войска и просить великие державы «рассудить возникший спор». При этом мобилизовать четыре округа (Одесский, Киевский, Московский и Казанский) и оба флота – Черноморский и Балтийский.

В протоколе заседания записали: «Обращено было внимание на то, чтобы всякие военные подготовления не могли быть истолкованы как недружелюбные действия против Германии».

Едва появилось сообщение о частичной мобилизации, как германский посол граф Фридрих Пурталес приехал в российский МИД. Сказал, что Берлин будет склонять Вену к уступкам, но «настойчиво просил, чтобы преждевременной мобилизацией в России не было бы создано препятствия к осуществлению Германией воздействия на Вену».

Сазонов не поверил послу. Заметил своим помощникам:

– Заявление посла рассчитано лишь на то, чтобы, усыпив наше внимание, по возможности отсрочить мобилизацию русской армии и выиграть время.

В три дня вновь приехал германский посол. Прочитал телеграмму канцлера: «Если Россия будет продолжать свои военные приготовления, хотя бы и не приступая к мобилизации, Германия сочтет себя вынужденной мобилизовать, и в таком случае последует с ее стороны немедленное нападение».

Сазонов ответил крайне резко:

– Теперь у меня нет больше сомнений относительно истинных причин австрийской непримиримости.

Граф Пурталес вскочил:

– Я всеми силами протестую, господин министр, против этого оскорбительного утверждения.

Расстались более чем холодно.

Когда российский поверенный в делах в Сербии сообщил о начале бомбардировки Белграда, военный министр Владимир Александрович Сухомлинов и министр иностранных дел Сазонов собрались в кабинете начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Николая Николаевича Янушкевича. Мнение было общее: «ввиду малого вероятия избежать войны с Германией» необходимо объявить не частичную, а полную мобилизацию. Доложили по телефону императору. Он согласился. Но около одиннадцати ночи военный министр позвонил Сазонову:

– Император отменил общую мобилизацию.

На следующий день военный министр Сухомлинов и генерал Янушкевич в присутствии Сазонова стали звонить императору и просить «дозволить приступить к общей мобилизации». Император ответил «нет» и хотел закончить разговор. Янушкевич успел сказать, что Сазонов просит разрешения обратиться к его величеству. Сазонов взял трубку и попросил срочно принять его для доклада о ситуации. Император назначил аудиенцию на три дня. Генерал Янушкевич уговаривал Сазонова склонить императора ко всеобщей мобилизации.

– После этого, – сказал Янушкевич, – я уйду, сломаю мой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации.

Император принял Сазонова в Александрийском дворце в Петергофе.

«В течение почти целого часа министр доказывал, что война стала неизбежной, так как по всему видно, что Германия решила довести дело до столкновения, – записано в дневнике МИД. – Сильное желание государя во что бы то ни стало избежать войны, ужасы которой внушали ему крайнее отвращение, заставляло его величество, в сознании принимаемой им в этот роковой час тяжелой ответственности, искать всевозможных способов для предотвращения надвигавшейся опасности. Он долго не соглашался на принятие меры, хотя и необходимой в военном отношении, но которая, как он ясно понимал, могла ускорить развязку в нежелательном смысле».

При разговоре присутствовал генерал-майор свиты императора Илья Леонидович Татищев, несколько лет он был личным представителем Николая II при кайзере Вильгельме II. Когда все замолчали, он, желая заполнить паузу, произнес:

– Да, решить трудно.

Император с неудовольствием резко возразил:

– Решать буду я.

Но мнение Сазонова стало последней каплей.

– Я сидел против него, – вспоминал министр ту встречу с императором, – внимательно следя за выражением его бледного лица, на котором я мог читать ужасную внутреннюю борьбу, которая происходила в нем в эти минуты…

Наконец государь, как бы с трудом выговаривая слова, сказал министру:

– Вы правы. Нам ничего другого не остается делать, как ожидать нападения. Передайте начальнику Генерального штаба мое приказание о мобилизации.

Сазонов спустился на нижний этаж дворца к телефону. Позвонил Янушкевичу, передал, что император согласен. И, вспоминая утренний разговор, добавил:

– Теперь вы можете сломать телефон.

И все-таки император еще надеялся обойтись без войны. Отправил телеграмму Вильгельму: Россия не примет военных действий, «пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу».

А министр иностранных дел Сазонов почему-то надеялся, что мобилизация пройдет тайно. Но следующим утром на улицах расклеили сообщения на красной бумаге о военном призыве. Берлин ультимативно потребовал отменить мобилизацию.

1 августа в пятом часу вечера германский посол граф Фридрих Пурталес позвонил начальнику канцелярии министра иностранных дел России барону Маврикию Фабиановичу Шиллингу: ему нужно видеть министра. Тот ответил, что Сазонов в Совете министров. Когда он вернулся, Пурталес приехал.

Сазонов не сомневался относительно цели визита посла:

– Он, вероятно, привезет мне объявление войны.

Граф Пурталес спросил, не согласна ли Россия отменить общую мобилизацию. Сазонов ответил:

– Нет.

Сазонов объяснил, что мобилизация не может быть отменена. Но Россия готова продолжить переговоры в надежде найти мирное решение.

Немецкий посол очень волновался. Он вытащил из кармана некую бумагу и дважды повторил прежний вопрос, предупредив, что отказ отменить мобилизацию приведет к тяжким последствиям.

– Я не могу дать вам другого ответа, – сказал Сазонов.

– В таком случае, – задыхаясь от волнения, с трудом выговорил посол, – мне поручено вручить следующее.

И он дрожащими руками передал министру ноту об объявлении войны. Граф Пурталес заплакал, обнял Сазонова и ушел.

Николай подписал манифест об объявлении войны Германии и Австро-Венгрии. В Зимнем дворце устроили прием в честь офицеров Петербургского гарнизона. Император Николай II произнес речь:

– Германия, а затем Австрия объявили войну России. Тот огромный подъем патриотических чувств, любви к родине и преданности к престолу, который как ураган пронесся по всей земле нашей, служит в моих глазах и, думаю, в ваших ручательством в том, что наша великая матушка Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до желанного конца… Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах земли своей, но боремся за единокровных и единоверных братьев-славян… Уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете мне перенести испытания, и что все, начиная с меня, исполнят свой долг до конца. Велик Бог земли Русской…

Произнося эту речь, последний российский император конечно же не подозревал, чем кончится война для страны, для него самого и всей его семьи.

После молебна царь дал клятву не заключать мира до тех пор, пока хоть один вражеский солдат остается на земле России. Указом от 31 августа 1914 года Петербург переименовали в Петроград – на русский манер. Запретили говорить по-немецки в публичных местах, закрыли немецкоязычные газеты. Немцев стали выселять, отнимать у них имущество, землю – в первую очередь. А ведь немцы давно жили в России. При Екатерине зазывали немцев из Швабии и Баварии, они получали земли на Украине и в Поволжье.

В Государственной думе выступил министр иностранных дел Сазонов:

– Россия не могла уклониться от дерзкого вызова своих врагов. Она не могла отказаться от лучших заветов своей истории. Она не могла перестать быть Великой Россией… Было ясно, что для нас не вступиться в дело – значило было не только отказаться от вековой роли России как защитницы балканских народов, но и признать, что воля Австрии и стоящей за ее спиной Германии для Европы есть закон… Мы знаем, что на нашем пути могут быть тяжелые испытания; они уже учитываются нашими врагами. Не зная России и презрев ее историю, они рассчитывают на возможность малодушия с нашей стороны. Но Бог, не оставивший Россию в самые тяжелые годины ее истории, не покинет и теперь нашу родину, которая вся сплотилась вокруг своего царя в общем чувстве любви и самопожертвования!

Депутаты приветствовали его слова продолжительными рукоплесканиями и криками:

– Браво! Верно!

Даже такой мудрый человек, как религиозный философ Николай Александрович Бердяев, оптимистично смотрел на начавшуюся войну: «Война может принести России великие блага, не материальные только, но и духовные. Она пробуждает глубокое чувство народного национального единства, преодолевает внутренний раздор и вражду… Россия станет окончательно Европой, и именно тогда она будет духовно самобытной и духовно независимой».

Среди тех немногих, кто решительно был против войны, – Григорий Распутин.

«Отвращение отца к войне, – рассказывала Матрена Распутина, – было результатом нескольких причин: во-первых, страх войны и ее жестокости, жалость к ее неисчислимым жертвам и сомнения относительно результата такой бессмысленной резни… Во-вторых, его ненависть к войне исходила из дара ясновидения. Он предвидел внутренний переворот, который будет неизбежным результатом ряда перемен, влекущих за собой коллапс».

Николаю II сильно не понравилось, что Григорий Распутин высказался против войны.

«Это был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу, – вспоминала Матрена Распутина. – Папа был уже не тот, что прежде. Его выздоровление от раны затянулось – я уверена, что виной тут был удар, нанесенный царем. Иногда чувствовалось, что отец не хочет выздоравливать. Я также уверена, что рана от слов царя оказалась глубже, чем от ножа».

Глупость или измена?

Неудачи 1915 года заставили императора сместить с поста главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и принять его обязанности на себя, хотя многие министры считали это опасным шагом. Николай II переехал в Могилев, где с начала августа 1915 года находилась Ставка. И словно отсоединился не только от интриг и сплетен двора, но и от реальных проблем государства.

«В Ставке, в уединении Могилева, – рассказывал депутат Думы Павел Николаевич Милюков, – рабочий день императора сложился однообразно и спокойно. В десять утра он шел к начальнику штаба генералу Алексееву и оставался там до одиннадцати. Алексеев осведомлял его по большой стенной карте при помощи флажков о перемещениях войск за сутки и излагал свои соображения насчет дальнейших действий. К завтраку доклад кончался».

А в отсутствие самодержца в петроградских салонах только и говорили что о любовном треугольнике – Николай, Александра и Григорий. Тривиальная история: русская императрица из немецких принцесс увлеклась занятным русским мужиком, которого сегодня окрестили бы «сексуальным террористом». В высшем обществе с придыханием рассказывали о его уникальных мужских дарованиях.

Император – в Ставке Верховного главнокомандования, в Могилеве, а императрица устраивает себе тайные свидания в домике своей доверенной фрейлины Анны Вырубовой в Царском Селе! Но хуже того, в разгар войны все вспомнили, что императрица – немка. Ей немецкая кровь дороже русской! Жена председателя Государственной думы всерьез рассказывала, что императрица лично приказывает командирам воинских частей не трогать немецких шпионов. Все это было своего рода помешательством, если не глупостью.

Пошли разговоры о супружеской измене императрицы и в народе. Депутат Думы Василий Васильевич Шульгин вспоминал, что, когда в кинотеатрах показывали фронтовую хронику и царь возлагал на себя Георгиевский крест, неизменно звучала язвительная реплика:

– Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием.

«Царица никому не нравилась и тогда, давно, когда была юной невестой наследника, – писала ядовитая на язык писательница Зинаида Николаевна Гиппиус. – Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими поджатыми губами. Не нравилась немецкая, угловатая рослость».

И в царской семье Александру Федоровну, мягко говоря, не жаловали.

«Удивительно, как непопулярна бедная Аликс, – констатировал великий князь Андрей Владимирович. – Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатиях к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно, в чем ее можно упрекнуть, – это что она не сумела быть популярной».

Слухи о немецком заговоре в дворцовых кругах подорвали не только репутацию императора, но и боевой дух вооруженных сил.

С лета 1914 и до осени 1917 года всего было мобилизовано почти 16 миллионов человек. Из них 13 миллионов, то есть подавляющее большинство, были крестьянами, которые не очень понимали, за что они должны воевать.

Армия несла серьезные потери. Погибли в боях, умерли от ран и болезней, пропали без вести около трех с половиной миллионов человек.

Николай II вступил в войну, руководствуясь сложными геостратегическими расчетами, а его солдаты, вчерашние крестьяне, думали о другом: передадут после войны крестьянам землю или нет? Никакие другие ценности, кроме земли, для крестьянина не имели значения. А из дома солдаты получали письма, в которых родители и жены жаловались на дороговизну, реквизиции хлеба, проводившиеся царским правительством, на то, что без мужчины невозможно прокормить семью.

И вот результат: в феврале 1917 года никто в вооруженных силах России и пальцем не пошевелил, чтобы спасти монархию. Сразу после революции начался саботаж войны, солдаты требовали мира любой ценой. Саботаж выражался в разных формах, в том числе в дезертирстве, в чрезвычайно медленном передвижении частей, в постоянном требовании сменить фронтовые части и отвести их в тыл на отдых.

После первой революции Россия перестала быть самодержавной. Итогом революции стал компромисс между обществом и Санкт-Петербургом: общество отказалось от радикальных лозунгов, власть поступилась своими привилегиями. Говорить о конституционной монархии не принято, но император добровольно поступился своими полномочиями и прерогативами. Под влиянием советской историографии мы недооценивали эти перемены.

Законодательная система гарантировала права и свободы подданных, и даже император не мог нарушить закон. Правительство вынуждено было добиваться одобрения своим действиям у депутатов, и далеко не всегда это получалось.

Политическую полицию, охранное отделение, поставили в определенные рамки. Вот почему множество революционеров, злейших врагов монархии, избежали преследований, преспокойно уехали за границу.

Находящиеся в оппозиции партии резко выступали против существующей власти, и правительство ничего не могло с ними сделать. Выборы в Государственную думу наделяли депутатскими мандатами весьма радикально настроенных оппозиционеров. С думской трибуны они говорили все, что считали нужным. Выступления депутатов печатались в газетах без цензуры – таков был закон.

В принципе формировалась демократическая система разделения властей. Но война прервала нормальное течение жизни. Так или иначе страдали все – от высших классов до низших.

Начался поиск виновных. Кто-то должен был ответить за всеобщее неудобство, за плохие новости, поступающие каждый день.

Политический истеблишмент считал, что ему недостает власти: император мешает. И вину за все неудачи – на фронтах и в тылу, в том числе собственные, рожденные нераспорядительностью и неумелостью, переваливали на Николая и Александру.

Боевые действия в 1914 году проходили с переменным успехом. В августе русские войска перешли границу и начали наступление на Восточную Пруссию. Это заставило немецкое командование изменить свои планы и бросить против русских войск дополнительные силы.

«Вторжение в Восточную Пруссию было не только нашей обязанностью, но и диктовалось нам инстинктом самосохранения, – писал выдающийся военный теоретик генерал-майор царской армии Александр Андреевич Свечин. – Германия поворачивалась к нам, с началом войны, спиной. Мы должны были напрячь свои силы, чтобы больно ее укусить и помнить при этом, что чем больнее наш укус, тем скорее ее руки выпустят схваченную за горло Францию и кулаки ее обрушатся на нас».

Но судьба вступивших в Пруссию войск сложилась крайне неудачно. Командование двух русских армий действовало неумело, чем воспользовался противник. Противостоявшую им 8-ю немецкую армию возглавил Пауль фон Гинденбург, начальником штаба к нему прибыл Эрих фон Людендорф. Им отводилась второстепенная роль в войне, они должны были всего лишь сковать русские силы, пока основная часть кайзеровской армии сокрушит Францию.

Но именно здесь, в Пруссии, взошла их военная звезда.

1-я армия генерала Павла Карловича Ренненкампфа, чтобы не попасть в окружение, отошла. 2-я армия генерала Александра Васильевича Самсонова потерпела поражение. Два корпуса были окружены. Многие солдаты и офицеры попали в плен. При выходе из окружения генерал Самсонов погиб. Считается, что покончил с собой.

«В первых сражениях, – отмечает Александр Иванович Калистратов, профессор кафедры оперативного искусства Общевойсковой академии Вооруженных сил России (Военная мысль. 2009. № 4), – горько обозначились главные несчастья России: всеобщая культурная отсталость, отсутствие координации, хладнокровного рационализма, научного подхода к делу, недооценка роли техники в борьбе. Высшее командование показало полную неподготовленность к управлению большими воинскими формированиями, непонимание самой техники управления, косность оперативной мысли».

Немцы назвали это сражение битвой при Танненберге. После Первой мировой, в 1927 году, там воздвигли помпезный мемориал в честь победы над русскими войсками в 1914 году. На открытие приехали Гинденбург и Людендорф. Здесь же 7 августа 1934 года похоронили Гинденбурга. В январе 1945 года немецкие саперы взорвали мемориал. Останки бывшего президента увезли в Германию. Ныне это польская территория.

Зато попытки немцев взять Варшаву и Лодзь успехом не увенчались.

Потери русской армии в первый год войны были значительными. Но стратегически немцы ничего не добились. Им пришлось ослабить нажим на Францию и перебросить войска с Западного на Восточный фронт, чтобы поддержать терпевшего неудачи австрийского союзника.

Одновременно в 1914-м развернулась битва за Галицию. Юго-Западный фронт под командованием генерала Николая Иудовича Иванова сломил сопротивление австрийцев, которые, понеся большие потери, отступили, очистив Восточную Галицию. Фактически австро-венгерская армия была обескровлена и начала терять обороноспособность (см.: Военноисторический журнал. 2014. № 9). Немцам пришлось перебросить свои части на австрийский фронт.

В январе 1915 года в дипломатической канцелярии при Ставке составили меморандум: «Основной политической задачей при проведении нашей новой границы на австро-венгерской территории должно быть присоединение к Российской империи исконных русских земель: Галичины, Угорской Руси и Русской Буковины. Такое присоединение – не простое приобретение новых областей. Оно полно великого исторического смысла, является завершением нашим верховным вождем начатого еще при московских князьях великого дела собирания Руси».

В 1915 году германское командование вознамерилось разгромить русскую армию и вывести Россию из игры. В начале года русская армия успешно сопротивлялась и в Восточной Пруссии, и в Карпатах. В марте русские войска даже взяли австрийскую крепость Перемышль.

Но в конце весны, сосредоточив большие силы, германская армия перешла в новое наступление. А российская армия остро ощутила нехватку снарядов и патронов. Предвоенные нормы расхода боеприпасов оказались далеки от реальности Великой войны. Никто не ожидал столь продолжительных боевых действий, думали, что за полгода все закончится. Немецкое наступление продолжалось и летом. Русские войска оставили Галицию. Территорию Польши, входившей в состав Российской империи, оккупировали немецкие и австрийские войска.

Германские генералы выиграли несколько сражений подряд. Но опять же стратегической цели не добились – Россия не была разгромлена и не собиралась просить о мире.

Император принял на себя командование. Заменил и начальника штаба – вместо Янушкевича взял генерала Михаила Васильевича Алексеева.

«Прощаясь с работниками штаба перед отъездом на Кавказ, – писал генерал-лейтенант Александр Александрович Самойло, – Янушкевич чистосердечно и справедливо признался в своей вине за наши военные неудачи первого года войны».

Центр жизни страны переместился в Могилев. Правительство оставалось в Петрограде, но высокопоставленные чиновники постоянно путешествовали в Ставку. На вокзале министра ожидал фельдъегерь, сообщал, на какой час назначен доклад императору, и на автомобиле вез в губернаторский дом.

Вечером в губернаторском доме собирались великие князья, генералы и чины царской свиты, иностранные военные агенты, приглашенные к высочайшему столу. Летом стол накрывали в палатке в саду губернаторского дома. Когда все были в сборе, появлялся государь в сопровождении наследника-цесаревича. После обеда обходил присутствовавших, разговаривал с ними, а затем уходил в свой кабинет.

Из всего его окружения только новый начальник штаба генерал Алексеев никогда не оставался к обеду, так как с самого начала просил его величество уволить его от обедов и завтраков, сославшись на недостаток времени.

Новые люди в Ставке изменили ситуацию на фронте.

Летом 1916 года Юго-Западный фронт начал успешную операцию, которая позволила нанести серьезный удар по австрийским и немецким войскам. Операцию стали именовать Брусиловским прорывом, потому что на посту командующего фронтом генерала Иванова сменил генерал Брусилов. На Кавказском фронте, которым умело командовал генерал Николай Николаевич Юденич, русские войска взяли города Эрзурум и Трапезунд.

В 1916 году Россия согласилась еще и напрямую помочь изнемогающей Франции. Из Парижа прибыли министр юстиции Рене Вивиани и министр вооружений Альбер Тома. 28 апреля в Могилеве они подписали соглашение об отправке русских войск во Францию. Император откликнулся на просьбу Парижа компенсировать потери французских войск в боях с немцами. Россия отправила во Францию 40 тысяч солдат – четыре бригады.

Среди тех, кого послали воевать на Западный фронт Первой мировой, был будущий министр обороны СССР маршал Родион Яковлевич Малиновский.

Он очень рано ушел на войну. Когда в 1914 году с одним из эшелонов Малиновский отправился на фронт, ему было всего шестнадцать лет. Будущего маршала зачислили в пулеметную команду Елисаветградского пехотного полка. Солдатом он оказался умелым. Получил Георгиевский крест и был зачислен в 1-ю Особую бригаду, куда отбирали физически подготовленных и грамотных солдат, только православных. Особую бригаду отправили во Францию.

Российских солдат французы принимали с почетом и уважением, благодарили и обильно награждали. Пока в России не грянула Февральская революция. Среди русских солдат начались разброд и шатания. Жорж Клемансо распорядился так. Тех, кто вообще ничего не желал делать, отправили в Алжир, где они оказались на положении осужденных преступников. Тех, кто был готов хотя бы работать, свели в трудовые батальоны. А из тех, кто изъявил желание сражаться с немцами, в декабре 1917 года сформировали русский легион. Ефрейтор пулеметной роты Малиновский предпочел воевать. Годы во Франции не были худшими в его жизни.

Малиновский вернулся на родину только после окончания Первой мировой. В начале октября 1919 года он сошел с французского судна во Владивостоке. Часть Сибири еще находилась под властью адмирала Александра Васильевича Колчака, но его войска отступали под напором Красной армии.

Малиновский ловко избежал мобилизации в колчаковскую армию. Он больше не хотел воевать, но случайно попал в руки наступавших красноармейцев. В нем заподозрили бывшего офицера, хотели расстрелять, потом все-таки отвели в штаб. Родион Яковлевич понял, что единственный выход – вступить добровольцем в Красную армию. Ему повезло. Боевые действия уже заканчивались. Он счастливо избежал участия в Гражданской войне, чем коллеги-маршалы всегда будут укорять его: «Мы тут революцию делали, с белыми рубились, а ты во Франции отсиживался и на родину не торопился».

Но мы слишком забежали вперед.

Неудачи пятнадцатого года общество восприняло крайне болезненно, что породило слухи о немецком заговоре.

«В обществе только и было разговоров что о влиянии темных сил, – писал председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко. – Определенно и открыто говорилось, что от этих «темных сил», действующих через Распутина, зависят все назначения как министров, так и должностных лиц… Роковое слово «измена» сначала шепотом, тайно, а потом явно и громко пронеслось над страной».

«Ходили чудовищные слухи об измене генералов, – вспоминал певец Александр Вертинский, – о гибели безоружных, полуголых солдат, о поставках гнилого товара армии, о взятках интендантов. Страна дрожала как от озноба, сжигаемая внутренним огнем».

Верховное командование возложило вину на генерала Владимира Александровича Сухомлинова, который за пять лет до войны стал военным министром. Императрица Александра Федоровна писала мужу: «Ярость офицеров против Сухомлинова безмерна. Они ненавидят самое его имя и жаждут, чтобы его прогнали. Это авантюристка-жена совершенно разрушила его репутацию. Он страдает из-за ее взяточничества. Говорят, что это его вина, что нет снарядов».

О своем увольнении военный министр Сухомлинов узнал из письма императора, доставленного фельдъегерем: «После долгого раздумывания я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют в настоящее время вашего ухода. Беспристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников».

Сухомлинов считал, что стал жертвой интриг Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, с которым не ладил. Министр вообще считал, что обилие великих князей, занимающих высшие посты в вооруженных силах, только мешает фронту: «Стратегические эксперименты великого князя стоили нам трех армий, но господа взяли на себя труд все несчастие объяснить недостатком боевого снабжения. Этого обвинения было достаточно для того, чтобы убедить государя в необходимости меня уволить, но боевую славу великого князя спасти этим не удалось».

Против Сухомлинова уже возбудили уголовное дело. На него возложили вину не только за неподготовленность армии к войне. Бывшего министра подозревали в государственной измене.

«Ведущий это дело судья однажды с триумфом показал мне письмо, которое он охарактеризовал как «убедительное доказательство» вины Сухомлинова, – вспоминал директор Департамента полиции Васильев. – Это было адресованное жене военного министра письмо из Карлсбада, написанное австрийским купцом Александром Альтшиллером. Альтшиллер писал, что в Карлсбаде идет дождь, дороги ужасные, и поэтому о долгих прогулках не может идти речи. Когда я изумленно спросил судью, каким образом такое письмо может служить доказательством вины Сухомлинова, он отвечал, что эти слова имеют скрытый смысл, дождь и плохие дороги означают что-то совсем иное…»

Но общественному мнению и не надо было ничего доказывать. Бывшего министра и его третью жену Екатерину Викторовну обвинили в государственной измене и отправили в Петропавловскую крепость.

Жертвой шпиономании стала и российская императрица Александра Федоровна, Аликс, урожденная Алиса Гессен-Дармштадтская.

«Молва все неудачи приписывает государыне, – писала современница. – Волосы дыбом встают: в чем только ее не обвиняют, каждый слой общества со своей точки зрения, но общий, дружный порыв – нелюбовь и недоверие».

Цензура только вредила императорскому дому. Люди исходили из того, что правды в газетах не напишут, и принимали на веру самые невероятные вымыслы. Рассказывали, будто цены растут оттого, что императрица эшелонами отправляет хлеб и сахар своим любимым немцам, а немецких шпионов по приказу императрицы отпускают на свободу.

Французский посол в России Морис Палеолог, считавший себя осведомленным человеком, был уверен: «Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным».

Конечно же Григорий Ефимович Распутин был, говоря современным языком, мастером пиара и самопиара! Он так убедительно рассказывал о том, как вершит судьбой России, что ему поверили и за это убили.

Но ведь ничего из того, что он рассказывал о себе и что о нем говорили другие, не было!

Для высшего общества он был столь же экзотической фигурой, как Сергей Есенин для богемы и художественной интеллигенции. От них ждали выкрутасов и здоровой мужской силы. Рассказы о Распутине передавались из уст в уста и очень нравились. Ему приписывают «грубую чувственность, животное, звериное сладострастие», а также страсть к «ничем не ограниченным половым излишествам». Похоже, всё это, ставшее сюжетом занимательных боевиков, – выдумка и к реальности отношения не имеет.

«Детальный анализ сохранившихся свидетельств, – считает автор книги о Распутине историк Даниил Александрович Коцюбинский, – не оставляет сомнений: реальный Григорий Распутин был человеком с резко сниженной сексуальной потенцией, вся модель поведения которого была построена так, чтобы максимально закамуфлировать этот изъян, тем более нетерпимый для истероида, жаждущего тотальной и немедленной любви к себе со стороны всех и вся».

Не описание ли это скорее самого тогдашнего общества, жаждавшего любви, но не имевшего для этого никаких оснований?

В чем только не обвиняли императрицу! В том, что она была германская шпионка. Что у нее был роман с Распутиным и одновременно с собственной фрейлиной Вырубовой. Что она пустила старца в спальню великих княжон. Что отравила собственного сына, и поэтому цесаревич Алексей так часто болеет. Что она вознамерилась свергнуть мужа, занять трон и сама править Россией…

И все эти небылицы изо дня в день повторяли самые разные люди! Происходило унижение власти.

«Даже штабные генералы и гвардейские офицеры передавали невероятные слухи, – отмечает историк Борис Иванович Колоницкий. – В дни приезда царицы в Ставку принимались особые меры безопасности: от нее прятали секретные документы – утверждали, что после каждого такого визита русская армия терпела поражения. Генерал Алексеев заявил, что у царицы находилась секретная карта, которая должна была существовать лишь в двух экземплярах – у него и у императора. Утверждали, что в Царском Селе находилась радиотелеграфная станция, передающая сообщения в Германию».

Важно отметить, что эти настроения охватили генералитет, считавшийся опорой монархии!

Один из царских генералов записал в дневнике: «Есть слух, будто из Царскосельского дворца от государыни шел кабель для разговоров с Берлином, по которому Вильгельм узнавал буквально все наши тайны. Страшно подумать о том, что это может быть правда, – ведь какими жертвами платил народ за подобное предательство».

Для человека, дослужившегося до генеральского звания, предположение фантасмагорическое. Телефонный кабель – вещь вполне реальная. Если он проложен, его можно обнаружить. Как и сам аппарат. Это же не нынешние мобильные телефоны, которые умещаются в кармане. Разговаривали в ту пору через телефонистов, так что в такие переговоры в любом случае посвящалось бы немалое число людей…

После начала войны императрица занялась формированием санитарных поездов и созданием госпиталей.

«Царица с самого начала посвятила себя заботе о раненых, – рассказывал современник, – и решила, что великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна должны помогать ей в этом деле. Все трое прошли курсы подготовки медицинских сестер и ежедневно по нескольку часов в день ухаживали за ранеными, которых направляли в Царское Село».

Казалось бы, в высшей степени патриотическое и благородное поведение. Британская королева заслужила уважение своих подданных, делая то же самое. Но в России утрачено доверие между различными классами общества, и решительно ничто не в состоянии изменить мнение об императрице!

«Появились открытки с фотографией царицы, ассистирующей хирургу во время операции, – пишет Борис Колоницкий. – Но, вопреки ожиданиям, и это вызывало осуждение. Считалось непристойным, что девушки ухаживают за обнаженными мужчинами. В глазах многих монархистов царица, «обмывая ноги солдатам», теряла царственность».

Царица и две старшие дочери почти всегда ходили в форме сестер милосердия.

«А для русских солдат медицинская сестра стала символом разврата, «тылового свинства», – отмечает Колоницкий. – В некоторых госпиталях на глазах солдат разыгрывались оргии с участием «сестер утешения» и «кузин милосердия». Профессиональные проститутки, подражая моде высшего света, использовали форму Красного Креста».

Роковое слово «измена» сначала шепотом, тайно, а потом явно и громко пронеслось над страной. И в Государственной думе 1 ноября 1916 года депутат от партии кадетов Павел Милюков каждый пункт обвинений царскому правительству заканчивал словами: «Что это – глупость или измена?» Эта фраза словно молотом била по голове.

Заметим: никто не преследовал Милюкова, который в разгар войны предъявил власти такие обвинения. Ни император, ни императрица, ни правительство! Закон не позволял репрессировать депутата за его речь. Незаконными методами император не пользовался. Так что Милюков мог ничего не опасаться. А ведь у него не было и не могло быть никаких доказательств. Он знал, что произносит чисто пропагандистскую речь. Обвинять царицу в прогерманских симпатиях было нелепо, а подозревать в измене – глупо.

«Я утверждаю, что не было ни одной более русской женщины, чем была ее величество, – писала после революции Татьяна Боткина, дочь императорского лейб-медика. – Глубоко православная, она никогда и не была немкой иначе, как по рождению. Воспитание, полученное ее величеством, было чисто английского характера. При дворе знали, как мало у ее величества общего с ее немецкими родственниками, которых она очень редко видела, а некоторых, например дядю – императора Вильгельма, прямо не любила, считая его фальшивым человеком».

Британский посол в России Джордж Бьюкенен жаловался императору, что в правительство назначаются люди с явными прогерманскими настроениями. Николай II, болезненно воспринимавший слова о чуждом влиянии на него, ответил раздраженно:

– Вы, по-видимому, думаете, что я пользуюсь чьими-то советами при выборе моих министров. Вы ошибаетесь: я один их выбираю…

Император не лукавил. Он был крайне упрям и назначал только тех, кому доверял.

«У императора не было личного секретаря, – вспоминал начальник его канцелярии. – Он так ревниво относился к своим исключительным правам, что собственноручно запечатывал конверты с собственными повелениями. Секретарь мог превысить свои полномочия: навязывать свои идеи, пытаться влиять на государя. Влиять на человека, который не хотел советоваться ни с кем, кроме своей совести. Даже мысль об этом могла повергнуть Николая II в ужас!»

Принимая посетителя, император курил и предлагал закурить собеседнику. Он выделял тех, кто изъяснялся просто и ясно, не выносил заумных речей.

«Перед тем как выслушать министра, – вспоминал чиновник императорского двора, – он брал в руки его отчет, просматривал несколько первых строк, чтобы понять, о чем идет речь, а затем внимательно читал последние абзацы, в которых министр излагал свои выводы и предложения».

Он не вступал в спор. Не выходил из себя. Говорил ровно и вежливо. Выслушав и задав все вопросы, Николай, как правило, подходил к окну и произносил какую-нибудь нейтральную фразу. Это был знак – аудиенция окончена. Часто министр, вполне довольный аудиенцией, уходил, думая, что ему удалось убедить царя. Но он ошибался. На следующий день министр получал уведомление об отставке.

Скажем, разговоры об отставке министра иностранных дел пошли еще осенью 1915 года. Об этом стали писать газеты.

Пошли разговоры об отставке Сазонова и в прессе. Министр пошел ва-банк. Во время доклада, сославшись на эти слухи, поинтересовался, когда именно ему ждать отставки.

«Государь император с крайним удивлением самым решительным образом опроверг существование даже мысли о них, – записано в дневнике МИД. – Его величество не скрыл своего раздражения по поводу постоянно возникающих в Петрограде всякого рода ложных слухов и прибавил:

– Слава богу, я живу на Ставке, куда весь этот вздор не доходит.

Государь распространился насчет невозможности в настоящую минуту даже говорить о смене министра иностранных дел. Кроме того, он выказал себя особенно милостивым лично по отношению к С.Д. Сазонову».

А летом 1916 года император все-таки уволил министра иностранных дел.

После смерти Распутина, рассказывал директор Департамента полиции Алексей Васильев, «я поручил провести обыск его квартиры и сразу же изъять все компрометирующие материалы… Но никакой компрометирующей Распутина корреспонденции, никаких писем к нему от царицы не было. Я также провел расследование, чтобы узнать, не хранил ли Распутин такие документы, а также деньги или драгоценности в банке. И это был миф».

Просто были люди, которые завидовали положению Распутина у трона, были те, кто использовал его в своих политических целях, и те, кто его ненавидел. Они убили Распутина. Эта история получила грандиозный резонанс! Тем самым они расшатали трон. Монархия рухнула, большевики пришли к власти, началась Гражданская война, и Россия умылась кровью.

Уинстон Черчилль писал после Первой мировой войны:

«Царский строй принято считать прогнившей, ни на что не годной тиранией. Но анализ тридцати месяцев войны с Германией и Австрией опровергает эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по тем ударам, под которыми она устояла, по бедствиям, которые она вынесла, по неисчерпаемой мощи, которую она развила, и по способности восстанавливать силы, которую она проявила.

Бремя решений лежало на Николае II. Давать ответы приходилось ему: воевать или не воевать, идти в наступление или отступить, согласиться на демократизацию или держаться твердо, уйти или устоять – вот поля сражений Николая II.

Самоотверженный порыв русских армий, спасших Париж в 1914 году, преодоление мучительного отступления, медленное восстановление сил, брусиловские победы, вступление российской армии в кампанию 1917 года непобедимой и более сильной, чем когда-либо. Разве во всем этом не было его заслуги? Несмотря на ошибки, большие и страшные, он решил войну в пользу России».

2 декабря 1916 года в Государственной думе выступал новый министр иностранных дел Николай Николаевич Покровский:

– Изверившись в возможность пробить брешь в нашем незыблемом союзе, Германия выступает с официальным предложением начать мирные переговоры. В своем непонимании истинного духа, одушевляющего Россию, наши враги льстят себя тщетной надеждой, что у нас найдутся малодушные люди, которые хотя на минуту дадут себя обмануть лживыми предложениями. Этому не бывать. Сердце не дрогнет ни у одного русского. Напротив, с еще большим единением соберется вся Русь и станет стеной кругом своего верховного вождя, с начала войны провозгласившего, что он не заключит мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей.

Через три месяца и армия, и страна отвернутся от своего верховного вождя.

Николай и Александра. Любовь и революция

«Мой любимый! – писала последняя русская императрица Александра Федоровна своему единственному мужчине и мужу – императору Николаю II. – Какую глубокую радость сегодня утром доставило мне твое письмо. От всего сердца благодарю тебя за него. Да, милый, действительно, это расставание было одним из самых тяжелых, но каждый день снова приближает нашу встречу».

Письма императрица нумеровала. Набралось их очень много. Ее ласковые слова – вовсе не заученные формулы, каким обучали барышень, дабы они производили хорошее впечатление, а свидетельство искренних чувств и подлинной страсти. Ее письма – это настоящая история любви.

Николай и Александра родили пятерых детей и не утратили нежных чувств друг к другу. Этот брак точно был заключен на небесах. Его не назовешь династическим в прямом смысле этого слова. Его родители возражали против этого брака, а он настоял! Николай любил Александру.

Судьба последнего российского императора и его несчастной семьи сложилась трагически, но до самой последней минуты его жена была рядом с ним. И не по принуждению, а по желанию. Она всегда мечтала быть со своим любимым:

«Твои дорогие письма и телеграммы я положила на твою кровать, так что, когда я ночью просыпаюсь, могу потрогать что-то твое. Только подумайте, как говорит эта замужняя старушка – как выразились бы многие, «старомодно». Но чем бы была жизнь без любви, что бы стало с твоей женушкой без тебя? Ты мой любимый, мое сокровище, радость моего сердца. Чтобы дети не шумели, я с ними играю: они что-то задумывают, а я отгадываю.

Сейчас до свидания.

Да благословит и хранит тебя Бог.

Крепко целую, милый, твоя нежно любящая и преданная женушка, Аликс».

Николай был предан семье и стране. Он верил в то, что ниспослан свыше, дабы управлять Россией, и исполнял свой долг так, как он понимал предназначенную ему миссию. На военных маневрах командир одного полка попросил разрешения зачислить императора почетным солдатом в первое отделение своей части. Николай взял военный билет и в графе «срок службы» написал: «До гробовой доски».

Великое герцогство Гессен-Дармштадтское больше не существует. Но в нашей исторической памяти оно осталось по крайней мере потому, что дочь великого герцога вышла замуж за наследника российского престола цесаревича Николая.

Почему ему подобрали невесту-немку? Такова была традиция Романовых. Первым немецкую принцессу сосватал сыну Петр Великий. Гессенская династия – не чужая для Романовых. Принцесса Вильгельмина-Луиза вышла замуж за будущего императора Павла I, Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария – за императора Александра II. Принцесса Елизавета (ее обычно называли Эллой) стала женой великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы.

Цесаревичу Николаю предлагали разных невест – и прусскую принцессу, и французскую. Но единожды увидев юную девушку, которую в своем кругу называли просто Аликс, он влюбился в нее.

В шесть лет девочка осталась без матери и, возможно, оттого так дорожила семьей. Она была наделена твердым характером и не испытывала склонности к компромиссам. Ей, пожалуй, сильно не хватало умения пошутить.

Ради брака с наследником российского престола она перешла в православие. Но не сумела столь же легко и непринужденно войти в русское общество. Петербургскому двору и аристократии она решительно не понравилась. Она это сознавала: «Я не могу блистать в обществе, я не обладаю ни легкостью, ни остроумием, столь необходимыми для этого. Я люблю духовное содержание жизни, и это притягивает меня с огромной силой».

Но она была преданной женой. Писала уехавшему из Петербурга мужу: «Ночью мне было так одиноко, и каждый раз, когда я просыпалась и протягивала руку, я касалась холодной подушки вместо дорогой теплой руки… Мне было так тяжело видеть, как ты уезжаешь один в это грустное путешествие. У меня сердце болит за тебя, и я знаю, как тяжело тебе будет ночью – если бы я могла, я полетела бы к тебе, обняла, покрыла поцелуями и говорила тебе о моей великой любви, которая возрастает с каждым днем и наполняет всю мою жизнь».

Повседневная жизнь императора проистекала так же плавно и размеренно, как у его отца, деда, да, пожалуй, и вообще почти у всех Романовых, правивших Россией с тех пор, как в 1613 году Великий Земский собор избрал царем и великим князем всея Руси 16-летнего боярина Михаила Федоровича, «ближайшего по крови к угасшему царственному роду Рюрика и Владимира Святого».

«Первый завтрак, – вспоминал начальник канцелярии Министерства императорского двора генерал-лейтенант Александр Александрович Мосолов, – состоял из чая, кофе или шоколада. Приносились также масло и хлеб – домашней выпечки. Можно было заказать ветчину, яйца и бекон. Потом приносились калачи, завернутыми в горячую салфетку.

Завтрак подавали в полдень. Все должны были являться в столовую за пять минут до начала завтрака. Император входил, приветствовал собравшихся и направлялся к столу с закусками, где каждый накладывал себе то, что хотел. На закуску подавали красную икру, копченую рыбу, селедку и маленькие сэндвичи. В закуску включались два или три горячих блюда: сосиски в томатном соусе, горячая ветчина, драгомировская каша.

Подавали две перемены – одну из яиц и рыбы и другую из белого или красного мяса. Тот, кто имел хороший аппетит, мог попробовать четыре различных рыбы. Вторая перемена включала в себя овощи. Завтрак заканчивался компотом из фруктов и сыром.

Обедали в восемь часов. Обед начинался с супа с валованами, пирожками или небольшими гренками с сыром. Потом шла рыба, мясо (птица или дичь), овощи и десерт, за которым приносили фрукты и кофе. Подавались вина разных сортов, с кофе – ликеры».

Вечерами Николай развлекался игрой в карты или в домино. Императрица под настроение могла что-нибудь спеть. Но все чаще она плохо себя чувствовала. Обедала в одиночестве или с мужем, «одни вместе», как записывали в камер-фурьерском журнале.

Чем болела последняя русская императрица?

«Александра Федоровна страдала невралгией лицевого нерва и воспалением пояснично-крестцового нерва, – пишет знаток медицинской истории Романовых Аркадий Иванович Танаков. – По заключению немецких врачей, у Алисы был «ишиас» (люмбаго) – заболевание, которое проявляется болями в поясничной области при перенапряжении, охлаждении, после неловкого движения. Человек становится беспомощным, так как любое движение усиливает боль. В основе заболевания, как правило, остеохондроз».

Особенно тяжело ей было выстаивать длительные дворцовые церемонии и церковные службы. Она опиралась на трость. Когда ей становилось совсем невмоготу, садилась в коляску. Николай II писал матери: «Аликс чувствует себя, в общем, хорошо, но не может ходить, потому что сейчас же начинается боль; по залам она ездит в кресле». Британские родственники прислали Александре Федоровне невиданный в России четырехместный электромобиль, в котором она ездила по парку.

Александра Федоровна страдала аллергией на цветочные запахи, из-за чего в царских резиденциях и в Ливадии культивировались только сорта роз без запаха. И еще: императрица совершенно не могла находиться в теплых помещениях, высокая температура была для нее пыткой. В ее апартаментах поддерживалась очень низкая температура, что превращалось в настоящее испытание для придворных.

Здоровье императрицы с годами ухудшалось. Она страдала от ревматизма, мучилась из-за плохих зубов. Беспокоило сердце. Близкая к ней фрейлина Анна Александровна Вырубова записывала: «Все чаще и чаще повторялись сердечные приступы, но она их скрывала и была недовольна, когда я замечала ей, что у нее постоянно синеют руки, и она задыхается».

Французский посол в России Морис Палеолог наблюдал Александру Федоровну во время торжественного обеда: «Ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы. До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина, видимо, борется с истерическим припадком».

Некоторые врачи полагали, что ее недуги носят психосоматический характер. Можно предположить, что это симптомы ранних климактерических расстройств – после стольких беременностей. Сознавая свой долг перед русской короной, она рожала, чтобы Россия не осталась без наследника престола.

Она страдала мигренью. И у нее резко ухудшилось зрение. Ей прописали очки. Она их стеснялась, носила только в кругу семьи. Александра Федоровна жаловалась мужу: «Я-то сама думаю, что глаза слабеют оттого, что я много плачу. И от многих непролитых слез, которые наполняют глаза».

Если бы Николай Александрович Романов родился в среде простых смертных, то прожил бы жизнь, полную гармонии, поощряемый начальством и уважаемый окружающими, писал один из его близких родственников; если бы Николай II дал волю своим естественным наклонностям, то, вероятно, предпочел бы заниматься цветоводством, а царские обязанности переложил на другие плечи…

Как характерно это отношение к последнему императору! Свысока, почти презрительно. О любви к цветам сказано с откровенной издевкой. Николай очень любил армию, спорт, автомобили. На кадрах кинохроники и на фотографиях Николай запечатлен в полковничьем мундире. Отец, Александр III, назначил его командиром батальона лейб-гвардии Преображенского полка. Произвести в генералы не успел. А сам Николай, став императором, не захотел сам себя сделать генералом. Так и остался в сравнительно скромном чине.

Он не был знатоком финансов и экономики. Никогда не держал в руках денег.

– Это большой пробел в моем образовании, – говорил Николай. – Я не знаю цены вещам. Я никогда ни за что сам не платил.

Когда Николай вступил на престол, годовой доход жителя Российской империи был в среднем в три раза меньше дохода немца, в четыре раза меньше дохода француза, в пять раз меньше дохода англичанина и в шесть раз меньше дохода гражданина Соединенных Штатов. Император принял государство отнюдь не счастливым и процветающим.

Но Россия вступила в период модернизации, который сулил быстрый рост. Столыпинская аграрная реформа ускорила темпы экономических и социальных перемен. Рос национальный доход. Успешно развивалось сельское хозяйство – можно говорить о настоящем буме. Обретение основной массой населения страны – крестьянством – свободы и собственности открывало возможность самореализации, успеха, рождало уверенность в себе, в своих силах. Вот важная деталь: перед войной росли доходы среднего сословия, это видно по цифрам прироста банковских вкладов, что одновременно свидетельствовало о доверии к финансовой системе государства.

На свое царское служение Николай II смотрел как на тяжкий крест. В его устах слова «наша матушка Россия» не были пустым звуком. И жена стала для него опорой. Принцесса Алиса Гессен-Дармштадтская влюбилась в Николая с первого взгляда еще подростком. Приехав к жениху в Ливадию, принцесса Алиса записала ему в дневник: «Не позволяй другим быть первыми и обходить тебя. Ты – дорогой сын твоего отца, и у тебя должны спрашивать и тебе говорить обо всем. Прояви свою личную волю и не позволяй другим забывать, кто ты».

После стольких лет совместной жизни они на многое смотрели одними глазами.

Современники полагали, что император был подавлен авторитетом, упрямством и железной волей своей жены, которую он, вне всякого сомнения, горячо любил и которой был неизменно верен.

В реальности все было не совсем так. Александра Федоровна стала настойчиво давать мужу советы, когда началась война. Сложнейшие проблемы вылезли наружу, и выяснилось, что у императорского дома не так много поклонников. Императрица женским и материнским чутьем ощутила не просто враждебность, но и грозящую семье опасность.

«Необходимо всех встряхнуть и показать, как следует думать и поступать, – писала она мужу осенью 1915 года. – Приходится быть лекарством для смущенных умов, подвергающихся действию городских микробов. На мне надеты невидимые штаны. Я ношу бессмертные штаны. Уверяю тебя, я жажду показать всем этим трусам свои бессмертные штаны, я вижу, что присутствие моих черных брюк в Ставке необходимо, такие там идиоты».

Военный министр Владимир Сухомлинов резонно замечал: «Имея такую спутницу жизни, странно было бы, чтобы Николай II в трудные минуты, а таковых было немало, не посоветовался со своей женой. Тем более что по свойству своего характера он избегал советоваться с чужими ему людьми, хотя и крупными сановниками, но неблагоприятного влияния которых он опасался».

Но заметим: императрица советовала ему одних людей, а Николай назначал других. В определенном смысле в Могилев, в Ставку, он уехал, или, можно даже сказать, сбежал, потому, что Александра Федоровна его подавляла – и своей любовью, и своей экзальтацией, и истериками, и недомоганиями.

Любой, кто оказался бы до начала Первой мировой при дворе российского императора, решил бы, что видит перед собой абсолютно счастливую семью. И ошибся бы…

«Я стоял в коридоре напротив комнаты цесаревича Алексея, откуда донесся стон, – вспоминал швейцарец Пьер Жильяр, преподававший французский язык наследнику русского престола. – Царица вскочила и побежала к комнате цесаревича. Охваченная паникой, она меня даже не заметила. Через несколько минут царица вернулась. Вновь надела на себя маску счастливой и беззаботной матери. Но я увидел, какой отчаянный взгляд она бросила на императора… И я понял всю трагедию их жизни».

Что же произошло?

«Цесаревич упал, ударившись правым коленом. На следующий день он не смог ходить. Еще через день подкожное кровотечение усилилось, опухоль распространилась на всю ногу. Императрица ухаживала за ним, окружая его нежной заботой и любовью и пытаясь облегчить его страдания. Император навещал сына каждую свободную минуту. Он пытался успокоить и развеселить мальчика, но боль была сильнее, чем ласки матери или рассказы отца, и Алексей вновь начинал жалобно стонать и плакать.

Кровотечение не останавливалось, температура поднималась. Голова цесаревича покоилась на руке матери, мертвенно-бледное лицо изменилось до неузнаваемости. Временами он переставал стонать и повторял одно слово: «Мама». В этом слове было выражено все его страдание и отчаяние. Мать целовала его лоб, волосы и глаза, как будто прикосновения ее губ могли облегчить страдания и удержать жизнь, которая покидала его.

Подумайте только о мучениях матери, бессильной свидетельницы страданий своего сына, сочувственно писал Пьер Жильяр, матери, которая знала, что именно она «наградила» его болезнью, с которой медицина не в силах справиться».

В ожидании наследника

Рождение наследника – вот чего ожидали от молодой императрицы. Канцелярия Министерства императорского двора заранее готовила манифест, который подписывал царь (он своей рукой в том месте, где был оставлен пробел, указывал имя младенца). Так страна узнавала о рождении ребенка в царской семье. Сразу после родов министр двора отправлялся во дворец, прихватив пять вариантов манифеста: один – если родился мальчик, второй – если девочка, третий – на случай рождения близнецов мужского пола, четвертый – близнецов женского пола и пятый – коли появятся на свет и мальчик, и девочка.

3 ноября 1895 года императрица родила девочку. Ее назвали Ольгой. Александра Федоровна в нарушение традиций сама кормила дочь грудью. Отправила письмо сестре: «Тебе пишет сказочно счастливая мать. Ты можешь себе вообразить всю полноту нашего счастья, когда у нас есть такое чудесное маленькое существо, о котором мы сами должны преданно заботиться».

При дворе же сразу заговорили, что императрица больше не сможет иметь детей, что она опасно больна и нуждается в операции. Самые нелепые слухи всю жизнь будут сопровождать последнюю императрицу, потому что ее изначально не любили. А кто любит власть? Или любимую женщину власти?..

Через полгода Александра Федоровна вновь забеременела. Но произошел выкидыш. Прошло два года – и новая беременность, очень тяжелая. 29 мая 1897 года она родила Татьяну. Радовались только родители. При дворе открыто выражали разочарование второй девочкой. Через два года, 14 июня 1899 года, появилась третья дочь – Мария.

Сестра императора великая княжна Ксения Александровна записала в дневнике: «Какое разочарование, что не сын…

Бедная Аликс! Но для нее лично радость одинакова – сын или дочь!»

В 1900 году Николай II болел тифом, болезнь протекала тяжело. В Петербурге испугались – случись что с императором, наследника-то нет. За очередной беременностью императрицы следили с особым вниманием. Вот тогда, пожалуй, Александра Федоровна впервые втянулась в дворцовые интриги и борьбу внутри высшего общества.

5 июня 1901 года появилась Анастасия. В течение семи лет Александра родила четырех дочерей. Это тяжелая нагрузка для не самой здоровой женщины. Стоит ли удивляться ее недомоганиям? Но ей никто не сочувствовал. Николай был идеальным мужем и любящим отцом. Он обожал дочерей, но мечтал о сыне, продолжателе рода Романовых, наследнике престола.

И в Министерство императорского двора со всего мира пошли письма с предложением раскрыть секрет, гарантирующий рождение мальчика. Авторов некоторых писем император и императрица даже принимали у себя во дворце…

В 1901 году Николаю II и императрице представили француза Низьера Вашо Филиппа. Он лечил гипнозом страдавшего от эпилепсии сына великого князя Петра Николаевича. Филиппа пригласили в Россию.

«Лица, его знавшие, – вспоминал ставший главой правительства Сергей Юльевич Витте, – говорили, что он имеет какую-то мистическую силу над слабовольными и нервнобольными. Некоторые жаловались в полицию на шарлатанство. Поклонники Филиппа провозгласили его святым, уверяли, что он не родился, а с небес сошел на землю и так же уйдет обратно».

Филипп начинал подручным у мясника, затем попытал счастья в роли гипнотизера. Диплома у него не было, и практиковать он не мог. Филипп месяцами жил в Петербурге.

«Кажется, в особенности увлекался Филиппом великий князь Николай Николаевич, который вообще был мистически тронут, – писал граф Витте. – Благодаря верчению столов и вызову духов он сошелся с купчихой Бурениной, с которой долго сожительствовал. Буренина на этом, кажется, совсем помешалась».

Филипп занимался мистическими сеансами, которые устраивали в столице России черногорские княжны.

«Суеверные, простодушные, легко возбудимые, – писал великий князь Александр Михайлович, – эти две черногорские княжны – Милица и Анастасия – представляли собой легкую добычу для всякого рода заезжих авантюристов».

Анастасия Черногорская вышла замуж за великого князя Николая Николаевича, Милица – за великого князя Петра Николаевича. Когда одна из черногорок была в Париже, то пригласила к себе заведовавшего заграничной агентурой Департамента полиции Петра Ивановича Рачковского и потребовала, чтобы Филиппу разрешили практиковать и выдали медицинский диплом. Рачковский составил на сей счет рапорт, назвав Филиппа шарлатаном. Министр внутренних дел Дмитрий Сергеевич Сипягин посоветовал ему бросить рапорт в камин.

«Филиппу не удалось получить диплом во Франции, – писал граф Витте, – тогда вопреки всем законам при военном министре Куропаткине ему дали доктора медицины Петербургской военно-медицинской академии и чин действительного статского советника. Филипп пошел к военному портному и заказал себе военно-медицинскую форму».

Он утверждал, что обладает силой внушения, которая может оказать влияние на пол развивающегося в утробе матери ребенка. Императрица Александра Федоровна надеялась с помощью французского кудесника родить мальчика – наследника престола.

После двухмесячных сеансов Филипп объявил, что императрица ждет ребенка. Европейские газеты писали о приближении великого события в семье русского царя. Прошло шесть месяцев. Императрица вдруг заболела острым нервным расстройством. Несмотря на упорные протесты Филиппа, к постели больной были приглашены врачи. Они не нашли у Александры Федоровны беременности. Филипп уложил чемоданы и уехал в Париж.

«Филипп, – вспоминал граф Витте, – через несколько лет умер, но, по уверению его поклонников, он поднялся живым на небо, окончив на нашей планете свою миссию».

В 1902 году Александра Федоровна почувствовала себя беременной. Но быстро распространились слухи о том, что столь желанная беременность оказалась «ложной». Чему удивляться? От нее годами требовали наследника, как будто родить мальчика зависело только от ее желания или старания. Тут и человек со здоровой психикой не выдержит.

21 августа столичные газеты опубликовали бюллетень, подписанный лейб-акушером Оттом и лейб-хирургом Гиршем: «Несколько месяцев назад в состоянии здоровья Ея Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны произошли перемены, указывающие на беременность. В настоящее время, благодаря отклонению от нормального течения, прекратившаяся беременность окончилась выкидышем, совершившимся без всяких осложнений при нормальной температуре и пульсе».

Вообще говоря, поражает степень гласности в Российской империи. А ведь речь шла о материях столь интимных. Но официальным сообщениям не верили! Распространились невероятные слухи о том, что народ обманывают, в реальности императрица родила урода с рогами, которого скрывают… Какие только глупости не говорили об этой семье, где все так трогательно любили друг друга!

30 июля 1904 года, в самый разгар Русско-японской войны, в Петергофе императрица разрешилась от бремени долгожданным мальчиком.

Николай II записал в дневнике: «Незабвенный великий для нас день, в который так явно посетила нас милость Божия. У Аликс родился сын, которого при молитве нарекли Алексеем… Нет слов, чтобы уметь достаточно благодарить Бога за ниспосланное Им утешение в эту годину трудных испытаний!»

Великий князь Константин Константинович пометил в дневнике: «Удивительно крупный ребенок – грудь колесом и вообще имеет богатырский вид».

Вес 4660 граммов, длина 58 сантиметров. Золотистые волосы, голубые глаза.

«Цесаревич был прелестным ребенком, – вспоминал его наставник Пьер Жильяр, – с милыми кудряшками и огромными серо-голубыми глазами, обрамленными густыми, загнутыми ресницами. У него был вид здорового, цветущего ребенка, а когда он улыбался, на пухлых щечках появлялись очаровательные ямочки».

Кайзер Вильгельм II телеграфировал Николаю II: «Дорогой Ники, как мило, что ты предложил мне быть крестным отцом твоего мальчика! Хорошо то, чего долго ждут, – говорит немецкая поговорка, пусть так и будет с этим дорогим малюткой! Пусть он вырастет храбрым солдатом, мудрым и сильным государственным деятелем, пусть благословение Божие всегда хранит его тело и душу. Пусть он всю жизнь будет тем же солнечным лучиком для вас обоих, как сейчас, во время испытаний!»

Но родительское счастье оказалось недолгим.

«На сороковой день после рождения, – пишет профессор Аркадий Иванович Танаков, автор книги, посвященной медицинской истории династии Романовых, – у Алексея из пупочной ранки произошло сильное кровотечение – первый симптом гемофилии, наследственного заболевания английской королевской династии».

Страшный удар для родителей!

«Царица упала в обморок, – вспоминал великий князь Александр Михайлович. – Ей не нужно было слышать мнения специалистов, чтобы знать, что означало это кровотечение: это была ужасная гемофилия – наследственная болезнь мужского поколения ее рода в течение трех столетий. Здоровая кровь Романовых не могла победить больной крови Гессен-Дармштадтских, и невинный ребенок должен был страдать от той небрежности, которую проявил русский двор в выборе невесты Николая II».

Может быть, именно по этой причине Александр III в свое время и возражал против брака? Но он уже умирал, и Николай женился на той, кого любил.

Гемофилия – наследственное заболевание. Генный дефект мешает крови свертываться. Любая травма ведет к кровотечению, которое не удается остановить. За одну ночь, по словам его близких, император состарился на десять лет. Он не мог перенести мысли, что его единственный сын, его любимый Алексей обречен.

«Для царственных родителей жизнь потеряла смысл, – вспоминал дворцовый комендант Владимир Николаевич Воейков. – Мы боялись улыбаться в их присутствии. Мы вели себя во дворце, как в доме, в котором кто-то умер».

Гемофилия и сейчас остается неизлечимой, но современная медицина позволяет продлить больным жизнь и сделать ее почти нормальной.

Несчастные родители

«Лечивший цесаревича доктор сказал мне, – писал Пьер Жильяр, – что малейшая царапина может привести к смерти мальчика, поскольку его кровь не сворачивается, как у нормальных людей. Более того, стенки его вен и артерий столь тонки, что любой удар может спровоцировать их разрыв и вызвать обильное кровотечение… Падение, носовое кровотечение, простой порез – пустяки для обычного ребенка – могли закончиться для него самым фатальным образом».

Одно кровотечение следовало за другим. Император писал матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне: «Маленький страдал ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры он бредил днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же началась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: «Господи, помилуй!»

От этого страшного недуга, от гемофилии, скончались брат императрицы Александры Федоровны Фридрих, ее дядя Леопольд и четырехлетний племянник Генрих. Несчастная мать думала только об одном – как сохранить единственного сына, продолжателя династии, наследника русского престола.

Между приступами болезни ребенок возвращался к жизни, забывал страдания и принимался за игры. Каждый раз, когда императрица видела его смеющимся и радостным, слышала веселый смех, она говорила себе:

– Господь услышал мою молитву и наконец сжалился над ребенком.

Но болезнь возвращалась снова и снова. Надежда таяла. Николай II, ответственный и дисциплинированный, неукоснительно исполнял свои обязанности, к тому же дела еще и позволяли немного отвлечься от родительского горя. А вот душу императрицы наполнило бесконечное отчаяние.

«Смерть следовала за ним по пятам, готовая поймать в свои когтистые лапы, – вспоминал Пьер Жильяр. – Но мать должна бороться! И любой ценой спасти его! За советом обращались ко всем врачам, но каждый раз лечение оказывалось бесполезным. Когда несчастная мать поняла, что люди бессильны ей помочь, она обратилась к Богу. Только он может сотворить чудо! Поэтому она должна заслужить его вмешательство. Она и по натуре-то была набожна, а теперь окунулась в православие со всем пылом».

Высокий и крепкий матрос получил приказание неотступно следовать за цесаревичем Алексеем и носить его на руках во всех случаях, когда мальчику предстояло оставаться продолжительное время на ногах.

«Я много раз видел императрицу на православных церковных службах, на которых паства должна стоять от начала до конца, – писал генерал Мосолов. – Она стояла совершенно прямо и неподвижно – «как свеча», по словам одного крестьянина, видевшего ее в то время. Ее лицо совершенно преображалось, и было ясно, что молитвы для нее – не простая формальность».

Императрица не пожелала покориться судьбе. Понять отношение императрицы к Распутину можно только через призму ее глубокой набожности. Она была мистиком, это позволяло надеяться на чудо.

«Она долгие часы простаивала на коленях на молитве, – рассказывал заместитель министра внутренних дел России Владимир Иосифович Гурко, – прониклась глубокой верой в почитаемых православной церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконец, это самое главное, – проникается верой в «божьих людей» – отшельников, схимников, юродивых и прорицателей».

– Моему уму и сердцу, – говорила царица, – подобные люди говорят гораздо больше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри церкви. Когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой рясой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами?

В 1913 году одна из фрейлин императрицы рассказывала, что присутствовала во время сильнейшего припадка гемофилии, когда врачи были бессильны остановить кровотечение. Пришел Распутин, пробыл некоторое время у постели больного, и кровь остановилась…

Мать уцепилась за надежду, которую подавал Распутин, как утопающий хватается за руку, которую ему протягивают. Несколько раз цесаревичу Алексею становилось легче в момент его появления. Что же удивляться, если за семейным столом наследник престола спросил отца:

– Правда ли, что Григорий Ефимович – святой человек?

Из-за болезни цесаревича жизнь при дворе сделалась строгой, если не сказать суровой. Праздники устраивались все реже. А столичная элита жаждала наслаждений.

«Я хорошо помню трудности, с которыми сталкивались молодые офицеры на дворцовой службе, – рассказывал генерал Мосолов. – Помимо обычного кителя им приходилось надевать высокие сапоги и лосины… Важно было добиться, чтобы на лосинах не было ни одной морщинки. Для этого их смачивали, натирали мылом и затем натягивали на голое тело. Эта операция требовала участия двух дюжих солдат… Приходилось ли вам видеть мельника, утрясающего муку в мешок? Этим и занимались наши солдаты – они в буквальном смысле слова втряхивали офицера в лосины.

Идеальный придворный должен был иметь не слишком толстые и не слишком худые ноги, штаны-то были только до колен. На дамах – придворные платья с большим декольте. В то время не было моды на бронзовый загар, и там, где коже полагалось быть белой, она была белой как мрамор».

Бал следовал за балом. Французское шампанское во льду. Пирожное и птифуры, фрукты и другие деликатесы. А за окнами замерзшая Нева. Сказка, вспоминали потом царедворцы. А императрице было не до развлечений, не до балов и празднеств.

«Будучи болезненно застенчивой, – замечал современник, – она не любила светских бесед и не владела этим тонким искусством. Отсюда пошли слухи о ее высокомерии. Александра Федоровна оказалась почти совсем без друзей, и каждое личное унижение императрицы вызывало ликование светского общества.

Сдержанность, которую очень многие принимали за высокомерие, была результатом природной робости, маской, скрывающей ее чувствительную душу. Ее открытая и порывистая натура вошла в противоречие с холодными условностями двора. Ее природная гордость была уязвлена».

Императорская семья постепенно привыкла жить в изоляции от двора, в своей скорлупе. Все мысли – о больном сыне. Каждый приступ мог стать роковым. Юный Алексей находился между жизнью и смертью. Мать истово молилась. Но молитвы не приносили спасения. Чудо не совершалось. Казалось, весь мир ополчился на нее.

«И тут до слуха императрицы, – писал Владимир Николаевич Коковцов, министр финансов, а затем и глава правительства, – доходит весть о «старце», который умеет молиться, как никто, который говорит не так, как все, у которого своя вера, не такая, как у всех нас. Говорили даже, что знают случаи, когда его молитва останавливала болезнь, казавшуюся смертельной».

Когда император впервые увидел Григория Ефимовича Распутина, то записал в дневнике: «Повстречались с Божьим человеком Григорием, родом из Тобольской губернии».

Важно отметить, что он появился не сам по себе, не вошел с улицы. Привел Распутина во дворец духовник Николая II и Александры Федоровны ректор Санкт-Петербургской духовной академии епископ Феофан. Он восторгался Распутиным:

– Есть еще Божьи люди на свете. Не оскудела Русская земля преподобными. Посылает Господь утешенье людям, время от времени воздвигая им праведных мужей. Вот ими-то и держится еще святая Русь.

Кто такой Распутин? Вот вопрос, на который ответа ищут уже добрых сто лет.

Старец, наделенный чудодейственной силой? Юродивый – из тех, кто так почитался на Руси? Чудотворец, способный спасти от неизлечимой болезни? Или же талантливый авантюрист и пройдоха, водивший за нос пол-Петербурга?

Над Николаем и Александрой издеваются вот уже столетие: как же они могли поверить Распутину?

Но такова была традиция в императорской семье – больше верили странникам, подвижникам, святым старцам, а не официальной церкви. К тому же Распутин был из деревни, простой человек из «настоящей России», что имело значение при дворе.

Несколько раз цесаревичу Алексею становилось легче в момент появления Распутина. Он проводил некоторое время у постели больного, и Алексей переставал плакать. Едва ли Григорию Ефимовичу под силу было остановить кровотечение. Скорее его появление удачно совпадало с окончанием очередного приступа. Но успокоить, снять у мальчика напряжение и страх, помочь его родителям хотя бы ненадолго расслабиться и обрести успокоение он точно мог.

Появление Распутина возле трона принесло императорской семье некоторое облегчение и вернуло надежду. Но общество словно оскорбилось близостью тобольского мужика к престолу.

На Распутина накинулись решительно все! Одни за то, что он компрометирует монархию, другие за то, что он ей помогает. Григорий Ефимович словно притягивал к себе скандалы, реальные и придуманные. Ему предъявлен большой исторический счет: с подачи Распутина император назначал министров и тем самым погубил страну.

«Лоб бороздили крестообразные морщины, – таким Распутина увидела современница. – Глаза пылали. Было что-то дикое в его лице. Казалось, всякую минуту может наступить взрыв и разразиться необузданный гнев, все сметая на своем пути».

Обвиняли его в том, что, пользуясь близостью к самодержцу, он навязывал Николаю гибельные для России советы, проталкивал на высшие посты никуда не годных чиновников. В реальности, попав в столицу, Распутин вел себя вполне разумно.

«У Распутина, – вспоминал директор Департамента полиции Алексей Тихонович Васильев, – хватало природной сметки, чтобы здраво судить о многих вещах. Он внимательно прислушивался к тому, что говорилось и делалось; и из этого он своим врожденным крестьянским умом мог сделать весьма разумные выводы…

Я всегда поражался терпению и старательности, с которыми он вникал в суть темы; каждого он слушал с напряженным вниманием, стремясь не потерять нить разговора. Не раз я слышал, как он прерывал напыщенный бред точным восклицанием, которое немедленно опускало болтуна с небес на грешную землю».

Среди его советов, в большинстве случаев азбучных и наивных, не было ни одного, в котором можно усмотреть что-либо мало-мальски вредное для России, свидетельствовал заместитель министра внутренних дел Владимир Иосифович Гурко.

Так что же советовал Распутин Александре Федоровне?

«Не ссориться с Государственной думой», «заботиться о народном продовольствии», «увеличить боевое снабжение армии», «беречь людской состав до достаточного снабжения войска оружием». Императору просил передать, чтобы «обращал меньше внимания на слова окружающих, не поддавался бы их влиянию, а руководствовался бы собственным инстинктом». При всем желании в его словах не найдешь что-либо, подсказанное врагами России.

В чем состояла его сила? Он впитывал всю информацию, которую получал, внимательно слушал все, что говорилось вокруг него. Хотел знать, что заботит царственную пару, поэтому его советы так точно соответствовали желаниям императрицы.

– Вот посмотрите, – говорил Николай II одному из приближенных, – когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели.

Причиной тому была невероятная интуиция Распутина. Его разглагольствования никогда не раздражали императора. Напротив, Николай получал от него необходимую ему психологическую поддержку.

Принято считать, что последний русский император был нерешителен и легко поддавался влиянию. В реальности Николай II никогда не делал того, чего делать не хотел. И достаточно быстро избавлялся от людей, которые пытались навязать ему свои советы и проявляли при этом излишнюю настойчивость.

Николай исходил из того, что царская власть от Бога и за свои решения он отвечает только перед своей совестью и Всевышним. Так почему же всем казалось, что император действует по подсказке Распутина?

Шла война, во всем обществе накапливалось раздражение и недовольство. Оно выплеснулось на того, кто символизировал власть, – на императора. Его назначения не нравились, потому что все пребывали в уверенности: они бы справились лучше.

А в число искренних поклонников Распутина входили в основном женщины, считавшие Григория Ефимовича своим спасителем.

«Я сильно болела неврастенией кишок, приковавшей меня к постели, – рассказывала одна из них, жена начальника Казанского округа путей сообщения Ольга Владимировна Лохтина. – Я могла передвигаться только придерживаясь рукой за стену… Священник пожалел меня и свел с Распутиным… С момента появления в доме отца Григория я сразу почувствовала себя здоровой и освободилась от своего недуга».

Акулина Никитична Лаптинская, крестьянка из Могилевской губернии, которая жила в Верхотурском монастыре, а в японскую войну была сестрой милосердия, не сомневалась, что Распутин излечил ее от падучей.

«Акулина, – вспоминала дочь Распутина, – часами могла стоять перед отцом на коленях, буквально переползая за ним из комнаты в комнату. Акулина целовала руки отца, но не со смирением, а со сладострастием. Акулина выхватывала у отца стакан с водой – допить. И не просто допить, а непременно с той самой стороны, с какой пил отец. Таскала потихоньку из бельевой корзины ношеные вещи отца».

Акулина Лаптинская заведовала приемом по личным вопросам. Попасть к Распутину было непросто. Лично ему преданная, она оберегала его от нежелательных посетителей. Впускала только тех, кто значился в списке. Остальных грубо выпроваживала.

«Почти половина просителей были бедняками, надеявшимися получить у него какую-нибудь материальную помощь, – рассказывал один из руководителей столичной полиции. – И ожидания были небезосновательными, так как Распутин никогда не отказывался помочь деньгами… Посетители из деревни всегда уходили домой с подарком».

Другое дело, что слава, близость к сильным мира сего, да еще и неумеренные восхваления его дарований вскружили Распутину голову.

«Ему льстило быть на равных с богатыми и влиятельными людьми, – вспоминал один из царских сановников, – и видеть, с каким вниманием они слушали все, что он говорил. Ощущение собственной важности, которую давало ему такое отношение, ударяло ему в голову».

Его распирало от хвастовства. Распутин говорил:

– Прежде у меня была хатенка, а теперь какой домина, домина настоящий. Вот этот ковер стоит 600 рублей, его мне прислала жена великого князя Николая Николаевича за то, что я благословил их на брак. А видишь на мне крест золотой? Смотри, написано «Н». Это мне царь дал, чтобы отличить. Вот этот портрет сами цари заказывали для меня; вот эти иконы, пасхальные яйца, писанки, фонарики – царица мне в разное время давала. Эту сорочку шила мне государыня.

Распутин показывал проект царского манифеста и небрежно говорил:

– Это мама (то есть императрица. – Авт.) прислала мне проверить, хорошо ли написан или нет; прислали одобрить, и я одобрил; тогда они его обнародовали. Папа (то есть Николай II. – Авт.) с трудом меня слушается, волнуется, ему стыдно, а мама говорит, что без тебя, Григорий, я ни одного дела не решу; обо всем тебя буду спрашивать.

Иногда Григория Ефимовича, что называется, несло:

– Меня царским лампадником зовут. Лампадник маленькая шишка, а какие большие дела делает!.. Мне ничего не стоит любого министра сместить! Кого захочу, того и поставлю!.. Захочу, так пестрого кобеля губернатором сделаю. Вот какой Григорий Ефимович… Все могу!

Справедливости ради надо заметить, что все это известно со слов людей, отчаянно ненавидевших Распутина. Что было правдой, а что они просто придумали, установить теперь не представляется возможным.

Больше всего гадостей о Распутине рассказал Илиодор, идеолог погромщиков из Союза русского народа. Поначалу он восхищался Распутиным, потом стал его поносить. Рассчитывал, что Григорий Ефимович станет его послушным орудием, а тот захотел играть самостоятельную роль. Цена религиозным убеждениям Илиодора стала ясна позднее, когда он вовсе отрекся от православной церкви. А после революции обратился к Ленину с письмом:

«Глубокоуважаемый товарищ-брат Владимир Ильич!

С тех пор как я вышел из рядов попов-мракобесов, я мечтал о церковной революции. Достижения церковной революции должны примирить народные массы с коммунистическим устройством жизни. Если Вы интересуетесь затронутым мною вопросом, то не нужно ли будет приехать мне к Вам в Москву и побеседовать с Вами?»

Ленин не заинтересовался. Илиодор уехал в США. Устроился неплохо, недурно зарабатывал, но все потерял во время великого кризиса осенью 1929 года. Доживал швейцаром в гостинице в Чикаго.

Преступление без наказания

«Нескончаемые ненависть и противостояние врагов, окружавшие моего отца, в конце концов оставили след в его характере, – писала Матрена Распутина. – Он стал нервным, раздражительным, его мучила бессонница. Для того чтобы забыться и расслабиться хотя бы на несколько минут, он начал пить. Отец чувствовал этот агрессивный настрой, ненависть, которая не остановится ни перед чем, чтобы его уничтожить».

Если здраво рассуждать, что дурного сделал России Григорий Ефимович Распутин? И не смешно ли вообще говорить, что он погубил империю. Ну что же, приехал в Петербург тобольский крестьянин – и рухнула империя?

Находясь в подавленном состоянии, Григорий Распутин искренне сказал одному из высших чиновников империи:

– В конце концов, я не министр. Я просто говорю то, что подсказывает мой крестьянский ум. Если царь спрашивает мое мнение, я откровенно говорю что думаю, и все. Что я сделал этим людям в Думе, что они меня так ненавидят?

После очередного покушения на него Григорий Распутин произнес:

– Я еще раз вытолкал смерть. Но она придет снова. Как голодная девка пристает…

Вот и не верь после этого в предчувствия. Как же все это происходило той ночью?

Князь Юсупов приехал на Гороховую во втором часу ночи. Дежурил дворник – Федор Антонович Коршунов. Он открыл калитку, но проявил бдительность, спросил князя, к кому он направляется? Тот ответил:

– К Распутину.

Дворник указал ему на парадную дверь. Но князь, который бывал здесь не в первый раз, предпочел черный ход.

Распутин, собираясь в гости к князю, надел голубую шелковую рубашку. Не смог застегнуть пуговицы на вороте. Пошел к горничной. Она помогла. Когда за ним заехал Юсупов, домашние уже спали. Уходя, Распутин сказал горничной, что парадную дверь он уже запер, а сам выйдет через черный ход и так же вернется. Но домой он уже не вернется. И горничная, и дворник потом твердо опознают князя Юсупова.

Кто участвовал в убийстве Распутина?

Великий князь Дмитрий Павлович – внук Александра II и двоюродный брат Николая II. Он профессионально занимался спортом. Входил в сборную по конному спорту на Олимпиаде в Стокгольме в 1912 году. Намечался его брак со старшей дочерью императора Ольгой. Но брак расстроился. Историки говорят о нетрадиционной ориентации Дмитрия Павловича, уверяют, что другой участник убийства, князь Феликс Юсупов, был его любовником.

«Семейство Юсуповых стало весьма знатным и богатым, чему способствовало заключение очень удачных браков, – рассказывал директор Департамента полиции. – Князь Феликс Феликсович вошел в царскую семью благодаря женитьбе на великой княжне Ирине Александровне (племяннице царя. – Авт.). Надменный и избалованный аристократ с самого начала испытывал сильнейшее отвращение к простому мужику».

Отчего же князь воспылал такой ненавистью к Распутину?

«Сила гипноза Распутина была огромная, – вспоминал князь Феликс Юсупов. – Я весь был точно в оцепенении. Тело мое онемело, я пытался говорить, но язык мне не повиновался, и я медленно погружался в сон, будто под влиянием сильного наркотического средства. Лишь глаза Распутина светились передо мной каким-то фосфорическим светом, увеличиваясь и сливаясь в один яркий круг. В таком положении я лежал неподвижно, не имея возможности ни кричать и ни двигаться. И я сознавал, что постепенно подчиняюсь власти загадочного и страшного человека».

Странным кажется это описание. Здоровый, нормальный, полноценный человек, если только он этого сильно не хочет, не способен превратиться в тюфяк. Неужели князь на самом деле был таким внушаемым человеком? Или же историки правы: и в самом деле на него производили сильное впечатление мужчины с громкой сексуальной репутацией?

«Все рассказы о гипнотических способностях Распутина – пустая болтовня, – считал один из руководителей царской полиции. – Несколько раз он обращался ко мне, глядя прямо на меня своими пронизывающими насквозь глазами. Но его взгляд совершенно не возымел на меня такого действия, чтобы думать о гипнотическом воздействии с его стороны. Его глаза выражали не более чем напряженное внимание. Вы могли отчетливо видеть, какие усилия он прилагал, чтобы понять то, о чем говорилось».

Еще один соучастник убийства – Владимир Митрофанович Пуришкевич, лидер крайне правых в Государственной думе. Он был среди основателей Союза русского народа и Союза Михаила Архангела.

«Пуришкевич – человек не совсем нормальный, – вспоминал директор Департамента полиции. – Вот единственное возможное объяснение того, что этот депутат, до того убежденнейший монархист, вдруг взошел на думскую трибуну, чтобы яростно напасть на Распутина и царицу».

Речь основателя Союза русского народа в Государственной думе была пронизана ненавистью к русской императрице.

– Императрица Александра Федоровна, – возмущался Пуришкевич, – это злой гений России и царя, оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и народу, которые должны были стать для нее предметом забот, любви и попечения. Боже мой! Что застилает глаза государя? Что не дает ему видеть творящееся вокруг? Неужели государь не в силах заточить в монастырь женщину, которая губит его и Россию?

Поведение депутата Пуришкевича казалось демонстративным шутовством или коварным замыслом. В реальности он зарабатывал себе политический капитал, транслируя самые безумные заблуждения толпы. Да он и сам думал так же примитивно. Пуришкевичу принадлежит выражение «Темные силы вокруг трона».

В убийстве приняли участие Сергей Михайлович Сухотин, поручик Преображенского полка, контуженный на войне, и Сергей Сергеевич Лазаверт, старший врач отряда Красного Креста, которым командовал Пуришкевич.

Распутина хотели отравить. Подмешали ему в пищу цианистый калий, но яд Распутина не брал. Его жизненная сила казалась заговорщикам сверхъестественной. Правда, потом человек, у которого Юсупов брал цианистый калий, признался, что вместо яда передал ему обыкновенный аспирин. Так что все сверхъестественное имеет простое объяснение… Распутина несколько раз ударили кинжалом, в него стреляли, о чем убийцы потом рассказывали с особым удовольствием.

– Неужели у вас не бывает угрызений совести? – спрашивали князя Юсупова. – Ведь вы все-таки человека убили?

– Никогда, – ответил князь Юсупов с улыбкой, – я убил собаку.

Общество в целом одобрило уничтожение Григория Распутина. Неподдельная радость означала своего рода выдачу лицензии на убийство. Смерть Распутина открыла серию политических убийств, что очень быстро закончилось расстрелом царской семьи.

Убийцы держались как национальные герои и принимали поздравления. Многочисленные родственники царя сочли поступок убийц Распутина патриотическим и героическим.

Император распорядился отправить великого князя Дмитрия Павловича на Персидский фронт. За него вступились остальные великие князья. Обратились к Николаю II с коллективным письмом: «Ввиду отсутствия жилищ, эпидемий и других бичей человечества пребывание в Персии будет равносильно его полной гибели… Мы умоляем ввиду молодости и действительно слабого здоровья великого князя Дмитрия Павловича разрешить ему пребывание в Усове или Ильинском».

Император ответил очень резко и точно: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне».

Авторы письма обиделись и порвали все неофициальные отношения с царем, свидетельствует дворцовый чиновник. Разрыв был открытый и драматичный. Царь убедился, что вся семья Романовых ненавидит его самого и его жену.

Полицейские препроводили великого князя в Персию. Это спасло Дмитрия Павловича от неминуемой смерти после революции. Он благополучно эмигрировал. В Париже завел роман с Коко Шанель, чьи духи дарят женщинам и по сей день. Потом он женился на американке. Но везение не бывает вечным. Он заболел туберкулезом и в 1939 году уехал лечиться в Швейцарию, где и умер.

Князя Юсупова выслали в его поместье в Курской губернии. Этим наказание убийц и ограничилось. На скамью подсудимых никого не посадили, суда не было. И это словно подтвердило, что убийство Распутина вроде как и не преступление.

Труп Распутина привезли в часовню при Чесменской богадельне, тогда это называлось «Военно-инвалидный дом имени императора Николая II». Начальник богадельни получил приказ из полиции: «При сем сопровождается труп Григория Распутина-Новых впредь до распоряжения судебной власти».

Здесь же вечером 20 декабря 1916 года профессор Военномедицинской академии Дмитрий Петрович Косоротов произвел вскрытие. Он пришел к выводу, что Распутина бросили в Неву уже мертвым. В протоколе вскрытия профессор записал: «Легкие не были вздуты, и в дыхательных путях не было ни воды, ни пенистой жидкости».

Санитарный автомобиль доставил гроб с телом Распутина в Царское Село. В последний путь его провожали лишь дочери и императорская семья.

«Никогда не забуду, что почувствовал, когда увидел царицу, – вспоминал Пьер Жильяр. – Несмотря на все усилия, ее лицо выдавало муки, которые она испытывала. Она была безутешна. Единственный, кто мог спасти ее сына, сам был мертв. Теперь, когда его не стало, была возможна любая катастрофа, любое несчастье. Начался период ожидания, – мучительного ожидания неизбежного горя».

Юный цесаревич Алексей с горечью сказал:

– Нет больше святых!.. Был святой – Григорий Ефимович, но его убили. Теперь и лечат меня, и молятся, а пользы нет. А он, бывало, принесет мне яблоко, погладит по больному месту, и мне становится легче.

Теперь великие князья требовали от императора отстранить жену от государственных дел. Великий князь Николай Михайлович обратился за помощью к матери Николая II: «Покончив с гипнотизером, нужно постараться обезвредить Александру Федоровну, то есть загипнотизированную. Во что бы то ни стало надо отправить ее как можно дальше – или в санаторий, или в монастырь. Речь идет о спасении трона – не династии, которая пока прочна, но царствования нынешнего государя. Иначе будет поздно».

Самые близкие родственники плохо знали императора. Он ни за что не расстался бы с любимой женой.

«Мой родной, милый, – писала она мужу. – Как бы мне хотелось пережить снова счастливые, тихие минуты, подобные тем, когда мы были одни с нашей дивной любовью, когда каждый день приносил все новые откровения! Те милые слова в письмах, которые ты, глупый мальчик, стыдишься произносить иначе, как в темноте, наполняют мое сердце тихим счастьем и заставляют меня чувствовать себя моложе. И те немногие ночи, которые мы теперь проводим вместе, все тихи и полны нежной любви…

Мне так хотелось бы облегчить твои тяготы, помочь нести их, прижаться к тебе, мне хочется крепко обнять тебя и положить твою усталую голову на мою старую грудь. Мы так много вместе пережили и постоянно без слов понимали друг друга. Храбрый мой мальчик, да поможет тебе Бог, да дарует он тебе силу, мудрость, отраду и успех! Спи хорошо, святые ангелы и молитвы женушки твоей охраняют твой сон».

Кроме ненавидимой обществом жены императора иных стражей у монарха и монархии уже не осталось.

«19 января 1917 года, – писал в изданных в эмиграции мемуарах бывший глава правительства Коковцов, – я приехал в Царское Село и видел государя в последний раз. Он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало и осунулось. Глаза выцвели и беспомощно передвигались с предмета на предмет. Странная улыбка, какая-то болезненная, не сходила с его лица. Он несколько раз сказал мне:

– Я совсем здоров и бодр. Может быть, неважно спал в эту ночь.

У меня осталось убеждение, что государь тяжко болен и что болезнь его именно нервного, если даже не чисто душевного, свойства… Я думаю, что государь едва ли ясно понимал, что происходило кругом него».

Наверное, на эти воспоминания легло знание грядущей трагической судьбы российского императора. Позже уже станут говорить, что Николай II в те дни находился под воздействием наркотиков. Так потом и об Александре Федоровиче Керенском, главе Временного правительства, скажут то же самое.

9 марта 1917 года возбужденные революционными событиями граждане выкопали гроб с телом убитого Распутина. Гроб вскрыли, разворотив свинцовую крышку.

«Лицо трупа совершенно почернело, – писала газета «Русская воля». – В темной длинной бороде и в волосах куски мерзлой земли, на лбу черное отверстие от пулевой раны. Со всех сторон из гроба торчат куски пакли и распоротого полотняного савана. Голова покоится на шелковой кружевной подушке».

Останки Распутина доставили в Петроград. Поместили в гараже дворцовой автобазы на Конюшенной площади. Окончательное решение – уничтожить труп – принял первый глава Временного правительства князь Георгий Львов. Ему хотелось покончить с этой историей, не привлекая к ней внимания.

Исполнение поручили уполномоченному Временного правительства Филиппу Петровичу Купчинскому. До революции он занимался организацией в городе крематория, поэтому выбрал хорошо известное ему место. Тело Распутина ранним утром 11 марта сожгли в котельной городка Политехнического института, располагавшегося за городом в лесу. Помогали ему студенты Политехнического, состоявшие в охране института.

Участники этой тайной операции, покончив, как они думали, с Распутиным, составили акт, который и по сей день хранится в музее политической истории Санкт-Петербурга.

«Мы, нижеподписавшиеся, совместными силами сожгли тело убитого Григория Распутина, привезенного на автомобиле уполномоченным Временного Комитета Государственной Думы, в присутствии представителя Петроградского Общественного Градоначальства… Само сожжение имело место при абсолютном отсутствии посторонних лиц, кроме нас, ниже руки свои приложивших».

Династия Романовых ненадолго пережила Григория Распутина. Через несколько дней после его убийства, в конце 1916 года, один из лидеров оппозиции князь Георгий Евгеньевич Львов сел писать речь, обращенную к единомышленникам:

– То, что еще недавно мы говорили шепотом на ухо, стало теперь общим криком всего народа и перешло уже на улицу. Когда власть становится совершенно чуждой интересам народа, надо принимать ответственность на самих себя. Мы взываем к Государственной думе: оставьте дальнейшие попытки наладить совместную работу с настоящей властью. Не предавайтесь иллюзиям, отвернитесь от призраков! Власти – нет!

Князь Георгий Львов после Февральской революции станет первым председателем Временного правительства.

«Я бы спокойно и с чистой совестью отправила бы Львова в Сибирь, – советовала императрица Николаю II. – Идет война, и в такое время внутренняя война есть государственная измена. Почему ты так на это не смотришь, я, право, не могу понять. Я только женщина, но моя душа и мой ум говорят мне, что это было бы спасением России. Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом. Раздави их всех!»

Вот уже почти сто лет императора упрекают в том, что он не подавил восстание, не расстрелял вышедших на улицы Петрограда и не предотвратил революцию. Почему он отдал власть без сопротивления?

«Николай, – считал один из его сановников, – надеялся, что его оставят в покое и что он и его сын смогут «возделывать свой сад в Ливадии». Но главным мотивом царя было нежелание проливать кровь, подавляя революцию».

На Николая II возлагают моральную ответственность за то, что он был недостаточно жесток, что не приказывал расстреливать.

Возможно, он был худшим правителем России, чем некоторые его предшественники из династии Романовых. Но много лучше своих сменщиков! После него к власти приходили люди, которые охотно приказывали убивать и виновных, и невиновных, и пролили море русской крови и всякой другой. Он мог попытаться удержать власть и утопить страну в крови. Он этого не сделал. Можно ли считать это недостатком? Упрекать его в безволии? После него так легко убивали людей и отправляли в лагеря…

Не должны ли мы с высоты нашего исторического опыта задуматься над тем, что был некогда у власти в России человек, который не хотел убивать? Он один отказался от всего, только бы не стрелять в своих.

Историческая вина Николая II в другом. В царской России были влиятельные сторонники политических реформ, поклонники, например, британской конституционной монархии, призывавшие следовать этой модели. Но во дворце медлили. В определенном смысле упустили время. Хотя с 1906 года политическая ситуация в стране изменилась.

Движущая сила событий февраля 1917 года – отнюдь не недостаток демократии. Политикам, которые совершили государственный переворот и лишили императора власти, вполне хватало свободы, прав и возможностей. Решающее значение имели социальные проблемы – из-за войны жизнь миллионов людей ухудшилась.

Волнения в Петрограде, которые привели к Февральской революции, были спровоцированы нехваткой хлеба. К концу Первой мировой повсюду ощущалась всеобщая усталость. Продовольствия не хватало во всех воюющих странах. Но режимы рухнули только в империях, не успевших модернизироваться – России, Австрии и Германии. В Англии конституционная монархия пережила Первую мировую.

В конце января 1917 года в Петрограде собрались представители Антанты, чтобы обсудить финансовые аспекты ведения войны.

Министр финансов России Петр Львович Барк, открывая заседание, сказал:

– Я хочу напомнить вам о давно открытом законе, согласно которому для ведения войны необходимы три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, деньги, и в-третьих – снова деньги.

Он рассказал о трудностях составления бюджета, поскольку Россия в начале войны отменила монополию на спиртное. А страна и до войны испытывала потребность во внешних займах. Россия – единственная страна, где значительно сократился золотой запас. В результате цены подскочили чуть ли не в пять раз. Министр финансов призвал союзников поддержать рубль предоставлением кредитов. Военных – нарастить поставки вооружений и боеприпасов.

Союзники просили – раз уж нельзя получить золото – увеличить экспорт зерна.

Генерал Василий Иосифович Гурко, исполнявший обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего, объяснил, почему это невозможно:

– Российские железные дороги загружены, как никогда, поскольку должны удовлетворять потребности армии. Приходится перевозить довольствие для десяти миллионов человек и фураж для двух миллионов лошадей на многие тысячи верст. А люди и лошади потребляют гораздо больше, чем в мирное время. Железные дороги уже работают на пределе своих возможностей.

Министр финансов Петр Барк пророчески заметил:

– Если курс рубля не будет поддержан, может случиться катастрофа, как в эпоху Французской революции, когда ассигнации потеряли всякую ценность.

Поезд императора

Пожалуй, все началось в тот февральский день 1917 года, когда находившийся в Царском Селе Николай II сказал дворцовому коменданту Владимиру Николаевичу Воейкову, генерал-майору свиты его величества:

– Я решил в среду ехать в Ставку.

В разгар Первой мировой войны император делил время между Царским Селом, где находились императрица и дети, и Ставкой, расположенной в Могилеве. Два месяца, после убийства Григория Распутина в декабре 1916 года, император провел с семьей.

Генерал Воейков считал момент неподходящим для отъезда. Спросил, почему император принял такое решение, когда на фронте относительно спокойно, тогда как в столице спокойствия мало и его присутствие в Петрограде было бы весьма важно.

Император ответил, что в Ставке его ждет начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев и желает обсудить какие-то вопросы. Что касается положения в столице, то министр внутренних дел Протопопов уверил его, что нет оснований ожидать чего-нибудь особенного.

Дворцовый комендант по телефону уточнил у Протопопова:

– Александр Дмитриевич, государь решил в среду ехать в Ставку. Как ваше мнение? Все ли спокойны и не является ли этот отъезд несвоевременным?

Министр внутренних дел России, по обыкновению изъяснявшийся на английском языке, стал объяснять, что Воейков напрасно волнуется, так как всё вполне благополучно.

В два часа дня 22 февраля императорский поезд отбыл из Царского Села в Ставку. Александр Исаевич Солженицын, много писавший о Февральской революции, считал отъезд императора в Ставку роковой ошибкой: «В те часы, когда начинали бить хлебные лавки на Петербургской стороне, царь уехал из-под твердого крыла царицы – беззащитным перед самым ответственным решением своей и российской жизни».

Почему он все-таки уехал? Во-первых, действительно шла подготовка к наступлению, и Верховный главнокомандующий должен был утвердить его план. Во-вторых, возможно, несколько устал от семейных дел.

Пройдет всего несколько дней, и поезд Николая II будет метаться по стране. Но ему уже не будет места. Нигде. Этот маршрут меньше чем через полтора года закончится расстрелом царской семьи…

На следующий день после отъезда императора, 23 февраля 1917 года, в столице начались забастовки, выстроились длинные очереди за хлебом. Городская дума обсуждала вопрос о введении хлебных карточек. Хлеб в стране был, проблема состояла в подвозе. Николай не видел большой проблемы. А тут еще дети заразились корью.

«Мой ангел, любовь моя! – писала императрица Николаю. – Ну вот – у Ольги и Алексея корь. У Ольги все лицо покрыто сыпью и глаза болят. Алексей лежит в темноте. Только что получили твою телеграмму, что прибыл благополучно, – слава Богу. Представляю себе твое ужасное одиночество. Ах, любовь моя, как печально без тебя – как одиноко, как я жажду твоей любви, твоих поцелуев, бесценное сокровище мое, думаю о тебе без конца!»

Читать дневник императора – все равно что смотреть фильм о гибели «Титаника». Люди разговаривают, веселятся, но все они обречены. Николая одолевают семейные заботы.

«Перед завтраком принесли мне от имени бельгийского короля военный крест. Погода была неприятная – метель. Погулял недолго в садике. Читал и писал. Вчера Ольга и Алексей заболели корью, а сегодня Татьяна последовала их примеру».

Удивительно, что для императора не полиция, не охранное отделение и не Министерство внутренних дел – главный источник информации о положении дел в столице, а его жена. Императрица сообщала мужу: «На Васильевском острове и на Невском были беспорядки, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разбили Филиппова, и против них вызвали казаков. Все это я узнала неофициально».

Но занятая лечением детей, императрица плохо представляла себе, что именно происходит рядом, в столице. Кто же мог поверить, что начинается революция.

«Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Было бы очень холодно, они, вероятно, остались бы дома. Но все это пройдет и успокоится, если только Дума будет вести себя прилично – печатают речи, хуже некуда».

Вечером 25 февраля раздраженный император телеграфировал командующему столичным военным округом генерал-лейтенанту Сергею Семеновичу Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».

Генерал Хабалов рад был бы исполнить приказ императора, но не знал, как это сделать. Стрелять в толпу, требующую хлеба? Получив прямой приказ императора, был готов отдать приказ, но тут уже войска внезапно стали выходить из подчинения. В воскресенье рота запасного батальона Павловского полка повернула оружие против своих и открыла огонь по войскам, присланным подавить мятежников.

Император не понимал серьезности положения, подчиненные не хотели огорчать его дурными известиями.

«В 10 часов пошел к обедне, – записал в дневнике Николай II. – Доклад кончился вовремя. Завтракало много народа и все наличные иностранцы. Написал Аликс и поехал по Бобруйскому шоссе к часовне, где погулял. Погода была ясная и морозная. После чая читал и принял сенатора Трегубова до обеда. Вечером поиграл в домино».

Тревожные телеграммы в Ставку слал председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко: «В столице анархия. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно».

Михаил Владимирович Родзянко, дворянин и крупный землевладелец, называл себя «самым большим и толстым человеком в России». По своим политическим взглядам он вовсе не был радикалом. Но, судя по всему, уверился, что император – лишнее звено. Только мешает. Война затянулась. Жизнь стала менее комфортной. Правящий класс, или, как бы сейчас сказали, истеблишмент, негодовал. Всю вину за свое некомфортное положение возлагал на императора.

Телеграммы председателя Думы – не столько информация, сколько инструмент психологического давления. Родзянко через голову главкома обратился непосредственно к командующему Северным фронтом генералу Николаю Владимировичу Рузскому: «Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно беспомощна восстановить нарушенный порядок. России грозит уничтожение и позор, ибо война при таких условиях не может быть победоносно окончена. Считаю единственным и необходимым выходом из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения».

Кого же, интересно, Родзянко имел в виду? Похоже, себя самого. Пребывал в уверенности, что лучше сможет управлять огромной воюющей страной.

А что же генерал Рузский? Участие в политической борьбе не входило в его должностные обязанности. Но он переслал телеграмму императору. Причем еще до того, как поинтересовались его мнением, обозначил свою позицию – он против применения силы: «Дерзаю всеподданнейше доложить вашему величеству о крайней необходимости принять срочные меры, которые могли бы успокоить население, влить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и в свое будущее… Позволяю себе думать, что при существующих условиях репрессивные меры могут скорее обострить положение, чем дать необходимое, длительное удовлетворение».

Удивительное единство Родзянко и Рузского! Оба давили на императора. Оба подталкивали к определенному решению: отдай власть! Похоже на зарождающийся заговор.

Ранним утром 27 февраля 1917 года председатель Государственной думы телеграфировал императору: «Положение ухудшается, надо принять немедленные меры, ибо завтра уже будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии».

Николай пожаловался генерал-адъютанту Владимиру Борисовичу Фредериксу:

– Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я не буду даже отвечать.

Но вести из столицы все же обеспокоили Николая: «В Петрограде начались беспорядки, к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час ночи перебрался в поезд».

Раз ему сообщили о беспорядках, император обязан вернуться в столицу. И тем самым он совершил вторую ошибку! Пять дней назад он напрасно покинул Петроград, где начались волнения. Теперь, бросив Ставку, выпустил из рук рычаги управления огромной армией.

Николай сел в поезд, который станет его последним прибежищем. В салоне, окруженный льстивыми царедворцами (все потом разбегутся!) и конвоем бравого вида (пальцем не пошевелит, чтобы защитить императора!), он испытывал приятное чувство полной безопасности.

«Очень тревожные сообщения из Петрограда, – записала в дневнике мать Николая вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая, в отличие от сына, пытается понять, почему начались беспорядки. – Ужасно! Говорят, что Ники едет обратно. Должно быть, это серьезно. Безнадежность! В середине войны! Плохие руководители или плохие советники?»

Историки поражаются: на что же потратил император два с лишним десятилетия своей власти? Почему в его окружении, в военном руководстве оказались трусливые личности, бросившие его в февральские дни семнадцатого?

Нет смысла укорять его в неспособности разобраться в людях.

Одни решили, что прекрасно обойдутся и без него. Другие просто перебежали от павшей власти к новым хозяевам жизни. Логика дворцового переворота. А именно так поначалу развивались события февраля семнадцатого.

И вот что еще важно заметить. Спецслужбы оказались бесполезными.

После первых покушений на Александра II в 1866 году при канцелярии петербургского градоначальника появилось отделение по охранению порядка и спокойствия в столице. 1 ноября 1880-го при канцелярии московского обер-полицмейстера образовали секретно-разыскное отделение. В 1900-м – такое же отделение появилось в Варшаве, затем во многих крупных городах России.

Это была политическая полиция. Охранное отделение формировали из офицеров отдельного корпуса жандармов. В корпус, в свою очередь, принимали только из потомственных дворян. Жандармы носили красивую синюю форму и получали содержание как минимум вдвое большее, чем строевые офицеры.

В Петербурге служба была на виду, к тому же ежемесячно департамент приплачивал двадцать пять рублей, и на Рождество полагались наградные – «на гуся». Но Московское охранное отделение считалось передовым по части политического розыска.

«Московское охранное отделение, – полагали в полицейских кругах, – благодаря тому, что во главе его в течение нескольких лет стоял Сергей Васильевич Зубатов, приобрело особенное значение. Все, что шло из этого отделения, пользовалось особенным авторитетом».

Зубатов – личность историческая.

«Худой, тщедушный, невзрачного вида брюнет в форменном поношенном сюртуке и в черных очках, Зубатов начинал мелким чиновником, но обратил на себя внимание знанием революционного движения, умением подходить к людям и склонять членов революционных организаций к сотрудничеству, – вспоминал его сменщик, новый глава Московского охранного отделения Павел Павлович Заварзин. – Зубатов был фанатиком своего дела».

Зубатов поставил разыскное дело на европейский уровень, ввел регистрацию подозреваемых, их стали фотографировать; он заботился и о конспирации внутренней агентуры.

После Февральской революции бывшие руководители политической полиции каялись, что допустили промашку. Полиция занималась вооруженным подпольем, а ситуацию в обществе в целом некому было анализировать. Охранка искала боевиков с бомбами и револьверами, но не они только представляли опасность для самодержавия.

Это не единственный грех охранки. Она пыталась сформировать нужные власти политические партии, поддерживать их, финансировать партийную печать. Не очень получалось, потому что еще не возникли полноценные спецслужбы XX века, которыми первой обзаведется советская власть.

«Вся деятельность Союза русского народа, – писал бывший начальник Петербургского охранного отделения генерал Герасимов, – и других монархических групп, созданных в это время, протекала под непосредственным руководством начальника политической части Департамента полиции Рачковского.

Союз русского народа существовал на деньги, получаемые от правительства. Большие деньги отпустил Столыпин, но потом его отношения с Союзом начали портиться. Руководители отделов Союза русского народа были часто проворовавшиеся чиновники или исправники, изгнанные за взятки со службы, состоявшие под судом и следствием. Я составил справку и передал ее Столыпину. Он представил ее царю».

После убийства Столыпина правительство возглавил Владимир Николаевич Коковцов. Его информировали, что правительство щедро финансирует крайних националистов: и черносотенный Союз русского народа, и его лидеров – депутатов Думы Пуришкевича и Маркова 2-го. Деньги на черносотенные газеты поступали из так называемого «рептильного фонда» Министерства внутренних дел. Коковцову, как выходцу из Министерства финансов, было жаль казенных средств.

«Я видел, – вспоминал Коковцов, – какую ничтожную пользу оказывали эти ассигнования, как пуста и бессодержательна была эта печать и насколько бесцельны были неумелые попытки руководить через нее общественным мнением, никогда не считавшимся с ничтожными листками и прекрасно осведомленным о том, что они издаются на казенный счет и приносят пользу только тем, кто пристроился к ним».

Крайне правые изо всех сил противились модернизации страны. Председатель фракции правых Алексей Николаевич Хвостов (будущий министр внутренних дел) в 1913 году с трибуны Государственной думы говорил:

– Самодержавие – наша надежда, наша защита против засилья банковских консорциумов и промышленных синдикатов.

В те годы это звучало как требование остановить экономическое развитие.

«При активной поддержке петербургского градоначальника фон дер Лауница при Союзе русского народа была создана особая боевая дружина, – рассказывал жандармский генерал Герасимов. – Всем членам этой дружины было от Лауница выдано оружие. Среди дружинников было немало людей с уголовным прошлым».

Генерал Герасимов доложил Лауницу. Но Лауниц стоял за них горой:

– Это настоящие русские люди.

Дружинники-патриоты устраивали мнимые обыски, во время которых просто крали ценные вещи. Но полиция получила указание Союз русского народа не трогать. Националисты знали, как влиять на Николая.

«Императору, – с сожалением писал глава правительства Коковцов, – нравились их хвалебные песнопения на тему о безграничной преданности ему народа, его несокрушимой мощи, колоссального подъема благосостояния, нуждающегося только в более широком отпуске денег».

Черносотенное движение не могло существовать без государственной помощи. Но поддержка Союза русского народа провоцировала национализм на окраинах империи, что тоже подрывало империю. Но кто об этом думал? Знаменитый фельетонист Аркадий Аверченко писал: «Какое-то сплошное безвыходное царство свинцовых голов, медных лбов и чугунных мозгов. Расцвет русской металлургии».

Последним руководителем царской полиции стал Алексей Тихонович Васильев.

«Прекрасный был человек, – иронически вспоминал один из его подчиненных, – с сильной ленцой и пристрастием к товарищеским обедам и ужинам, за которыми он был остроумнейшим рассказчиком анекдотов. Рассказывал он их мастерски. При этом сам увлекался, посмеиваясь и с лукавым любопытством посматривая на собеседника».

В октябре 1916 года Васильева пригласила императрица. Главный полицейский империи успокоил Александру Федоровну:

– Революция совершенно невозможна в России. Конечно, есть среди населения определенное нервное напряжение из-за продолжающейся войны и тяжелого бремени, которое она вызвала, но народ доверяет царю и не думает о восстании.

К 1917 году самый знаменитый начальник московской охранки Сергей Васильевич Зубатов давно был не у дел.

«Зубатов несколько опустился, – вспоминали его коллеги, – и чувствовалось, что он относится к своей отставке как к несправедливой обиде. Сидя за столом, в кругу своей семьи, Зубатов узнал о начавшейся в Петербурге революции лишь на третий день, когда она докатилась до Москвы. Задумавшись на один момент, он встал и прошел в свой кабинет, откуда тотчас же раздался выстрел, и Зубатова не стало».

Генералы против главкома

«Лег спать в три часа, – пометил в дневнике Николай II, – так как долго говорил с генералом Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворить порядок. Ушли из Могилева в пять часов утра. Погода была морозная, солнечная».

Генерал от артиллерии Николай Иудович Иванов с марта 1916 года состоял при Ставке. Император отправил его в Петроград с приказом навести порядок, дал в помощь Георгиевский батальон. Но генерал Иванов даже не добрался до столицы. Восставшие солдаты и железнодорожники не пропустили.

Пока Николай II путешествовал в своем поезде, в Петрограде рушилась его власть. Сев в поезд, император лишился всякой возможности влиять на происходящее. Последний утвержденный им Совет министров подал в отставку. Россия осталась без царя, который сидел в своем вагоне, без Думы, которой он временно запретил заседать, и без правительства, которое уже арестовали.

Но природа не терпит пустоты.

Преображенский батальон вышел на площадь перед Зимним дворцом, требуя революции. К преображенцам присоединились павловцы и Гвардейский экипаж. Они двинулись к Таврическому дворцу, где без разрешения императора собралась Дума. Вакуум политической власти заполнили депутаты Государственной думы. Депутаты уговаривали Родзянко:

– Берите власть, Михаил Владимирович. Никакого в этом нет бунта… Берите, потому что держава Российская не может быть без власти.

Вечером 27 февраля 1917 года был избран Временный комитет Государственной думы. Его возглавил Родзянко. Появилось воззвание: «Временный комитет членов Государственной думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванных мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения».

Вдохновленный председатель Думы уведомил начальника штаба генерала Алексеева и командующих фронтами: «Временный комитет членов Государственной думы сообщает вашему высокопревосходительству, что ввиду устранения от управления всего состава бывшего Совета министров правительственная власть перешла в настоящее время к Временному комитету Государственной думы».

Революция, о которой так много говорили, свершилась! Она произошла без профессиональных революционеров – это опровергает все мифы о заговоре и чьей-то злой воле. Никто не управлял событиями. Все были застигнуты врасплох! Революционерами оказались депутаты Думы и генералитет, ведь это они убрали императора.

«Весь день 28 февраля был торжеством Государственной думы как таковой, – вспоминал Павел Милюков. – К Таврическому дворцу шли уже в полном составе полки, перешедшие на сторону Государственной думы, с изъявлениями своего подчинения Государственной думе.

К вечеру мы уже почувствовали, что мы не одни во дворце – и вообще больше не хозяева дворца. В другом конце дворца уже собирался другой претендент на власть, Совет рабочих депутатов, а к концу дня пришлось добавить «и солдатских депутатов». Солдаты явились последними, но они были настоящими хозяевами момента. Появились радикальные барышни и начали угощать солдат чаем и бутербродами».

Милюков, похоже, первым понял, что события развиваются вовсе не так, как они замышляли. Думцы всего лишь хотели перенять власть у императора. Но немедленно зародились иные центры власти.

Многие ждали перемен. Но Февральская революция стала полной неожиданностью абсолютно для всех. Никто не мог предположить, что российская монархия рухнет всего за неделю и трехсотлетняя династия Романовых откажется от права управлять Россией. Самое поразительное состоит в том, что Николай II покинул трон. И его младший брат, великий князь Михаил Александрович, тоже отказался от престола.

1 марта в два часа ночи императорский поезд остановился на станции Малая Вишера. До столицы оставалось всего двести верст. Но восставшие солдаты заявили, что не пропустят поезд. Только теперь император ощутил, как далеко зашло дело: он не может встретиться с женой и детьми! Но он еще не осознал, что всю жизнь страны определяют другие люди, а в его распоряжении остался только этот поезд.

«Ночью повернули с Малой Вишеры назад, так как Любань и Тосно оказались занятыми восставшими, – записал в дневнике Николай II. – Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь. Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского Села не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!»

Уезжая из Ставки, император еще рассчитывал легко усмирить восстание и дал генералу Иванову широкие полномочия. Страна пока что безмолвствовала. Достаточно было взять под контроль Петроград – изолировать закоперщиков из Думы и буйных активистов из запасных полков, там было полно дезертиров и тех, кто не желал отправляться на фронт. Но ничего не вышло! Так сложились обстоятельства: очереди за хлебом, неудачи на фронте, слухи об измене. В обществе создалось напряжение, и все жаждали разрядки. Царская власть не знала, как справляться с массовыми уличными беспорядками, не владела современными технологиями подавления мятежей.

Остановленный в ночь на 1 марта в Малой Вишере император уже морально был согласен на некоторые уступки. Поезд повернул на Псков, потому что там находился штаб Северного фронта. Николай II искал защиты у армии. Но командующий фронтом генерал Рузский ворчал, что время безнадежно упущено и уступками дело не спасешь:

– Теперь уже трудно что-либо сделать. Давно настаивали на реформах, которые вся страна требовала. Не слушались… Теперь придется, быть может, сдаваться на милость победителей.

До беседы с генералом Рузским Николай II колебался между желанием усмирить восставших и пониманием, что в чем-то придется уступить. Приехав в Псков, он узнал, что революция побеждает. Его готовности позволить сформировать правительство, которое будет отвечать не перед императором, а перед Государственной думой, уже недостаточно.

«Утром пришел Рузский, – записал в дневнике император, – и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение».

Николай II сел в Могилеве в поезд самодержцем, повелителем огромной страны, а вышел из него в Пскове безвластным человеком. Николай был Верховным главнокомандующим, но его собственные генералы хотели, чтобы он ушел. Командующих фронтами и начальника штаба Алексеева запросили по телеграфу: что они думают об отречении императора в пользу цесаревича Алексея?

В половине третьего генерал Рузский принес императору семь телеграмм. Командующие поддержали идею отречения от престола. Все как один! Почему?

В Германии в Первую мировую генералы фактически отстранили кайзера от командования. А российские генералы принуждены были подчиняться Николаю. И они тоже захотели избавиться от императора. Не сомневались, что без него быстрее разгромят немцев и австрияков.

Позиция военных ошеломила Николая. Внезапно он осознал свое полное одиночество: решительно все жаждали его ухода. Фактически его изолировали, армия вышла из повиновения. Его семья оказалась в столице на положении заложников.

Император телеграфировал председателю Думы Родзянко: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего великого князя Михаила Александровича».

Журналисты спрашивали потом генерала Рузского:

– Свободная Россия вам обязана предотвращением ужасного кровопролития, которое готовил царь. Говорят, он убеждал вас отправить на Петроград несколько корпусов?

– Если уж говорить об услуге, оказанной мною революции, – горделиво ответил генерал, – то она даже больше той. Я убедил его отречься от престола.

Императрица Александра Федоровна назовет Рузского иудой. В восемнадцатом году, не оценив его заслуг, бывшего генерала убьют революционные солдаты.

Императора потряс начальник штаба Верховного главнокомандующего российской армии генерал от инфантерии Михаил Алексеев, который тоже призвал Николая к отречению. А Николай считал его преданным человеком. Восторгался им:

– Я не могу вам сказать, как я доволен Алексеевым. Какой он сознательный, умный и скромный человек, и какой он работник.

Алексеев был талантливым офицером, но не скромным. Он видел, что немецкому генералу Гинденбургу подчиняется вся страна, а его полномочия ограниченны. На каждый шаг он должен испрашивать у императора дозволения… Хотя в реальности Алексеев располагал огромной властью.

«Расходы на войну производились из так называемого «Военного фонда», – рассказывал генерал Антон Иванович Деникин. – В Ставке расходование его находилось в полном и бесконтрольном (по вопросу целесообразности) ведении начальника штаба Верховного главнокомандующего, который устанавливал отправные данные своими приказами и утверждением смет и штатов».

Правда, генерал Алексеев первым и осознал, какую ошибку совершил, и после Октября попытался вооруженным путем восстановить монархию – уехал на юг и стал создавать белую армию для борьбы против большевиков.

Для поездки в Псков к императору делегировали двоих. Василия Витальевича Шульгина, известного журналиста крайне правых убеждений, и крупного промышленника и лидера партии «Союз 17 октября» Александра Ивановича Гучкова. Как руководитель Центрального военно-промышленного комитета Гучков занимался снабжением действующей армии боеприпасами.

Из Таврического дворца они приехали на Фурштатскую улицу, где была квартира Гучкова, и составили текст манифеста об отречении императора. Потом поехали в министерство. По прямому проводу позвонили в Псков, сообщили, что приезжают. В три часа дня уехали из Петрограда на экстренном поезде – паровоз и один вагон. Сопровождали их всего пятеро солдат с красными бантами на шинелях.

Шульгин и Гучков были монархистами, которые пришли к выводу о необходимости низложения Николая II. Настроенный весьма решительно, Гучков был готов захватить императорский поезд и принудить императора к отречению. «Гучков не исключал и самых крайних форм устранения царя в форме убийства», – вспоминал Павел Милюков.

Вечером 2 марта они прибыли к Николаю II. Он понял: у него нет выхода. За отказ придется заплатить своей жизнью. А что станет с его семьей? Ночью он подписал манифест об отречении от престола в пользу сына Алексея. Пометил в дневнике: «Передал Гучкову и Шульгину подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!»

Подумав, Николай изменил свою волю. Считая, что больному неизлечимой гемофилией Алексею не быть императором, отрекся от престола от собственного имени и от имени своего неизлечимо больного сына – в пользу младшего брата Михаила: «Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского».

Хотя сам Николай II был невысокого мнения о его, как сказали бы сегодня, лидерских способностях. Великий князь Михаил был генерал-инспектором кавалерии и членом Государственного совета.

Великий князь Александр Михайлович вспоминал: «Адъютант разбудил меня на рассвете. Он подал мне отпечатанный лист. Это был манифест государя об отречении. Ники отказался расстаться с сыном и отрекся в пользу Михаила. Я сидел в постели и перечитывал этот документ. Вероятно, Ники потерял рассудок. С каких пор самодержец может отречься от данной ему Богом власти из-за того, что в столице недостаток хлеба и частичные беспорядки? Измена Петроградского гарнизона? Но ведь в его распоряжении находилась пятнадцатимиллионная армия. Все это казалось совершенно невероятным».

И в самом деле, почему же царская власть не защищалась, задается вопросом Александр Солженицын. Он упрекает Николая II за то, что тот не дал приказа стрелять в восставшую толпу, потому что боялся кровопролития. А можно было объявить мятежный город вне закона, пишет Солженицын. Иначе говоря, утопить его в крови…

«Окажись рядом рота пулеметчиков, по-настоящему преданных царю, – вспоминал глава Временного правительства Александр Керенский, – она могла бы уничтожить всю Думу вместе с левыми и правыми. Единственная причина, по которой это не случилось, заключалась в том, что в целой Российской империи не нашлось такой роты».

Войска и казаки вовсе не желали защищать императора. В Петрограде сопротивлялись только жандармы и полицейские, да еще несколько офицеров из самокатного батальона.

Даже юнкерские училища не поднялись. Никто из высших чинов государственного аппарата не рискнул своей жизнью. Первыми предали царя, как водится, те, кто больше всех драл глотку во славие, – монархисты Пуришкевич и Шульгин. И православная церковь не поддержала самодержца всероссийского. Революцию приветствовали даже некоторые члены императорской семьи.

«Когда вспыхнула революция, сразу же стало ясно, что в царя народ уже не верит, – писал в эмиграции философ Лев Шестов. – Во всей огромной России не нашлось ни одного уезда, ни одного города, даже, кажется, ни одного села, которые бы встали на защиту свергнутого царя. Ушел царь – скатертью дорога, и без него обойдемся».

Многие историки всю вину возлагают на нерешительность императора. Дескать, не зря императрица когда-то писала ему: «Не надо говорить – у меня крошечная воля. Ты просто чуть-чуть слаб и не доверяешь себе. и немножко склонен верить чужим советам».

Так почему же он отказался от трона? Он вдруг увидел, что решительно все вокруг желают, чтобы он ушел! Верхушке общества казалось, что без него они справятся лучше и победят быстрее. А огромная армия полагала, что как царь уйдет, так и война закончится. В этот решающий час Николай II ощутил себя совершенно одиноким. Не выдержал этого и капитулировал.

«Кто бы ни похвалялся, что предвидел все, что произошло, сказал бы явную неправду, – вспоминал недавний председатель Совета министров Владимир Коковцов. – Едва ли я ошибусь, если скажу, что все ждали просто дворцового переворота, отстранения влияния в той или иной форме императрицы, думали, что явится на смену новый порядок управления, но жизнь сохранит если не все свои прежние формы, то все ее устои».

Видеть Николая II на троне хотела тогда уже одна только императрица:

«Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь разговоры!.. Не хочу писать всего, что делается, – так это отвратительно. Как унизили тебя, послав этих двух скотов…

Любимый, душа души моей, моя крошка, – ах, как мое сердце обливается кровью за тебя! Я вполне понимаю твой поступок, о мой герой!.. Мы в совершенстве знаем друг друга, нам не нужно слов, и, клянусь жизнью, мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства».

Отречение за отречением

Императорский поезд подошел к Могилеву вечером 3 марта. Только теперь Николай телеграфировал брату, называя его императором:

«Петроград. Его императорскому величеству Михаилу Второму.

События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине. Ники».

Телеграмма опоздала. В квартире князя Михаила Сергеевича Путятина члены правительства и некоторые члены Временного комитета Думы устроили встречу с великим князем Михаилом Александровичем.

Великий князь Михаил, который должен быть сменить Николая II на троне, поинтересовался у Родзянко, каковы гарантии его безопасности. Родзянко честно ответил, что гарантий нет. Сам председатель Думы, уверенно нацелившийся на место первого человека в стране, уже осознал, что власть проходит мимо него. И верно: стремительное развитие событий выбросит его на обочину первым.

Только Павел Милюков почувствовал, что в движение пришли неуправляемые массы, что страну охватывает хаос. Доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть и что она может быть таковой, только когда опирается на символ, привычный для народа. Таким символом служит монархия. Одно Временное правительство без опоры на этот символ просто не доживет до открытия Учредительного собрания. Оно потонет в океане народных волнений. Стране грозит полная анархия.

Все остальные уговаривали Михаила отказаться от трона. Великий князь попросил несколько минут для размышлений и твердо сказал:

– При настоящих условиях я не считаю возможным принять престол.

Потом добавил:

– Мне очень тяжело… Меня мучает, что я не смог посоветоваться со своими, ведь брат отрекся за себя, а я – выходит так, что отрекаюсь за всех.

В шесть часов вечера он подписал акт об отказе от восприятия верховной власти: «Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, выраженная Учредительным собранием. Прошу всех граждан державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему и облеченному всей полнотой власти впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».

Трехсотлетнее правление династии Романовых в России завершилось.

Говорили, что Михаил был безвольным и несамостоятельным человеком, легко попадавшим под чужое влияние. Но отрекся он по иной причине. У него не было ни единого шанса взять страну под контроль! В его распоряжении не осталось никаких инструментов управления. Он даже не мог обеспечить собственную безопасность.

«По натуре он действительно был мягок, хотя и вспыльчив, – вспоминал его адъютант. – Он действительно не любил (главным образом, из деликатности) настаивать на своем мнении и из этого же чувства такта стеснялся и противоречить. Но в тех поступках, которые он считал исполнением своего нравственного долга, он проявлял обычно настойчивость, меня поражавшую».

Великий князь Михаил Александрович, гвардейский офицер, автолюбитель и поклонник аэропланов, влюбился в дочь московского адвоката, которая была дважды разведена. Николай II категорически запретил ему жениться. Но Михаил 17 октября 1912 года в Вене в сербской православной церкви тайно обвенчался с любимой женщиной.

Николай запретил Михаилу возвращаться в Россию, уволил его со службы и лишил всех званий. Младший брат императора жил на юге Франции, в Англии, потом ему все-таки разрешили вернуться. Михаил был назначен командиром сформированной на Кавказе Дикой дивизии, которая отличилась в войну. Его жена получила титул графини Брасовой. В тот мартовский день 1917 года великий князь больше думал о жене и детях…

После Октябрьской революции, в марте 1918 года, Совет народных комиссаров выслал великого князя Михаила Александровича в Пермь, где он должен был находиться под надзором. В ночь на 13 июня глава пермских большевиков Гавриил Иванович Мясников с группой чекистов и милиционеров под благовидным предлогом вывел бывшего великого князя из гостиницы, где тот жил, и вывез за город; там его и расстреляли. Это было даже не исполнение приказа Москвы, а местная инициатива.

В 1920 году, когда исход Гражданской войны был ясен, Родзянко навсегда покинул Россию. Он обосновался в Сербии, жил трудно, бедно. Правые эмигранты его ненавидели, несколько раз избивали… А Родзянко вновь и вновь задавался вопросом:

– Может быть, я действительно не все сделал, чтобы предотвратить гибель России?

Царская семья состояла из брата царского деда, четверых двоюродных братьев и девяти троюродных – всего двадцать девять человек, подсчитал один из чиновников двора. Достаточно, чтобы встать на защиту главы семьи и, если нужно, с оружием в руках положить за него жизнь. Кто же из этих двадцати девяти мужчин выступил в поддержку главы семьи в трагический момент отречения? Никто.

«Спал долго и крепко, – пометил в дневнике Николай II. – Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре. В 8.20 прибыли в Могилев. Все чины штаба были на платформе.

Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четырехвосткой для выборов через шесть месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!»

«Четырехвосткой» Николай назвал принципы голосования – всеобщее, равное, прямое и тайное.

А мать императора пребывала в полном отчаянии!

«Подумать только, стоило ли жить, чтобы когда-нибудь пережить такой кошмар! – писала 4 марта вдовствующая императрица Мария Федоровна. – В 12 часов прибыла в Ставку, в Могилев, в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции. Горестное свидание!.. Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Бедняга Ники открыл мне свое бедное кровоточащее сердце, и мы оба плакали».

Великий князь Александр Михайлович вспоминал:

«Когда меня вызвали к ним, Мария Федоровна сидела и плакала навзрыд, он же неподвижно стоял, глядя себе под ноги, и, конечно, курил. Мы обнялись. Я не знал, что ему сказать. Он твердо верил в правильность принятого им решения, хотя и упрекал своего брата Михаила за то, что тот своим решением оставил Россию без императора.

– Миша не должен был этого делать, – наставительно закончил он. – Удивляюсь, кто дал ему такой странный совет.

Это замечание, исходившее от человека, который только что отдал шестую часть вселенной горсточке недисциплинированных солдат и бастующих рабочих, лишило меня дара речи».

Отрекшийся от власти император плохо представлял себе и положение в стране, и собственную будущность. Он наивно предполагал, что будет предоставлен самому себе и поживет наконец спокойно и безмятежно в кругу семьи. Или в худшем случае вместе с женой и детьми уедет за границу.

«Ночью сильно дуло, – пометил 5 марта в дневнике Николай II. – День был ясный, морозный. В 10 часов поехал к обедне, мама приехала позже. Она завтракала и оставалась у меня до 3 часов. Погулял в садике. После чая принял генерала Иванова, вернувшегося из командировки. Он побывал в Царском Селе и видел Аликс. Простился с бедным графом Фридерикс и Воейковым, присутствие которых почему-то раздражает всех здесь; они уехали. В 8 часов поехал к мама к обеду».

Власть сменилась в середине православного Великого поста, накануне Крестопоклонной недели. Следовало ожидать, что духовенство станет на защиту императорского дома. Но епископы отказались поддержать не только Николая II, но и монархию как таковую. А ведь формально она продолжала существовать! Решение о государственном устройстве должно было принять Учредительное собрание. Но иерархи церкви уже забыли о монархии. И недели не прошло после отречения императора, как Священный синод 6 марта заменил в богослужениях поминовение царской власти молитвенным поминовением народовластия. Иначе говоря, Синод фактически провозгласил Россию республикой. Хотя Временное правительство сделает это только 1 сентября 1917 года.

Общее собрание Екатеринбургской духовной консистории отправило приветственную телеграмму председателю Думы Родзянко: «Екатеринбургское духовенство восторженно приветствует в лице вашем свободную Россию. Готовое все силы свои отдать на содействие новому правительству в его устремлениях обновить на началах свободы государственный и социальный строй нашей родины, возносит горячие молитвы Господу Богу, да укрепит Он Всемогущий державу Российскую в мире, и да умудрит Временное правительство в руководительстве страной на пути победы и благоденствия».

Епископ Енисейский и Красноярский Никон проповедовал 12 марта 1917 года:

– Многие русские монархи, и особенно последний из них, Николай II со своею супругою Александрою, так унизили, так посрамили, опозорили монархизм, что о монархе, даже и конституционном, у нас и речи быть не может. В то время, как наши герои проливали свою кровь за отчизну, в то время, как мы все страдали и работали во благо нашей родины, Ирод упивался вином, а Иродиада бесновалась со своими Распутиными и другими пресмыкателями и блудниками. Монарх и его супруга изменяли своему же народу. Большего, ужаснейшего позора ни одна страна никогда не переживала. Нет, нет – не надо нам больше никакого монарха.

– Двести лет Православная Церковь пребывала в рабстве, – говорил архиепископ Новгородский и Старорусский Арсений на первом заседании Священного синода после Февральской революции. – Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор! Но вот птица, долго томившаяся в клетке, когда ее откроют, со страхом смотрит на необъятное пространство; она не уверена в своих силах… Так чувствуем себя в настоящий момент и мы, когда революция дала нам свободу.

Из Пскова бывший император вернулся в Ставку, не зная, как поступить. Несколько дней он провел в размышлениях – уехать в Англию или поселиться в Ливадии. Похоже, он упустил возможность спастись. И тогда Временное правительство под влиянием Совета рабочих и солдатских депутатов решило арестовать Николая – по соображениям безопасности. На самом деле Совет хотел предупредить попытку реставрации монархии.

7 марта 1917 года глава Временного правительства князь Львов подписал постановление об аресте бывшего императора. В Александровский дворец с группой военных прибыл генерал-лейтенант Лавр Георгиевич Корнилов. Он обещал императрице, что практических последствий приказ об аресте иметь не будет. Свите он дал два дня на размышление: кто пожелает уйти, свободен это сделать, кто останется с семьей бывшего императора, тоже будет считаться под арестом.

Лавр Корнилов был одним из самых знаменитых генералов русской армии. Он безоговорочно принял Февральскую революцию. В июле 1917 года популярного военачальника Временное правительство назначило Верховным главнокомандующим. А всего через месяц с небольшим генерал от инфантерии Корнилов потребовал от главы Временного правительства Керенского передать ему власть в стране, чтобы навести порядок.

Ничего из корниловского мятежа не вышло. Никто его не поддержал. Лавр Георгиевич, человек эмоциональный, импульсивный и прямолинейный, и мятежником оказался спонтанным, плохо подготовившимся. После октября семнадцатого генерал Корнилов возглавил Белое движение. Но первый командующий Добровольческой армией погиб в первом же большом сражении с большевиками за Екатеринодар…

– Сейчас Николай II в моих руках, – заявил Керенский. – Я не хочу и не позволю себе омрачить русскую революцию. Маратом русской революции я никогда не буду. В самом непродолжительном времени Николай под моим личным наблюдением будет отвезен в гавань и оттуда на пароходе отправится в Англию.

Британский посол Джордж Бьюкенен сообщил Временному правительству, что король Георг готов принять Николая и Александру на британской территории. Но Керенский не позволил им уехать, испугавшись Советов. Да и английское правительство передумало.

Отрекаясь от трона, Николай II произнес небольшую речь перед офицерами Ставки:

– В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые войска. Нынешняя небывалая война должна быть доведена до полного поражения врагов. Кто думает теперь о мире и желает его – тот изменник своего Отечества, предатель его. Знаю, что каждый честный воин так понимает и так мыслит. Исполняйте ваш долг как до сих пор. Защищайте нашу великую Россию из всех сил. Слушайтесь ваших начальников. Всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

«Последний день в Могилеве, – записал 8 марта Николай в дневнике. – В 10 часов подписал прощальный приказ по армиям. В 10.30 пошел в дом дежурства, где простился со всеми чинами штаба и управлений. Дома прощался с офицерами и казаками конвоя и Сводного полка – сердце у меня чуть не разорвалось!»

Великий князь Александр Михайлович присутствовал во время прощания: «Ники благодарит штаб и просит всех продолжить работу «с прежними усердием и жертвенностью». Он просит всех забыть вражду, служить России и вести нашу армию к победе… Мы кричим «ура», как никогда еще не кричали за последние двадцать три года. Старые генералы плачут. Еще мгновение – и кто-нибудь выступит вперед и станет молить Ники изменить принятое им решение. Но напрасно: самодержец всероссийский не берет своих слов обратно!»

Несколько раз в те дни был момент, когда казалось, что ход событий можно повернуть в другую сторону. Но все эти возможности были упущены, и наконец события приобретают характер неостановимый, как сход снежной лавины. Февральская революция практически всей страной была воспринята как очевидное благо. Временное правительство приняло законы давно назревшие и совершенно необходимые. Но не справилось с управлением страной. Впрочем, а кто бы справился? А уж то, что последовало потом. И уже многие вспоминали царский режим как время счастливое и прекрасное.

«В 12 часов приехал к мама в вагон, – записал в дневнике Николай II, – позавтракал с ней и ее свитой и остался сидеть с ней до 4.30. В 4.45 уехал из Могилева, трогательная толпа провожала. Четыре члена Думы сопутствуют в моем поезде. Поехал на Оршу и Витебск. Погода морозная и ветреная. Тяжело, больно и тоскливо».

Это последнее путешествие Николая в его собственном поезде. Но и здесь он уже не хозяин. Фактически он под арестом. За ним присматривают депутаты Думы. Поезд императора прибыл в Царское Село утром. Ни на кого не глядя, Николай прошел по перрону и сел в автомобиль.

«В поезде с государем ехало много лиц, – вспоминал начальник охраны Александровского дворца полковник Кобылинский. – Когда государь вышел из вагона, эти лица посыпались на перрон и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, озираясь по сторонам, видимо проникнутые чувством страха, что их узнают».

У въезда во дворец дежурный офицер скомандовал:

– Открыть ворота бывшему царю.

«Скоро и благополучно прибыл в Царское Село, – записал 9 марта Николай II. – Но, Боже, какая разница, на улице и кругом дворца, внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! Пошел наверх и там увидел душку Аликс и дорогих детей. Она выглядела бодрой и здоровой, а они все лежали в темной комнате. Но самочувствие у всех хорошее, кроме Марии, у которой корь недавно началась. Погулял с Валей Долгоруковым и поработал с ним в садике, так как дальше выходить нельзя!»

Единственной опорой уже бывшему императору оставалась его жена.

«Как я хочу заключить тебя в свои объятия и дать твоей милой голове отдохнуть на моем плече – тогда я могла бы осыпать лицо и глаза любимого поцелуями и шептать ласковые слова любви. По вечерам я целую твою подушку – это все, что у меня есть… Я понимаю, мне не следовало бы говорить этого; в устах старой замужней женщины это звучит смешно, но я не могу сдержать себя. С годами любовь усиливается. О, если бы наши дети были так же счастливы в их семейной жизни».

Это материнское пожелание будет перечеркнуто свинцовыми пулями.

Жена командира 3-го армейского корпуса генерала Павла Петровича Скоропадского – фрейлина императрицы Александра Петровна Дурново писала мужу из Петрограда 9 марта 1917 года:

«Ты не можешь себе представить, как выражаются о царе и его семье, и о всем, что его окружает. Громко говорят: пьяница и развратница, шпион и шпионка, недостаточно, что отрекся, надо судить, не отпускать в Англию, доберемся до них и расправимся.

Публика спокойна и изысканно любезна. Слышишь на каждом шагу возгласы «товарищ», «милая, родная, моя дорогая», это к кондукторше или газетчице. Эти же «товарищи» нас будут грабить и жечь. По-моему, очень интересно жить, но часто тошно.»

Будущий гетман Украины Скоропадский ответил жене:

«Государь и Александра Федоровна, о которой, я сознаюсь, не могу теперь без отвращения вспоминать, сами виноваты. Государь – бедный Государь по свойственной ему бесхарактерности, а Александра Федоровна по многим другим причинам, главное, по ее желанию властвовать и самомнению, несомненно, является главной причиной наших несчастий. Романовы всем осточертели. Я благодарен Государю за его отречение. Я почувствовал себя свободным, и, конечно, хотя мне его лично жаль, но я теперь вздыхаю полной грудью и счастлив.

Если удержится нынешнее правительство, все пойдет эволюционным путем на славу и благоденствие России, если же правительство провалится, власть перейдет в руки толпы. Не смейся, я не сошел с ума. Я более чем когда-либо убежден, что нынешнее правительство не усидит, а после него будет небывалая анархия, которая быстро выродится в какую-либо форму диктатуры самой деспотической».

Когда-то многоопытная британская королева Виктория напутствовала молодую российскую императрицу: «Ты находишься в чужой стране, в стране, тебе совершенно незнакомой, где быт, умственное настроение и самые люди тебе совершенно чужды, и все же твоя первейшая обязанность – завоевывать любовь и уважение».

Александра Федоровна ответила ей достаточно самоуверенно: «Вы ошибаетесь, дорогая бабушка. Россия не Англия. Здесь нам нет надобности прилагать какие-либо старания для завоевания любви народа. Русский народ почитает своих царей за божество, от которого исходят все милости и все блага».

Как сильно она заблуждалась! Впрочем, откуда ей было знать, с какой невероятной скоростью в нашей стране свергают вчерашних властителей.

Александра Федоровна наставляла мужа: «Так как ты очень снисходителен, доверчив и мягок, то мне надлежит исполнять роль твоего колокола, чтобы люди с дурными намерениями не могли ко мне приблизиться, а я бы предостерегала тебя… Мы Богом возведены на престол, и мы должны твердо охранять его и передать его неприкосновенным нашему сыну. Если ты будешь держать это в памяти, то не забудешь быть государем. И насколько это легче для самодержавного государя, чем для того, который присягнул конституции».

Николай II повторял: «Я храню самодержавие потому, что убежден – оно необходимо России». Британская монархия, которая веками приспосабливается к стремительно меняющемуся обществу и желает быть ему полезной, существует и поныне. Уехавшую в Россию внучку королевы Виктории вместе с семьей расстреляли в Екатеринбурге в июле 1918 года.

Будь на месте Николая II жестокий человек, он бы силой подавил Февральскую революцию в зародыше. Но что дальше? Установить в стране диктатуру и править силой оружия возможно до определенного времени. Диктатура не позволяет стране развиваться. Значит, рано или поздно нужно дать стране свободу.

Но тогда возмущение и гнев выльются в еще более резкой и кровавой форме. Ведь и общество не модернизируется, не привыкает к ответственности, поэтому революция 1917 года стала хаосом, а потом превратилась во всероссийский погром и братоубийственную резню. Виноват не тот властитель, который дает свободу, а тот, который, не сознавая своего долга, держит страну в железном корсете.

Балтийские матросы требовали суда над бывшим императором, но потом вспыхнула Гражданская война, и о нем как-то забыли. Никто не знал, где он находится. Ходили слухи, что его видели то в одном, то в другом городе. Например, в Брест-Литовске, куда на переговоры с немцами приехали офицеры из Ставки Верховного командования. Это забавный эпизод… Военные позвали православного священника, он увидел одного адмирала, очень похожего на Николая II, подошел к нему и говорит:

– Ваше императорское величество, а вы что здесь делаете?

Генерал стал отнекиваться, объяснять, что он не император. Священник не поверил:

– Ваше императорское величество, вы меня не переубедили.

Отрекшись от престола, Николай, кажется, нисколько не сожалел об утерянной власти. Он надеялся провести остаток жизни с любимой женой, обожаемым и несчастным сыном, дочерями, в которых души не чаял.

Как ни странно это звучит, но глубинные причины, пружины и весь ход стремительной Февральской революции, сокрушившей монархию и империю, остаются неисследованными. Это очень сложное сочетание случайностей и закономерностей, амбиций, своекорыстных мотивов и недальновидности действующих лиц. Потому мы и по сей день удовлетворяемся простыми объяснениями советской историографии: созрела революционная ситуация, самодержавие себя исчерпало, верхи не могут, низы не хотят.

Я вполне представляю себе, что, сложись история иначе, Россия была бы и сегодня конституционной монархией. И правнук Николая принимал бы послов, поздравлял бы страну с Новым годом и открывал заседания Государственной думы. Но, сломав оковы старого режима, Россия умылась кровью. В том числе и царской.

Религиозный писатель Василий Васильевич Розанов в рассказе «Любовь», написанном в декабре 1917 года, обреченно заметил: «Мой милый, выхода нет! Кто сказал вам, что из всякого положения есть достойный выход?»

«Очаровательное время распада старой государственной машины, безвластия, самопорядка, срывающегося в сумбур, – вспоминал исторические события марта семнадцатого года председатель Всероссийского союза журналистов Михаил Андреевич Осоргин. – Эти дни все-таки следовало пережить, эти лучшие дни огромной нашей страны. Лучших и даже таких же она не знала и никогда не узнает».

Но Осоргин предупреждал: «Неизмеримо велика наша ответственность за будущее. Ведь мы, как дети, которые только учатся ходить, как арестанты, отпущенные на волю, как ослабленные болезнью, выписанные из больницы на вольный воздух».

Окрепнуть и научиться жить в условиях свободы до октября семнадцатого, когда власть взяли большевики, не успели. Едва обрели свободу – и уже заговорили о сильной руке. Начальник Главного артиллерийского управления российской армии генерал-лейтенант Алексей Алексеевич Маниковский писал сослуживцу: «Где тот истинный «диктатор», по которому стосковалась Земля Русская? Так дальше продолжаться не должно… Мне приходится иметь дело с тысячами лиц самого разнообразного положения, и ото всех я слышу только одно порицание властей предержащих. Наш вопль: дайте нам если не диктатора, то хотя бы хорошую ПАЛКУ. Палка, палка нужна до зарезу!!»

Генеральская мечта быстро сбылась – в октябре семнадцатого. Большинство людей привыкли полагаться на начальство – и не выдержали его отсутствия. Исчезновение государственного аппарата, который ведал жизнью каждого человека, восприняли как трагедию. Ответственность за экономические, житейские и бытовые неурядицы возлагали на демократию и демократов. Общество захотело вернуться в управляемое состояние, когда люди охотно подчиняются начальству, не смея слова поперек сказать и соревнуясь в выражении верноподданничества. И покорно повторяют: да, мы такие, нам нужен сильный хозяин, нам без начальника никуда…

Генерал Алексей Алексеевич Маниковский, так жаждавший «истинного диктатора» и палки, пошел служить в Красную армию. Он стал начальником Главного архивного управления, потом занимался армейским снабжением. Во время служебной командировки в 1920 году его сбросили с поезда, и он погиб.

Эпоха Февраля была слишком недолгой, чтобы демократические традиции укоренились. Для этого требуются не месяцы, а десятилетия. К октябрю семнадцатого все были подавлены, измучены, истощены. Когда большевики взяли власть, это была не революция, а контрреволюция. Октябрь отменил почти все демократические завоевания, которые дал России Февраль. Но демократией и свободой, похоже, никто не дорожил.

«Россия позволяет кататься на своей шее каждому любителю верховой езды, – с горечью заключал Михаил Осоргин. – Иногда, встав на дыбы, она опрокидывает всадника – и сейчас же позволяет взнуздать себя другому».

Часть шестая

Германия. Нож в спину и карьера ефрейтора Гитлера

Немцы восторженно отправлялись на войну. На армейских вагонах писали «Экскурсия в Париж». Победные реляции воспламеняли толпу.

– Вы вернетесь домой раньше, чем листья упадут с деревьев, – обещал своим солдатам кайзер Вильгельм II в августе 1914 года. – Меч решит исход битвы. На нас напали. Но никому не удалось покорить Германию. Бог на нашей стороне, как он был на стороне наших предков.

Нож в чужой крови

С конца XIX века германоязычная Центральная Европа казалась научным центром мира. В немецких университетах учились такие гении, как Альберт Эйнштейн, Вернер Гейзенберг и Эрвин Шрёдингер, чьи открытия в сфере ядерных реакций и квантовой механики изменили мир.

Но летом 1914 года атмосфера в Германии переменилась. Художники, писатели, университетские профессора и священники обеспечили воюющую страну необходимыми лозунгами. Классик социологии Макс Вебер назвал войну «великой и чудесной». Писатель, будущий лауреат Нобелевской премии Томас Манн увидел в войне «очищение» человечества. Экономист и историк Вернер Зомбарт окрестил немцев «избранным народом».

Художник-экспрессионист Франц Марк добровольцем в лейтенантских погонах отправился на фронт, потому что верил: война оздоровит «больную Европу». Писал матери в ноябре 1914 года: «Если бы я остался дома, то чувствовал бы себя подавленным, больным. А здесь я могу все увидеть воочию».

В германском искусстве и литературе экспрессионизм был очень заметен. Его поклонники горячо поддержали Первую мировую, надеясь, что она покончит со старым порядком. Но они быстро разочаровались. В марте 1916 года художник Франц Марк был смертельно ранен осколком гранаты под Верденом.

«Никогда эпоха не была так охвачена отчаянием, ужасом, – вспоминал критик Герман Бар. – Никогда человек не был столь мал. Никогда не был он столь обеспокоен. Никогда радость не была столь далека, а свобода столь мертва – и вот раздается вопль отчаяния: человек вопиет о душе, единый крик поднимается из нашего времени. И искусство тоже вопиет во тьме, зовет на помощь, призывает дух: это экспрессионизм».

Через несколько лет нацисты назовут экспрессионизм «дегенеративным искусством».

«Лучше чужая кровь на лезвии твоего ножа, чем чужой нож в твоей крови» – эта фраза принадлежит немецкому писателю Герману Лёнсу, который в 1914-м пошел добровольцем на фронт. Он был широко известным «патриотическим писателем», восторгался «старыми добрыми временами», патриархальностью сельской жизни. Он написал роман «Вервольф», один из героев которого говорит: «Настоящий немец убивает разбойника раньше, чем тот успевает поднять руку». Лёнс погиб в первом же бою в сентябре 1914 года.

Его поклонники-нацисты использовали название романа «Вервольф» для создания в конце Второй мировой подпольной организации, которая должна была действовать в тылу наступающих войск союзников: отравлять продовольствие и колодцы, совершать диверсии на транспорте. Но объявленная Гитлером партизанская война даже не началась.

А вот создателя теории относительности, которая изменила современную физику, Альберта Эйнштейна потрясло обращение немецких ученых «Призыв к культурному миру», в котором кайзера называли «знаменосцем мира» и поддерживалась война Германии против «монголов и негров».

Альберт Эйнштейн, член Прусской академии наук, писал об этом всплеске псевдопатриотизма: «Европа, обезумев, совершила что-то невероятное. Такие времена показывают, к сколь жалкой породе животных мы принадлежим. Я испытываю смешанное чувство сострадания и отвращения».

Роза Люксембург, одна из видных деятелей социал-демократии, возмущалась бездействием Интернационала, вялостью рабочего класса. Писала: «Постыдное банкротство Интернационала непоправимо!» Она считала, что после войны придется разобраться с «предателями».

Летом 1914 года ни одна сколько-нибудь заметная сила не возразила против начала Первой мировой войны. Даже влиятельная партия немецких социал-демократов, считавшихся противниками военных конфликтов. Имело значение то, что война началась с Россией, а царский режим в Европе устойчиво ассоциировался с казаками, погромами и подавлением рабочего движения.

4 августа депутаты рейхстага от социал-демократической партии Германии, которые еще несколько дней назад устраивали антивоенные митинги, полностью поддержали кайзера и вместе с другими фракциями проголосовали за предоставление правительству военных кредитов.

Слово предоставили депутату Гуго Гаазе от социал-демократической фракции.

– Империалистическая политика привела к роковым для Европы последствиям. Ответственность падает на тех, кто проводил эту политику. Нашей вины здесь нет. Мы стоим перед неумолимым фактом войны. Нам грозят ужасы вражеского нашествия. В случае победы русского деспотизма, запятнавшего себя кровью лучших сынов своей страны, наш свободный народ может потерять многое, если не все. Мы должны подкрепить делами наши слова о том, что в минуту опасности мы не бросим нашу родину на произвол судьбы. При этом наши действия не противоречат принципам Интернационала, всегда признававшего право каждого народа на национальную независимость и на самозащиту. Мы надеемся, что жестокие страдания военного времени вызовут у миллионов людей нового поколения отвращение к войне и они проникнутся идеями социализма и мира. Руководствуясь этими принципами, мы голосуем за военные кредиты…

Социал-демократы поддержали то, что именовалось «гражданским миром», а в реальности было добровольным отказом от политической борьбы и партийной деятельности.

Роза Люксембург протестовала против войны. В марте 1915 года ее арестовали. Через год «Красную Розу», как ее тогда именовали, выпустили. И опять арестовали. Ее выпустили 8 ноября 1918 года, и она бросилась помогать созданию коммунистической партии. А в январе 1919 года ультраправые расквитались и с Розой Люксембург, и с руководителем компартии Карлом Либкнехтом, который с балкона дворца Гогенцоллернов в Берлине объявил о начале революции в Германии – через два часа после того, как социал-демократ Филипп Шейдеман провозгласил создание республики.

Вожди немецкой компартии были непреклонными людьми, готовыми сражаться и умереть за свои принципы. В название своей последней передовой статьи для партийной газеты Либкнехт вынес слова из письма Люксембург, написанного в тюремной камере: «Несмотря ни на что!»

15 января Розу Люксембург и Карла Либкнехта схватили, привезли в отель «Эден» на Нюрнбергерштрассе, где пытали и допрашивали. Потом отвезли в парк Тиргартен и убили. Как выразился один знаменитый историк, «это был последний успех династии Гогенцоллернов и первая удача нацистов».

Тело Либкнехта нашли и доставили в городской морг. Люксембург застрелили, к ее рукам и ногам проволокой привязали груз и сбросили в канал. Тело вытащили из воды только через пять месяцев. Похоронили на берлинском кладбище Фридрихсфельде, установили памятник. В 1935 году нацисты разорили могилы Люксембург и Либкнехта, их останки бесследно исчезли.

Роза Люксембург, ее стойкая, но глубоко продуманная и обоснованная позиция и по сей день вызывают восхищение. В 1985 году посвященный ей фильм немецкого режиссера Маргарет фон Тротты завоевал приз на фестивале в Каннах.

…Выдающийся композитор Арнольд Шёнберг создал атональную музыку и новый метод композиции – додекафонию, сильно повлиявшую на классическую музыку XX столетия и музыкальную эстетику. Он воевал в австрийской армии. Воспринимал войну против Франции на свой лад – как продолжение борьбы в искусстве против композиторов, не принимавших новой музыки. Шёнберг уверенно писал: «Мы их заставим уважать немецкий дух и поклоняться немецким богам».

Патриотизм и военное прошлое ему не помогли. После прихода нацистов к власти композитор уехал в США. Шёнберг изумленно писал: «После войны среди моих учеников-арийцев не оказалось ни одного фронтовика, они отсиделись дома. А почти все евреи воевали и имели ранения».

Бить врагов по одному

Германия боялась вести войну на два фронта. После того как Франция заключила союз с Россией, начальник Генерального штаба граф Альфред фон Шлиффен разработал план, который, казалось, гарантировал, что стране не придется сражаться со всеми врагами одновременно.

Сначала – быстрая победа на Западе. Граф Шлиффен исходил из того, что огромные просторы России, помноженные на неразвитость железных дорог, затянут процесс мобилизации русской армии на шесть недель. Поэтому в начале войны на Востоке достаточно держать небольшие силы прикрытия и сосредоточиться на сокрушении Франции. Чтобы обойти мощные приграничные укрепления, Шлиффен предложил нанести удар через нейтральную Бельгию и тем самым отрезать французской армии путь к отступлению и взять Париж.

Скорость имела особое значение. На 22-й день войны немецкие войска должны были дойти до границы Франции, на 39-й день достичь Парижа. Эта приверженность плану сделала начало войны неотвратимым.

Немецкие генштабисты рассчитали: на полный разгром Франции уйдет сорок три дня. После этого Германия может заняться Россией. Когда 30 июля Россия объявила о начале мобилизации, в Берлине должны были или вовсе отказаться от идеи участвовать в войне, или немедленно нанести удар по Франции.

Германские генералы исходили из того, что Великобритания в войну не вступит. Однако же англичане с 1832 года гарантировали нейтралитет Бельгии. Когда немецкие войска 3 августа вторглись в Бельгию, у Лондона не оставалось иного выбора, кроме как вступить в войну. Это произошло в одиннадцать часов вечера 4 августа. Вместе с Британией в войну вступили ее доминионы – Канада и Австралия.

Опечаленный министр иностранных дел сэр Эдвард Грей произнес слова, которые станут знаменитыми:

– В Европе гаснут огни. Мы больше никогда в нашей жизни не увидим их зажженными!

На фронт в такси

Готовясь к Первой мировой, немецкий Генеральный штаб рассчитывал, что развитая железнодорожная сеть и пунктуальность железнодорожников позволят мобилизовать силы и перебросить их на фронт быстрее, чем французы сумеют подготовиться к обороне. Это и создаст основание для победы.

Немцы развернули шесть армейских корпусов. В каждом 35 тысяч солдат, 8 тысяч лошадей, 150 орудий, 50 пулеметов. Для переброски одного корпуса требовались 180 железнодорожных составов. Переброска войск происходила с 2 по 16 августа. Составы шли хотя и медленно, иногда со скоростью всего двадцать километров в час, но круглосуточно с интервалами всего в двадцать минут.

Война могла окончиться полным поражением Франции в середине сентября 1914 года, после полутора месяцев сражений. В первые недели войны через Ла-Манш перебросили сто тысяч британцев, но их помощи было недостаточно, чтобы остановить отступление французской армии, которая несла большие потери. Первые месяцы войны были временем стремительных операций. Окапываться было некогда, поэтому пехота и кавалерия не могли укрыться от губительного пулеметного и артиллерийского огня.

В начале сентября немецкие войска стояли уже у ворот Парижа. Правительство страны эвакуировалось в Бордо (как это происходило в прошлую войну, в 1871 году, и произойдет в 1940-м, когда гитлеровские войска вновь нападут на Францию). Вслед за министрами столицу покинул миллион парижан, треть населения. Комендант Парижа готовился перед оставлением города взорвать Эйфелеву башню. А потом случилось «чудо на Марне», которое французские школьники изучают и по сей день.

Что же спасло Францию от разгрома и поражения? Генерал Александр фон Клюк, командующий 1-й германской армией, наступавший на правом фланге – главном по плану Шлиффена, внезапно решил, что решающая битва произойдет на левом фланге. Развернул свои войска на юго-восток – вместо того, чтобы, как планировалось, окружить Париж.

Тем временем маршал Жозеф Жоффр мобилизовал все резервы. Сформировал две новые армии, чтобы нанести удар в стык 1-й и 2-й немецких армий. Транспорта не хватало, и доставлять солдат на фронт он велел парижским таксистам. Мотор впервые доказал свое преимущество над гужевым транспортом.

4 сентября 1914 года Мольтке предупреждал: «Самое трудное ждет нас впереди». Его не обманула легкость первых побед. У наступающей немецкой армии возникли проблемы со снабжением – грузовиков было мало, лошадей не хватало. Мольтке предупреждал: «Мы добились успеха, но не победы. Победа – это когда враг сдается с оружием. Но французы отступают в полном порядке».

На следующий день начался контрудар французов и англичан. Маршал Жоффр призвал своих солдат:

– Решается наша судьба! Не смотреть назад – только атаковать. Лучше умереть, чем отступить!

Битва на Марне развернулась на фронте шириной в сто километров. Жестокое сражение продолжалось неделю, пока начальник германского Генштаба Хельмут фон Мольтке не приказал своим войскам отойти за реку Эна. Его решение стало поворотным моментом в истории боевых действий на Западном фронте.

Шлиффен умер за год до войны и не увидел, что его план добиться победы путем быстрого разгрома Франции не удался. У Мольтке произошел нервный срыв. Он ушел в отставку. Через два года умер от инсульта.

После отступления тридцать три немецких генерала были отправлены в отставку. Но немцам не сказали правду о битве на Марне – германская армия может только побеждать. На самом деле она потерпела поражение. Фактически война уже была проиграна. Второй возможности разгромить союзников немцам не представится. Для длительной войны Германия не имела ресурсов. В первый месяц войны немецкая армия потеряла больше 250 тысяч солдат.

Сменивший Мольтке 14 сентября 1914 года на посту начальника Генштаба генерал Эрих фон Фалькенхайн приказал армии окапываться. Армии засели друг против друга в траншеях. Началась позиционная война – на огромных пространствах от Швейцарии до побережья Северного моря.

Кайзеровской армии пришлось вести войну на два фронта, чего военное командование так стремилось избежать. Эрих фон Фалькенхайн признался главе правительства, что Германия войны не выиграет. Надо вступать в мирные переговоры. Но до 1917 года переговоры так и не начались – ни на Западе, ни на Востоке.

Одна из причин – огромное число жертв. 22 августа 1914 года было самым кровавым днем в истории Франции – в тот день погибли 27 тысяч солдат. К концу года Германия и Бельгия потеряли половину своих армий. В России и Австро-Венгрии число убитых, раненых и попавших в плен превысило миллион. Кто же решится назвать такие жертвы напрасными? Канцлер Теобальд фон Бетман-Хольвег выразил мнение подавляющего числа немцев:

– Продолжать сражаться – наш долг по отношению к павшим.

Ни в одной столице не решались признать, что победы не одержать. Три императора и один султан боялись, что, если они не разгромят врага, вспыхнет революция. Так и случится. Рухнут четыре империи – Российская, Германская, Австро-Венгерская и Оттоманская.

Перемирие подписано

Железнодорожники сделали возможной стремительную переброску войск и обеспечили главные сражения Первой мировой живой силой и оружием. Железнодорожники исправно доставляли солдат и боеприпасы на фронт, эвакуировали раненых. Чего они не могли сделать – так это прорвать линию обороны врага.

Летом 1917 года рейхстаг призвал к мирным переговорам, но генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург и первый генерал-квартирмейстер (начальник оперативного управления) генерал пехоты Эрих фон Людендорф были против. Два этих генерала стали влиятельнее самого кайзера. Он почти постоянно находился в ставке Верховного главнокомандования. Но в принятие решений не вмешивался. Генералы уберегали его от плохих новостей. О поражениях не рассказывали, поэтому он плохо представлял себе положение на фронтах.

Статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Рихард фон Кюльман в декабре 1917 года доверительно заметил в беседе с министром иностранных дел Австро-Венгрии Отокаром Чернином:

– Кайзер – единственно разумный человек во всей Германии.

Однако же Вильгельм II в немалой степени утратил контроль над страной, который перешел к военному командованию. В последние два года войны Гинденбург и Людендорф, вдвоем руководившие боевыми действиями, фактически установили военную диктатуру. Власть кайзера была чисто символической, а генерал-фельдмаршал Гинденбург полностью доверял Людендорфу.

На улицы Берлина в январе 1918 года вышли 400 тысяч недовольных. Вожаков арестовали, судили и отправили на фронт – куда они принесли революционные идеи.

Революция в России пробудила в немцах надежду на победу. Большевики не хотели воевать. После подписания в Брест-Литовске в марте 1918 года сепаратного мира Германия могла сконцентрировать силы на Западном фронте.

«Даже в октябре 1917 года на Восточном фронте оставалось еще 80 тевтонских дивизий, – писал после войны Уинстон Черчилль. – Зато уже в ноябре генерал Людендорф приказал генералу Гофману, начальнику штаба немецких войск на Восточном фронте, перебросить миллион солдат и офицеров на Запад, 50 дивизий и пять тысяч орудий были сняты с русского фронта. Нас ждали ужасающие битвы 1918 года, повлекшие смерть или увечья почти двух миллионов британских, французских и германских солдат».

Немецкое командование впервые обладало преимуществом над союзниками на Западном фронте. У Германии появился последний шанс выиграть войну.

Вот почему союзники так обиделись на большевиков, которые в марте 1918 года подписали с немцами сепаратный мир в Брест-Литовске.

21 марта 1918 года немцы начали наступление на Западном фронте. В операции «Михаэль» участвовало девяносто дивизий. Наступление развивалось успешно. Британские войска отступали. Это был первый прорыв немецких войск за три года войны. Немецкие генералы были счастливы, торжествовали победу – инициатива в их руках!

24 марта 1918 года кайзер объявил праздничным днем – в знак побед немецкого оружия. Он был уверен, что Британия разгромлена.

Германские войска продвигались вперед, но это не было победой. Они только растягивали линии снабжения. Немцы переодевались в британское обмундирование и обувь, удобные и не промокавшие. Занимая французские города, объедались и угощались вином – они давно всего этого не видели.

21 июля началось последнее немецкое наступление.

Французское население бежало от немцев. Немцы обстреливали Париж из самой крупнокалиберной крупповской пушки. Но тут в войну на стороне Антанты вступили Соединенные Штаты. В июле 1918 года миллион американских солдат высадился в Европе.

Конечно, американцы плохо подготовились к этой войне. Офицеры не умели читать карту. Повторяли ошибки, которые европейцы совершали в 1914-м, – шли в атаку без артподготовки. Но они были спокойны и уверены в себе – разительный контраст с истощенными и уставшими европейцами.

Французы и англичане тоже получили подкрепление – свежие канадские и австралийские части, артиллерию и танки. Союзники произвели четыре тысячи танков, немцы не могли угнаться за такой индустрией.

8 августа союзники развернули контрнаступление на широком фронте. Шестнадцать немецких дивизий были разгромлены. С марта 1918 года Германия потеряла миллион человек.

14 августа генерал Эрих Людендорф, который с 1916 года руководил всеми операциями кайзеровской армии, сказал Вильгельму II, что следует подумать о перемирии. Когда 27 сентября союзники прорвали последнюю линию обороны кайзеровской армии на Западе, Верховное командование осознало, что война проиграна. У генерала Людендорфа произошел нервный срыв. Он не в состоянии был воевать, психически не справлялся – нервное истощение. Его отправили в санаторий.

1 октября Людендорф вызвал высшее военное командование к себе в курортное местечко Спа, где он приходил в себя. Сказал:

– Все плохо, придется просить мира.

Германские генералы были в шоке. От Людендорфа этого не ожидали Немецкий флот был блокирован британцами, поэтому именно немецкие моряки первыми восстали против кайзера. Войска Антанты продолжали наступать, и немцы не могли их остановить. Германия была истощена и обессилена. Военной промышленности не хватало сырья.

К концу сентября 1918 года генералы поняли, что проиграли. В отличие от 1945 года не стали ждать, пока враги войдут в Берлин. Что бы потом ни говорили Гинденбург и Людендорф, а с ними ефрейтор Гитлер, немецкая армия потерпела поражение на полях сражений. Именно поэтому германское командование запросило перемирия.

Министр иностранных дел Пауль фон Хинтце озабоченно сказал Людендорфу, что разумно было бы предпринять шаги в сторону демократизации страны. Это поможет договариваться с Антантой. Генералу идея понравилась: он увидел возможность свалить вину за неминуемое поражение в войне на политиков.

3 октября сформировали правительство из социал-демократов и либералов. Новый канцлер принц Максимилиан Баденский через германского посланника в Швейцарии отправил президенту Соединенных Штатов Вудро Вильсону телеграмму о готовности начать мирные переговоры на американских условиях.

Вечером 7 ноября колонна из трех немецких автомобилей пересекла линию фронта рядом с известным своими пивоварнями городком Шиме на юго-западе Бельгии. Саперы расчистили путь от мин. На первой машине развевался большой белый флаг. Немецкую делегацию доставили в Компьен в Северной Франции. Там их ждали французский маршал Фердинанд Фош, принявший на себя обязанности главнокомандующего союзными силами, и три британских офицера.

Утром 11 ноября самый молодой депутат рейхстага от партии Центра Маттиас Эрцбергер подписал соглашение о прекращении огня. Он произнес драматическим тоном:

– Семидесятимиллионный народ может страдать, но он не может умереть.

– Очень хорошо, – равнодушно ответил маршал Фош.

Победители и побежденные предпочли не обмениваться рукопожатиями.

Пушки Первой мировой умолкли в одиннадцать утра.

Германия терпела поражение, и, как в России, здесь вспыхнула революция. Движущей силой были разочарованные люди в военной форме.

Польский социалист Вацлав Сольский вспоминал, как немецкие войска вошли в Минск в конце февраля 1918 года: «Шли солдаты в возрасте сорока – сорока пяти лет, усталые и плохо одетые. Они еле волочили ноги. В этот последний год войны немецких солдат кормили настолько плохо, что они форменным образом голодали».

29 октября 1918 года восстали матросы кайзеровского флота, они отказались подчиниться приказу командования выйти в море и схватиться с британским флотом, потому что понимали: это верная гибель. Первых бунтовщиков арестовали, но 3 ноября мятеж превратился в восстание.

4 ноября 1918 года портовый город Киль оказался во власти восставших рабочих и матросов. Появились красные флаги. У офицеров срывали погоны и отбирали оружие. Здесь появился первый Совет рабочих и солдатских депутатов. Руководителем города стал социал-демократ Густав Носке. Его первый приказ – закрыть офицерские казино (столовые), офицеров кормить так же, как и рядовых солдат с матросами.

Кайзер Вильгельм II, как и российский император Николай годом раньше, находился в штабе армии. Вечером 8 ноября в штаб поступила телеграмма от имперского канцлера принца Макса Баденского, который сообщал, что не сможет сдержать восстание, если кайзер не отречется. Но кайзер уже лег спать, и никто не посмел его разбудить.

Утром кайзер вызвал к себе начальника Генерального штаба генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга и нового первого генерал-квартирмейстера генерал-лейтенанта Вильгельма Грёнера. Кайзер ждал поддержки. Но генералы в один голос доложили кайзеру, что армия не способна сражаться и жаждет мира.

За неделю до этого генерал Грёнер дал императорским приближенным совет, продиктованный отчаянием: пусть император отправится на фронт и в окопах сражается плечом к плечу со своими солдатами и, если такова будет воля Провидения, погибнет. Жертва императора, может быть, единственное, что спасет монархию. Вильгельм II не внял совету своего генерала. Он на своем личном поезде уехал в Голландию. На границе покорно сдал свою саблю голландскому таможенному чиновнику.

Генерал-фельдмаршал Гинденбург отстранился от всех дел. Он пребывал в депрессии. Генерал Людендорф в страхе уехал в Швецию.

Война была выиграна прежде, чем армия союзников достигла территории Германии. Войска Антанты заняли лишь Рейнскую область и остановились. Маршал Фош сказал, что не желает больше терять ни одного солдата. Только командующий американскими экспедиционными силами генерал Джон Першинг предлагал продолжить наступление.

Антанта совершила ошибку. Немцы не ощутили, что потерпели поражение. Не увидели, как вражеские войска оккупируют всю страну, как они идут торжественным маршем по Берлину. А именно так поступили немецкие войска в 1870 году, взяв Париж.

Немецкие войска вернулись домой. Президент страны Фридрих Эберт приветствовал их в Берлине:

– Вы вернулись непобежденными!

Американские войска спешно грузились на корабли и возвращались на родину. Франция и Англия не желали воевать против Германии в одиночку, а война, опасались они, могла опять вспыхнуть, если бы они ввели войска на всю территорию Германии.

Большинство немцев так и не поверили, что союзники победили. Они были уверены в том, что кайзеровская армия выиграла все битвы. Союзники начали брать верх лишь во второй половине июля 1918 года, но немецкие военные коммюнике утаивали правду до октября. Немцев держали в неведении относительно реального положения на фронтах. Население пребывало в уверенности, что Германия побеждает. Когда выяснилось, что кайзеровская армия потерпела поражение, немцы пришли к выводу, что это предательство, дело рук внутренних врагов.

Германия не верила, что Антанта добилась победы на поле боя, и презирала политиков, заключивших перемирие. Так родилась легенда о победоносной, но преданной либеральными политиками армии, и она существовала долгие годы. Никакая правда не может конкурировать с вымыслом, который всех устраивает.

Особенно старались проигравшие генералы, им больше всех импонировала версия о предательстве. После войны Эрих фон Людендорф беседовал с главой британской военной миссии генералом Нилом Малькольмом и в самых резких выражениях винил в неудачах собственный народ:

– Немцы оказались недостойными заветов своих воинственных предков.

Генерал Малькольм уточнил:

– Вы хотите сказать, генерал, что вам нанесли удар ножом в спину?

Людендорф, чьи полководческие таланты не вызывали восхищения даже у его подчиненных, пришел в восторг:

– Совершенно верно! Нам нанесли удар в спину, удар ножом в спину!

Временная слепота

В конце сентября 1918 года полк, в котором служил Гитлер, закрепился на хорошо подготовленных позициях к югу от реки Ипр во Фландрии. В городе Вервик оборудовали пулеметные точки и снайперские позиции.

Выбить немцев из города получила приказ британская 30-я дивизия. 13 октября британским артиллеристам доставили баллоны с отравляющим газом. В половине шестого утра две британские бригады поднялись в атаку. Через два часа они ворвались в Вервик. Завязались уличные бои.

Утром 15 октября Гитлер и еще несколько солдат собрались вокруг полевой кухни в надежде поесть. Едва они приступили к завтраку, начался артиллерийский обстрел. Снаряд, заправленный газом, с характерным шипением разорвался прямо перед кухней. Натянуть противогазы солдаты не успели. Они кричали от боли – им казалось, что раскаленные иголки вонзались прямо в глаза; горло и легкие отказывались служить, люди задыхались.

«Англичане, – вспоминал Гитлер, – пустили в ход газы «желтый крест», действие которых мы еще ни разу до сих пор не испытывали на своей шкуре. Я стал чувствовать сильную боль, увеличивающуюся с каждой минутой. Глаза мои превратились в горящие угли. Я перестал видеть».

Ефрейтора Гитлера отправили в лазарет в прусском городке Пазевальке неподалеку от польской границы. Ему повезло: зрение вернулось. А 10 ноября 1918 года госпитальный священник сказал раненым, что война закончилась – кайзер бежал.

«Я не выдержал, – писал Гитлер в «Майн кампф». – У меня все поплыло перед глазами. Я ощупью добрался до палаты, бросился на койку и зарылся горящей головой в одеяло и подушку. Со дня смерти матери ни разу я не плакал… Когда газом выело мои глаза и можно было подумать, что я ослеп навеки, я на мгновение пал духом. Но тогда я с тупой покорностью подчинился неизбежному. Теперь я не мог больше. Я заплакал. Личное горе отступило на задний план перед великим горем нашего отечества».

Армейский политработник

Когда Гитлер застрелился в сорок пятом, на его кителе военного образца красовались значок за ранение и Железный крест 1-го класса. Он гордился наградами. В своем политическом завещании написал, что с 1914 года был «добровольцем» и внес «вклад в Первую мировую войну, навязанную Германскому рейху».

В реальности фюрер был дезертиром. Он родился в Австро-Венгрии. А в мае 1913 года спешно перебрался в Баварию, чтобы избежать призыва. Австрийская полиция его искала, чтобы привлечь к уголовной ответственности. Нашла в Мюнхене. 18 января 1914 года Гитлера арестовали за уклонение от воинской повинности. Он попросил освободить его от службы по причине плохого здоровья.

Когда вспыхнула война и началась всеобщая мобилизация, бежать было некуда.

2 августа 1814 года Адольф Гитлер пришел на мюнхенскую площадь Одеонплац, чтобы услышать объявление войны России. Молодой мюнхенский фотограф Генрих Хофман сделал панорамный снимок. Среди других лиц запечатлел счастливое лицо Гитлера. После войны Хофман увеличил эту часть фотографии и продал ее в десятках тысяч копий, неплохо заработав.

Гитлеру все-таки пришлось надеть форму. Но он не ушел на фронт добровольцем, как рассказывал после войны. Его забрили, как и других военнообязанных. Военная форма придала Гитлеру ощущение мужественности. Теперь никто не имел права сомневаться в том, что он настоящий мужчина. В его характере, манерах, поведении было слишком много женственного. Военная форма это скрывала. 21 октября эшелон увез Гитлера на фронт.

Он был вестовым. Когда снаряды рвали телефонные провода, такие, как он, держали связь. Он часто повторял, что «рисковал жизнью практически ежедневно» и «смотрел смерти в глаза». Гитлер – в противоположность тому, что говорил он сам и что утверждали нацистские пропагандисты, – служил посыльным при штабе полка. В глазах тех, кто сражался на передовой и кого каждодневно подстерегала смерть, это было завидное существование.

«Однажды вечером бледный человек скользнул в укрытие – как только нас начали обстреливать, – вспоминал Александр Мориц-Фрай, служивший вместе с Гитлером в 16-м баварском резервном полку. – В глазах страх и ярость. Усы скрывали уродливый разрез рта. Это был Адольф Гитлер… Когда он разглагольствовал об англичанах, он был похож на кулдыкающего индюка. Действия врагов он воспринимал очень лично – ему казалось, что они все охотятся именно на него. Ему не хватало спокойствия и самообладания. Озабоченный собой, он плохо относился к товарищам».

В Третьем рейхе неустанно создавали миф о герое-фронтовике. Лейтенант Гуго Гутман был арестован гестапо в 1937 году за «ложь о фюрере». Бывший штабной офицер всего лишь напомнил о том, что не один Гитлер, а вообще все посыльные 16-го полка в мае 1918 года, в конце войны, были отмечены Железным крестом.

Когда батальон основательно потрепали, старослужащих, в том числе Гитлера, произвели в ефрейторы. Почему Гитлер больше не получил повышения?

Бывший начальник штаба полка объяснял после войны, что намеревался произвести Адольфа Гитлера в унтер-офицеры, но отказался от этой мысли, поскольку «не обнаружил в нем командирских качеств». Однополчане думали иначе: получить повышение означало отправиться в окопы, где было опасно. Гитлер предпочитал оставаться ефрейтором – подальше от линии фронта и вражеского огня.

19 ноября 1918 года, после подписания перемирия, Гитлера выписали из лазарета. 21 ноября он прибыл в Мюнхен. Явился в казармы 7-й роты 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка. Его поставили на довольствие, положили месячное жалованье в 40 марок и отвели теплое место для ночлега – немалое преимущество в ту холодную зиму.

Что делает солдат, если его страна проиграла войну и он остался ни с чем, не имеет ни образования, ни профессии, ни семьи, ни друзей? Он остается солдатом.

Потом он станет говорить, что именно тогда решил стать политиком. В реальности он хотел остаться в армии и продержался в ней еще полтора года. Это самый неизученный период в его истории.

Когда неудачливый художник превратился в убийцу целых народов?

В Линце, где сын таможенного чиновника учился в школе? В Вене, где он жил в общежитиях с 1908 по 1913 год? Или во время Первой мировой? Современные исследования показывают: его идеологическая платформа сложилась после войны, именно в эти годы – с конца 1918-го по 1920-й.

Адольф Гитлер и его товарищ Эрнст Шмидт вызвались нести караульную службу в лагере для военнопленных. Служба была несложной, потому что война закончилась и лагерь стремительно пустел – русских солдат отпускали на родину. Большую часть дня Гитлер и Шмидт сортировали ставшие ненужными противогазы.

7 апреля 1919 года левые радикалы провозгласили Баварскую советскую республику и стали создавать Красную армию по советскому образцу. Власть в полку принадлежала солдатскому совету, все ходили с красными бантами. Гитлер считался «сентиментальным социалистом». Разглагольствовал о судьбе пролетариата:

– Слава богу, что с королей слетели короны. Теперь настало время говорить нам, пролетариям.

Он искал работу с помощью компании, которая трудоустраивала демобилизованных солдат. Гитлер хотел наняться почтальоном, но его не взяли на почту. Он вполне мог примкнуть к левым и даже к крайне левым.

Но в начале мая 1919 года после кровавых боев рейхсвер и ультраправые добровольцы взяли Мюнхен. Баварских революционеров расстреливали. Гитлеру предложили работу в комиссии по расследованию революционной деятельности в его собственном полку. Он помогал выявлять тех сослуживцев, кто сочувствовал левым и коммунистам. Так он впервые участвовал в политических чистках.

Гитлера это устраивало – он остался на армейской службе, получал паек, жалованье и имел теплое место для ночлега – немалое преимущество в холодную зиму.

Он подчинялся капитану Карлу Майру, начальнику отдела печати и информации штаба 4-го военного округа. Капитан Майр вспоминал, что Гитлер напоминал «побитую собаку, которая нуждается в хозяине». В июле 1919 года ефрейтора, как проявившего себя на поприще борьбы с левыми, командировали на армейские курсы пропагандистов.

Военные декларировали нейтралитет, но в реальности они не приняли Веймарскую республику. Лекции именовались вполне нейтрально – «Образование и политика», «Развитие экономической жизни в Германии», но носили откровенно антисемитский характер. Солдатам втолковывали, как опасны мировой коммунизм и западный либерализм, учили с ними бороться.

Здесь Гитлер и прошел свои университеты, ведь школу он оставил в шестнадцать лет. Здесь и сформировались его политические взгляды. После курсов, в августе 1919 года, Гитлер, как один из 26 пропагандистов, был причислен к отделу информации штаба округа.

В транзитном лагере Лехфельд проводил беседы с солдатами, которые вернулись из плена и были подвержены большевистским идеям. Около 150 человек слушали выступления Гитлера. Он рассказывал о вине перед Германией евреев-коммунистов и евреев-олигархов, втолковывал: «иудеи – не религиозная община, а расовая». Чем чаще выступал, тем быстрее сам превращался в фанатика-расиста. Скрытый антисемитизм трансформировался в ненависть к евреям.

Вообще-то в Первую мировую 100 тысяч мужчин-евреев надели серый мундир немецкого рейха и отправились на фронт. Треть из них удостоилась государственных наград, свыше 2 тысяч стали офицерами. На фронте, защищая кайзеровскую Германию, погибли 12 тысяч солдат-евреев. Это больше, чем погибло евреев во всех войнах, которые вел Израиль. Депутат рейхстага от Социал-демократической партии еврей по происхождению Людвиг Франк ушел на фронт добровольцем в августе 1914 года и погиб в бою. Он стал первым депутатом рейхстага, павшим на поле боя.

XIX век принес немецким евреям хотя и неполное, но равноправие. Они быстро интегрировались в немецкое общество, это привело к большому числу смешанных браков. В XIX веке примерно 70 тысяч евреев в Германии и Австро-Венгрии перешли в христианство. На переломе веков число перешедших в христианство значительно увеличилось. Немецкое общество охотно принимало евреев-христиан. Антисемитизм носил преимущественно религиозный характер. К еврею-христианину претензий не было. Накануне Первой мировой каждый третий еврей (еврейка) вступал(а) в брак с немкой (немцем). Немецкие аристократические семьи не отказывались от браков с евреями. Объединитель страны и первый канцлер Германии Отто фон Бисмарк это только приветствовал.

Немецкие евреи искренне считали себя патриотами. И доказывали свою любовь к Германии службой в армии. В 1760 году прусский король Фридрих Великий произвел еврея Константина Натанаэля фон Заломона в генералы. Его сын тоже стал прусским офицером. 11 марта 1812 года первый прусский канцлер Карл Август фон Гарденберг позволил евреям служить в армии, поскольку военный министр Герхард фон Шарнхорст хотел сформировать большую армию.

После битвы при Ватерлоо, где наполеоновская армия потерпела поражение, 72 еврея были награждены Железными крестами. Евреи служили и в баварской армии, где нравы были еще либеральнее. Здесь отличившиеся на службе евреи становились офицерами. В Первую мировую вопрос об этническом происхождении вообще не задавался.

Франц Йозеф Штраус, министр обороны ФРГ в конце 50-х – начале 60-х, написал предисловие к сборнику писем немецких евреев, погибших в Первую мировую войну:

«Самый молодой доброволец немецкой армии Йозеф Циппес, четырнадцати лет, был евреем, так же как Вильгельм Франкль – один из первых кавалеров прусского ордена «За заслуги» в немецкой авиации.

Франкль погиб в 1917 году в воздушном бою. Через двадцать лет его имя нельзя было найти в списке кавалеров ордена «За заслуги». Его вычеркнули, так как, по официальному мнению гитлеровского государства, евреи не могли быть храбрыми. Они не могли даже, как дико это ни звучит, умереть за Германию. Имена погибших солдат-евреев, как того хотели национал-социалисты, исчезали даже с обелисков в честь героев».

«За заслуги» (Pour le Merite) – орден, введенный прусским королем Фридрихом Великим в 1740 году. В Первую мировую орден считался в немецкой армии высшей наградой за храбрость. Летчику надо было сбить не меньше восьми боевых машин врага, чтобы его заслужить. Среди первых немецких летчиков сто двадцать были евреями.

Немецкие евреи хотели быть немцами и преданно служили стране. Но националистов реальность не интересовала…

К слову сказать, в русской армии в Первую мировую служило примерно полмиллиона евреев. Три тысячи евреев были награждены Георгиевскими крестами, одиннадцать человек были полными георгиевскими кавалерами – получили все четыре степени этой высшей солдатской награды. Но в царской России евреи имели право быть произведенными лишь в офицерский чин подпрапорщика. Более высокие звания получали только крещеные. Однако же это не мешало националистам винить евреев в недостатке патриотизма.

Поражение Германии в Первой мировой войне разрушило привычную жизнь ефрейтора Адольфа Гитлера. Домом для него была казарма, семьей – группа сослуживцев, и всего этого он лишился. Но одновременно революция, распад империи и хаос открыли перед ним путь наверх.

5 января 1919 года спортивный журналист Карл Харрер и слесарь-железнодорожник Антон Дрекслер, тихий, неуклюжий и чудаковатый человек, основали в Мюнхене Немецкую рабочую партию, которая в 1933 году придет к власти.

Партийцы встречались в пивной «Штернэккерброй». В один сентябрьский день 1919 года сюда пришел ефрейтор Гитлер, выполняя приказ командования – побывать на собрании только что созданной партии. Гитлер настолько вдохновился тем, что услышал и увидел, что пожелал произнести речь. Так началась его политическая карьера. Очень скоро его заметили. 22 февраля 1920 года местная газета «Донау цайтунг» сообщила: «Г-н Гитлер произнес патриотическую речь, которая была встречена аплодисментами».

На военной службе он исполнял обязанности полкового библиотекаря. Приказом по 41-му стрелковому полку солдатам было предписано получать «материал для чтения» у «ефрейтора Гитлера, комната № 564, третий этаж».

Его однополчанин Александр Мориц-Фрай вновь увидел Гитлера в Мюнхене в ноябре 1923 года накануне пивного путча, первой попытки нацистов взять власть, и навсегда запомнил, как выглядел фюрер: «Он был один. Он рыскал, как хищник, который готовится к прыжку на свою жертву. Он ничего не замечал вокруг себя».

Условия Версальского мира

Германское командование подписало перемирие, рассчитывая на сравнительно мягкие условия мирного соглашения. Американцы, отделенные от Германии океаном, не жаждали крови.

Берлин повредил себе в глазах Антанты, заключив в 1918 году мирный договор с Россией, после чего получил контроль над огромной частью русской территории и миллионы золотых рублей в качестве репараций. В Париже убедились: Германия лишь говорит о мире, а помышляет о новых приобретениях. Наказать немцев! Заставить заплатить за содеянное! Сделать так, чтобы война не повторилась!

Французы искренне надеялись, что эта война станет последней. В соответствии с мечтой поэта Шарля Пеги, который писал другу с фронта: «Я иду в битву за всеобщее разоружение, ради того, чтобы больше не было войн». Командир пехотного взвода Пеги погиб в сентябре 1914 года.

В 1932 году молодой французский офицер Шарль де Голль уверенно писал, что после чудовищного военного пожара народам станет отвратительной сама мысль о войне. Он ошибся.

Парижская мирная конференция открылась 18 января 1919 года. Версальский мир подписали 29 стран. Но не Россия.

В 1914 году Россия спасла Францию от разгрома. Три года Россия сражалась. После революции империя распалась. В начале 1918 года большевики подписали с Германией мир. Некоторые части бывшей империи обрели самостоятельность – Балтийские страны, Украина, Армения, Грузия, Азербайджан.

В Париже плохо понимали, что происходит на Востоке. Приходила отрывочная информация о Гражданской войне, жестокостях, убийстве царской семьи. Союзники хотели бы видеть рядом с собой российскую делегацию. Но кого пригласить? Ни большевиков, ни различные белые правительства они не считали представителями всего русского народа. Проблем хватало и без России – смута началась в Германии. В Баварии и Венгрии создались коммунистические правительства. Собравшиеся в Париже главы государств и правительств боялись революций и хаоса.

Франция не только пострадала больше других стран. Ей было чего бояться. И после поражения Германия все равно оставалась на ее восточных границах. Немцев было больше, чем французов, – 75 миллионов против 40.

На Парижскую мирную конференцию побежденных не пригласили. Немецкая делегация ожидала вердикта у порога. Германия должна была признать свою вину за развязывание мировой войны и возместить ущерб, нанесенный другим странам.

Британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж обещал «выжать из германского лимона все». Французы ненавидели немцев еще больше и желали получить компенсацию за военную разруху.

Польша, которая только что обрела независимость, претендовала на Верхнюю Силезию с ее угольными месторождениями и порт Данциг (Гданьск). Литва рассчитывала на порт Мемель (Клайпеда). Нейтральная Дания желала получить северную часть Шлезвиг-Гольштейна, земли, которая когда-то играла столь важную роль в Европе. Принадлежность этой территории со смешанным датско-немецким населением трудно определить. Пруссия ее просто присоединила и пыталась германизировать. Но на севере все еще говорили по-датски.

Французы требовали возвращения Эльзаса и Лотарингии, где была сосредоточена горно-металлургическая промышленность. Никто не заикнулся о том, что надо бы поинтересоваться мнением населения, может, оно желает оставаться частью Германии.

Франция претендовала на Саарскую область (часть Рейнской провинции), богатую углем, потому что ее собственные угольные шахты пострадали во время войны. Саар был быстро развивающейся промышленной зоной. Население – почти полностью немецкое. Но французы упирали на то, что главный город провинции основан королем Людовиком XIV и Франция владела Сааром еще во время Французской революции. Договорились так. Саарская область с населением в 750 тысяч человек на пятнадцать лет отдавалась под управление Лиги Наций; дальнейшая судьба Саара должна была решаться плебисцитом.

Французы жаждали безопасности и гарантий от нового нападения.

Премьер-министр Жорж Клемансо хотел сделать Рейн границей между Францией и Германией, а заодно превратить Рейнскую провинцию в самостоятельное государство. А может быть, пойти дальше: разрушить то, что собрал Бисмарк, – иначе говоря, вновь разделить Германию на составные части. Пусть опять появятся самостоятельные Бавария, Саксония, Пруссия. Всем будет спокойнее.

Британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж говорил, что нельзя загонять Германию в угол, отрезая от страны районы с чисто немецким населением. Это кончится тем, что Германия станет большевистской. Жорж Клемансо же считал, что бессмысленно пытаться умиротворить Германию мягкими условиями мира. Немцы понимают только язык силы.

Предлагалось лишить Германию мощной армии. Призыв в армию и на флот отменялся. Служба по контракту. Численность вооруженных сил не должна превышать 100 тысяч в пехоте и 15 тысяч на флоте. Никакой авиации, танков, бронемашин, подводных лодок и тяжелых орудий. Запасы оружия и мощные укрепления – взорвать. Оставить только несколько военных заводов. Запретить покупку оружия за границей. И никакой военной подготовки в высших учебных заведениях.

Когда победители объявили условия мирного договора, немцы были потрясены. Германия лишалась всех колоний и восьмой части собственной территории. Шесть миллионов немцев оказались за пределами страны (из них три миллиона – в составе только что созданной Чехословакии). У Германии конфисковали флот, забрали всю наличную валюту и даже патенты: знаменитый аспирин Байера стал американским. Военные репарации установили в 132 миллиарда золотых марок.

28 апреля 1919 года немецкая делегация отправилась в Версаль. Сто восемьдесят дипломатов, экспертов, секретарей и журналистов пребывали в отвратительном настроении. Французы не упускали случая их унизить. Немцев поместили в той же гостинице, в которой жили французские дипломаты, когда готовились подписать в 1871 году договор с Бисмарком после поражения в войне. Немцы жаловались, что ощутили себя неграми на американском Юге.

Делегацию возглавлял министр иностранных дел Ульрих фон Брокдорф-Ранцау, сторонник установления мира. Но он был очень старомоден, и Антанта смотрела на него с подозрительностью. Он происходил из знаменитой семьи, выходцы из рода Ранцау служили Германии, Дании и Франции. Ходили слухи, что один из его предков, маршал Ранцау, был настоящим отцом императора Людовика XIV. Один француз смело поинтересовался у Ульриха фон Брокдорф-Ранцау, так ли это. Тот ответил:

– О да, в нашей семье Бурбонов всегда считали незаконнорожденными Ранцау!

Министр был умен, резок и жёсток. Он верил, что американцы не допустят слишком несправедливого мира. В конце концов, Германия стала республикой, и к ней должны отнестись иначе. Немцы предупреждали иностранных дипломатов: слишком жесткие условия мира приведут к революции в Германии и все пожалеют.

7 мая 1919 года немецкой делегации вручили текст мирного договора и дали две недели на то, чтобы представить свои соображения в письменном виде.

Жорж Клемансо открыл заседание. Обратился к немецкой делегации:

– Вы просили о мире. Мы даем его вам.

Пока переводчики переводили его слова, Клемансо для проформы поинтересовался, не просит ли кто-то слово? Брокдорф-Ранцау поднял руку. Он сидя произнес длинную речь. Клемансо побагровел от гнева. Ллойд Джордж сказал потом, что впервые понял, отчего французы так ненавидят немцев.

– Это была самая бестактная речь, которую я когда-либо слышал, – сказал американский президент Вудро Вильсон. – Немцы действительно тупой народ. Они всегда делают совсем не то, что нужно.

Вернувшись к себе в гостиницу, немецкие дипломаты разделили текст договора на части и отдали переводить. В понедельник текст был переведен и уже отпечатан. Сели звонить в Берлин, сообщая важнейшие положения договора. Ночью за ужином, обсуждая договор, называли его позорным. Брокдорф-Ранцау сказал:

– Зачем они извели такую кипу бумаги? Могли бы ограничиться всего одной фразой: Германия прекращает свое существование.

Немцы возмущались. С какой стати они должны отказаться от 13 процентов территории и 10 процентов населения? Почему Германия одна должна отвечать за войну, которую вели все?

– Договор абсолютно неприемлем, – констатировал канцлер Филипп Шейдеман.

Американский президент Вудро Вильсон, которого только что считали спасителем Германии, превратился в глазах немцев в жалкого вруна. Когда он в 1924 году умер, германское посольство в Вашингтоне отказалось приспустить флаг.

К концу мая немецкая делегация составила длинный список возражений и поправок. Она отказывалась признавать свою вину за развязывание войны и возражала против огромных репараций. 30 мая ответ был готов. Позиция немцев была сформулирована так: «Вы установили принципы, которым вы верны, если они вас устраивают. Если они устраивают нас, вы ими пренебрегаете».

Ллойд Джордж сказал, что готов внести поправки. Клемансо и Вильсон не хотели этого делать, но кое-что все-таки изменили. 16 июня немецкой делегации сказали, что она должна решить, подпишет ли договор, до 23 июня. Если нет, Антанта примет соответствующие меры.

Брокдорф-Ранцау и его советники тем же вечером отбыли в чудесный город Веймар, где заседало Национальное собрание. 19 января 1919 года немцы избрали депутатов, которым предстояло определить государственное устройство страны, переставшей быть монархией, и принять новую конституцию. Депутаты решили, что они не подпишут мир.

Клемансо сказал, что придется сразу же нанести сильный военный удар. Вильсон и Ллойд Джордж согласились. Главком маршал Фош приказал подготовить удар силами сорока двух дивизий.

Германский политический мир раскололся. Националисты требовали отвергнуть мир. Избранный депутатом Национального собрания и назначенный министром без портфеля Маттиас Эрцбергер доказывал, что страна не может позволить себе продолжать войну. Мир, пусть даже на таких обидных и несправедливых условиях, даст возможность восстановить государство. Если Антанта оккупирует Рур, экономическая жизнь остановится.

Брокдорф-Ранцау считал, что Антанта блефует и не решится нанести новый удар. Кабинет министров Шейдемана, не сумев принять решения, подал в отставку 20 июня. Брокдорф-Ранцау ушел из политики. В 1922 году он поедет в Москву послом.

За день до истечения срока президент Фридрих Эберт сформировал новое правительство. Национальное собрание проголосовало за подписание мирного договора, заявив, что Германия не признает статьи мирного договора, в которых на нее возлагается вина за войну и обязанность судить виновных.

Париж ответил: «Германское правительство должно подписать или отвергнуть мирный договор без каких-либо поправок в установленный срок».

Немцы попросили хотя бы отложить подписание. Париж ответил отказом. Национальное собрание уполномочило правительство подписать мирный договор. Закрывая заседание, председательствующий мелодраматически произнес:

– Мы вверяем нашу несчастную страну заботе и милосердию Всевышнего.

Церемонию подписания устроили 28 июня, в тот самый день, когда в 1914 году в Сараеве убили эрцгерцога Фердинанда. Место подписания – зеркальный зал Версальского дворца. Из Германии приехали новый министр иностранных дел Герман Мюллер и министр транспорта Йоханнес Белль. По Парижу распространялись слухи, что они намерены в знак отчаяния застрелиться, но перед этим убьют Клемансо и Ллойд Джорджа или бросят в них бомбу.

Когда представители стран-победительниц собрались, Клемансо распорядился:

– Приведите немцев.

Вошли два министра, смертельно бледные. Они подписали договор собственными авторучками. Руки у них дрожали.

«Я старался держаться, – вспоминал министр Мюллер, – чтобы наши бывшие враги не видели ту боль, которую испытывает немецкий народ, чьим представителем я был в этот трагический момент».

Когда он вернулся в гостиницу, то буквально рухнул на постель. Он весь покрылся холодным потом – это была реакция организма. В тот же вечер немецкая делегация по его настоянию уехала из Версаля.

Германия погрузилась в траур. Даже социалисты говорили о «позорном мире».

Юный Клаус Шенк фон Штауффенберг, который со временем станет офицером вермахта и 20 июля 1944 года попытается убить Гитлера, чтобы спасти страну от разгрома, тогда говорил в слезах:

– Моя Германия не может исчезнуть. Она возродится вновь сильной и великой. Есть же Бог на небесах…

Французский маршал Фош был полон дурных предчувствий:

– Это не мир, это перемирие, которое продлится двадцать лет.

Маршал как в воду глядел. Ровно через двадцать лет и два месяца вспыхнула Вторая мировая.

Условия Версальского мира принято считать грабительскими и несправедливыми. Но проигравшую страну всегда заставляли платить. На Венском конгрессе в 1815 году Франция потеряла то, что завоевал Наполеон, и должна была заплатить 700 миллионов франков. После победы над Францией в 1871 году правительство Германии преспокойно отрезало себе две французские провинции и наложило на побежденных не меньшую контрибуцию. Условия навязанного Советской России Брест-Литовского мирного договора были еще более грабительскими. Но когда точно так же поступили с немцами, они возмутились и заговорили о том, что все их ненавидят.

Германия лишилась своего океанского флота и всех колоний. Но осталась самой мощной державой в центре Европы. Франция считалась победительницей, но перестала быть крупной военной державой.

Финансовое бремя, возложенное на Германию, не было таким уж ужасным, как изображали немцы. Но именно пункт о деньгах оказался самым болезненным. Он невыносимым грузом давил на Веймарскую республику и стал находкой для нацистской пропаганды.

– Кто-то должен заплатить, – сказал Ллойд Джордж. – Если Германия не заплатит, придется платить британскому налогоплательщику. Но платить должен тот, кто причинил ущерб.

В Париже британская делегация заняла пять гостиниц возле Триумфальной арки, штаб-квартирой стал отель «Мажестик». Чтобы оградить себя от шпионов (французских, а не немецких), англичане заменили весь штат отеля – привезли своих. Свое меню: овсяная каша, яичница с беконом – на завтрак, мясо и овощи – на обед и ужин и плохой кофе весь день. Кормили строго по расписанию. Выпивка за свой счет – британское правительство платило только за тех, кто представлял Индию и доминионы. Запрещалось готовить в номерах. Нельзя было держать собак.

Англичане были помешаны на секретности. Переписка с Лондоном шла через курьеров, французской почте не доверяли. Всех предупредили: телефонные разговоры могут быть подслушаны. Детективы из Скотленд-Ярда охраняли входы в «Мажестик». Члены делегации носили карточки с фотографиями. Ллойд Джордж с младшей дочерью и любовницей обосновался в роскошной квартире на Rue Nitot. Министр иностранных дел Артур Бальфур жил над ним.

Они оба хорошо понимали, в чем интерес Британии: сохранение империи, превосходства британского военного флота и баланса сил в Европе, чтобы ни одна держава не стала настолько сильной, чтобы бросить Лондону вызов.

Великобритания смогла воевать в Первую мировую только благодаря империи. Индия и доминионы снабжали британские вооруженные силы и военную промышленность сырьем, боеприпасами, деньгами и живой силой – 1250 тысяч человек из Индии, еще миллион из доминионов. Австралия потеряла в войне больше людей, чем Соединенные Штаты.

Лондон нуждался в деньгах, чтобы выплатить собственные долги. По существу, Англия разорилась. До войны она доминировала в мировой финансовой системе и мировой торговле, обладая самым мощным флотом. Но Англия все потратила на войну. В апреле 1917 года в Лондоне обнаружили, что денег осталось на три недели войны. Пришлось занимать у американцев.

Британия вступила в войну как мировой кредитор, а окончила вся в долгах. Франция пострадала сильнее всех, но Англия потратила больше других. Франция и Англия одолжили огромные суммы России, которая после революции отказалась их возвращать, а также Италии и Румынии, которым нечем было расплатиться. Британия была должна Соединенным Штатам 4,7 миллиарда долларов, Франция – 4 миллиарда.

Лондон выступал за свободу торговли и движение капитала, но после войны по всему миру торжествовали принципы протекционизма, международное сотрудничество сократилось. И начался упадок Британской империи.

Но сколько Германия может заплатить? Сколько с нее следует взять? Только компенсацию за ущерб? Или пусть заплатит за всю войну? А пенсии ветеранам и вдовам?

Экономика Германии находилась в плачевном состоянии. Внешняя торговля умерла. Финансовое обращение было в хаосе. Всю войну налоги старались не повышать по политическим соображениям. Выпускали государственные бумаги в расчете на победу – проигравшие заплатят. Но проиграла сама Германия.

Споры союзных государств продолжались долго. Немцы призывали принять во внимание бедственное положение их страны: слишком большая сумма репараций превратит немецкий народ в рабов.

Первоначально установили сумму в 269 миллиардов золотых марок, это 96 тысяч тонн золота. В 1921 году объявили окончательную сумму репараций – 32 миллиарда золотых марок. В реальности Германии следовало заплатить меньше половины. И лишь по мере того, как ее финансовое положение позволит это сделать.

Но вся Германия с редким единодушием считала это несправедливым. В Берлине с 1924 по 1930 год выпускали бонды, чтобы получить наличные для уплаты репараций странам-победительницам. Но время от времени прекращали выплаты. Победители не нашли в себе воли заставить Германию выплатить всю сумму полностью. Она заплатила меньше, чем Франция после Франко-прусской войны 1870–1871 годов.

В 1931 году Германия вовсе прекратила выплаты, сославшись на мировой финансовый кризис. Гитлер, придя к власти, отказался заплатить хотя бы марку!

Платить по долгам начала Западная Германия – после Второй мировой. В соответствии с лондонским соглашением Германии разрешили подождать объединения, чтобы выплатить 125 миллионов евро – это проценты, которые наросли на ее долг за период с 1945 по 1952 год. Когда Берлинская стена рухнула и две части Германии в 1990 году объединились, страна честно выплатила остаток. В сентябре 2010 года Германия отдала оставшиеся миллионы – в счет наложенных на нее когда-то репараций. 3 октября правительство ФРГ совершило последний платеж. Долг был выплачен. С опозданием почти на сто лет.

Что делать с кайзером?

Кайзер Вильгельм, который обещал погибнуть вместе со своими солдатами, бежал из страны и обосновался в Голландии в замке возле Утрехта. Союзники хотели судить кайзера. Дэвид Ллойд Джордж предложил отправить его в Англию.

– Правильно, – согласился Жорж Клемансо, – судить его у вас, а срок будет отбывать у нас.

– А куда его потом отправим? – задумался Ллойд Джордж. – В Канаду? На острова?

– Только не посылайте его на Бермуды! – воскликнул президент Вудро Вильсон. – Я сам туда собираюсь.

Кайзера никто и пальцем не тронул. Он гулял с собакой, писал мемуары и разоблачал мировой еврейский заговор, который, как ему вдруг открылось, лишил его престола и погубил Германию. Бывший кайзер умер в июне 1941 года, за три недели до нападения на Советский Союз. Он восторгался победами вермахта. После оккупации Франции довольно заметил:

– Генералы, которые провели эту военную кампанию, принадлежат к моей школе!

3 февраля 1920 года союзники потребовали выдать им 895 немецких военных преступников. Но на скамью подсудимых посадили немногих. Двух капитанов немецких подводных лодок, которые топили пароходы с гражданским населением и ранеными, признали виновными. Им дали по четыре года. И освободили через несколько недель.

И после Первой мировой Германия все равно оставалась самой крупной страной в Европе к западу от Советского Союза.

Страны-победительницы образовали комиссию, которая должна была следить за выполнением условий мирного договора. Ни американцы, ни англичане не хотели сознавать, что Германия не выполняет свои обязательства по всем направлениям. Французы оставались в одиночестве, когда жаловались, что Германия их обманывает.

В Версальском договоре ничего не говорилось о полувоенных организациях. В результате немецкие «добровольческие корпуса» насчитывали до 300 тысяч человек. Летные клубы стали настолько популярны, что у Гитлера не возникло проблемы с летчиками, когда он создавал люфтваффе. Версальский договор оговаривал количество офицеров в рейхсвере – 4 тысячи, но не было ни слова об унтер-офицерах. Число младших командиров достигло 40 тысяч. Они очень пригодились, когда восстановили всеобщую воинскую повинность и надо было учить новобранцев. Германия и Советский Союз помогали друг другу создавать оружие и осваивать новую технику.

Восточная Пруссия оказалась отрезанной от остальной части Германии. Это вызывало раздражение у немцев. Но было ли это действительно большой проблемой? Аляска отделена от остальной части Соединенных Штатов, но разве у США возникали какие-то сложности с проездом через территорию Канады?

Проблема с Польским коридором состояла в том, что большинство немцев его психологически не принимало, не хотело с ним мириться. Если бы отношения между Польшей и Германией были бы нормальными, не возникло бы и проблем.

Данциг (Гданьск) по Версальскому договору стал особым государственным образованием «Вольный город Данциг» под протекторатом Лиги Наций. Жители города на четыре года избирали фолькстаг, тот определял состав органа исполнительной власти – сената. С Польшей, которая имела право бесплатно пользоваться портом, все дела вел Верховный комиссар Лиги Наций. Это никак не ограничивало права жителей города и немцев. Кто мешал немцам приезжать в город, вкладывать в него деньги и пользоваться данцигским портом?

Если бы у западных держав были другие лидеры, если бы не депрессия и если бы не Гитлер, история пошла бы иным путем.

Принято во всех бедах 20—30-х годов винить Версальский договор – дескать, он привел Европу ко Второй мировой войне. Версальский мир считается чудовищной ошибкой. Германия начала следующую войну, а ведь именно этому мирный договор должен был помешать. Но он оказался не настолько драконовским, чтобы навсегда ослабить Германию.

В реальности Версальский договор лишь играл роль красной тряпки для немецких националистов. Гитлер бы начал войну, даже если бы мирный договор был куда мягче! Он хотел обеспечить Германии власть над континентом и ради этого поставить Европу на колени. Он все равно желал расчленить Польшу и Чехословакию, он хотел сокрушить Советский Союз. Он исполнял свою программу – завоевать для немецкого народа жизненное пространство. Версальский договор тут ни при чем.

Приход Гитлера к власти вовсе не был предопределен. Его партия никогда не набирала большинства голосов на выборах. В июле 1932 года нацисты собрали максимум – 37 процентов. Следующие выборы, в ноябре, оказались для них неудачными. Нацисты потеряли два миллиона избирателей и тридцать четыре мандата. Разочаровавшиеся сдавали партбилеты. Партийный аппарат израсходовал все ресурсы и остался без денег – не на что было вести избирательные кампании.

Это были худшие дни для Гитлера. Казалось, дело всей его жизни проиграно. Но ненависть к демократии и переходящий всякую меру национализм толкнули к сотрудничеству с Гитлером влиятельных людей. Через месяц он станет канцлером Германии и переберется в здание имперской канцелярии, откуда его вынесут уже только вперед ногами.

Притягательная сила Гитлера не была безграничной. Ему противостояли политический католицизм, либеральная интеллигенция, та часть рабочих, которая входила в профсоюзы, две крупные политические партии – коммунисты и социал-демократы.

Но буквально на следующий день после прихода Гитлера к власти все переменилось.

Формально 30 января 1933 года в стране всего лишь сменилось правительство. В реальности демократически устроенная республика больше не существовала. Появились первые лагеря – для политических заключенных. Из общественной жизни изымали активных и откровенных противников новой власти. Остальным стало страшно.

Закрывали и громили редакции газет и журналов. Главными редакторами назначались нацисты. Президентский декрет «Об отражении коварных нападок на правительство национального подъема» позволял наказывать за любую критику режима и фюрера.

В новом законе о печати газеты именовались «государственным средством просвещения и воспитания». Гитлер наставительно заметил:

– Журналист знает, что на него возложена священная миссия защиты высших государственных интересов.

Профессиональная журналистика прекратила свое существование. Общество лишилось информации и анализа происходящего.

1 февраля 1933 года президент Гинденбург по просьбе нового канцлера распустил рейхстаг. Назначил новые выборы – фюрер хотел иметь в рейхстаге абсолютное большинство.

Как нацисты готовились к выборам?

Президент подписал подготовленные Гитлером декреты «О защите народа и государства» и «Против измены немецкому народу и действий, представляющих собой государственную измену». Государственная тайная полиция получила право проводить превентивные аресты, то есть сажать людей раньше, чем они совершат преступление.

Посадили несколько тысяч человек. Запретили все газеты, издававшиеся компартией и социал-демократами. Тем не менее выборы 5 марта 1933 года разочаровали Гитлера. За нацистов проголосовало 43 процента избирателей, но не большинство!

Несмотря на бешеные нападки, коммунисты получили почти пять миллионов голосов и завоевали восемьдесят один депутатский мандат. Через четыре дня их мандаты были аннулированы. В рейхстаг избранные депутатами коммунисты не попали – их отправили в концлагерь.

23 марта Гитлер вышел на трибуну рейхстага, чтобы потребовать от депутатов принять закон о предоставлении его правительству чрезвычайных полномочий.

– Духу национального возрождения, – говорил фюрер, – не отвечает порядок, при котором правительство просит одобрения у рейхстага, торгуясь и выпрашивая.

Гитлер получил право издавать законы и менять конституцию. Он приостановил действие законов, гарантирующих права человека, и лишил полномочий местные органы управления, выстроив мощную вертикаль власти.

– У правительства нет намерения упразднять рейхстаг, – снисходительно сказал Гитлер. – Оно будет время от времени информировать его о своей работе.

Парламентские дебаты больше не проводились, ограничивались тем, что выслушивали и одобряли речи фюрера.

22 июня социал-демократическая партия была объявлена враждебной государству и народу, мандаты социал-демократических депутатов аннулировались. А через месяц распустили все партии, кроме нацистской.

12 ноября Гитлер провел новые выборы. Вот теперь массовые репрессии и тотальная пропаганда дали нужный результат. В округе выставлялся один кандидат, и народ восторженно за него голосовал. Нацистская партия собрала 92 процента голосов.

2 августа 1934 года умер президент Гинденбург. Провели референдум. Немцев просили ответить на один вопрос: согласны ли вы ликвидировать пост имперского президента, чтобы передать все полномочия Гитлеру?

За проголосовали 84 процента. Шестая часть населения нацистской Германии – больше пяти миллионов человек – все-таки ответила «нет». В некоторых рабочих районах против концентрации власти в руках фюрера высказался каждый третий.

На автобусных остановках и в очередях в магазинах, докладывало ведомство госбезопасности, звучало откровенное недовольство режимом. Больше всего недовольных было среди рабочих. В октябре 1934 года берлинское гестапо арестовало на одной из строек сразу сто сорок смутьянов.

Настроения изменились, когда Гитлер стал присоединять территории, утраченные после Первой мировой. Сначала Рейнскую область. И сразу же все проблемы – нехватка продовольствия, рост цен, низкие зарплаты – утонули в националистической эйфории. 29 марта 1936 года на референдуме – поддерживаете ли вы политику фюрера – Гитлер получил почти 99 процентов!

Разумеется, в стране оставались люди, презиравшие Гитлера и ненавидевшие нацизм. Но стремительно складывался жесткий режим, в котором не только сопротивление власти, но и выражение сомнений было смерти подобно. Несогласные исчезали, число согласных множилось на глазах.

Не только страх перед гестапо, но торжествующие статьи в газетах, бравурные речи по радио, восторг толпы исключали возможность любой критики Гитлера, когда он присоединил к Германии населенную немцами Судетскую область и немецкоязычную Австрию. Немцы говорили: наконец-то нашим соотечественникам вернули родину. Гордо замечали: мы вновь кое-что значим в мире. Фюрер вернул немцам, болезненно пережившим распад империи, ощущение принадлежности к великой державе и не менее важное чувство, что в стране появился хозяин.

Общество поделили на патриотов и врагов. Сомнение в правоте власти приравнивалось к предательству. Миллионы немцев, которые могли быть против нацистов или как минимум выражать сомнения, молчали.

Нацизм был идеологией отсталого общества, сопротивлявшегося переменам. Германия оставалась аграрной страной. Большая часть населения жила в деревнях и небольших поселках, а не в городах. Нацистские идеологи считали, что крестьяне – опора нации, и славили патриархальную крестьянскую жизнь. А враги немцев – это лишенные корней городские жители-космополиты.

Гитлер обещал ограничить, а то и вовсе прекратить ввоз импортного продовольствия, списать с аграриев все долги. Поддержка нацистской партии в сельских районах увеличилась чуть ли не в десять раз.

Но выяснилось, что экономика не может существовать без импортных поставок. Сельское хозяйство не в состоянии было прокормить страну, обеспечить население мясом, молоком и маслом. Объявили «битву за урожай». Партийные уполномоченные ездили с лекциями по деревням. Проводили собрания и митинги. Крестьянам рекомендовали заменять импортные корма отечественными.

Урожаи ржи и пшеницы на протяжении трех лет, в 1934–1937 годах, были очень низкими. Крестьян заставляли продавать молоко и масло по низкой, убыточной для них цене.

Американский журналист Уильям Ширер описывал жизнь в Берлине:

«Диета не изысканная, и американцы ее вряд ли бы выдержали, но немцы чувствуют себя замечательно – на картошке, капусте и хлебе. Не хватает мяса, растительных жиров, масла и фруктов. Остро не хватает богатых витаминами фруктов. Единственные фрукты на рынке – яблоки. В войсках и детям выдают витамины в таблетках низкого качества. Ни кофе, ни чая, ни шоколада…

Что касается одежды, то, пока не будет снята блокада, немецкий народ должен обходиться тем, что хранится в шкафах. Немцы разрабатывают эрзац-ткани, главным образом из целлюлозы».

Развивать сельское хозяйство руководители страны не хотели, да и не умели. Они увидели другой выход – территориальные приобретения. Зачем зависеть от внешнего мира, если можно заставить мир зависеть от Германии!

Власть над массами, тотальная пропаганда и запугивание инакомыслящих означали избавление от всех ограничений. Идеологические утопии фюрера превратились в практическую политику. Ради расширения жизненного пространства немецкого народа он устроил мировую войну, в результате которой его собственная страна была почти полностью разрушена, а могла и вовсе исчезнуть с политической карты мира.

Многие немцы твердили, что смертельно устали от навязанной Западом демократии, антинационального либерализма и власти плутократов (сейчас бы сказали олигархов). Модно было говорить, что немецкая душа несовместима с капитализмом и страна должна идти особым, своим путем.

Нацизм был ответом на модернизацию мира, который воспринимался как упадничество, бездуховность, материализм. Демократия, конституция, либерализм, права и свободы – все это казалось чужим и чуждым, привезенным из-за границы, навязанным народу.

Страна, считавшая себя несправедливо обиженной и оскорбленной, ждала спасителя и нашла его в Гитлере. Он аккумулировал и изложил в доступной форме идеи, которые безумно симпатичны множеству людей: уверенность в том, что они от природы лучше других. Немцы поверили в свое духовное превосходство над «культурой лавочников» в Англии и Америке, их бездуховностью.

В первые годы нацистского правления казалось, что после стольких лет отчаяния и безнадежности в общество вернулись энергия и динамизм. Наконец-то у власти правительство, которое поставило страну на ноги.

Партия распространила влияние на все секторы общества. Партийные секретари занимали руководящие кресла. Боролись за внимание начальства в вождистской системе. Нацисты делали ставку на молодежь, жаждавшую успеха. Молодые карьеристы были благодарны фюреру за то, что он дал им шанс продвинуться. В 1939 году членство в гитлерюгенде стало обязательным. Нацисты запретили остальные молодежные организации.

Юношам моложе восемнадцати лет запрещалось одним выходить на улицу с наступлением темноты. Патрули гитлерюгенда следили за одеждой и прической. Девочкам рекомендовали заплетать волосы в косы (и никакой косметики!), юношам – коротко стричься.

На торжественной церемонии вступающим в гитлерюгенд вручали галстуки и значки – на них скрещенный молот и меч на красном фоне. Поездки по стране, походы, песни у костра, ночевки в палатках. Девушек учили домоводству, юноши проходили военно-спортивную подготовку. Летние лагеря. Кроссы, лыжные походы. Политзанятия: страна в кольце врагов, надо готовиться к войне, а внутри страны уничтожить тех, кто мешает…

В войну от молодежи потребовали заменить ушедших на фронт. Девушки убирали урожай. Юноши служили во вспомогательных частях вермахта. Из семнадцатилетних сформировали дивизию СС «Гитлерюгенд». Дивизия понесла огромные потери. Пять тысяч подростков участвовали в обороне Берлина весной 1945 года. Они погибали, чтобы режим мог продлить свое существование.

«Готовность быть заодно с властью и подчиняться тому, кто сильнее, и создала палачей, – писал немецкий философ Теодор Адорно. – Единственной силой против концлагерей могла быть внутренняя автономность, не-участие. Способность противостоять господству коллектива. Люди, которые слепо встраиваются в коллектив, уничтожают в себе способность к самостоятельности».

Привычка маршировать строем и бездумно исполнять любые приказы подрывает независимость личности. Не позволять манипулировать собой, сохранять пространство внутренней свободы – вот один из уроков, извлеченных из страшного опыта XX столетия.

Высокая духовность

Заключение мира вызвало у немцев не радость и чувство облегчения, а гнев, возмущение, ненависть к тем, кто это допустил, и страстное желание отменить позорный мир и все вернуть назад. Ненависть к миру, который спас столько жизней, многое объясняет в истории Германии XX столетия.

«С этим мирным договором что-то не так, – с горечью замечал известный писатель Клаус Манн. – Он никому не нравится. Люди еще менее довольны, чем во время войны».

Подобными настроениями воспользовался Гитлер. Стремление отомстить за позорный мир сплотило немцев вокруг нацистской партии, которая утверждала превосходство немецкой духовности над торгашеством англосаксов и галлов.

Сразу после Первой мировой появился труд немецкого философа Освальда Шпенглера «Закат Европы». Шпенглер писал об упадке Европы: «Каждый сам за себя – это по-английски; все за всех – это по-прусски. Либерализм означает: государство само по себе и каждый сам по себе… Парламентаризм не может быть введен в жизнь другого народа.

Парламентаризм в Германии – или бессмыслица, или измена».

Забавно читать это сейчас, когда современная Германия демонстрирует успех парламентской республики! А тогда немцы яростно кляли либерализм! И ужасались аморальности западной цивилизации. Шпенглер возмущался: «Джаз и негритянские танцы, стремление женщин краситься подобно проституткам, склонность избавляться от любого древнего обычая… Религиозные и национальные идеи, крепкий брак во имя детей и семьи кажутся старомодными и реакционными».

Немецкую «культуру» противопоставляли англо-французской «цивилизации». Долг, порядок и единство общества – индивидуализму, демократии и правам человека. Англичанину-купцу противостоял немец-рыцарь.

Уже упоминавшийся историк Вернер Зомбарт опубликовал памфлет «Торгаши и герои» – о превосходстве немецкой культуры: «Мы – божий народ. Подобно тому, как немецкая птица – орел – летит выше всякой твари земной, так и немец вправе чувствовать себя превыше всех народов, окружающих его, и взирать на них с безграничной высоты. Германия – последняя плотина против грязного потока коммерциализации».

Англичане придерживались на сей счет иного мнения. Дэвид Ллойд Джордж писал: «Бог одухотворил человека и наделил стремлением к высшему. Германская цивилизация хочет пересоздать его наподобие дизель-машины – точной, аккуратной, сильной, но не оставляющей места для души».

Но немцы уверовали в свое духовное превосходство над «культурой лавочников» в Англии и Америке! Презирали их за бездуховность.

Великобритания к началу XX века была первым на континенте индустриальным государством с преобладающим городским населением. Германия серьезно отставала от Англии и Америки в индустриализации, политическом и социальном развитии общества, качестве жизни, но это ошибочно воспринималось как свидетельство культурных различий. Модно было говорить, что немецкая душа несовместима с капитализмом, либерализмом, парламентской демократией, и страна должна идти особым путем. Пошла. Закончилось это для Германии полной катастрофой…

Новый человек из пробирки

Темнокожие американские солдаты познакомили Европу с джазом. 15-й полк из Нью-Йорка высадился во Франции в сопровождении большого полкового джаз-банда. Европейцы не без удивления взирали и на полк, и на оркестр – все были неграми (понятие афроамериканец еще не вошло в употребление).

Оркестранты сыграли французский национальный гимн «Марсельеза», но французы не могли его узнать, настолько необычно он звучал. Местные музыканты страшно заинтересовались невиданным оркестром. Им объяснили: дело не в диковинных инструментах, а в том, как играют джаз.

Англия с Францией призвали на помощь колонии. В британской армии воевали индийцы. Во французской – алжирцы и сенегальцы. После войны цветные солдаты французской армии служили на территории оккупированной Рейнской области. Некоторые темнокожие солдаты понравились немкам, и это вызвало у немецких националистов едва ли не больший гнев, чем само поражение в войне. Волна животного расизма охватила депутатов рейхстага от всех партий:

– Эти дикари представляют собой зловещую опасность для немецких женщин и детей!

Военный министр Густав Носке был вне себя:

– Наша молодежь опозорена! Достоинство немцев и белой расы топчут ногами!

У Адольфа Гитлера был свой взгляд: «Черных на Рейн прислали евреи – с намерением уничтожить белую расу».

После оккупации Рура в июле 1924 года в Германии появились Scherenklubs – «клубы ножниц», члены которых охотились за женщинами, спавшими с французскими солдатами. В Рейнской области, где после Первой мировой американские, бельгийские, французские и английские солдаты прослужили двенадцать лет, для националистов проблема сожительства немок с иностранными солдатами была больным вопросом.

Националисты особенно негодовали по поводу наличия среди оккупантов солдат французских колониальных войск. Черных солдат обвиняли во всех жестокостях, в том числе изнасилованиях женщин. С невероятной точностью установили, что в Руре и Рейнской области появился на свет 3841 внебрачный ребенок: отцы этих детей могли быть солдатами оккупационных войск.

Дети, родившиеся от темнокожих отцов, были, по существу, объявлены вне закона. После прихода нацистов к власти ими занялось гестапо. Государственная тайная полиция искала таких детей по всей стране. «Гибридов» доставляли на заседание комиссии, в которую вошли сливки германского научного мира – крупнейшие специалисты в области наследственности. Детей, у которых обнаружили «примесь негроидной расы», стерилизовали. Отчет о каждой операции направлялся на Принц-Альбрехт-штрассе, в центральный аппарат гестапо.

Почему охотились на детей?

XX век вошел в историю как время, когда общество пыталось воспитать или создать нового человека. Одни возлагали надежды на идеологию, способную преобразить человеческую личность. Другие взяли на вооружение более надежный метод – биологию.

Европейские биологи пришли к выводу, что судьба человека полностью определяется его биологией. Зачем возиться с уже испорченным человеческим материалом, когда можно вывести нового человека из пробирки?

С раздражением заговорили: сколько вокруг инвалидов, людей, страдающих наследственными заболеваниями, с очевидными психическими отклонениями. Они и потомство дадут такое же! А через несколько поколений уже все общество будет состоять из больных и неполноценных людей.

Вот и решили отделить людей, представляющих ценность, от людей, не представляющих ценности. Опирались эти биологи на идеи всем нам известного Чарльза Дарвина относительно естественного отбора; они произвели огромное впечатление на биологов XX века.

Если во всей природе выживает сильнейший, тот, кто лучше других приспособился к условиям жизни, то отчего же человечество нарушает этот железный закон? Почему общество так заботится о слабых, больных и заведомо непригодных к жизни вместо того, чтобы способствовать улучшению человеческого рода? Право иметь потомство должны получать только абсолютно здоровые люди, тогда от поколения к поколению человечество будет становиться все прекраснее.

Главным пропагандистом этих идей был кузен Дарвина британский антрополог Фрэнсис Гальтон, который считал, что человечество нужно выращивать, отбраковывая негодный генетический материал и распространяя полноценный генофонд. Эти идеи легли в основу евгеники, науки о наследственном здоровье человека и путях его улучшения.

Евгеника стала популярной в Англии после Англо-бурской войны начала века. Великая держава никак не могла одержать победу над мятежными южноафриканскими бурами. Военную слабость Англии приписали упадку британской расы. В целях ее улучшения стали избавляться от дурного человеческого материала. Детей-сирот из Англии отправляли в Австралию, страну каторжников. Таково было отношение к австралийцам.

Во Вторую мировую премьер-министр Уинстон Черчилль отправил австралийские войска в обреченный Сингапур, чтобы они сменили там британские войска, которые он хотел спасти. В своем кругу Черчилль говорил, что австралийцев можно принести в жертву, потому что у них плохая кровь.

Программы улучшения человеческой породы казались такими соблазнительными, что получили распространение во многих странах – от Швеции до Советской России, от Японии до Соединенных Штатов.

Первый институт расовой биологии появился в Швеции в 1922 году. Главная идея – лишить неполноценных людей возможности иметь детей. Шведы и приняли закон о стерилизации умственно отсталых и психически больных людей. Разрешалось стерилизовать и тех, кто ведет антисоциальный образ жизни. Один из документов тех лет гласил: «Показанием к стерилизации являются цыганские черты и склонность к бродяжничеству».

Политики считали, что такая программа выгодна еще и с финансовой точки зрения. Зачем плодить детей, которых придется кормить из государственного бюджета?

Нечто подобное происходило и в других Скандинавских странах – Дании и Норвегии. В Швейцарии, Бельгии, Австрии, Японии, Соединенных Штатах стерилизовали умственно отсталых женщин и неполноценных детей. Но в тех странах программы стерилизации носили ограниченный характер. Настоящие поклонники этой идеи нашлись в нацистской Германии.

Заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс сказал, что национальный социализм – это «не что иное, как прикладная биология». Гитлер писал еще в 1924 году: «Бедным и слабым нет места. Повелевает сильнейший. Лишь рожденный слабым воспринимает это как жестокость. В борьбе за хлеб насущный слабые и больные, нерешительные остаются побежденными. Борьба за самку оставляет право на размножение за самыми здоровыми. Кто не обладает физическим и духовным здоровьем, тот не смеет увековечивать свой недуг в плоти своего ребенка».

Эти идеи жили в нем до самой смерти. В марте 1945 года, когда советские войска уже приближались к Берлину, он вдруг решил, что после окончательной победы Германии проведет всеобщее рентгеновское обследование немецкого народа. С какой целью? Все больные, страдающие заболеваниями легких и сердца, будут отсортированы и стерилизованы, а их семьи отделены от общества…

Нацистские ученые считали, что «в наших руках возможность оказать влияние на биологическую судьбу наших детей. Оздоровить народный организм можно, позаботившись о том, чтобы рождалось больше здоровых и меньше больных детей».

Гитлер предложил людям программу, которую они поддержали. А многие – уже в других странах – поддерживают и сейчас. Людей делят на полезных и бесполезных, на тех, кто имеет право жить, и на тех, кто этого не достоин. Идея очищения общества от ненужных людей не исчезает. Не оставляет надежда улучшить свою жизнь, убивая и унижая других людей.

Первая половина XX века – в определенном смысле история попыток вывести идеального человека с помощью биологии. Иначе говоря, сделать все человечество совершенно одинаковым. К счастью, эти попытки провалились.

Человечество добивается чего-то именно потому, что все люди разные. Если бы мы были одинаковыми, ничего бы не получилось, мы бы еще и с деревьев не слезли. Не бывает бесполезных, неполноценных и ненужных жизней. Многообразие совершенно необходимо и человечеству, и окружающему нас миру.

Но это станет очевидным позже. И не всем. А в Первую мировую в умы людей впрыснули немало яда. Ценность человеческой жизни упала.

Вчерашние крестьяне, перебравшиеся в город, не оценили преимуществ городской жизни. Не могли к ней приспособиться. Блага цивилизации им нравились. Но они все получили готовеньким. Им не хотелось принимать на себя обязательства, ощущать свою ответственность. Либеральную демократию они презирали. Одно – гарантии прав и свобод человека – казалось ненужным, другое – частная собственность, конкурентная экономика – просто вызывало ненависть.

Первая мировая расшатала основы государственного устройства. И недовольство масс, которые не могли адаптироваться к стремительному развитию мира, выплеснулось наружу. Не Первая мировая война породила революцию. Но она невероятно усилила чувства и настроения, которые давно ощущались. Это интересный пример того, что иногда развитие культуры предшествует изменениям в политике.

Бунтовали почти повсюду. В России и в Италии, а затем в Германии бунт против современной жизни удался. Самое ужасное порождение Первой мировой – фашизм. Это была реакция против современности, бунт всего архаичного против модернизации мира, которая воспринималась как декадентство, упадочничество, бездуховность, материализм. Демократия, конституция, либерализм, права и свободы – все это казалось чужим и чуждым, привезенным из-за границы, навязанным народу.

Неудачная война деморализует нацию. Немцы негодовали: два миллиона убиты, вдвое больше ранены или стали калеками. И все впустую? И мы во всем виноваты? И что же, мы теперь – народ второго сорта?

Когда осенью 1918 года заключили перемирие, казалось, вражда ушла в прошлое. Недавние враги жали друг другу руки, угощали сигаретами и обменивались головными уборами. Устроили символические похороны последнего снаряда – в уверенности, что больше войн в Европе не будет… Вскоре стало ясно, что многие ветераны Первой мировой не навоевались. Не смогли вернуться к нормальной жизни.

Русская армия была в основном крестьянской, и она рвалась назад, к земле, которую надо было обрабатывать. Немецкая армия была в большей степени городской. Вернувшись домой, вчерашние солдаты не нашли работы из-за того, что война погубила экономику, и пришли в бешенство.

Ненавоевавшиеся обиделись на весь мир. Думали о мести. Жаждали насилия. И были готовы принять фашизм – самое трагическое наследие Великой войны.

Ветераны бунтовали даже в Соединенных Штатах.

«Я столько времени жил среди ужасов и смертей, копался в грязи и крови, что у меня нет ни малейшего уважения к теориям, обещаниям, условностям, морали и принципам, – говорит герой «Саги о Форсайтах» Джона Голсуорси. – Иллюзии кончились. Никакая религия, никакая философия меня не удовлетворят… Я опасен».

В мае 1932 года 20 тысяч ветеранов Первой мировой вместе с семьями пришли в Вашингтон и потребовали от конгресса выдать обещанные им бонусы. 15 июня палата представителей приняла необходимый закон, но через два дня законопроект был провален сенатом. Ветераны не хотели расходиться. Они требовали, чтобы их принял президент Герберт Гувер. Он ответил отказом. Его убедили, что это коммунисты, и он распорядился разогнать их силой.

В полночь 28 июля 1932 года ветеранов атаковали кавалеристы в газовых масках и стальных шлемах, пять танков и пехота с примкнутыми штыками. Командовал операцией генерал Дуглас Макартур, которому помогали будущий герой Второй мировой Джордж Паттон и будущий президент Дуайт Эйзенхауэр. Ветеранов и их семьи разогнали газом и штыками, их лагерь сожгли.

Пробудились белые расисты. В 30-х годах ку-клукс-клан окреп. Появилось новое поколение ночных убийц. Лидеры Юга отстаивали свои привилегии. Сохранялась и сегрегация, и атмосфера, в которой публичное линчевание не наказывали и даже не осуждали. В 1933 году линчевали двадцать восемь темнокожих.

Президент Франклин Рузвельт отказывался даже говорить на эту тему. На пресс-конференциях в ответ на прямой вопрос корреспондентов отвечал: без комментариев. Но несколько случаев убийств толпой, которая еще и сминала пытавшуюся вмешаться местную полицию, заставили его назвать линчевание формой группового убийства. Но Рузвельт все равно не хотел ссориться с влиятельным Югом:

– Южане по принципу старшинства руководят важнейшими комитетами сената и палаты представителей. Если я представлю законопроект против суда Линча, они заблокируют законопроекты, необходимые для спасения Америки от краха.

А вот жена президента Элеонора Рузвельт откровенно высказывала свои взгляды. Она симпатизировала самым несчастным, нуждающимся, одиноким. Элеонора часто посещала женские тюрьмы. Однажды она ранним утром покинула Белый дом, не предупредив мужа, куда направляется. Когда Франклин Рузвельт осведомился, где первая леди, секретарь ответила:

– Она в тюрьме.

– Меня это не удивляет, – с присущим ему юмором заметил Рузвельт. – Но за что?

Элеонора Рузвельт была принципиальной противницей фашизма и сторонницей демократии. Государственный департамент США пожаловался ее мужу: «По мнению Государственного департамента, миссис Рузвельт следует воздерживаться от выступлений в международных радиопрограммах. За границей ее высказывания будут восприниматься как официальная позиция Соединенных Штатов».

Франклин Рузвельт зависел от голосов избирателей-немцев, от южан, которые поддерживали антисемитизм. Пока не началась Вторая мировая война, немалое число американцев считало, что Гитлер – единственный противовес коммунизму.

А в Германии поражение в Первой мировой, революция ноября 1918 года и создание республики были восприняты как позор, который можно смыть только кровью.

«Революцию 1918 года совершил негодный сброд во главе с отбросами интеллигенции, – возмущался Освальд Шпенглер. – За исключением нескольких дураков и выскочек, революция произвела на всех впечатление сумасшедшего дома».

Вину возложили на либералов, коммунистов как агентов России и евреев как агентов Запада. Нацисты обещали им отомстить. Адольф Гитлер скажет 30 января 1939 года, отмечая очередную годовщину прихода к власти:

– Евреи не смогут избежать наказания за то, что они сделали 9 ноября 1918 года. Час расплаты настал!

После Версальского мира националистические, антисемитские группы формировались по всей стране. Националистическая шизофрения, как яд, разрушала республику. Демократически настроенные силы оказались в меньшинстве. Чем дальше, тем больше прежняя жизнь в империи казалась прекрасной и заманчивой: цены были низкими, существовал порядок, столько не воровали! Националисты убеждали сограждан, что родину победил внутренний враг, объединившийся с врагом внешним.

Ультраправые националисты развязали в стране настоящий террор против тех, кто был связан с созданием демократической республики. Целью номер один стал министр финансов Маттиас Эрцбергер, который 11 ноября 1918 года подписал в Компьене перемирие с Антантой.

Оно было вынужденным. О перемирии просили германские генералы, чтобы избежать полного разгрома и плена. Потом, когда страх исчез, генералы перевалили ответственность на гражданских министров. Эрцбергер стал самым ненавидимым человеком для ультранационалистов. Его назвали предателем и 26 августа 1921 года убили.

Через год, 4 июня 1922 года, пытались убить президента страны Филиппа Шейдемана. Он был не таким уж большим демократом. Но именно он 9 ноября 1918 года, после бегства кайзера, провозгласил республику. Покушение на президента не удалось.

Тогда застрелили министра иностранных дел Вальтера Ратенау, заключившего 16 апреля 1922 года Рапалльский договор с Россией.

Каждое утро министр в открытом автомобиле отправлялся из своего дома на Кёнигс-аллее (в Грюневальде) на улицу правительственных учреждений Вильгельмштрассе, где находилось и его министерство. От охраны он упрямо отказывался. 24 июня 1922 года без десяти одиннадцать утра навстречу его автомобилю выехала машина с тремя молодыми людьми. Они девять раз выстрелили в министра из револьверов и еще бросили ручную гранату. Ратенау был убит на месте.

Узнав о теракте, Европа содрогнулась. Вальтер Ратенау на посту министра был свидетельством возвращения Германии, которая в 1914 году втянула мир в войну, к нормальной жизни. И для самой Германии он был символом новой жизни. Любили его или ненавидели, он оставался в центре внимания страны.

Его отец Эмиль Ратенау основал Всеобщую электрическую компанию, АЭГ. Он был доверенным советником кайзера, к его советам прислушивались. Вильгельм II даже бывал у Ратенау дома. В 1921 году Вальтер Ратенау стал министром восстановления хозяйства, в январе следующего года – министром иностранных дел. Ратенау пытался убедить Германию жить в мире с победившими государствами. Характерны названия его книг – «Новое общество», «Демократическое общество». Он обращался к рейхстагу тихим голосом, и его слушали. В роли министра он старался наладить отношения с европейскими странами, чтобы совместными усилиями выйти из послевоенного экономического кризиса.

Министр вернул Германию в мировую политику. Побежденная страна вновь обрела право голоса. Он участвовал в международных конференциях, он заключал договоры с другими государствами, и это возвращало немцам ощущение нормальности жизни.

Но Вальтер Ратенау был евреем, и это автоматически рождало дикую ненависть среди оголтелых националистов. Его смерть вызвала у них нескрываемую радость, его убийц они именовали героями.

Ратенау обвиняли в том, что по его вине немцы в войну голодали, в том, что он – тайный агент большевиков и принес немецкий народ в жертву всемирному еврейству.

Последний мотив был, наверное, самым главным. Многие немцы поверили в тайное еврейское правительство, которое поработило Германию. Как станет ясно в ходе судебного процесса, убийцы министра черпали свое вдохновение в «Протоколах сионских мудрецов», печально знаменитой фальшивке, привезенной в Германию из России.

В стране возникло вооруженное националистическое подполье, которому власти покровительствовали. Многие высшие чиновники считали, что «эти молодые люди» – настоящие патриоты и служат интересам родины.

Профсоюзы и социалистические партии напрасно требовали принятия закона о защите республики, роспуска всех тайных военных организаций и удаления реакционеров из армии, правоохранительных органов и государственного аппарата. Гитлер, придя к власти, воздвиг убийцам министра Вальтера Ратенау памятник.

Мелодии Рихарда Вагнера

Адольф Гитлер сделал политическую карьеру, утверждая, что только одна группа людей на земле является созидателями – это арийская раса, высокие, сильные белокурые люди с голубыми глазами, уроженцы Северной Европы. Лишь они от природы наделены гениальными способностями. Они создали шедевры мирового искусства и литературы. Они только и вправе взвалить на себя бремя ответственности за развитие человечества.

Расовая теория помогла нацистам взять власть. Гитлер аккумулировал и изложил в доступной форме идеи, которые греют душу множеству людей: уверенность в том, что они от природы лучше других. Не оттого, что они совершили нечто выдающееся или наделены невероятными талантами. В их жилах течет особая кровь.

А ведь до окончания Первой мировой Адольф Гитлер не подозревал о расовой теории. О том, что все в мире есть борьба рас, – он сам узнал в начале 20-х годов в Баварии. В том числе в Байройте, который стал знаменитым благодаря тому, что здесь обосновался Рихард Вагнер.

Когда в сентябре 1923 года Гитлер приехал в Байройт, он хотел познакомиться с зятем Вагнера англичанином Хьюстоном Стюартом Чемберленом. Тот возненавидел собственную родину и перебрался в Германию, которую воспевал. Гитлер многим был ему обязан.

Главный труд Чемберлена «Основания XIX столетия» рассказывает о том, что мир делится на расы, полноценные и неполноценные. Худшая из них – семитская. Лучшая – арийская, нордическая, германская… История – это борьба рас. Восхищенный германским духом Чемберлен утверждал, что только немцы – лучшие из лучших – способны управлять миром.

Чемберлен ненавидел все английское. Своих соотечественников-англичан признавал арийцами, но безнадежно испорченными коммерцией. Презрительно отзывался о торгашеском духе Англии и высоко ценил культурные достижения Германии.

Страстным поклонником книги Чемберлена оказался германский кайзер Вильгельм II. Он пригласил к себе автора: «Бог послал немецкому народу вашу книгу и вас лично мне». Кайзер вспоминал, как ему не хватало образования для руководства страной: «И тут появились вы и привнесли порядок в хаос, свет в темноту. Вы объяснили то, что было непонятно. Показали пути, которыми следует идти ради спасения Германии и человечества».

Вильгельм втравил Германию в мировую войну. Лучшее, что может случиться с Англией, торжествующе говорил в четырнадцатом году Чемберлен, – она будет побеждена Германией. Когда все произошло наоборот и в восемнадцатом Германия капитулировала, ему казалось, что мир рухнул.

После встречи с фюрером Чемберлен заметил:

– Какой-то он неопрятный. С таким не хотелось бы отправиться в путешествие вокруг света на двухколесном велосипеде.

Но в 1923 году среди немецких политиков других единомышленников у Чемберлена не осталось. Он послал Гитлеру письмо: «Моя вера в германство никогда меня не покидала. Но мои надежды, должен сознаться, упали до самой низкой отметки. Одним своим появлением вы изменили состояние моей души». Гитлер был счастлив.

Хьюстон Стюарт Чемберлен рано остался без матери. Слабый физически, страдал в школе от насмешек и издевательств старших ребят. Пытался заняться бизнесом – и все потерял. Когда Чемберлен приехал в Байройт, вдова композитора Рихарда Вагнера искала подходящих женихов для дочерей. Но англичанином заинтересовалась сама.

Однако брак с Чемберленом исключался. Не потому, что она была старше на восемнадцать лет. Ей бы это не помешало. Но она должна была оставаться вдовой Вагнера. Если бы вновь вышла замуж, лишилась бы мистической причастности к наследству великого композитора.

Чемберлен женился на дочери композитора Еве, переселился в дом тестя и получил германское подданство. Похоже, он удовлетворился дочкой только потому, что не мог заполучить ее мать.

Вдова композитора превратила Байройт в крепость на холме, в штаб борьбы против деградации человечества. Знамя этой борьбы – германский дух, оружие – музыка Вагнера. И сюда стали съезжаться ультранационалисты. Их концентрация накануне мировой войны была очень велика. Писали и говорили, что вагнеровские фестивали – это олицетворение германского духа, который только и способен спасти мировую цивилизацию.

Выдающийся немецкий писатель Томас Манн писал после войны: «В Вагнере много Гитлера». Но можно ли считать Рихарда Вагнера идеологическим предтечей фюрера?

Вагнер был весьма сложной фигурой с противоречивыми взглядами. В 40-х годах XIX века увлекся идеями анархистов. Вместе со знаменитым Михаилом Бакуниным участвовал в немецкой революции. Был выдан ордер на его арест, но Вагнер бежал. В отличие от Бакунина, которого поймали и посадили.

Но с годами Вагнер разочаровался в революции. Его жизнь не была простой. Он искал заработка в разных странах, жил в Кёнигсберге и Риге, иногда голодал. А жаждал комфорта и денег. Осознал, что лучше быть реакционером, а не революционером. Он всю жизнь искал успокоения в женских объятиях. Женщины щедро давали ему деньги. Дарили, а не ссужали. В отличие от мужчин-кредиторов понимали, что Вагнер не из тех, кто возвращает долги.

Его материальное положение улучшилось, когда баварский король Людвиг II в мае 1864 года пригласил его в Мюнхен. Король разорил казну, тратя деньги на пышные представления его опер. Короля изумлял только антисемитизм Вагнера.

В единой Германии канцлер Отто фон Бисмарк дал равные права всем. Евреи тоже могли жить и умирать на общих основаниях. Но на протяжении столетий евреям запрещалось владеть землей, поэтому среди них не было крестьян. Они не могли стать ремесленниками, потому что их не принимали в гильдии. Дозволялось только торговать. И они стали очень заметны, когда развитие экономики выдвинуло на передний план торгово-финансовый сектор.

Преуспевшие евреи людям завистливым казались олицетворением жестокого мира, где деньги правят бал. И не имело значения, что евреи тоже служили в армии и приумножали богатство страны. Они все равно оставались чужаками.

Впрочем, труды Вагнера дают достаточное количество цитат и для тех, кто желает доказать, что он был злобным антисемитом, и для тех, кто утверждает обратное. Он не подписал письмо с требованием ограничить евреям въезд в страну. Объяснил: «Я не имею ничего общего с нынешним «антисемитским» движением».

Зато у его вдовы не было сомнений. За всем дурным в жизни она видела еврейские лица и еврейские происки. Ее дело продолжила невестка – жена старшего сына композитора Зигфрида Вагнера. Мать прочила ему в жены американскую танцовщицу Айседору Дункан. Но та предпочла Сергея Есенина. А Зигфрид Вагнер, которому недоставало как отцовского гения, так и его беспощадного эгоизма, в сорок шесть лет женился на восемнадцатилетней англичанке-сироте.

Винифред Уильямс, как и Хьюстон Чемберлен, была лишена радостей детства и страдала от одиночества. Ощущала себя отверженной и никому не нужной. Ее приемный отец был националистом и поклонником Вагнера. Он повез свою воспитанницу в Байройт и познакомил с единственным сыном композитора.

Вот любопытное обстоятельство. Самые оголтелые националисты в семействе композитора Вагнера – это его жена венгерско-французского происхождения, зять – англичанин и невестка – англичанка. У всех троих были трудное детство и юность… Эти одинокие души нашли пристанище в доме Вагнера. Они не были рождены немцами, но стали ярыми немецкими националистами. Хотели, чтобы окружающие забыли, что они – чужаки?..

Вообще-то Гитлер приехал в Байройт для участия в партийной демонстрации. Но вечером пришел на прием, устроенный его покровителями: производителем пианино Эдвином Бехштайном и его женой. Там же была и Винифред Вагнер. Она пришла без мужа. Поговорив с Гитлером, пригласила его утром на завтрак. Была ли это любовь с первого взгляда? Два десятилетия он искал ее общества. А она точно была захвачена страстью к этому человеку.

Винифред Вагнер заявила, что всецело поддерживает Гитлера, когда он нравился еще очень немногим. В ноябре 1923 года в Мюнхене он попытался совершить государственный переворот и оказался за решеткой. Гитлера отправили в тюрьму Ландсберг южнее Мюнхена. Она действует и поныне. Его поместили в большую и солнечную камеру. Потянулись посетители и поклонники. Первый председатель партии Антон Дрекслер легко убедил Гитлера не объявлять голодовку в знак протеста против ареста. Объяснил ему:

– Товарищ Гитлер, без тебя движение погибнет.

Условия заключения были щадящими. Гитлера освободили от исправительных работ, тюремной одежды он тоже не носил. Поклонницы и поклонники навещали фюрера, завалили его камеру цветами, шоколадом, пирожными и книгами.

Гитлера приговорили к пяти годам тюремного заключения. Отсидел он девять месяцев. Начальник тюрьмы лично написал самую благоприятную характеристику и попросил отпустить замечательного арестанта. Никогда еще местные тюремщики так высоко не ценили своего узника.

Его сводная сестра Ангела нашла фюрера в отличной форме: «Его дух снова высок. Физически он тоже почти в порядке. Поражает лояльность, которую он ощущает в эти дни! Как раз передо мной ему принесли рождественский подарок от Винифред Вагнер, невестки композитора Рихарда Вагнера. Вот почему он тверд как скала. Его победа – это только вопрос времени».

Зигфрид Вагнер не желал видеть Гитлера ни на фестивале, ни дома. Не хотел, чтобы жена принимала участие в официальных мероприятиях нацистской партии. Жена была намного моложе его самого. И Зигфрид был уверен, что она ему подчинится. Но ошибся. Вагнеры не предполагали, что у сиротки окажутся острые зубки. Она прошла такую школу жизни, какая им и не снилась. Чем дальше, тем больше прибирала все к рукам, пока не стала хозяйкой фестиваля.

Да и Адольф Гитлер был весьма беззастенчивым господином из малосимпатичной категории людей: ты их в дверь, они в окно…

Гитлер приезжал к Винифред обыкновенно поздно вечером. Все, что мог предпринять ее муж Зигфрид, – это лично не участвовать во встречах с фюрером. Похоже, они с женой договорились: у него своя жизнь, музыкальная и интимная, у нее своя. Какова была природа взаимоотношений между хозяйкой Вагнеровского фестиваля и фюрером? Сейчас установить это доподлинно не представляется возможным. Была ли это полноценная любовная связь? Она клялась, что никогда не спала с ним. Пожалуй, не лгала.

Отношения с женщинами у Гитлера, как правило, завершались на пороге спальни. К тому же она была очень крупной женщиной выше его ростом. Фюрер не знал, что делать с такими уверенными в себе дамами, терялся.

Зигфрид Вагнер в 1930 году скончался. Пошли разговоры о том, что его вдова выходит замуж за Гитлера. Когда фюрер прислал ей цветы, местные газеты в Байройте решили, что это помолвка. На самом деле цветы были преподнесены по случаю конфирмации детей. Отсутствие брачных уз не мешало этим двоим поддерживать очень близкие отношения. Она не упускала случая выразить фюреру свое восхищение, а он решал все материальные проблемы Вагнеровского фестиваля.

Принято считать, что при Гитлере оперы Вагнера стали популярнее и исполнялись чаще, чем прежде. В реальности в Третьем рейхе больше ставили Верди и Россини. Постановки итальянцев были дешевле, что в военные годы имело значение. И, как ни странно, оперы Вагнера не так уж устраивали нацистов. Ведь это настоящее искусство, оно шире идеологических догм. Кое-что в его операх казалось нацистам просто-таки непозволительным и не соответствующим духу государственной пропаганды.

Сам Гитлер предпочитал оперетту. Больше всего – «Веселую вдову» Франца Легара и «Летучую мышь» Иоганна Штрауса. И радетели германского духа не знали, как реагировать на увлечения фюрера. Легар родился в Венгрии, его жена была еврейкой, он бежал от нацистов в Лондон. Со Штраусом было еще сложнее. После присоединения Австрии нацисты выяснили, что в его жилах течет еврейская кровь. Геббельс распорядился спрятать эти документы.

Что Гитлера привлекало в Вагнере?

Большинство героев опер Рихарда Вагнера – это непризнанные одиночки. А Гитлер себя таким и считал: одинокий сражающийся герой. Вот почему он был так потрясен, когда в 1923 году оказался в Байройте у могилы Вагнера. Конечно же на него произвело впечатление семейство композитора. Семья – это то, чего у Гитлера не было и быть не могло.

Фюрер ценил композитора не только за музыкальные творения, но и за откровенный антисемитизм. Гитлер брал в библиотеке труды Вагнера. Но практически на него не ссылался. Увидел, что с Вагнером все не так просто.

Композитор пришел к выводу, что с переходом евреев в христианство все проблемы решатся. Гитлера это не устраивало. В нацистской Германии религиозные убеждения не имели значения. Министр внутренних дел Вильгельм Фрик инструктировал подчиненных:

– При определении, кто ариец, а кто нет, решающую роль играет не религия, а происхождение, кровь, раса.

Расовой судьбой одним предопределено управлять миром, другим исчезнуть с лица земли, провозгласил Гитлер. Все, в ком течет чуждая кровь, даже младенцы, должны быть уничтожены, чтобы освободить жизненное пространство для носителей арийской крови.

После Первой мировой политическая антропология поделила человечество на полноценные и неполноценные расы. Немцы решили, что неполноценных они должны уничтожать. Развязали войну, выиграть которую не смогли. Закончилось это для Германии и немцев полной катастрофой.

Знаменитый музыкальный фестиваль в баварском городе Байройте, где жил и творил композитор Рихард Вагнер, существует больше ста лет. Он пережил две мировых войны, Третий рейх и полный разгром Германии.

История этого фестиваля – своеобразное зеркало внезапных взлетов Германии и ее страшных падений. Здесь не звучали политические речи. Но после Первой мировой и особенно в нацистские времена Вагнеровский фестиваль воспринимался как символ борьбы за утверждение немецкого расового превосходства. Гитлер опирался на этот духовный центр, когда объяснял стране и миру, что отныне немецкая политика основана на принципах крови и расы.

Только правнук композитора Готфрид Вагнер восстал против семейных традиций. Он потребовал, чтобы семья отказалась от любви к Адольфу Гитлеру и покаялась. В его изображении семья композитора выглядит как «страшная эгоистичная гидра». По его словам, в этой семье мужчины женственны, женщины мужеподобны, отцы кастрируют своих детей, а матери соблазняют их своей любовью.

После спектакля Гитлер имел обыкновение собирать в Байройте гостей. И произносил длинные монологи до самого утра, когда гости уже не выдерживали и уходили спать. Зато с утра, пока он не проснется, все ходили на цыпочках. Собак на улицу не пускали. Машины выталкивали из гаража вручную, и мотор не заводили, чтобы не разбудить фюрера. Ублажать Гитлера было нелегким делом.

Главный финансист Третьего рейха Яльмар Шахт спросил своего заместителя:

– Любите музыку?

– Да, конечно, – ответил тот.

Шахт саркастически улыбнулся:

– Я не так музыкален, но я бываю в Байройте.

Поскольку Гитлер постоянно ездил на фестиваль, то его примеру следовали все крупные чиновники Третьего рейха. Поездка в Байройт – свидетельство о положении в нацистской номенклатуре. Но однажды Гитлер с удивлением обнаружил, что слишком мало партийных секретарей присутствует на концертах. И он велел обшарить все бордели и пивные в поисках своих кадров. На следующий день партийные секретари послушно сидели в зале. Или дремали, или аплодировали невпопад.

В доме Вагнеров Гитлер чувствовал себя прекрасно. Дети по-свойски называли фюрера дядей Вольфом. Фюрер рассказывал, что в годы борьбы за власть использовал псевдоним Вольф (волк). И он всегда откликался на просьбы Винифред Вагнер.

В начале 1940 года она пожаловалась Гитлеру, что музыкантов призвали в армию, некому участвовать в фестивале. Гитлер не хотел, чтобы фестиваль прекращал работу, как это произошло в годы Первой мировой. Он сказал, что позаботится об этом. Она заметила, что и зрителей-то, пожалуй, не найдется. Он обещал помочь. Понимающе заметил:

– Я и сам не могу выступать перед пустым залом.

Пять лет подряд, с сорокового по сорок четвертый год, партийные комитеты свозили в Байройт десятки тысяч солдат и рабочих, которые заполняли залы. Организаторам фестиваля больше не о чем было беспокоиться.

Гитлер не упускал случая побывать на Вагнеровском фестивале. 21 июля 1940 года он в очередной раз отправился в Байройт. Перед отъездом приказал командующему сухопутными войсками вермахта генералу Вернеру фон Браухичу готовить план военной кампании против Советского Союза.

– Там была просто сказочная жизнь, – вспоминал Гитлер вечером 28 февраля 1942 года в ставке «Волчье логово». – Я уже давно там не был, что само по себе достойно сожаления. Фрау Вагнер очень печалится по этому поводу. Она мне двенадцать раз писала и двадцать пять раз звонила по телефону. Фрау Вагнер – и в этом ее великая сила – связала Байройт с национал-социализмом…

У фюрера на коленях

У Винифред было трое детей – внуки композитора.

Вольфганга Вагнера призвали в армию. Во время войны с Польшей осенью тридцать девятого он был ранен. Вольфганга в больнице навестил фюрер, принес цветы и велел врачу позаботиться о раненом солдате.

Виланд Вагнер, вступивший в нацистскую партию, решением Гитлера был освобожден от армейской службы, потому что его жизнь необходима рейху. Но к концу войны, когда фюрер был готов пожертвовать кем угодно, все освобождения отменялись.

Виланд Вагнер боялся призыва в вермахт. Поэтому с осени сорок четвертого до конца Третьего рейха работал у своего родственника в концлагере Флоссенбург. Виланд Вагнер руководил работой заключенных. Его жена вспоминала, что он возвращался с работы очень угрюмым. Но никто и никогда не слышал от него слов сочувствия в адрес заключенных.

Вернувшийся после войны в Германию выдающийся дирижер Отто Клемперер поинтересовался у Виланда Вагнера:

– И каково было сидеть у фюрера на коленях?

Братья Вагнер – Виланд и Вольфганг – путано объясняли, что о преступлениях нацистов они ничего не знали. А как же участники антифашистского Сопротивления? Они-то видели, что такое нацистский режим. Неужели братья Вагнер знали меньше? Или их все это не интересовало? Виланд Вагнер однажды обмолвился: ему бы хотелось, чтобы его настоящим отцом был «дядя Вольф», то есть Адольф Гитлер.

А вот их сестра Фриделинд Вагнер порвала с рейхом. Она уехала из Германии и написала матери: «Ты увидишь, куда твой Гитлер тебя приведет, – к хаосу и катастрофе».

Когда началась Вторая мировая, Винифред попыталась вернуть дочь домой. С разрешения Гитлера получила выездную визу и отправилась в Швейцарию. Два дня и две ночи уговаривала дочь вернуться в Германию. Беседовали они в Цюрихе. Германская граница недалеко. Фриделинд боялась, что гестапо ее схватит и увезет.

Винифред Вагнер пустила в ход все аргументы. В конце концов отчеканила: или вернешься в рейх, или будет отдан приказ уничтожить тебя.

Фриделинд вспоминала, как кровь бросилась ей в лицо. Она порвала с семьей.

Нелепо говорить, что немцы одинаковы, будто существует некий германский ген, словно все рожденные немецкими родителями – от выдающегося писателя-гуманиста Томаса Манна до рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера – ничем друг от друга не отличаются.

– Мы не можем вычеркнуть темные страницы немецкой истории из истории Байройта, – говорил президент Федеративной Республики Германии Вальтер Шеель. – Я считаю, что уроки той истории даже важнее того, что хотел сказать нам Рихард Вагнер в своих творениях. Мы поняли, что нельзя верить тотальным доктринам, от кого бы они ни исходили – от правых, от левых или из Байройта. Мы поняли, что безоговорочное подчинение одному человеку или государству ведет к катастрофе.

После крушения Третьего рейха Винифред Вагнер ни в чем не раскаялась. Она приглашала в Байройт в гости вдов деятелей нацистского режима, казненных по приговору Нюрнбергского трибунала. Любопытно, что эти дамы в разговорах не называли Адольфа Гитлера по имени, а благоговейно именовали его НБА – наш благословенный Адольф.

Классики и модернисты

Один советский философ, подчеркивавший свою приверженность марксистским идеям, написал статью под броским названием «Почему я не модернист?». Философ мог бы и не тратить силы зря. Никто в нашей стране не рисковал быть модернистом. «Модернист, авангардист, декадент» звучало хуже трехэтажного мата и рассматривалось не как попытка искусствоведческой классификации, а как политическое обвинение с далекоидущими последствиями.

В 1883 году датский критик Георг Брандес опубликовал книгу эссе под названием «Мужчины современного прорыва». Он и не подозревал, разумеется, что его дефиниции со временем выйдут кому-то боком. Как только появилась книжка, начались споры вокруг употребленного им слова «модерн» («современный»): что же оно обозначает? Почему в плавном течении истории вдруг произошел разрыв и наступает какое-то новое время?

Что бы это могло означать: модерн? Надо быть за или против?

Потом, уже после Великой войны и революции, философы, художники и писатели поймут, что они начали переживать окончательный разрыв со всей прошлой историей человечества задолго до Первой мировой.

В Англии писательница Вирджиния Вулф вспоминала о начале века: «Я беру на себя смелость утверждать, что приблизительно в декабре 1910 года человеческий характер изменился… Все отношения между людьми сдвинулись, как между господином и слугой, так и между супругами и между родителями и детьми. А если изменяются отношения между людьми, одновременно начинаются изменения в религии, в образе жизни, в политике и литературе…»

После войны и революции уже лучше представляли, что такое модернизм – в искусстве, литературе и науке. И изучая список выдающихся модернистов, произносили сакраментальное «Почему я не модернист?» не с гордостью нашего партийного философа, желавшего угодить начальству, а с сожалением и обидой на собственную незадачливость.

Анри Матисс, Василий Кандинский, Ле Корбюзье, Марсель Пруст, Джеймс Джойс, Август Стриндберг, Франц Кафка, Сергей Прокофьев, Игорь Стравинский, Арнольд Шёнберг, Сергей Эйзенштейн, Всеволод Мейерхольд… Этот великолепный список свидетельствовал о мощном выбросе творческой энергии, сокрушавшей в начале XX века все и всяческие авторитеты, буржуазную мораль, традиции и каноны. Модернисты свободно экспериментировали, не обращая внимания на то, что прежде считалось обязательным с точки зрения формы и содержания.

Философ Освальд Шпенглер считал, что переселение из деревни в город, урбанизация ведут к ослаблению духовной жизни, к отрыву от корней. Полагал, что от модернизма спасет война: «Хороший удар кулака имеет больше ценности, чем добрый исход дела; в этом заложен смысл того презрения, с которым солдат и государственный деятель смотрели во все времена на книжных червей, полагающих, что всемирная история есть будто бы дело духа, науки или даже искусства».

После Первой мировой пафос обновления приветствовали в послевоенном Берлине и в послереволюционной Москве, назвав модернизм и авангардизм революционным искусством. В Берлине и в Москве, вздыбленных и бурлящих, образовалась критическая масса таланта, невиданная концентрация одаренных индивидуальностей, которые побуждали друг друга к творческому эксперименту.

Но Берлин и Москва оказались ловушкой для модернистов. В Москве модернистов сочли подозрительными бунтарями, и для них не нашлось экологической ниши в жестко структурированном иерархическом советском обществе. Модернизм мог существовать до тех пор, пока искусство не превратили в государственное дело, чтобы использовать для обслуживания системы. Пока критерием оценки художественных достоинств не стала идеологическая и социальная полезность.

В Берлине с приходом нацистов модернизм стал восприниматься как часть ненавистной Веймарской республики, как зримое выражение деградации буржуазно-демократического общества.

Тоталитарные режимы принесли с собой собственную эстетику, которую считали выражающей национальный дух и народную душу. На произведения модернизма смотрели уже с ненавистью и пренебрежением: разве эта нелепая мазня или странные тексты, где ничего нельзя понять, могут считаться искусством?

Оттеснив художников-модернистов, в залы академий вступили железные когорты «подлинно народных» и «подлинно национальных» живописцев. Они рисовали, лепили, ваяли произведения, во-первых, понятные, во-вторых, жизнеутверждающие, в-третьих, соответствующие политике партии. То же происходило в литературе и музыке.

Новое искусство – в самом общем виде – делилось на два направления. Первое можно условно назвать «Гром партийного барабана». Это скульптура и живопись прямого действия. Если собрать эти творения в одном зале, то сразу возникает некое настроение, в котором оживает фанатическая готовность к самопожертвованию, к безоговорочному восхищению вождями, привычка обходиться двумя красками – белой и черной (красной) для обозначения добра и зла, маршировать под пение гимнов.

Второе направление можно было бы обозначить как «Запах родной почвы». Образцы этого простенького искусства обыкновенно выставляются в местных краеведческих музеях как воплощение солнечного, родникового, жизнерадостного искусства, противопоставляемого упадочническим поделкам модернистов. Идеализированные псевдонародные фигуры на фоне идиллических пейзажей.

Почему жесткая политическая система оказывала предпочтение такого рода искусству?

Во всяком случае, не потому, что советский или немецкий народ восхищался им. Холодный классицизм в архитектуре никак не мог вызвать восторг и энтузиазм, скорее рождал ощущение неуютности и безжизненности. Скульптуры мускулистых атлетов и крестьянок с серпами? Трудно представить себе человека, получающего удовольствие от их лицезрения. Живопись? Изображение пожилого человека, читающего партийную газету, портреты вождей или героев, полотна, рисующие фантастические деяния партии…

Никто, включая самих художников, и не считал их произведениями, способными доставить эстетическое наслаждение.

Такие картины писались по заказу, навязывались музеям, тиражировались, развешивались в служебных кабинетах и помещались в школьных учебниках.

Новые художники говорили о том, что продолжают традиции мировой живописи, и сами себя зачисляли в классики. Они от души издевались над модернистами, которые разбежались или сгинули. Модернисты в их представлении были аферистами и фокусниками, обманывавшими простодушного зрителя. И в наши дни популярный портретист считает настоящей живописью не «Черный квадрат» Малевича («это может нарисовать каждый»!), а изготовленный им по фотографии, привезенной адъютантом, портрет пятизвездного героя.

Убежденность в ничтожестве соперников была столь велика, что устраивали выставки модернистов специально для того, чтобы народ увидел всю глубину их падения.

Летом 1937 года в Мюнхене (потом и в других немецких городах) по личному указанию Гитлера была устроена помпезная выставка «германского искусства». Вождь почтил выставку своим присутствием и обратился к ее первым посетителям с приветственной речью. А напротив Дворца германского искусства в археологическом институте разместилась иная выставка – «выродившееся искусство».

Грандиозная затея! Немцы увидят картины, нарисованные какими-то дегенератами, сравнят с прекрасной живописью Третьего рейха и поймут, от каких несчастий их спас национал-социализм.

Казалось, план удался. Несколько миллионов побывали и во дворце, и в археологическом институте, одобряли новых художников, плевались, разглядывая мазню безродных космополитов, вырожденцев, благо все картины были снабжены нужными подсказками: «разоблачение души еврейской расы», «их идеал – кретины и проститутки».

Партийная пресса высоко оценила замысел вождя и отметила большое воспитательное значение выставки «выродившегося искусства». Макс Бекман, Марк Шагал, Отто Дикс, Василий Кандинский, Эрнст Кирхнер, Пауль Клее, Оскар Кокошка, Эмиль Нольде – на работах этих выдающихся художников XX века немецкому народу демонстрировали, к чему пришли те, кто оторвался от народа, не способен слышать голос крови, забыл о национальной идее.

Потом выставку закрыли, «жалкую мазню» выбросили, как любили выражаться пропагандисты, на свалку истории. Но выбросили, так сказать, метафорически, потому как на самом деле еще и заработали на «выродившемся искусстве», продав многие работы американским коллекционерам за большие деньги.

Американка Стефани Бэррон, специалист по немецкому искусству 20-30-х годов, пять лет искала экспонаты той самой выставки 1937 года и многие нашла. Она восстановила мюнхенскую выставку «выродившегося искусства», снабдив ее для контраста образцами официальной живописи Третьего рейха.

Только на этой выставке все поменялось местами. Современный зритель с изумлением взирает не на полотна модернистов, которые когда-то казались шокирующими или эпатирующими, а на «солнечные» и «родниковые» поделки нацистских живописцев.

И становится ясно, что модернизм, разрушительное, нигилистическое начало которого любили подчеркивать его недруги (как правило, бесталанные завистники), – на самом деле одна из вершин в истории европейского искусства. Модернисты признаны классиками, вошли в европейскую традицию, против которой при жизни они восставали.

В тоталитарных режимах модернисты и модернизм погибли. Не потому, что модернизм был обречен как тупиковая ветвь искусства, а в результате крестового похода против духовной и творческой свободы.

А как же прославленные и победительные современники модернистов? Художники, которых при жизни объявили великими? Напрочь забыты, канули в Лету. Да, что ни говори, а устроители тех мюнхенских выставок точно поделили живописцев между двумя залами. Вместе их выставлять было нельзя. Настоящая живопись не терпит соседства поделок.

Берлинский эксперимент

После Первой мировой началась своего рода эмоциональная революция, когда значение приобрели искренние чувства. Открылся мир чувственных развлечений. Любовь стала важнее брака.

Раньше юноши и девушки могли встречаться только в церкви или в гостях. Теперь они стали ходить в кино и на танцы, в молочные бары, кофейни, закусочные. Платили по-прежнему мужчины, женщины еще только начинали работать.

Ритуалы ухаживания упрощались. Но добрачные интимные отношения не поощрялись: из-за отсутствия контрацептивных средств и запрещения абортов.

Право голоса

После войны многое изменилось. Новый образ жизни прежде назвали бы аморальным. В те времена женщина в обмен на замужество, что было совершенно необходимо, потому что придавало необходимый статус, предлагала мужу абсолютную верность и покорность. Женщину учили подчиняться мужу и церкви: жизнь состоит из обязанностей, которые она исполняет. Жена рассматривалась прежде всего как мать, способная нарожать детей, и как хозяйка, обеспечивающая жизнь мужчины. Во многих религиозных семьях считалось, что супружеская постель – только для продолжения рода, а не для удовольствия. Это сильно раздражало мужчин и подрывало брак. Священники уговаривали молодых людей воздерживаться от секса и употребления спиртных напитков.

Первыми право голосовать женщины получили в Новой Зеландии в 1893 году, затем в Австралии – в 1903-м. Британские суфражистки сражались за свои права отчаянно. Взрывали почтовые ящики, перерезали телеграфные провода, устраивали в тюрьмах голодовки, отказывались платить налоги и штрафы. Поджигали дома депутатов, не желавших предоставлять англичанкам право голосовать.

Эмили Дэвидсон училась в Оксфорде, работала учительницей. Посвятила себя равноправию женщин. Ее сажали, она отказывалась от еды, ее насильно кормили – унизительная процедура. 4 июня 1913 года во время дерби она бросилась под лошадь, принадлежавшую королю Георгу V, которая ее буквально растоптала. Эмили умерла через несколько дней от полученных травм. На ее похороны пришли несколько тысяч женщин. Они прошли мимо Букингемского дворца в знак протеста.

Женщины в результате войны получили право работать – они заменили мужчин. Это был патриотичный поступок. Но и возможность прокормить себя и семью. Даже в Англии жили весьма скудно.

Английское лейбористское правительство в 1908 году оформило систему государственных пенсий. Тогда исходили из того, что средняя продолжительность жизни составит для женщин – 49 лет, для мужчин – 45. Первую систему придумал судовладелец и филантроп Чарлз Бут, который предложил платить 25 пенсов в неделю (в пересчете на сегодняшние деньги – 14 фунтов стерлингов) каждому, кто достиг 70 лет и живет в бедности. Чарлз Бут провел исследование, из которого выяснилось, что бедствует четверть населения Восточного Лондона.

Для получения пенсии и пособия нужно было доказать свою нищету. Люди навсегда запомнили инспекторов, которые приходили в их дома и, не скрывая своего пренебрежения, оценивали, что у них есть и сколько это стоит. После Второй мировой, в 1948 году, ввели всеобщую пенсионную систему. Без социальной пенсии многие бы просто умерли.

После Первой мировой, в 1918-м право голосовать получили женщины в Германии, Австрии, Польше, России. Англичанкам это право даровали в 1928 году, француженкам в 1944-м, итальянкам – в 1945-м.

В 1921 году, через три года после войны, в Англии провели перепись населения. Выяснилось, что в стране женщин на два миллиона больше, чем мужчин. Страна потеряла 900 тысяч молодых мужчин – семьи лишились сыновей, братьев, мужей и любимых. Многие вернулись с войны искалеченными – 21 миллион раненых!

Демографические перемены поставили под сомнение привычную роль женщины как жены и матери. Само благосостояние, социальный статус, возможность иметь детей – все это зависело от брака, то есть от наличия официального партнера. А мужчин не хватало! Получалось, что сначала общество лишилось мужчин, а теперь еще и женщины вываливались из нормальной жизни. Женщины потерянного поколения испытывали одиночество.

Зависимость женщины от мужчины поддерживалась сегрегацией на рабочем месте. Незамужних женщин брали только на роль служанки, секретарши, учительницы, гувернантки. Все это для того, чтобы сохранить за мужчиной роль кормильца семьи и обеспечить беспомощность женщины.

До середины XIX века имущество женщины принадлежало ее мужу. Традиция настолько важная, что, когда в 1868 году в Англии размышляли, не наделить ли замужнюю женщину правом чем-то владеть, лондонская «Таймс» писала: это разрушит брак как таковой, потому что брак основан на том, что «у одного есть власть, а другая ему подчиняется». Если же жена станет финансово независимой, она «практически освободится из-под мужниного контроля. Она пойдет туда, куда ей хочется, и станет делать то, что ей нравится».

Феминистки всегда утверждали, что мужчины использовали экономическую власть, чтобы покупать женщину и заставлять ее обслуживать их на кухне и в постели.

Но после Первой мировой женщины смогли не только голосовать, но и получать высшее образование. И завоевали себе место в тех сферах, где прежде единолично доминировали мужчины – журналистика, наука, финансы, политика.

В 20-х годах появился новый тип женщин – самостоятельных и эмансипированных. На танцевальной площадке они наслаждались своим новым независимым положением. Это были женщины короткой эпохи между Великой войной и Великой депрессией. Но они внесли немалый вклад в развитие моды и культуры. Они должны были полагаться на самих себя. Они сами работали, сами зарабатывали и сами тратили. Им нравилась их новая роль, и они уже не желали покоряться мужчинам.

«Нью-Йорк таймс» в июле 1920 года неодобрительно писала: «Американки подняли юбки выше самых откровенных ожиданий». Женщины курили, не отказывались от горячительных напитков и уединялись с мужчинами на задних сиденьях автомобилей.

Австрийский левый публицист Манес Шпербер описывал конец 20-х годов:

«Первая волна массовой сексуальной эмансипации была делом тех, кто после Первой мировой войны был молод. На балах встречались друг с другом сотни блестящих молодых людей, которые с пылу с жару заводили любовные связи. Свободные едва ли не от всех условностей, они рвались соблазнять и сами спешили соблазняться. Они искали наслаждений, но, разочаровавшись, были готовы быстро утешиться и все забыть.

Не существовало более границ между мимолетным увлечением и глубоким чувством, не было ни ожидания, ни волнения, и не было почти никакой радости. Только наслаждение разумелось само собой. Отношения возникали в бешеном темпе. Через несколько часов или дней отношения снова превращались в просто знакомства, о которых можно спокойно забыть».

Гражданский кодекс, принятый в Германии в 1900 году, требовал от жены вести хозяйство, муж имел право запретить ей работать вне дома. Но с началом XX века женщины стали жить дольше, чем мужчины. Развитие медицины сократило детскую смертность. Это означало, что можно иметь столько детей, сколько хочется. Этому же способствовало появление контрацептивных средств.

Перед женщинами открылась возможность заниматься чем-то помимо детей и дома, делать карьеру. Бурное развитие экономики, появление машин и станков понизило спрос на грубую физическую силу, и образовались рабочие места для женщин. После Первой мировой число разводов увеличилось вдвое. Появление одиноких, самостоятельных женщин, которые шли на работу и зарабатывали себе на жизнь, создало в консервативных и церковных кругах ощущение кризиса семьи.

Немцы же пребывали в уверенности, что у женщин мозги устроены иначе, чем у мужчин, они менее развиты. Отцы семейств желали возвращения к прежней жизни: женщина исполняет только роли жены и матери. Они хотели, чтобы Гитлер вернул им утерянное ощущение власти, уверенности в своем положении в семье и обществе.

Нацисты погубили собственную страну. При нацистах Берлин лишился своего блеска, очарования, своего культурного богатства. Лучшие и даровитые покинули Германию. И немецкая культура покинула Германию вместе с ними.

«Вы имеете удивительную наглость отождествлять себя с Германией, – с такими словами выдающийся немецкий писатель Томас Манн, вынужденный уехать из страны, обратился к стороннику новой власти – декану философского факультета Берлинского университета. – Но, вероятно, уже скоро придет день, когда немецкий народ будет готов все отдать только за то, чтобы его не отождествляли с вами».

После этого письма Томаса Манна лишили немецкого гражданства.

Город греха

Многие немцы в эпоху между двумя мировыми войнами называли Берлин городом греха. Днем Берлин мало чем отличался от других столиц. А вот когда темнело… Такой бурной и насыщенной ночной жизни не знал даже Париж. Между двумя войнами именно Берлин стал центром гедонизма. Это был настоящий Вавилон 20-х годов, столица разнообразных наслаждений, секса и эротики.

Когда говорят об истории Германии тех лет, то вспоминают исключительно политические схватки, борьбу нацистов за власть. А ведь Германия после Первой мировой войны жила совершенно необычной жизнью. Старый порядок рухнул вместе с распадом Германской империи. А в новой жизни – никакой цензуры и запретов, все разрешено и позволено!

Это было время больших экспериментов – в политике, экономике и интимной жизни.

Впервые никто не делал секрета из своих сексуальных пристрастий. И в глаза бросалось то, что еще вчера было запрещено, то, что сурово каралось, то, что недавно скрывали и чего стыдились. Эротический мир Берлина включал сто двадцать клубов для гомосексуалистов и лесбиянок. Еще в семи клубах собирались трансвеститы. Однополая любовь казалась привлекательной и соблазнительной. И очень современной!

Молодые немки с восхищением взирали на мгновенно ставшую знаменитой актрису Марлен Дитрих, блистательно игравшую роль эмансипированной женщины. Марлен удивительным образом сочетала женственность с внешней маскулинностью.

Немки отстаивали свою независимость на службе и в постели. Женщины предъявили права на собственную сексуальность – на свои фантазии, на свои пристрастия и на возможность их удовлетворять.

Одни восторженно считали это революцией, другие – брезгливо – декадентством. Одни были благодарны переменам – их избавили от страха проявить свои искренние чувства, позволили быть самими собой, обрести счастье! Другие с ненавистью говорили: ваша свобода – это свобода извращений и половой распущенности, немыслимой для нашего народа! И это вы называете демократией и правами человека?

Удивительным образом полной свободой воспользовались не только сторонники республики, но и их злейшие враги – нацисты. Люди нетрадиционной сексуальной ориентации, как теперь говорят, вышли на первые роли не только в мире искусства, но и в руководстве нацистского движения.

Демократическая республика с симпатией относилась ко всему новому в искусстве и жизни. И это были годы невиданного расцвета немецкой культуры и искусства. Это вообще была эпоха всеобщего раскрепощения, протеста против существующего порядка, против авторитетов, устоявшейся морали и традиций. Рухнули прежние ценности и возникли новые. Молодежь с восторгом осваивала бесконечные возможности XX века. Прощай, все старое!

Авангард свободно экспериментировал, не обращая внимания на то, что до тех пор в искусстве и литературе считалось обязательным с точки зрения формы и содержания.

20-е годы – это кинематограф, варьете, автомобильные гонки, джаз и танцевальная лихорадка. В моде спорт, туризм, диета и забота о фигуре. Идеал красоты – спортивные фигуры и холодные глаза. Темп новой жизни завораживал. Переменился весь духовный и общественный климат.

Все, у кого были талант и амбиции, устремились в Берлин – космополитический город, открытый для всех и терпимый ко всем, но, пожалуй, чуждый для остальной Германии. По всей стране распространялись нацистские идеи, но не в Берлине. Адольф Гитлер, который жил в Мюнхене и там, в Баварии, создавал свою партию, ненавидел Берлин. Его все раздражало: иностранцы, демократия, свобода искусства и нравов… Настанет время, когда Гитлер заставит берлинцев поплатиться за свободу 20-х.

Вместе с Гитлером провинция не желала признавать столицу. Это одна из причин гибели республики. Провинция ожесточенно сопротивлялась любым современным веяниям. Сельское население, крестьяне поддержали нацистов, помогли им прийти к власти. Космополитизм столицы, открытость большого города противопоставлялись хранящей устои провинции, народным традициям и национальному духу.

Городская, или, как тогда говорили, асфальтовая цивилизация воспринималась как болезнь, разрушающая привычный образ жизни, подрывающая органические начала народной жизни. Многие немцы испытывали страх перед всем новым, неизведанным, перед обновлением жизни, перед утратой всего привычного. Когда рухнула империя, исполненные предрассудков крестьяне не могли справиться со своими страхами, с ужасом и презрением взирали они на берлинцев. Символом безумия казалось повальное увлечение берлинцев новыми танцами – чарльстон, шимми, фокстрот.

«После войн, эпидемий и прочих опустошительных катастроф наступает «сумасбродное» время, – вспоминал австрийский публицист Манес Шпербер, – когда горячечная радость захлестывает выживших, они хотят побыстрей вытеснить в небытие прошлое и сбросить мертвых в глубочайшую пропасть забвения. Там, где смерть совершила свой опустошительный марш, много танцуют…»

Танцы и секс! И все это на фоне экономических бедствий! Бешеная инфляция съедала все сбережения. Уверенность ощущали только те, у кого были доллары. За отсутствием других товаров – в широком ассортименте продажная любовь. Удовлетворялись любые вкусы и пристрастия, прихоти и извращения. Даже приличные семьи, бедствуя, превращали свои дома в секс-клубы для иностранцев, счастливых обладателей твердой валюты.

«Хуже всего пришлось старикам, – вспоминал известный немецкий публицист Себастиан Хафнер. – Многие нищенствовали, многие кончали с собой. Молодым и бойким жилось неплохо. В считаные часы они становились свободными, богатыми, независимыми. Человек мог стать директором банка в двадцать один год, школьник играл на бирже. Они устраивали банкеты с шампанским и содержали своих быстро посмирневших отцов.

Среди горя, отчаяния и нищеты процветала бурная, горячая молодость, царили жажда наслаждений и атмосфера всеобщего карнавала. Наконец-то деньги были у молодых, а не у стариков. Да и сам характер денег изменился настолько, что они могли лишиться своей ценности в течение нескольких часов, поэтому их тратили не считая.

Внезапно появилось множество баров и ночных клубов. Юные парочки толпились в кварталах развлечений. Все, торопясь насладиться, были заняты любовью. Даже любовь подверглась инфляции. Это был всплеск беззаботной, веселой, быстрой и легкой жизни».

Звезды кинематографа и сцены бравировали своим скандальным поведением. Бурный темперамент подогревался коньяком и кокаином. Наркотики стали доступны. Всегда находились врачи, готовые помочь сильнодействующими препаратами страждущему или любопытному искателю приключений. Врачи занялись исследованием влияния наркотиков на сексуальное поведение. Не было отбоя от желающих испытать на себе действие наркотиков, усиливающих влечение и остроту переживаемых эмоций.

Раскрепостились не только свободомыслящие артисты и художники. В те годы даже немецкие нудисты, поклонники свободной культуры тела, раздевшись, еще и разделились по политическим симпатиям. Отдельно собирались нудисты-коммунисты, нудисты-социал-демократы и нудисты-нацисты.

Гомосексуальная эротика формировала климат в кругах германских националистов, злейших врагов демократии и свободы нравов. В казармах происходила идеологизация гомосексуализма как проявления особого «германского Эроса». Нацистам виделось некое особое мужское братство, объединенное не только идеями, но и любовными отношениями. Гомосексуальная эротика сыграла важную роль в формировании военизированного крыла национал-социализма.

Сторонники однополой любви задавали тон в нацистских молодежных организациях с их культом маскулинности. Гитлерюгенд был военизированной организацией, активисты носили форму, им присваивались звания, сходные с теми, что существовали в штурмовых отрядах. Помимо политзанятий главное внимание – тому, что у нас называется военно-патриотическим воспитанием, то есть подготовке молодежи к службе в вооруженных силах. В чисто мужской среде однополая любовь считалась доблестью.

Маленькая тайна соратников Адольфа Гитлера состояла в том, что их объединяли не только политические интересы. В руководстве штурмовых отрядов партии сконцентрировалось большое число гомосексуалистов. И они нисколько не стеснялись своего нетрадиционного сексуального поведения.

Штурмовые отряды партии, СА, появились 3 августа 1921 года. Первоначально аббревиатура СА расшифровывалась как Sportаbteilung, спортивный отдел. Но гимнастика Гитлера мало интересовала. Здесь молодежь не только занималась спортом, но и училась водить машины и мотоциклы, распространяла партийные листовки и газеты.

В ноябре СА именовали уже не Sportаbteilung, а Sturmаbteilung, то есть штурмовые отряды. В свою личную армию Гитлер вербовал бывших фронтовиков, оставшихся без дела и средств к существованию. Но едва ли эти военные стали бы подчиняться отставному ефрейтору Адольфу Гитлеру, если бы ему не покровительствовала хорошо известная в Мюнхене фигура – отличившийся в Первой мировой войне капитан Эрнст Рём.

Коренной мюнхенец и профессиональный военный, он был солдатом до мозга костей, прямолинейным и грубым человеком. В 1906 году Рём начал службу фанен-юнкером в 10-м пехотном полку королевской баварской армии. Поражение Германии в Первой мировой войне поставило крест на его военной карьере.

Рём оказался в той самой пивной, когда Гитлер произнес одну из первых своих речей, и был поражен его ораторским талантом. В январе 1920 года Рём вступил в партию. Он не пропускал ни одного собрания и всегда приводил с собой новых людей, обычно из рейхсвера. Для Гитлера знакомство с Рёмом было удачей. Капитан Рём был очень влиятелен среди ультраправых. Он поддержал Гитлера в роли лидера партии.

Когда Гитлер встретился с Рёмом, тридцатидвухлетний капитан еще не выглядел так отталкивающе, как это стало позднее. Не разъелся и не обзавелся пивным животом. Все окружение Рёма придерживалось нетрадиционной сексуальной ориентации. В кругу молодых людей в военной форме возникла особая гомоэротическая атмосфера. Штурмовики Рёма подчинялись не просто командиру, а еще и мужчине с сильной эротической харизмой.

Многочисленные шрамы (на фронте пуля угодила Рёму в нос) казались его любовникам свидетельством мужества, а не уродства. Один из его сослуживцев вспоминал, что привык считать гомосексуалистов немужчинами, слабыми, жалкими существами. Но Рём был олицетворением настоящего солдата.

Эрнст Рём не скрывал своих гомосексуальных наклонностей, бравировал ими, утверждал, что он этим даже гордится.

– Я только с годами понял, что я гомосексуалист, – говорил Рём. – Я, конечно, припоминаю целую цепь гомосексуальных поступков еще в юношеские годы, но тогда у меня были отношения и с множеством женщин. Правда, особого удовольствия я не получал. Теперь я гоню от себя всех женщин, особенно тех, кто преследует меня своей любовью.

Эрнст Рём был принципиальным противником буржуазного порядка, поклонником войны, презрительно относился к моралистам. Вокруг него возникло национал-социалистическое гомосексуальное братство.

Руководители штурмовых отрядов говорили, что гомосексуализм – неотъемлемая часть национал-социализма и такова точка зрения руководителей партии вплоть до самого фюрера. Главное в гомосексуализме – чувство боевого товарищества, а какие формы любовь мужчин друг к другу принимает в тиши спален – это никого не касается. После митингов и драк с коммунистами штурмовики и развлекались соответствующим образом. Партийные собрания приобретали ярко выраженный сексуальный характер.

Руководителем штурмовиков в столичном регионе Берлин-Бранденбург стал группенфюрер СА граф Вольф Генрих фон Хельдорф, заметная фигура среди берлинских гомосексуалистов. В Первую мировую граф Хельдорф воевал в гусарском полку, нацисты провели его в депутаты рейхстага.

Стремительную карьеру в штурмовых отрядах сделал Карл Эрнст, который вступил в СА в девятнадцать лет. Он пробовал себя в роли коридорного, официанта, ресторанного вышибалы, пока не стал любовником первого командира берлинских штурмовиков капитана Пауля Рёрбайна. Они были настолько близки с капитаном, что Эрнста за глаза ернически именовали «фрау Рёрбайн». Капитан Рёрбайн познакомил его с Рёмом. Красивый юноша ему понравился. Затащив Карла Эрнста в постель, Рём в знак благодарности сделал его депутатом рейхстага от национал-социалистической партии.

Рём и Эрнст не скрывали своих любовных отношений, открыто демонстрировали свои чувства. Кончилось это тем, что Рёмом занялась прокуратура – его обвиняли в недостойном сексуальном поведении. Гомосексуализм был уголовно наказуемым деянием в соответствии со статьей 175-й Уголовного кодекса Германии. Начальник штаба штурмовых отрядов признал свои бисексуальные наклонности, но заявил, что в преступные сексуальные отношения с мужчинами он не вступает.

Веймарское правосудие было весьма либеральным. Дело в отношении Рёма прекратили. Избежав наказания, Эрнст Рём потребовал убрать из Уголовного кодекса 175-ю статью, предусматривавшую тюремное заключение за гомосексуализм. И в этом начальник немецких штурмовиков оказался союзником своих врагов – либералов и демократов.

Защитой гомосексуалистов занимался известный немецкий сексопатолог Магнус Хиршфельд. Когда он учился в медицинском институте, студентам продемонстрировали гомосексуалиста, которого тридцать лет держали в сумасшедшем доме. Его заставили раздеться, и профессор предложил студентам найти в нем черты сексуального дегенерата. Студенту Хиршфельду такой подход показался антинаучным.

Помимо профессионального интереса у него был и личный.

Он защитил диссертацию о гриппе у крупнейшего немецкого ученого Рудольфа Вирхова и работал врачом в Шарлоттенбурге под Берлином. Однажды поздно вечером – он уже уходил – к нему обратился солдат. Солдат был гомосексуалистом, и у него были серьезные проблемы. Хиршфельд велел ему прийти на другой день, но солдат ночью повесился. Чувство вины заставило Хиршфельда заняться изучением гомосексуализма.

Семья, смущенная его выбором, советовала молодому врачу выбрать более приятную специальность.

– О чем вы говорите? – удивился Хиршфельд. – Холера, по-вашему, доставляет больше удовольствия, чем гомосексуализм?

К нему обращались за советом и помощью многие гомосексуалисты. Часто в полном отчаянии спрашивали: как жить, когда все вокруг их ненавидят? Магнус Хиршфельд давал простой совет: заводите побольше любовников и наслаждайтесь жизнью.

Профессор пришел к выводу, что значительно легче тем, кто не сопротивляется природе и дает волю своим чувствам. Неприятие собственной сексуальной ориентации ведет к тяжкому разладу с самим собой. Сознание того, что ты не такой, как другие, рождает чувство унижения и обиды на весь белый свет.

Профессор назвал гомосексуалистов «третьим полом», повторял, что их несправедливо преследуют и осуждают за сексуальное своеобразие. Исходил из того, что сексуальные желания и способы их удовлетворения детерминированы биологически. Утверждая, что и у природы есть свои права, он противопоставил себя господствовавшей в то время морали, исходившей из того, что гомосексуализм – результат неправильного воспитания, своего рода психическое отклонение. В обществе гомосексуалистов воспринимали как грешников и извращенцев.

Магнус Хиршфельд основал Институт сексологии. Его сотрудники занимались сексуальным образованием, контрацепцией, давали советы гомосексуалистам и транссексуалам. В 1929 году комитет рейхстага по уголовному законодательству в ходе судебной реформы принял решение исключить из Уголовного кодекса 175-ю статью. Но в тридцать третьем к власти пришли нацисты.

Гомосексуалисты надеялись, что их не тронут, раз второй человек в нацистском руководстве – Эрнст Рём – один из них. Но дни того уже были сочтены. Очень многие в партии его ненавидели. Гитлера умоляли расстаться с Рёмом, потому что мрачная тень обвинений в гомосексуализме пала и на фюрера.

Но Рём все еще был нужен Гитлеру. Фюреру позволили сформировать коалиционный кабинет министров, но руки у него были связаны. Президент страны Пауль фон Гинденбург и его аристократически-высокомерное окружение мешали фюреру получить всю власть. Адольф Гитлер использовал Эрнста Рёма и его штурмовые отряды для давления на своих врагов и соперников. Когда товарищи по партии обвинили Рёма в гомосексуализме, Гитлер пришел ему на помощь. Фюрер подписал приказ, запрещающий любую критику личной жизни руководителей штурмовых отрядов: «Это бесполезная трата времени, которое надо отдавать борьбе. Штурмовые отряды – объединение, созданное для конкретных политических целей. Это не институт благородных девиц, а союз борцов, жестких и твердых. Их личная жизнь не может быть объектом праздного внимания, если только она не входит в противоречие с ключевыми принципами национал-социалистической идеологии».

День рождения Рёма 28 ноября 1933 года отмечался как общенациональный праздник. Начальник штаба штурмовых отрядов появлялся на всех публичных церемониях рядом с фюрером. Гитлер уговорил президента Гинденбурга назначить руководителя штурмовых отрядов министром без портфеля. Рём стал членом правительства. Это был день его триумфа. Иногда даже казалось, что у партии два вождя. Но двух вождей не бывает.

Главный партийный орган газета «Фёлькишер беобахтер» опубликовала письмо Гитлера Рёму: «Теперь, когда заканчивается год национал-социалистической революции, я хочу поблагодарить Вас, мой дорогой Эрнст Рём, за Вашу службу национал-социалистическому движению и немецкому народу, и подчеркнуть, насколько я благодарен судьбе за привилегию называть таких людей, как Вы, своими друзьями и товарищами по оружию».

Эрнст Рём был искренним поклонником Гитлера. Но он считал, что Гитлер должен заниматься политикой и пропагандой, а военные дела поручить ему. А вот этого Гитлер не хотел! Рём вел себя с фюрером на равных. Не понял, что на вершине власти есть место только для одного.

Избавление от Рёма разом решало слишком много проблем, чтобы Гитлер мог отогнать от себя эту мысль. Когда Гитлер убедился в том, что генералитет на его стороне и поддерживает его программу перевооружения Германии, он потерял интерес к штурмовикам. Гитлер внезапно изменил свое мнение и решил, что Рём ведет себя преступно и аморально и позорит партию своими любовными приключениями.

30 июня 1934 года Гитлер сам арестовал Эрнста Рёма. Начальника штаба штурмовых отрядов выволокли из постели, отвезли в тюрьму Штадельхайм и там прикончили. Машину его любовника Карла Эрнста эсэсовцы остановили около Бремена. Говорят, что Эрнст принял это за розыгрыш и хохотал, пока его не расстреляли. Всего эсэсовцы Гиммлера убили около двухсот человек.

Теперь в Германии ужесточили законодательство. Теперь уголовно наказуемыми считались любые «развратные действия между мужчинами». Это расплывчатое понятие суд мог толковать как угодно широко.

К тому времени профессора Магнуса Хиршфельда уже не было в Германии. Еще до прихода нацистов к власти, в 1930 году, Хиршфельд отправился в кругосветное путешествие – он намеревался читать лекции по всему миру. Он уехал вовремя. В один из майских дней 1933 года в парижском кинотеатре этот маленький полный человек в очках с толстыми стеклами взволнованно смотрел свежую кинохронику. Показывали, как на площади перед Оперным театром в Берлине нацисты сжигают «вредную литературу». Среди других книг в огонь бросили и его институтскую библиотеку.

Некоторые историки уверены, что Адольф Гитлер сам опасался быть заподозренным в гомосексуализме. И он жестоко карал других за то, чего боялся в себе. Трудно судить об этом. Но по отношению к людям с нетрадиционной сексуальной ориентацией нацисты вели себя крайне жестоко. Если в начале 30-х за гомосексуализм осудили немногим более трех тысяч человек, то после «ночи длинных ножей» – тридцать тысяч, в десять раз больше! Их отправляли в концлагеря вместе с коммунистами и евреями.

Сторонники нетрадиционной сексуальной ориентации были объявлены врагами как с расово-биологической, так и с государственно-политической точки зрения. Арестовывали и судили даже видных нацистов, местных партийных руководителей. Наверное, многие из них с тоской вспоминали о том, что, пока существовала республика, их никто не наказывал. И в обычной жизни, и в постели они могли делать все, что хотели. Но они собственными руками сокрушили демократический и либеральный режим, который одинаково хорош для людей любых взглядов и любой ориентации.

Гитлер приказал Гиммлеру создать в СС специальное подразделение, ведающее гомосексуалистами. В гестапо образовали отдел по борьбе с гомосексуализмом и абортами. Им руководил Йозеф Мейзингер, который после нападения на Польшу возглавит айнзацгруппу в Варшаве, а потом станет атташе по вопросам полицейского сотрудничества в германском посольстве в Японии, где крепко подружится с советским разведчиком Рихардом Зорге. Под руководством Мейзингера гестаповцы составили «розовые списки» на сто тысяч поклонников однополой любви.

Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер заботился о «сексуальном бюджете нации», направленном на расширенное воспроизводство населения. Он полагал, что падение рождаемости – следствие абортов и гомосексуализма. В феврале 1937 года Гиммлер выступал перед группой высших руководителей СС в школе переподготовки командного состава. Он говорил об опасности, которую представляет однополая любовь:

– Гомосексуалисты утверждают, что это их личное дело и оно никого не касается. Это не так. В сфере секса нет ничего личного. Это вопрос выживания нации. Правильно ориентированный секс – это жизненно важный вопрос для нашего народа. Гомосексуалисты нарушают сексуальный баланс народа, потому что не заводят детей, то есть не исполняют главного патриотического долга.

Гиммлер назвал гомосексуализм заразной болезнью: она передается, заражает нормальных людей и может принять размеры эпидемии. Подписал секретный приказ – член СС, уличенный в гомосексуализме, будет казнен. Распорядился: «Этот приказ должен быть изложен устно всем членам СС. Все должны быть предупреждены, что разглашение этого приказа запрещено. Необходимо подчеркнуть, что члены СС должны быть на передовой нашей борьбы за искоренение гомосексуализма из немецкого народа».

Но полицейско-репрессивные меры не помогли. Гомосексуалисты сохранились во всех важнейших «мужских союзах» Третьего рейха – будь то гитлерюгенд, армия, флот или организации трудовой повинности.

Главнокомандующий сухопутными войсками генерал-фельдмаршал Вальтер фон Браухич подписал приказ, в котором требовал от своих офицеров прекратить гомосексуальные изнасилования в казармах. Несмотря на усилия гестапо, «тело народа» было полно «греха и непорядка», приравниваемого к скрытому диссидентству.

Выявленные уголовной полицией гомосексуалисты, в основном молодые люди, передавались на перевоспитание местным организациям гитлерюгенда и союза немецких девушек, с целью «превратить их в арийцев, полезных национальному сообществу».

Гомосексуализм рассматривали то как «проявление вырождения расы», то как болезнь, и нацистские врачи пытались «лечить» ее хирургическим путем. Но сделать хирургическую операцию нескольким миллионам немецких мужчин, после чего заключить их в концлагерь, было невозможно. Нацистская Германия воевала и нуждалась в солдатах и рабочих.

Нацистским врачам поручили найти способ «окончательного решения» этой проблемы путем создания гормональных средств, «излечивающих» от гомосексуализма. В главном хозяйственно-экономическом управлении СС уже планировали создание института, который бы занялся массовым применением «антигомосексуального препарата» и его продажей за границу, чтобы зарабатывать твердую валюту.

Главный врач СС и полиции обергруппенфюрер СС Эрнст Гравиц велел биологу и штурмбаннфюреру СС Карлу Вэрне внедрить методику гормонального лечения. Штурмбаннфюрер полагал, что склонность к гомосексуализму обусловлена недостатком мужских гормонов. Надо вводить их в достаточном количестве, и болезнь будет побеждена.

В июле 1944 года штурмбаннфюрер Вэрне получил возможность проверить свою теорию на узниках концлагеря Бухенвальд. Подопытные узники точно знали, что их шансы выжить вырастут, если они докажут свое гетеросексуальное перерождение.

Ушлый штурмбаннфюрер Карл Вэрне уже торговался с главным хозяйственно-экономическим управлением СС о своей доле от продажи нового препарата в стране и за границей, но тут нацистский режим рухнул…

Певцы войны

Как странно думать, что война, которая разрушила четыре империи, многим нравилась.

«Большинство мужчин, которые побывали на войне, положа руку на сердце, признают, что в глубине души они любили войну больше всего в жизни, сравнивая военные годы с той жизнью, какая была у них до того, как они пошли воевать, и особенно с той, в которую они вернулись с фронта.

Только мы стыдимся этого и никогда не станем говорить об этой любви вслух: все наше воспитание восстает против этого. Война приостанавливает бег времени и обостряет чувства. Она открывает бескрайние просторы неизведанного, позволяет снова вспомнить любимые детские игры.

Война – это бегство от повседневности в особый мир, в котором человек стряхивает с себя бремя обыденных забот и глубже, чем когда-либо в прежней и последующей жизни, ощущает братскую любовь к своим товарищам. Любовь к войне вырастает из коренящегося глубоко в нас переплетения страсти и насилия, прекрасного и ужасного, любви и смерти».

Это искренние слова. И едва ли их автор, прошедший войну, одинок в своих чувствах. Бывают периоды в истории человечества, когда чуть ли не целые народы хотят воевать!

Первые залпы мировой войны были восприняты людьми в Европе как желанное избавление от гнетущей духоты нестерпимо долгого, затянувшегося исторического лета. Жаждали очистительной грозы, которая покончит с невыносимой духотой, и мало кто подозревал, что эта гроза покончит и с очень многими из них самих.

Это было поколение рассерженных мальчиков, ставших взрослыми в начале нашего века. Тогда молодежь дала о себе знать как социокультурный феномен. В немецкой архитектуре появился югендстиль.

Первые два военных года европейская молодежь будет считать насилие и гибель спасением от одряхлевших оков старого мира. Это был мятеж против авторитета старшего поколения, против собственных отцов или всего поколения отцов, неприятие всей современной культуры. Это было восстание юношей, жаждущих любви.

Поколение ненавистных отцов и весь старый мир должны были исчезнуть, пусть даже ценой их собственных юных жизней. Готовность к смерти была частью их трагического жизнеощущения.

Философ Фридрих Ницше, набрасывая предисловие к своей последней книге «Жажда власти», написал пророческие строки: «Я описываю то, что наступит, что уже неизбежно: подъем нигилизма… Это будущее уже дает о себе знать сотнями знамений… Вся наша европейская культура уже давно движется к катастрофе».

В основе этого лежало чувство, что мир, в котором жили люди на рубеже веков, – самая настоящая Гоморра. Человек с живой душой испытывал отвращение к времени, в котором он жил. Молодые люди, прежде всего молодая европейская интеллигенция, поэты и художники, испытывали чувство отвращения к окружающему. Они были готовы ринуться в кровавую бездну, которая должна покончить с миром лжи, обмана, ханжества. Они считали свою эпоху позорным временем.

Внутренне молодые люди были готовы к войне. Не столько к убийству, сколько к собственной гибели, которая оплатит крушение этого мира.

После первых двух лет войны воодушевление и восторг испарились. Многие утратили веру в справедливое дело родины. Молодежь чувствовала себя удручающе – залитая кровью земля, гниющие на поле боя трупы, ядовитые газы, от которых нет спасения. Большинство молодых людей в окопах смотрели себе под ноги и видели только грязь на своих сапогах, и лишь немногие поднимали голову и видели звезды.

А через десять лет после окончания войны началась идеализация коллективного фронтового опыта. «Война сплачивает людей и пробуждает в них лучшие качества… Только на войне возможна настоящая дружба, перед смертью не лгут».

В какой-то степени идеализация войны сродни идеализации исторического прошлого или деревенского уклада жизни, противопоставленного порокам городской цивилизации. И то и другое – бегство от современной жизни, выражение ненависти к демократии и большому городу, который разобщает людей – в отличие от фронта, который их сближает.

Все это строилось на наборе мифов. В Германии главным мифом было сражение за город Лангемарк. 20 ноября 1914 года плохо обученные, только попавшие на фронт добровольцы, старшеклассники и студенты, с пением «Германия, Германия превыше всего» устремились на вражеские линии к западу от Лангемарка в Бельгии. Смяв врага, взяли в плен чуть ли не две тысячи французских солдат.

На самом деле все было наоборот. Молодые солдаты потерпели поражение и понесли большие потери. Однако неудачную операцию пропаганда назвала проявлением героизма немецкой молодежи. Позднее этот мотив будет восприниматься как воплощение духовности немецкой нации в противопоставлении другим, прагматическим нациям.

Знаменитый писатель Эрнст Юнгер умер на сто втором году жизни в феврале 1998 года. Он прожил очень долго. Президент Франции Франсуа Миттеран несколько раз на вертолете летал к Юнгеру. Хотел поговорить о смерти и Боге. Юнгер потом поведал журналистам:

– Он спрашивал меня о загробной жизни. Я ответил, что ничего об этом не знаю и узнать что-либо невозможно.

Эрнста Юнгера хоронили как знаменитость, как национальное достояние, списывая посмертно его юношеские грехи. Но в истории он так и остался – певцом войны.

На русский язык его книги перевели только после его смерти, прежде он был известен лишь германистам. Но в духовной жизни Германии тонкий прозаик и блистательный стилист Эрнст Юнгер сыграл огромную роль.

Он пошел на фронт в девятнадцать лет. В ноябре 1915 года получил погоны лейтенанта, стал командиром ударной роты. Участвовал в битве при Сомме в 1916-м, на Ипре в 1917-м. Ему повезло. Чудо, что он не был убит или искалечен. Его рота из 73-го ганноверского пехотного полка почти полностью погибла.

Он храбро воевал, был четырнадцать раз ранен, награжден Железным крестом 1-го класса, и лично кайзер Вильгельм отметил его прусской высшей наградой «За заслуги».

Вернувшись с войны, разочарованный и раздраженный поражением, распадом империи, демократическим переустройством веймарской Германии, Юнгер писал прозу, сформировавшую немецкую молодежь между двумя мировыми войнами. На его книгах «В стальных грозах», «Роща 125», «Бой как душевное переживание» воспитывались молодые люди, которые позволили Гитлеру вовлечь себя в губительную для Германии войну.

Сам Юнгер не любил нацистов. Для него, аристократа духа, они были плебеями. Его сын, солдат вермахта, был арестован за клевету на Гитлера, попал в штрафную роту и погиб. Но это не снимает с Юнгера ответственности за то, что он внушал немцам, будто война пробуждает в человеке мужество и героизм. Эрнст Юнгер и другие писатели того времени учили немецкую молодежь, что ее долг и судьба – героически погибнуть за Великую Германию. И молодые парни взахлеб читали эти строки: «Пригнувшись, ринуться вперед, с ликующим воплем швырнуть гранату в пулеметное гнездо и, сраженному пулей, упасть с последней мыслью: «Все для Германии!»

Культ войны, героизма, фронтовой жизни глубоко внедрился в общественное сознание. Общество стало видеть в разрушительной войне единственный выход из кризиса и прорыв к процветанию. Военные мифы быстро приведут Германию ко Второй мировой.

Замечательный немецкий писатель Эрих Мария Ремарк, в отличие от Эрнста Юнгера, воспринял войну как величайшую трагедию. И это трагическое мироощущение наложило отпечаток на все его творчество.

«Я всегда думал, – писал Ремарк, – что любой человек против войны, пока не обнаружил, что есть и такие, которые за войну, особенно если им самим не нужно идти туда».

«На Западном фронте без перемен» Ремарка и «В стальных грозах» Юнгера – два противоположных взгляда на Первую мировую. Юнгер считал, что война – это увлекательные приключения и проверка мужества. Ремарк был уверен, что война каждого делает убийцей.

Часть седьмая

Оставить им фены и пылесосы

После Второй мировой союзники вновь искали ответ на вопрос: что делать с Германией? Как помешать ей устроить новую войну?

Министр финансов США Генри Моргентау исходил из того, что немцы охвачены страстью воевать. Министр представил президенту Франклину Рузвельту план масштабного разрушения немецкой тяжелой промышленности. Все, что может быть использовано для производства оружия, должно быть уничтожено, вывезено или поставлено под международный контроль. Моргентау доказывал: немцам нельзя позволить выпускать «ничего опаснее тостеров, пылесосов и фенов».

– Мы должны быть твердыми с немцами, – согласился президент Рузвельт. – Или их кастрировать, или обращаться с ними так, чтобы они не могли воспроизводить людей, которые станут вести себя так же, как прежде.

Президент Рузвельт писал военному министру Генри Стимпсону:

«Чрезвычайно важно, чтобы все немцы поняли: на этот раз Германия – побежденная нация. Я не хочу, чтобы они умерли от голода. К примеру, если они нуждаются в пище, пусть получают три раза в день суп из армейских кухонь. Это поддержит их здоровье, но они запомнят такой опыт на всю их жизнь. Факт, что германский народ – побежденная нация, должен быть внушен им коллективно и индивидуально так, чтобы побоялись когда-либо еще начать новую войну».

Но в отличие от 1918 года победители в 1945-м проявили великодушие. Дело не только в том, что они отказались от репараций, а по предложению Государственного секретаря США Джорджа Маршалла немцы в западной части Германии получили помощь для восстановления экономики. Победители по своему образцу переустроили немецкую политическую и судебную систему, навязали свою систему образования и условия существования средств массовой информации.

Западные немцы связали свою судьбу с западным миром и многое выиграли от послевоенной реконструкции Европы, которой не произошло после Версаля. Замирение немцев путем насильственного просвещения – эксперимент, не имевший прецедента в истории. Но получилось. Страна, которая в XX веке начала две мировых войны, превратилась в образцовую демократию и ярого сторонника европейской интеграции.

Немцы усвоили урок. Если немцы за что-то берутся, то делают все очень основательно. Подобно раскаявшимся преступникам, они теперь всем доказывают, как важно жить в мире. Многие западные немцы даже пребывали в уверенности, что Германия должна оставаться разделенной, лишь бы не пробуждать призраки прошлого.

Слабая и сильная марка

Рост цен начался в 1914 и достиг пика в 1923 году. И память об этом до сих пор жива в Германии. В конце 1923 года цены в Германии удваивались каждые четыре дня. Вот уже три поколения немцев испытывают страх перед новой гиперинфляцией. Ученые даже говорят о «коллективном психозе» немцев.

В августе 1857 года кассир в нью-йоркском офисе страховой компании Ohio Life Insurance & Trust Co присвоил активы компании. Через три месяцы крах компании в Нью-Йорке привел к экономическим проблемам в Лондоне, Париже и Гамбурге. Это был первый мировой финансовый кризис. Теперь хватает нескольких минут, чтобы Европа ощутила последствия кризиса, который начинается на другой стороне земного шара.

Во время недавнего экономического кризиса немцы скупали золото, серебро, вкладывали деньги в недвижимость. Хотя евро – тоже стабильная валюта, не хуже недавно существовавшей западногерманской марки.

Инфляция 20-х – результат того, что кайзеровское правительство финансировало Первую мировую, печатая ничего не стоящие деньги.

Больше других в гиперинфляции 1923 года пострадал средний класс – белые воротнички, государственные служащие, те, кто старался немного отложить. Они потеряли все. В семьях помнят о том, что случилось с их дедушками и прадедушками. Истории типа той, что приключилась с берлинским писателем Максимилианом Берном. В 1923 году он снял с банковского счета все свои сбережения – 100 тысяч марок. Еще несколько лет назад этих денег с лихвой хватало, чтобы обеспечить старость. Но в тот момент вся пачка банкнот ушла на обратный билет. Максимилиан Берн вернулся домой, закрыл дверь и умер от голода.

Врачи, учителя и преподаватели потеряли не только все, что они имели, но и веру в государство. В 1914 году многие из них отправились на войну с энтузиазмом. Они охотно покупали правительственные облигации, обещавшие 5 процентов дохода. Кайзеровское правительство собрало 98 миллиардов марок, но ничего не заплатило.

Люди лишились и победы, и денег. То же самое испытало следующее поколение – после крушения Третьего рейха. Двойная потеря уверенности сформировала общество послевоенной эпохи. Люди желали стабильности и порядка и отвергали любые эксперименты, особенно с их деньгами. Отказ от риска – вот что определяет настроения в Германии и по сей день. Это сказывается на монетарной политике и на поведении бизнес-сообщества. Все хотят сильной валюты. И страшно боятся инфляции.

В 1948 году в западной части Германии провели валютную реформу. И тогда же союзные власти объяснили Банку немецких земель (предшественник Немецкого федерального банка): ни правительство, ни какие-либо иные политические силы, кроме суда, не вправе указывать банку, как ему действовать.

Первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, человек очень властный, не мог с этим смириться. Но у него ничего не вышло. Независимость центрального банка сыграла свою роль – западные немцы поверили в крепость марки и, преодолев страх инфляции, стали вновь копить деньги.

Новое сердечное согласие

Идея прочного европейского союза, который избавит континент от войны, возникла сразу после Первой мировой. Но национализм погубил тогда этот замысел. Она ожила только со второй попытки.

Француз Жан Монне выдвинул идею экономического сотрудничества еще на мирной конференции в 1919 году. На следующий год его избрали заместителем Генерального секретаря Лиги Наций, но немногие пожелали его услышать. Австрийский граф Рихард Николаус фон Куденхове-Калерги в 1923 году опубликовал книгу «Пан-Европа». Он основал Пан-Европейский союз. Его поддержали Альберт Эйнштейн, Зигмунд Фрейд, Томас Манн, а также политики – француз Аристид Бриан и немец Конрад Аденауэр.

Министр иностранных дел Франции Аристид Бриан всерьез задумался о европейской федерации еще в сентябре 1929 года, за десять лет до Второй мировой. Министр иностранных дел Германии Густав Штреземан предложил единую европейскую валюту. Но Штреземан скоропостижно скончался. Начался экономический кризис, который похоронил под собой и эту идею.

Жан Монне, занимавшийся восстановлением и модернизацией французской экономики, и глава Западной Германии Конрад Аденауэр сделали ее реальностью после 1945 года, когда центр тяжести мировых событий из Европы переместился в другое место. Правительства европейских стран неожиданно осознали, что их безопасность и процветание зависят от решений, принимаемых где-то далеко. Из главных участников спектакля они превратились в актеров, играющих второстепенные роли. Европа стремилась обрести чувство самостоятельности и значимости в мире, где от нее уже больше не зависело принятие наиболее важных решений.

Целое столетие яблоком раздора между Францией и Германией был Рурско-Рейнский регион с его залежами угля и железной руды, необходимых для военной промышленности. Рискнули попробовать не конфликтовать из-за угля и стали, а пользоваться ими совместно. Покончить с кровной враждой между Францией и Германией!

9 мая 1950 года канцлер ФРГ Конрад Аденауэр получил письмо от французского министра иностранных дел Робера Шумана. Министр предлагал создать Европейское объединение угля и стали, объединив каменноугольную, железорудную и металлургическую промышленность. Это стало первым шагом к объединению европейских государств.

Основу сближения составляли перемены в общественном сознании, хотя они происходили медленно.

Франция понесла страшные потери в Первую мировую. По существу, проиграла Вторую мировую. Вела безнадежные колониальные войны в Индокитае и Алжире. После стольких разбитых вдребезги надежд и стольких мечтаний, рассеявшихся словно дым, французы преисполнились скепсиса.

Президент Шарль де Голль счел необходимым компенсировать глубоко укоренившееся в обществе чувство непрочности и неуверенности высокомерно-властным поведением. В 1969 году советник американского президента Генри Киссинджер спросил де Голля, как Франция намеревается предотвратить новое господство Германии в Европе.

– Путем войны, – коротко ответил президент.

Шарля де Голля обвиняли в мании величия. А он хотел восстановить ощущение собственной значимости у страны, охваченной чувством проигрыша и уязвимости.

Франция завидовала немецким экономическим успехам. Но у Парижа было то, чего нет у немцев, – ядерное оружие. И Франция охотно демонстрировала соседу, с которым на протяжении последних ста с лишним лет трижды воевала, свою военную мощь.

После 1871 года Германия рассматривалась во Франции как постоянная угроза. Германия стала зеркалом, в котором французские политики видели свои страхи. В 1926 году Густав Штреземан говорил:

– Страх перед возрождением Германии парализует волю французских политиков и мешает им мыслить объективно.

Но после Второй мировой все переменилось. В Париже задумались: стоит ли бояться Западной Германии, если опасность подстерегает с другой стороны? Вождь французских коммунистов Морис Торез на пресс-конференции в 1951 году откровенно обещал, что Красная армия «в один прекрасный день вступит на Елисейские Поля как армия освобождения». В этой ситуации напрашивалось сближение Западной Германии и Франции.

Французы, как никто иной в Европе, озабочены поддержанием своего реноме в мире и неустанно заботятся о своей национальной гордости. Одни французы упорно не желают изучать иностранные языки. Распространение английского французы воспринимают как личное оскорбление. Французам льстит любовь к их языку, почтение к их культуре. В Париже есть Министерство франкофонии, единственная цель которого – распространять французский язык по всему миру. Тем не менее французы, преодолев себя, сделали шаг навстречу недавним врагам.

Верстовые столбы сближения Франции и Германии: план Робера Шумана в 1951 году создать Европейское объединение угля и стали. В 1957-м – Римский договор. В 1963-м договор, подписанный президентом Шарлем де Голлем и канцлером Конрадом Аденауэром. Рукопожатие президента Франсуа Миттерана и канцлера Гельмута Коля на кладбище под Верденом в 1984 году. Приглашение президента Николя Саркози канцлеру Ангеле Меркель посетить памятник Неизвестному Солдату у Триумфальной арки в Париже 11 ноября 2009 года.

3 августа 2014 года президент Франции Франсуа Олланд почтил память погибших в Первую мировую. Именно в этот день сто лет назад Германия объявила войну Франции. Президент поехал для этого в Эльзас, который так долго переходил из рук в руки. Он выступал там, где столетие назад шли бои за высоту, господствующую над Рейнской долиной. Ее французское название – Старый Арман, немецкое – Хартманнсвайлеркопф. В историю она вошла как Гора смерти. Там погибли 30 тысяч человек. В братских могилах лежат 12 тысяч безымянных солдат.

Но Франсуа Олланд акцентировал внимание на том, что прежние враги сумели преодолеть прошлое:

– История Франции и Германии доказывает, что воля способна взять верх над фатализмом, и народы могут покончить с враждой, которая, казалось, передается из поколения в поколение. Примирение, к которому пришли наши страны, – это пример для всего мира.

Рядом с ним стоял президент Германии Иоахим Гаук, который назвал Первую мировую «одним из самых страшных и мрачных периодов нашей общей истории». А на следующий день, 4 августа, в бельгийском Льеже, который сто лет назад осадили подступающие германские войска, Гаук говорил, что всем немцам стыдно за совершенные ими преступления. Президент с горечью отметил:

– Сто лет спустя после Первой мировой войны национализм все еще используется для оправдания насилия и убийств.

Главный мотив интеграции Старого Света – желание избежать войны. Ради этого европейцы согласились, что важнейшие решения будут приниматься на международном, наднациональном уровне на основе совместно разработанных правовых норм. В одиночку европейские страны не могли обеспечить занятость населения и стабильность своих валют. К тому же континент хотел избавиться от страха перед Германией.

Германия много меньше кайзеровской империи, но жизнь немцев заметно лучше, и они не считают территориальные потери катастрофой. Они отказались от мечты о великой империи и, возможно, потому добились таких успехов, превратив Германию в локомотив Европы.

Судьба, вина и раскаяние

Вторая мировая война закончилась для Германии полным поражением, нищетой и разрухой. В майские дни 1945 года страна представляла собой груду развалин, и державы-победительницы вывозили из поверженной Германии все ценное.

Немцы голодали. Выживали те, кто спекулировал на черном рынке, коррумпированные чиновники и те, кто продавал своих жен и дочерей; в поверженной Германии невиданно расцвела проституция.

В декабре 1946 года Конрад Аденауэр, будущий канцлер Западной Германии, писал своему знакомому в Швейцарию: «Я надеюсь, что большая часть немецкого народа переживет эту зиму. Ужасающим образом бушует туберкулез, он не щадит никого. Легче тем, у кого остались вещи, одежда, те, у кого дом не разбомблен. Это единственное, на что можно рассчитывать».

Кто мог тогда подумать, что буквально через несколько лет страна начнет стремительный марш к успеху? Может быть, причина немецкого успеха – это щедрая американская помощь?

В мае 1947 года был принят знаменитый план Маршалла. Тогдашний Государственный секретарь Соединенных Штатов отставной генерал Джордж Маршалл добился от конгресса выделения 13 миллиардов долларов для восстановления разрушенной европейской экономики. В течение пяти лет эти деньги вливались в западноевропейскую экономику без обязательств возврата или компенсаций.

На долю Западной Германии пришлась десятая часть – миллиард двести сорок миллионов долларов. Конечно, эти деньги сыграли важную роль в закупке необходимых товаров для бедствовавшей страны. Часть долларов пошла на инвестиции. Но роль американской помощи не надо переоценивать.

Германия получила меньше, чем Франция и Англия. Ни Англии, ни Франции такого большого успеха план Маршалла не принес. А разгромленная в войне Германия добилась фантастического прогресса. Американские деньги сыграли роль топлива для локомотива экономики. Но локомотив немцы построили сами. Страна, лежавшая в руинах, поднялась и расцвела не столько благодаря иностранной помощи, сколько в результате усердия граждан, умения и желания работать, ответственности за судьбу страны.

17 октября 1945 года главнокомандующий американскими войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр, будущий президент Соединенных Штатов, обратился к немцам:

«Моральное, духовное и материальное возрождение Германии должно прийти из самого народа. Мы поможем немцам в этом восстановлении, но делать работу за них мы не станем. Немецкий народ должен понять, что для того, чтобы пережить трудную зиму, он должен избавиться от стадного чувства, которым был охвачен двенадцать лет при Гитлере. Германия должна стать страной мирного труда, в которой отдельный человек способен реализовать свою инициативу, – или у Германии не будет будущего…

Денацификация и демилитаризация уже проводятся. Но милитаризм должен быть выкорчеван из немецкого образа мыслей. Немецкий народ должен сам уничтожить опасные зародыши своей философии».

Неизвестно, как развивалась бы Западная Германия, если бы оккупационные власти не запретили нацистскую идеологию и буквально не заставили немцев задуматься над собственной виной.

Немецкое экономическое чудо представляется чем-то уникальным, неповторимым. Со стороны кажется, что немцы – прирожденные рыночники, торговцы, предприниматели, и успех дался им легко и просто. Но все это не так.

Дискуссии о том, надо ли переходить к рынку, шли долго и были ожесточенными. Влиятельные силы требовали централизованного управления, контроля над ценами, национализации собственности.

Немцы, конечно, трудолюбивый народ, но они не хотели работать просто так. Они начали вкалывать тогда, когда появился смысл работать и зарабатывать.

Денежная реформа в 1948 году состояла в том, что немцам ничего не меняли. Старые деньги просто отменили. Прежние накопления пропали. Всем немцам в западной зоне оккупации выдали всего по сорок новых марок.

Когда в Германии отпустили цены, это было для немцев не меньшим шоком, чем для нас при Егоре Гайдаре. Но боннское правительство сразу же сжало инфляцию и отказывалось печатать лишние деньги. Немцы увидели, что им платят надежными деньгами, на которые можно купить хороший товар. Это стало сильнейшим стимулом для желания работать много и усердно. Немцы быстро ощутили выгоды от реформирования экономики.

Кто же привел Германию к успеху? Отцом немецкой экономической реформы называют Людвига Эрхарда, который был первым министром экономики Западной Германии. Людвиг Эрхард принадлежал к тем немногим политикам XX столетия, которые ясно представляли себе, как нужно выводить страну из катастрофы. И ему удалось добиться успеха и насладиться ее плодами при жизни. Пробыв четырнадцать лет на посту министра экономики, он стал канцлером Германии.

Он сформулировал знаменитую концепцию социального рыночного хозяйства. Для одних в этой формуле главное слово – «социальное», то есть перераспределение. Для Эрхарда главное слово – «рыночное»: сначала надо производить.

Кому-то кажется, что идеи Людвига Эрхарда – это некий третий путь, сочетание социалистических и капиталистических идей. Ничего подобного! Эрхард считал эффективной лишь рыночную экономику и был уверен, что только рынок позволяет обществу процветать и быть социально справедливым.

Он не думал о выстраивании крепкой вертикали власти. Государство само по себе денег не зарабатывает. Государство – неэффективный предприниматель, потому что тратит чужие деньги. Оно может только перераспределять то, что в виде налогов забирает у работающих. Излишнее вмешательство государства в экономику подрывает желание работать. Разумнее дать людям возможность самим позаботиться о себе. Государство должно помогать только тем, кто сам не может прокормить себя, – инвалидам, больным, потерявшим работу не по своей вине.

Эрхард жестоко высмеивал политиков, которые смело говорят, что надо напечатать побольше денег, дабы выплатить людям зарплату. Человек, который зарабатывает, должен быть уверен, что государство не отберет у него деньги. А печатание денег без обеспечения, то есть инфляция, – это чистой воды ограбление.

Сейчас кажется, что немцам все было просто. Пришел Эрхард, объяснил, как действовать, и у немцев сразу все получилось. На самом деле путь к экономическому успеху был непростым.

Эрхарда ругали, им возмущались, его обвиняли во всех смертных грехах. Левые говорили, что министр экономики представляет опасность для страны, что его курс превратит Германию в рай для богатых и ад для бедных. Эрхарда обвиняли в том, что его борьба против монополий подрывает основы национальной экономики. Но министр стоял на своем, доказывая, что борьба с монополиями ведет к снижению цен.

В первые годы вовсе не было гарантий, что из его идей что-то получится. Но Эрхард держался твердо. Министр шел на компромиссы, он был умелым политиком. Но в главном не уступал.

Когда западные немцы обзавелись машинами и поехали отдыхать за границу, все увидели: Эрхард прав. Летом города пустели, потому что немцы отправлялись поближе к морю – в Голландию или Испанию, Францию или Португалию. Созданный им фундамент современной экономики несколько десятилетий позволял немцам наслаждаться жизнью. Они вновь обрели чувство уверенности и даже самоуверенности.

На съезде Социал-демократической партии Германии в Бад-Годесберге в 1959 году левые впервые приняли идею рыночной экономики.

После войны Западную Германию долго называли политическим карликом и экономическим гигантом. ФРГ содержала небольшую армию и не занималась большой политикой. Западные немцы занимались только одним – создавали рыночную экономику. И быстро убедились в том, что экономическое процветание и открытость миру – вот что приносит уважение, а вовсе не великодержавная риторика.

Со временем мощная экономика изменила роль Германии. Теперь страна играет в Европе важнейшую роль. Предъявлять немцам претензии надо по справедливости. История немцев не состоит из одних лишь преступлений и ошибок. Они выбирали себе в вожди не только таких преступников, как Адольф Гитлер, но и таких людей, как Конрад Аденауэр, Вилли Брандт или Людвиг Эрхард, изменившие судьбу страны.

Надо отдать должное немецким политикам. Они понимают, что им надо избавить соседей от страха перед мощной Германией, которая после объединения вернулась на свое место в центре Европы. Это крупнейшая континентальная держава к западу от России.

После крушения Третьего рейха выдающийся немецкий писатель Томас Манн сформулировал задачу так: «Нам нужна европейская Германия, а не германская Европа». Чем более европейской становится Германия, тем лучше живут немцы.

Западная Германия хотела доказать всему миру, что от немцев больше не исходит угроза, что немцы стали совсем другими. Западная Германия стала более либеральным государством, чем Франция или Англия. Немецкая федеративная система предоставляет людям больше прав, чем жесткая централизация во Франции. Власть немецкого канцлера много меньше власти британского премьера или, тем более, французского президента.

Российские политики любят говорить, что они против экспорта демократии. В определенном смысле демократия была экспортирована из Америки в западную часть Германии – и на редкость успешно.

Соединенные Штаты разработали для Западной Германии политическую, юридическую и экономическую модели, которые позволили этой стране достичь процветания. Огромную роль сыграла готовность осознать свое прошлое и свою личную вину за преступления, совершенные государством. Немцы начинали новую жизнь не просто на развалинах, а на развалинах духовных и моральных.

Многим не хотелось ни слышать, ни признавать этого. Но им пришлось услышать, что немецкий народ несет ответственность за то, что он подчинился Гитлеру, за все преступления нацистского режима. Каждый, кто видел несправедливость, издевательства, мучения, которым подвергали других людей, и ничего не сделал, чтобы их спасти, – виновен.

Такая постановка вопроса об индивидуальной вине и ответственности всего народа определила духовный климат Федеративной Республики. Неприятие нацистского прошлого стало темой обязательного школьного обучения. Именно поэтому Западная Германия, рассчитавшись с фашистским прошлым, стала в послевоенные годы подлинно демократическим государством. Это было совсем не просто – преодолеть не только груз двенадцати лет нацистского режима, но и отказаться от более глубоких традиций, например от прусского милитаризма, презрения и неуважения к либеральным идеям.

Пока политики создавали демократическое правовое государство, писатели, публицисты и философы помогали немцам понять, какую страшную ошибку они совершили, доверив свою судьбу авантюристу и демагогу с его простыми рецептами создания великой державы. Интеллектуалы сыграли в моральном и духовном перевоспитании общества ключевую роль. В Западной Германии шла долгая и мучительная очистительная работа, избавление от расовых и национальных мифов.

Известный публицист Берндт Энгельман написал книгу «Г рмания без евреев». В названии родной страны он пропустил первую гласную, чтобы графически передать главную мысль: без евреев, которые прожили на немецкой земле столько веков и внесли весомый вклад в ее развитие, в ее культуру и литературу, понятие Германии не полно.

Демократически мыслящие писатели и историки не позволяют Германии забыть о преступлениях, совершенных страной, они вновь и вновь возвращаются к позорным страницам отечественной истории. Полемизируют с теми, кто предлагает забыть о неприятном прошлом или твердит, что лагеря и убийства – миф, придуманный врагами. Забыть хочется многим, и тем, кто в этом участвовал, и тем, кому хотелось бы видеть историю родной страны красивой и достойной.

И эта духовная борьба никогда не прекратится. Нельзя говорить о величии немецкой культуры и не упоминать о преступлениях нацизма. Нельзя с восторгом говорить о Веймаре, где жил и творил классик немецкой литературы Иоганн Вольфганг фон Гёте, и забыть о расположенном по соседству концлагере Бухенвальд. Путь к дому, где жил Гёте, ведет мимо лагерных бараков.

Западные немцы воспитали в себе терпимость и цивилизованность, освоили то, что им так трудно давалось, – культуру спора. Конечно, традиции и привычки меняются не быстро. Тем более что есть немало завидного.

Один восточный берлинец 12 августа 1961 года взял в библиотеке в Западном Берлине три книги. На следующий день правительство ГДР воздвигло Берлинскую стену. Это лишило его возможности вернуть книги в срок. Но едва Берлинская стена исчезла, 10 ноября 1989 года, двадцать восемь лет спустя, он первым делом пришел в библиотеку и вернул книги – в прекрасном состоянии!

Но есть и опасные черты, прежде воспитывавшиеся в немецком обществе, – агрессивность, авторитарность, надменность, беспощадность, самодовольство. Немцы мало восприимчивы к чувствам других. Слишком много внимания уделяют сами себе. Любят пожалеть себя и требуют, чтобы их любили. Но в западной части страны сумели отказаться от того, что называют «авторитарным характером». В немецкой жизни появилось такое понятие, которое прежде было невозможно: гражданское неповиновение.

Экономическое процветание создало основу для устойчивых демократических институтов, для утверждения принципов свободы и прав человека. Не все получалось сразу. По словам одного британского журналиста, первый состав нового немецкого парламента напоминал на одну треть рейхстаг, а на две трети – детский сад.

Формирование Федеративной Республики как процветающего демократического государства не было делом одного года. Никто не преподнес это немцам в подарок. Это результат многих лет тяжелой работы ответственных политиков и деятелей культуры.

Конечно, даже хорошо выученные уроки истории могут забыться. Несколько лет назад выяснилось, что в Германии несколько лет действовало неонацистское подполье, занимавшееся убийствами иностранных рабочих. А ведь ведомство по охране конституции (контрразведка) вроде бы присматривает за крайне правыми…

Эти убийства – не случайность. Германию взбудоражила книга Тило Заррацина под названием «Германия самоликвидируется. Как мы ставим нашу страну на карту». Автор предупреждает об опасности наплыва в христианскую страну мигрантов-мусульман, предупреждает сограждан: «Мусульмане покорят Европу. Высокой рождаемостью».

Проблема миграции волнует многих. Но характерна реакция. Журнал «Шпигель» назвал автора книги «провокатором и расистом». Он лишился высокой должности в Бундесбанке. Руководство социал-демократической партии потребовало его исключения. Возмутилась канцлер ФРГ Ангела Меркель. Жесткая позиция правительства и общественности свидетельствует, что Германия остается либерально-демократическим государством.

Крайне правые ведут борьбу не только с иностранцами, но и с собственной историей. Конечно, многие молодые немцы не хотят чувствовать себя виновными в нацистском прошлом и тем более в событиях Первой мировой, ведь все это происходило задолго до их рождения. А «национально мыслящие» историки и политики, желая избавить новое поколение немцев от комплекса вины, твердят: концлагеря и массовые убийства – миф, придуманный врагами, «в нашей истории было плохое, но было и хорошее, зачем же об этом забывать?». И напрасно во всех бедах Европы винят только Германию, немцы не единственные, кто совершал преступления…

Очень хочется видеть историю своей страны великой и героической. Эти чувства нам понятны. Сколько у нас недовольных тем, что «историю мажут черной краской»! Разница в том, что в Германии крайние националисты – изгои. У нас уровень брезгливости пониже. То, что в Германии считается неприличным, у нас свободно звучит с экранов телевизоров, повторяется весьма заметными политиками.

Могут ли возродиться некоторые пагубные черты германского национализма?

Герхард Шрёдер, когда был канцлером ФРГ, сказал, что молодые немцы не должны ощущать себя виновными в нацистском прошлом. Шрёдер отрицал, что он призывает забыть прошлое, но, с его точки зрения, молодежь не должна быть обремененной тем, что произошло в годы нацизма.

– Германия, – настаивал Шрёдер, – должна считать себя великой державой, как это давно делают наши соседи, и соответственно ориентировать свою внешнюю политику.

Теперешние немцы сильно отличаются от своих предшественников. Но мы не можем забыть период германской истории от Бисмарка до 1945 года. Это было время Германской империи с невротическим стремлением к самоутверждению, с закрытой экономикой и шовинистической культурой.

Конечно, тот, кто скептически относится к Германии, с опаской ждет, не возродятся ли старые немецкие пороки, не возобновится ли вечное метание немцев из крайности в крайность, не совершится ли пугающе быстрый переход от бюргерской мечтательности к агрессивности железных рыцарей, от ночного колпака к стальному шлему?

Всякий раз, когда о Германии говорят как о великой державе, соседям становится не по себе. Это словосочетание – великая держава – несет в себе привкус высокомерия, надменности и кичливости. Но нынешний канцлер – Ангела Меркель – обладает иммунитетом против идеологических соблазнов.

Воспитание в духе лучших традиций Западной Германии продолжает действовать. Большинство немцев понимает, что процветание страны зависит от верности демократии и от памяти о преступлениях Третьего рейха.

Если кто-то из новых руководителей Германии скажет, что они уже наизвинялись – хватит! – это станет предвестием новой катастрофы. Но пока еще немецкие политики считают своим долгом неустанно твердить об исторической вине Германии за преступления нацистского режима. И в столетнюю годовщину Первой мировой немцы предъявляли счет своим соотечественникам за эту величайшую трагедию, а не кивали на соседей.

Ответственные деятели культуры не позволяют стране и народу забыть о позорных страницах отечественной истории. Они убеждены – опыт Германии тому подтверждение, – что процветание страны зависит от верности демократии, высоким моральным принципам и от памяти о преступлениях, совершенных еще до их рождения.

Говорят, что сто лет спустя после Первой мировой Берлин вновь обрел очарование. Это модный город с бурной и разнообразной культурной жизнью, где молодым людям нравится жить. Хотя, скажем прямо, старые раны могут открыться в любой момент. Во многих европейских странах бушуют национальные страсти.

Опрос общественного мнения показал: 56 процентов французов считают, что Германия слишком влиятельна в Европейском союзе. Франция не без зависти наблюдает за преуспевающей Германией. А Германия, ощущая себя опорой Европы, взирает на соседнюю Францию со все большим равнодушием и снисходительностью. Немцы если и перестали считаться варварами времен Первой мировой, то для французов они все равно остались любителями сосисок с кислой капустой. Испанцев считают ленивыми, шведов – помешанными на сексе, итальянцев – несерьезными и легкомысленными, французов – поклонниками красного вина, ирландцев – хмурыми любителями виски…

Тем не менее Европейский союз и НАТО представляются европейцам гарантией прочного мира. Когда-то Великая война стала кульминацией противостояния Франции и Германии. В сотую годовщину бывшие враги (Франция и Германия) связаны между собой, пожалуй, теснее, чем бывшие союзники (Франция и Англия). Сердечное согласие (Entente cordiale, Антанта – так, напомним, назывался в Первую мировую союз Франции и Англии) сегодня существует прежде всего между Парижем и Берлином.

Опасность справа

Никогда еще национализм не был таким сильным и никогда еще он не пользовался столь страстной поддержкой. На всем Европейском континенте появилось новое поколение интеллектуалов, которых не смущает, что они состоят в одной партии с неофашистами. Это наглые и изощренные демагоги. «Если патриотизм – это расизм, тогда мы расисты», – говорят они с обиженным видом людей, которых неправильно поняли.

Не стоит переоценивать искушающую силу новых правых и интеллектуальные потенции их партийных кадров. Появление этой силы скорее симптом. В обществе, где газетные заголовки каждый день обещают вселенскую катастрофу, рождается тоска по простым и жизнеутверждающим моделям.

Из сложности современного мира человек словно возвращается домой, в теплое и уютное гнездо, и у него возникает желание вернуть к этой утерянной гармонии весь остальной мир, спасти даже тех, кто еще не прозрел, не постиг истину и сопротивляется спасению.

Своих противников новые правые рисуют людьми, отравленными капитализмом, людьми, которых либеральные средства массовой информации лишили свободы принимать решения. В этой пустыне правые намерены сеять ростки новой жизни. Садовнику придется, разумеется, железной рукой выполоть сорняки, дабы спасти посевы от смертельной заразы. Об этом новые правые не любят распространяться. Но когда на улицах городов в разных странах избивают и убивают «чужаков», приезжих, людей с другим цветом кожи и разрезом глаз, это означает, что идеологические утопии превращаются в практическую политику.

В определенном смысле установка предупредительного знака «опасность справа» мало что изменит. Интерес к такой идеологии поощряется и возбуждается.

Англичанин Нигел Фэредж возглавляет Независимую партию Соединенного Королевства, членов которой премьер-министр назвал «скрытыми расистами», а один из министров – брезгливо! – «клоунами».

Нигел Фэредж призывает англичан «подняться с колен» и жить самостоятельно, не подчиняясь Европейскому союзу: скажем «нет» иммиграции и европейским бюрократам, которые взялись нами управлять! Он доказывает, что иммигранты нужны только богатым: это дешевые шоферы, садовники и няни, а для миллионов простых англичан приезжие – катастрофа. Как водится, партийные лозунги предназначены для других, а не для себя. Главный борец против иностранцев пойман на том, что оформил жену-немку на казенную зарплату…

Один из его соратников, депутат Европарламента, вынужден был уйти из партии после того, как обозвал всех женщин «шлюхами». Другой член партии отличился, заявив, что наводнения – кара Божья за легализацию однополых браков.

Независимая партия Соединенного Королевства объединяет не только консерваторов, но и традиционных сторонников левых – рабочих, которые в прежние времена поддерживали лейбористов. Экономика страны вышла из кризиса, но ощущение неуверенности и неопределенности не покидает англичан.

На всеобщих выборах партия собрала лишь 3 процента голосов. Британцы не доверят клоунам судьбу государства. Но партийная демагогия повлияла на общественное мнение. Когда лейбористы были у власти, они начали открывать страну для рабочих из Восточной Европы. Теперь они опасливо говорят, что спешить не стоит. Давление правых заставило британское правительство пообещать ограничить иммиграцию, сократить социальные выплаты новоприбывшим и провести в 2017 году референдум относительно выхода из Европейского союза.

Партия Нигела Фэреджа – не одна такая в Европе. Есть Национальный фронт Марин Ле Пен во Франции, Партия свободы Герта Вилдерса в Нидерландах или Движение пяти звезд комика Беппе Грилло в Италии.

Французский Национальный фронт, который многие считают расистским и полуфашистским, превратился из небольшой организации, вызывавшей презрение и насмешки, в реальную политическую силу. За Национальный фронт голосуют люди, которые прежде постеснялись бы это делать. Одна из причин радикализации общества – проблемы, порожденные большим числом иностранцев, обосновавшихся в стране.

После Великой Французской революции это была национальная идея – принять всех, кто ищет убежища. Но получилось так, что несчастливы и арабы, и французы. Французы полагают, что иностранцы занимают их рабочие места и получают квартиры вне очереди, а из-за детей иммигрантов переполнены школы и детские сады. Национальный фронт требует восстановить смертную казнь и выслать из страны иностранцев.

– Европе угрожает вымирание, – пророчествовал создатель Национального фронта Ле Пен, – а третий мир переживает неслыханный демографический взрыв. Если мы не защитим себя, нас затопят эти массы людей, в основном бедных, прибывших с других континентов. Под этой волной погибнет наша цивилизация.

Жан-Мари Ле Пен учился в колледже иезуитов. Рано занялся политикой. Свои аргументы подкреплял кулаками. В конце концов ему в драке выбили левый глаз. Впрочем, врачи изготовили такой удачный протез, что об искусственном глазе многие и не подозревали. Ле Пену не удалось бы создать мощное движение, если бы не случайная удача. Ему оставил огромное наследство цементный магнат, алкоголик и полусумасшедший, умерший при загадочных обстоятельствах.

Ле Пен сказал, что нацистские газовые камеры – «всего лишь деталь истории». Заявил, что разница между расами очевидна: есть высшие и низшие цивилизации… Тогдашний премьер-министр Ален Жюппе, обычно крайне хладнокровный, назвал Ле Пена «расистом». «Национальный фронт – крайне правая фашистская организация», – заключил министр внутренних дел. В антилепеновском марше объединились все порядочные граждане Франции – от премьер-министра до коммунистов. Манифестации проходили под лозунгом «Фашизм не пройдет!».

Но лозунги Национального фронта возмущали вовсе не всех. Ле Пен побывал в Москве. Он приезжал по приглашению Владимира Жириновского, навестил мастерскую художника Ильи Глазунова.

«Фронтовики» выдвинули план «национальных предпочтений»: преимущество в получении работы, жилья и социальных благ предоставляется «коренным французам». «Коренные» – это белые католики. Народный фронт стучится в каждую голову. Франция в принципе открыта для умелого популиста фашистского типа. На одном из партийных съездов Ле Пен провозгласил:

– Если я пойду вперед, следуйте за мной! Если я умру, отомстите за меня! Если я начну отступать, убейте меня!

На посту лидера Национального фронта его сменила дочь Марин. Она тоже приезжала в Россию. Поддержала закон о запрете гомосексуальной пропаганды среди несовершеннолетних и запрете усыновления детей однополыми парами. У Марин Ле Пен обнаружились в Москве поклонники и партнеры.

Лидеры Национального фронта давно предлагают всем националистическим партиям сплотиться в правом интернационале. Платформа для объединения – ненависть к приезжим и неприятие Европейского союза.

Второй пункт настолько нравится иным российским идеологам, что они не брезгуют общением с персонажами, которым порядочный человек руки не подает. Рефлекс, оставленный старыми антифашистскими временами, – не иметь дела с крайне правыми – утрачен. Ненависть к американизму, либерализму и Европейскому союзу берет верх.

Новые правые сделали ставку на борьбу против европейской интеграции, которую в эпоху кризиса представляют причиной всех бед. Тон в этой кампании задают известные персонажи. Например, депутат итальянского парламента Алессандра Муссолини. Племянница Софи Лорен и внучка Бенито Муссолини, вождя итальянского фашизма, она гордится дедушкой, который втянул Италию во Вторую мировую войну и привел к катастрофе.

Даже в Германии, локомотиве ЕС, образовалась радикальная партия, призывающая отказаться от единой валюты – евро. Немецкие крайне правые бьют тревогу:

– Европейская интеграция угрожает национальному государству! Европейский союз ведет к созданию супернациональной Европы, в которой мы утратим свой суверенитет!

Ультраправые возмущаются: воспоминания о нацистских преступлениях настолько напугали немцев, что они вообще не хотят быть немцами, желают быть просто европейцами. Ультраправые призывают соплеменников:

– Хватит корить себя за преступления времен Второй мировой, русские и американцы сами совершали преступления во время войны! Германии необходимо порвать с Западом и вспомнить о своей военной славе! Германии не нужен ни капитализм, ни коммунизм, Германии нужен особый, национальный путь!

Можно ли ожидать, что подобные настроения возьмут верх?

Главным мотивом интеграции Европы было желание избежать новой войны. Ради этого европейцы согласились, что важнейшие решения будут приниматься на наднациональном уровне на основе совместно разработанных правовых норм. Потом стало ясно, что европейские страны в одиночку не смогут обеспечить благосостояние, занятость населения и стабильность своих валют.

Европейская политика – это исторически обусловленный отказ от державной политики, самоограничение суверенитета, передача полномочий от национальных государств к общеевропейским объединениям, заинтересованность в дальнейшем развитии интеграции, а не в упорном отстаивании национальных интересов.

Армия всегда считалась важнейшим атрибутом государства. Члены НАТО отказались от права распоряжаться собственными вооруженными силами, и это было зримым проявлением отказа от суверенитета. Сотрудничество в военной области привело к удивительному результату – на территории Европейского союза не воюют.

Внутри Европейского союза правительства лишились важнейших прерогатив. Они не могут печатать деньги, даже если у них дыра в бюджете. И кажется, что создание единого центра управления Европой опасно. С какой стати все должны подчиняться международной бюрократии? Приказам, которые приходят из-за границы?

Но Европейский союз взял на себя координирующие функции и помогает найти правильные пути решения проблем, корректируя национальную близорукость и ограниченность отдельных правительств. Европейский союз в годы недавнего экономического кризиса вытащил из беды страны, которые стояли на пороге краха.

Есть политики, которые на митингах призывают выйти из ЕС. Но никто не ушел…

Люди бравируют своим антисемитизмом, тянут руки в нацистском приветствии. Это не только люмпены, футбольные фанаты и завсегдатаи пивных. Антисемитские настроения вдохновляются интеллигенцией.

По всей Европе оказавшиеся в идеологическом одиночестве бывшие левые радикалы тянутся к теоретикам новых правых, которые предлагают себя в качестве интеллектуальной альтернативы тем, кто оказался без духовного пастыря. Правых и левых сплотила ненависть к современной либеральной цивилизации, то есть к тому, что создавалось Европой со времен Возрождения и Просвещения. Слышен призыв: «Левые и правые, националисты и коммунисты, соединяйтесь в борьбе против общего врага – либеральной капиталистической системы!»

Былые смертельные противники обещают идти по третьему пути, отказавшись от интернационализма, либерализма и конечно же от «американизма», от политической и культурной модели, созданной Соединенными Штатами.

Ультраправые разделились на тех, кто довольствуется совсем уж примитивными идеями, и тех, кто предпочитает более изощренную пищу.

Первых – с весьма скромным интеллектуальным багажом и повышенной возбудимостью – устраивает старая и надежная идея всемирного еврейского заговора. Более образованная и ловкая публика говорит о «культурной колонизации европейского континента Соединенными Штатами, о мире, в котором ничто уже не имеет своей ценности, но у всего есть своя цена». Вообще-то они повторяют то, что столетие назад сформулировал Освальд Шпенглер в «Закате Европы» – прагматизм и индивидуализм свидетельствуют о декадансе западной цивилизации.

Правые требуют покончить с тем, что они называют доминированием либералов в сфере культуры: «Идеи, которые они проповедуют, противоречат моральным и национальным принципам нашего общества!» Призывают сменить репертуар оркестров и кинотеатров, почистить школьные и публичные библиотеки. Цель: запретить американские фильмы и иную «чуждую» культурную продукцию:

– Запад экспортирует свои ценности, объявляя их универсальными. Но нелепо утверждать превосходство западной цивилизации. Ее исторический путь был прискорбным, ее сегодняшнее духовное состояние плачевно. Нам нужно национальное искусство, созданное своими для своих.

По мнению новых правых, Европа стала объектом культурной колонизации. Американцы навязывают Европе наднациональное государство, мировое правительство, чтобы тем самым лишить народы их идентичности. Инструмент этой колонизации – Европейский союз, экономическая и политическая интеграция. Европейцы, доказывают новые правые, должны отвергнуть интеграцию и вернуться к своим корням. Осознать свою особость, которую ни с чем нельзя спутать и нельзя изменить.

Народ рассматривается как единый организм, объединяемый коллективной особостью, которая имеет не поддающиеся рациональному познанию культурные корни и особую почву. В нацистской Германии эта метафизическая субстанция именовалась народным духом. Чужеродные – в культурно-этническом отношении – элементы, считают новые правые, должны быть исключены из народного организма. Национальную культуру следует предохранять от чуждых элементов, не допускать смешения культур…

Важно отметить: патетическим речам о национальной народной воле – грош цена. От имени народа говорят не угнетаемые «чужаками» массы, а жаждущие должностей и хлебных мест идеологи.

Политические симпатии европейцев постоянно меняются. Скажем, полтора десятилетия назад правые вышли из доверия, были деморализованы и пребывали в прострации. На политических горизонтах Европы редко можно было встретить одинокую консервативную душу. Наступит момент, когда симпатии избирателей вновь вернутся к левым. Но прорастут семена ненависти, которые сеют ультраправые.

Они выпустили на свободу страшных монстров. Опираясь на свою «чистопородность», разжигают ненависть ко всем тем, кто не подходит под установленные ими стандарты.

Современные ультраправые политики твердят, что они не наследники Гитлера и Муссолини, что они вовсе не нацисты и не фашисты, что они уважают демократию и не любят насилие. Марин Ле Пен или Алессандра Муссолини так милы…

Сами они уголовных преступлений не совершают. Но разве не эти респектабельные политики воспитывают в молодежи ненависть к «другим» и «чужим»? Не они ли натравливают молодежь на иностранцев? И разве благообразные и респектабельные члены парламента, идеологи крайне правых, издатели подстрекательской националистической литературы не должны нести ответственность за тех, кто претворяет их слова в дела?

Часть восьмая американский десант,

Или превращение в Великую Державу

В начале XX века Америка пребывала в уверенности, что большая война немыслима. Газета «Чикаго трибюн» в номере от 1 января 1901 года обещала: «XX век станет веком гуманности и братства всех людей». Накануне Первой мировой американцы думали, что новая война невозможна, потому что все государства экономически взаимосвязаны друг с другом.

1 августа 1914 года газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Какое счастье, что наша страна думает сегодня только о том, как война повлияет на наши материальные интересы, в то время как наши несчастные иностранные друзья размышляют о выживании самих народов и о личных страданиях».

4 августа президент Соединенных Штатов Вудро Вильсон объявил о нейтралитете Америки по отношению к войне, начавшейся в Европе. И предложил воюющим державам посредничество для заключения мира.

Германия и ее союзники ответили отказом. В Берлине пренебрежительно относились к США. В германском Генштабе посмеивались над американским военным потенциалом: «между Бельгией и Португалией». Это было недалеко от истины, но немцы недооценили мощь быстро растущего индустриального гиганта.

Кайзер Вильгельм II считал американский капитализм уязвимым. Презирал американцев – один удар, и они запаникуют. В Генеральном штабе еще в 1903 году разработали «Оперативный план № 3». Имелось в виду в случае войны отправить к американским берегам шестьдесят боевых кораблей и сто тысяч солдат с заданием обстрелять Манхэттен и захватить Бостон. Кайзер опасался роста США и ненавидел западные ценности – индивидуализм, торговлю, либерализм.

Слезы президента

В 1916 году кандидат от Республиканской партии и недавний член Верховного суда Чарлз Эванс Юз лег спать, будучи уверен, что избран президентом США. Однако штат Калифорния, удивив всех экспертов, отдал предпочтение Вильсону. Мнение калифорнийцев изменило итог голосования. На следующее утро один корреспондент позвонил Юзу, чтобы побеседовать с ним. Секретарь Юза ответил:

– Президент почивает и не может соединиться с вами, пока не встанет с постели.

На это журналист резонно заметил:

– Когда он проснется, передайте ему, что он уже больше не президент.

Вудро Вильсон выиграл выборы небольшим преимуществом голосов. Он был первым ректором университета, который добрался до вершин политической власти.

Он родился в Вирджинии в 1856 году, как раз перед началом Гражданской войны в Америке. В определенном смысле он всегда оставался южанином – в отношении к женщинам и темнокожим. Но он принял итоги войны и восхищался Линкольном. Он учился в Принстоне, работал адвокатом. Но ему нравилось преподавать и писать. В 1902 году он возглавил Принстон и превратил его из тихого колледжа в один из главных университетов страны.

Его карьера казалась сплошным триумфом, но были и темные моменты: депрессии и болезни. Он умудрялся создавать себе много врагов. Не прощал тех, кто смел с ним не соглашаться. Как выразился французский посол в Вашингтоне: «Если бы он жил пару столетий назад, он стал бы чудовищным тираном, потому что он в принципе не может себе представить, что он может быть неправ».

В отличие от прежних обитателей Белого дома он внимательно следил за тем, что происходит в Европе.

К концу 1916 года мировая война унесла миллионы жизней. Страны Антанты настойчиво просили Вильсона прийти на помощь. Его собственные министры требовали вступить в войну. Даже называли президента трусом. Но он выжидал. Нейтралитет – вот чего желало большинство американцев: надо сохранять спокойствие в этом бушующем мире, пусть европейцы сами разбираются со своими проблемами.

Восемь миллионов американцев немецкого происхождения и ирландцы, которые ненавидели англичан, вовсе не хотели, чтобы США вступали в войну на стороне Великобритании. Целые кварталы американских городов были немецкими, там говорили только по-немецки и сохраняли привычный образ жизни. Кислая капуста, тмин и картофельные клецки – с тихой ненавистью вспоминал один молодой человек, родившийся уже на американской земле и вырвавшийся из немецкого гетто. Американские немцы уезжали на континент и вступали в армию кайзера. Немецкий посол собирал деньги для Германии среди американских ирландцев, используя их антибританские настроения.

200 тысяч ирландцев сражались в Первую мировую в рядах британской армии, 30 тысяч погибли. Но ирландцы мечтали о независимости. В разгар войны подняли восстание в Дублине и приняли декларацию независимости Ирландии. Статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Артур Циммерман обещал ирландцам оружие, но груз перехватили англичане. Британцы подавили восстание. Шестнадцать мятежников расстреляли, превратив их в национальных героев.

В разгар войны в 1916 году немецкая подводная лодка «Дойч-ланд» пошла через Атлантику в США. Впервые в истории подлодка совершила такое дальнее путешествие. Немецкую лодку американцы очень хорошо встретили, оценив успех моряков, которые пересекли океан. Назад «Дойчланд» доставила стратегически важный для Германии груз никеля. Появление немецкого военного корабля – свидетельство того, что отнюдь не все американцы были настроены против Германии.

22 января 1917 года президент Вильсон выступал в сенате. Долг Соединенных Штатов, говорил он, создать основы постоянного мира, покончить с соперничеством, организовать структуру, которая будет хранить этот мир.

Во внешней политике США существовали два лагеря. «Реалисты» считали, что следует сбалансировать интересы различных стран, чтобы достичь наиболее удачного сочетания. «Идеалисты» вдохновлялись идеями отцов-основателей: создать сияющий город на холме, пример для всего мира. Миссия Америки: принести свет во мрак.

Президент сумел завоевать большинство конгресса, настолько хорошо и убедительно он выступил. Его речь сравнивали с Декларацией независимости. «Нью-Йорк таймс» писала о «моральной трансформации» американской внешней политики.

Через девять дней немцы ответили масштабной подводной войной. Немецкие подлодки начали топить и американские суда – транспортные и пассажирские. Когда секретарь президента принес Вильсону эту весть, президент побелел:

– Это означает войну.

Как американцев вообще уговорили идти воевать?

Решающую роль сыграла трагическая судьба британского пассажирского лайнера «Луизитания», которое шло из Нью-Йорка в Ливерпуль. Немецкое посольство в Соединенных Штатах предупреждало через газеты, что путешествовать через Атлантику опасно. Но никто не воспринял это объявление всерьез. 7 мая 1915 года возле берегов Ирландии «Луизитанию» заметила немецкая лодка U-20. У капитана Вальтера Швигера оставалась одна торпеда. Хватило и одной.

Судно перевернулось и затонуло. Океан поглотил 1198 человек, из них 128 граждан США. Капитан-лейтенант Швигер через четыре месяца погиб со своей лодкой. А американцы уверились: немцы – варвары! Начались антинемецкие волнения под лозунгом: гнать всех немцев из страны!

Немецкие агенты подкладывали бомбы в суда, которые шли в Европу, подорвали склад с боеприпасами, предназначенными для отправки Антанте. Один немецкий агент забыл портфель с документами. Изучив найденные там бумаги, выслали двух дипломатов, среди них будущего канцлера Германии, который поможет Гитлеру прийти к власти, – Франца фон Папена.

В 1916 году Вудро Вильсон добился переизбрания под лозунгом: «Он уберег нас от войны». 5 марта 1917 года Вильсон вступил во второй срок своего президентства. Человек, который четыре года назад в инаугурационной речи даже не упомянул внешнюю политику, теперь думал только о войне.

– Мы уже не провинциалы, – внушал он своим слушателям.

Вильсон симпатизировал англичанам и не доверял немцам. Он все-таки решился вступить в войну, потому что Германия не оставила ему выбора.

Один из выдающихся успехов британской разведки – расшифровка телеграммы, которую в начале 1917 года статс-секретарь немецкого министерства иностранных дел Артур Циммерман отправил своему послу в Мехико. Ему поручалось предложить правительству Мексики союз против США и посулить: после совместной победы мексиканцы вернут себе все территории, которые американцы у них отобрали, начиная с Техаса.

Послание германского МИД свидетельствовало о непонимании ситуации внутри Мексики. Страна находилась на грани революции, поэтому правительству точно было не до войны с США.

Телеграмму сумели прочитать британские дешифровщики и передали американским дипломатам.

Президент Вильсон пришел к выводу, что на Германии лежит тяжкое бремя вины. Немцам придется ее искупить, но прежде они должны быть наказаны. Сын пресвитерианского священника, он разделял глубокие религиозные убеждения отца. В его представлении немцы были не просто неправы. Они были нечестивы. Вступление в Первую мировую он считал крестовым походом против преступной кайзеровской Германии – за справедливость, мир и цивилизованность.

2 апреля 1917 года, всего через пять месяцев после переизбрания, Вильсон попросил конгресс объявить Германии войну. Америка, обещал он, будет сражаться за освобождение всех народов, в том числе немецкого. Он произнес фразу, которую в Вашингтоне и после него станут повторять вновь и вновь, объясняя, почему военная интервенция необходима:

– Миру надо обеспечить безопасность, чтобы в нем восторжествовала демократия.

Он признался конгрессу:

– Страшное дело отправить наш великий миролюбивый народ на войну, на самую страшную и разрушительную войну. Но под вопросом само существование цивилизации.

6 апреля разъяренный конгресс объявил Германии войну. Президент сам был поражен широчайшей поддержкой, которую получила его речь.

– А ведь мои слова означают смерть для нашей молодежи, – сказал он своему секретарю. – Как странно слышать аплодисменты.

Президент уронил голову на стол и расплакался, как ребенок.

Трумэн и Кеннеди

США очень много одолжили Англии, которая занимала деньги на войну на американских финансовых рынках. Три года американские банки ссужали Англии деньги на войну, а американские заводы исполняли британские военные заказы. Теперь американцам самим предстояло воевать.

Вудро Вильсон поставил во главе управления военным производством нью-йоркского финансиста Бернарда Баруха, который привлек других финансистов и промышленников.

В 1870 году, когда Германия объединилась, население США было примерно равным населению Германии. А экономический продукт, несмотря на огромные просторы и ресурсы, был только на треть больше германского. Перед началом Первой мировой экономика Америки уже вдвое превышала немецкую. А за годы Первой мировой экономическое производство США еще удвоилось.

Генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург впоследствии обиженно говорил, что именно Бернард Барух победил Германию. Немецкое командование американцев не боялось – когда еще Вашингтон пришлет настоящую армию, за это время войну выиграем.

Для начала власти США конфисковали 97 немецких и австрийских судов, которые стояли в американских портах, и на них отправили в Европу первые 40 тысяч солдат. К концу 1918 года в Европе находился двухмиллионный американский экспедиционный корпус.

Формировали его на скорую руку, но американские солдаты очень были нужны в Европе. Не хотели объявлять призыв на военную службу. Но пришлось. Призывали и негров. Они недоумевали: с какой стати им сражаться за демократию в Европе, когда ее не хватает дома? Впрочем, некоторые темнокожие американцы добровольно вступали в армию, надеясь, что военная служба уничтожит сегрегацию и они получат равные права.

В годы войны полмиллиона темнокожих южан перебрались на Север. Самая большая миграция в истории страны. Они сформировали сегодняшний облик таких городов, как Чикаго, Нью-Йорк и Детройт. Европейцы из-за войны перестали приезжать в Америку, молодые американцы отправились на фронт – так что понадобились рабочие руки. А Север страны рисовался темнокожим южанам землей обетованной.

На Юге-то они подвергались расовой сегрегации. К тому же в 1915 году посевы хлопка были заражены долгоносиком, урожай погиб, рабочие руки не были нужны на плантациях.

Что касается белых американцев, то они с разной степенью энтузиазма отнеслись к перспективе личного участия в войне.

Будущий президент Гарри Трумэн от рождения страдал слабым зрением. В военное училище в Вест-Пойнте его не приняли. Когда началась мобилизация, Трумэну исполнилось тридцать три года, а призывали до тридцати одного. Его зрение не соответствовало требованиям медицинской комиссии. Он был единственным кормильцем матери и сестры. Да и как фермер должен был исполнять свой патриотический долг в поле… Тем не менее он пошел на призывной пункт со словами, что немецкая пуля для него не отлита.

Гарри Трумэна зачислили в первую бригаду легкой артиллерии. Левым глазом он без очков вообще ничего не видел, но умудрился пройти через медицинскую комиссию – запомнил таблицу. Трумэн высшего образования не получил, так что ему пришлось приналечь на математику, необходимую артиллеристам. Его произвели в капитаны и назначили командиром батареи.

А вот Джозеф Кеннеди, самый молодой в Америке президент банка и отец будущего президента страны, – в отличие от всех своих приятелей по Гарварду – не отправился летом 1917 года на военную переподготовку. Его должны были призвать. Он обратился в призывную комиссию с просьбой разрешить ему исполнять работу, важную в военное время. Комиссия отказала. Он пустил в ход все связи в Вашингтоне и не попал в армию.

Некоторые его друзья не вернулись с фронта. Те, кто вернулись, презирали Джозефа Кеннеди, считали его трусом. Не по этой ли причине во Вторую мировую дети Джозефа запишутся добровольцами? Старший, военный летчик, названный в честь отца Джозефом, погибнет в воздушном бою. Средний сын, Джон Фитцджеральд Кеннеди, военный моряк, во время сражения с японским флотом спасет своих подчиненных и станет военным героем.

Президент Вудро Вильсон не отдал свои войска под командование британцев. Отправил в Европу генерала Джона Першинга. Летом 1917 года он приехал во Францию – один, без армии. Европейцы ожидали его с нетерпением. Ожидали, что Вашингтон пришлет на помощь Антанте целый воздушный флот, но США располагали тогда всего лишь 55 учебными самолетами. Генерал Першинг огорчил союзников:

– Нам понадобится еще год для подготовки.

Британцы и французы хотели, чтобы свежие американские войска немедленно приняли бой, компенсируя их потери. Но командующий экспедиционным корпусом генерал Джон Першинг настоял на том, что своими войсками будет командовать он сам.

Прибытие во Францию было приятным делом. Полновесные доллары позволяли американцам наслаждаться хорошей едой, вином и коньяком. Першинг держал своих солдат в тылу до начала лета 1918 года. Только когда выдохлось последнее немецкое наступление, ввел войска в дело.

Половина личного состава корпуса ни разу не стреляла. Солдат не успевали обучить и подготовить к войне, которая шла уже три года, поэтому американцы несли большие потери. Особенно от отравляющих газов – не умели быстро действовать.

Будущий президент Гарри Трумэн командовал артиллерийской батареей 129-го полка. У него в подчинении были четыре пушки и сто девяносто четыре человека. Батарея попала под обстрел, ее даже бомбили. В боях на территории Франции полк потерял сто двадцать девять человек, но в батарее Трумэна пострадали только трое – двое были ранены, один погиб.

Когда было подписано перемирие, капитан Трумэн получил отпуск. В Париже вместе с другими офицерами поужинал в ресторане «Максим», потом побывал в Фоли-Бержер. Он увидел очень красивых женщин, но не соблазнился. Напротив, нашел это зрелище «безвкусным». 9 апреля 1919 года Гарри Трумэн вместе со своими сослуживцами вернулись на родину на конфискованном у Германии лайнере «Цеппелин».

Немилосердная испанка

США участвовали в войне 584 дня. Потери составили 116 516 солдат и моряков. Половина умерла от испанки – невиданная эпидемия гриппа разразилась в конце 1918 года. Это была самая агрессивная инфекция, с которой сталкивалось человечество.

В отличие от обычной эпидемиологической ситуации в тот раз погибло непропорционально много молодых и крепких людей. Развивалась пневмония, и через два дня они уходили в мир иной. Результаты вскрытия поражали врачей. Болезнь буквально разрушала легкие. Но это была вовсе не легочная чума или туберкулез, а болезнь, которую люди привыкли считать сравнительно безобидной: люди умирали от гриппа.

Многие ученые полагают, что новых вирусов нет, все они давно сосуществуют с человеком. Но изменения поведения человека или мутации самого вируса делают его смертельным. Фантастическая способность к мутациям, то есть к постоянному изменению, позволяет вирусу подавлять защитные способности человека и не поддаваться лекарствам. Вирусы проникают в нервную систему и попадают сразу в мозг, минуя все защитные системы. Вирусы подчиняют себе организм и заставляют его работать на себя.

Между человеком и вирусами идет нескончаемая гонка вооружений. К сожалению, вирусы и бактерии побеждают. Они меняются так быстро, что организм человека не успевает приготовиться к обороне.

Грипп не знает границ. Никто не застрахован от гриппа. Нет ни лекарств, ни вакцины и, видимо, никогда не будет. Вирус гриппа фантастически изменчив, поэтому и не удается подобрать лекарство. В XX столетии грипп убил больше людей, чем любая иная инфекционная болезнь. Вирус гриппа способен в считаные дни распространиться по всему миру.

Самая сильная эпидемия гриппа обрушилась на мир во время Первой мировой войны. Она возникла словно ниоткуда, как ветер, налетела на мир и убивала без разбора. Первой пострадала Испания, поэтому эпидемию стали именовать «испанкой». Миллионы солдат, томившихся в траншеях, миллионы гражданских, ослабленных голодным пайком, истощенные, представили собой благодатный материал для вируса. Демобилизованные войска возвращались домой и развезли заразу по всему миру.

Вирус гриппа, который поразил мир в 1918 году, был самым агрессивным возбудителем инфекции, с которым только приходилось сталкиваться человечеству. За несколько месяцев гриппом переболел почти миллиард человек. Двадцать миллионов заболевших умерли. От гриппа погибло вдвое больше, чем было убито во время Первой мировой. Это было жестокое окончание войны. Ни одна эпидемия Средневековья не унесла столько жизней, сколько эта злобная атака на человечество.

Четверть населения Америки переболело испанкой, больше полумиллиона умерло. Врачей не хватало, и доктор опоздал в дом Джозефа Кеннеди, отца будущего президента Джона Кеннеди, вечером 13 сентября, когда его жена Роз рожала.

Акушерка искусственно задерживала роды, потому что врач получал полный гонорар, только если младенец появлялся на свет в его присутствии. Алчность погубила ребенка. Через некоторое время стало ясно, что девочка, получившая имя Розмари, – сестра Джона Кеннеди, отстает в развитии. Это был результат кислородного голодания при родах. Розмари признали слабоумной.

В ту пору это считалось позором. И опасным для общества. Считалось, что из числа слабоумных происходят воры и алкоголики. Родителей убеждали сделать ей лоботомию, хотя эти операции были тогда еще редкими, техника – примитивной. Отец решил, что надо это сделать. Розмари фактически перестала быть человеком. Ее поместили в частную психиатрическую клинику. И в семье перестали упоминать ее имя…

Медицина была бессильна перед немилосердной испанкой. Люди ходили в марлевых повязках, но они не помогали. Прошло сто лет, но мало что изменилось. Фармацевтические концерны постоянно производят все новые препараты против вируса гриппа, но надо признать, что ни один из них не помогает. Если бы, не дай бог, разразилась такая же эпидемия, как в 1918 году, человечество бы вновь понесло ужасные потери.

Грипп – это несчастье, которое приходит дважды в год. В сравнении с чудовищной эпидемией, которая пугает воображение специалистов, регулярные атаки гриппа не столь ужасны. Но любая эпидемия поражает многие миллионы, и люди умирают из-за гриппа.

Крупные эпидемии распространялись по миру в 1957 и 1967 годах. Умерли сотни тысяч. Ученые с содроганием ждут новой всеобщей эпидемии. Они не знают, когда она придет – в этом году, следующем, через десять лет, но уверены, что эпидемии не избежать. Вирус настолько коварен, что даже специалисты, которые посвятили ему всю жизнь, не могут предсказать точно, где и когда на человечество обрушится очередная волна гриппа и насколько сильной она будет.

Переболев корью, получаешь иммунитет на всю жизнь. Вирус гриппа меняется так быстро, что гриппом можно заболеть несколько раз в год. Ныне вирус гриппа появляется в Азии, прежде всего в Китае. Там люди по-прежнему живут рядом со свиньями и домашней птицей. Утки, которые сами гриппом никогда не заболевают, представляют собой хранилище разнообразнейших вирусов. Они несут в себе мириады разновидностей гриппа, против многих из них человеческий организм беззащитен.

Напрямую от птицы вирус к человеку не передается. Однако утки способны заражать свиней. Вот в организме свиньи и происходит синтез птичьих и человеческих вирусов. Так появляются новые виды гриппа, которыми заражается человек.

Все, что может посоветовать медицина, – это быть осторожным. Каждый февраль эксперты Всемирной организации здравоохранения объявляют рецептуру новой вакцины против очередной волны гриппа. Вакцина состоит из ослабленных вирусов, которые выращиваются в миллионах куриных яиц.

Но если вдруг разразится всеобщая эпидемия, вакцина не очень поможет. Вирус гриппа способен распространиться по всему миру всего за три недели. А производство вакцины требует не меньше трех месяцев. К тому же фармацевтические компании способны произвести весьма ограниченный запас вакцины. На всех не хватит.

На что же надеяться?

Вирус, который в 1918 году убил двадцать миллионов человек, оказывается, еще существует на земле. Последний раз им заразился один американский солдат в 70-х годах прошлого столетия. В Соединенных Штатах возникла паника, но тревога оказалась преждевременной. То, что составляет силу вируса, является одновременно и его слабостью. Продолжающиеся мутации ослабляют некогда смертоносный вирус, возможно, это и спасает нас от новой эпидемии.

Триумф в Европе

Когда немецкое правительство принца Максимилиана Баденского в начале октября 1918 года обратилось именно к американскому президенту с предложением о перемирии, Вудро Вильсон ощутил себя победителем.

– Мы спасли мир, – гордо говорил он, – и я не позволю европейцам это забыть.

Реорганизовать европейское пространство – вот в чем он видел свое предназначение, – чтобы больше не было войн. Долг Соединенных Штатов – создать основы постоянного мира, покончить с бесконечным соперничеством и организовать международную структуру, которая будет хранить мир.

У Вильсона был свой круг советчиков, в который входили больше ста ученых, преподавателей, литераторов, включая историка Элиота Морисона и журналиста Уолтера Липмана. Они готовили для президента предложения относительно условий заключения мира и рисовали карты будущей Европы.

У Вудро Вильсона были все основания для самоуверенности. 4 декабря 1918 года на борту судна «Джордж Вашингтон» президент отплыл в Европу. Он взял с собой лучших экспертов страны. Он направлялся в Париж, чтобы вместе с другими главами государств сменить традиционную вражду и соперничество на международное право. Президент мечтал покончить с войнами раз и навсегда.

Вильсон верил в разум и просвещение и к тому же считал счастливым предзнаменованием, что он прибыл в Европу в пятницу 13 декабря. Тринадцать было для него счастливым числом. Он обещал свободу, самоопределение и вечный мир, и его приветствовали в Европе как спасителя. Герберт Гувер, который сам станет президентом, свидетельствовал: «Со времен явления Христа не было человека, обладавшего такой же моральной и политической силой. Словно Вифлеемская звезда взошла вновь. Вудро Вильсон достиг зенита интеллектуального и духовного лидерства».

Жена президента Эдит была потрясена тем, как восторженно встречали ее мужа в Париже. Первая жена Вильсона, которую он очень любил, умерла в 1914 году. Президент вновь женился – на вдове семнадцатью годами его моложе. Эдит, темпераментная и веселая, играла в гольф и обожала ходить по магазинам. Ханжи пришли к выводу, что ее платья слишком обтягивающие, вырез непозволительно глубокий, а юбки чересчур коротки.

Из Парижа Вильсон поехал в Лондон. Считалось, что англичане встретят его холоднее, чем французы. Премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж предчувствовал, что новая великая держава представит едва ли не большую угрозу для будущего Британской империи, чем Германия. Но едва Вильсоны расположились в своих комнатах в Букингемском дворце, как король Георг V и королева Мария сообщили им, что возле дворца собралась огромная восторженная толпа и жаждет их лицезреть, так что им всем необходимо показаться на балконе.

Остановка в Риме стала апофеозом европейской поездки. Вудро Вильсона встречали белыми розами. Охранник президента вспоминал: «Прием в Риме превзошел все, что я когда-либо видел. Итальянцы воспринимали президента как бога – бога мира».

Четырнадцать заповедей

В основу мирного договора с Германией должны были лечь принципы, предложенные Вудро Вильсоном. 8 января 1918 года президент огласил свои «Четырнадцать пунктов» в Вашингтоне на совместном заседании обеих палат конгресса.

Идеи были прекрасны: равноправие наций, приоритет права, ограничение гонки вооружений, создание механизма международной коллективной безопасности (Лига Наций). Вильсон считал, что все народы должны иметь возможность создать собственное государство и выбирать свое правительство.

Циничные политики издевались над его идеализмом. Французский премьер Жорж Клемансо язвительно заметил:

– Всевышний удовлетворился десятью заповедями. Вильсон дал нам четырнадцать.

Но обвинения в лицемерии беспочвенны. Вудро Вильсон был идеалистом и набожным человеком. Ему ненавистна была Realpolitik, то есть принесение морали в жертву текущим интересам. Он отстаивал миропорядок, основанный на «принципах американской системы государственного управления, политических убеждениях и жизненных нормах американского народа».

– Патриотически настроенный американец, – говорил Вильсон, – только тогда гордится флагом, под сенью которого он живет, когда этот флаг становится не только для него, но и для других символом надежды и свободы.

И слова старался подкрепить делом.

Уже в 1913 году США стали крупнейшей экономической державой в мире. Война только укрепила США, а победители – Франция и Британия – были в долгах и истощены. США потратили очень много на войну, но динамичная экономика справилась с этими тратами.

Принятый в 1913 году закон о федеральной резервной системе разрешил американским банкам открывать филиалы за границей. До войны финансовым центром мира была Англия. Ее мощная индустрия давала прибыль, которая сформировала рынок капитала. Эти деньги финансировали мировую торговлю. Британцы были главными мировыми инвесторами. Но непомерные военные расходы, необходимость снабжать и вооружать большую армию истощили казну.

В марте 1919 года Британия запретила свободный вывоз золота. Курс фунта стерлинга упал по отношению к доллару. До войны фунт был единственной резервной валютой. После Первой мировой сразу несколько валют претендовали на первую роль. Банки Нью-Йорка стали финансировать мировую торговлю. Нью-Йорк превратился в крупнейший финансовый центр.

Обескровленный Старый Свет полностью зависел от Америки. Европа была должна Соединенным Штатам больше, чем могла заплатить. Только в 1925 году Европа достигнет предвоенного уровня производства. Отовсюду были слышны отчаянные призывы о помощи – мужчины без работы, женщинам нечем кормить детей. Специалисты предупреждали, что голод угрожает 200 миллионам человек.

Американцы колебались между желанием помочь европейцам и уверенностью в том, что Соединенные Штаты уже достаточно для них сделали.

В 1912 году польский биохимик Казимир Функ, получивший докторскую степень в Бернском университете, ввел понятие витаминов. Это изменило представления о диете. Если раньше считалось правильным есть мясо, рыбу, яйца и другие богатые протеином блюда, то теперь маятник качнулся в сторону фруктов и овощей. Но пока что из-за нехватки продовольствия в пищу пошли такие плоды, как корни козлобородника и клубни земляной груши.

Президент Вильсон поручил Герберту Гуверу, горному инженеру из Айовы, руководить оказанием помощи странам Европы. Бедняк-сирота, Гувер окончил престижный Стэнфордский университет и проложил себе путь наверх. Успешно занимался бизнесом, много заработал и охотно тратил деньги на благотворительность.

Герберт Гувер, «продовольственный диктатор Европы», получил сто миллионов долларов. Он отправлял грузы с продовольствием, одеждой и медикаментами в самые пострадавшие районы Европы. Развернул сеть кухонь, чтобы кормить миллион детей. Он помогал и голодавшей России. Организовал колоссальную распределительную сеть. Летом 1922 года передвижные кухни ежедневно кормили 11 миллионов человек. Большевики считали американцев шпионами и всячески им мешали.

Вудро Вильсона раздражало, что французы и англичане сосредоточились на том, что можно получить от побежденной Германии:

– США не хотели бы, чтобы война закончилась тем, что победители поделят добычу, а проигравших обложат данью.

Он предлагал отложить переговоры относительно границ и репараций на год, чтобы все успокоились и эмоции стихли. Вильсон предупреждал:

– Наша самая большая ошибка – дать Германии основания в один прекрасный день отомстить.

Но он остался в одиночестве.

Лига Наций. Первый опыт

Вильсон, несмотря на все свои сомнения, подписал Версальский мирный договор. В ответ Англия и Франция согласились на создание Лиги Наций, в которую не очень верили. Это была предшественница ООН, но с меньшими правами и полномочиями. 10-я статья устава предусматривала оказание коллективной военной помощи стране, ставшей жертвой агрессии. Европейцы осознали: это единственный способ и впредь рассчитывать на помощь со стороны США. 3 февраля 1918 года открылось первое совещание Лиги. В нее вступили 44 государства. Председательствовал Вудро Вильсон.

Но дома президента ждало оглушительное поражение. Он вернулся в Вашингтон в начале июля 1919 года и столкнулся с конгрессом, в обеих палатах которого большинство составляли его политические соперники-республиканцы.

Вильсон осознал: независимость государств одновременно требует понимания взаимозависимости стран. Америка как член Лиги Наций должна была пожертвовать малой толикой суверенитета – признать верховенство международной организации. Сенаторы не желали это признавать. Сенат больше всего возмутился статьей 10-й устава Лиги Наций, которая требовала помогать стране, ставшей жертвой агрессии, и отказался ратифицировать устав Лиги.

Таковы были настроения американских политиков.

На международной конференции в Гааге в 1899 году был учрежден Международный суд. Первым среди мировых лидеров обратился за справедливостью в Международный суд в 1902 году президент США Теодор Рузвельт. Это был спор с Мексикой о земле. Суд вынес вердикт в пользу Соединенных Штатов. Но в 30-х годах тон задавали изоляционисты, и США уже не принимали юрисдикции суда. Президент Франклин Рузвельт считал, что раз в Европе берет верх власть силы, надо поддержать силу закона. Однако влиятельные американские политики твердили, что Международный суд разрушит американский суверенитет.

– Держите Америку подальше от международных обязательств, – требовали они, – от чужих войн и чужих проблем.

Вот почему Соединенные Штаты довольно часто отвергают международные соглашения. Консервативным американцам не нравится ООН, которая в каком-то смысле наследовала Лиге Наций. Для правых христианских фундаменталистов ООН – оружие Сатаны, которое он использует для завоевания мира.

Президент Вильсон пытался создать новый мировой порядок и механизмы противодействия агрессии. Но когда настало время Соединенным Штатам практически помочь Европе, конгресс потребовал от президента проводить политику невмешательства. И европейцы остались одни со своими проблемами.

Соединенные Штаты подписали обязательство поддержать Францию в случае нападения, но сенат не ратифицировал и этот документ. Стремительный уход США из Европы, пожалуй, только приблизил Вторую мировую.

Президент считал, что рухнуло дело всей его жизни. Он не испытывал ненависти к сенаторам-республиканцам, только сожаление.

– Я могу совершенно точно предсказать, – сказал Вудро Вильсон, – что при жизни следующего поколения разразится новая мировая война.

Неудача болезненно сказалась на состоянии его здоровья. 26 сентября 1919 года во время поездки по стране у Вильсона случился удар. Второй обширный инсульт последовал 2 октября, у него парализовало левую сторону тела, на некоторое время он лишился дара речи.

Лига Наций приступила к работе в январе 1920 года в Женеве. Ассамблея, когда собирались все страны-участницы, проходила в сентябре. В промежутках работал Совет Лиги Наций и действовал Генеральный секретарь. В Совет входили четыре постоянных члена – Англия, Франция, Италия и Япония – и четыре непостоянных, которых выбрала Ассамблея. СССР вступил в Лигу Наций в 1934 году и получил право на постоянное место в Совете Лиги.

Лига помогла Финляндии и Швеции решить пограничный спор. Убедила Грецию и Югославию не вводить войска в новое государство – Албанию. Уговорила в 1925 году Грецию вывести войска из Болгарии и выплатить Софии компенсацию за нанесенный ущерб. Решила пограничный конфликт между Турцией и Ираком из-за Мосула. В 1934 году отправила миротворческие силы в буферную зону между Колумбией и Перу.

Но решение крупных проблем оказалось Лиге Наций не под силу. Она не смогла остановить японскую агрессию против Китая и итальянскую – против Эфиопии. Нацистская Германия демонстративно вышла из Лиги. Советский Союз в декабре 1940 года исключили за войну против Финляндии.

Лига прекратила существование 18 апреля 1946 года, когда уже действовала Организация Объединенных Наций, созданная с учетом опыта ее предшественницы.

Когда президент Рузвельт и премьер-министр Черчилль в августе 1941 года встретились у берегов Ньюфаундленда и подписали Атлантическую хартию, где провозглашались цели мира, они ни словом не обмолвились о какой-либо международной организации. Черчилль предлагал включить такой пункт, но этого не хотел президент Рузвельт. Он сказал Самнеру Уэллесу, что, по его убеждению, «ничто не может быть более бесполезным, чем возрождение организации, подобной Лиге Наций». По словам Уэллеса, президент считал, что после войны необходим переходный период, во время которого Великобритания и США взяли бы на себя роль мирового полицейского.

Чужие беды

Если на Западном фронте войска засели в траншеях, то на Восточном фронте бои носили мобильный характер. И это вызвало массовую миграцию; люди бежали из зоны боевых действий или их насильственно выселяли. Всего в результате войны число беженцев достигло семи с половиной миллионов человек.

В Восточной Европе после Первой мировой границы проводились достаточно условно, и сотни тысяч людей оказались на территории не своего, а соседнего государства. Это породило конфликты, которые вышли на поверхность во Второй мировой.

Из полуавтономной части русской империи Финляндия превратилась в самостоятельное государство. Белые финны победили красных. Они хотели монархии, даже выбрали себе будущего короля из числа немецких принцев. Но в самой Германии монархия рухнула, и Финляндия стала республикой. Граница между нашими странами не устраивала советское руководство, и в ноябре 1939 года началась война…

После русской революции немецкие войска практически полностью заняли Прибалтику. Первые попытки латышей, литовцев и эстонцев создать собственные государства были сорваны командованием германской армии, которое намеревалось управлять этим регионом с помощью немецких аристократов-землевладельцев. Но к концу 1918 года проигравшим войну немцам пришлось убраться. Прибалты попробовали еще раз – на сей раз успешно. Им помогли братские финны и британский флот. Так появились самостоятельные Литва, Латвия и Эстония.

Не все были столь удачливы. Сколько жизней удалось бы спасти, если бы президент США Вудро Вильсон согласился выслушать молодого вьетнамца Хо Ши Мина, когда тот в 1919 году пытался обратиться к нему в Версале. Но президент не ответил на петицию с просьбой предоставить вьетнамцам больше гражданских прав. Это пренебрежение радикализировало Хо Ши Мина и толкнуло его и вьетнамскую коммунистическую партию на путь военного противостояния сначала с Францией, затем с Соединенными Штатами.

Веками Европа занимала господствующее положение в мире. Экономический прогресс зависел от европейского капитала и европейской техники. Первая мировая стала европейской катастрофой. В мясорубке войны погибли лучшие интеллектуальные силы континента. Пережитые страдания были тем масштабнее и неожиданнее, что им предшествовали столетия приятного ощущения непрерывного прогресса.

Первая мировая лишила Европу уверенности в собственных силах и вызвала всеобщее разочарование, что определяло настроения западного общества десятилетиями. Горизонты Европы сузились, а ее чувство собственного бессилия обострилось. Соединенные Штаты, напротив, превратились в супердержаву. Америка вышла на авансцену мировой политики, отодвинув и победителей, и проигравших. Американцы считали, что это они решили исход затянувшегося противоборства двух блоков.

После Вильсона консерваторы постарались изолировать страну и отгородиться от конкурентов защитными тарифами. Когда началась Вторая мировая, большинство американцев твердо намеревалось на сей раз точно остаться в стороне. В сенате были уверены, что в Первую мировую страну втянули международные банкиры, производители оружия и все, кто нажился на войне, иначе говоря, торговцы смертью.

В 30-х годах конгресс трижды принимал законы, которые должны были держать Соединенные Штаты подальше от войны в Европе. В 1938 году народные избранники пытались принять закон, который бы требовал провести общенародный референдум, если бы правительство пожелало объявить кому-то войну. Белому дому с трудом удалось его провалить.

17 мая 1938 года президент Соединенных Штатов Франклин Делано Рузвельт подписал закон о военно-морском флоте и выделил на строительство новых кораблей больше миллиарда долларов. Он знал, что нацисты понимают только язык силы.

После оккупации вермахтом Чехословакии президент Рузвельт ввел двадцатипятипроцентный налог на немецкие товары. В Берлине возмущались американскими санкциями.

4 января 1939 года президент Рузвельт обратился к стране с посланием, в котором связал внешнюю политику с моральными ценностями. Он говорил об опасности, которая исходит от стран, «где не существует ни демократии, ни религии».

Адольф Гитлер ответил Рузвельту в своем обращении к рейхстагу 30 января 1939 года, по случаю шестой годовщины взятия власти. Гитлер воспринимал Рузвельта как ставленника еврейских кругов, которые натравливают США на Германию. Немцы возмущались и критикой рейха в мировой печати, и санкциями, которые против них вводились. Они не сомневались: вековечные враги ненавидят Германию и завидуют ей, потому и винят во всех смертных грехах.

В Берлине американцев не боялись. Численность армии США составляла двести тысяч человек. В мировой табели о рангах она занимала тринадцатое место – между португальской и болгарской. Американской армии не хватало даже стрелкового оружия, учения проводились с деревянными ружьями.

После нападения Германии на Польшу настроения в Америке изменились. 3 ноября 1939 года Рузвельт подписал закон о ленд-лизе, который снимал запрет на продажу американского оружия иностранным державам. 16 мая 1940 года, после разгрома Франции президент представил конгрессу план создания крупнейшего в мире военно-промышленного комплекса.

Тем не менее Франклин Рузвельт в ноябре 1940 года был переизбран на третий срок, твердо пообещав согражданам:

– Я уже это говорил, но скажу еще раз: ваши дети не отправятся на чужую войну.

Американский президент Франклин Рузвельт ощущал исходящую от Гитлера опасность. Но в Соединенных Штатах действовал закон о нейтралитете. Конгресс категорически возражал против участия в европейских делах. Влиятельные американские политики были за умиротворение Гитлера. Немцы, итальянцы и японцы взяли свою судьбу в свои руки, зачем им мешать? Отправка американской армии в Европу может унести миллион жизней. Пусть лучше Англия и Франция проиграют войну. Для Америки победа Германии вовсе не будет катастрофой…

Историческая заслуга Рузвельта состоит в том, что он убедил Америку участвовать в антигитлеровской коалиции, вступить в войну, которая для американцев была чужой – на Соединенные Штаты Гитлер не нападал.

Призвал Вашингтон вступить в войну французский дипломат Жан Монне. Он назвал Соединенные Штаты «арсеналом демократии». Рузвельту его слова понравились. Монне попросили не повторять это удачное выражение, чтобы его мог использовать президент. В 1940 году Соединенные Штаты выпустили шесть тысяч самолетов. В 1941-м – девятнадцать с лишним тысяч, в 1942-м – сорок восемь тысяч машин.

Франклин Рузвельт и сменивший его в Белом доме Гарри Трумэн поддержали идею создания ООН, которая была бы влиятельнее Лиги Наций. Трумэн обратился к согражданам: – Америка больше не может отсиживаться за воображаемой линией Мажино.

Мессианская традиция

После 1945 года европейские имперские амбиции испарились. Заботу о собственной безопасности Старый Свет переложил на Америку. НАТО было создано для того, чтобы США всей своей военной мощью гарантировали спокойствие Европы.

Отношение к остальному миру – непростой для американцев вопрос. На чем основывать внешнюю политику – на военной мощи или на морали? На реализме или идеализме? На прагматизме или на твердых принципах? Защищать только собственные интересы или распространять свои идеалы по всему миру? Кем быть – националистами или интернационалистами? Либералами или консерваторами?

Выбор не сделан. Выгодное географическое положение позволяет Соединенным Штатам держаться на комфортном расстоянии от конфликтов, раздирающих Европу и Азию. Но американцев в XX веке дважды втягивали в кровопролитные сражения, и они решили, что, пожалуй, лучше участвовать в мировых делах и гасить конфликты прежде, чем придется опять посылать своих парней умирать на чужих войнах.

Джон Кеннеди, вступая в должность президента в 1961 году, посвятил внутренним проблемам страны всего несколько слов. Он сосредоточился на внешней политике.

– Все народы, – говорил Кеннеди, – как бы мы к ним ни относились, должны знать, что мы заплатим любую цену, вынесем любые тяготы, стерпим любые невзгоды, но поможем всем друзьям и будем сражаться со всеми врагами, чтобы обеспечить существование и победу свободы!

Американцы всегда были глубоко убеждены в том, что они стоят на стороне добра, правого дела. Первые переселенцы из Европы мечтали выстроить сверкающий город на холме, на который будет восхищенно взирать весь мир. Крушение социалистического лагеря и окончание холодной войны американцы восприняли как доказательство правоты Вудро Вильсона – идеи свободы и самоопределения берут верх.

После окончания холодной войны политика каждого государства приобрела еще более эгоистический характер. Бывший президент Соединенных Штатов Джордж Буш-старший ошибся: не новый мировой порядок, а новый беспорядок воцарился на нашей планете. Что это означает на практике?

Устав играть роль мирового полицейского, американцы не хотели заниматься чужими делами. Вашингтонские политики, чутко улавливая настроения избирателей, избегали втягиваться в какие бы то ни было международные проблемы.

Будучи президентом, Билл Клинтон собрал в Белом доме лидеров конгресса, чтобы они поддержали его план финансовой помощи России. Самым большим скептиком был лидер республиканцев Боб Доул, влиятельнейшая фигура в стране.

Роберт Джозеф Доул, как и Билл Клинтон, тоже родился в маленьком городке далеко от столицы, только на четверть века раньше. Мальчиком подрабатывал в магазине. И на всю жизнь запомнил безрадостные разговоры своих родителей: его младший брат болел, и не было денег ни на врача, ни на лекарства.

В 1942-м он вступил в армию. Воевал в Италии. Весной 1943 года лейтенант Доул был тяжело ранен. Его парализовало. Три года провалялся в госпиталях, перенес девять операций. Дважды ему диагностировали клиническую смерть. Армейские врачи отправили его домой – умирать. Но он выжил.

Правая рука у него почти не действовала. Он не мог ни обменяться рукопожатием, ни снять телефонную трубку. Покойный президент Ричард Никсон был единственным человеком, кто помнил, что Доулу нужно пожимать не правую, а левую руку. Возможно, поэтому Доул до конца поддерживал Никсона, которому пришлось с позором уйти в отставку из-за уотергейтского скандала.

Со временем Доул научился одеваться без посторонней помощи и даже застегивать пуговицы.

– Не люблю, когда мне помогают, – говорил Доул. – Я привык рассчитывать на самого себя.

А после ранения он думал о том, что уже никогда не сможет ни работать, ни создать семью. Он полагал, что остаток жизни ему придется провести на пенсии по инвалидности или торговать какой-то мелочью на улице. В 1969 году Роберта Доула избрали сенатором. В 1971-м он возглавил Национальный комитет республиканской партии.

Доул резко и даже зло выступил против товарищей по партии, которые хотели сократить расходы на школьные завтраки. В отличие от других сенаторов и конгрессменов он-то знал, каково чувствовать себя голодным на уроках. Доул помогал ветеранам войны, потому что воевал. Помогал больным раком, потому что сам болел раком. Поддерживал любой законопроект, связанный с Арменией, – этим он как бы желал отплатить своему доктору, армянину по происхождению, который когда-то помог инвалиду Доулу встать на ноги.

К сенатору Доулу и обратился за поддержкой президент Клинтон. Он нашел верные слова:

– Боб, вы лучше меня понимаете уроки, которые нужно извлечь из истории. Вам пришлось пойти на войну и рисковать вашей жизнью, потому что после Первой мировой войны проводилась неверная политика.

И сенатор Доул поддержал активную внешнюю политику Билла Клинтона.

Зато неудача попытки Джорджа Буша-младшего преобразовать жизнь в Афганистане и Ираке усилила позиции изоляционистов. США истратили столько ресурсов в этой войне, что это привело к глобальным, тектоническим изменениям соотношения сил в мире. Подъем Китая, который, возможно, в любом случае был неостановимым, ускорился. Америка переоценила свои возможности. И проголосовала за Барака Обаму, который пытался сократить масштабы американского участия в мировых делах.

Неоконсерваторы надеялись, что если Ирак станет демократией, то его примеру последует Сирия. Они рассчитывали изменить весь мир. Возможно, это последняя попытка Соединенных Штатов исполнить свою историческую миссию изменить мир в соответствии с представлениями американцев.

Мессианская традиция сохраняется в американской внешней политике вот уже сто лет. Соединенные Штаты – по-прежнему ведущая мировая держава, хотя теперь они должны другим странам такую же огромную сумму, какую Британия задолжала Америке после Первой мировой. И сегодня американские политики оправдывают использование военной силы теми же аргументами, какими Вудро Вильсон убеждал сограждан покончить с политикой изоляции и спасти Европу.

С одной стороны, американцев обвиняют в том, что они во все вмешиваются, устраивают повсюду заговоры, революции и мятежи. С другой – со всех сторон Вашингтон слышит призывы вмешаться: оказать помощь, остановить войну, избавить страдающий народ от кровавого диктатора, подавить террористов… Промедление, сомнение или отказ применить военную силу вызывают искреннее возмущение.

Часть девятая

Ближний восток. Границы проведенные кровью

Если бы Оттоманская империя сто лет назад не присоединилась к кайзеровской Германии, картина современного мира была бы иной: не появился бы бурлящий Ближний Восток – пороховой погреб, взрывы которого сотрясают все континенты. Война, которая началась в 1914-м, здесь так и не окончилась. Границы, расчерченные после Первой мировой, не приняты. Государства, образованные после Великой войны, – не признаны.

Сто лет назад у Оттоманской империи был выбор. Турки встали на сторону Германии. Дружба имела стратегическое измерение. Турки, контролируя черноморские проливы, могли запереть Россию в Черном море. 11 августа турки приняли у себя немецкие боевые корабли – линейный крейсер «Гёбен» (флагман Средиземноморской эскадры) и легкий крейсер «Бреслау».

27 сентября 1914 года турки закрыли Дарданеллы для торговых судов и начали минировать стратегически важные проливы. Россия лишилась возможности экспортировать зерно и получать от союзников необходимое ей оружие.

Ахмед Джемаль-паша, военно-морской министр Турции, говорил:

– Россия – наш вечный враг, потому что ее цель – захватить Константинополь.

Немецкий контр-адмирал Вильгельм Зоушон принял под командование турецкий флот. Его корабли начали боевые действия в Черном море, 29 октября турецкие корабли обстреляли Севастополь. В начале ноября Россия, Великобритания и Франция объявили войну Оттоманской империи. Германия в знак поддержки ссудила турок немалой суммой денег – причем золотом.

Оттоманская империя уже утратила треть своей территории в результате неудачных войн. Она проиграла Италии Триполитанскую войну (1911–1912) и осталась без своих владений в Северной Африке. Осенью 1913 года она не смогла противостоять объединившимся Болгарии, Греции, Сербии и Черногории и в результате Первой балканской войны потеряла практически все европейские владения.

Империю именовали «больным человеком Европы». В 1909 году сторонники модернизации страны, так называемые младотурки, сместили султана Абдул-Хамида I, поставили на трон его брата Мехмеда V, не отличавшегося сильной волей, и распоряжались им как марионеткой. Накануне войны вся власть в стране принадлежала тройке – это военный министр Исмаил Энвер-паша, военно-морской министр Ахмед Джемаль-паша и министр внутренних дел Мехмед Таллаат-паша.

Восторженный поклонник прусского военного устава и желанный гость на маневрах кайзеровской армии Энвер-паша за несколько лет из провинциального офицера сделался генералом и военным министром. Энвер-паша, женатый на племяннице султана, успел послужить военным атташе в Берлине и с тех пор считал, что Германия – сила, на которую Турция может опереться. С помощью немцев он обучал свою армию.

Начальник германского Генерального штаба Хельмут фон Мольтке не был в восторге от ближневосточного союзника:

– Если раньше говорили, что Турция – больной человек Европы, то теперь она просто умирает.

Но другие немецкие генералы хотели, чтобы Турция подняла антибританское восстание среди мусульман. В Берлине культивировали отношения с арабскими странами: триста миллионов мусульман должны знать, что Германия их друг. Распространялись слухи, будто кайзер перешел в ислам и совершил хадж в Мекку.

Оттоманская империя призвала своих подданных к джихаду, священной войне против Петербурга, Парижа и Лондона. Военными действиями руководил Энвер-паша, он стал заместителем главнокомандующего (формально главкомом числился сам султан).

Энвер приказал своим войскам атаковать русский Кавказ. В декабре 1914 года 4-й корпус вступил на территорию России. Поражение стало катастрофой для Энвера.

Турецкая армия под командованием Ахмеда Джемаль-паши базировалась в Палестине. Она обещала немцам захватить Суэцкий канал, чтобы прервать пути снабжения Англии, а себе вернуть Египет. 2 февраля 1915 года турки дошли до канала. Им противостояли 30 тысяч индийских солдат. Турки сражение проиграли.

Флот Антанты атаковал Оттоманскую империю. К британским кораблям присоединились французские – в Париже не хотели, чтобы англичане безраздельно господствовали в Средиземном море. 18 марта 1915 года начался морской бой. Турецкие моряки действовали умело и потопили несколько кораблей.

Орел или решка

Лондон потребовал от своих колоний солдат. Индия мобилизовала больше полутора миллионов человек. Оказавшись в Европе, индийцы в британской форме страдали от холода и отсутствия солнца. Участие в войне пробуждало стремление к самостоятельности. Недавние колонии – от Квебека в Канаде до Индии и Египта – требовали самостоятельности, а то и независимости. Британская империя все еще правила одной пятой мира, но ее сила ослабла.

Канада вступила в войну 5 августа 1914 года как британский доминион. А после войны получила место в Лиге Наций. Но только через двенадцать лет обрела полную независимость. Население составляло семь миллионов, в армии служило всего три тысячи человек, так что объявили мобилизацию.

Первая дивизия (33 тысячи солдат и офицеров) отправилась в Европу уже в 1914-м. 70 процентов первых призывников составили перебравшиеся в Канаду англичане. Жители Квебека воевать не хотели: война – европейская забота, мы тут ни при чем. Поначалу канадцы служили под началом англичан. В общей сложности отправили на войну четыре дивизии, которые к концу войны, к весне 1917 года, объединили в Канадский экспедиционный корпус, очень боеспособный.

9 апреля 1917 года неподалеку от Арраса канадцы прорвали прочную оборону немцев у хребта Вими. Потери составили три с половиной тысячи человек убитыми и семь тысяч ранеными. Эта битва, которая не изменила ход войны, изменила представления канадцев о себе, она считается одним из событий, которые сформировали канадскую идентичность. К концу войны в составе британской армии сражалось 600 тысяч канадцев, 60 тысяч погибли, 170 тысяч были ранены. Первая мировая пробудила национальные чувства. Канадцы потребовали большей автономии.

В британские вооруженные силы вступили 420 тысяч австралийцев – треть мужского населения призывного возраста. Во время долгого морского путешествия в Европу солдаты из Австралии и Новой Зеландии, объединенные в общий армейский корпус, развлекались традиционной австралийской азартной игрой в орла или решку.

Эта игра быстро распространилась на фронтах Первой мировой ввиду ее простоты. Для игры ничего не нужно – ни карт, ни фишек, ни костяшек. Две монетки клали на деревянную дощечку и подбрасывали в воздух. Ставили на орла или решку. Выигравший забирал деньги.

В начале 1915 года по плану Уинстона Черчилля британские войска стали прокладывать себе путь через проливы, чтобы отрезать европейскую часть Оттоманской империи от азиатской, взять Истамбул и вывести империю из войны. Морская часть операции провалилась. Тогда попытали успеха на суше. В боевых действиях участвовали не только британские и французские войска, но и индийские, австралийские и новозеландские.

Ранним утром 25 апреля 1915 года 12 тысяч австралийцев высадились на западный берег Галлиполийского полуострова. Захват полуострова позволил бы Антанте взять под контроль Дарданеллы, пролив, который вел в Черное море, к России. В марте британские и французские корабли пытались прорваться через Дарданеллы, но турецкая береговая артиллерия отбила нападение. К тому же проливы были заминированы. Тогда решились на десантную операцию.

Из-за плохих карт австралийцы и новозеландцы высадились не там, где следовало, и сразу оказались под губительным артиллерийским и ружейным огнем турецких войск, занявших командные высоты.

Решающую роль в обороне полуострова Галлиполи сыграл командир 19-й дивизии подполковник Мустафа Кемаль. Его части оказались на направлении главного удара. Когда солдаты, не выдержав напора наступающих войск, бросили позиции, он остановил бегущих:

– Кончились патроны? Примкните штыки, и вперед! Я приказываю вам умереть в бою! Пока будете сражаться, подойдет подкрепление.

Он организовал жесткий отпор. Тысячи австралийцев и новозеландцев погибли. Берег был завален трупами. Наступление сорвалось. Австралийцы, спасаясь от вражеского огня, зарывались в землю.

Турки ожесточенно сопротивлялись девять месяцев, несмотря на потери – 300 тысяч человек. В декабре британское командование осознало, что продолжение боев бесполезно. За шесть дней до Рождества начался вывод войск с Галлиполи. В январе 1916 года союзники отступили. Так бесславно завершилась одна из самых кровавых и бессмысленных битв Первой мировой. Уинстон Черчилль ушел в отставку с поста первого лорда Адмиралтейства.

Мустафа Кемаль удержал полуостров, стал героем Галлиполи и был произведен в полковники. Он родился в городе Салоники, который принадлежит ныне Греции. Сделал себе имя, сражаясь против Италии на территории нынешней Ливии. Битва за Галлиполи помогла рождению современной Турции, во главе которой стал Мустафа Кемаль.

Для Австралии, молодого государства, недавней британской колонии, ставшей доминионом, это была первая война. И битвы, в которых отличились австралийские солдаты, стали основой национального мифа.

В реальности британцев на Галлиполийском полуострове сражалось больше, чем австралийцев и новозеландцев. И погибло в четыре-пять раз больше. Но потери для Австралии и Новой Зеландии были особенно болезненны, потому что там небольшое население и они редко воевали.

Австралийцы восхищаются мужеством и героизмом своих соотечественников в битве при Галлиполи. Ныне 25 апреля – государственный праздник. В учебниках написали: «Они погибли, чтобы мы жили в мире».

В войну сложили головы 61 тысяча австралийцев и 18 тысяч новозеландцев. Уцелевшие вернулись домой. Они привезли с собой страсть к азартным играм. Политики возмущались: игра противоречит нашим традиционным ценностям!.. И только в 1989 году штат Новый Южный Уэльс разрешил эту игру в день поминовения – 25 апреля. Его примеру последовали другие штаты.

Первая жертва геноцида – армяне

XX век начался с этнических чисток и ими же закончился. Первой жертвой стали армяне, томившиеся под властью Оттоманской империи.

Армяне душой были за Россию, обещавшую им помощь и покровительство. Армянские газеты писали тогда: «Мы приложим все усилия, чтобы выполнить наш патриотический долг в отношении русского трона. Помолимся Богу, чтобы победило оружие России».

Армяне посылали делегации к императору Николаю II, надеясь, что русская армия сокрушит турок и Армения получит самостоятельность. Обращаясь к императору, один из представителей армян говорил в ноябре 1914 года:

– Теперь, когда Турция с помощью Германии посмела поднять руку на великую Россию, армяне готовы принести в жертву свои жизни во славу российского трона.

Это вызвало жестокую реакцию турок, которые изгоняли армян из родных мест под тем предлогом, что армянское население может выступить на стороне России. Полицейская операция превратилась в массовую резню.

Армянские погромы, как и еврейские, шли давно. По мнению историков, погромы приняли массовый характер после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Тогда было установлено международное покровительство над турецкими армянами, Турцию обязали позаботиться об их безопасности и вообще провести реформы, которые улучшили бы жизнь армян. Но этого не произошло. Армяне стали восставать, устраивать демонстрации; их разгоняли и беспощадно преследовали. Считается, что осенью 1895 года было перебито несколько десятков тысяч армян. Армяне пытались давать отпор, вооружались. Европейская дипломатия молчала.

В 1908 году в Турции к власти пришли младотурки, которые обещали вернуть армянам отнятые земли, объявить амнистию и сменить местную администрацию. Ничего этого не произошло. Погромы продолжались. В 1909 году было убито около двадцати тысяч армян. В 1912 году по просьбе католикоса всех армян Российская империя взяла на себя миссию по защите турецких армян и стала требовать от Турции реформ.

26 февраля 1914 года Россия и Турция подписали в Константинополе соглашение относительно армянских дел. Армянским христианам предоставлялись равные права с мусульманами.

2 сентября 1914 года председатель Совета министров России Иван Логинович Горемыкин писал наместнику на Кавказе графу Иллариону Ивановичу Воронцову-Дашкову: «Российским правительством ни в коем случае не будет сделано уступок на почве армянского вопроса в смысле проведения в армянских областях Турции реформ по первоначальной русской программе и под исключительным контролем России».

Но начавшаяся мировая война свела на нет все усилия России добиться облегчения участи армян.

Русская армия наступала, турки отступали, шли через армянские районы и вымещали на них свою ярость и горечь.

27 января 1915 года в Государственной думе выступал министр иностранных дел Сазонов. Он отметил:

– Императорское правительство за последние годы неустанно стремилось к облегчению участи турецких армян, руководствуясь при этом как бескорыстными заветами русской политики, так и государственными нашими интересами.

Российская заинтересованность в судьбе армян тоже была поставлена им в вину.

Министр внутренних дел Турции Мехмет Талаат подписал приказ: в связи с тем, что армянское население нападает на воинские части, депортировать армян. Гнали их неделями. По пути грабили, избивали, убивали. Беженцы заболевали и умирали. Уже тогда свидетели говорили об «одной из самых ужасных трагедий».

Министр, защищая свое решение, утверждал: «Депортация была военной необходимостью. Но по вине плохих исполнителей приказ был выполнен с перегибами. Но соображения безопасности нашей страны важнее всех остальных обстоятельств».

В 1915 году вырезали почти полтора миллиона армян, разгромили армянские школы, сожгли деревни и города. Армянских мужчин убивали, женщин и детей гнали в пустыню, которая теперь находится на севере Сирии. Умирали и там. Каждый день в Алеппо находили сто новых трупов.

Погибали от рук бандитов или турецких жандармов. Турция придумала первую в мире газовую камеру – в подземную тюрьму, наполненную заключенными, турецкие полицейские пускали дым, чтобы заключенные задохнулись. Пощадили только армян в Константинополе – тут они были на глазах иностранных посольств.

24 мая 1915 года правительства Англии, России и Франции выступили с совместным заявлением, обвинив Оттоманскую империю в преступлении против человечности. К тому времени половина армянского населения уже была убита турками. Армянский народ был брошен на произвол судьбы. Никто за него не вступился, шла мировая война, все были заняты своими делами. Спасшиеся обязаны России. Как писал Хачатур Абовян, «русские благословенной ногой своей вступили на нашу священную землю». Беженцев расселяли в Эриванской губернии, на Северном Кавказе.

Католикос всех армян Геворк V обратился к графу Воронцову-Дашкову: «Я получил точные сведения, что многие армянские семьи голодают и лишены теплых одежд. Как духовный глава армянского народа считаю своим пастырским долгом откликнуться на вопли и стенания моих голодных чад и по этой причине прошу Ваше Сиятельство разрешить добровольный сбор пожертвований в пользу голодных армянских беженцев».

В России собирали деньги и одежду для пострадавшего населения. Тогда же армяне-беженцы оказались в Сирии и в других ближневосточных странах. В результате этой резни армяне рассеялись по всему миру. За пределами Армении живет сейчас больше армян, чем в самой стране.

В Первой мировой Турция потерпела поражение, и ее судьба была определена Севрским договором 10 августа 1920 года. Турция должна была признать независимую Армению, а границу между Арменией и Турцией попросили провести третейского судью – президента Соединенных Штатов.

Но Севрский договор оказался недолговечным. Против были не только турки, но и Советская Россия, которая видела в другом изгое мировой политики – Турции – родственную душу. Советско-турецкий договор 16 марта 1921 года оставил за Турцией значительные армянские территории. Армяне потеряли Западную Армению, потеряли национальную святыню – гору Арарат. Столь же неудачным для армян было и административное деление внутри Советской России. Земли, на которые они претендовали, перешли к Азербайджану.

С точки зрения Турции события 1915 года – не геноцид, а мятеж: армяне бунтовали против власти в военное время.

Это еще больше обижает и возмущает армян. «Дьявольский план истребления армян и захвата их жизненного пространства путем геноцида» – в таких терминах описывают армяне то, что с ними происходило в начале XX века.

События 1915 года оставили тяжелейший след в исторической памяти армянского народа. И армяне решили, что больше никогда не позволят застать себя безоружными, что они будут сражаться за себя и за свою землю.

Войну в Нагорном Карабахе, которая вспыхнула через семь с лишним десятилетий после армянской резни, многие армяне считали продолжением своей давней борьбы с турками, с Турцией, с Оттоманской империей. Карабахские армяне называют азербайджанцев «турками» или «тюрками». За сто лет вражда не стала слабее.

Память о старой Армении, о предках, уничтоженных, как здесь принято говорить, кривым турецким ятаганом, не ослабевает. Ненависть к Турции и туркам не утихает. «Турок приносил везде только разрушение, никогда он не был способен развивать в мирное время то, что завоевал в войне», – пишет один из современных армянских писателей.

Афганские корни

Даже Афганистан, о существовании которого в ту пору не все подозревали, не остался в стороне от Первой мировой войны.

Кайзер Вильгельм II намеревался настроить эмира Афганистана против Британской Индии. Энвер-паша взялся помочь немцам оторвать Афганистан от Англии.

Англичане в XIX веке дважды пытались присоединить Афганистан к своей колониальной империи (в 1838—1842-м и в 1878–1880 годах) в значительной степени во имя того, чтобы предотвратить русское проникновение. Обе кровавые попытки не увенчались успехом. Британский премьер-министр Бенджамин Дизраэли пришел к такому выводу: Афганистан мог бы стать прекрасным барьером против продвижения России, если бы только Англия перестала вмешиваться в афганские дела.

В 1893 году эмир Абд аль-Рахман подписал договор о протекторате. Афганистан сохранял независимую внутреннюю политику, а его внешней политикой руководила Англия, точнее, британский наместник в Индии. За это Англия платила эмиру, как и индийским князьям, хорошие деньги. Для правителя Кабула это был практически единственный источник дохода.

Энвер-паша надеялся, что через Афганистан он откроет в Индии второй фронт против англичан. Он сообщил в Берлин о готовности афганского эмира Хабибуллы при благоприятных обстоятельствах разорвать заключенный в 1893 году договор с Лондоном.

Немецкая экспедиция преодолела долгий путь в одиннадцать тысяч километров. Самым трудным участком пути была Персия. И в мирное-то время это было рискованным делом – пробираться приходилось через территории, контролируемые враждующими племенами и разбойными бандами. Чтобы избежать нежелательных встреч, экспедиция решилась преодолеть соляную пустыню верхом в самый разгар лета.

22 августа 1915 года экспедиция в составе тридцати семи человек (при семидесяти девяти лошадях) прибыла в пограничный город Герат. Впереди ехал глава экспедиции лейтенант Хентиг в белом кирасирском мундире и в шлеме с орлом германского рейха. Его желание немедленно увидеть эмира Хабибуллу затормозилось афганской церемонностью и восточной хитростью.

Эмир, упрежденный встревоженными англичанами, хотел хорошенько поразмыслить над возможными последствиями. Но интернировать немцев, как это предлагали англичане, он не спешил.

Отпечатанное на пишущей машинке письмо кайзера Вильгельма II разочаровало эмира. Ничто в послании не показалось ему настолько привлекательным, чтобы ради этого менять союзников. Всего лишь слова! А англичане сообщили эмиру, что ему отправлен из Индии караван с 200 миллионами рупий золотом и серебром. Участники немецкой экспедиции осознали, что политическая миссия провалилась. В конце мая 1916 года они двинулись в обратный путь.

После революции в России участники этой афганской драмы вновь сошлись – на сей раз на стороне молодой советской власти. Энвер-паша призывал Москву совместными усилиями изгнать англичан сначала из Афганистана, а затем из Центральной Азии и Индии. Энвер-паша, изгнанный из родной Турции, но оставшийся героем для исламского мира, обещал привлечь народы Востока на сторону советской власти.

Для войны в Афганистане Москва не чувствовала себя достаточно уверенно. Ленин и Троцкий еще помнили, что Фридрих Энгельс писал в своей работе «О колониализме»: война является для афганцев чем-то возбуждающим, желанным разнообразием в монотонной повседневности; невозможность предугадать их поступки делает их опасными соседями. Советские руководители, которые в 1979 году решат ввести войска в Афганистан, Энгельса не читали.

Через несколько месяцев Энвер-паша превратился из друга большевиков во врага. Турецкий генерал, мечтавший о великой исламской империи, подобно аятолле Хомейни, Усаме бен Ладену или нынешним вождям Исламского государства в Ираке и Сирии (но в отличие от них не набожный), вступился за изгнанного Красной армией бухарского эмира. В августе 1922 года он погиб в бою с красноармейцами.

Окончание войны стало началом борьбы Афганистана за независимость и борьбы между теми, кто хотел модернизации страны, и традиционалистами. Пробританский властитель Кабула эмир Хабибулла был заколот во сне в своей зимней резиденции в Джелалабаде. 21 февраля 1919 года на престол взошел эмир Аманулла-хан, поклонник немцев, и начал войну против британского правления. Его вооруженные старыми винтовками всадники не могли одолеть колониальные войска в Британской Индии, но измотанная Первой мировой Британия побоялась втягиваться в затяжную войну.

Лондон был готов договариваться на новых условиях. В августе 1919 года Аманулла-хан добился признания полной независимости Афганистана. Зато англичанам больше не надо было ничего платить эмиру. Большевики установили с Кабулом дипломатические отношения. На протяжении многих лет Афганистан был почти идеальным соседом нашей страны.

Но история германского проникновения в Афганистан на Первой мировой не оканчивается. В 1924 году Аманулла подписал с Германией соглашение и пригласил немецкие фирмы к сотрудничеству. В 1928 году он отправился в Европу. Он странствовал почти полгода – до него никто из кабульских властителей не рисковал покидать страну на столь долгий срок. Его с почетом встречали в Москве, Лондоне и Париже. А в Берлине особенно помпезно! Властелин Афганистана стал первым главой государства, совершившим официальный визит в послевоенную Германию, которую другие государства десять лет подвергали остракизму.

Поспешная программа реформ восстановила против короля исламское духовенство и озабоченных сохранением своих привилегий вождей племен. Кончилось тем, что ему пришлось бежать из страны. Сначала он жил в Риме, потом обосновался в Локарно, где и умер в 1960 году. Его старший брат Инаятулла-хан продержался на троне всего несколько дней. Его сменил революционер Хабибулла, получивший прозвище Бача-и-Сакао; таджик по происхождению, он стремился покончить с господством пуштунов и со всем западным. Для начала он закрыл школы для женщин. Но в октябре 1929 года пуштуны его свергли и расстреляли. Новым королем стал Мохаммад Надир-шах, двоюродный брат Амануллы, но и его в 1933 году застрелили.

Эта кровавая борьба за власть не мешала немецкому проникновению в Афганистан. Афганские солдаты носили шлемы немецкого образца. Король летал на немецком «юнкерсе». Немецкая колония была второй по значению после английской. Нацисты поставляли Афганистану стрелковое оружие, зенитные установки, горную артиллерию, обучали военных пилотов. Афганская тайная полиция была организована по образцу гестапо.

В декабре 1939 года в Берлине попытались повторить авантюрную попытку кайзера поднять Афганистан против англичан. Под видом инженеров-строителей в Кабул поехали эсэсовцы. Партийные чиновники выдавали себя за путешественников-исследователей, ищущих пути в Тибет. Но Кабул вновь не захотел принять сторону Берлина.

Бабрак Кармаль сказал в интервью, что многим обязан немецкой культуре. Его слова не были плодом восточной фантазии. Кармаль, как и многие его товарищи из партийной фракции «Парчам», посещал основанную в Кабуле после Первой мировой немецкую школу «Амани». Кармаль получил диплом в 1949 году, с трудом изъяснялся по-немецки, но уверял, что прекрасно его понимает. То, что его отец-генерал во время Второй мировой послал сына в немецкую школу, а не в более престижную и основанную французами гимназию «Истикляль», было почти что политической демонстрацией.

Школа «Амани» слыла в высшем обществе почти что бунтовщической с тех пор, как один из учеников этой школы в ноябре 1933 года застрелил друга британцев афганского короля Мохаммада Надир-шаха. Убийцу четвертовали, его родственников повесили.

За пропаганду против этого короля в свое время угодил в тюрьму революционер Ахмед Ратеб, отец соратницы и подруги Бабрака Кармаля – Анахиты Ратебзаде. Она была сторонницей равноправия женщин и противницей фундаменталистов, возражавших против снятия чадры. Кармаль ввел ее в состав политбюро ЦК народно-революционной партии и сделал министром просвещения. Анахита осталась верной Кармалю, когда Москва заменила его на Наджибуллу, поэтому потеряла все должности. Она получила политическое убежище в Индии.

Лекции и дискуссии в кабульском Институте Гёте были излюбленным местом встреч для получивших образование по немецким учебникам интеллектуалов из «Парчам», а иногда и местом конспиративных встреч в борьбе против соперников из фракции «Хальк». Для небольшого круга просвещенной афганской буржуазии дружба с Германией была давней традицией, отражавшей антибританские настроения. Не единожды в своей беспокойной истории горные народности Гиндукуша пытались разыграть германскую карту в борьбе против нелюбимых феодальных господ.

При Бабраке Кармале немцы вновь прибыли в Кабул. На сей раз это были восточные немцы. Сотрудники министерства государственной безопасности ГДР помогали афганским коллегам.

Ататюрк и исламисты

В середине сентября 1914 года министр иностранных дел России Сергей Сазонов вручил послам стран Антанты программу послевоенного переустройства Европы. Союзникам предоставлялась свобода передела границ в западной части Европы.

Россия, в свою очередь, желала получить: стратегически важное в военных коммуникациях нижнее течение Немана (Сувалщина), Восточную Галицию и гарантии свободного прохода российских военных кораблей через черноморские проливы.

В дневнике Министерства иностранных дел в феврале 1915 года отмечено:

«На состоявшемся утром в Царском Селе всеподданнейшем докладе министра были точно определены пределы подлежащих включению в состав империи земель по обеим сторонам проливов и признано необходимым следующее: вопрос о Константинополе и проливах должен получить окончательное разрешение согласно вековым стремлениям России.

Всякое решение было бы недостаточным, если бы город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, равно как Южная Фракия по линии Энос– Мидия не были включены в Российскую империю. Равным образом в силу стратегической необходимости часть азиатского берега между Босфором, рекой Сакарией и Исмидским заливом, а также острова Мраморного моря, Имброс и Тенедос, должны войти в состав империи».

Кроме того, император и его правительство считали необходимым превратить Австро-Венгрию в триединую монархию, чтобы Чехия повысила свой статус и стала королевством, а также передать Сербии Боснию, Герцеговину, Далмацию и Северную Албанию, а Болгарии – сербскую Македонию.

Любопытно, что крайне правые партии не очень хотели расширения границы на Западе (см.: Вопросы истории. 2009. № 9). Член Государственного совета и недавний министр внутренних дел Петр Николаевич Дурново обратился к императору: «Что может дать нам победа над Германией? Познань, Восточную Пруссию? Но зачем нам эти области, густо населенные поляками, когда и с русскими поляками не так легко управляться? То же и в отношении Галиции».

19 февраля 1915 года министр иностранных дел Сазонов отправил памятную записку послу Франции в Петрограде Морису Палеологу и послу Великобритании Джорджу Бьюкенену:

«Ход последних событий приводит его величество императора Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и Проливах должен быть разрешен окончательно и сообразно вековым стремлениям России.

Всякое решение будет недостаточным и непрочным в случае, если город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также южная Фракия до линии Энос – Мидия не будут впредь включены в состав Российской империи. Равным образом и ввиду стратегической необходимости часть азиатского побережья в пределах между Босфором, рекой Сакарией и подлежащим определению пунктом на берегу Исмидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос, должны быть включены в состав империи…

Императорское правительство льстит себя надеждой, что вышеприведенные соображения будут приняты сочувственно обоими союзными правительствами».

Весной 1915 года Россия объявила, что считает своим долгом в ходе войны освободить Царьград (Константинополь). 12 марта Франция и Англия официально признали, что согласны передать Константинополь России. В Думе Сазонов сказал депутатам, что вопрос решен и Россия получит «оба пролива и оба берега с Константинополем».

Оттоманскую империю не принимали всерьез, а она сражалась отчаянно, защищая себя. У военных возникли сомнения относительно проливов.

В октябре 1915 года директор дипломатической канцелярии при Ставке Николай Александрович Кудашев – по поручению начальника штаба Верховного главнокомандующего – написал личное и строго секретное письмо министру Сазонову:

«Настоящая война началась при редко благоприятной нам международной обстановке. Можно было смело считать, что настало время для разрешения как Россией, так и ее союзниками всех наших политических задач. Как в среде правительства, так и нашего общественного мнения укрепился взгляд на неотложность разрешения двух важнейших и сложных исторических задач России, а именно:

1) воссоединения под русской державой зарубежных наших единопленников, что должно было сопровождаться разрешением польского вопроса, и

2) приобретения Константинополя с проливами.

Радужным надеждам нашим, однако, не суждено было сбыться. Не входя в рассмотрение причин успехов германского оружия, замечу, что в настоящее время цели войны не могут уже быть теми, какими они нам представлялись год тому назад. Мы уже теперь свидетели разорения и опустошения широкой полосы нашей территории, а впереди встает признак окончательной утраты всей или части этой территории… Цель войны отныне должна состоять единственно в том, чтобы сокрушить военную германскую мощь…

Вопрос о Константинополе поневоле должен быть отложен на далекое будущее… Остается сделать вывод о желательности напрячь все наши силы к тому, чтобы примириться с Турцией, заплатив за это даже дорогой ценой».

Уинстон Черчилль вспоминал: «Поражение союзников у Дарданелл положило конец надеждам на соединение с русскими войсками на юге. Русское общество охватило подозрение такого рода: Англия и не пыталась по-настоящему овладеть проливами. Как только Англия признала русские права на Константинополь, она утратила к нему интерес. Этим объясняется нерешительность британских войск. И это происходит в то время, когда Россия проливает свою кровь обильнее всех».

Когда Соединенные Штаты вступили в войну, президент Вудро Вильсон информировал союзников, что не станет придерживаться секретных соглашений, которые страны Антанты подписали между собой. Объяснил: американское общественное мнение подобные сделки не примет (см.: Новая и новейшая история. 1999. № 6).

В революционном Петрограде обиделись: секретные соглашения отдавали России черноморские проливы. Министр внутренних дел Временного правительства Павел Николаевич Милюков 4 апреля 1917 года сказал журналистам:

– Никому не следует вторгаться в ткань секретных соглашений союзников, иначе это унизит Россию. Победа – это Константинополь, Константинополь – это победа!

30 октября 1918 года младотурки подписали перемирие с Антантой.

Союзники заняли столицу империи 13 ноября. Корабли союзников пришли в Константинополь и высадили десант. Это был конец Мехмеда VI, последнего султана Оттоманской империи, хотя формально султанат был упразднен только 1 ноября 1922 года. Последние годы бывший султан прожил в Италии.

После войны с Антантой началась новая – с Грецией. Мустафа Кемаль отбил начавшееся в мае 1919 года наступление греческих войск, поддержанное союзниками. Война продолжалась три года. Плохо оснащенная греческая армия не могла противостоять туркам. Греки были выбиты из Малой Азии, которая принадлежала им две с половиной тысячи лет. Десятки тысяч погибли, миллион греков стали беженцами. Для греков это был тяжелый удар.

Греция и Турция подписали договор об обмене населением – турки покидали Грецию, греки уезжали из Турции. Этот процесс оказался кровавым и болезненным.

В Афинах искали виновных в поражении. Военная хунта свергла короля Константина. Арестовали его брата принца Андрея, который командовал 5-м армейским корпусом в войне с Турцией. Ему грозила смертная казнь. Андрей был сыном великой княжны Ольги, внучки российского императора Николая I, но свергнутые Романовы уже ничем не могли ему помочь. А вот его жена принцесса Баттенбергская, внучка королевы Виктории, красивая и волевая женщина, подключила к спасению мужа всех родственников. Она была глухой, но научилась читать по губам и понимала на четырех языках.

Ее брат граф Маунтбеттен обратился к британскому королю. Афины отправили коммандера Джеральда Тэлбота, представлявшего малоизвестную тогда британскую секретную службу. Именно в тот момент, когда он убеждал главу военной хунты отпустить принца, в порт вошел британский военный корабль «Калипсо». Это показалось греческой хунте убедительным аргументом. На британском корабле в деревянном ящике для фруктов вывезли из Греции всю семью, в том числе десятимесячного Филиппа, будущего герцога Эдинбургского, мужа британской королевы Елизаветы II.

А Мустафа Кемаль сверг монархию и в октябре 1923 года основал современную Турцию на принципе отделения церкви от государства и на законах, позаимствованных у разных европейских стран. Он стал первым президентом страны и принял имя Ататюрк – «отец нации».

Он хотел подвести черту под прошлой враждой с Европой. Вспоминая о Первой мировой, сказал в 1933 году:

– Мы не видим разницы между джонами и мехметами. Теперь они лежат бок о бок в нашей земле. Матери, которые отправили сюда своих сыновей из дальних стран, утрите слезы. Ваши сыновья мирно покоятся на нашей груди.

Турция осталась самым мощным государством в регионе. Но, похоже, Турция сама не знает: европейская ли она страна, как того хотел Ататюрк? Или исламская, как того хотят турецкие исламисты? Или же некий конгломерат и того и другого, пантюркистское образование с европейским фасадом, как считают турецкие националисты?

Османская империя хотела стать частью Европы, но ей этого не позволили. Старый Свет, мыслящий категориями крестовых походов, так и не признал, что в его границах может существовать исламское государство. Турки обижаются: Европейский союз намерен остаться исключительно христианским клубом. Отторжение Турции объясняется прежними военными столкновениями исламского и христианского миров.

В 1863 году, когда австрийские солдаты остановили турок у ворот Вены, венские пекари отметили это радостное событие тем, что испекли круассаны – булочки в форме полумесяца – исламского символа Турции. С тех пор круассан – неотъемлемая часть европейского завтрака.

Турки поддерживают особые отношения с Соединенными Штатами. После того как Европейский союз отказался принять Турцию в свои ряды, премьер-министр Турции поехал в Вашингтон – жаловаться на злокозненных европейцев. Американцы обеспокоены тем, что, если Европа будет отвергать Турцию, она станет исламизироваться, поэтому Америка настаивает на том, чтобы с Турцией обращались как с европейским государством.

По территории Турции пролегло несколько линий разлома – между турками и курдами, между суннитами и шиитами. Есть раскол еще более фундаментальный. Кемаль Ататюрк провел на развалинах Османской империи революцию сверху. Модернизировал города, оставив деревню практически без внимания. Ататюрк и не пытался создать единое национальное сознание. Эта идеология не нашла отклика среди крестьян. Результат: раскол нации, создание двух культур – сельской, традиционалистской и недоразвитой, и городской, модернистской, развитой.

В последние годы турецкие города заполнились выходцами из деревни, это горючий материал, эти люди поддерживают исламистов. Одни турки злятся, видя пренебрежение со стороны Европы. Другие смотрят на это холодно-расчетливо. Раз Европа не хочет нас принимать, то Турция может считать себя свободной от необходимости соблюдать европейские правила поведения.

Ататюрк добился уменьшения влияния ислама в общественной жизни, но за этим не последовали реформы, которые привели бы к модернизации, как это происходило в Европе, где религия была отделена от государства. Политический ислам в Турции достаточно влиятелен и уступает только армии.

Борьба за будущее Турции продолжается. Генералы считают, что они в силах предотвратить торжество ислама, не допустить отдаления страны от Европы. Но всякий раз, когда армия вмешивается в политику, это наносит вред демократии и отдаляет Турцию от Европы.

Падение Оттоманской империи (крупнейшего в ту пору исламского государства) в результате Первой мировой войны имело еще одно важное последствие. Мусульманские радикалы стали думать о воссоздании исламского халифата, всемирного исламского государства, в котором все подчиняются шариату (исламскому праву). Уже в наши дни на Ближнем и Среднем Востоке исламисты возьмутся исполнить эту мечту силой оружия.

Декларация Бальфура

Британские войска под командованием лорда Эдмунда Алленби одолели турок, под властью которых находился Ближний Восток. 30 октября 1918 года для Оттоманской империи Первая мировая закончилась подписанием в порту Мудрос на греческом острове Лемнос соглашения о перемирии. Империя потерпела поражение. Судьбу находившихся под ее управлением народов и территорий определили победители, в первую очередь Англия.

5 декабря 1916 года премьер-министром Великобритании стал Дэвид Ллойд Джордж, решительный человек с репутацией борца за справедливость, министром иностранных дел – потомственный дипломат лорд Артур Джеймс Бальфур.

Бальфур был философом и спортсменом, обожал теннис и гольф. От отца он унаследовал состояние, которое сделало его одним из самых богатых людей в стране, от матери, происходившей из знаменитого аристократического рода, – традицию служения империи. Женщина, в которую он был влюблен, умерла от тифа. Он никогда не женился, хозяйство вела его сестра, посвятившая жизнь брату.

31 октября 1917 года на заседании британского кабинета министров обсуждалось будущее Палестины, принадлежавшей Оттоманской империи. Правительство постановило, что после войны Палестина станет британским протекторатом и еврейский народ получит право начать там новую историческую жизнь. Лорду Бальфуру поручили уведомить об этом решении сионистов – евреев, мечтавших вернуться в Палестину, откуда их когда-то изгнали.

Знаменитая декларация Бальфура от 2 ноября 1917 года – это его письмо лорду Уолтеру Ротшильду, президенту Сионистской федерации Великобритании: «Я очень рад уведомить Вас о полном одобрении правительством Его Величества целей еврейского сионистского движения, представленных на рассмотрение кабинета министров. Правительство Его Величества относится благосклонно к созданию в Палестине национального очага для еврейского народа и сделает все, от него зависящее, чтобы облегчить достижение этой цели».

Для Ллойд Джорджа, глубоко религиозного человека, возвращение евреев в Палестину было исполнением воли Бога:

– Я знаю историю евреев лучше, чем историю моего народа. Я могу перечислить всех царей израильских. Но я едва ли вспомню дюжину английских королей.

Премьер-министр пережил страшную трагедию – погибла его любимая дочь. Это еще больше настроило Ллойд Джорджа на религиозный лад. Он обещал сделать все, чтобы Палестина стала государством евреев. Для лорда Бальфура Библия тоже была живой реальностью. Он повторял, что христианский мир в неоплатном долгу перед еврейским народом, изгнанным из Палестины.

Но формула «национальный очаг» осталась непонятной. Англичане обещали помочь евреям создать собственное государство? Или всего лишь обеспечить им автономию в Палестине? В Лондоне не спешили отказаться от права управлять этой землей.

Говорят, что англичане в принципе не имели права делить чужую землю и отнимать Палестину у арабов, что Израиль – чужеродное тело в сердце арабского мира.

Державы-победительницы считали, что итогом мировой войны должно стать предоставление независимости народам, томившимся под чужим игом. Благодаря этому появились такие арабские страны, как Ирак, Сирия, Ливан… Ни сирийцы, ни иракцы, ни ливанцы не возражали против того, что европейские державы таким образом распорядились их судьбами.

25 февраля 1916 года в Петрограде министр иностранных дел Сазонов принял британского дипломата Марка Сайкса и бывшего генконсула Франции в Бейруте Франсуа Жорж-Пико. Они представили русскому министру карту будущего переустройства турецких владений.

«Сэр М. Сайкс своим открытым характером, основательными познаниями и явным благожелательством к России произвел на министра самое лучшее впечатление, – отмечено в дневнике МИД. – Нельзя сказать того же самого о г-не Пико, который показался С.Д. Сазонову несколько узким в своих воззрениях с известным клерикальным оттенком».

Через несколько дней к Сазонову пришли британский посол Джордж Бьюкенен и сэр Марк Сайкс – говорить о будущем Палестины. Сайкс сказал: «Английские евреи допускают возможность установления европейского контроля над Палестиной; они помирятся также и с мыслью об английском генерал-губернаторе, но будут для себя требовать свободы колонизации в Палестине. Евреи вообще будут добиваться возвращения им родины после войны…»

Сазонов заметил, что «Россия не относится к сионизму отрицательно и русское правительство, наоборот, сочувствовало бы водворению иудеев в Палестине».

Ушло пять лет и понадобилось несколько международных договоров, чтобы переустроить пространство Оттоманской империи. В 1920 году подписали Севрский договор – еще с Оттоманской империей. Он был заменен Лозанским в 1923-м – уже с Турцией.

Управлять регионом желали и Англия, и Франция. Но Ллойд Джордж взял верх над французским премьер-министром и министром иностранных дел Александром Мильераном, которому пришлось согласиться с тем, что Палестина и Ирак будут управляться из Лондона.

25 апреля 1920 года на международной конференции в Сан-Ремо Верховный Союзный Совет Антанты предоставил Великобритании мандат на Палестину и вменил в обязанность претворение в жизнь декларации Бальфура. Британская администрация должна была «обеспечить наиболее благоприятные условия для еврейской иммиграции». Имелось в виду, что евреи, которые захотят этого, смогут приехать в Палестину и начать там новую жизнь. С этого момента обещание создать «национальный очаг для еврейского народа» стало международно признанной обязанностью Англии.

2 июня 1922 года пятьдесят одна страна, входившая в Лигу Наций, утвердила этот мандат. Соединенные Штаты не вступили в Лигу Наций, но конгресс принял специальную резолюцию, в которой присоединился к решению европейских стран.

Оглядываясь назад, нельзя не признать, что история Ближнего Востока пошла бы иначе, если бы соседние арабские страны не решили сразу же задушить еврейское государство. Сколько войн и каких жертв можно было бы избежать, если бы арабские властители проявили меньше себялюбия, спокойно встретили появление ничем им не угрожавшего Израиля и позволили палестинским арабам создать свое государство!

Если бы в 1919 году они не возражали против декларации лорда Бальфура, то небольшое еврейское население Палестины получило бы всего лишь крохотную автономию. Евреи довольствовались бы положением национального меньшинства в арабском государстве, как христиане-марониты в Ливане.

Если бы перед Второй мировой войной арабы согласились с британским предложением создать в Палестине крохотное еврейское государство и крупное арабское, Израиль, получивший бы считаные квадратные километры, был бы вообще незаметен.

То, чего добиваются палестинцы столько лет, ради чего они погубили множество жизней, своих и чужих, – Палестинское государство – могло появиться в мае 1948 года. И не евреи помешали арабам. Сами арабские страны не позволили тогда палестинским арабам создать свое государство. Эта идея даже не обсуждалась, ничего не было сделано для провозглашения арабского государства. Так началась трагедия Ближнего Востока.

В рамках переустройства всего региона восстановление еврейского государства в Палестине воспринималось как естественное дело. Тем более что изгнанные из Палестины евреи упрямо стремились вернуться. В Иерусалиме евреи жили на протяжении всех столетий – с одним перерывом, когда город захватили крестоносцы. К концу XIX века Иерусалим населяли 28 тысяч евреев и 17 тысяч мусульман и христиан.

В середине 30-х годов XX столетия в Палестине побывал знаменитый русский певец Александр Николаевич Вертинский.

«Тель-Авив, – писал он, – маленький, скромный, довольно чистенький провинциальный городок, построенный руками пионеров, наехавших сюда со всех концов света. В большинстве это люди интеллигентных профессий – врачи, адвокаты, архитекторы, студенты. Увлеченные идеей иметь свое собственное отечество, они, приехав в страну, горячо взялись за работу. Не покладая рук строили дороги, дома, возделывали землю, все создавали сами, не брезгуя никакой черной работой».

Сионисты собирали деньги для переселенцев, которые отправлялись в Палестину и основывали там сельскохозяйственные поселения. Покупали землю, любую землю, самую плохую и неплодородную, покупали клочок за клочком и создавали на них сельскохозяйственные поселения, кибуцы. Евреи приобретали заброшенные, никому не нужные земли, тяжким трудом приводили их в порядок. Земля стала давать урожай.

Первые сионисты романтически относились к арабам, считали их соплеменниками. Один из них писал об арабах: «Они, правда, перестали вести общую с нами жизнь уже полторы тысячи лет назад, но остались костью от кости нашей и плотью от плоти нашей. Ясно, что между нами могут установиться лишь братские отношения. Братские не только в политическом смысле, поскольку история заставит нас вести общую жизнь в одном государстве, но и отношения братьев по расе, детей одной нации».

До начала Первой мировой войны отношения между двумя общинами складывались вполне прилично. Многие евреи, особенно в Иерусалиме, свободно говорили по-арабски. Еврейские и арабские дети играли вместе.

Поначалу некоторые арабские представители доброжелательно отнеслись к декларации Бальфура. Хранитель святых мест в Мекке и Медине, куда стекаются паломники со всего мусульманского мира, шериф Хусейн ибн-Али приветствовал возвращение в Палестину евреев – «древнейших сынов этой земли, чьи арабские братья обретут благодаря им как материальные, так и духовные блага».

Один из сыновей Хусейна, эмир Фейсал, в мае 1918 года встретился с главой Всемирной сионистской организации профессором Хаимом Вейцманом и сказал, что не возражает против планов сионистов: прежние столкновения между арабами и евреями были результатом турецких интриг. Разговаривали они дружески.

В конце года они вновь встретились – на сей раз в Лондоне. Фейсал уверенно сказал Вейцману, что никаких трений между арабами и евреями в Палестине не будет. 3 января 1919 года Фейсал и Вейцман даже подписали соглашение. Эмир Фейсал не возражал против того, что Палестина станет еврейской:

– Мы сердечно говорим евреям – добро пожаловать домой.

Почему же между еврейским и арабским населением Палестины возникла вражда, которая переросла в боевые столкновения? Была ли эта вражда неизбежной?

Конечно, палестинские евреи допустили немало ошибок. Не учили арабский язык, не пытались понять своих соседей, не принимали во внимание особенности их психологии и мироощущения. Не понимали, что арабы не терпят поспешности, что к ним надо уметь найти подход, разговаривать не торопясь, спокойно и уважительно и что доверие арабов завоевывается постепенно.

Но вполне возможно, что еврейским поселенцам все равно не удалось бы убедить арабов в возможности совместной жизни. Борьба с сионизмом, то есть с возвращением евреев в Палестину, стала стержнем арабского национального движения.

Смертный приговор с отсрочкой исполнения

В начале XX века еще никто не подозревал, что на задворках Оттоманской империи обнаружатся бесценные запасы нефти.

Движущей силой мира, вступившего в Первую мировую, были лошадь, уголь и пар. Из нефти в основном делали керосин, который заливали в фонари. По мере того как армии перемалывали друг друга, появился новый вид топлива – нефть, сохранившая свое значение и по сей день.

Еще до войны морские офицеры убедили первого лорда Адмиралтейства Уинстона Черчилля строить серию новых боевых кораблей – не на угле, а на мазуте. А для него нужна нефть. Осознав важность регулярных поставок нефти, Черчилль обратил внимание на «Англо-Персидскую нефтяную компанию» (ныне «Бритиш петролеум»). За шесть недель до начала войны британское правительство приобрело контрольный пакет акций. Это спасло компанию от банкротства.

Первая мировая оказалась и войной моторов. Самолеты, грузовики, мотоциклы, танки – все двигалось с помощью двигателя внутреннего сгорания. Нефть приобрела стратегическое значение.

В 1927 году английская компания «Ирак петролеум» пробурила первую скважину на территории Ирака. Нефть ударила таким мощным фонтаном, что справиться с ней не могли девять дней. Геологическая разведка показала, что Ирак располагает колоссальными запасами нефти.

В 1932 году окончился срок британского мандата, и Ирак стал полностью самостоятельным государством. В 1933 году умер король Фейсал. Трон занял его сын Гази. Но в ночь на 4 апреля 1939 года машина с королем врезалась в столб. Трон перешел к четырехлетнему Фейсалу II. Регентом стал его дядя Абд аль-Илах.

Нефть сделала Ирак стратегически важным для Европы, когда вспыхнула Вторая мировая. Нацистская Германия, отчаянно нуждавшаяся в топливе, искала союзников на Ближнем Востоке. Обещала избавить арабов от британского владычества, заодно очистить Палестину от евреев. И на Арабском Востоке обнаружилось немалое число поклонников Гитлера.

11 июня 1941 года Гитлер подписал директиву № 32 «Приготовления к периоду после «Барбароссы». До нападения на Советский Союз оставалось меньше двух недель. Фюрер не сомневался в быстрой победе и уже думал о том, чем займется вермахт после захвата Москвы.

Гитлеру нужно было топливо для танков и авиационный керосин для самолетов. После победы над Советским Союзом он рассчитывал использовать нефтепромыслы на Кавказе. Но ему объяснили, что иракская нефть значительно дешевле кавказской и ее больше. На Кавказе нужно серьезно заниматься нефтедобычей. В Ираке скважины просто фонтанируют.

Вермахт рассчитывал за год-полтора оккупировать Ирак, Сирию и Палестину и первым делом захватить нефтепромыслы и нефтеперерабатывающие заводы.

Адольф Гитлер говорил послу Японии:

– Кавказ – это самое важное направление наступления: мы должны дойти до нефтяных промыслов там, а также в Иране и Ираке. Как только мы туда доберемся, мы надеемся, что сможем помочь началу освободительного движения в арабском мире.

Арабское освободительное движение Гитлера не интересовало. Но арабы могли стать ценным союзником в завоевании нефтеносного Ближнего Востока.

Гитлер уверился, что арабский мир только и ждет подхода немецких танков. Его убеждал в этом великий муфтий Хадж Амин аль-Хусейни, высшее духовное лицо в Иерусалиме, где зародились три мировые религии, в том числе ислам.

В январе 1941 года великий муфтий писал фюреру: «Я хочу уверить ваше превосходительство, что арабский народ испытывает к вам и храброму немецкому народу чувство дружбы, симпатии и восхищения».

Египетский король Фарук тоже отправил Гитлеру тайное послание. Король, формально союзник Англии, обещал Третьему рейху поддержку и выражал надежду на то, что немецкие войска дойдут до Египта. Слова муфтия подтверждались. В Берлине гроссмуфтий воспринимался как лидер арабского мира.

Амин аль-Хусейни был выходцем из семейства, которое принадлежало к палестинской элите. В Оттоманской империи Хусейни были членами парламента, губернаторами, мэрами и священнослужителями. Во время Первой мировой Амин аль-Хусейни вступил в турецкую армию, которая воевала на стороне Германии против России и других стран Антанты. Турки потерпели поражение. В 1918 году офицер разгромленной армии вернулся в Иерусалим. Военная карьера не удалась. Он попробовал себя на другом поприще. Совершив паломничество (хадж) в Мекку, получил право на почетную приставку к имени – Хадж Амин.

Палестина мало напоминала цветущую землю, описанную в Библии. Это было пустынное и унылое место, бесконечно отставшее в своем развитии от Европы. Приезжавшим из Европы переселенцам доставались самые скудные земли, на которых ничего не росло. Они осушали болота и прокладывали дороги. Они гибли от малярии и голода, отчаявшись, уезжали, но самые упорные оставались. Работа была только крестьянская, но переселенцы считали, что евреи должны вернуться к своему исконному делу – возделыванию земли.

Палестинские евреи стремительно меняли облик региона. Умеренные арабские политики были готовы сотрудничать с ними, видя, как преображается Палестина. Но не Хадж Амин Аль-Хусейни. Он считал палестинских евреев неверными, которые не заслуживают жизни. В 1920 году он произнес перед толпой в Иерусалиме первую антиеврейскую речь. Вдохновленные слушатели бросились претворять его слова в дела и убили нескольких евреев. Так начался террор, который продолжается в Палестине вот уже восемь десятилетий.

Сделав свое дело, Хадж Амин скрылся. Суд заочно приговорил его к тюремному заключению. Но сидеть ему не пришлось. В Палестине была создана британская гражданская администрация, которую возглавил сэр Герберт Сэмюэль, депутат парламента и бывший министр внутренних дел. Он амнистировал всех арабов, осужденных британскими военными судами, в том числе Хадж Амина.

Хадж Амин захотел стать великим муфтием Иерусалима. Кандидатур было несколько, в результате голосования Хадж Амин оказался четвертым. Но ему помог чиновник британской администрации Эрнест Ричмонд, с которым они дружили. Ричмонд не скрывал ни своего гомосексуализма, ни ненависти к евреям. Он уговорил британского верховного комиссара отдать титул великого муфтия Амину аль-Хусейни.

Хадж Амину было тридцать шесть лет. Он делал маникюр, стригся у лучших парикмахеров, питал пристрастие к дорогим ресторанам и модной мебели. У него было много врагов среди политических конкурентов, его несколько раз пытались убить. Он не выходил из дома без бронежилета. Он чувствовал в себе призвание не богослова, но политика. Он председательствовал на первой Всеобщей исламской конференции в Иерусалиме, основал Палестинскую арабскую партию и Высший арабский комитет.

Британцы назначили его в надежде умиротворить радикально настроенных исламистов. Но, как всякая политика умиротворения, она потерпела провал. С его избранием политический исламизм в Палестине взял верх над более умеренными течениями. Хадж Амин превратил религию в инструмент борьбы с врагами.

Летом 1929 года в Иерусалиме начались столкновения между арабами и евреями – из-за права доступа к Стене Плача. Здесь когда-то стоял храм царя Соломона. Его разрушил вавилонский царь Навуходоносор II. Он уничтожил Иудейское царство и увел евреев в плен. Когда они вернулись из вавилонского плена, то восстановили храм. И он вновь был разрушен – на сей раз римлянами… Эта стена – все, что осталось от второго храма.

На этом месте мусульмане воздвигли две мечети. И для арабов Стена Плача – часть комплекса мусульманских святынь, включающих мечети Омара и Аль-Акса. Верующим евреям разрешалось находиться лишь в коридоре шириной три с половиной метра. После попытки сделать более удобным подход к стене великий муфтий обвинил евреев в намерении осквернить святые места ислама. Сотни радикалов во главе с аль-Хусейни ворвались в еврейский квартал Иерусалима. Они убили 133 человека. Это был поворотный пункт. Политическая борьба против евреев соединилась с религиозным фанатизмом. Хадж Амин стал вождем радикального исламизма.

Палестинские евреи защищались, создавали отряды самообороны. В 1936 году между палестинскими арабами и палестинскими евреями разразилась настоящая война. Поезда и железнодорожные мосты взлетали в воздух. В том же году начались первые поставки оружия на Ближний Восток, подогревавшие войну. Оружие, боеприпасы, взрывчатку и деньги муфтию прислал Гитлер. Великий муфтий установил контакты с нацистами еще в 1933 году – сразу после их прихода к власти в Германии.

Арабские боевые отряды формировал единомышленник муфтия, еще один бывший офицер турецкой армии Фаузи аль-Каукчи. Это человек с большой биографией.

В 30-х годах по всему Ближнему Востоку широко распространились симпатии к нацистам. Один из лидеров сирийской правящей партии БААС вспоминал: «Мы были расистами, мы восхищались нацистами, читали их книги. Мы первыми задумались о переводе «Майн кампф» на арабский язык. Все, кто жил тогда в Дамаске, помнят, что люди тяготели к нацистам, потому что они побеждали, а мы тянулись к победителям».

Нацистская Германия воспринималась арабскими националистами как лучший союзник в борьбе против англичан и палестинских евреев. Тут была общность взглядов и общность целей.

20 января 1941 года великий муфтий писал Гитлеру: «Я посылаю в Берлин моего личного секретаря, чтобы от имени крупнейшей и влиятельнейшей арабской организации и от моего имени он начал переговоры с германским правительством о налаживании искреннего сотрудничества во всех сферах. Я желаю вам, ваше превосходительство, долгой и счастливой жизни, блистательной победы, а великому немецкому народу и вашим союзникам – процветания».

8 апреля 1941 года муфтию ответил статс-секретарь нацистского министерства иностранных дел барон Эрнст фон Вайцзеккер: «Фюрер получил Ваше письмо. Он был тронут вашими дружескими пожеланиями от имени арабского национализма и от вас лично. Он просит передать вам его благодарность и пожелания успеха арабскому делу… Не сомневаюсь, что Ваш личный секретарь вынес из поездки в Германию понимание, что наша победа гарантирована и поражение Англии неминуемо».

Чтобы совладать с бандами, сформированными на немецкие деньги, англичанам пришлось перебросить в Палестину армейские части и бронетехнику. Великий муфтий, переодевшись в женские одежды, бежал в Бейрут. Оттуда перебрался в Ирак. Здесь он предпринял первую попытку прийти к власти.

Англичане Ирак склеили из трех провинций бывшей Оттоманской империи. Турки властвовали над территорией современного Ирака больше трехсот лет – после того, как в 1534 году султан Сулейман захватил Месопотамию.

Образованный в 1921 году Ирак нес в себе зародыш будущих конфликтов. Большинство населения составили арабы-шииты, не слишком расположенные к меньшинству – арабам-суннитам, которые занимали все высшие должности, потому что Ирак прежде входил в состав Оттоманской империи, а турки – сунниты. Кроме того, все арабы, вне зависимости от своей религиозной принадлежности, не очень дружелюбно относились к обитавшему на севере значительному курдскому населению.

Немецкая разведка работала с иракскими военными и готовила в Багдаде государственный переворот. Весной 1941 года в Ираке тайно побывал сам начальник абвера (военной разведки и контрразведки) адмирал Вильгельм Канарис. Вернувшись, Канарис доложил фюреру, что операция в Ираке подготовлена. Иракцы готовы поддержать нацистскую Германию.

С помощью денег, выделенных Гитлером, великий муфтий и иракский генерал Рашид Али аль-Гайлани совершили военный переворот. 9 мая 1941 года великий муфтий издал фетву, объявив восстание в Ираке началом джихада против англичан и евреев.

Адольф Гитлер подписал секретную директиву № 30, в которой говорилось: «Арабское освободительное движение на Среднем Востоке является нашим естественным союзником. Поэтому я решил поддержать Ирак».

23 мая 1941 года в Германии был создан штаб «Ф», его возглавил генерал авиации Гельмут Фельми. Задача – быть «центральным представительством по всем вопросам арабского мира, входящим в компетенцию вермахта». Генерал Фельми получил под командование спецбатальон в тропическом обмундировании и с иракскими знаками различия. Штаб должен был руководить борьбой против англичан в Ираке, Иране и Сирии, а также снабжать арабов оружием.

В главном управлении имперской безопасности, которым руководил обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, образовали центр «Ближний Восток» – для проведения на британских нефтепромыслах диверсий с помощью арабских друзей. Инструкторы должны были снабдить их взрывчаткой, взрывателями и научить ими пользоваться. В Багдад перебросили немецких военных летчиков, среди них сына недавнего министра рейхсвера генерала Вернера фон Бломберга – Акселя Бломберга, лейтенанта люфтваффе. Он погибнет в Багдаде.

Но Турция отказалась пропустить немецкое оружие через свою территорию, а Иран – поставлять авиационный керосин для немецких самолетов. И британские войска быстро подавили иракских друзей Гитлера. Но прежде, чем англичане вступили в Багдад, великий муфтий устроил двухдневный погром: были убиты сто десять евреев.

После войны Ирак оказался во власти военных. Один кровавый переворот следовал за другим, пока у власти надолго не утвердился Саддам Хусейн. А после его свержения вспыхнул давний конфликт на религиозной почве.

Британские офицеры, создававшие после Первой мировой современный Ирак, решили, что правительство должно быть более умеренным, то есть суннитским, хотя предполагали, что шиитское большинство не захочет подчиняться суннитскому меньшинству. Так и случилось. Арабы-шииты всегда выступали против руководящего положения суннитов в армейской верхушке и государственном аппарате. Непримиримая вражда переросла в гражданскую войну, которая разваливает страну.

А великий муфтий в 1941-м сбежал в Иран, оттуда – в Турцию, сбрив бороду и перекрасив волосы. 11 октября 1941 года самолет с великим муфтием приземлился в фашистской Италии. Его принял Муссолини и с почестями отправил дальше – в Берлин.

28 ноября 1941 года Хадж Амин аль-Хусейни был доставлен в имперскую канцелярию, где его ждал Адольф Гитлер. Для великого муфтия это была встреча с судьбой. Он предложил заключить союз между нацистской Германией и радикальными исламистами.

– Я хотел бы воспользоваться этой возможностью, – сказал муфтий, – чтобы передать фюреру великогерманского рейха, которым восхищается весь арабский мир, благодарность за вашу симпатию к арабам, и особенно к палестинцам. Арабские страны твердо уверены, что Германия одержит победу в этой войне и благодаря этому арабов ждет процветание. Арабы – естественные союзники Германии, потому что у нас общие враги – англичане, евреи и коммунисты.

Арабы, говорил муфтий, всем сердцем готовы сотрудничать с Германией и участвовать в войне – не только путем саботажа и подготовки революций, но и путем создания арабского легиона. На обращение к арабским странам откликнется множество добровольцев. Арабский мир уверен в победе Германии не только потому, что рейх располагает большой армией, храбрыми солдатами и военными гениями, но и потому, что Аллах никогда не позволит победить неправому делу…

Гитлер обещал муфтию серьезную материальную поддержку. Он сказал, что успешное наступление немецких войск на Ростов откроет вермахту дорогу на Ирак и Иран. Кавказ станет для вермахта воротами на Ближний Восток.

«Когда мы доберемся до Южного Кавказа, – обещал Гитлер, – наступит время освобождения арабов. Вы можете положиться на мое слово».

В «Майн кампф» фюрер с презрением писал о расовой неполноценности арабов, но для Хадж Амина он сделал исключение.

За обедом в ставке Гитлер заметил:

– Наш союзник на Ближнем Востоке – великий муфтий – показал себя очень хитрой лисой. С его светлыми волосами и голубыми глазами он, несмотря на узкое лицо, производит впечатление человека, среди предков которого был, наверное, даже не один ариец и который, возможно, ведет свое происхождение от знатного римского рода.

Все военные годы великий муфтий преданно служил Третьему рейху. По просьбе министра пропаганды Йозефа Геббельса ведал вещанием на Арабский Восток. Он призывал арабов на всем Ближнем Востоке способствовать наступлению нацистских войск: «Во имя ислама проводите диверсии на нефтепроводах, взрывайте мосты и дороги, убивайте британских солдат».

У него был свой интерес. «Я попросил Гитлера, – вспоминал Хадж Амин, – помочь нам решить еврейскую проблему – во имя наших расовых устремлений и используя научные методы, изобретенные Германией для избавления от евреев. Я получил от фюрера согласие».

Великому муфтию казалось, что он вот-вот вернется в Иерусалим полным хозяином Палестины. Но надежды великого муфтия увидеть, как немецкие танки входят в Иерусалим и давят евреев, рухнули.

Некоторое утешение он получил, побывав в лагерях уничтожения. Поездку муфтию организовал оберштурмбаннфюрер СС Адольф Эйхман, который в четвертом управлении (гестапо) Главного управления имперской безопасности отвечал за «окончательное решение еврейского вопроса». Увидев в Освенциме, как методично убивают евреев, великий муфтий сказал, что Эйхман – «настоящее сокровище, спаситель арабского дела».

Несколько тысяч детей-евреев из Польши немцы предполагали выслать в Палестину. Великий муфтий направил рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру официальный протест: «Эти еврейские дети вырастут и станут подкреплением еврейскому элементу в Палестине». Гиммлер отменил приказ, детей отправили в лагеря уничтожения.

Муфтий писал болгарскому министру иностранных дел (Болгария была союзницей нацистской Германии): «Было бы целесообразно отправить евреев из Вашей страны туда, где они будут находиться под строгим контролем, например в Польшу. Таким образом вы сделаете доброе дело для арабского народа».

Четыре тысячи еврейских детей из Болгарии отправились в Освенцим, который так понравился Хадж Амину.

В феврале 1943 года Гитлер санкционировал создание добровольческой горно-стрелковой дивизии войск СС «Ханджар» из мусульман Боснии и Герцеговины. В марте великого муфтия пригласил к себе рейхсфюрер СС. Они понравились друг другу.

«Совместная борьба против общего врага, – писал Гиммлер муфтию, – создает прочную базу для тесных связей между национал-социалистической Великой Германией и свободолюбивыми мусульманами во всем мире».

Муфтия Гиммлер попросил заняться мобилизацией боснийских мусульман. Хадж Амин привел в СС около сотни тысяч мусульман, которые сражались на стороне нацистской Германии. Генрих Гиммлер сказал министру пропаганды Геббельсу: «Муллы обещают им рай, если они погибнут в бою. Очень практичная религия для солдат!»

Муфтий вдохновлял молодых босняков на священную борьбу с иноверцами – сербами и хорватами. В январе 1944 года Хадж Амин выступал перед личным составом дивизии «Ханджар»:

– Дивизия, в которой с помощью Великой Германии служат боснийские мусульмане, стала примером для мусульман во всем мире. Исламский мир и Великую Германию связывает общность целей. Враги рейха это и наши враги.

Дивизия СС «Ханджар» занималась уничтожением югославских партизан и мирного населения. Она участвовала в кровопролитных боях против советской армии на территории Венгрии в районе озера Балатон. Великий муфтий вербовал в эсэсовцы и советских мусульман – бойцов Красной армии, выходцев с Кавказа и Средней Азии, попавших в немецкий плен.

Вдвоем со своим старым единомышленником Фаузи аль-Каукчи, получившим в вермахте звание майора, они сформировали из пронацистски настроенных арабов несколько подразделений, которые были отправлены на Восточный фронт и брошены в бой против Красной армии. Арабов-нацистов изрядно потрепали, и германскому командованию пришлось вывести их из боя.

Великий муфтий не погиб под обломками Третьего рейха, как многие его немецкие друзья. Вовремя исчез. Улетел в Швейцарию. Но в Берне его не хотели видеть. Он перебрался во Францию.

Югославское правительство маршала Иосипа Броз Тито внесло великого муфтия в список военных преступников, подлежащих суду. Египетское правительство и генеральный секретарь Арабской лиги попросили маршала Тито не требовать выдачи великого муфтия во имя добрых отношений с арабским миром. Вчерашний партизан Тито уже стал государственным деятелем, и внешнеполитические соображения были важнее наказания военных преступников. Маршал Тито прислушался к просьбе египтян. Югославский суд удовольствовался тем, что вынес великому муфтию заочный приговор.

28 мая 1946 года с сирийским дипломатическим паспортом, выписанным на чужое имя, он улетел в Каир. Хадж Амин сыграл ключевую роль в том, что в 1948 году не было реализовано решение ООН о создании в Палестине двух государств – еврейского и арабского.

Любые попытки сионистов найти умеренных арабских лидеров, с которыми можно договариваться об условиях сосуществования, заканчивались трагически. Тот, кто садился за стол переговоров с евреями, подписывал себе смертный приговор. Фаузи Дервиш Хусейни, двоюродный брат великого муфтия и руководитель группы «Молодая Палестина», сказал, что готов заключить с евреями договор о создании единого государства, в котором оба народа получат равные права. Через две недели после того, как он поставил свою подпись, его убили.

Еще в 1947 году Генеральная Ассамблея ООН проголосовала за создание в Палестине двух новых государств – арабского и еврейского. Соседствующие арабские властители твердо решили, что еврейское государство не появится на карте Ближнего Востока. При этом они не собирались и создавать государство палестинских арабов, судьба которых их совершенно не интересовала.

Когда британский мандат на Палестину закончился, палестинские евреи провозгласили создание своего государства. Палестинским арабам такой возможности не дали. Лига арабских стран сформировала Арабскую освободительную армию с задачей взять под контроль всю Палестину. Командующим армией был назначен все тот же Фаузи аль-Каукчи, который во время Второй мировой войны командовал арабскими частями в составе вермахта. После разгрома Германии он тоже избежал наказания и вернулся на Ближний Восток, чтобы заняться прежним делом – уничтожением евреев.

Муфтий и его соратники пытались завершить то, что не успел Гитлер.

Генеральный секретарь Арабской Лиги Абд Рахман Хассан Аззам-паша обещал:

– Это будет война на уничтожение, это будет бойня. О ней будут вспоминать как о резне, которую устраивали монголы, как о Крестовых походах.

Представитель великого муфтия Ахмед Шукейри уточнил:

– Наша цель – уничтожение еврейского государства.

Арабские армии, ожидавшие легкой победы, наткнулись на ожесточенное сопротивление и вынуждены были отступить. Израиль отстоял свое право на существование. Территории, которые ООН выделила для создания государства палестинских арабов, заняли египетские и иорданские войска.

Король Фарук пожелал сам управлять сектором Газа. А иорданский король Абдаллах присоединил Западный берег реки Иордан к своему королевству. Хадж Амин был в бешенстве. Он перестал быть и великим муфтием. Хадж Амин возненавидел иорданского короля, который считал себя властелином всех палестинцев. Люди великого муфтия нашли фанатиков, согласившихся уничтожить «прислужника сионистов». Убийцей стал двадцатилетний Мустафа Шукри Ашу, бедный иерусалимский портной.

В феврале 1969 года председателем Организации освобождения Палестины стал племянник великого муфтия – Абд аль-Рахман Абд аль-Рауф Арафат аль-Кудва аль-Хусейни. Он предпочитал называть себя короче – Ясир Арафат.

Бывший муфтий умер в 1974 году в Бейруте. Его хоронил племянник – Ясир Арафат, председатель исполкома Организации освобождения Палестины, посвятивший всю свою жизнь созданию государства палестинских арабов, которое, если бы не его дядя Хадж Амин, могло бы появиться на свет еще в 1948 году…

Курды: народ без государства

Победители делили обширное наследство Оттоманской империи весьма поспешно. Границы проводились на глаз, что породило конфликты между соседями. Сирии, находившейся под французским управлением, передали Голанские высоты, из-за них вспыхнет война с Израилем. Трансиордании достались территории к востоку от реки Иордан, которые палестинские арабы считают своей землей. А курды, более многочисленный народ, чем палестинские арабы, вообще не получили своего государства.

В мире живет примерно тридцать миллионов курдов. Это беднейший и бесправнейший народ, единственный в мире большой народ, не имеющий своего государства. И никого не интересует его судьба.

Курдов вдохновляет пример палестинцев, которым это после долгой борьбы уже почти удалось. Но земля, которую курды считают своей, поделена между четырьмя странами – Ираном, Ираком, Турцией и Сирией.

Курды считают себя потомками древних мидийцев, создавших знаменитое Мидийское царство. Большинство курдов исповедуют ислам и езидизм – религию, основанную на древнеиранских верованиях. В XV веке большая часть Курдистана вошла в состав Оттоманской империи.

Был момент, когда казалось, что курды близки к удаче. Антанта в августе 1920 года заставила Турцию подписать Севрский договор, который среди прочего предусматривал создание независимого курдского государства на севере Ирака. Но договор не был ратифицирован. Заменивший его Лозаннский договор 1923 года закрепил раздел Курдистана между четырьмя странами и уже не предполагал ни автономии, ни, тем более, независимости для курдов.

С тех пор разделенные курды все больше разъединяются, государства, в которых они проживают, стараются во что бы то ни стало помешать им объединиться. Курды жестко сопротивляются ассимиляции и не теряют надежды на создание Курдистана или, как минимум, на обретение автономии.

Территория исторического Курдистана неимоверно богата природными ископаемыми, особенно нефтью, но курды живут очень бедно. Их считают кочевниками, горцами, скотоводами, лишенными самостоятельной культуры и национального самосознания, прозябающими на самой нижней ступени социальной лестницы. Сами же курды убеждены, что обладают высокой культурой и ни в чем не уступают туркам, арабам или персам.

История борьбы курдов за самостоятельность – это непрерывная история поражений. Курды разобщены, раздроблены, разделены на кланы и различные политические организации.

В Сирии живет примерно полтора миллиона курдов. Это 10 процентов населения, но курдов не считали национальным меньшинством, запрещали публикации на курдском языке, распространение произведений национальной культуры. В 60-х годах на территории Сирии начала действовать Демократическая партия Курдистана, поднимавшая сирийских курдов на борьбу за «Великий Курдистан». В партию вступило много курдов, тогда сирийские власти стали арестовывать ее активистов.

В Иране примерно шесть миллионов курдов. Это составляет 11 процентов населения. Но исламское руководство считает Иран однонациональным государством. Последователи аятоллы Хомейни уверяют, что приверженность единой религии – шиитскому исламу – важнее этнических различий.

В Ираке живет примерно четыре миллиона курдов. После революции 1958 года сменявшие друг друга иракские режимы высказывались за решение курдской проблемы, но неизменно приходили к тому, что начинали курдов убивать.

Во время операции «Буря в пустыне» в 1991 году, когда войска мирового сообщества атаковали Саддама Хусейна, иракские курды подняли восстание. На севере Ирака в соответствии с резолюцией Организации Объединенных Наций был создан «свободный район» для курдов под охраной американских вооруженных сил. Здесь были проведены выборы в парламент. Возник некий прообраз курдского государства.

Больше всего курдов в Турции – примерно двенадцать миллионов. Причем половина – в слаборазвитой юго-восточной части, охваченной партизанской войной, которую власти считают терроризмом.

С начала 30-х годов турецкие политики твердили, что «в Турции не существует ни курдской нации, ни курдского языка. Курды – часть тюркской нации, горные тюрки». Турецкие курды создали Рабочую партию Курдистана, партию, которая взяла на вооружение марксистские идеи и призвала курдов к восстанию.

Восстание началось в 1984 году. И курды, и турки вели себя одинаково жестоко. Погибло больше тридцати тысяч человек. Курдские боевики стараются проводить свои террористические акты в турецких городах, сея страх среди городского населения. Боевики нападают на турецких учителей, инженеров, на служащих государственных компаний. Турецкие регулярные войска устраивали карательные операции и зачистки целых деревень, жители которых подозревались в помощи боевикам Рабочей партии Курдистана.

Цель партии, которую 27 ноября 1978 года основал Абдалла Оджалан, – создание независимого государства. В партии железная дисциплина и строгая иерархия.

В 1980 году после военного переворота в Турции боевые группы курдов во главе с Оджаланом бежали в Сирию, где их приютили и разрешили создать свои базы. Но в конце концов Турция под угрозой войны заставила Сирию отказать Рабочей партии Курдистана в поддержке. Оджалан оказался в безвыходном положении. Его отряды были почти полностью разгромлены.

Абдалла Оджалан осенью 1998 года бежал из Сирии в Россию, рассчитывая на традиционную поддержку Москвы.

Исторически курды были естественным союзником России, потому что Россия часто воевала с Турцией, а враг наших врагов – наш друг. В советские времена курды были союзником Москвы по другой причине – как участники национально-освободительного движения.

Поскольку когда-то курды были для Москвы борцами за правое дело, Государственная дума 4 ноября 1998 года проголосовала за предоставление Оджалану политического убежища. Однако тогдашний глава правительства Евгений Максимович Примаков этому воспротивился. Он считал, что отношения с Турцией для правительства России важнее, да и поддерживать курдских сепаратистов – в момент военной операции в Чечне – Москва тем более не желала. Оджалану пришлось покинуть Россию.

В феврале 1999 года турки арестовали лидера военного крыла курдов Абдаллу Оджалана. Мнения разделились. Одни считали его террористом, преступником, говорили, что у него руки в крови и ему место на скамье подсудимых. Другие называли лидером национально-освободительного движения и просили принять во внимание бедственное положение курдов. Сами курды говорят, что в глазах народа Оджалан – олицетворение многовековой мечты о сильном руководителе…

Курды пришли к выводу, что могут надеяться только на самих себя. Вернее, на силу своего оружия. Курды хорошие воины. Но они воюют не со слабонервными американцами или европейцами, которые ведут счет каждой смерти, а с турками, иранцами, иракцами. И еще неизвестно, кто выиграет эту войну на истощение.

Кто создал Саудовскую Аравию?

В Первую мировую англичане обнаружили в Аравии надежного союзника – хранителя святых мест в Мекке и Медине (куда стекаются паломники со всего мусульманского мира) шерифа Хусейна ибн-Али. Шериф в исламской традиции – представитель знатного рода; в их числе все потомки пророка Мохаммада. А Хусейн ибн-Али принадлежал к династии хашимитов; это наследники Хашима из рода, давшего миру пророка.

Хусейн возглавил мятеж против турецкого владычества. В благодарность англичане разрешили ему в 1916 году превратить провинцию Хиджаз, где когда-то зародился ислам, в самостоятельное королевство.

Но против шерифа Хусейна выступил глава секты ваххабитов Ибн-Сауд Абд аль-Азизи, эмир Неджды. Ибн-Сауду взялся помогать сэр Джон Филби, отец знаменитого советского разведчика. В разгар Первой мировой он прибыл на Ближний Восток. Он хорошо владел арабским языком и часто переодевался в одежды бедуина. Шутили, что европейское происхождение Филби выдавало только одно – его ноги были недостаточно грязными.

Филби-старший был неординарной личностью. В паутине интриг чувствовал себя, как рыба в воде. Недруги рассказывали о его нетрадиционной сексуальной ориентации. Вернее, утверждали они, мужчины интересовали его не меньше, чем женщины.

Ибн-Сауд, опираясь на бедуинские отряды, победил шерифа Хусейна, придерживавшегося более умеренных политических и религиозных взглядов. В 1925 году войска Ибн-Сауда захватили Мекку и Медину. Через год он провозгласил себя королем государства «Хиджаз, Неджд и присоединенные области». С 1932 года – это Королевство Саудовская Аравия, где ваххабитский вариант ислама стал официальной религией.

Ваххабизм – это религиозно-политическое течение в суннитском исламе. Оно возникло в Аравии в середине ХУШ века на основе учения Мохаммада Абд аль-Ваххаба. Он возмущался тем, что мусульмане, польстившись на ненужные новшества, отошли от принципов, установленных Аллахом. Призывал очистить от них ислам, вернуться к изначальным установлениям. Ваххабитов отличают фанатизм в вопросах веры и экстремизм в борьбе со своими политическими противниками. Христиан и иудеев они считают поклонниками «ложных верований»; тех, кто не принимает ислам, – врагами Аллаха и всех правоверных. В наши дни ваххабизм проник на Северный Кавказ – стараниями Саудовской Аравии.

Филби-старший стал советником короля Ибн-Сауда по финансовым вопросам. Перешел в ислам, сделал себе обрезание и, по специальному распоряжению Ибн-Сауда, получил право иметь четырех жен. Очевидцы утверждают, что нравы при дворе короля соответствовали вкусам Филби, который вместе со своими новыми друзьями развлекался в приятной компании наложниц.

Джон Филби помог Саудовской Аравии превратиться в ключевого игрока на мировой арене – когда там нашлась нефть. Филби привел в Саудовскую Аравию компанию «Стандарт ойл оф Калифорния». Объяснил королю Ибн-Сауду, что американские нефтяники наполнят королевскую казну. Для эксплуатации гигантских нефтяных полей Саудовской Аравии образовали «Арабо-американскую нефтяную компанию» («Арамко»).

Нефть превратилась в мощное политическое оружие. Нефтедобывающие страны обрели невероятные власть и влияние. В январе 1939 года Саудовская Аравия установила дипломатические отношения с нацистской Германией. Ибн-Сауд хотел дружить с нацистами. Но в феврале 1945 года, когда победа союзников стала очевидной, Ибн-Сауд получил аудиенцию у президента США Франклина Делано Рузвельта. Ради саудовской нефти о симпатиях короля к нацистам любезно забыли.

Как родилась Иордания

Мекка тоже находилась под турецким владычеством. Молодой эмир Абдаллах, мечтавший о троне, сговорился с британским военным министром лордом Китченером и поднял восстание против турок. Мятежом фактически руководил знаменитый Лоуренс Аравийский – сотрудник британской разведки Томас Эдвард Лоуренс.

Военный министр Китченер обещал арабам, что больше никто вмешиваться в их дела не станет – если хотите, создавайте единое арабское государство. Но забеспокоились британские администраторы в Индии. Они предупреждали, что новое исламское государство в арабском мире представит еще большую опасность для христианства, чем Оттоманская империя.

Восстание против турок сделало Абдаллаха знаменитым. Конгресс арабских националистов в марте 1920 года провозгласил Абдаллаха королем Ирака, а его брата Фейсала – королем Сирии. Но победители в мировой войне желали сами руководить Ближним Востоком.

В феврале 1922 года правительство Великобритании объявило об отказе от протектората над Египтом, согласилось на независимость страны при условии контроля над Суэцким каналом, военной и внешней политикой Египта.

Зато Англия получила мандат на управление Ираком и Палестиной. А Ливан (до 1943 года) и Сирия (до 1946-го) управлялись Францией, поэтому там говорили по-французски, а Бейрут долго называли «ближневосточным Парижем».

Французы сразу прогнали короля Фейсала из Сирии. Англичане пересадили его на иракский трон. В октябре 1922 года Англия подписала договор с Ираком, королем которого 23 августа 1921 года был провозглашен Фейсал. Король, всем обязанный англичанам, тем не менее гордо заявил:

– Независимость берут, ее никогда не даруют.

А король Абдаллах остался ни с чем. Тогда он сам создал себе королевство. В ноябре 1920 года с небольшой свитой приехал в маленький город Амман, где было всего несколько тысяч жителей, в основном выходцы с Кавказа – черкесы (в Иордании черкесами именовали также и кабардинцев, лезгин, осетин), которые служили в качестве наемников в турецкой армии, и провозгласил себя королем.

Англичане собирались прогнать новоявленного короля. Но министр по колониальным делам Уинстон Черчилль решил, что Британской империи не повредит небольшое буферное государство между евреями, сирийцами, иракцами и саудитами.

Черчилль создал эмират Трансиордания с населением 230 тысяч жителей, немалую часть которых составляли кочующие бедуины. В этом государстве была одна-единственная железная дорога, построенная для перевозки паломников к священным местам, но не было ни одной заасфальтированной улицы. Для пополнения государственного бюджета Абдаллах ежегодно получал от англичан сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Со временем англичане превратили Абдаллаха из эмира Трансиордании в короля независимой Иордании.

Сирийские алавиты

Державы-победительницы в Первой мировой, создавшие современный Ближний Восток, покровительствовали жестким режимам, которые держали народ в бесправном положении. После Второй мировой арабский мир отказывался от колониального прошлого, от монархий ради возвращения утраченного самоуважения и социальной справедливости.

Но старых властителей сменили новые – националистически настроенные военные. В 1949 году произошел первый военный переворот в Сирии, в 1951-м убили короля Иордании, в 1952-м офицеры взяли власть в Египте…

Военные приходили к власти, обещая свободу и равенство. Но быстро превратились в коррумпированных диктаторов. Власть оказалась в руках силовиков и бюрократов, а богатство досталось правящему клану. Критика режимов стала смертельно опасной. Правящая верхушка сажала и либералов, и марксистов, и исламистов – всех, кто мешал наслаждаться неограниченной властью и воровать.

Кумиры прежних лет быстро утратили свое влияние, потому что устроили себе красивую и роскошную жизнь. Люди восстали. Многие не знали, чего хотят, зато точно понимали, кто и что им не нравится.

Сирия – первая из арабских стран, попавших под власть военных. В ноябре 1970 года в результате двадцатого по счету переворота ее возглавил военный летчик Хафез Асад. Своего предшественника он упрятал в тюрьму, где тот и умер.

Большинство сирийцев – сунниты. А династия Асадов – выходцы из небольшой общины алавитов, близкой к шиитам. Пять столетий, пока страна управлялась Оттоманской империей, алавиты оставались бедным меньшинством, презираемым суннитами.

Франция, которая контролировала Сирию, поощряла набор в армию представителей национальных и религиозных меньшинств. Сунниты не хотели, чтобы их сыновья шли в армию и служили колонизаторам. Зато алавиты, не ждавшие милостей от природы, охотно надевали военную форму и постепенно заняли высокие посты. Две трети офицеров – алавиты. Они же руководят политической работой в войсках, пропагандируя полководческое искусство пророка Мохаммада.

Алавиты, составляющие процентов десять – двенадцать населения, заняли ключевые позиции в правящем аппарате и спецслужбах. Но для большинства народа, для суннитов, они остаются еретиками, и с ними нужно вести священную войну. Радикальная организация «Братья-мусульмане» и антипрезидентская оппозиция подняли первый мятеж еще три десятилетия назад. Части специального назначения давили их танками. Трупы утрамбовывались в землю бульдозерами.

Репрессии, жестокое подавление антиправительственных выступлений, когда погибли тысячи людей, невероятно ожесточили нравы. «Братья-мусульмане» жаждут мести. Президента Сирии Башара Асада преследует страх перед тем, что они придут к власти.

Плоды арабской весны

В арабском мире весной 2011 года прорвалась долго копившаяся ненависть к неумелой и жадной власти. Это было и стихийное требование демократии. Но восстание – еще не революция. Демократия – не внезапно возникающий рай. Свержение властителя – начало пути, но многие-то решили, что этого достаточно. Появится во дворце другой человек, и жизнь разом преобразится… Когда чудо не случилось, впали в тоску и еще больше обиделись на окружающий мир.

Почему арабская весна не привела к власти демократические силы?

Демократия требует сноровки и тренировки. Когда власть в руках одного человека, система очень слаба: все делается по приказу, а нет прямого приказа, то ничего и не делается. Люди не обрели навык самоорганизации и просто не имели возможности подготовиться к тому, чтобы принять на себя ответственность за происходящее в стране.

Почему симпатии немалой части общества достались исламистам?

Они популярны там, где люди недовольны жизнью, а это почти весь Арабский Восток. Популярность исламистов прямо пропорциональна беспомощности правительства. Ислам с его идеями равенства и справедливости – мощное орудие социального и политического протеста. Арабская весна доказала: только демократическое устройство делает государство устойчивым и спасает от гражданской войны. Диктатура – свидетельство внутренней слабости страны. Смена первого лица неминуемо влечет за собой падение режима, а то и разрушение государства.

Ирак не в состоянии вырваться из гражданской войны. Ливия, не знавшая иного правления, кроме диктаторского, разваливается, превращаясь в регионально-племенную конфедерацию. А Тунис и Египет, где все-таки существовала некая ограниченная демократия, избежали братоубийственной бойни.

И вот что нельзя упускать из виду. Война в Ираке и в Сирии сокрушает колониальные границы, проведенные странами Антанты после Первой мировой.

Боевая организация, которая называет себя Исламским государством в Сирии и Ираке, говорит о своей деятельности в эпических тонах: восстановление халифата есть ликвидация исторической несправедливости и воссоздание единства арабского, шире говоря, мусульманского мира, сознательно разделенного «западными крестоносцами» ровно сто лет назад. Это еще один шрам, оставшийся от Великой войны.

Ближний Восток, от Марокко до Ирана, невероятно разнообразен. Настоящий калейдоскоп лиц, традиций, устремлений. Регион бурлит и переустраивает свою жизнь уже целое столетие после Первой мировой. Вполне возможно, на это же уйдет и весь XXI век.

Часть десятая

Воинственные романтики

Государства Восточной Европы обрели самостоятельность в основном после Первой мировой, когда разрушились сразу три империи – Германская, Российская и Австро-Венгерская. Государственные границы, разумеется, не совпали с этническими. Народы в Европе давно перемешались. Но это породило злобу и ненависть к соседям.

Как делить землю на всех?

С одной стороны, все народы имеют право на самоопределение, на собственное государство. Политики, решавшие судьбу Европы после Первой мировой, руководствовались чувством справедливости, создавая новые страны. С другой стороны, сразу прозвучали скептические голоса: надо сначала выяснить, полезна ли независимость для самого народа, для его соседей? Есть ли экономические условия для возникновения нового государства?

На свете существуют тысячи языков, но менее двухсот государств. Европа вернется к средневековой анархии, если каждая этническая группа потребует себе собственную страну. Как поделить районы со смешанным населением?

Скептики как в воду смотрели. За сто лет после Первой мировой районы со смешанным населением по нескольку раз переходили из рук в руки. И всякий раз с кровью, и всякий раз усиливая вражду. Вот и получилось, что в Восточной Европе все как-то не очень любят друг друга. После распада социалистической системы эти чувства выплеснулись наружу и обернулись ненавистью к соседям. Вспомнились старые обиды: с нами плохо обращались, нас эксплуатировали, обманывали, грабили.

Создание собственного государства или, наоборот, избавление от национальных меньшинств кажутся заманчивым способом решения всех проблем. Но в Европе нет этнически чистых государств. А попытки доказать свою особость, выделиться среди соседей часто выглядят нелепыми.

Румыны, сформировавшиеся в результате смешения различных этнических групп, после тысячелетнего молчания вдруг заявляют о том, что они – наследники Римской империи.

Греция, недовольная появлением самостоятельной Македонии, доказывает, что современные македонцы – это славяне, не имеющие ничего общего с древними македонцами. Но ведь и современные греки, в свою очередь, – не наследники Древней Греции.

Южные славяне – сербы, хорваты, словенцы, босняки – на самом деле один народ, говорящий на одном языке, хотя сербы пользуются кириллицей, а хорваты латиницей. Разъединил их раскол между западной и восточной церквами. Спор между иерархами привел к тому, что хорваты оказались под юрисдикцией Рима, а сербы – под юрисдикцией Константинополя.

Мусульмане в Боснии появились потому, что после турецкой оккупации сербы-горожане предпочитали принимать мусульманство, чтобы жить спокойно, а сербы-крестьяне могли оставаться христианами, поскольку им турки меньше досаждали.

Иначе говоря, так называемые этнические конфликты порождены историческими и политическими причинами и лишь принимают форму межнациональной или межконфессиональной розни.

Переселение национальных меньшинств на историческую родину кажется заманчивым способом решения национальных проблем. Нет сербов на территории Хорватии, нет хорватов в Сербии, исчезает и почва для конфликта… Когда лидеры сербов в Белграде утверждали, что обязаны объединить всех сербов в одном государстве, это означало готовность к войне. И война не заставила себя ждать.

Такую же тревогу внушают националистически настроенные венгры, которые заявляют, что не могут спать спокойно, пока не объединят всех своих соотечественников. А ведь это можно сделать только за счет четырех других государств, на земле которых живут венгры и чьи собственные граждане окажутся в таком случае национальными меньшинствами в Великой Венгрии.

В Австро-Венгерской империи венгры были привилегированным народом, поставленным над славянскими народами, поэтому Венгрия и развивалась быстрее. Соседи по империи затаили нелюбовь к венграм. Победители наказали Венгрию за то, что она была частью Австрийской империи, союзницы Германии. По Трианонскому мирному договору (1920) часть территорий, входивших в королевство Венгрия, передали Румынии, Чехословакии и Югославии. Страна утратила две трети своей территории, которые отошли новым государствам, образовавшимся на обломках империи.

Тогда у венгров появился синдром униженности и оскорбленности. На этом чувстве сыграл режим адмирала Миклоша Хорти, обещая вернуть всем венграм родину и получить назад утерянные земли. Хорти с помощью Гитлера включил в состав Венгрии эти области с населением три миллиона человек. Венгры невероятно радовались. Но цену Гитлер назначил немалую: участие во Второй мировой на стороне нацистской Германии.

Разные начала боролись в венгерском обществе. Непримиримые силы устроили венгерскую революцию 1848 года и подняли восстание в 1956-м. Умеренные и прагматичные в ХГХ веке пошли на союз с Австрией в обмен на привилегированное положение венгров в составе Австро-Венгерской империи, а в XX столетии – на союз с Москвой в обмен на особое положение социалистической Венгрии в советском блоке. Третьи, охваченные национальной идеей, заключили союз с Гитлером, который передал Венгрии в 1940 году часть Словакии и Трансильвании. В благодарность за территориальные приобретения сражались вместе с фашистскими войсками против Красной армии.

Одни политики принесли венграм славу. Другие – процветание. Третьи – позор и несчастье. Вторая мировая закончилась новым разделом Венгрии…

Хуже всего пришлось двум миллионам трансильванских венгров, оказавшихся на территории Румынии. Хозяин страны Николае Чаушеску хотел насильственной ассимиляции венгров – он исходил из того, что на территории Румынии живут только румыны. Трансильванские венгры сыграли важную роль в восстании против режима, когда хозяина страны Николае Чаушеску и его жену расстреляли.

Венгрия и после Первой мировой, и после Второй мировой оказывалась в проигравшем лагере, в результате каждый третий венгр живет за пределами Венгрии – в Сербии, в Румынии, в Словакии и на Украине.

– Раздел Венгрии – беспримерная в истории несправедливость, – говорили мне будапештские политики. – Ленин называл это «грабительским миром». После Второй мировой войны Венгрию опять наказали. Миллионы венгров легли спать венграми, а проснулись гражданами других государств.

Премьер-министр Венгрии Иожеф Анталл сказал, что ощущает себя «духовно и эмоционально» премьер-министром пятнадцати миллионов венгров. В Венгрии живут всего десять с половиной миллионов венгров. Разницу между двумя цифрами составляют венгры, которые оказались за пределами своей родины после раздела страны. Анталл заявил, что поддерживает право венгров на автономию в странах, где они живут.

Пошла ли такая политика Будапешта на пользу венграм в ближнем зарубежье? Скорее наоборот. Местные националисты получили дополнительные козыри, к венграм стали относиться с большей подозрительностью.

Некоторое время назад были обнародованы итоги длительных генетических изысканий, которые проводились с тем, чтобы выяснить этническое происхождение венгров. Оказалось, что большинство современных венгров – славянского происхождения. За столетия пришедшие с Урала племена смешались с соседними народами, словаками, сербами. Но сумели сохранить свой язык. Например, отец главного национального поэта венгров Шандора Петефи – серб, мать – словачка.

Венгры, глядя, как повернулись дела в бывшей Югославии, сообразили, что попытка таким путем восстановить историческую справедливость может привести только к еще большей трагедии. Румыны или словаки не бросят свои земли ради венгров.

Нужно стоять на прагматической точке зрения: историю не переделать. Заботиться о том, чтобы национальным меньшинствам были гарантированы все права, а государственные границы из железного занавеса превращались просто в линии на карте.

Болгары помнят 500-летнее господство Оттоманской империи. Из национального сознания не уходят воспоминания об оттоманском иге. Болгарское руководство опасалось своего турецкого меньшинства. Хозяин социалистического государства Тодор Живков пытался насильственно ассимилировать болгарских турок. С 1984 года в Софии перестали говорить о турецком меньшинстве, возникло понятие «болгарские мусульмане», дескать, это те же болгары, которых в годы Оттоманского ига исламизировали. Теперь пытались их крестить и всем дать славянские имена. История эта довела болгарское общество почти до истерики.

В Софии, беседуя с заместителем министра культуры Иваном Маразовым, я спросил:

– Зачем Живков в 1984 году собственными руками создал проблему болгарских турок? Неужели он совсем не понимал, какую бомбу подкладывал под будущее своего народа?

– Он просто хотел направить растущее в обществе социальное напряжение против турок, – ответил Маразов.

– Так примитивно?

Иван Маразов, крупный ученый, читавший лекции в европейских университетах, тихо заметил:

– Не думаю, что политики отличаются особой изощренностью.

Найти решение проблемы национальных меньшинств путем перекройки карт невозможно. Нет такой карты, которая устроит националистов всех стран и удовлетворит их амбиции. Этнически чистое государство – это продукт политического воображения и не может существовать в реальности.

Идея этнически чистого государства рождена немецкими философами в качестве ответа на французское Просвещение и Великую революцию. Один народ – одно государство. Право гражданства получают представители главной этнической группы. Остальные считаются гостями, которых в лучшем случае соглашаются терпеть.

Либеральная демократия противопоставляет расовой идее принцип гражданства, предоставляемого не по этническому принципу. Все, кто постоянно живет в стране, являются ее полноправными гражданами. Но на широком европейском пространстве эти представления не везде популярны.

Простить врага? Пацифисты и миротворцы

Движение пацифистов стало заметным в начале Первой мировой. В Англии 20 тысяч человек отказались идти на военную службу. Как правило, ими руководили религиозные убеждения. В 1916 году в Англии ввели воинскую обязанность, можно было идти на службу, не связанную с применением оружия.

Становиться пацифистом было в ту пору опасно. Отказавшихся и от такого выбора сажали. Так в тюрьме оказались шесть тысяч англичан, в том числе философ и математик Бертран Рассел. Тем не менее британское правительство, разрешив руководствоваться собственными религиозными убеждениями, продемонстрировало высокую степень толерантности даже в военное время.

Отец знаменитого американского летчика Чарлза Линдберга был пацифистом. Он говорил о Первой мировой:

– Некоторые готовы уничтожить демократию, лишь бы выиграть войну, а мы и все остальные хотим выиграть войну, чтобы установить демократию.

Линдберг-старший прямо говорил то, на что в то время осмеливались немногие: Америке незачем вмешиваться в европейские распри, война не была праведной, это результат вражды между алчными империями, схватка надменных шакалов над трупами простых мужчин и женщин.

Лютеранский пастор из США Фрэнк Букмэн в 30-х годах присутствовал в качестве эксперта на одной из конференций по разоружению. И он понял, что такие конференции войну не предотвратят, нужно менять настроения людей, дух народов.

Накануне Второй мировой войны голос Букмэна никто не услышал, хотя в сентябре 1938 года в Швейцарии и собралась первая конференция участников движения. С необычным названием «Моральное разоружение». Члены этой организации оспаривают знаменитую формулу британского писателя Олдингтона «Все люди – враги». Они считают, что можно жить и без врагов. Они уверены, что не нужно копить в себе ненависть, которая неминуемо приведет к новой войне.

В мире, где уже началась война, где царили Гитлер и Сталин, идеи морального разоружения казались как минимум неуместными. После войны настало время тех, кто думал о том, как помирить людей, которые только что сражались между собой.

Швейцария избежала катастрофы Второй мировой войны. Но жители этого благословенного уголка видели, что бушующее вокруг них море ненависти и злобы вновь может вылиться в великую войну. Они подумали: не попытаться ли изменить настроения людей, чтобы не позволить истории повториться?

Девяносто пять семей дали деньги на покупку пришедшей в упадок гостиницы, которая когда-то была самым большим и самым дорогим швейцарским отелем. В конце войны в этом отеле размещали беженцев. Швейцарцы устроили нечто вроде большого субботника, чтобы привести здание в порядок. Бросили все свои дела и занялись ремонтом. Они отремонтировали дом, купили мебель и спальные принадлежности. Восемь поваров из разных стран приехали в Швейцарию, чтобы готовить участникам первой послевоенной конференции движения «Моральное разоружение». Все делали это бесплатно, более того, вкладывали свои деньги.

Первая конференция открылась в июле 1946 года. Фрэнк Букмэн решил устроить встречу между недавними врагами. Он настаивал: время поладить с немцами. Прошел всего год после окончания войны. Европа лежала в руинах. Слова Букмэна вызвали шок, изумление и несогласие. Самые вежливые промолчали.

В те времена немцам не разрешалось выезжать из страны без разрешения оккупационного командования. Букмэн попросил американское командование выпустить в Швейцарию немцев, которых он знал и которым доверял. Среди них был будущий канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр. Здесь Аденауэр познакомился с премьер-министром Франции Робером Шуманом, человеком, который многое сделает для объединения Европы.

На следующий год, летом 1947 года, в Швейцарии встретились уже пять тысяч человек. Из них сто пятьдесят были немцы: их встречал французский хор. Французы исполнили песню на немецком языке. Это был акт прощения и понимания.

В течение последующих пяти лет три с лишним тысячи немцев перебывало в Горном доме на берегу Женевского озера. Здесь они знакомились и подолгу беседовали с французами, англичанами и американцами. Немцы, приезжавшие в Швейцарию, не ждали теплого приема. Они думали, что им скажут: «А что здесь делают эти военные преступники?»

Во Франции всегда были сторонники франко-германской дружбы. Но любовь к немцам, Германии, немецкой культуре испарилась, когда танковые дивизии вермахта перепахали Францию.

В Швейцарию на встречу с немцами приехали люди, чьи близкие участвовали в Сопротивлении и погибли в гестапо. Среди них была французская социалистка Ирен Лор. Ирен оказалась за одним столом с немкой. Это была вдова известного немецкого дипломата Адама фон Тротта, который участвовал в заговоре против Гитлера. Его повесили, а их детей отдали в приют под новыми именами. Она нашла своих детей только после войны. Немка попросила прощения у француженки. Ирен Лор предложила ей помолиться вместе. Они хотели, чтобы Бог освободил их от ненависти.

– Я научилась прощать, хотя это очень непросто, – признавалась Ирен Лор. – Но от ненависти можно умереть. Ненависть – это большая сила.

Ирен и ее мужа Виктора пригласили в Германию. Они выступили на двухстах митингах. Дискуссии о моральном перевооружении развернулись в самой Германии. Можно сказать, что это движение произвело поразительное действие на многих немцев. Проявилось все, что было лучшего в немецком народе. Цвет нации принял на себя вину за содеянное нацистами.

Так встретились немцы и люди, которые еще недавно так ненавидели Германию, что хотели, чтобы эта страна навсегда исчезла с карты мира. И немцы просили прощения за то, что совершили нацисты.

Европейцы начали понимать, что основой для создания новой Европы, для объединения народов должно стать прощение. Движение за моральное разоружение никогда не вмешивалось в политические процессы, но духовное влияние этого движения на новую Германию было огромным. Трудно переоценить значение тех встреч в Швейцарии для немцев, которые должны были начинать жить заново.

Есть люди, которые простили своих палачей.

Молодой человек во время Второй мировой был участником антифашистского Сопротивления. Его предал друг. Последовал арест, пытки, смертный приговор. Но 19-летнему норвежцу Лейфу Ховельсену повезло. Немецкая оккупация Норвегии закончилась раньше, чем его успели убить.

В один день все переменилось. Гестаповцев посадили в тюрьму, а бывшие заключенные охраняли своих палачей. Измученные пытками люди издевались над гестаповцами. Это была месть. Но Лейф Ховельсен не хотел уподобляться своим недавним мучителям. Он вдруг понял, что должен простить своих палачей.

Но можно ли простить врага?

– Я считаю, что можно, – говорил мне Лейф Ховельсен, когда приезжал в Москву в середине 90-х. – Я жаждал справедливости, но не мести. Я понял, что во мне тоже сидит зло, которое породило национал-социализм, и понял, что должен избавиться от этого зла.

Лейф Ховельсен добился свидания с бывшим гестаповцем, который избивал норвежца так, что у него лопнули барабанные перепонки. Сказал своему мучителю, что прощает его.

– Тюремный священник потом передал мне, что гестаповец обратился к Богу. И перед лицом Бога он перестал быть грешником. Я понял, что ненависть и месть – это совсем не то, что должно двигать человеком.

С того дня норвежец Лейф Ховельсен посвятил себя одной цели – примирению вчерашних врагов.

Когда милые норвежцы рассказывали мне, что можно и нужно прощать врага, что это несложно и полезно, это звучало красиво. Но применимо ли к России? Может ли Россия простить немцев, которые искалечили полстраны и убили миллионы? Или все эти разговоры из области благих намерений? Не кощунственно ли говорить о прощении?

Есть и другая проблема. Если мы прощаем преступника, значит, разрешаем ему и дальше совершать преступления. Не опасно ли всепрощенчество? Не подрывает ли отказ от ненависти идею справедливого наказания за содеянное?

– Судья выносит приговор без ненависти, он просто соблюдает закон, – говорил мне участник войны и философ Григорий Померанц. – Отказ от ненависти не означает отказа от права.

– Наш норвежский друг простил гестаповца, но того все равно судили и по приговору суда казнили, – сказал Брайан Хэмлин, руководитель движения «Моральное разоружение». – Так что справедливость восторжествовала. Но Лейф Ховельсен все-таки дал этому немцу шанс спасти свою душу.

Григорий Померанц:

– Функции священника, судьи и палача разделены. Священник всегда приходит к осужденному, а вдруг он обратится к Богу.

Следовательно, прощение – это прежде всего религиозный акт. И простить могут только люди верующие?

Брайан Хэмлин:

– Вовсе не обязательно. Это может быть даже политический акт. Вторая мировая война была как бы повторением Первой мировой, потому что раны Первой мировой не были залечены. Поэтому после Второй мировой были предприняты усилия, чтобы помочь проигравшим, дабы в них не копилась ненависть к победителям.

Григорий Померанц:

– Прощение – не чисто религиозный акт. Это акт нравственный.

Лейф Ховельсен:

– Я и не подозревал, как много во мне ненависти. Но я сумел от нее избавиться, и благодаря этому мне удалось впоследствии помочь восстановить добрые отношения между моим народом и немцами. Немцы доверяли мне…

Так в чем же значение того, что норвежец Лейф Ховельсен простил мучившего его гестаповца?

Григорий Померанц:

– Это был один из тех шагов, которые привели к объединению Европы… Иначе во всей Европе происходило бы то, что произошло с сербами и хорватами, когда они стали вспоминать, кто кого убивал столетиями.

Сейчас, когда существует Европейский союз, когда люди свободно переезжают из одной страны в другую, трудно представить себе, что сделать первые шаги было фантастически трудно.

Канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр написал Фрэнку Букмэну, что организация «Моральное разоружение» сыграла невидимую, но важную роль в начинающемся объединении Европы. Французское правительство признало заслуги Букмэна, наградив его орденом Почетного легиона. Немецкое правительство тоже отметило его орденом за заслуги в налаживании взаимопонимания между народами. Когда Букмэн в 1961 году умер, в Бонне в последний путь его провожали словами, что он вернул Германию в сообщество цивилизованных государств.

Ведь европейское единство носит не только экономический и политический характер, но и духовный. Мирное сосуществование наций может быть основано только на принципах сотрудничества и диалога.

Прощение и примирение – в этом нуждаются не только европейские государства. После Второй мировой Япония должна была вновь установить отношения со странами, которые она оккупировала, и с Соединенными Штатами, которые сбросили на нее две атомные бомбы.

Многие считают, что японцы так и не пожелали извиниться за жестокость императорской армии на оккупированных территориях. Мало кто знает, что еще в 1950 году семьдесят видных японцев приехали в Горный дом, дабы разделить эти идеи прощения и примирения. Они говорили, что Япония выплатит репарации тем, кто пострадал от ее агрессии, но репараций недостаточно:

– Прежде всего мы должны извиниться за то, что мы совершили.

Среди японцев, которые побывали в Горном доме, трое впоследствии стали премьер-министрами страны. Кто после этого скажет, что думать о прощении – непрактично?

Премьер-министр Японии Нобусукэ Киси, один из тех, кто побывал в Горном доме, объехал в 1957 году девять стран и каждой принес извинения:

– Мы не можем позволить себе жить с таким дурным прошлым.

Никогда не знаешь, кого увидишь здесь. Здесь католик из Северной Ирландии, которого британские власти пять лет держали за решеткой, встретил офицера из той самой части, что его арестовала.

В штаб-квартире организации «Моральное разоружение» необычная атмосфера. Никто никому не отдает приказов. Все равны. Вместе готовят еду, вместе убирают дом. Даже обязанности ночного дежурного кто-то выполняет добровольно. Одна женщина из Нигерии, смеясь, рассказывала, что любит приезжать в Горный дом хотя бы для того, чтобы увидеть африканского мужчину на кухне.

Но неужели активисты общества «Моральное разоружение» не разочарованы очевидной невозможностью убедить всех людей в том, что врагов нужно прощать?

– Людей, которые могут простить врагов полувековой давности, немало, – ответил мне Григорий Померанц. – В Европе это норма… Я сблизился с немцем, который воевал в Сталинграде, где и я был по другую линию фронта.

Если посмотреть под этим углом зрения, то все военные конфликты последнего времени порождены старой враждой. Везде люди брались за оружие, потому что не могли забыть о прежних обидах. И ситуация кажется безвыходной до того мгновения, когда находятся люди, которые достаточно мужественны, чтобы выслушать прежнего врага, попытаться его понять и примириться с ним.

Можно продолжать ненавидеть наших вчерашних или завтрашних противников до бесконечности. А можно сделать шаг навстречу, открыть им сердца и души. Каждый такой шаг поможет объединению людей.

Поэт Максимилиан Волошин писал столетие назад: «Когда происходит битва на земле, надо, чтобы кто-то стоял на коленях в своей келье и молился за всех враждующих: и за врагов, и за братьев. В эпохи всеобщего ожесточения и вражды надо, чтобы оставались те, кто может противиться чувству мести и ненависти и заклинать благословением обезумевшую действительность».

Есть праведники, которые способны на это.

Церковь и война

В Первую мировую солдаты и их семьи, с одной стороны, искали утешения в вере. С другой – многие разочаровались в религии, видя вселенскую трагедию – высшую форму несправедливости. Число верующих стремительно сокращалось. Общество менялось, наступило время переоценки ценностей.

В России и Оттоманской империи, где именем Всевышнего правили монархи, власть перешла к гражданским правителям. Вера многих солдат не выдержала испытания ужасами войны. Впрочем, другие считали, что именно религия спасла их, помогла пережить трудности и сплотила против врага.

Призывы иерархов церкви к миру и согласию не производили впечатления на паству. Может быть, слова священнослужителей звучат не так убедительно потому, что сами церкви не могут прийти к согласию между собой? Ведь христиане даже Рождество Господне и то отмечают в разные дни. Западная и восточная церковь разделились в Х! веке и почти за тысячу лет не сумели преодолеть свои разногласия.

Разделение на католиков и протестантов, православных и старообрядцев, вообще говоря, понять непросто. Лютеране, мормоны, методисты, пресвитериане – все это христиане, однако они с трудом признают друг друга. Но если все они верят в Иисуса Христа, то почему возносят молитву ему в разных храмах? И отчего христианские конфессии относятся друг к другу, мягко говоря, недружелюбно?

Есть люди, которые пытаются сблизить христиан, помочь им преодолеть это разделение. Движение к диалогу христианских религий называется экуменизмом. Экуменическое движение появилось в начале XX века, но прогресса добилось небольшого. Экуменическое движение стало заметным после Второго ватиканского собора, который закончился обоюдным снятием анафем, провозглашенных в XI веке римской и константинопольской церквами.

Главной темой Второго ватиканского собора, созванного папой Иоанном XXIII в 1959 году и завершенного папой Павлом VI в 1965-м, стала «неоспоримо глубокая тоска по единству» христианства.

Вопрос о диалоге христианских церквей давно волнует многих священнослужителей. Но как ликвидировать разногласия внутри христианства, покончить с эрой фанатизма и конфликтов?

Современные теологи говорят, что религиозная нетерпимость – это грех. Нетерпимость разрушает религию. Каждый верующий сам определяет отношение к Иисусу Христу и не может навязывать свое отношение другим. Теперь даже говорят, что религий не столько, сколько существует вероисповеданий и конфессий, а столько, сколько существует верующих людей.

Мы – свидетели колоссального многообразия разного рода промежуточных форм и видов религиозной веры. Очевиден плюрализм в рамках одной и той же церкви. Скажем, в англиканской церкви сочетаются элементы католицизма и протестантства. Протестантская церковь давно занялась тем, что можно назвать переводом Евангелия на язык сегодняшнего дня. Приспосабливая религию к изменившимся историческим условиям, протестантские теологи меняют методы и формы деятельности церкви.

В прошлые века христиане разных исповеданий стремились прежде всего доказать, что они правы. Теперь сторонники экуменизма есть во всех церквах. Но на практике церкви не торопятся пойти навстречу друг другу. Некоторые иерархи Русской православной церкви считают экуменизм лжеучением. Они понимают под этим объединение вероисповеданий и возражают против этого, потому что считают, что есть истинные и ошибочные вероисповедания и их нельзя смешивать.

Вот уже много лет не могут встретиться российский патриарх и глава католической церкви. Это была бы встреча двух церквей, которые разошлись почти тысячу лет назад, в 1054 году. Но Священный синод Русской православной церкви считает встречу с папой римским несвоевременной – по причине миссионерской деятельности католиков в России. Русская православная церковь очень обеспокоена тем, что в Россию приезжают посланцы других церквей, умелые проповедники, послушать которых приходит множество людей. Иностранному Богу не рады, хотя совсем непонятно, как Бог может быть иностранцем.

Завершится ли когда-нибудь вечный спор различных церквей и религий? Не похоже. Спор о том, чья вера старше и важнее, неразрешим в принципе. Так что отношение к экуменизму есть вопрос скорее политический, чем религиозный. Неприятие экуменизма обычно отражает стремление отделиться, отгородиться от мира. Это ксенофобия, страх перед чужими. Не случайно нынешний папа римский Франциск призывает католиков избавляться от фундаментализма, который ведет к замкнутости церкви.

Говорить об организационном единстве церквей не приходится. Это едва ли возможно в ближайшие столетия. Но примириться друг с другом христианские церкви в состоянии. Тем более что примирение религий будет иметь политическое значение, ослабит и накал межгосударственных противоречий.

Можно говорить и о суперэкуменизме – диалоге христианства с нехристианскими религиями. Неформальный диалог между мировыми религиями идет уже давно.

Папа римский Франциск летом 2014 года провел в Ватикане совместную молитву с президентом Израиля Шимоном Пересом, главой Палестинской автономии Махмудом Аббасом и патриархом Константинопольским Варфоломеем. Все было продумано. Иудей, мусульмане и христиане молились отдельно, но говорили то, что объединяет их религии. Первым произнес молитву Шимон Перес, поскольку иудаизм старше христианства и ислама. Затем папа любезно предоставил слово гостю – патриарху Варфоломею. Последним помолился Махмуд Аббас. Это было важное экуменическое событие, хотя оно и не повлекло за собой каких-то политических перемен на Ближнем Востоке.

Диалог христианства с исламом или буддизмом никакого единства не предполагает, но жизненно необходимо устранение ошибочных мнений друг о друге. Это тоже отнюдь не чисто религиозный вопрос. Диалог христиан с мусульманами важен для России как внутриполитическая проблема, поскольку среди россиян много людей, исповедующих ислам. И это вопрос внешнеполитический, потому что южные соседи России – это в основном исламские государства.

Религиозная окраска придает многим конфликтам ожесточенный, непримиримый, фанатический характер. Это происходит, скажем, на Ближнем Востоке. Войну с Израилем многие арабские страны считают войной ислама против всей иудео-христианской цивилизации. И многочисленные боевики и террористы воспринимают себя прежде всего как воинов Аллаха, которые сражаются за всемирный халифат.

На территории бывшей Югославии три враждующих стороны представляли разные религии – православие, католицизм и мусульманство. Войны в бывшей Югославии отнюдь не были религиозными, как это пытались представить, но религиозные различия сделали эти войны еще более кровавыми.

Вторая жизнь маркиза де Сада

Слово «садизм» пошло от имени французского маркиза де Сада, которого обвиняли в разнузданных любовных оргиях, настолько жестоких, что его посадили в тюрьму, где он описал свои сексуальные фантазии в еще более ярких красках. В тюрьме он написал пятнадцать книг, в которых силой воображения создал кошмарный мир любви и насилия, вожделений и преступлений. До него на такое никто не отваживался.

Два с лишним столетия маркиза рисуют в самых гнусных тонах. Более спокойному взгляду предстанет приятный господин с пронзительными голубыми глазами, похожий на молодого Моцарта. Де Сад был необыкновенно привлекателен, иначе отчего же столь много женщин мечтало познакомиться с ним поближе? Жена маркиза любила своего мужа и хранила ему верность все двадцать семь лет, проведенные им в Бастилии.

В тюрьму маркиз был отправлен усилиями его могущественных родственников, чьи мотивы представляются, как минимум, сомнительными. Вполне вероятно, всему виной – обида его мачехи, страдавшей от неразделенной страсти… Ревность отвергнутой женщины дорого обходится мужчине. Непонятно, почему верили жалобам его обиженных любовниц, хотя судопроизводство ХУШ века не считало показания женщины надежным свидетельством? Не потому ли, что во времена Французской революции аристократ де Сад был самым подходящим козлом отпущения?

Маркиз де Сад умер в сумасшедшем доме. В завещании просил зарыть его в лесу и забыть. Его забыли ровно на сто лет. Он умер в 1814-м, а вспомнили о нем в 1914-м, когда началась Первая мировая война.

Миллионы людей убивали друг друга без всякой необходимости и часто с садистским наслаждением. Великая война – это ставшая реальностью мечта о разнузданном пороке. Все это было у маркиза де Сада в голове. Но сам де Сад был весьма умеренным садистом. Он убивал только на бумаге. Садистская реальность догнала и обогнала садистскую литературу.

Имя маркиза де Сада стало именем нарицательным. Но люди знающие говорят, что мы, пожалуй, погорячились: самого маркиза обвинять не в чем. Скорее надо быть ему благодарным – маркиз де Сад помог нам лучше понять нас самих. Он первым откровенно заговорил о том, что мы старательно скрываем от себя самих, о чем не решаемся говорить.

Традиционно было принято – вслед за Жан-Жаком Руссо – повторять, что человек по природе добр. Мало кто решался говорить о том, что зло существует и внутри человека.

О том, что человек по сути своей склонен к садизму, свидетельствует поведение солдат на Первой мировой: бессмысленная жестокость не имеет никакого отношения к победе.

Война открыла счастливый мир для садистов. Они, наверное, даже казались со стороны хорошими, храбрыми солдатами. Они хотели видеть, как умирают люди. Они наслаждались собственной жестокостью. Некоторые молодые люди мечтают повоевать. Желают обрести власть над мучениями и смертью. Война дает им возможность развернуться, осуществить свои скрытые желания. Так что же, выходит, садизм – не только социальная, но и биологическая проблема? Не придется ли сделать вывод, что страсть к насилию и жестокости, садизм коренятся в самой природе человека?

Возможно, это сидит во многих – желание наслаждаться болью чужого человека и полной властью над другими людьми. Еще никогда в истории с человеческим телом не обращались просто как с куском мяса, как это происходило начиная с лета 1914 года. Такое ощущение, словно все бросились читать маркиза де Сада.

«Все люди – враги»

Не война меняет судьбы народов. Они сами выбирают свою судьбу. Но немногие государства сумели извлечь уроки из трагедии мировой войны. Человечество вступило в XXІ век таким же расколотым, каким оно было сто и даже тысячу лет назад. Почему?

Первая мировая сделала неминуемой Вторую. А окончание холодной войны означало в определенном смысле возвращение к ситуации конца Первой мировой. И вот почему. Страны социалистического содружества вернули себе суверенитет. И одновременно в разных регионах начался возврат к традиционному национализму. Вновь говорят о противостоянии России и Германии. Политическая карта сильно изменилась в последнее десятилетие XX века – после крушения социалистических режимов, распада Советского Союза и Югославской федерации. Появились новые страны. Но не все государства приняли результаты переустройства мира после окончания холодной войны. Передел карты, возможно, и не закончен.

Старые раны могут открыться в любой момент. В 1914 году националистический восторг, иррациональное безумие охватили целые народы. Потом станет ясной бессмысленность и абсурдность этой войны, бессилие человека перед государственной машиной, отправляющей его на смерть. Но это потом!..

Великая война показала, как легко манипулировать целыми народами. Достаточно крикнуть: «Сокрушим подлого врага!» И никто не спросит: отчего же сосед вдруг стал врагом? Все станут вооружаться, испытывая страстное желание убить побольше врагов, – с убежденностью в собственной правоте и ликованием! И это безумие повторяется вновь и вновь. Не зря после Первой мировой британский писатель Ричард Олдингтон назвал свой главный роман «Все люди – враги».

Сто лет спустя во многих европейских странах бушуют национальные страсти, разожженные Первой мировой. Архаичные механизмы ненависти срабатывают вновь и вновь. И забыты жертвы, принесенные на алтарь той ненависти.

А вот те, кто хотел бы избавить человечество от кровавых мясорубок, и сегодня не знают, как этого достичь. Нет универсального ответа! Попытки остаться в стороне в 1939 году привели к новой мировой войне. Такие же попытки в 1914 году явно бы предотвратили Первую мировую.

Главный урок Первой мировой, начавшейся сто лет назад: война – инструмент достижения самых амбициозных целей. Иногда этот инструмент работает. Позволяет добиться своего. Поэтому за Первой мировой последовала Вторая.