Ладислас Фараго

Игра лисиц. Секретные операции абвера в США и Великобритании

Аннотация

Книга рассказывает о деятельности германской службы военной разведки абвер, специализировавшейся на шпионаже в США и Великобритании. На основе обнаруженных в конце Второй мировой войны в Государственном архиве Германии зашифрованных записей, автор воссоздает деятельность абвера во всех подробностях – подготовка и проведение тайных операций, двойная жизнь агентов, их клички и реальные имена.

Ладислас Фараго

Игра лисиц. Секретные операции абвера в США и Великобритании

Вступление

КАК БЫЛИ УТЕРЯНЫ И НАЙДЕНЫ БУМАГИ АБВЕРА

Более десяти лет я собирал материалы для книги об абвере, германской секретной службе, возглавляемой адмиралом Вильгельмом Канарисом, и не раз приходил к выводу о невозможности воссоздать в полном объеме картину тайной деятельности этой организации, поскольку казалось очевидным, что в конце войны гитлеровцы уничтожили все документы, касающиеся ее работы. Но вот в 1967 году на одном из темных чердаков Национального архивного управления в Вашингтоне я обнаружил металлический ящик, а в нем сотни небольших желтых коробок с микропленками, часть материалов по недавней истории Германии, захваченных союзниками в 1945 году.

Судя по слою пыли и нетронутым печатям на коробках, они никогда не открывались и не были обнаружены даже группой исследователей из Американской исторической ассоциации, составившей замечательный каталог миллионов трофейных документов. Коллекция была такой же нетронутой, как и тогда, когда она была найдена в Бремене группой офицеров американской разведки, возглавляемой, судя по надписи на металлическом ящике, капитаном ВМФ Л.С. Викерсом.

Руководствуясь указаниями доктора Роберта Уолфа и Ричарда Бауэра, хранителей трофейных немецких документов, я, просмотрев всего несколько роликов, понял, что сделал исключительно важное открытие. На многих десятках рулонов микропленки, каждый из которых содержал примерно тысячу кадров, были сфотографированы документы гамбургского и бременского управлений абвера, специализировавшихся на ведении разведки в Великобритании и Соединенных Штатах.

Много лет я пытался найти первоисточники о кадрах и деятельности абвера, но и в Вашингтоне, и в Лондоне получал категорические заявления о том, что все документы абвера были уничтожены владельцами, чтобы предотвратить их захват союзниками.

Впервые абвер предстал в своем подлинном облике, далеком от того, какой пытались придать ему доброжелатели и те, кто хотел бы приуменьшить его зловещую роль. На микропленках запечатлено описание как уже известных операций, но в совершенно ином освещении, так и бесчисленных комбинаций с участием некоторых видных американцев и англичан, о второй, тайной жизни которых так бы никто никогда и не узнал.

Внезапно, словно в ярком свете, появились фигуры руководителей немецкого шпионажа, подробные биографии и фотоснимки абверовских агентов. Здесь была и объемистая финансовая отчетность, на ведении которой всегда настаивал педантичный и прижимистый начальник финансового отдела Тёпкен.

Никогда еще во всей огромной литературе о шпионаже ни одна разведка ни одной крупной державы не была представлена так полно и аргументированно, на основе таких неоспоримых доказательств, как ее собственные документы. По совершенно понятным причинам большинство архивов разведывательных служб любой страны скрыто в недоступных хранилищах, и, по всей вероятности, навсегда. Хотя большевики в упоении победой в 1917–1918 годах и разрешили доступ к документам охранки, царской тайной полиции, Советское правительство никогда не разрешало публиковать или хотя бы знакомиться с бумагами архивов разведывательной службы царского Генерального штаба. В одной из старейших разведок – английской Интеллидженс сервис – до сих пор засекречены даже некоторые материалы, относящиеся к деятельности сэра Фрэнсиса Уолсингема и сэра Вильяма Идена, то есть к XVI и XVIII векам. А здесь оказались доступными практически все документы одной из крупнейших разведок мира, позволяющие ознакомиться со всеми сторонами ее оперативной деятельности.

Немецкая разведывательная служба состояла из двух более или менее автономных подразделений. Одно из них занималось Востоком, главным образом Советским Союзом, другое – Западом, в основном Францией, Великобританией и США. В моей книге собраны материалы о наступательном немецком шпионаже против Великобритании и Соединенных Штатов за период с 1920 года, когда в нарушение Версальского договора была восстановлена военная разведка, до поражения Германии в 1945 году, когда германская разведывательная служба была якобы ликвидирована.

Материалы абвера составляют сравнительно небольшую часть огромного количества обнаруженных документов, представляющих собой практически все, что было выпущено немецкой бюрократией. Эта уникальная коллекция состоит из 17 478 рулонов микропленки, на которых заснято около 18 миллионов документов. Для сравнения отметим, что материалы о Гражданской войне в США сфотографированы на 2185 рулонах. Все немецкие секретные архивы частично были умышленно переданы союзникам, частично попали к ним случайно, но главным образом потому, что по каким-то причинам, бюрократическим или сентиментальным, педанты хранители не уничтожили их.

Рассредоточение секретных архивов началось уже в 1943 году, когда усилились бомбежки Берлина. Архивы вывозились в различные тайные хранилища, затем переправлялись в другие, еще более надежные, как считали тогда владыки Третьего рейха, в бомбоубежища в горах Гарца, в Тюрингии, в Берхтесгадене и даже на дне Боденского озера.

В 1945 г., в последние недели войны, основательно разрушенные немецкие дороги были забиты караванами грузовиков с архивами министерства иностранных дел, Верховного командования вермахта, ведомства Гиммлера и других важных организаций, тщетно пытавшихся достичь мест назначения. 19 апреля части 1-й американской армии захватили свыше 300 тонн материалов германского министерства иностранных дел, в том числе бесчисленное множество копий с документов абвера. Вскоре в Баварии были обнаружены полностью сохранившиеся другие материалы МИДа, а затем в Тамбахе авангардные подразделения 3-й американской армии генерала Паттона захватили колонну грузовиков со всеми бумагами военно-морского министерства Германии, включая подлинные сверхсекретные военные дневники и судовые журналы немецких подводных лодок.

Приказ об уничтожении всех секретных документов был издан 10 апреля, после чего были сожжены дела штаба оперативного руководства вооруженными силами, возглавлявшегося генералом Йодлем, гестапо и управления абвера в Цоссене. Однако в большинстве случаев приказ либо вообще не выполнялся, либо выполнялся так медленно, что в нацистских тайниках к моменту подхода американских, английских и французских частей оказалась уничтоженной лишь небольшая часть материалов.

Многих важных документов в тайниках не оказалось (очевидно, первые экземпляры были сожжены), однако их удалось восстановить, поскольку в соответствии с обычной бюрократической практикой даже с самых секретных материалов снималось несколько копий. Именно поэтому некоторые документы абвера были найдены в архивах других ведомств. Среди случайно обнаруженных мной в американских архивах материалов наиболее важным является полный архив бременского управления абвера – бесчисленные копии различных документов, исходивших из центрального аппарата абвера в Берлине, его различных подразделений в Германии и зарубежных резидентур.

В процессе работы над книгой я просмотрел свыше тысячи рулонов микропленки, то есть более миллиона страниц документов, изучил 34 нигде не учтенных рулона и почерпнул из них богатейший материал, еще никем не использованный в литературе.

Трудно переоценить значение находки. Обнаруженные материалы доказывают прежде всего то, что ни одна разведка, какой бы разветвленной и эффективной она ни была, не в состоянии предугадать неумолимый ход событий. Абвер располагал сотнями агентов в районе, прилегающем к западной части Средиземного моря, однако не смог предупредить свою клиентуру о времени начала операции «Торч» – вторжении союзных войск в Северную Африку осенью 1942 года. Несмотря на огромные усилия, немецкая разведка так и не сумела своевременно установить, когда и где начнется высадка союзников в Европе в 1944 году, и информировать об этом Гитлера.

Разведывательные службы оказывали и оказывают гораздо большее влияние на ход истории, нежели на историков. За любым крупным событием, за спиной каждого государственного деятеля, причастного к этим событиям, стояли разведчики, однако авторы научных хроник то ли из-за высокомерия, то ли из чувства брезгливости игнорируют их вклад и редко называют их имена. Даже те политики, дипломаты и генералы, кому секретные агенты оказали неоценимую помощь, как правило, умалчивают об этом в своих мемуарах.

В своей книге я делаю попытку исправить это упущение, опираясь на архивные документы, доступ к которым открыла только мировая война.

О чем же свидетельствуют документы абвера Канариса?

Из его собственных документов следует, что он был редкой птицей в огромном вольере секретных служб. Он не пользовался безжалостными грубыми методами русской охранки, ЧК и ГРУ, не отличался ни циничностью и лицемерием Сикрет интеллидженс сервис их величеств, ни бездумным любопытством японцев, ни интриганством итальянских служб времен Муссолини, ни заговорщическим характером Второго бюро¹. Несмотря на свою неприглядную репутацию, которую он приобрел из-за того, что его часто путали с гестапо и СД, он работал кропотливо и целеустремленно, хотя некоторые его операции казались, а часто и были наивными и нерешительными.

Как заметил в свое время генерал Джордж Маршалл, «секретная служба должна быть секретной». Даже сотрудникам аппарата секретных служб вместо подлинных фамилий присваиваются псевдонимы, агенты значатся под номерами, встречи с ними (явки) проводятся тайно, работа ведется на конспиративных квартирах. Естественно, что, несмотря на обилие документов, сорвать маску с абвера оказалось делом далеко не легким. Так, одна из телеграмм гласила: «Встречаюсь с А-3504 в стране 18». Лишь после тщательной работы удалось выяснить, что А-3504 – это агент-двойник Артур Джордж Оуэне, а «страна 18» – Португалия, буквально кишевшая во время войны агентами различных разведок. Номера агентов, под которыми скрывались их личности, и закодированные названия операций представляли собой мучительные головоломки. Мне, например, потребовалось два года, чтобы установить личность одного крупного агента, действовавшего в США, и собрать о нем необходимые данные, чтобы поместить его в это повествование.

В конце концов из-под покрова тайны показалась не только вся огромная система абвера, но также система и люди секретных служб его противников, сошедшихся в смертельной схватке. Документы, на которых основана эта книга, раскрывают не просто внутреннюю история организации Канариса. Через призму абвера можно видеть любую крупную разведывательную службу, как из тех, что существовали прежде, так и из тех, что действуют сегодня.

Ладислас Фараго

Чёрч-Хилл

Нью-Мил форд, Коннектикут

ЭПИТАФИЯ СЕКРЕТНОЙ СЛУЖБЕ

Возвращение к сцене преступления, к любовному эпизоду или к любому необычному событию жизни всегда является мучительным переживанием. Так было и со мной, когда летом 1970 года я бродил по Берлину, вновь навещая места, связанные с историей абвера, или то, что от них осталось. Я смутно помню их с тех пор, когда был корреспондентом в Германии. Хотя они и являются достопримечательностями особого рода, они не относятся к таким, как Бранденбургские ворота или Пергамонский алтарь, которые показывают туристам, проезжающим мимо на экскурсионных автобусах.

Когда я думаю об абвере, в памяти всплывает Тирпиц-Уфер, каменный парапет вдоль Ландвер-канал, на который выходит огромный квартал, в котором обитала обширная военная бюрократия Германии. На углу набережной и Бендлерштрассе (улицы, название которой стало символом германского милитаризма) расположено главное здание военного министерства с высокими колоннами и широкими ступенями. Дальше по улице располагался Генеральный штаб армии, огромный комплекс которого протянулся почти до Тиргартен-парка с его подстриженными лужайками, подстриженными деревьями, клумбами роз, маленькими озерцами с лебедями и ухоженными дорожками.

Вдоль серой ленты воды тянулся ряд изящных городских особняков. Под номером 72–76 по набережной Тирпиц возвышалось шестиэтажное здание абвера².

Из-за опасных действий германского милитаризма еще до Гитлера этот зловещий квартал успел заслужить дурную славу до Третьего рейха. В период моего пребывания в Берлине как журналиста «квартал Бендлер» стал моим особым объектом еще в начале тридцатых годов. Непросто было проникнуть в этот лабиринт конспираторов, нервный центр уклонения Германии от выполнения условий Версальского договора. Но у меня были там знакомства с некоторыми из хорошо информированных офицеров, занимавших важное положение, таких, как Ойген Отт, Эрих Маркс, Фердинанд фон Бредов, Эрвин Планк и Вальтер Йост, которым судьбой было предназначено прославиться³.

За закрытыми дверями по-спартански обставленных кабинетов высокомерных сотрудников Генерального штаба велась уже тогда работа по подготовке планов войны. Я мог видеть их всех – гордых, напыщенных разработчиков военных планов, великих капитанов будущих битв, при полном параде и всех регалиях входящих и выходящих из здания, садящихся в свои большие лимузины, исчезающих за боковыми воротами ниже по улице. Генерал Вернер фон Бломберг, генерал Ганс фон Фрич, адмирал Эрих Рёдер, полковник Вильгельм Кейтель представляли контраст седоватому, худощавому, невысокому человечку в плохо сидящем мундире, с лицом прикрытым большим козырьком фуражки, надвинутой на лоб. Это был капитан Вильгельм Франц Канарис, хозяин абвера.

Квартал окружали шпионы других стран. Самые наглые из них старались подойти как можно ближе. Их можно было видеть прогуливающимися по Бендлерштрассе держа ушки на макушке, в надежде уловить хоть обрывок из беседы офицеров Генштаба. Их неуклюжее подслушивание так явно бросалось в глаза, что третий отдел абвера, чьей задачей было не допускать утечки сведений, издал официальный меморандум с предупреждением германским офицерам не разговаривать на улице о служебных делах.

«Есть основания полагать, – говорилось в меморандуме, – что британская и французская секретные службы насаждают агентов в непосредственной близости от Бендлерштрассе, чтобы подслушивать разговоры офицеров, которых легко отличить по их мундирам. Согласно надежным источникам, некоторые из этих агентов могут читать по губам. Лица, подозреваемые в шпионаже, замечены слоняющимися около 18.00, когда заканчивается рабочий день, возле остановки автобуса у моста Бендлер, где в ожидании городского транспорта стоят группы офицеров. Агент, работающий на Второе бюро, сознался, что сумел добыть много ценной информации на остановке и в автобусах, подслушивая разговоры офицеров, возвращающихся с работы не в одиночку».

Британская Сикрет интеллидженс сервис организовала пост подслушивания в угловом доме на близлежащей Лютцовплац над магазином, где были выставлены огромные автомобили «майбах». Позади сверкающих витрин (фасада «Фригидера»), на другой стороне площади, пряталось берлинское представительство американского управления военно-морской разведки.

За углом, в роскошной квартире, занимающей целый этаж одного из самых роскошных особняков Берлина, красивый сибаритствующий поляк Юрий де Сосновски снимал копии с германских сверхсекретных планов сразу же после того, как они были подготовлены и отпечатаны. Их приносили прямо в его апартаменты две доверенные секретарши Генерального штаба, которых он соблазнил с помощью надежного сочетания дела и удовольствия.

И вот я вновь в Берлине, навещаю свои старые объекты после тридцати трех лет отсутствия, поскольку именно летом 1937 года я последний раз зашел к майору Йосту, чтобы получить хоть какую-то информацию, добывать которую в этих стенах становилось все труднее. Интересно, что же стало со старым «кварталом Бендлер». Молодой таксист, которого я попросил доставить меня туда, никогда не слышал этого названия. Не желая терять заработок, он посмотрел свой путеводитель, но напрасно и, обернувшись ко мне, с виноватой улыбкой сказал:

– Извините, но в Берлине нет ни Бендлерштрассе, ни набережной с названием Тирпиц.

Когда я описал ему район между каналом и Тиргартен-парком, лицо его просияло.

– А, вы имеете в виду Штауффенбергштрассе⁴ и набережную Рейхпич! Я знаю, где это.

Вскоре перед моими глазами показалось серое гранитное здание, которое в те дни занимал абвер, не поврежденное бомбами и, по-видимому, даже не наносившееся как объект на штурманские карты бомбардировщиков.

Здесь располагалась Fuchsbau, или «лисья нора», как называли свою контору работавшие там мужчины и женщины – официальные интриганы военного ведомства Третьего рейха.

Пройдя с набережной через портик, я нерешительно поднялся по ступенькам в слабо освещенный вестибюль, не зная, что увижу в этом мавзолее умершей эпохи. Неожиданно, как deja vu, всплыли воспоминания о моем визите сюда в начале тридцатых годов.

По-прежнему по обеим сторонам холла виднелись старомодные лифты, которые всегда были неисправными. Прямо передо мной была широкая лестница, ведущая в мезонин с высокими окнами, проникающий через которые свет освещал холл. Слева была конторка охранника, у которой три десятилетия назад я предъявил суровому капралу свой посетительский пропуск.

Часового не было, а его место занимал тоненький юнец, скучающе взиравший на проходивших мимо людей, не предъявлявших ни значков, ни пропусков. Но в самом здании ничего не изменилось, кроме жильцов.

Старая штаб-квартира абвера теперь была занята филиалом Прусской государственной библиотеки и берлинским отделением федерального бюро страхования. Здесь также обитало еще несколько контор, вносящих арендную плату домовладельцу, фирме, расположенной на Фазаненштрассе.

Я поднялся по лестнице, повернул налево и прошел по длинным темным коридорам второго и третьего этажа. Руководствуясь желтыми страницами когда-то секретного указателя, я останавливался перед дверьми, за которыми прежде сидели асы шпионажа Третьего рейха: полковник Ганс Пикенброк, шеф отдела разведки; полковник Эрвин фон Лахузен, высокий австриец, возглавлявший группу саботажа и диверсий; полковник Иоахим Рохледер, молчаливый и замкнутый глава третьего отдела, занимавшегося контрразведкой.

Это была странная прогулка, вызывавшая в памяти тени прежних обитателей кабинетов, занятых ныне клерками и бухгалтерами, роющимися в своих бумагах, подобно персонажам романа Густава Фрейтага, печатающих, пишущих, курящих сигареты и пьющих кофе из бумажных стаканчиков.

Я поднялся на высокий верхний этаж, где до февральского утра 1944 года находился кабинет шефа абвера Вильгельма Канариса. На этом месте, в центре главного коридора, были широко распахнутые высокие двери, излучавшие прохладу в это жаркое летнее утро.

Там, где стоял большой письменный стол Канариса, его обтянутая кожей софа, на которой он отдыхал после обеда, сейчас стояли столы, за которыми шесть женщин в хлопчатобумажных халатах работали на компьютерах. Я остановился и осмотрел каждый квадратный дюйм этой святая святых секретной службы. Дамы смотрели на меня с некоторым удивлением.

– Извините, пожалуйста, – сказал я, – но здесь раньше был кабинет адмирала Канариса, не так ли?

Дамы переглянулись, а затем старшая из них спросила:

– Извините, как его имя?

– Канарис, – сказал я, – Адмирал Канарис.

Пожилая дама в хлопчатобумажном платье задумалась, а затем сказала:

– Я работаю здесь с 1958 года, но извините… я никогда не слышала это имя.

Часть первая

БЕЗМЯТЕЖНЫЕ ДНИ

Глава 1

СОГЛЯДАТАЙ У КОРМИЛА

24 сентября 1934 года командующий эскадрой контр-адмирал Бастиан сел за свой письменный стол на борту старого линкора «Шлезин», чтобы написать характеристику на капитана флагманского корабля Вильгельма Франца Канариса. Как правило, адмиралы терпеть не могли оценивать подчиненных им офицеров, так как очень часто при этом выявлялось слишком много огрехов. Но в данном случае задача была не слишком неприятной.

Канарис списывался со «Шлезина» на берег неизвестно на какую должность, и Бастиан теперь мог оказать последнюю услугу своему старому другу. Канарис был образцовым офицером, настоящим флотским товарищем, горячий патриотизм и широкий кругозор которого были необходимы новым военно-морским силам.

Адмирал Бастиан быстро заполнял графы в печатном бланке записями о личных качествах и данными о прохождении службы:

Внешность и поведение: среднего роста, располагающая внешность, отличная военная выправка, блестящие светские манеры.

Иностранные языки: английский, французский, испанский, итальянский, португальский, русский⁵.

Финансовое положение: в хорошем состоянии.

Затем Бастиан дал волю своим чувствам. В графе «Основное мнение» он с похвалой отозвался о безупречном характере Канариса и его достоинствах как морского офицера. «Капитан Канарис, – написал он, – командовал экипажем жестко и профессионально. Он поддерживал строгую дисциплину и хороший дух на корабле, а также неустанно работал над боевой подготовкой и обучением экипажа морскому делу, обеспечивая боеготовность судна. Он обеспечивал физическую подготовку офицеров и матросов путем спортивных тренировок». Он также написал о его «наблюдательности, дипломатичности и одаренности».

В ответ на последний вопрос: «К каким конкретным должностям годен данный офицер?» – Бастиан привел целый перечень постов: «морской атташе, комендант Гамбургского военно-морского округа, генеральный инспектор ВМФ, заместитель командующего военно-морской базой, командующий эскадрой» и последнее по списку, но не по значению – «начальник отдела абвер в военном министерстве».

После краткосрочного прозябания в балтийском порту, за несколько дней до Рождества, прибыл приказ о новом назначении Канариса. Словно послушавшись Бастиана, командующий ВМФ адмирал Эрих Рёдер назначил его начальником абвера⁶ вместо капитана Конрада Патцига.

Приказ о назначении капитана Канариса пришел из Берлина совсем как рождественский подарок. Он должен был приступить к исполнению новых обязанностей с 1 января 1935 года.

Свежий снежок запорашивал берлинские улицы, когда в восемь утра в первый день Нового года он прибыл в управление абвера в качестве нового руководителя главной секретной службы Германии. В этот ранний час тихого праздничного утра город после пирушки в ночь святого Себастьяна был столь пустынным, что Канарис оказался первым, кто потревожил девственную белизну снежного покрывала своими следами, когда шагал своей птичьей походкой вниз по Бендлерштрассе, а затем свернул направо, к набережной Тирпиц. За исключением часового у двери и нескольких молодых офицеров на дежурстве, в здании никого не было. Никто не ожидал, что он столь буквально выполнит приказ и появится на службе точно в день Нового года.

– Я капитан Канарис, – представился он изумленному дежурному офицеру. – Пожалуйста, позвоните капитану Патцигу и скажите, что я в управлении и буду рад увидеть его здесь в удобное для него время.

Патциг появился около десяти утра и увидел Канариса, ожидавшего, словно проситель, в приемной. Радушный и легко сходящийся с людьми офицер взял своего преемника под руку и провел в кабинет, готовый немедленно сдать дела.

– Откровенно говоря, – признался он, – я не ожидал вас сегодня, но я рад, что вы пришли.

Прежний и вновь назначенный начальники абвера завязали непринужденную беседу. Патциг не скрывал ликования по поводу перехода на новую, более приятную службу – командование линкором «Адмирал Шеер». Он с чувством поведал о своих проблемах и неприятностях, порожденных его чуть ли не кровной враждой с могущественной Главной службой имперской безопасности Генриха Гиммлера (РСХА). Он потчевал своего преемника повествованиями о сложных и неприятных интригах Гиммлера против абвера и описывал тонкое, но решительное соперничество молодого нациста Рейнхарда Гейдриха – начальника СД, службы безопасности, отвечающей за политический шпионаж⁷.

– Мне вас жаль, капитан, – наконец откровенно заявил Патциг, – потому что вы, похоже, не осознаете, в какую грязь влезли.

– Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, капитан Патциг, – сказал Канарис со слабой улыбкой. – Я неисправимый оптимист. А что касается этих ребят, то я думаю, знаю, как с ними поладить.

Патциг посерьезнел и тихо произнес:

– Если вы так думаете, капитан Канарис, то мне только остается с сожалением сказать, что этот день будет началом вашего конца.

Кто же такой был этот Канарис? И почему именно его выбрали на пост главы абвера как раз тогда, когда эта организация должна была стать одной из важнейших деталей германской новой военной машины?

За всю жизнь Вильгельм Канарис лишь однажды привлек внимание общественности. В 1928 году парламентарии-социалисты одной из комиссий по расследованию наткнулись на некоторые факты, свидетельствующие о его участии в одном из заговоров, направленных на свержение Веймарской республики, а газеты приписали ему роль интригана Макиавелли. По окончании Второй мировой войны я не мог найти ни единой строчки, напечатанной о нем ни до, ни после этого мимолетного появления на свету, если не считать статьи в одном английском журнале в 1939 году, где его назвали главным шпионом Третьего рейха.

Похоже, ему нравилась подобная анонимность⁸. Он был скромным, держащимся в тени человеком, скрытным даже в отношениях с ближайшими членами семьи. Но после войны он внезапно предстал в общественном мнении как поистине загадочная личность. Он стал объектом бесчисленного множества статей, нескольких книг и даже был изображен в качестве героя в одном слащавом, сентиментальном фильме. Некоторые авторы превозносили его как духовного лидера безнадежного антифашистского движения, мученически погибшего за свою доблесть и убеждения.

Многое из того, что было сказано и написано о Канарисе, лишь вуалирует его биографию, искажает факты и еще более сгущает таинственность, которой окутана деятельность начальника любой секретной службы и которая в данном случае была взращена им самим. Он прекрасно преуспел в собственной маскировке. В истории редко встречалась личность, о которой высказывалось столько противоречивых суждений, даже со стороны тех, кто утверждал, что хорошо знал его.

Даже такой знающий биограф, как Иан Колвин, в подзаголовке своей книги «Главный шпион» назвал ее «Невероятная история адмирала Вильгельма Канариса, который, будучи начальником гитлеровской разведки, являлся и секретным агентом англичан», хотя на самом деле никакого сотрудничества не было.

Хроника его жизни и этапы карьеры отражены в его личном досье и в двадцати восьми характеристиках, подготовленных его командирами. Я обнаружил их нетронутыми в немецких архивах, захваченных в Берлине, хотя следовало ожидать, что такие важные документы будут уничтожены.

Вильгельм Франц Канарис родился 1 января 1887 года в Аплербеке близ Дортмунда – в самом сердце Рура, и был младшим из трех сыновей состоятельного инженера, управляющего металлургическим заводом. Мальчик был невысоким и худощавым, но крепким и живым, он был обычным ребенком, живущим в любящей лютеранской семье.

Дома его звали Вилли, а друзья детства прозвали его Kieker, что можно перевести как «шпик», «подглядывающий» или «соглядатай». В 1917 году он познакомился с Эрикой Вааг, сестрой флотского офицера, и женился на ней 22 ноября 1919 года. Она была единственной женщиной в его жизни, к которой он питал романтические чувства.

Полагают, что он потомок адмирала Константина Канариса – греческого политика и участника национально-освободительной войны XIX века⁹.

Молодой Вильгельм поступил в Императорскую военно-морскую академию в Киле 1 апреля 1905 года. Его первое служебное плавание внезапно было прервано в декабре 1914 года, когда крейсер «Дрезден», на котором он служил, участвовал в битве за Фолклендские острова. Преследуемый в чилийских водах, был затоплен – единственное судно злополучной эскадры адмирала графа Шпее, которое не было потоплено огнем английских пушек. Молодой лейтенант Канарис был интернирован на острове Квириквин в виду Вальпараисо, и это стало началом его богатой приключениями жизни.

Он бежал из чилийского лагеря, уплыв на лодке на материк, затем на лошади пересек всю страну, в том числе и Анды, и прибыл в Аргентину. В Буэнос-Айресе он под видом молодого чилийца Рида Розаса взял билет на голландский пароход «Фризия», направлявшийся в Роттердам – в нейтральные Нидерланды, якобы «для получения наследства, оставленного родственниками матери».

На пути он прошел все английские проверки и вскоре оказался в Гамбурге. Затем, по-прежнему используя имя Рид Розас и свой чилийский паспорт, он отправился в Мадрид на свое первое настоящее задание в разведке.

В феврале 1916 года, когда Канарис пытался вернуться в Германию для прохождения обучения командованию на подводных лодках, в Домодоссоле близ швейцарской границы его арестовали итальянцы по подозрению в шпионаже (его прикрытие, «Рид Розас», было к тому времени уже ненадежным) и поместили в тюрьму Генуи. Однако Канарису снова удалось бежать. Он совершил побег, убив тюремного священника, которого заманил в камеру. Он надел сутану убитого и покинул тюрьму, прежде чем труп священника был обнаружен. Вернувшись в Германию через Мадрид, он стал командиром подводной лодки и до конца войны сменил еще несколько должностей в военно-морском флоте.

После поражения в Первой мировой войне он стал мастером интриги. В ноябре 1918 года он стал одним из первых профессиональных офицеров, добровольно перешедших на службу Веймарской республике, и это послужило началом той цепи предательств, которые были спутниками всей его карьеры. Он вошел в штат сотрудников нового военного министра – социал-демократа Густава Носке и в течение нескольких недель служил его младшим адъютантом. К январю 1919 года он становится тайным членом печально известной военно-морской бригады реакционных офицеров-авантюристов, которые под командованием капитан-лейтенанта Георга фон Пфлюгк-Хартунга окопались в берлинском отеле «Эден». Когда эденских головорезов обвинили в убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург, вождей «Спартака», Канарис принял командование бригадой, претендуя на роль покровителя арестованных ее членов. Одним из главных обвиняемых на суде был их собрат – офицер Фогель, который, как полагали, утопил тело Розы Люксембург в канале Шпрее. Канарис обеспечил Фогеля деньгами, поддельным паспортом и помог ему бежать в Голландию.

В феврале 1920 года Канарис был повышен в звании и стал старшим офицером крейсера «Берлин», базирующегося в Киле. Но это было лишь прикрытием. Фактически он был адъютантом контр-адмирала барона фон Гагерна, командующего Балтийской военно-морской базой – одним из военно-морских опорных пунктов для политических заговоров и тайного перевооружения Германии. В марте 1920 года Канарис без колебаний согласился содействовать восстановлению кайзера на троне. Он снабжал мятежников деньгами и оружием из секретных фондов и запасов военно-морской базы.

В 1922 году он принимает на себя еще одну тайную роль, став одним из главных организаторов негласной программы перевооружения военно-морского флота. Он участвует в создании нелегальных судоверфей и торпедных заводов за рубежом, манипулируя при этом значительными суммами для взяток и фондами для финансирования этих секретных проектов¹⁰.

Канарис был «неугомонен душой», как охарактеризовал его в секретном докладе один из начальников, «блестяще выполнявшим необычные и трудные задачи по управлению секретными военно-политическими операциями во время его частых миссий за границей». В те дни Канарис был постоянно в пути, переезжая под вымышленными именами и легендами при осуществлении тайных программ строительства военно-морских сил.

Так он провел большую часть бурных двадцатых годов. Другие появлялись на сцене и исчезали, но Канарис оставался постоянным кадром этого тайного консорциума, направляемого из архиконсервативного флота, – идеолог, кукловод, рабочая лошадка и специалист по улаживанию конфликтов, доверенный адмиральской клики. Хотя он не участвовал ни в одном из заговоров, он стал мишенью для подозрений и нападок социал-демократов. Он оставался на действительной службе, и в его секретном личном деле скопилось множество блестящих характеристик. Он постоянно повышался в звании, а его власть и влияние росли еще быстрее. Как оценил своего нешаблонного подчиненного один из его начальников, Канарис стал заглавным элементом в механизме, подрывающем основы Веймарской республики.

И в 1933 году он приветствовал приход Гитлера к власти.

Хотя ему еще не было пятидесяти, щуплый, с желтоватой морщинистой кожей, Канарис выглядел значительно старше. Подчиненные сразу же прозвали его Старик. В первые недели работы в абвере ничто не сняло его опасений и не утвердило в правильности выбора места службы. Он укрылся в кабинете, из которого Патциг вывез всю собственную мебель, делавшую его уютным и удобным. Теперь кабинет был обставлен безликой казенной мебелью, как бы отражая его несентиментальный и безразличный характер, но Канарис добавил сюда несколько личных вещиц. На его письменном столе стояла антикварная статуэтка, которую Канарис сделал символом абвера: известные три обезьянки, которые не видят, не слышат и не говорят ничего дурного. На одной стене висела большая карта, на другой – гравюра-портрет адмирала Канариса, японская картина с изображением дьявола и фотография его любимой таксы по кличке Зеппль¹¹.

Порой он шел по слабо освещенному коридору, держась около стенки, и при встрече кивал с легкой, почти незаметной улыбкой каждому, от старших офицеров до секретарей. Казалось, что это чужой среди чужих.

Я познакомился с Канарисом в январе 1935 года, через несколько недель после его прибытия на набережную Тирпиц на частном обеде в ресторане Аэроклуба неподалеку от его конторы. Обед был организован нашим общим знакомым, издателем еженедельника, собирающим информацию для абвера. Возможно, обманувшись моими частыми разъездами как корреспондента американской газеты в Германии, он, видимо, решил, что я мог бы стать неплохим случайным агентом с задачей сбора «полезной информации» во время поездок. Незадолго до этого посетил и сфотографировал (без официального разрешения) Вестерплатте, тщательно охраняемую, укрепленную польскую базу со складами вооружения в Нойфарвассере, контролирующую подходы к вольному городу Данцигу. Этим, по-видимому, он и обосновал перед Канарисом необходимость знакомства.

Этот хрупкий человек произвел на меня впечатление. Вспоминая наше краткое знакомство, я осознаю, что он, должно быть, затронул мое тщеславие. Вялое рукопожатие и небрежное приветствие свидетельствовали о его неудовольствии знакомством. Позже я узнал, что он был противником сотрудничества с журналистами, даже в качестве случайных информаторов. Во время обеда он почти не говорил и почти все время смотрел своим характерным отсутствующим взглядом не на меня, а сквозь меня.

Я не мог поверить, что этот помятый, неразговорчивый, рассеянный маленький человечек и есть глава абвера. В нем не было ни импозантности Э. Филипса Оппенгейма, ни презрительного цинизма, который я пытался в нем отыскать. Я ожидал увидеть жадное любопытство, которое поблескивало в глазах капитана Реджинальда Холла, легендарного шефа британской военно-морской разведки в годы Первой мировой войны, или спокойную компетентность французского генерала Дюпона из Второго бюро, – качества двух величайших шефов разведки, которых я знал. Ничего от их своеобразия, хитрости, донкихотства, уверенности, хватки – ничего этого не было видно в немце. Он показался мне честным тупицей, которого назначили на это место, чтобы обеспечить неспособность абвера конкурировать с организацией Гиммлера и Гейдриха. Лишь гораздо позже я понял, что Канарис с первого взгляда правильно оценил меня и, решив, что я не являюсь многообещающим кандидатом для его организации, рассматривал этот обед как напрасную трату времени.

Когда Канарис появился на сцене, все в отживающем свой век абвере внезапно ожило. Он набросился на работу с энергией и воодушевлением, которых никто не ожидал от Старика. Он сделал абвер приемлемым для нацистов. Заявляя Патцигу, что знает, как поладить с Гиммлером и Гейдрихом, он выражал не надежду, а уверенность.

Он установил близкие и, казалось, искренне дружеские отношения с Гейдрихом, в котором видел потенциально наиболее опасного соперника. Молодой нацист был польщен вниманием высокопоставленного флотского офицера, видимо, потому, что лишь несколько лет тому назад был изгнан из рядов ВМФ за амурную интрижку с дочерью корабельного инженера. Канарис купил жилье в пригороде Берлина рядом с домом Гейдриха, и обе семьи стали добрыми соседями. Канарис угощал конфетами сыновей Гейдриха, а фрау Канарис осыпала комплиментами хорошенькую блондинку-соседку.

Канарис привел в абвер майора Рудольфа Бамлера и назначил его руководителем отдела контрразведки, работавшего в тесном контакте с гестапо. Выбор объяснялся тем, что Бамлер был одним из немногих офицеров Генерального штаба, кто открыто выражал свои симпатии к фашизму и был дружен с некоторыми видными нацистами¹². Канарис, который не был любителем устраивать приемы, стал организовывать дружеские вечеринки для Гейдриха и его окружения. Обычно эти пирушки происходили в отдельном кабинете ресторана «Дом летчиков» на Принц-Альбрехт-штрассе, рядом с мрачным зданием гестапо, где располагалось ведомство Гейдриха.

Эта явно односторонняя услужливость перед Гейдрихом была плодом трезвого расчета, а не отражением истинных чувств Канариса. Канарис умиротворял нацистов главным образом для того, чтобы получить возможность развивать абвер в соответствии со своими амбициозными планами: сделать его самой большой и лучшей секретной службой в мире.

Абвер был реорганизован, и были созданы три оперативных отдела. Бывший Geheimer Meldedienst (разведывательный отдел, занимавшийся сбором информации и агентурными операциями) был значительно расширен и стал называться первым отделом. Новый второй отдел должен был осуществлять диверсионную и подрывную работу, а также вести «черную» пропаганду. В Баварии на Куензее был создан учебный лагерь для подготовки диверсантов, а в Берлине и Тегеле были организованы лаборатории для разработки оснащения диверсантов, а также шпионов из первого отдела нужным оборудованием: от чернил для тайнописи в виде зубного эликсира до взрывчатки, похожей на муку. Контрразведкой занимался третий отдел.

Личный состав набирался сотнями, а командный состав привлекался из Генерального штаба. Шеф абвера назначил весьма разнородное трио для руководства новыми отделами: добродушный, аполитичный, независимый благодаря своему богатству рейнландец Ганс Пикенброк стал организатором секретной разведки (эвфемизм слова «шпионаж»); чувствительный, глубоко религиозный, ярый антифашист Гельмут Гроскурт возглавил отдел саботажа и диверсий; и нацист Бамлер стал ответственным за деликатную контрразведывательную работу.

Канарис привлек фирму «Телефункен» для создания специального шпионского радиоприемопередатчика под названием АФУ (аббревиатура слов Agenten Funk Geraet), небольшого по габаритам, чтобы его было легко спрятать, но достаточно мощного для передач на дальние расстояния. Эта весьма предусмотрительная мера с его стороны имела как свои плюсы, так и минусы, поскольку, когда «Телефункен» разработала этот приемопередатчик, из-за его исключительного качества сотрудники абвера слишком на него полагались.

1 мая 1935 года в целях дальнейшего улучшения каналов связи и для создания надежных оперативных баз за рубежом Канарис договорился о сотрудничестве с министерством иностранных дел. В результате этого дипломатические миссии по всему свету стали выполнять также функции региональных разведцентров. Отдельные дипломаты, обычно молодые атташе, стали в них резидентами (Abwehrbeauftragte), координируя деятельность абвера в своих зонах.

Одним из первых мероприятий Канариса стала рассылка в зарубежные миссии с дипломатической почтой так называемых Geheimausruestungen fuer Vertrauensleute (наборов секретного оборудования для тайных агентов) для последующего использования их шпионами. В эти наборы входило шифровальное оборудование, разработанное Куртом Зельхоном из криптографического отдела министерства иностранных дел. Ключи к кодам рассылались отдельно, в конвертах под сургучными печатями на имя глав миссий с распоряжением вскрыть только в случае войны или кризисной ситуации лишь после получения одного из десяти специальных кодовых слов. Для Англии таким паролем было слово «Наутилус», для Канады – «Джимми», для США – «Роберт».

В других опечатанных конвертах Канарис разослал списки агентов абвера, действующих в зонах соответствующих дипломатических представительств. Он также выслал каждому главе миссии чек, выданный «Дойче-банком» на «Барклай-банк» в Лондоне на сумму 406 фунтов, с указанием конвертировать их в местную валюту и держать в сейфе для выдачи агентам в случае необходимости.

Посылка в дипломатическую миссию в США была отправлена сухогрузом «Швабен» северогерманского агентства «Ллойд» под личную ответственность капитана, который передал ее из рук в руки послу в Вашингтоне и генеральному консулу в Нью-Йорке – первым германским дипломатам, которых Канарис избрал в качестве своих партнеров в этой стране. Через несколько месяцев такие же конверты были переданы генеральным консулам в Новом Орлеане и в Сиэтле, посланнику в Мехико и поверенному в делах в Панаме¹³.

В апреле 1935 года, лишь через три с небольшим месяца после вступления в должность, Канарис направил своих эмиссаров для создания резидентур в наиболее важных регионах. В Северную и Центральную Америку был послан с дипломатическим паспортом на имя Э. Дерпа капитан первого ранга Герман Менцель, кадровый разведчик, ставший впоследствии начальником отделения военно-морской разведки в первом отделе абвера.

Трудно поверить, что все эти мероприятия были осуществлены Канарисом в первые восемь месяцев пребывания в должности. Внезапно контрразведывательные службы по всему миру столкнулись с теми или иными видами подрывной работы, что сигнализировало о смене руководства в абвере.

Немецкая агентура резко проявилась в Австрии, Чехословакии, Югославии, Швейцарии, в Балканских странах, Финляндии и даже в Эфиопии и Японии. Особенно активно она стала работать в Польше, Франции, Голландии, Бельгии и Люксембурге, но повсюду ее деятельность носила следы поспешности, поверхностной подготовки, непродуманной заброски.

В эти месяцы агентам Канариса еще не хватало опыта, и они быстро проваливались. В Бельгии 10 немецких шпионов были арестованы с 7 апреля 1935 года до конца года. Впервые после окончания Первой мировой войны немецкий шпион был арестован в Англии.

Во Франции, наводненной немецкими шпионами, в первые десять месяцев новой эпохи абвера был арестован 21 шпион, причем одного взяли с поличным при попытке похитить из сейфа на военном аэродроме в Броне близ Лиона планы противовоздушной обороны, другой был пойман, когда фотографировал укрепления в Меце, еще двое – когда рылись в документах военного лагеря, официантка в Страсбурге – когда выпытывала у солдат военные секреты, еще двое были взяты в Вердене, когда передавали ночью шифрованные сообщения с помощью фонарика.

В начале сентября Канарис, получивший к тому времени чин адмирала, отправился на юг с миссией чрезвычайной важности. В Мюнхене он встретился с начальником итальянской военной разведки генералом Марио Роаттой и договорился о самом тесном сотрудничестве против общих потенциальных противников¹⁴. Хотя в Италии был в разгаре абиссинский кризис и велась подготовка к вторжению в Эфиопию, Роатта выразил полную готовность к сотрудничеству и согласился со всеми предложениями Канариса. Союз между секретными службами Германии и Италии был подписан задолго до того, как Гитлер и Муссолини подписали пакт о создании Оси Берлин – Рим.

Из Мюнхена Канарис отправился в Берхтесгаден на самую важную для него встречу в новой должности. Он получил аудиенцию у Гитлера и прибыл с докладом о своих успехах и для получения инструкций на будущее.

Глава 2

ОПЕРАЦИЯ «СЕКС»

Ясным воскресным днем 8 сентября 1935 года Канарис сидел напротив Гитлера в большой гостиной замка в баварских Альпах, впервые оказавшись тет-а-тет с фюрером.

В отличие от Уинстона Черчилля, у которого был врожденный интерес к шпионскому делу и который открыто афишировал свою поддержку интеллидженс сервис, Гитлер притворялся незаинтересованным в разведке, хотя, конечно, был прирожденным конспиратором и изощренным интриганом. Он постоянно заявлял своим сотоварищам, что не испытывает ничего, кроме отвращения, к секретным операциям и что он никогда не унизится до того, чтобы пожать руку шпиону.

В одном из его нескончаемых монологов во время тех любимых послеобеденных бесед со своим окружением, в ходе которых формулировались его самые потрясающие заявления, легшие в основу анекдотов о нем, он как-то рассказал, что Фридрих Великий якобы сделал суровое внушение своему начальнику разведывательной службы лишь потому, что принесенная им ценная информация была добыта шпионом.

Но при беседе с Канарисом эта его позиция никак не проявлялась. Он никогда не давал аудиенции капитану Патцигу, но с новым шефом абвера это была не первая встреча, и Гитлер уже выказывал свое расположение к Канарису, который прекрасно знал, как угодить фюреру, сообщая лишь то, что тому хотелось услышать, и приправляя доклады так называемой «случайной информацией», собранной в ходе секретных операций.

С самого начала их знакомства Гитлер предпочитал иностранную информацию Канариса докладам немецких дипломатов, как более интересную и захватывающую. У немецких послов было принято сообщать только о том, что, по их мнению, было абсолютно достоверным и обоснованным. Канарис же не был связан такими традициями и ограничениями. В результате его сообщения, в отличие от нудных дипломатических докладов, имели злободневный характер, изобиловали пикантными подробностями и сплетнями о личной жизни знаменитостей.

Канарис продолжал лебезить перед Гитлером. Он заявил, что просил аудиенции не только для своего первого доклада о проделанной работе, но, главным образом, чтобы узнать о планах фюрера, в которых абвер может оказать неоценимое содействие.

Гитлер сообщил Канарису о предстоящем аншлюсе Австрии, и тот поспешил заверить, что его служба активно действует в этой стране. Был завербован и стал работать на абвер офицер австрийской секретной службы майор Эрвин фон Лахузен. Фюрер упомянул о вольном городе Данциге и «польском коридоре» как о нетерпимой аномалии, и Канарис ответил, что уже работает над этим вопросом, так же как и над проблемой чехословацких Судет. Он даже сумел завербовать лидера судетских немцев Конрада Генлейна в агенты абвера.

А Советский Союз? О, это очень трудный объект, но зато Польша и Франция находятся под контролем.

Англия? Нет. Гитлер заявил, что ему не нужны шпионы в Англии. Его политика «сближения» принесла свои плоды. В июне с правительством Болдуина было подписано англо-германское военно-морское соглашение. Велись переговоры и о других пактах. Шпионы в Англии были не нужны, они могли только подорвать усилия дипломатов.

Соединенные Штаты? Гитлер пожал плечами. Они далеко и слишком мало интересуются европейскими делами. Ему безразлично, что делается в Америке. Канарис был явно рад, что Гитлер не запретил ему шпионаж против заокеанских англосаксов, ведь, как ни странно, отдаленные и нейтральные США были важным объектом деятельности абвера.

Канарис был необычным шефом разведки, он не испытывал ни малейшего интереса к зарубежным странам. Единственная страна, воспоминание о которой грело его сердце, была Испания, где он провел лучшие годы своей жизни и которую считал своей второй родиной. В течение десяти месяцев он использовал все ресурсы абвера для помощи мятежу генерала Эмилио Мола¹⁵, который, выступив на стороне генерала Франциско Франко 18 июля 1936 года, развязал Гражданскую войну в Испании. Он же стал играть ведущую роль в организации немецких и итальянских военных поставок Франко, обеспечивших ему победу в Гражданской войне. Франция и Польша занимали его только с профессиональной точки зрения. Англия лишь чуть-чуть, а США совсем его не интересовали.

Став руководителем конторы на набережной Тирпиц, он сделал удивительное открытие. Расширяя действующую сеть агентов в Польше и внедряясь во Францию, Данию, Бенилюкс и Чехословакию, он обнаружил, что абвер уже располагает мощной резидентурой в стране, которой он вообще не планировал заниматься, – в Соединенных Штатах.

В тот период Соединенные Штаты были озабочены только внутренними проблемами, но все же у абвера было за океаном около дюжины агентов, включая самых лучших. Интересно, что проникновение в эту страну не было результатом разработок абвера. Это было дело лишь одного разведчика, действовавшего под кодовым именем Секс, который осуществлял тайную войну на этих далеких берегах только по своей собственной инициативе. Со временем он превратил США в объект германского шпионажа, в первую очередь в столь важной области, как авиация.

К концу двадцатых годов интерес к Соединенным Штатам вновь ожил, главным образом из-за того, что рейхсвер, ограниченные вооруженные силы Германии, в 1926 году принял решение нелегально возродить военно-воздушные силы – «черное люфтваффе», включив их в состав вермахта, который тайно воссоздавался германскими милитаристами. В этих целях было создано специальное военно-авиационное бюро «Флигерцентрале» во главе с майором (впоследствии фельдмаршалом) Гуго Шперрле, асом Первой мировой войны. Бюро были переданы несколько эскадрилий устаревших самолетов.

Будучи связанной жесткими ограничениями, германская авиационная промышленность не могла обеспечить свою зарождающуюся авиацию. За границу были отправлены агенты с поручением закупать все, что возможно. Соединенные Штаты особенно заинтересовали эту агентуру своими революционными разработками в области авиации – гироскопами, автоматическими бомбардировочными прицелами, шасси, убирающимися в полете, и другими изобретениями, такими, как авиагоризонты, четырехлопастные пропеллеры и высокооктановое горючее.

Кое-что из подобного оборудования им удалось закупить, но вскоре немцы натолкнулись на два препятствия. Они израсходовали свои средства и обнаружили, что наиболее необходимые изделия, особенно производимые для ВМФ США, засекречены и не подлежат продаже.

Разработчикам из Флигерцентрале пришла идея, что, если они не могут приобрести нужное им оборудование на открытом рынке, значит, следует украсть то, что им не позволяют купить. Задание было поручено абверу, во главе которого тогда стоял полковник Фриц Гемпп, и в Нью-Йорк был направлен агент для создания специальной сети, занимающейся авиацией.

Отобранный Гемппом для этой миссии разведчик сошел с борта океанского лайнера «Берлин» компании Ллойда в порту Хобокен в Нью-Йорке 27 марта 1927 года. Это был неприметный скромный человек, не выделяющийся в толпе. И хотя нос был чуть великоват, губы слишком узкими, а уши слегка оттопыренными, его лицо было незапоминающимся. Скромно постриженный и просто одетый, среднего роста, он был абсолютно незаметным.

В его немецком паспорте он значился как Вильгельм Шнейдер, родившийся в 1893 году в Вецларе-на-Лане, женатый, по специальности настройщик роялей. Как и тысячи других, он прибыл в США на волне эмиграции в поисках лучшей доли в Новом Свете. Быстро пройдя таможенные и иммиграционные формальности, Шнейдер сошел на берег и затерялся в огромном городе на берегу Гудзона.

Подобно пчеле, погибающей после того, как ужалит, Вильгельм Шнейдер перестал существовать, едва выйдя от инспектора иммиграционной службы, но лишь для того, чтобы возродиться под тщательно разработанной маской местного уроженца. Он сменил множество имен, был Вилли Меллером, Уильямом Секстоном, Биллом Лонкисом – это лишь несколько имен из тех, что он использовал за последующие восемь лет. В узком кругу знатоков он более известен как Уильям Лонковски.

На самом деле он не был Шнейдером и уроженцем Вецлара, и, хотя в его чемодане лежал набор камертонов, он не был настройщиком роялей.

Он родился в Силезии, был авиатехником в годы Первой мировой войны, к концу которой ему исполнилось двадцать пять лет. После нескольких неудачных попыток начать новую жизнь (включая даже учебу на медицинском факультете) он вернулся к своему первому увлечению и попытался связать свое будущее с авиацией. Он был знающим конструктором, но не смог найти работу на тех нескольких авиационных заводиках, что были в те годы в Германии. Тогда он вернулся в рейхсвер, для того чтобы реализовать себя в абвере.

Лонковски не засел в бюро. Летом 1922 года его послали во Францию сделать обзор состояния французской авиации. Его доклад получил столь высокую оценку, что, хотя он и не прошел медкомиссии, на которой выяснилось, что у него хроническая язва желудка, его зачислили в резерв в качестве перспективного «крота» в ожидании важного задания в соответствии с его незаурядными способностями. Такая возможность представилась в 1926 году. Гемпп предложил ему отправиться в США, и Лонковски охотно принял предложение.

Перед выездом Лонковски снабдили шифровальной книгой, а он сам получил кодовое имя. Имя было выбрано весьма необычным. Человека, не имевшего никаких плотских желаний и вожделений, назвали «Секс», а его миссию окрестили «Операция «Секс». На самом деле кличка была образована от одного из его фиктивных имен – Уильям Секстон, которым он одно время пользовался.

Лонковски дали из фондов абвера месячное содержание в 500 долларов. По тем временам это была немалая сумма, хотя она была удивительно мала для агента такого уровня. Но это было все, что абвер мог платить из своих мизерных фондов иностранной валюты.

Лонковски получил закупочный лист, который был составлен для него Флигерцентрале по материалам американских авиационных и технических журналов. Ему следовало разыскать тактико-технические данные авиамотора, разработанного Э.Г. Смитом, который якобы вдвое превосходил по мощности любой из тогдашних аналогов, двигателя «Кеминез» с воздушным охлаждением, проходившего испытания на авиационном заводе «Фэйрчайлд» на Лонг-Айленде, и пропеллера Майкарта фирмы «Вестингауз электрик».

Когда кандидаты проходили «селекцию» (так назывался научный метод подбора агентов) по их пригодности к шпионской работе, они должны были доказать, что обладают эмоциональной стабильностью и мало подвержены стрессам. Лонковски был исключительно мнительным человеком, всегда взвинченным и напряженным, а его язва не давала ему покоя. Тем не менее он был ближе к тому, чтобы стать превосходным разведчиком, чем любой из хладнокровных и непроницаемых британских денди.

Лонковски, хотя и был первоклассным авиаинженером, великолепно знающим свою специальность, был тем не менее очень прост. Он вел спартанский образ жизни, питался в основном тостами и молоком, и его коллеги называли его Каспар Милкитост. Он не был претенциозным, амбициозным или самонадеянным. Он пренебрежительно относился к замшелой театральности шпионажа и к его причудливой обрядности. В общем, он был превосходным шпионом.

Идея охватить всю американскую авиапромышленность, тем более с помощью лишь одного человека, была более чем дерзкой. Лонковски же не был ни озадачен, ни обескуражен. К началу 1928 года он уже освоился на новом месте и разработал свой образ действий. Он оставил настройку роялей и решил вернуться к своей специальности авиамеханика. С этой целью он стал подыскивать работу на одном из авиационных заводов на атлантическом побережье, где смог бы приобрести авторитет и связи, необходимые для создания агентурной сети. Он выбрал завод «Айрленд эркрафт корпорейшн» на Лонг-Айленде в качестве своей первой базы, используя ее и как стартовую площадку для внедрения своей агентуры на другие заводы.

Начав работу со скромной должности авиаконструктора, Лонковски совершил стремительную карьеру на заводе «Айрленд», быстро достигнув положения, позволяющего ему влиять на наем и увольнение сотрудников. Вскоре он уже смог отказаться от шпионской работы и стать резидентом, как и предусматривалось его заданием. Первым делом он обзавелся новой крышей, чтобы мотивировать свой интерес к вопросам, которые не должны были интересовать настройщика роялей. Он стал американским корреспондентом немецкого авиационного журнала «Люфтрайзе», хотя порой, представляясь авиационным журналистом, пользовался своими визитными карточками, где значился настройщиком роялей.

Еще до отъезда из Германии он подобрал себе двух помощников для работы в США. Первым был Вернер Георг Гуденберг, уроженец Гамбурга, чертежник с некоторыми познаниями в электротехнике. Другим был земляк Вернера двадцатидевятилетний Отто Герман Фосс, квалифицированный авиамеханик, выпускник Гамбургского технического института.

Осенью 1928 года Лонковски вызвал Гуденберга и Фосса и устроил их на «Айрленд эркрафт», положив начало хорошо продуманной операции по проникновению в американскую авиационную и военную промышленность. К 1932 году у Лонковски была уже налаженная шпионская сеть. Фосс и Гуденберг (к тому времени они уже готовились принять американское гражданство) были его ведущими агентами. Они оба уже покинули «Айрленд эркрафт». Фосс переехал в Балтимор, устроившись на завод, выпускавший винты для американского ВМФ. Гуденберг перешел на авиационный завод в Бристоле, Пенсильвания, на котором велись эксперименты по использованию алюминия для фюзеляжей. Лонковски отправил в Берлин обильную подборку докладов и чертежей, включая конструкцию «несгораемого самолета» и информацию о «самом мощном в мире двигателе с воздушным охлаждением», разработанном «Райт эронотикал корпорейшн». Прямо из конструкторского бюро «Кертис эрплейн энд мотор компани» он добыл чертежи самолета-истребителя, «способного садиться на корабль или на воду». Но отклик был далек от предполагаемого. Он продолжал получать свое ежемесячное содержание, но это была практически его единственная связь с абвером.

Полковник Гемпп ушел в отставку, а его преемник не интересовался операцией «Секс». Флигерцентрале наладило свои собственные контакты и больше не зависело от чужаков, работающих на абвер. Операция «Секс» была заморожена, а Лонковски затерялся среди других «кротов» абвера. Но позднее мы о нем еще услышим.

И вот наступил 1934 год, второй год пребывания Гитлера у власти.

Соединенные Штаты стали объектом нацистской пропаганды. Предполагалось, что миллионы американцев немецкого происхождения смогут быть организованы в серьезную политическую силу, способную оказать влияние на новую администрацию Рузвельта. То, что многие американцы немецкого происхождения достигли замечательных успехов в Новом Свете, было предметом гордости в Германии и аргументом для шовинистической гордости нацистов. Гитлер однажды заявил, что две трети американских инженеров – немцы. «Те люди, – сказал он, – от которых изначально зависело развитие [Соединенных Штатов], почти все имели германские корни».

Вдохновленные словами фюрера нацисты вышли на германо-американские землячества и сумели одурманить своей назойливой пропагандой тысячи людей. Их последователи расхаживали со свастикой, устраивали демонстрации и беспорядки. Попытки вербовать шпионов, особенно среди тех «инженеров», о которых говорил Гитлер, были малоуспешными. Вся их деятельность в Нью-Йорке имела результатом привлечение лишь одного кандидата, врача по имени Игнац Теодор Грибль.

Доктор Грибль родился в Вюрцбурге, прекрасном старинном городе в Баварии в 1899 году, воевал артиллерийским офицером в Первую мировую войну и был ранен на итальянском фронте, где познакомился со своей будущей женой, австрийской медсестрой Марией Ганц. После войны при поддержке Марии он изучал медицину в Мюнхене до 1922 года, когда фрейлейн Ганц эмигрировала в США, пообещав выслать ему деньги на проезд, как только сможет. В начале 1925 года она сумела профинансировать его путешествие, затем помогала ему во время учебы в медицинском колледже Лонг-Айленда и в университете Фордхэма и дала ему денег, чтобы купить практику в городе Бангоре, штат Мэн.

Там у них завязались хорошие знакомства с некоторыми немцами, но ему не очень понравились жители Новой Англии. Честолюбивый молодой врач жаждал космополитской атмосферы Нью-Йорка, где ярче мог развернуться его талант. В 1928 году они переехали, и Грибль обосновался в Йорквилле, в самом сердце немецкой колонии Манхэттена, специализируясь на акушерстве и хирургии варикозных вен. Его уважали в округе, он стал официальным врачом нескольких немецких землячеств и процветал. Он и его жена приняли американское гражданство, и Грибль был зачислен в американскую армию как офицер запаса.

Грибль был политически активен, и нацизм стал прибежищем. Этот пухлощекий коротышка в очках стал активным нацистским пропагандистом еще до прихода Гитлера к власти. В 1933 году он решил расширить свою подрывную деятельность. Некоторые из его друзей занимали важные посты в американских оборонных учреждениях, и он решил, что сумеет привлечь кого-то из них к своей формирующейся шпионской сети во имя новой Германии.

3 марта 1934 года он направил Йозефу Паулю Геббельсу письмо с предложением своих услуг, сославшись при этом на лично известного Геббельсу своего брата Карла, ветерана нацистской партии, готового поручиться за него. Он писал Геббельсу, что уже не новичок в шпионаже, поскольку еще в 1922 году, будучи студентом-медиком в Мюнхене, во время летних каникул выполнял секретное задание абвера во Франции и вернулся оттуда с информацией, которую полковник Гемпп охарактеризовал как «интересную и полезную».

Геббельс переправил его письмо не в сонный абвер, который не интересовался ни Америкой, ни какой-либо еще страной, кроме Польши, а в гестапо, которое, как он знал, начало создавать всемирную сеть агентов и осведомителей. Из главного управления гестапо в Берлине заявление Грибля было препровождено в Гамбург в «Морское бюро» банковской расчетной палаты, где служащий Пауль Краус занимался созданием нацистских ячеек на трансокеанских лайнерах.

Краус использовал членов своих плавучих ячеек исключительно как курьеров. «Из Гамбурга, – писал он в своих рекомендациях по созданию всемирной сети, – в среднем тысяча судов ежемесячно отплывают во все порты мира, поэтому связь с иностранными государствами может поддерживаться с помощью завербованных членов команд этих судов». Работа по созданию этой сети началась еще в 1930 году, конечно нелегальная, поскольку фашисты еще не были у власти. К 1934 году, за год до назначения Канариса, у Крауса уже были тысячи агентов или кандидатов на эту роль, которые были аккуратно занесены в белые, желтые и голубые карточки, и их можно было привлечь к работе в случае необходимости. Особенно важное значение в том, что касалось Соединенных Штатов, имели члены экипажей «Европы», «Бремена», «Нью-Йорка» и «Гамбурга» – самых быстроходных трансокеанских лайнеров «Норт Джёрман Ллойд», курсировавших на линии Гамбург – Нью-Йорк.

На «Европе» в число агентов входили инженер, помощник капитана и стюард Карл Шлютер, на «Бремене» – два стюарда, один из них – Карл Айтель, на «Нью-Йорке» был Тео Шульц, а на «Гамбурге» один из помощников капитана. Хотя их и можно было использовать для сбора информации, после создания шпионской сети в США они должны были действовать главным образом в качестве курьеров.

Вербовка Грибля предоставляла Краусу возможность создания такой сети, и он пригласил доктора в свой офис в Стелла-Хаус в Гамбурге, чтобы обсудить возможности сотрудничества. Грибль за свой счет прибыл в Гамбург и охотно согласился работать на «Морское бюро» в качестве агента-вербовщика, подыскивая людей, которых можно было бы «развить» в полезных агентов. Вернувшись в Нью-Йорк, Грибль активно включился в деятельность общества «Друзья Новой Германии», с намерением использовать его как базу и крышу для шпионской деятельности. Он надеялся создать в ней несколько ячеек, но сумел организовать лишь одну, состоящую из него самого и трех «друзей» – Акселя Уиллер-Хилла, Оскара Карла Пфауса и еще одного молодого человека.

Ячейка не была такой неприметной, какой следовало бы быть звену шпионской сети. Маленькая группа будущих агентов была хорошо известна среди «друзей», которые нередко прохаживались по адресу «секретных ребят д-ра Грибля». Но как оказалось, секретная работа Грибля была нешуточным делом. Уиллер-Хилл и Пфаус стали важными винтиками в механизме немецкого шпионажа. В 1934 году, однако, этим ярым нацистам было далеко до того, чтобы называться секретными агентами. У них не было доступа к секретной информации и не было знакомств с теми, у кого был такой доступ. Поскольку им не удалось раздобыть ничего стоящего отправки в Гамбург, Гриблю пришлось позаботиться о поисках более перспективных кандидатов.

Он вспомнил своего старого приятеля еще по Новой Англии, который, по-видимому, отлично подходил для шпионской игры. В досье Грибля в абвере он значился под псевдонимом Данеберг, проходил под литерой «Т» (от слова «тыловой») и числился как субагент Ф-2307/д-ра Г.¹⁶ Из обнаруженного в архивах абвера личного дела Данеберга я узнал, что это был пятидесятиоднолетний однорукий американский инженер немецкого происхождения Кристиан Ф. Даниэльсен. Грибля в нем привлекло то, что он работал в конструкторском бюро завода по строительству новых эсминцев «Бат Айрон» в городе Бангор, штат Мэн. Грибль пригласил Даниэльсена в Нью-Йорк для возобновления знакомства, выслав ему 75 долларов на проезд.

Как оказалось, это был весьма полезный визит. Даниэльсен прожил в Штатах уже сорок лет и был натурализованным гражданином. В Германии у него были три дочери, кое-какое имущество, и он испытывал ностальгическую привязанность к старой родине. Он охотно согласился работать на Грибля и, таким образом, стал не только первым, но и одним из ценнейших членов формирующейся шпионской сети. Уже сразу после этого первого приезда Грибль вместе с Даниэльсеном отправился в Бангор, остановился в отеле и подождал, пока конструктор съездит к себе на завод и скопирует чертежи нового военного корабля, над которым работал. Эти материалы стали первым звеном в цепочке военных секретов США, выуженных Гриблем.

Затем неожиданно и по собственной инициативе к сети Грибля присоединился настоящий профессионал. В октябре 1934 года в приемной доктора в Йорквилле появился новый пациент с жалобой на воспаление надкостницы. Войдя в кабинет, он обратился к врачу:

– Не узнаешь, Игнац? Мы познакомились во Франции, выполняя задание полковника Гемппа.

– Ну да! – воскликнул Грибль. – Ты Вилли Лонковски! Надо же! Что ты делаешь в Америке?

Лонковски рассказал о себе все: как был послан шесть лет назад в Штаты, как без малейшей помощи с родины создавал шпионскую сеть, как, непонятно почему, был позабыт абвером, а затем добавил:

– Я читал в газетах, что ты трудишься на благо нашей новой Германии. А потом я прослышал, что ты ищешь людей моей профессии. Вот я и пришел предложить свои услуги.

У Грибля это была самая необычная консультация в жизни, как для врача, так и для разведчика. Пока «пациент» лежал в кресле дантиста, он согласился объединить свою организацию со шпионской сетью Грибля.

Агент Секс с новыми силами приступил к работе. Весь 1933 год и большую часть 1934 года он был законсервирован, ломая голову, почему он больше не нужен абверу. Но все это время он не бездельничал. Он создавал и расширял свою сеть, чтобы быть наготове, когда придет команда из Берлина.

Его первые агенты Отто Фосс и Вернер Гуденберг были готовы добывать сведения, но, кроме них, были и другие. После того как Грибль и Лонковски объединились, в их группе появились уроженец Швейцарии, капитан армии США, поставлявший данные о новом вооружении пехоты, чертежник судостроительного завода из Нью-Йорка, конструктор-оружейник из Монреаля, инженер металлургической лаборатории государственного судостроительного завода из города Керни, штат Нью-Джерси, а также контактеры на военно-морских верфях в Бостоне и в Ньюпорт-Ньюс, штат Вирджиния, а также и на нескольких авиационных заводах. И все это, не считая Даниэльсена в Мэне.

Это была удивительная сеть, с высокими шпионскими данными и значительным потенциалом. Но она работала в вакууме. Абвер по-прежнему не подавал признаков жизни. Канарис еще не появился на сцене. Краус в Стелла-Хаус не знал, что ему делать с материалами, которые была готова поставить группа Грибля – Лонковски. Его руководство из гестапо не было заинтересовано в оборонной информации и не было подготовлено к работе с ней. Его курьерская организация стремительно росла, была готова в любой момент начать работу. Но в тот момент у Крауса курьеров было намного больше, чем отчетов, которые следовало доставить.

Эта аномальная ситуация резко оборвалась. В конце 1934 года в отделение абвера в Вильгельмсхафене, занимающееся военно-морской разведкой, был назначен новый заместитель начальника, человек, которого называли то «герр доктор», то «доктор Эрдхофф», то «Н. Шпильман». Его настоящее имя было Эрих Файффер, и он имел ученую степень доктора политэкономии. В сорок с лишним Файффер после пятнадцати лет пребывания в отставке, когда он занимался бизнесом, возвратился в абвер в скромном звании капитан-лейтенанта, связав себя с рейхсмарине в надежде, что флоту понадобятся его способности. Его назначили начальником агентуры, когда практически еще не было агентов.

Этот высокий худощавый человек в очках стал неуловимым организатором немецкого шпионажа в США на все последующее беспокойное десятилетие. Его фамилия встречалась в каждом деле о шпионаже, которое удалось раскрыть ФБР, и Файффер проходил как один из организаторов в нескольких судебных процессах в Нью-Йорке. Но следить за ним приходилось издали, а судить заочно. В лучших традициях великих организаторов шпионажа Файффер оставался призрачным, безликим кукловодом, он дергал за веревочки, но сам не показывался.

Судя о нем только по его неудавшимся операциям и по его провалившимся агентам, явно плохо подготовленным, американская контрразведка быстро списала его со счетов как упорного, но не компетентного тупицу, чей массированный налет на американские военные секреты был столь же решительным и рискованным, сколь глупым и нерасчетливым. Но количество его успехов значительно превышало число неудач, и он стал одним из лучших мастеров шпионажа этого периода «штурм унд дранг».

Это все еще была доканарисовская эпоха, когда контакты с нацистами были редкими и случайными. Файффер, как прагматик, не разделял антипатии капитана Патцига к ним. Едва появившись на Вильгельмсхафен, он установил рабочие отношения с управлениями гестапо в Бремене и Гамбурге и был сторицей вознагражден за это.

Всего лишь через несколько месяцев после прихода на Вильгельмсхафен, 2 января 1935 года, когда он еще и не начинал формировать штат агентов, неожиданный звонок из Гамбурга вовлек его в работу. Это был Краус, звонивший из Стелла-Хаус с вопросом, не хочет ли Файффер повидать двоих «друзей», которые привезли ему «подарок» из Америки.

– Я готов за них поручиться, – заверил Краус. – Они выудили очень крупную рыбку.

Друзьями были стюард с «Бремена» и инженер с «Европы», решившие предложить свои услуги абверу, а их «подарок» привел в восторг даже флегматичного и скептического Файффера. Инженер с «Европы», еще новичок в разведке, принес номер торгового журнала «Мэрии ньюс» и несколько старых номеров «Нэшнл джиографик». Но «подарок» стюарда был значительно более ценным – он привез первую посылку от Грибля и Лонковски.

Это было засекреченное руководство для ВМФ США по тестированию металлов на судоверфях, которое Грибль получил от инженера из Керни, и донесение Лонковски о некоторых фактах из личной жизни Фредерика Т. Бёрчхолла, главного европейского корреспондента «Нью-Йорк таймс», весьма досаждавшего Берлину своими яркими, дельными и аргументированными антифашистскими статьями. Он привез также образец теллура, который использовался в экспериментах по борьбе с коррозией на кораблях ВМФ США, и фотопленку с чертежами экспериментального самолета, разрабатываемого фирмой Сикорского в Фармингдейле, Лонг-Айленд.

Стюард сообщил доктору Файфферу, что может доставить гораздо большее количество подобных материалов, поскольку Грибль и Лонковски ждали только слова от абвера, чтобы развернуть широкомасштабную разведывательную работу. Стюард вкратце обрисовал предложения Лонковски в отношении будущего сотрудничества: он может вновь приступить к работе немедленно, восстановить все свои старые связи и вместе с Гриблем завести новые. Они планировали отправлять донесения в Вильгельмсхафен Файфферу с судовыми курьерами каждым рейсом «Европы» и «Бремена». Материалы предполагалось передавать на 35-мм фотопленке, а переснимать должен был Лонковски в лаборатории, оборудованной в его доме на Лонг-Айленде.

Как отмечал позднее Файффер, столь вовремя случившийся приезд Айтеля с этими «подарками» полностью изменил характер и направление деятельности отделения в Вильгельмсхафене. США заняли верхнюю строчку в списке объектов разведывательной деятельности, и были предприняты меры по ее расширению. Новые агенты были внесены в досье абвера. Карл Айтель, ставший главным курьером, числился в списках абвера под номером Р-2307¹⁷. Грибль получил псевдоним Илберг и новый номер – А-2339. Вся серия номеров 2300 была зарезервирована Файффером для агентов, задействованных в операции «Секс».

Наконец, 5 января Айтель с подробными инструкциями для Грибля и Лонковски отплыл обратно в США на «Бремене». После этого благодаря блестяще разработанным Файффером указаниям работа развернулась в строгом соответствии с правилами шпионажа. 12 января 1935 года у агента Секса в «Хофбраухаусе», немецком ресторанчике на Восемьдесят шестой улице, состоялась явка с агентом Р-2307. Началась новая многообещающая фаза операции «Секс».

Глава 3

ВАЛ УДАЧ В АМЕРИКЕ

Ровно через месяц после первого появления Айтеля в Вильгельмсхафене, 2 февраля 1935 года доктор Эрих Файффер был вызван в главное управление абвера в Берлине для отчета о работе в Америке. Он обрисовал детали операции капитану 3-го ранга Удо фон Бонину, заместителю начальника отдела военно-морской разведки, курировавшему разведывательную деятельность в США, и полковнику Гансу Пикенброку, который только что прибыл на набережную Тирпиц, чтобы возглавить подразделение, известное под названием «Амтсгруппе-1» в главном управлении абвера. Шесть дней спустя адмирал Канарис в сопровождении Пикенброка посетил Вильгельмсхафен с целью проверки деятельности отделения Аст-Х, внезапно ставшего в абвере самым активным и важным из всех.

Вторая посылка с материалами от Лонковски была доставлена стюардом «Европы» Карлом Шлютером. Теперь не было сомнений, что американские «вольные стрелки» были лучшими и самыми продуктивными агентами абвера, и Файффер с его коллегами в фатерланде сделали все, что могли, для разработки этой неожиданно открытой бонанзы.

Энтузиазм Файффера оказал воздействие на скептически настроенного шефа абвера, чье безразличие к Северной Америке улетучилось. В одном из импровизированных выступлений перед личным составом своей организации он охарактеризовал США как «ключевое направление деятельности» абвера. «США должны рассматриваться, – заявил он, – как решающий фактор в любой будущей войне. Их промышленная мощь такова, что способна обеспечить победу не только самих Соединенных Штатов, но и любой страны, ставшей их союзником».

Он приказал Файфферу увеличить штаты его отделения и перебазироваться в Бремен, поближе к месту прибытия курьеров из США. Передислокация была произведена 1 октября 1935 года. В этот реорганизационный период оплата агентов вносилась в графу расходов наряду с такими хозяйственными расходами, как электрические лампочки (8–10 марок), кассовые коробки для мелочи (19 марок) и канцелярские принадлежности (24,65 марки). Файффер снял помещение в деловой части Бремена (за 165 марок в месяц) и оборудовал там фотолабораторию (за 237,86 марки), поскольку большая часть материалов из США доставлялась на фотопленках. Он также арендовал два почтовых ящика (номер 161 в Вильгельмсхафене и номер 210 в Бремене) и организовал несколько адресов в городе, на которые должна была поступать секретная информация из Америки.

Два резидента в США совместно вели работу. Каждый раз, когда «Европа» или «Бремен» швартовались в порту Бремена, Файффер прибывал на явку с Айтелем, Шлютером или другими курьерами и получал их сведения. Это время стало звездным для Лонковски, который наконец дождался своего часа. Он переехал в дом в Хемпстеде на Лонг-Айленде, чтобы быть ближе к своим информаторам с авиационных заводов этого района и к аэродромам ВВС США Митчел-Филд и Рузвельт-Филд.

Операция «Секс» развивалась весьма успешно и в точном соответствии с планом. Удалось раздобыть конструкторские разработки автоматического прицела для пулеметов, доставленные одним из «друзей» Лонковски, офицером пехоты США, уроженцем Швейцарии, и чертежи нового танка-амфибии, разработанного в Лэнгли-Филд, Вирджиния. Ценность информации особенно возрастала благодаря ее новизне и оперативной доставке в Германию. Например, 18 июля военно-технический отдел люфтваффе сделал запрос на сведения о новых поплавках для гидросамолета, разрабатываемого заводом Сикорского в Фармингдейле, Лонг-Айленд. Отто Фосс, уже устроившийся на это предприятие, немедленно раздобыл необходимые сведения, и они поступили в Берлин к 8 августа.

С января, когда началась операция, и до конца июля, когда ее осуществление достигло пика, резидентура Лонковски поставила следующие материалы:

тактико-технические характеристики всех самолетов, выпускаемых заводом Сикорского в Фармингдейле;

чертежи самолета «FLG-2» и палубного разведчика-штурмовика «SBU-1» для ВМФ США фирмы «Ваут эвиэйшн»;

тактико-технические характеристики бомбардировщиков, разрабатываемых фирмами «Боинг» и «Дуглас»;

секретные карты армии США;

технология процессов анодирования и хромирования;

чертежи эсминцев «DD-397», «DD-398» и «DD-399»;

чертежи нескольких новых приборов фирмы «Лиэр радио корпорейшн», предназначенных для военного и военно-морского министерств США;

доклад о тактических военных учениях на аэродроме Митчел-Филд на Лонг-Айленде.

По заданию Файффера Грибль и Лонковски побывали в районе канадской границы для «поиска возможных пунктов для переброски больших групп агентов из Канады в США». В Монреале у них была явка с одним из их агентов – инженером канадской фирмы, сотрудничавшей с ВМФ США, и получили от него чертежи «нового зенитного орудия с электромагнитным устройством для увеличения скорострельности». Чертежи попали к Лонковски непосредственно с кульмана, и Файффер получил их фотокопии раньше, чем заказчик.

В сентябре Лонковски был близок к своему самому грандиозному успеху. Он завербовал сотрудника завода «Кёртис эркрафт» в Буффало, Нью-Йорк, по фамилии Гуденберг. Это был красивый, аккуратно подстриженный тридцатишестилетний мужчина с открытым лицом, женатый на хорошенькой американке, казалось бы, преданный своей новой родине и неспособный стать шпионом. Однако он был одним из главных информаторов Лонковски. Ранее Секс получил от него чертежи экспериментального ночного бомбардировщика и еще одного нового самолета, находящегося в стадии строительства. И вот в сентябре Гуденберг передал Лонковски технические чертежи сверхсекретного легкого бомбардировщика «SB-C2». Получение этой информации стало высшим достижением в шпионской карьере Лонковски. Оно стало также и его лебединой песней.

25 сентября 1935 года «Европа» готовилась к отплытию в Бремерхафен. Причал номер 86 на реке Гудзон в нью-йоркском порту был заполнен пассажирами, провожающими, чиновниками и таможенниками. Непрерывно подвозились букеты цветов и багаж, в каютах вовсю пили за отъезд, завязывались знакомства, чтобы сделать путешествие более приятным. Один из провожающих, невысокий худой мужчина в очках, держал в руках футляр от скрипки и о чем-то беседовал со стюардом.

– Что это у вас за скрипка? – поинтересовался проходивший мимо таможенник Моррис Джозеф.

– Самая обыкновенная, – небрежно ответил мужчина.

– Не разрешите ли посмотреть? Я очень интересуюсь скрипками.

Занервничав, коротышка открыл футляр. Приподняв скрипку из ее бархатного ложа, Джозеф сразу же увидел под ней фотоснимки чертежей самолетов. Помрачнев, таможенник положил скрипку на место, закрыл крышку и попросил ее владельца пройти с ним в помещение таможни на причале. Там он доложил о происшествии своему начальнику Джону У. Робертсу, и они вместе обыскали задержанного. В его карманах были обнаружены фотопленка и несколько писем, написанных по-немецки.

На негативах были изображены детали самолетов, а в письмах, подписанных «Секс», содержались такие фразы, как «интерес представляет обтекаемое шасси на одной стойке». Роберте немедленно позвонил на Говнер-Айленд майору Стенли Грогену из Джи-2 (контрразведка). Того не оказалось на месте, но его подчиненный, рядовой сотрудник, немедленно прибыл в порт обследовать немузыкальное содержимое футляра для скрипки. Увиденное произвело на него такое впечатление, что он тут же позвонил другому офицеру контрразведки, майору Джозефу Н. Дэлтону, и попросил указаний. Обстановка становилась все более напряженной, задержанный выглядел подавленным. Дэлтон попросил солдата описать фотоснимки, негативы и письма, а затем заявил:

– Я не вижу ничего особенного в этих фотографиях. Такие могут быть у каждого. Отпустите его и скажите, чтобы он явился завтра к нам для беседы с майором Грогеном. Кстати, как он назвался?

До этого никто и не подумал спросить у задержанного фамилию.

– Как ваше имя? – обратился к нему Роберте.

Человек в очках замялся. Похоже, ему хотелось назвать какую-либо вымышленную фамилию, но, заключив, что игра кончена, он решил не отпираться:

– Уильям Лонковски, сэр.

– Так вот, мистер Лонковски, – произнес Роберте, – сейчас вы можете идти, а завтра в десять приходите сюда. У нас к вам есть несколько вопросов.

«С тех пор я его не видел», – позднее говорил Роберте.

Что же случилось?

Покинув порт, Лонковски тут же позвонил в Хемпстед жене, велел снять со счета в банке все их деньги и привезти в приемную доктора Грибля. Затем на такси приехал к нему на Восемьдесят шестую улицу, рассказал, что случилось, и попросил вывезти его из страны как можно быстрее. Ближе всего была Канада, а им нельзя было терять время. Грибль вызвал агента абвера Ульриха Хаусманна, пребывавшего в Штатах под крышей корреспондента немецких авиационных журналов, и попросил отвезти их в его загородный дом в Пикскилле, Нью-Йорк, а затем доставить Лонковски в Канаду.

Похоже, что все обошлось. Никто не следил за Лонковски, когда он ехал в приемную Грибля, никто не спрашивал о нем в его доме на Лонг-Айленде. Во всяком случае, никто из властей. Берег был чист.

Хаусманн взял автомобиль Грибля, усадил в него Лонковски, и они уехали. Они доехали от Пикскилла до границы и пересекли ее у Рок-Айленда, Вермонт. Хаусманн сразу же позвонил Гриблю, который поддерживал связь с Файффером по телеграфу. Лонковски велели отправиться в Ривьер-де-Лу, куда причалил немецкий сухогруз. Они прибыли в порт у реки Св. Лаврентия, и там Лонковски поднялся на борт судна. Шкипер получил указание отплыть немедленно после прибытия пассажира. Лонковски отбыл в Германию днем 28 сентября, а Хаусманн благополучно вернулся в Нью-Йорк. Все получилось очень просто.

Весь этот эпизод был вкратце отражен в личной карточке Грибля в абвере следующим образом: «В 1935 г., действуя оперативно и решительно, оказал неоценимую службу в критической ситуации в ходе операции «Секс». Оценка нежданного путешествия Лонковски отражена в бухгалтерской книге Файффера. Там фигурирует запись от 30 сентября о телеграфном переводе 100 марок на борт сухогруза, 10 октября отмечены 6 марок, потраченных на такси, на котором Файффер привез Лонковски из гавани, 12 октября к книге подколот чек номер 25 с пометкой «Расходы фрау Секс на поездку Нью-Йорк – Берлин».

Далее фрау Лонковски, или некая женщина, путешествовавшая под именем фрау Секс, незамеченной отбыла из Соединенных Штатов и благополучно добралась до Берлина, просто сев в нью-йоркском порту на лайнер до Бремена. Билет стоил 150 марок и еще 8,2 марки «фрау Секс» потратила на поездку на такси.

Но операция «Секс» вовсе не закончилась.

Вспоминая в мемуарах случай с Лонковски, бывший заместитель начальника военно-морской разведки контр-адмирал Эллис М. Захариас самоуверенно заявил: «Еще до того, как нам стало известно, что Лонковски сумел предупредить Грибля, мы с уверенностью ожидали, что задержание и последующее освобождение этого агента заставит всю группу прекратить на некоторое время свою деятельность, как это и произошло».

Но этого не произошло.

Грибль и Карл Айтель быстро осознали невероятную наивность американской контрразведки и, вместо того чтобы затаиться, стали еще активнее, чем прежде. В действительности казус с Лонковски, а это происшествие ничем иным и не было, открыл дорогу к тому, что может быть названо пиком немецкого шпионажа в Соединенных Штатах, который длился почти бесперебойно пять лет до середины 1941 года, то есть почти до событий в Пёрл-Харборе.

В лице Грибля и Айтеля адмирал Канарис получил двух талантливых асов разведки в США, а в лице Файффера – опытного организатора, которого нелегко было обескуражить. Было похоже, что инцидент с Лонковски стал катализатором в их карьере. Дилетанты внезапно стали профессионалами, а их организация уменьшилась и укрепилась благодаря внедрению системы конспирации.

В деле вербовки использовались различные методы, а особое внимание уделялось выходцам из Германии, натурализовавшимся в Германии. Закрепившись в США, они получали инструкции «добывать информацию где только возможно». В целях безопасности им рекомендовали воздерживаться от любой пронацистской публичной деятельности и стараться обеспечить себе респектабельное положение в обществе. Их шпионская деятельность держалась в секрете даже друг от друга, хотя они и пользовались теми же каналами передачи информации в Германию.

Система передачи информации была весьма простой. Курьерам сообщали пароль. Если у агента были родственники в Дрездене, курьер должен был сказать: «Привет из Дрездена», если у агента в Германии был знакомый по фамилии Шмидт, курьер говорил: «Привет от Шмидта».

На другом конце цепочки у абвера были агенты во всех важнейших портах Европы: в Лиссабоне, Генуе, Роттердаме и Шербуре. Так называемые «почтовые ящики» (условные адреса) были в Голландии, Италии, Шотландии, Бразилии и даже в Китае. Для ускоренной доставки материалов чаще использовались «Бремен» и «Европа». Когда удалось завербовать бортпроводника одного из рейсов на Лиссабон компании «Пан-Америкэн эрлайнз», этот маршрут стал самым быстрым каналом передачи информации, правда лишь в летную погоду.

Агенты обучались фотографированию миниатюрными фотоаппаратами, умещая документ размером в одну страницу на негативе 25 х 18 мм. Таким образом, курьер мог доставить множество инструкций различным агентам, а на обратном пути взять несколько дюжин фотокопий документов.

Были разработаны несколько несложных шифров, основанных на популярных романах, ключи к шифрам были записаны симпатическими чернилами на оборотной стороне фирменных пакетиков со спичками фирмы «Норт Джёрман Ллойд». Позднее были разработаны более сложные шифровальные системы для передачи информации по радио с трех передатчиков, доставленных абвером в Северную Америку.

Прибыв на место назначения, курьер связывался по предварительной договоренности с так называемым Umleitungsstelle (агентом-передатчиком). Обычно это были судовые поставщики либо другие лица, часто посещавшие порт по роду работы.

Вознаграждение агентуре выплачивалось различными способами. В одних случаях деньги перечислялись из банков в Латинской Америке, Мексике или Голландии на счета агентов в различных нью-йоркских банках, обычно «Чейз нэшнл» или «Нэшнл сити бэнк». Чаще американская валюта доставлялась курьерами и передавалась агентам.

Судя по финансовым документам, оплата была скромной. Инженер-швейцарец из Монреаля получал по 50 долларов за каждую переданную информацию, а его курьер получал 30 долларов за доставку ее в Германию. Однажды курьер привез в Нью-Йорк 400 долларов для выплаты их пяти агентам. За пять месяцев 1937 года в Нью-Йорк было выслано 1400 долларов для выплат двадцати агентам. Самая крупная сумма, выплаченная одному агенту за один раз, составляла 1500 долларов.

К концу 1935 года операция «Секс», переименованная в операцию «Илберг», вступила в новую фазу с участием как прежних, так и вновь завербованных агентов¹⁸. В апреле к сети примкнула группа под кодовым названием «Краун», связь с которой поддерживалась по переписке и с помощью объявлений в газете «Нью-Йорк таймс». В нее входили Гюнтер Густав Румрих, тридцатисемилетний натурализованный судетский немец, демобилизованный сержант американской армии, и его друг Эрих Глязер, солдат срочной службы. Спецкурьерами группы Файффер (носивший для этой операции псевдоним Н. Шпильман) назначил Карла Шлютера и Иоганну (Дженни) Хофманн, молодую парикмахершу «Европы».

Ведущим агентом группы «Илберг» был Густав Гюллих, самый загадочный член сети, о котором не было упоминаний нигде, кроме секретных досье абвера, где я обнаружил некоторые факты. Отчет о его деятельности был столь же впечатляющим, сколь и его способность оставаться незаметным.

Гюллих был тридцатичетырехлетним уроженцем Мюнхена, приехавшим в Соединенные Штаты в 1932 году на постоянное жительство. Квалифицированный инженер-металлург устроился на работу в лабораторию верфи Керни, штат Нью-Джерси, и работал там, занимаясь, по-видимому, только своими делами, добросовестно выполняя служебные обязанности и не привлекая к себе внимания. Сухой худощавый холостяк скромно жил в номере 1150 отеля «Мартиника» на Западной Тридцать второй улице Нью-Йорка, неподалеку от Мейси. Страдающий приступами депрессии одиночка не имел друзей, пока не познакомился с Гриблем. Он быстро подружился с ним и легко принял предложение заняться шпионажем, видимо видя в этом возможность отвлечься от скуки и монотонности повседневной жизни. Гюллих быстро включился в работу и стал одним из самых старательных и ценных членов группы.

В своей лаборатории он добыл сверхсекретную информацию о ВМФ США в виде отчетов, чертежей и расчетов. В их числе были чертежи нескольких строящихся эсминцев, включая канонерку «Эри»¹⁹, описание снаряда со слезоточивым газом, чертежи нового пистолета «смит-и-вессон», чертежи самолета «Боинг-Р-26», тактико-технические данные гидролокатора, палубных орудий и снарядов к ним, образцы кабелей, а также значительное количество информации по металлургии, включая секретную технологию поляризации фольги.

Его шедевром стал врученный Гриблю 7 января 1936 года четырехстраничный меморандум с названием «Эксперименты с высотными ракетами США». В нем содержалось подробнейшее описание работ профессора Роберта Годдарда из университета Кларка в Уорстере, Массачусетс, который только что совершил, по характеристике Гюллиха, «прорыв в разработке ракетной техники».

В первом отчете Гюллиха содержалось резюме газетных статей о Годдарде, в большинстве которых великий физик изображался сумасшедшим профессором, желавшим добраться до луны. Однако в Германии внимательно следили за экспериментами Годдарда, и отчет Гюллиха был с живым интересом встречен в абвере.

Ему приказали сосредоточить свои усилия на этом направлении и отправили список с вопросами, для ответов на которые в следующем году ему пришлось потратить значительное время. Однажды он даже съездил в Нью-Мексико, где Годдард проводил полевые испытания, и наблюдал запуск одной из первых ракет. В досье Гюллиха хранятся семь его отчетов только по этой теме. Последний, датированный 7 декабря 1936 года, сочли столь важным, что на нем была резолюция самого адмирала Канариса. В нем Гюллих приводил сведения о системе охлаждения камеры сгорания, давал расписание испытательных запусков до конца года и сообщал формулу жидкого топлива, используемого Годдардом. На вопрос о наиболее возможном практическом использовании проекта Гюллих ответил, что «ракеты планируется использовать вместо управляемых звуковыми локаторами торпед».

Агентурная работа Гюллиха показывает, насколько простой может быть шпионская деятельность. В ней, даже при его особой осмотрительности, не было ничего театрального. Он время от времени скрытно копировал секретные бумаги, оказывающиеся на его письменном столе, вначале в Керни, затем на Восточной Двенадцатой улице в Нью-Йорке. Он также внимательно слушал и наблюдал за своими коллегами в лабораториях «ЮС Стил».

Даже его явки с Гриблем или курьерами были всегда обычными встречами в публичных местах. Они назначали время и место, где Гюллих обычно под столиком ресторана передавал свои материалы, завернутые часто в свежий номер «Нью-Йорк таймс». Курьеры обычно платили ему наличными, предпринимая при этом ничуть не большие меры предосторожности.

В Бремене не понадобилось много времени, чтобы по достоинству оценить Гюллиха. В сентябре 1937 года Файффер повысил его на один ранг в своей иерархии. До этого он был субагентом номер Ф-2307-Гю. Теперь он получил свой собственный номер, следующий из имевшихся в наличии в серии 2300. Тихий баварец не выразил ни эмоций, ни благодарности, когда Айтель сообщил ему, что теперь он будет числиться агентом 2338.

Все шло гладко, пока в июне 1937 году Грибль не поехал в отпуск в Германию вместе со своей стройной молодой любовницей. Поездка превратилась в триумфальное шествие вернувшегося домой победителя. Файффер встретил их в порту, разместил в номере люкс отеля «Колумб» в Бремене. Провел Грибля по своему отделению, а затем свозил в Берлин, где познакомил с капитаном Германом Менцелем и капитаном 1-го ранга Удо фон Бонином – руководителями отдела «М» абвера, курировавшего операцию «Илберг». Его также представили адмиралу Канарису и полковнику Пикенброку. В качестве прощального подарка Канарис преподнес ему документы на владение виллой в Гессене, конфискованной у еврея.

Вернувшись в Бремен накануне отъезда Грибля в Нью-Йорк, Файффер пригласил его с подружкой в кафе «Астория», и в веселой атмосфере ночного клуба они обсудили перспективы поступления информации из Нью-Йорка.

Как позднее признался Грибль, они говорили о «создании резидентуры в Монреале для работы в Канаде и Новой Англии» и «агентурных ячеек от Ньюпорт-Ньюса, Бостона, Буффало, Бристоля, Филадельфии и даже вплоть до Сан-Диего и Сиэтла на западе, а также в Бате, штат Мэн».

Файффер, язык которого развязался от шнапса, сообщил, что, помимо группы «Илберг», в Америке есть множество агентов, «включая двух отличных ребят в зоне Панамского канала». Один из его новых агентов, имевший свободный допуск на все военные объекты на востоке США, недавно побывал в военном химическом центре в Бельэре, штат Мэриленд. В Вашингтоне один из его людей работал в аппарате одного из сенаторов, а другой входил в ближайшее окружение президента Рузвельта. Файффер рассказал, что последний сообщил подробности конфиденциального совещания в Белом доме, на котором обсуждались проблемы уязвимости американских военных кораблей и возможности их конструктивной доработки. Агент, работавший в лаборатории войск связи в форте Монмут, штат Нью-Джерси, достал чертежи новейшей зенитной пушки «еще до того, как их получили в Вашингтоне».

«В каждом стратегически важном пункте США у нас есть хотя бы один разведчик, – похвалялся, по словам Грибля, Файффер. – На каждом оружейном заводе, на каждой судоверфи Америки есть наши агенты, а некоторые из них занимают ключевые позиции. Американцы не могут планировать боевые действия, сконструировать самолет или разработать новый прибор без того, чтобы мы тут же не узнали об этом».

Учитывая также активность японцев, создавших собственную шпионскую сеть в США в сотрудничестве с абвером на основании соглашения, заключенного в Берлине между адмиралом Канарисом и полковником Осимой, можно сказать, что Соединенные Штаты были «зажаты в клещи шпионажа». Это было, как заявил Гриблю Файффер, «самое эффективное и разработанное вторжение в великую державу за всю историю шпионажа»²⁰.

Глава 4

БОМБАРДИРОВОЧНЫЙ ПРИЦЕЛ

В американской коллекции абвера была лишь одна лакуна – не удалось добыть столь важный предмет, что его отсутствие делало почти бесполезными все остальные приобретения. Это было сверхсекретное американское изделие, позволяющее бомбардировщику определять момент сбрасывания бомбы с тем, чтобы она попадала точно в цель. Не было секретом, что различные модификации такого бомбардировочного прицела были сконструированы совместно Карлом Т. Норденом и Теодором Бартом, а также разрабатывались Элмером Сперри. Сами же конструкции тщательно охранялись.

Прибор пользовался признанием в ВВС (и был предметом вожделения всех разведок), поскольку считалось, что он обеспечивает решение одной из основных проблем воздушной войны. Много болтали о точечной и ковровой бомбардировке, и неспециалисту могло показаться, что такая точность была достижимой. Но на самом деле точки были слишком большими, ковры чересчур широкими. Специалисты же сознавали необходимость поиска средств, чтобы «управлять бомбой в полете, наводя ее на цель».

Идея бомбардировочного прицела была не новой. Несколько известных американских изобретателей – Чарльз Ф. Кеттеринг, Джон Хейз Хэммонд-младший и Сперри – решили основные принципы этой проблемы, и их разработки любой мог найти в патентном бюро США. И кроме того, в газетах были упоминания о «наиболее охраняемом авиационном оружии этой страны», обеспечивающем США «фору в прицельном бомбометании».

Поскольку вся шумиха была поднята вокруг прицела «Норден», то и все секретные службы, естественно, положили глаз на него еще с 1921 года, когда Карл Норден начал эксперименты с первыми сырыми образцами. К 1928 году его серия «Марк-2» показала столь многообещающие результаты, что ВМФ сделал заказ на сорок прицелов, а капитан Фредерик Энтуистл был придан ему в помощь для доработки изобретения.

В 1931 году первый патент был тайно выдан на имя Нордена и Энтуистла (открытый патент был выдан лишь в 1947 году). Вскоре после этого японцы попытались купить чертежи, но Норден ответил резким отказом²¹.

Как ВМФ, разрабатывающий эту боевую технику, так и армейская авиация, которая смогла бы ею пользоваться, чуть ли не молились на это секретное оружие. Оно охранялось столь тщательно, что даже англичане, несмотря на все усилия, смогли получить его лишь с личного разрешения Рузвельта только в 1940 году.

Немцы раздобыли его еще в 1937 году, и это первый подробный рассказ о том, как это им удалось.

В 1936 году просочились сведения, что у Нордена готов к сборке высокоэффективный прицел. Согласно сообщениям, с новым прицелом для бомбежки на заданной скорости требовалось задать лишь два исходных параметра – направление и высоту, тогда устройство автоматически производило сбрасывание бомбы в нужный момент, чтобы она попала в цель.

Благодаря блестящей команде, специализирующейся на авиационных секретах США, абвер обеспечивал кратчайший путь к решению множества проблем, которыми занимался отдел материально-технического снабжения люфтваффе. Как только начинались разработки технического решения, сразу давали заказ майору Гансу Йохану Гроскопфу, начальнику технической службы I/Люфт – отдела авиационной разведки абвера, и Файффер отправлял его Гриблю с первым же судном, отплывающим на запад. Была ли это конструкция усовершенствованного обтекателя воздушного винта с улучшенной аэродинамической поверхностью или барометрический высотомер (это лишь два реальных заказа), агенты в США добывали практически все, о чем запрашивало люфтваффе.

В июне 1937 года, а затем и в августе генерал Эрнст Удет, заместитель командующего люфтваффе по материально-техническому обеспечению, лично попросил Канариса попытаться добыть конструкцию бомбардировочных прицелов Нордена и Сперри. Гроскопф отправил запрос в Нью-Йорк, но из группы Грибля никто не справился с задачей. В начале сентября в отделение абвера в Гамбурге прибыла очередная посылка от нового агента из Бруклина, от которого уже поступали отдельные материалы. Два чертежа весьма озадачили сотрудников Удета. На них были изображены квадраты и круги, соединенные пунктирными линиями, которые без пояснений не имели никакого смысла. Краткая пометка на схеме привлекла внимание Гроскопфа. Бруклинский агент сообщал абверу, что автор эскизов работает на заводе Нордена на Лафайет-стрит в Нью-Йорке и стремится установить связь с разведкой через специального связного²².

К тому времени шпионаж в Соединенных Штатах был практически вотчиной Файффера и направлялся из бременского филиала гамбургского отделения абвера. Отделение Аст-Х входило в состав Десятого военного округа и базировалось в его штабе на бульваре Софии, занимая ряд скромно меблированных комнат в массивном четырехэтажном здании в престижном жилом районе недалеко от центра.

Под руководством временного начальника отделения капитана ВМФ Иоахима Бургхардта (чьим жизненным принципом было не будить спящую собаку) Аст-Х никогда не тревожило свои подразделения. Бургхардт не обладал ни усердием и энергией Файффера, ни амбициями своего подчиненного. Под его руководством отделение, ответственное за Великобританию и всю Северную Америку, имело в своем активе в США лишь одного «крота», инженера по имени Эверетт Минстер Рёдер, незадолго до этого предложившего Бургхардту свои услуги.

Хотя Рёдер и работал на стратегическом заводе Сперри на Лонг-Айленде, имея доступ к важной информации, Бургхард предпочел «законсервировать» его на будущее, чтобы не рисковать им в преждевременной операции. Кроме Рёдера, у Аст-Х были еще два случайных агента, один из которых и вышел на сотрудника завода Нордена.

За несколько месяцев до этого обстановка в застойном гамбургском отделении изменилась к лучшему с прибытием нового назначенца с поручением организовать в Аст-Х сектор авиационной разведки. Это был сорокалетний отставной офицер, рейнландец Николаус Риттер, сын президента колледжа и текстильный фабрикант из Нью-Йорка. Риттер совершенно случайно был выхвачен из списка кадров и направлен на эту работу. У него не было ни авиационного, ни разведывательного опыта, а по роду службы он был ранее на второстепенных ролях. Поскольку более десяти лет жил и работал в США, он свободно говорил по-английски и имел ряд полезных знакомств в Америке. И еще он очень нуждался в работе, поскольку его текстильный бизнес лопнул во время кризиса 1937 года.

Риттер получил от генерал-лейтенанта Фридриха фон Бёттихера, германского военного атташе в Вашингтоне, предложение возвратиться в Германию и вновь поступить на военную службу. Обдумав предложение, он, за неимением лучшего, принял его, и никто не был удивлен его назначением в абвер в качестве руководителя сектора авиационной разведки в Гамбурге больше, чем он сам. Его удивление возросло, когда в июле 1937 года он получил из Берлина подписанную самим Канарисом директиву усилить «разведывательную работу немедленно… охватив военно-воздушные силы и авиационную промышленность Соединенных Штатов».

«Я откинулся в кресле и долго всматривался в эти сухие строки, – рассказывал мне после войны Риттер. – Когда я осознал их смысл, у меня перехватило дыхание. Это была огромная ответственность. На миг я забыл, где нахожусь и чем занимаюсь. Перед глазами встала моя прошлая жизнь в Соединенных Штатах со всеми взлетами и падениями. Мне было трудно свыкнуться с мыслью, что мне придется работать против страны, которую я любил почти так же, как свою родину».

Освоившись с идеей шпионажа против страны, гражданином которой он был всего лишь несколько месяцев назад (он сдал свои документы о гражданстве и вернулся в Германию по визе реэмигранта), Риттер принял твердое решение. Он займется организацией разведывательной деятельности в США. Риттер отправился в Берлин, чтобы получить разрешение высшего руководства на поездку в Америку, но обнаружил, что Канарис категорически против.

– В моем письме было сказано, что вам следует расширить нашу разведработу в США, исходя из требований люфтваффе, обеспечить его бомбардировочным прицелом Нордена, – заявил он Риттеру. – Это очень важное задание, связанное с серьезным риском. Мы не можем рисковать без необходимости, засветив вас и обнаружив свою заинтересованность в этом.

– Господин адмирал, я понимаю, что это весьма деликатная миссия. Именно поэтому я прошу разрешить мне заняться этим лично. Я знаю страну, я говорю на американском английском. Я не так давно работаю в разведке, чтобы американцы смогли узнать об этом. Ни один из моих агентов не знает ни моего настоящего имени, ни местонахождения моей конторы. Уверяю, что вероятность засветиться ничтожна. Но я знаю, что делать, и смогу выполнить задачу.

Канарис в конце концов дал согласие.

– Пожалуй, вы лучше всех подходите для этого дела, – сказал он Риттеру. – Но я хочу предупредить вас – держитесь подальше от официальных немцев, особенно от вашего друга военного атташе. Генерал фон Бёттихер не в курсе нашей работы. Он думает, что способен сделать ее лучше нас. Ни при каких обстоятельствах не приближайтесь к нему или любому другому германскому официальному представителю в США.

Риттер планировал изобразить свою поездку как можно более заурядной, используя в качестве прикрытия свою прошлую деятельность в качестве текстильного фабриканта. Он получил от нескольких гамбургских фирм доверенности на заключение сделок в США, а для подтверждения полномочий и аккредитив на крупную сумму, открытый в филиале «Нэшнл сити бэнк» на Девяносто третьей улице в Нью-Йорке.

У него была реэмигрантская виза, но он предпочел ехать с германским паспортом и под своим настоящим именем. Отправился он налегке, уложив все необходимое в два небольших старых чемодана и взяв портфель, без которого ни один немецкий бизнесмен не выглядел бы натурально. Он не подготовил никакой легенды, а единственным необычным предметом, взятым им, был зонтик в тонком деревянном футляре, похожий на трость. Зонтик придавал ему элегантность, но он предполагал, что ему можно будет найти и иное применение.

Риттер разумно выбрал себе самое подходящее прикрытие и выглядел совершенно безобидным, типичным бизнесменом среднего класса. Он был одет в серый костюм и, голубую рубашку, его походка была быстрой и деловой, и, даже отдыхая, он казался занятым. Под этой ординарной внешностью, однако, скрывался незаурядный, умный и проницательный человек, готовый правильно выполнить свою задачу. Он был респектабелен, и никто не мог заподозрить в нем шпиона. Риттер был таким, каким и должен быть разведчик.

В шесть утра 11 октября он вышел из дома и сел в машину, и шофер привез его в бременский порт, где он сел на борт «Бремена». Капитан Бургхардт пожелал ему счастливого пути. Через шесть дней Риттер был в нью-йоркском порту.

Его поездка была сочетанием сентиментального путешествия и делового вояжа. Он, как и каждый американец, жадно высматривал статую Свободы и с удовольствием использовал американские идиомы в разговоре с сотрудниками иммиграционной и таможенной служб США, носильщиками и таксистами. У него было чувство, что он вернулся домой, попал в знакомое окружение, обменивался шутками с официантами, с чистильщиками обуви, но в то же время не забывал, что должен раздобыть секрет из секретов этой страны.

Как работают шпионы? Риттер не спешил и не жалел времени на то, чтобы составить и осуществить нужную конспиративную схему. Это не очень отличалось от обычных действий бизнесмена во время деловой поездки.

Риттер начал с двух близких приятелей еще до того, как ступил на американскую землю. На борту «Бремена» он столкнулся с репортером «Штаатцайтунг», популярной германоязычной газеты Нью-Йорка, и его старый знакомый шумно настаивал на том, чтобы отпраздновать неожиданную встречу.

– О, Риттер, что ты, черт побери, делаешь здесь?

Риттер предполагал, что может случайно встретиться с кем-то из старых знакомых, но заподозрил, что репортер мог догадываться о действительной цели его поездки.

– Я думал, – громогласно продолжал журналист, – что ты служишь в люфтваффе.

– Лишь в резерве, – так же громко ответил Риттер, – иначе я не был бы здесь.

Они рассмеялись, причем репортер, как показалось Риттеру, что-то знал.

Таможенник не проявил интереса к чемоданам Риттера, но внимательно исследовал содержимое портфеля и обратил особенное внимание на зонтик. Он попросил достать его из футляра и заметил:

– Неплохая штучка для шпиона.

Риттер искренне расхохотался вместе с чиновником, явно довольным своей шуткой.

Риттер зарегистрировался в отеле «Тафт» рядом с Таймс-сквер и провел следующие четыре дня, восстанавливая свои прежние деловые контакты²³. Он вел себя, как и следовало в его положении: просил клерка оставлять для него письма от фирм, сообщал адрес таксисту достаточно громко, чтобы мог слышать швейцар, отдавал свои рубашки для стирки и глажения в прачечную «Тафта», причем на белье ставились фирменные метки²⁴.

Риттер старательно поддерживал свой новый образ. Из телефонной будки он позвонил в «Ирвинг-Армз», маленький отель на Риверсайд-Драйв, и заказал номер на имя Альфреда Ландинга. Он отправил с почты «Тафта» письмо и открытку, адресованные Ландингу. Письмо было послано на главпочтамт до востребования, а открытка в «Ирвинг-Армз», и он носил их в кармане на случай, если понадобится удостоверить личность.

За двадцать долларов он купил подержанную пишущую машинку, затем пришел в «Нэшнл сити бэнк» и обналичил свой аккредитив, предъявив свой настоящий паспорт. По этому же паспорту он арендовал сейф для хранения своих документов, которые в ближайшие несколько недель не могли ему понадобиться. Как только он вышел из банка, Николаус Риттер, текстильный фабрикант, исчез. Теперь это был капитан Риттер, он же Ландинг, немецкий шпион, готовый выполнить свою задачу.

Была пятница 19 октября, чуть более двух часов дня. У него оставалось еще немного времени до первой встречи в новой роли, и он отправился на Пятую авеню в музей искусств Метрополитен, чтобы провести там пару часов, как обычно поступают туристы. Около пяти он остановил такси и сказал водителю:

– 248, Монитор-стрит в Бруклине. Вы знаете, где это?

– Поищем, приятель.

Когда они подъехали к невзрачному зданию, Риттер попросил таксиста подождать, пока он проверит адрес. Затем он вернулся к машине, рассчитался, вновь вошел в вестибюль и подождал, пока такси отъедет. После этого, убедившись, что слежки за ним нет, от вышел на улицу, прошел до дома номер 262 и нажал кнопку звонка под карточкой жильца по имени Хайнрих Зон. Навстречу ему вышел коренастый мужчина средних лет в рубашке с короткими рукавами.

– Герр Зон?

– Да, я Зон.

– Рад видеть вас, Попе. Привет от Роланда.

Роланд было кодовым именем Риттера, которому Зон отправлял донесения с подписью Попе.

– Наконец-то вы приехали! Мы уж думали, что мы недостаточно хороши для вас, господа.

Он провел Риттера по длинному коридору в заставленную каморку и принес кофейник и две чашки. Затем они стали обсуждать дела.

– Я получил ваши сообщения, Попе, и прибыл, чтобы поблагодарить за великолепные материалы.

Зон не знал, что это были за «сообщения». Он был лишь одним из «почтовых ящиков» в Нью-Йорке, передающим добытые агентами материалы, но гордился тем, что Риттер доволен. Он чувствовал свою причастность к большому делу. Те эскизы он получил от человека из Глендейла, в Куинсе, известного ему как Пауль и явно желавшего передать основные материалы Риттеру, который специально приехал, чтобы встретиться с Паулем. Может ли Зон организовать им явку?

– Конечно, – ответил связник. – Но Пауль может приходить только по воскресеньям. Если вы назначите время, я узнаю, сможет ли он прийти.

В следующее воскресенье агент ждал его в квартире на Монитор-стрит. Это был, как позднее вспоминал Риттер, «худощавый мужчина тридцати с лишним лет, темно-русый, с открытым лицом, вызывающим доверие».

Паулем был Герман Ланг, механик-чертежник, натурализованный американец, который принес присягу Соединенным Штатам, не задумываясь о ее смысле. Простодушный труженик, когда наступил момент истины, окунулся в сложнейшую интригу, подобно мелкому игроку, который начал свою карьеру с того, что сорвал банк в Монте-Карло. Это был самый обычный человек, знающий свою работу, но совершенно примитивный в своих мыслях и чувствах, ходячее ничтожество. Он вел размеренный образ жизни типичного представителя низшего среднего класса в квартирке на 64-плейс в Глендейле вместе с женой и дочерью. Он был хорошим мужем и любящим отцом, честно зарабатывающим на жизнь. Его жена и дочь сгорели бы со стыда, узнав, кто он на самом деле. Когда они спали, он покидал свою теплую супружескую постель, чтобы копировать шпионские материалы на столе в холодной кухне.

Как такой человек стал шпионом? И почему? Ответ был прост. Ланг не был фашистом, не был обожателем Гитлера и ничего не имел против Америки. Но он считал себя «хорошим немцем». Но не только пылкий патриотизм толкнул его на шпионскую стезю. Ему представилась возможность стать на этот путь, когда он оказался наедине со сверхсекретными чертежами прибора, ставшего благодаря рекламе «священной коровой».

– Я работаю инспектором по сборке на заводе Нордена, герр Ландинг, – рассказывал Риттеру Ланг. – Те небольшие эскизы, что герр Зон передал вам, были лишь образцами. Они не дают представления о самом приборе. Сегодня я взял с собой более подробные чертежи.

– И это действительно бомбардировочный прицел Нордена? – спросил Риттер, едва скрывая возбуждение.

– Лишь часть его. У меня нет чертежей всего прицела, и я не думаю, что мне удастся их достать. Чертежи некоторых деталей мне не удалось сохранить, а с некоторыми мне не удалось ничего сделать. Американцы настолько засекретили это устройство, что даже собирают его на разных заводах, таких, как «Мергенталер линотип компани» на Райерсон-стрит в Бруклине. Но я не сомневаюсь, что ваши инженеры сумеют реконструировать недостающие детали с помощью тех чертежей, что я вам достану.

Как же он сделал это? Очень просто. Из-за секретности, которой был окутан прибор, разные бригады делали отдельные детали агрегата, работая по чертежам, которые Ланг, инспектор по сборке, имел в своем распоряжении. Каждое утро он получал их у начальника цеха и передавал каждой бригаде нужные ей чертежи. Вечером он собирал их, а если бригада заканчивала работу над своими деталями или узлами в тот же день, он должен был вернуть чертежи начальнику цеха. Часто работа занимала несколько дней, и тогда Ланг мог держать чертежи у себя, пока продолжалась работа по изготовлению узла.

Каждый раз, когда чертежи оставались у него на ночь, он приносил их домой и снимал копии через копирку. Чертеж узла, отправленный им в Германию через Попса, был первым. В этот раз он дал Риттеру чертеж еще одного узла прицела и обещал в следующее воскресенье принести третий.

Это представляло собой проблему. Чертежи были слишком большими, для того чтобы Риттер мог везти их в своем портфеле, но у него был человек, который мог бы их доставить в Германию. В Бремене ему сообщили, что один из корабельных стюардов первого класса был главным курьером абвера, агентом под кодовым номером Ф-2341. Это был Герберт Йенихен, голубоглазый светлокожий блондин, берлинец, который сменил Карла Айтеля, «погоревшего» во время провала Лонковски.

Риттер вышел на Йенихена во время плавания, и стюард согласился оказывать услуги, если понадобится. «Бремен» должен был прибыть в следующий вторник, 30 октября, и встреча с Йенихеном была назначена на тот же день в 15 часов в аптеке здания «Таймс».

Риттер прибыл на явку с чертежами Ланга в футляре от зонтика и попросил стюарда провезти его в Германию. Тот отказался, поскольку спустился с судна без зонтика и не мог пронести его на лайнер, минуя таможню. Йенихен предложил встретиться еще раз. Он придет на явку с зонтиком, который вынесет через таможню, и таким образом сможет внести его обратно без таможенной проверки.

На следующий день Йенихен прибыл в номер Риттера в «Ирвинг-Армз» с тяжелым старым зонтиком.

– Мне пришлось поломать голову, выдумывая причину, по которой я беру зонтик в такой чертовски ясный и солнечный день, – рассказывал он, – и я сказал, что повредил коленку и беру зонтик, чтобы опираться на него при ходьбе.

В этой упаковке чертежи второго узла бомбардировочного прицела 31 октября 1937 года покинули страну на борту «Бремена».

До следующей встречи с Лангом Риттеру надо было как-то убить неделю, и он провел это время не без пользы. У него был список «кротов» – законсервированных агентов абвера, и он поочередно встречался с каждым из них, переводя их в категорию действующих. В понедельник 29 октября, на следующий день после его продуктивной встречи с Лангом, он позвонил по Трафальгар 4-9867, номеру, который помнил наизусть, и условился о встрече с Фредериком Юбером Дюкесном, первым номером в списке.

Он знал Дюкесна еще во время жизни в США, и этот представительный степенный мужчина старше пятидесяти лет потчевал его рассказами о своих фантастических подвигах времен Первой мировой войны, когда он оказал «неоценимую службу Германии». Дюкесн был профессиональным разведчиком, чьими побудительными мотивами было то, что он называл «неутолимой ненавистью к британцам». Он был уроженцем Капской колонии (Южная Африка), и, по его словам, его мать убили после пыток во время Англо-бурской войны, и он поклялся мстить английским солдатам. В начале Первой мировой войны он переехал в Англию, предложил немцам свои услуги в качестве секретного агента и таким образом начал свою шпионскую карьеру. Некоторые из его подвигов – например, история о том, что он направил подводную лодку на крейсер, на котором лорд Китченер в 1917 году плыл в Россию, и таким образом способствовал гибели лорда Китченера в морской пучине, – были лишь плодом его воображения. Но он действительно вел шпионскую работу как в Англии, так и в США, где организовывал саботаж на кораблях и портовых сооружениях, используемых британцами в 1916–1917 годах²⁵.

После войны он принял американское гражданство и стал литератором и лектором с устоявшейся репутацией. Риттер подумал, что старый профи может заинтересоваться предложением вернуться к прежней работе. Он не разочаровался. Они встретились в квартире на Семьдесят восьмой улице в Манхэттене, быстро договорились, и Дюкесн вновь стал работать на абвер.

Затем Риттер познакомился с «кротом» капитана Бургхардта Эвереттом Минстером Рёдером в Меррике на Лонг-Айленде, где у последнего был респектабельный дом на Смит-стрит. Этот сорокачетырехлетний инженер обещал быть не менее полезным, чем Ланг. Он работал на заводе «Сперри» в конце Флэтбуш-авеню в Бруклине и обладал доступом к бомбардировочному прицелу «Сперри» и к знаменитому гироскопу этой фирмы.

В этот же приезд Риттер завербовал также Лили Барбару Каролу Штайн, модель, немку по происхождению, проживавшую на фешенебельной Ист-Сайд в Манхэттене. Она пользовалась популярностью среди прожигателей жизни и имела несколько влиятельных приятелей в Нью-Йорке и Вашингтоне. Риттер нашел и специального связника, молодую женщину, работавшую секретарем поверенного германского консульства в Нью-Йорке. Ее квартира на Западной Восемьдесят первой улице одно время была главным пунктом передачи материалов, собранных для абвера Дюкесном, Рёдером и прекрасной Лили.

В качестве главного выхода на вашингтонские источники (включая высокопоставленного дипломата) и на сплетников из нью-йоркских кафе Лили добыла массу полезной информации.

Позднее адмирал Канарис записал, что в течение года Рёдер раздобыл «полный комплект чертежей радиооборудования нового бомбардировщика «Глен Мартин», а также другие приборы производства фирмы «Сперри»: «систематизированные чертежи радиопеленгатора, оборудования слепого полета, указателя крена и поворота и штурманского навигационного компаса».

Вскоре и Дюкесн, третий и наиболее важный член новой сети Риттера, прислал в Германию «конструкцию секретного аккумулятора, механизма управления пропеллером и чертежи множества других секретных устройств». Старый профи легко освоился.

Риттер прибыл на третью явку с Германом Лангом на Монитор-стрит в воскресенье 3 ноября и получил от него чертежи конструкции еще одного узла секретного бомбардировочного прицела Нордена. Он был так потрясен добычей Ланга, что выдал агенту 15 хрустящих сотенных банкнотов, самую большую единоразовую сумму из когда-либо выплачивавшихся абвером своим агентам в Америке.

11 ноября Риттер, довольный феноменальным успехом своей поездки, отплыл в Гамбург. Но если он ожидал, что его встретят как героя-победителя, то он был глубоко разочарован. Чертежи, которые он доставил, не смогли дать инженерам генерала Удета представления о конструкции всего устройства. Поскольку они не могли свести концы с концами, в люфтваффе стали сомневаться: а были ли это вообще чертежи узлов бомбардировочного прицела?

Риттер вынужден был привлечь экспертов, чтобы убедить Удета и его коллег в том, что на этих чертежах действительно были основные узлы Nordensches Zielgeraet (так немцы называли бомбардировочный прицел Нордена). Лишь после того, как два видных ученых, профессор Айзенлор из Франкфурта и профессор Фухс из Гёттингена, идентифицировали чертежи как действительно содержащие важные части бомбардировочного прицела, Удет дал распоряжение изготовить модель по этим чертежам. Но Риттер все еще не мог праздновать триумф. Первая модель не работала, потому что конструкторы Удета не могли «додумать» недостающие узлы.

В конце концов Риттер связался с Лангом и попросил его приехать в Германию и помочь в лабораторной сборке изделия. В качестве вознаграждения он пообещал ему вклад в 10 тысяч марок в Немецком банке и компенсацию всех расходов на поездку. Ланг принял приглашение. Под предлогом, что хочет навестить родственников, он прибыл в Германию весной 1938 года, чтобы помочь в окончательной сборке копии американского бомбардировочного прицела.

Но впрочем, вокруг его приезда не было ажиотажа, на который он, возможно, надеялся. Риттер поручил агента Пауля майору Гроскопфу из I/Люфт, который встретил Ланга в Берлине и поселил его в роскошном отеле «Эспланада».

Войдя в номер, Ланг увидел на столе полностью собранный бомбардировочный прицел, совершенно подобный тем, что были на заводе Нордена.

– Боже мой! – воскликнул он. – Так вы уже собрали его! Значит, я теперь и не нужен!

Гроскопф поспешил разуверить его.

– Эта модель, – с радушной улыбкой сказал он, – не была бы на этом столе без вашего ценнейшего сотрудничества, герр Ланг.

Гроскопф объяснил, что по чертежам, добытым Лангом, профессор Фухс разработал бомбардировочный прицел, названный Adler-Geraet и представляющий собой, как полагают, усовершенствованную модификацию прицела Нордена. Именно модель реконструкции американского прицела Фухсом и была представлена Лангу в номере отеля.

Ланг провел чудесную неделю в Берлине, где Гроскопф и его коллеги из абвера устроили для него сплошной праздник, и он даже был принят Германом Герингом и получил благодарность шефа люфтваффе. Риттер демонстративно не принимал участия в торжествах, путь к которым он и проложил. Помимо краткого благодарственного письма от Канариса, он не получил никакой награды за свои труды. В конечном итоге успех прибавил перьев на шляпу майора Гроскопфа.

Одиссея прицела Нордена, начавшаяся в 1937 году в Бруклине, окончилась весной 1945 года в заброшенной австрийской деревеньке. Части генерала Джорджа С. Паттона из наступающей 3-й армии захватили завод, который немцы пытались укрыть в Тирольских Альпах, и в руки победителей попало сверхсекретное изделие под названием «Luftwaffenzielgeraet-EZ-42».

Сначала решили, что это одно из оригинальных изобретений немцев, и с триумфом принесли изделие в технический отдел разведслужбы 3-й армии.

Как выяснилось, это был бомбардировочный прицел Нордена.

Глава 5

«ПРОЕКТ 14» – КАК ПАРАЛИЗОВАТЬ ПАНАМСКИЙ КАНАЛ

Какой бы многообещающей ни была новая сеть майора Риттера, она все же была нацелена на более поздние операции. А сейчас, в конце 1938-го и в начале 1939 года небольшая ячейка, созданная далеко на юге, была более актуальной и важной. В ней были собраны обученные профессионалы, и работали они под руководством капитана 1-го ранга Германа Менцеля, начальника отдела военно-морской разведки Берлинского управления абвера.

Эта сверхважная миссия имела кодовое название «Проект 14», и ее задачей была рекогносцировка Панамского канала.

В тридцатых годах канал как магнитом притягивал к себе интерес. Все противоборствующие секретные службы считали его критической зоной нашей национальной безопасности – нашим единственным действительно уязвимым стратегическим объектом, за исключением Пёрл-Харбора. Зона была насыщена японскими и итальянскими шпионами, хватало там и советских агентов.

Когда в 1935 году капитан 1-го ранга Менцель посетил Панаму, он назначил Курта Линдберга, директора местного агентства линий Гамбург – Америка и германского консула в Колоне, также и резидентом абвера. В марте 1938 года важность этой резидентуры стала причиной того, что адмирал Канарис выслал туда один из своих шпионских наборов с капитаном «Швабена», специально сделавшим крюк, чтобы доставить посылку.

Еще в те времена, когда зарубежная разведка велась наобум, абвер искал пути, чтобы обеспечить исчерпывающее изучение канала. Эта деятельность была инициирована специальным запросом военно-морского оперативного штаба, а затем и Генеральным штабом ВВС, которым потребовались детальный топографический и технический отчеты о канале, и со всех немецких судов, проходящих по каналу, велось наблюдение за американскими гарнизонами и военными сооружениями в этой зоне.

Для налаживания систематической работы в Панаму был направлен опытный оперативник абвера Вольфганг Блаум. Это был опытный специалист с техническими знаниями и воображением, а также умелый организатор. Поработав с германской колонией в зоне канала, он создал две отдельные агентурные ячейки. Одна состояла из множества информаторов, находящихся в каждом заслуживавшем внимания пункте, а вторая состояла из одиннадцати человек и специализировалась на важных персонах.

Лидерами малой ячейки были два профессиональных шпиона: Ганс Хайнрих Шаков, с отличием окончивший школу абвера в Гамбурге и работавший под прикрытием пароходной компании «Хапаг-Ллойд» в Бальбоа, и двадцатидевятилетний Эрнст Роберт Кухриг, тоже выпускник гамбургской разведшколы, маскировавший свою шпионскую деятельность работой по ремонту пишущих машинок.

Ячейка Шакова была типичной командой под руководством резидента и с парой профи в качестве лидеров. В ней был и неизбежный партийный функционер по имени Гисберт Гросс, и своя Мата Хари – девятнадцатилетняя секретарша германского консула в Колоне Ингеборг Вальтраут Гутманн. Она отвечала за канцелярскую работу и совмещала ее со сбором информации от проезжающих морских офицеров, которые охотно беседовали с жизнерадостной хорошенькой девушкой.

Семеро других членов группы были простыми рабочими: слесари, механики, каменщик, крановщик, портовый грузчик. Они были весьма полезны и важны, поскольку имели отношение к работе порта. Все они уже долго жили в зоне канала, считались хорошими работниками и пользовались уважением сослуживцев, начальников и соседей. Они хорошо знали все ходы и выходы, имели обширный круг знакомых, а пользуясь должностным положением, и свободный доступ к любым тщательно охраняемым сооружениям и устройствам порта.

Пример Эрнста Кухрига наглядно показывает, как свободно немцы распоряжались в зоне канала и насколько плохо была поставлена охрана в ее районах ограниченного доступа. Когда-то он был юнгой и впервые попал в Панаму в 1931 году в возрасте девятнадцати лет. Он сбежал с судна и нелегально остался в Панаме, укрываясь у одного китайца до 1936 года, когда был арестован, осужден на двадцать шесть дней тюрьмы и выслан из страны.

Через год после депортации Кухриг вернулся в Панаму и в качестве мастера по ремонту пишущих машинок получил доступ в форт Рэндольф (США), где часовые без проверки пропускали его туда и обратно. Он провел в форт Шакова и Гросса вместе с мисс Гутманн в качестве прикрытия, говоря часовым, что они собираются посидеть в ресторане в беспошлинной зоне, и принеся присягу, как это требовалось по закону, что у них нет с собой фотоаппаратов. Вместо ресторана они пошли бродить по форту, как обычные туристы, подходя к таким закрытым объектам, как артиллерийская батарея на Калета-Пойнт, и фотографируя их «лейкой», спрятанной в чемоданчике с инструментами, хорошо знакомом всем часовым.

От Шакова и его группы шел поток информации к Блауму, который, используя официальные каналы консульства, передавал их в абвер. Несколько примеров показывают, насколько хорошей была крыша:

«В связи с нехваткой стройматериалов сооружение третьего шлюза около Педро-Мигеля было приостановлено для обеспечения строительства других оборонных сооружений. Подобная нехватка стала причиной, помешавшей реконструкции шлюзов в Мирафлоресе и Гатуне».

«Новое транспанамское шоссе будет построено между Колоном и Панама-Сити. Две полосы от Панама-Сити до плотины Медден уже готовы. Однорядное шоссе от плотины до Франс-Филд строится».

«Электростанция на плотине Гатун расположена слева от шлюза и укрыта соломой в целях маскировки. Форт Рэндольф, форт Коббе и форт Амадор оснащены длинноствольными береговыми орудиями калибром до 356 мм».

«Гарнизоны форт Дэвис и форт Клейтон укомплектованы главным образом пехотинцами с легким вооружением. Большое число мулов в этих фортах указывает, что подразделения часто патрулируют джунгли».

«База подводных лодок ВМС США в Коко-Соло недавно была усилена флотилией торпедных катеров».

Эта примечательная коллекция сообщений, впрочем прекратившихся в 1941 году, была обнаружена в одном из захваченных архивов абвера. Там я нашел и данные о самом «Проекте 14» в виде досье с подробными картами Панамского канала, включая детальные снимки крупным планом плотин у озера Гатун и Педро-Мигеля, откуда шло снабжение водой всех шлюзов, электростанций и военных сооружений.

Вдохновленный этими примечательными данными, добытыми шпионами Канариса, рейхсмаршал Геринг однажды даже размечтался о возможном использовании его дальней авиации. В апреле 1939 года он публично заявил, что Панамский канал не так неуязвим, как считают американцы.

– Две мои бомбы, – заявил он, – сброшенные на канал Кул бра, в десять минут сделают весь этот водный путь непроходимым.

Геринг, судя по всему, имел в виду протоку Кулебра в Сьерра-Панаме, горном массиве, прилегающем к Панамскому каналу, – участок, на который Вольфганг Блаум, руководитель шпионской сети в зоне канала, указывал как на один из наиболее уязвимых стратегических пунктов. Когда в 1939 году Геринг делал свое заявление, он надеялся, что люфтваффе сможет разработать бомбардировщики дальнего радиуса действия типа «Кондор», с помощью которых он сможет совершать налеты на ключевые цели в Западном полушарии. Этими бомбардировщиками были «FW-200» фирмы «Фокке-Вульф», четырехмоторные монопланы с экипажем из трех человек, крейсерской скоростью около 380 км и потолком в 6000 м. Первоначально он был разработан в транспортной модификации и рассчитан на перевозку 26 пассажиров, но в люфтваффе надеялись переоборудовать его в разведывательный вариант для полетов в целях поддержки подводного флота в Атлантике²⁶, а также использовать как бомбардировщик для налетов на США.

Хотя шпионы отлично проделали свою работу, Герингу, однако, так и не представилось случая сбросить свои две бомбы.

Глава 6

ОПЕРАЦИЯ «КРАУН»: ПЕРВЫЙ ПРОВАЛ

К 1938 году у немцев было в США несколько десятков разведчиков, больше, чем в какой-либо другой стране, за исключением Польши и Франции, хотя ни Гитлер, ни высшее командование вермахта не интересовались всерьез этой страной. Немецкие шпионы посещали недорогие кафе на Таймс-сквер, неподалеку от причалов порта на реке Гудзон, через который проходили их секретные каналы связи. Явки назначались также в кафе и пивнушках на Восточной Восемьдесят шестой улице, немецком квартале Нью-Йорка, где многие из них действовали совершенно не таясь.

Однажды в кафе «Максль», самой популярной пивной Йорквилля, клиент по имени Карл Виганд (на самом деле стюард Теодор Шульц) слегка перебрал. Когда он полез в карман за деньгами, чтобы рассчитаться, он вытащил из бумажника два хрустящих тысячедолларовых банкнота и пустил по рукам собутыльников за своим столиком, чтобы похвастать.

В другой раз в кафе «Гинденбург» человек, известный как герр Шмидт (в действительности Карл Шлютер), надевая пальто, выронил из кармана пистолет. Его приятели притворились, что не заметили этого, тогда агент, подняв оружие, с ухмылкой показал его им. Если бы случайный свидетель и увидел эту сцену, он бы мог и не обратить на нее внимания. Пистолет на столике в переполненном кафе могли счесть игрушкой в руках шутника.

В ночь святого Сильвестра, канун Нового, 1938 года, в Йорк-вилле было шумное празднование с серпантином, конфетти и шутихами, смесью немецкой кухни и американского поп-корна. Каждое кафе, бирхалле и простая пивнушка на Восемьдесят шестой улице были переполнены, и в аудитории каждой была своя доля немецких шпионов, как всегда вызывающих подозрение, самых пьяных, самых шумных и самых расточительных.

Доктор Грибль был в кафе «Гинденбург» в компании изящной брюнетки, которая сопровождала его в том триумфальном путешествии по Германии в 1936 году. Карл Шлютер сидел в кафе «Максль» за столом, полным гостей, среди которых были две девушки, с которыми у него одновременно были романы, – его постоянная подружка рыжеволосая кудрявая парикмахерша с лайнера «Европа» Иоганна Хофманн и высокая блондинка чуть старше двадцати, единственная за столом, кто говорил по-английски без акцента. Это была американка из Куинса, с которой Шлютер сошелся несколько месяцев назад, когда она совершала плавание в Германию для стажировки в Берлинском университете после окончания Хантер-колледжа.

За столом был еще один гость, мрачный человек за тридцать, с глубоко посаженными печальными глазами и черными волосами, зачесанными назад. Он был несколько безразличен к пирушке и беседовал со своей соседкой глухим низким голосом. Его отстраненность почти что портила общее веселье.

Шлютер то и дело провозглашал тосты за Новый год, открывая одну бутылку мозельского Блюмхена за другой. Этот год обещал быть хорошим, особенно благодаря человеку, сидящему за его столом, которого он называл Тео и время от времени похлопывал по плечу.

Тео был «фаворитом конюшни», он два года назад добровольно предложил немецкой разведке свои услуги способом, описанным в бульварных шпионских романах. Листая в Нью-Йоркской публичной библиотеке книги о шпионаже, он наткнулся на воспоминания полковника Вальтера Николаи, руководителя германской военной разведки в годы Первой мировой войны, и ему пришло в голову, что он сможет сколотить состояние на шпионаже в пользу Германии.

В начале 1936 года он через берлинскую нацистскую газету «Фёлькишер беобахтер» отправил Николаи письмо, в котором назвался «высокопоставленным американским военным», и попросил переслать письмо «соответствующим органам». Если там заинтересуются его услугами, написал он, то пусть поместят в колонке «Личные сообщения» газеты «Нью-Йорк таймс» объявление «Теодору Кернеру: письмо получено, пожалуйста, пришлите ответ и адрес Сандерсу, Гамбург-1, п/я 629».

Этот устаревший способ переписки давно скомпрометирован и в шпионаже не применяется, поскольку наверняка привлечет внимание контрразведки. Но американские органы казались настолько самодовольными, что немцы без колебаний согласились на эту процедуру, представляющую смесь скачек и бюрократической конторы.

Николаи передал письмо полковнику Пикенброку в Берлин, а тот переслал его в гамбургское отделение для исполнения. Там дело было поручено капитану Эрнсту Мюллеру, бывшему шкиперу «Хапага», который, в свою очередь, дал курьеру, работающему на лайнере «Гамбург», задание поместить в «Нью-Йорк таймс» объявление. Мюллер дал ему 10 долларов для оплаты объявления и разрешение на вывоз валюты через немецкую таможню.

В Нью-Йорке курьер передал поручение капитану Эмилю Мауреру, помощнику управляющего агентством «Хапаг-Ллойд», а тот отправил текст объявления с вложенной купюрой в 10 долларов в газету.

Необычная процедура привлекла внимание следователя «Таймс» Чарльза Хойта. Ему показалось странным, что Маурер прислал наличные, а не чек с расчетного счета «Хапаг-Ллойд». И почему солидная фирма связывается через «Таймс» вместо того, чтобы отправить письмо Кернеру по почте? Его подозрения были вполне оправданны, поскольку «Сандерсом» был Мюллер, офицер отдела военно-морской разведки в Аст-Х, а письмо было первым шагом к установлению связи с возможным шпионом. Хойт пропустил объявление, когда Маурер уверил его, что это было добропорядочное деловое сообщение.

Все это заняло определенное время, и лишь 6 апреля 1936 года послание было опубликовано в газете. Человек, назвавшийся Теодором Кернером (имя известного немецкого поэта XIX века), откликнулся сразу и отправил Сандерсу длинное письмо с описанием своих возможностей. По его словам, хотя он и занимает «важный пост в армии» США, он стремится служить Германии «всем, чем сможет». У него масса «отличных контактов», и он хорошо знаком с «офицером войск связи в Митчел-Филд», имеющим дело с секретными кодами.

Деньги не главное, писал он Сандерсу, но ему потребуются средства «на подкуп и оплату информации».

Он подписался своим настоящим именем – Гюнтер Густав Румрих и сообщил адрес для связи: «Денвер кемикал мэньюфэкчуринг компани» на Уорик-стрит в Нью-Йорке²⁷.

Вскоре Сандерс исчез из вида. Гамбург тогда не был готов к сотрудничеству, и в дело вмешался Бремен. Капитан Бургхардт переслал письмо Румриха в подразделение капитана 1-го ранга Файффера, и Карлу Шлютеру было поручено связаться в Нью-Йорке с кандидатом в агенты и оценить его.

Явка была назначена на 3 мая в 20.00 в кафе «Гинденбург», и связник вернулся в Бремен с отчетом, в котором настоятельно рекомендовал абверу привлечь новичка к работе. Однако Румрих вовсе не был таким идеальным кандидатом в шпионы, каким его описал Шлютер. Это был тридцатисемилетний прощелыга, пьяница, наркоман, бабник, воришка и лжец, который не мог удержаться ни на одной работе, даже мойщиком посуды в закусочной.

Лишь в американской армии ему удалось продержаться семь лет и даже стать в конце концов сержантом, несмотря на две самоволки, растрату казенных денег и шестимесячное заключение.

Незадолго до того, как предложить свои услуги германской разведке, он вновь покинул свою часть. Не имело бы смысла описывать этапы жизненного пути этого неудачника. Если бы социопсихолог захотел выяснить, как ни на что не годный человек мог бы стать удачливым шпионом, случай Румриха стал бы для этого отличной иллюстрацией. Этот шарлатан и пройдоха стал блестящим разведчиком и в течение двадцати месяцев, с мая 1936-го по февраль 1938 года был одним из лучших агентов Файффера, руководителем шпионской группы «Краун». Он и сам находил информацию, но чаще отвечал, и обычно успешно, на все более сложные запросы Файффера о «численности и дислокации вооруженных сил США на восточном побережье».

То ли благодаря прямолинейности и примитивности своих методов, то ли из-за разгильдяйства американской службы безопасности он своевременно выполнял все порученные ему задания. Когда Файффер запросил статистические данные о венерических заболеваниях в вооруженных силах США, Румрих получил их непосредственно из секретных картотек форта Гамильтон, одного из оборонительных сооружений у входа в гавань Нью-Йорка. 11 января 1937 года он позвонил в форт и заявил капралу, ответившему на звонок:

– Это майор Милтон из медицинской службы. Я звоню с угла Четвертой авеню и Восемьдесят шестой улицы в Бруклине. Меня направили в Нью-Йорк, чтобы сделать закрытый доклад о венерических болезнях в вооруженных силах, но, к сожалению, я оставил свои заметки в Вашингтоне. Не могли бы вы сообщить мне данные, вы понимаете, что я имею в виду, о числе офицеров и солдат в форте Гамильтон, сколько из них подхватили венерические заболевания, какие и так далее.

Капрал передал поручение канцеляристу, который быстро нашел все данные, и поручил рядовому солдату доставить их на такси «майору Милтону», ожидающему в Бруклине на углу. Румрих дал солдату доллар, чтобы рассчитаться за такси (30 центов по счетчику) и величественно добавил:

– Сдачу оставь себе.

Легкость, с которой Румрих добывал материалы, разжигала аппетиты Файффера. Его поручения становились все сложнее и опаснее, но ничто не могло озадачить Крауна. В ноябре 1937 года Бремен запросил криптографическую информацию – секретнейший «шифр, используемый в настоящее время для связи между кораблями флота и береговыми батареями».

Румрих раздобыл его за 30 долларов у солдата, с которым подружился во время службы в зоне Панамского канала. Этот его приятель, двадцативосьмилетний рядовой, уроженец Лейпцига Эрих Глязер, служил в то время в 18-й разведэскадрилье ВВС в Митчел-Филд. Он принес на явку секретную шифровальную книгу «Зет-код», которой пользовался для связи с береговыми батареями и кораблями, и Румрих тут же в кафе «Гинденбург» скопировал ее под звуки оркестра, исполнявшего веселые немецкие песни.

За время своей шпионской деятельности Румрих передавал в абвер информацию о дислокации частей береговой артиллерии в зоне канала, данные об Атлантическом флоте США, несколько секретных армейских наставлений и справочников, схему расположения зенитных установок ПВО Нью-Йорка и множество других «секретных и совершенно секретных материалов».

Последнее задание Файффера было доставлено в Нью-Йорк Шлютером в канун Нового, 1938 года и передано «Тео» Румриху на вечеринке в кафе «Гинденбург». В нем в обычной вежливой манере говорилось: «Пожалуйста, достаньте монтажные чертежи авианосцев «Йорктаун» и «Энтерпрайз» и информацию о проводимых в лаборатории войск связи в форте Монмаут, штат Нью-Джерси, экспериментах по обнаружению приближающихся самолетов».

– Кроме того, – передал Шлютер, – нам нужны американские паспорта для агентов, засылаемых в Россию. Как вы думаете, вы сумеете раздобыть бланков пятьдесят? Герр Шпильман (кодовое имя Файффера для этой операции) установил за них специальную цену. За всю партию он готов уплатить тысячу долларов.

Тысяча долларов! Это была самая крупная сумма, предложенная ему немецкой разведкой. Такая перспектива сразу отвлекла его от этой дурацкой вечеринки. А Шлютер добавил:

– Герр Шпильман интересуется также мобилизационными планами американской армии на восточном побережье. За них вы можете получить еще тысячу долларов.

Тогда-то Румрих принял твердое решение. Он раздобудет паспортные бланки и мобилизационные планы во что бы то ни стало.

Но его шпионская карьера уже подходила к концу.

Тихим субботним утром 27 февраля 1938 года во время традиционного утреннего доклада о сообщениях, поступивших за ночь, Иоахиму фон Риббентропу доложили об аресте Румриха по обвинению в шпионаже. Он к тому времени после четырех или пяти лет пребывания на задворках дипломатии всего лишь третью неделю занимал должность министра иностранных дел и поначалу не знал, что делать с этой новостью. Когда его пресс-атташе показал депешу об аресте Румриха, он, как это сделал бы министр иностранных дел любой страны, возмутился, узнав о грязных методах, применяемых его страной во внешних отношениях.

Но причина его гнева была не только в этом. Его и ранее раздражал низкий статус его ведомства в гитлеровской иерархии.

«У фюрера, – говорил он позже, – были различные источники информации о Соединенных Штатах и Англии, о которых мне было неизвестно… Он встречался с ними [информаторами], не ставя меня в известность».

Риббентроп вскоре узнал, что Канарис был самым важным из них. Теперь наступила его очередь нанести удар. По его расчетам, провал шпионской группы Румриха послужил бы явным свидетельством того, что абвер не что иное, как шайка болванов, чья деятельность за рубежом лишь мутит воду международной политики и наносит непоправимый ущерб Германии. Это было началом вражды, которая через шесть лет разрешилась падением Канариса и упадком абвера. Тогда же, в 1938 году, Риббентроп попытался нанести первый удар, нажаловавшись Гитлеру на неуклюжие действия Канариса, но безуспешно. Канарис отвел удар от себя, сумев убедить Гитлера, что арестованные в Америке люди (провал Румриха потянул за собой еще с десяток агентов) не имели отношения к абверу.

– Все они, мой фюрер, – заявил он, – немцы-патриоты и преданные национал-социалисты, единственная цель которых состояла в том, чтобы служить вам и вашей новой Германии.

Сам же Канарис не был удовлетворен своим объяснением. Вернувшись в управление, он вызвал полковника Пикенброка и приказал провести «безжалостное расследование этого случая».

Это событие показало, что у абвера достаточно много уязвимых мест. Оно также стало первым свидетельством того, что немцы теперь не одни в этой игре. Наряду с ФБР в нее вступила британская контрразведка, и этот англо-американский антишпионский альянс фатально отразился на последующих операциях в США.

Виновницей провала Румриха оказалась шотландка Дженни Уоллес Джордан, пятидесятиоднолетняя сотрудница салона красоты на Кинлок-стрит в городке Данди. Ее шпионская деятельность, возможно, осталась бы незамеченной, если бы не изрядная почта, которую она получала. В конце 1937 года это обстоятельство показалось подозрительным ее почтальону, и он сообщил об этом своему начальству в Лондоне. Информация оказалась на столе у майора У.Э. Хинчли Кука в кабинете 505 военного министерства на Уайтхолле, где располагалась английская контрразведка МИ-5.

Майор Кук установил наблюдение за миссис Джордан и вскоре выяснил, что, несмотря на британское подданство, она была вдовой немца, погибшего в Первую мировую войну, воюя в кайзеровской армии. Затем ему удалось узнать, что в 1937 году она несколько раз ездила в Германию без каких-либо резонных причин. Хотя она утверждала, что все ее родственники живут на Британских островах, она получала письма из США, Франции, Голландии и Южной Америки и сама отправляла увесистые пакеты по самым дальним адресам.

Письма миссис Джордан подверглись перлюстрации, и, прочитав их, Кук убедился, что добропорядочная вдова была почтовым ящиком для обширной шпионской сети немцев. Ряд адресованных ей писем, отправленных из Нью-Йорка, были подписаны «Краун» и содержали неопровержимые доказательства того, что корреспондент был не просто шпионом, а весьма энергичным организатором разведывательной сети, раскинувшейся от Буффало до Ньюпорт-Ньюс, штат Вирджиния.

На Уайтхолл решили ознакомить американцев с этим открытием. Заместитель начальника МИ-5 капитан Гай Лиддел (наименее известный из британских контрразведчиков, но зато самый грозный из них) был направлен в Вашингтон, где передал разоблачительные материалы директору ФБР Эдгару Гуверу.

И 28 января 1938 года ФБР приступило к охоте, потребовавшей активной работы всех его звеньев, чтобы выследить Крауна и выяснить, что его настоящее имя – Гюнтер Густав Румрих.

С того самого момента, как Карл Шлютер насадил на крючок приманку в виде награды в 2 тысячи долларов за доставленные мобилизационные планы и бланки паспортов, Румрих лихорадочно изыскивал возможность раздобыть требуемое. Уже после войны Файффер, рассказывая мне об идеях Румриха, заметил:

«К сожалению, Шлютер, в общем-то здравомыслящий человек и надежный агент, пошел на поводу у этого фантазера. Он так был ослеплен сумасбродными замыслами Румриха и бредовыми его планами, что без согласования с нами согласился участвовать в некоторых операциях, о которых мы в Центре не знали».

На самом деле Файффер знал по меньшей мере об одном из этих планов, но счел его совершенно неприемлемым и отверг. Дело касалось мобилизационных планов. Румрих узнал, что одним из американских офицеров, имеющих к ним доступ, был командир 62-го зенитного полка береговой обороны в форте Тоттен, Лонг-Айленд, полковник Генри Элджин, и придумал фантастический план похищения офицера. Был сфабрикован приказ за подписью начальника штаба сухопутных войск генерал-майора Мэйлина Крейга, которым предписывалось полковнику прибыть в отель «Макалпин» в центре Нью-Йорка на заседание штаба, «имея при себе мобилизационные планы и планы береговой обороны, а также карты и схемы».

По замыслу Румриха, как только полковник войдет в номер, должна взорваться газовая граната с хлороформом, и, когда офицер потеряет сознание, Глязер, которому было поручено снять номер и обезвредить полковника, должен схватить портфель, вынести его в фойе и передать ожидающему там Румриху.

Когда Румрих изложил свой план Шлютеру, тот аж подскочил:

– Это слишком сложно и рискованно.

Румрих ехидной улыбкой попытался ободрить его:

– Наша хитрость, возможно, и наделает много шума, но все совершенно безопасно.

– Я все же думаю, – возразил Шлютер, – надо получить разрешение герра Шпильмана.

Он посоветовал Румриху изложить план в письме к Файфферу и отправить его в Бремен через почтовый ящик в Данди. Это письмо, подписанное «Краун», было в числе перехваченной корреспонденции, переданной англичанами ФБР. Полковнику Элджину сообщили о заговоре и предложили сыграть роль живца. Агенты ФБР и военной контрразведки готовились захлопнуть ловушку, как только Элджин в соответствии с фальшивым приказом войдет в «Макалпин», но операция не состоялась. Файффер, получив письмо с описанием плана Румриха (после того как англичане сняли копию), воскликнул в ужасе: «Он что, сошел с ума?»

Он немедленно связался со Шлютером в Нью-Йорке, категорически запретил безумную затею и даже немедленно отозвал стюарда в Бремен «для срочной консультации». Чудовищная нелепость плана Румриха так встревожила Файффера, что он решил законсервировать агента, пока не станет слишком поздно.

Именно в отсутствие Шлютера Румрих, всегда нуждавшийся в деньгах и одержимый идеей заполучить хотя бы тысячу долларов, начал разрабатывать комбинацию для получения паспортных бланков. Он и не подозревал о возникшем недоразумении. Дело в том, что Шлютер, по-видимому, неверно передал ему задание Файффера – тому требовались бланки паспортов, то есть чистые, незаполненные паспорта, которые было трудно добыть, а не паспортные бланки или анкеты, которые должен был заполнить каждый, кто обращался с заявлением о выдаче паспорта.

Румрих не знал об этой разнице и решил любым путем добыть бланки. В конце концов он придумал обратиться за ними в нью-йоркский отдел паспортного управления Государственного департамента. Было 14 февраля, шесть недель после той новогодней ночи, когда Шлютер передал ему задание. Утром он позвонил из кондитерской неподалеку от его дома в Бронксе к себе на работу и сообщил, что болен. Затем направился на угол Уолл-стрит и Пайн-стрит, намереваясь, наконец, добыть бланки, но у входа в нужное ему здание вдруг оробел и отправился на метро на Центральный вокзал. Отсюда он позвонил начальнику нью-йоркского отдела паспортного управления Аире Ф. Хойту и, назвавшись заместителем государственного секретаря Эдвардом Уэстоном, властным тоном приказал доставить ему 35 «паспортных бланков» в отель «Тафт», где он будет ждать в фойе.

Звонок озадачил Хойта. Он никогда не слышал о заместителе государственного секретаря с такой фамилией. Странным было и то, что Уэстон просил о бланках заявлений, которые любой мог свободно получить. Зачем же заказывать их по телефону таким конспиративным способом?

Он сообщил о подозрительном событии в иностранный отдел полиции Нью-Йорка и предупредил служащего отдела безопасности Государственного департамента Т.К. Фитча. Они приготовили пакет для Эдварда Уэстона и отправили его с посыльным, за которым скрытно следили Фитч и два нью-йоркских детектива.

Но Румриха в отеле не было. Ему показалось, что голос Хойта «звучит подозрительно», и он решил для надежности послать кого-нибудь в отель за пакетом, который должны были оставить у портье. Началась погоня в стиле шпионских фильмов. Для начала Румрих позвонил в отделение «Вестерн юнион» на Центральном вокзале и попросил отправить посыльного в отель «Тафт» за пакетом. Через час он позвонил, на сей раз из Бронкса, и поинтересовался, получили ли они «пакет из отеля «Тафт» для мистера Уэстона». Ответ был отрицательным.

На следующий день он перезвонил в «Вестерн юнион», и девушка ответила:

– Да, мистер Уэстон, у нас есть пакет для вас.

– Прекрасно. Перешлите его в ваше отделение на Уорик-стрит. Я зайду за ним через полчаса.

Он подежурил некоторое время у этого отделения, но посыльный не появлялся. Румрих не сдавался. В 15.00 он позвонил в бар на Гудзон-стрит и попросил ответившую на звонок женщину принять пакет на имя Эдварда Уэстона. Через час он позвонил на Уорик-стрит и, услышав, что пакет, наконец, прибыл, попросил переслать его в бар.

Через пятнадцать минут он уже сидел в баре за кружкой пива и наблюдал, как посыльный в форме «Вестерн юнион» подошел к стойке бара и под расписку передал стоявшей за стойкой женщине пакет. Румриху пришла в голову новая идея. Вместо того чтобы подойти к стойке за пакетом, он вышел на улицу, прошел к углу Хьюстон-стрит и подозвал игравшего неподалеку мальчишку.

– Послушай, сынок, – сказал Румрих, – в баре «Королевский замок» для меня лежит пакет, но я задолжал бармену. Вот два доллара. Получи для меня посылку, а сдачу оставь себе.

Он проследил, как мальчик вышел из бара с пакетом, и взял посылку. В этот миг его задержали два детектива из иностранного отдела и доставили в участок на Лафайет-стрит. Полицейские не знали, что делать с арестованным, – в конце концов, попытка раздобыть три дюжины паспортных бланков не является преступлением. Ему задавали самые обычные вопросы, и казалось, что Румрих сумеет вывернуться. Но на смену полицейским прибыли Фитч и Клиффорд Таббс, еще один служащий отдела безопасности Госдепартамента.

Они допрашивали его в здании паспортного управления 16, 17 и 18 февраля, переводя на ночь в номер отеля «Нью-Йоркер». В пятницу 18-го вечером полиция доставила его домой для свидания с женой и ребенком. Они не знали, что же с ним делать, в конце концов, ему нечего было инкриминировать.

Только утром 17 февраля те, кто действительно был заинтересован в Румрихе, узнали, что он уже два дня как арестован. Известие принесла «Дейли ньюс», где в сумбурной заметке сообщалось, что арестован какой-то ненормальный, пытавшийся получить бланки ходатайств о выдаче паспорта. Потребовалось еще два дня, чтобы перевести Румриха в здание ФБР на Фоли-сквер.

В субботу 19 февраля в 15.00 дело было раскрыто. Специальный агент ФБР Леон Тарроу сунул Румриху копии нескольких писем, подписанных «Краун», прикрикнув:

– Хватит валять дурака! Я скажу – кто ты такой. Ты – чертовски важный немецкий шпион Краун.

Услышав свое кодовое имя, Румрих подскочил и вытаращил глаза.

– Ну хорошо, мистер Тарроу, – сказал он, – вы победили. Позвольте мне увидеться с женой и помочь ей уехать к родным, и я все скажу.

В Бремене Файффер узнал о провале Румриха 27 февраля, через день после того, как ФБР объявило о его аресте, но ему не было известно, на чем тот погорел. Даже через пятнадцать лет после этих событий в разговоре со мной Файффер сказал, что Румрих провалился при попытке похитить полковника Элджина.

«Ему в голову пришла идиотская мысль, – рассказывал мне Файффер, – под фальшивым предлогом заманить на встречу одного из старших офицеров армии США и похитить у него мобилизационные планы его части и схемы его форта. Офицер прибыл на свидание в сопровождении агентов ФБР».

В этом Файффер, конечно, ошибался, но был совершенно прав, когда добавил:

«Как только Румриха арестовали, он сразу же назвал фамилии и адреса всех агентов из группы Карла Шлютера».

Арест Румриха имел серьезные последствия. В ходе расследования стало известно о существовании Уильяма Лонковски, хотя уже и прошло три года после его бегства. Провалились два его главных помощника, Отто Герман Фосс и Вернер Георг Гуденберг, был разоблачен и доктор Игнац Грибль. Великолепно организованная система курьерской связи, созданная Файффером в 1935 году, серьезно пострадала в связи с разоблачением Шлютера и арестом Иоганны Хофманн, иногда перевозившей сообщение вместо своего любовника.

Адмирал Канарис вызвал Файффера в Берлин для выяснения причин провала, но капитан попытался преуменьшить значение последних событий.

– На самом деле, – заявил он шефу, – мне даже стало легче, когда Румрих сошел со сцены. Я никогда по-настоящему не доверял ему и считал пустозвоном.

Канарис не был с этим согласен, но все же оставил пока Файффера на прежней должности руководителя американской сети в бременском отделении. Позднее, однако, два события показали, что офицер, которого подчиненные теперь уважительно называли Флейтист²⁸, подтвердил свою полезность.

В октябре дело Румриха было передано в нью-йоркский суд, и абверу стали известны некоторые последствия провала, показавшие, что Файффер допустил ряд оплошностей и промахов, своей неосторожностью нанеся ущерб операциям в США. Хотя он и уверял Канариса, что Румрих знал его лишь под кодовым именем Н. Шпильман и не имел представления о его положении в германской секретной службе, выяснилось, что другие члены группы знали, что он капитан 2-го ранга Эрих Файффер, руководитель немецкой шпионской сети в Америке. Большое жюри, вынесшее обвинительный вердикт по делу арестованных членов группы Румриха и Грибля, имело достаточно оснований, чтобы заочно признать виновным и Файффера.

Когда еще только велось следствие по делу Румриха, абвер был потрясен тем, что адмирал Канарис предпочел назвать это «еще одним несчастным случаем». Четверо членов великолепной ячейки Вольфганга Блаума – Шаков, Кухриг, Гросс и мисс Гутманн – были арестованы в зоне канала при попытке сфотографировать укрепления форта Рэндольф. Хотя остальным членам группы удалось избежать провала и продолжать свою шпионскую деятельность до 7 декабря 1941 года, операции был нанесен значительный ущерб. Сам Блаум тоже был разоблачен, но избежал ареста, срочно покинув Панаму.

Канарис устроил перетряску всей верхушки отделов, отвечающих за операции в США, капитан Файффер был переведен из своего отделения на другую должность, где, по словам Канариса, он уже не нанесет вреда.

Эрих Файффер тяжело перенес этот удар. Даже пятнадцать лет спустя, когда я беседовал с ним, он не мог согласиться с Канарисом, что провал группы Румриха и Грибля нанес ущерб операциям абвера в США. Вскоре после описанных событий Леон Тарроу опубликовал хвастливую книгу об этом деле (за что был немедленно уволен директором ФБР Гувером). Однако на Файффера эти разоблачения не произвели впечатления.

«Хотя это всего лишь триллер, – говорил он мне, – книга тем не менее показала, как мало ФБР узнало о наших операциях. Фактически им удалось раскрыть лишь маргинальную группу дилетантов, которые обеспечивали лишь незначительную развединформацию».

Судя по материалам суда и особенно по «откровениям» Тарроу, ФБР не удалось по-настоящему заглянуть в нервный центр. Абвер (который Тарроу постоянно путал с гестапо) был упомянут лишь мельком, как организация с названием Nationale Geheim Abwehr, возглавляемая, предположительно, неким полковником Бушем. Адмирал Канарис сумел сохранить свою анонимность.

Более важной оказалась неспособность ФБР на этой стадии проникнуть в ядро абверовской сети в Соединенных Штатах. Как впоследствии хвастливо заявлял Файффер, его «настоящая организация совершенно не пострадала». Это же относится и к сети майора Риттера. Провал же Румриха лишь заставил немцев действовать осторожнее и тоньше. Как мы увидим, они результативно действовали еще более трех лет, а в отдельных случаях и дольше.

К тому времени, однако, абвер потерял интерес к Соединенным Штатам. Было напряженное время, и хватало дел вблизи от дома.

В то самое время, когда в Америке разразилось дело Румриха, абвер был полностью занят подготовкой к аншлюсу Австрии. Тогда же велась подрывная работа и нагнетание кризиса в Судетах. На западе главное внимание было обращено на Францию, поскольку предполагалось, что, когда Гитлер примется за Чехословакию, французы не останутся безразличными к судьбе своего главного союзника в Центральной Европе.

И наконец, на горизонте в качестве законной цели появилась Англия. Гитлер частично отменил свой запрет на шпионаж против британцев на их территории. В 1937 году он заявил Канарису, что тот может действовать в отношении Британской империи как считает нужным, несмотря на проводимую Чемберленом мирную политику.

Впервые после Первой мировой войны в центре внимания абвера оказалась Британия.

Часть вторая

В ФОКУСЕ – БРИТАНИЯ

Глава 7

ПУТЕШЕСТВИЕ В БРИКСТОНСКУЮ ТЮРЬМУ

За несколько лет до Первой мировой войны, когда сэр Огастес Фрэнсис Эндрю Торн был всего лишь лейтенантом гренадеров, кто-то в военном министерстве выдал ему велосипед и направил его в Восточную Англию «инспектировать местные преграды, которые могли бы воспрепятствовать германским экспедиционным силам». Вероятность тевтонского вторжения была весьма отдаленной, и миссия юного Торна была лишь рутинным упражнением. Но когда он катил на двух колесах по пыльным дорогам Норфолка и Суффолка, он видел туристов, проносящихся мимо него на мощных автомобилях. Это были офицеры германского Генерального штаба в штатском, выполнявшие сходное с задачей Торна обследование.

В те беззаботные годы великие европейские державы расширили гостеприимство в отношении офицеров генеральных штабов государств, решивших собирать информацию для вероятностных планов, составлявшихся на случай возможной войны против тех самых стран, которые они посещали, формально находясь в отпуске. Это были быстрые обзорные поездки на основе неписаного джентльменского соглашения. Это была завуалированная разведка, на основе которой туристы могли делать предположения о том, какие секреты пытаются сохранить гостеприимные хозяева.

Значило ли это, что немцы, обладающие неутолимым любопытством повсюду, считали, что могут обойтись без постоянных шпионов в Британии? Не совсем так. Тайный интерес немцев к Англии возник в начале столетия, когда агрессивная империалистическая политика кайзера и его военно-морские амбиции привели к эпохе активного рассеяния германских агентов по всему миру.

Британским направлением занимался германский отдел военно-морской разведки под руководством капитана Иоахима Тапкена. Из своего управления в Вильгельмсхафене он направлял деятельность 26 резидентов от залива Скапа-Флоу до мыса Лэндс-Энд. Это была «мрачная процессия шпионов», о которой сэр Бэзил Томпсон из Скотленд-Ярда столь презрительно говорил в своих мемуарах.

Им не повезло в том, что пришлось действовать против двух лучших контрразведчиков всех времен – сэра Бэзила, чей криминально-следственный отдел Скотленд-Ярда был исполнительным органом британской службы безопасности, и майора Вернона Келла, основателя и шефа МИ-5, бюро, которое правительство его величества учредило в 1909 году в рамках директората разведки военного министерства для «пресечения попыток иностранных держав добыть британские секреты».

В результате шпионы капитана Тапкена стали настолько хорошо известны британцам, что только пятеро из первоначального состава избежали ареста 5 августа 1914 года, в день начала Первой мировой войны. Во время самой войны лишь один немецкий агент сумел избежать неутомимой охоты Томпсона и Келла – Юлиус Зильбер, тихий южноафриканец австрийского происхождения, работавший цензором в Британии.

После войны Англия была практически абсолютно защищена от германского шпионажа вплоть до 1932 года, когда Норман Бейли-Стюарт, глуповатый лейтенантик шотландского полка, продался немцам и стал шпионом. Его шпионская карьера длилась всего пять месяцев и семнадцать дней, но он успел выдать ряд наиболее охраняемых секретов, касающихся тактики и организации британских бронетанковых войск. Бездумное предательство Бейли-Стюарта стало внезапным шоком. Тем не менее он до самой смерти отрицал свою вину даже при наличии бесспорных доказательств в виде захваченных архивов абвера. Когда же он был разоблачен МИ-5, абвер под инертным руководством капитана Конрада Патцига не сделал ни малейшей попытки завербовать кого-либо на его место или подыскать иную замену провалившемуся агенту.

После этого летом 1935 года Гитлер категорически запретил абверу засылать шпионов в Англию, поскольку пытался установить союзные отношения с ней. Но запрет опоздал. К тому времени первый агент, завербованный под руководством нового шефа – Канариса, уже действовал.

Каждый, кому хоть однажды пришлось подвергнуться процедуре проверки британской иммиграционной службы, поймет, как чувствуют себя шпионы при переходе государственной границы. Проверку осуществляют агенты спецслужб, а их потрепанные черные папки разбухли от списков «нежелательных лиц» – тех, кто разыскивается Скотленд-Ярдом за уголовные преступления или не рекомендован МИ-5. С тех пор как эти черные папки стали невыносимо исчерпывающими, шпионам, засылаемым в Британию, приходится прилагать чрезвычайные усилия, чтобы скрыть свою подлинную сущность.

Немец, 29 августа 1935 года предъявивший иммиграционному инспектору в Харвиче свои проездные документы, был собран и спокоен, заявил, что его фамилия не числится в списках международных мошенников. Он путешествовал под своим настоящим именем – Герман Гертц из Гамбурга. Все, что было записано в его паспорте, и все, что он говорил инспектору, было правдой – за исключением декларации о целях поездки.

– Я юрист-международник, – заявил он, – и еду в Кембридж для изучения английского экспортного законодательства. Еще одна причина поездки то, что я получил стипендию для написания книги об одной ганзейской²⁹ семье, такой, как Будденброки, корни которой уходят как в Германию, так и в Англию. – Гертц вынул из портфеля незаконченную рукопись и показал ее инспектору. – Я закончил германскую часть семейной истории и решил, что английскую часть лучше писать на ее родине.

Печать в его паспорте стала подтверждением того, что впервые после окончания Первой мировой войны в Англии обосновался немецкий профессиональный шпион. Он был заслан по требованию Германа Геринга, чтобы лично устранить расхождения в разведывательных данных, собранных его службами и касающихся оценки боевых возможностей Королевских ВВС. Гертц был боевым летчиком в Первую мировую войну и тайно вступил в «черное люфтваффе» рейхсвера в 1928 году. Гертц считал, что КВВС являются стратегически наступательными силами и что Англия формирует «соединения тяжелых бомбардировщиков, нацеленные против Германии». Другие считали, что британская авиация имеет главным образом оборонительный характер и укомплектована преимущественно истребителями.

Когда Гертц предложил съездить в Англию и собрать на месте данные, необходимые для проверки его заключения, несколько высших офицеров из создаваемого люфтваффе попросили адмирала Канариса принять Гертца на работу в абвер и организовать его поездку. Идея Канарису понравилась. Тогда еще был его розовый период в абвере, и им двигали горячий патриотизм и искренний интерес к работе. При других обстоятельствах он бы не осмелился обойти приказ Гитлера и отказал Гертцу. Но тогда он поддался давлению люфтваффе и надеялся на защиту Геринга, если дело обернется неудачно и все станет известно фюреру.

Личные качества выбранного кандидата ободрили Канариса. Гертц был разносторонним и весьма одаренным человеком. Отпрыск известной ганзейской семьи из Любека, он родился в 1890 году в зажиточной семье и воспитывался английской гувернанткой в культурной атмосфере. После Первой мировой войны, когда в его обязанности входило и участие в допросах английских и американских летчиков, сбитых на Западном фронте, Гертц женился на дочери адмирала. Он стал адвокатом в Гамбурге и был также представителем электронной компании «Сименс» в Великобритании, куда часто выезжал в командировки.

Обладая мужским обаянием и элегантностью, он был ранней версией Джеймса Бонда. Он не пропускал ни одной возможности потренироваться и наибольших успехов достиг в плавании, верховой езде и боксе. Он был музыкален, хорошо чертил, рисовал, занимался резьбой и писал статьи, рассказы и пьесы. Вдобавок ко всему у него были математические навыки. В личном деле в абвере он характеризовался как агент с очень высоким потенциалом. У него был также и топографический талант. В характеристике отмечалось: «Одного быстрого взгляда на карту достаточно ему, чтобы найти дорогу в стране с уверенностью лунатика. Его искренность и чувство чести делают его хорошим кандидатом для работы за рубежом».

Даже при таких обстоятельствах энтузиазм Канариса не разделялся людьми, ответственными за успех или неудачу операции. Несмотря на блестящие данные и высокую квалификацию, Гертц обладал «духом неугомонности и романтизма», который «не был изжит мирной рутиной благополучной гражданской жизни». Он терпел неудачу во всем, что предпринимал, – от бизнеса до профессиональной деятельности и от женитьбы до писательства. Фактически он согласился ехать шпионом в Англию, чтобы сбежать от проблем в личной жизни, которые грозили разрушить его хрупкий брак и привести к банкротству его дело. Но Канарис настоял на своем, и, таким образом, этому сорокапятилетнему ненадежному авантюристу была поручена данная миссия. Она будет продолжаться ровно семьдесят один день, из которых он лишь сорок будет заниматься шпионажем.

Перенеся проверку инспектора иммиграционной службы, Гертц направился прямиком в Мидденхолл в Кенте, место, выбранное им потому, что там находился центр скопления объектов КВВС. У миссис Флоренс Э. Джонсон он снял «Хейвлок», коттедж на Стенли-роуд в Бродсерсе, и 14 сентября переехал туда, чтобы «работать над книгой». Его сопровождала девятнадцатилетняя блондинка, любительница планеризма Марианна Эмиг, которая шокировала миссис Джонсон своим присутствием в доме женатого мужчины. Гертц учтиво заверил ее, что функции Марианны ограничиваются лишь обязанностями секретаря-машинистки.

На следующее утро после прибытия в Мидденхолл доктор Гертц начал свои «исследования» на новехоньком мотоцикле вместе с Марианной, восседающей на заднем сиденье. Его первая экскурсия была в близлежащий городок Мэнстон, где Марианна немедленно начала свою скоротечную карьеру femme fatale, флиртуя с молодым рядовым ВВС по имени Кеннет Льюис. Пока Гертц набрасывал схему аэродрома, Марианна выуживала информацию из Кеннета. Каждый день они ездили по различным местам, в которых были хоть какие-то авиационные объекты. Когда Марианна не работала в качестве наживки, она осуществляла прикрытие Гертца, который зарисовывал схемы аэродромов в Лина-Соленте, Ханстантоне, Фелтуэлле, Кардингтоне, Мартлшеме и др. Гертца ободрял столь легкий доступ к секретам, и он был уверен, что все идет хорошо. Марианна не разделяла его уверенности.

Несмотря на молодость и неопытность, она инстинктивно чувствовала, что все идет не так гладко, как считал ее партнер. Они давно уже не были одиноки в своих поездках. Рядовой ВВС Льюис заинтересовался любопытством Марианны больше, чем ее привлекательностью, и решил доложить начальству о слишком дружелюбной парочке, которую он однажды вечером посетил в «Хейвлоке». Полковник Хинчли Кук из МИ-5 занялся этим делом и установил наблюдение за этой парочкой. Три детектива из полицейского управления графства Кент следовали за ними повсюду, по всем аэродромам Восточной Англии, Норфолка, Суффолка и Линкольна, и наблюдали, как Гертц зарисовывал или фотографировал эти объекты.

Во время повторной поездки в Мэнстон 23 октября Гертц и Марианна обнаружили слежку, когда один из детективов, Джон Фредрик Смит, наблюдал за ними из-за кустов. Вернувшись в коттедж, Марианна запаниковала. Она настаивала на отъезде, угрожала, и Гертц подумал, что лучше будет отвезти ее обратно в Гамбург. Поскольку истекли уже сорок дней его шпионской деятельности, он решил доставить в абвер полный отчет о работе.

Благодаря привезенным им подаркам Гертц был встречен в Берлине с распростертыми объятиями. Но главная награда была впереди. Его домохозяйка в Англии, которой Гертц оставил до своего возвращения запертый чемодан, была в сомнении по поводу своих немецких постояльцев и позвонила в полицию. Полковник Кук сам приехал в «Хейвлок» и открыл чемодан. В нем он нашел полный комплект доказательств, необходимых для признания Гертца шпионом, – специальный фотоаппарат, дневник, в котором немец отмечал свои поездки на аэродромы, разрозненные заметки военного характера и множество схем различных объектов КВВС.

Гертц вернулся в Англию 8 ноября, вновь паромом через Харвич. К этому времени его имя уже было в черной папке инспектора иммиграционной службы.

Полковник Кук был проинформирован и в свою очередь предупредил суперинтендента Уэбба из специального отдела Скотленд-Ярда. Гертц был арестован и предстал перед судом по обвинению в нарушении акта о государственной тайне.

Вначале англичане расценивали дело как неуклюжую попытку старательного дилетанта и собирались отнестись к нему легко. Но затем выяснились два обстоятельства. В коттедже, некоторое время снимаемом Гертцем, миссис Джонсон нашла две завалявшиеся бумажки – копию его заявления в абвер и шифр.

Вторым было событие гораздо более важного значения, произошедшее далеко от затхлой комнаты суда на Олд-Бейли, где слушалось дело Гертца. За два дня до окончания слушания, 7 марта 1936 года, Гитлер нарушил условия Версальского договора тем, что ввел войска в демилитаризованную Рейнскую область.

Англичане намеревались депортировать Гертца с условным приговором. Теперь же, скомпрометированный копиями абверовских бумаг и отзвуками акции Гитлера, он получил четыре года заключения в тюрьме.

Британцы скорее были довольны, чем раздражены этой неуклюжей попыткой. Но она вызвала гнев Гитлера не только неудачным исполнением. Это было открытым нарушением его прямого приказа. Он подтвердил свой запрет 8 сентября во время их долгой встречи в Оберзальцберге, а в ноябре, на следующий день после ареста Гертца, вызвал Канариса на Вильгельмштрассе и сделал свое эмбарго абсолютным.

Канарис же не был убежден в разумности этого запрета. Под давлением люфтваффе и ВМФ, настаивавших на ведении разведки против Британии, он умолял Гитлера разрешить ему заслать хоть нескольких агентов на Британские острова. Гитлер был тверд.

– Вы будете лично отвечать за строжайшее выполнение моего приказа, – сказал он Канарису. – Я не хочу, чтобы какие-то жалкие шпионишки, ползающие по Британии, подрывали мои планы.

Канарис, винивший люфтваффе за неудачную миссию Гертца, ответил:

– Мой фюрер, в том, что касается абвера, на британской земле нет ни одного агента. Я лично прослежу, чтобы ни одного и не засылали туда, пока ваш приказ будет в силе.

Глава 8

ДВОЙНИК В ВЕРХАХ

Британия вовсе не была так защищена запретом Гитлера и гарантией Канариса, как это могло показаться. Начиная с 1933 года несколько нацистских ведомств, соперничавших с МИДом и абвером, наводнили Лондон своими эмиссарами, задача которых якобы состояла в том, чтобы привлечь англичан на сторону Гитлера. В то время как большинство из этих посланцев открыто занимались пропагандой, многие из них одновременно занимались сбором секретной политической и военной информации.

Женоподобный, с сонными глазами сочинитель мифов о нацизме Альфред Розенберг, дилетантски упражняясь в дипломатии с помощью своего иностранного отдела, вел работу в Англии через отставного флотского лейтенанта А.Д. Обермюллера и политического авантюриста барона Уильяма де Роппа.

С помощью этих эмиссаров немцам удалось привлечь множество, если не сотни сторонников на Британских островах, нередко весьма высокопоставленных, которые стали адептами нацизма из-за глубокой неприязни к евреям и страха перед коммунистами. Они часто собирались в таких респектабельных организациях, как Общество англо-германской дружбы и «Линк», или в старинных поместьях, таких, как величественный «Кливден» леди Астор. Бурно растущие фашистские партии и «клубы» правых экстремистов, греющиеся в лучах славы Муссолини и Гитлера, привлекали не только политических мерзавцев, но, как ни странно, и таких видных особ, как генерал-майор Дж. Ф. Фуллер, адмирал сэр Барри Домвилл, вице-адмиралы Р.С.П. Парри и Дж. Б. Пауэлл, виконтесса Даун и леди Пирсон, сэр Лайонел Хауорт, бывший крупный чиновник в Индии Ральф Глэдуин Джебб, бригадир Р.Дж. Д. Блэкни и двенадцатый герцог Бедфордский.

Нацисты заполнили Общество дружбы и «Линк» своими тайными агентами, которые пытались использовать их для своей пропаганды и сбора информации. Розенберг заявлял, что его организация поддерживает связь с такими ключевыми фигурами правящих кругов, как капитан Файенс, адъютант герцога Коннаутского, полковник Маккоу, секретный консультант министерства обороны, Бэдлоу, личный секретарь премьер-министра Рамсея Макдональда, и некий сэр Каннингем.

Прибалтийский немец Розенберг, подражавший в своих манерах англичанам, шивший костюмы на Севиль-роуд и постоянно ходивший с зонтиком, считал себя специалистом по Великобритании, но всецело зависел от советов Роппа, и барон, неплохо на этом зарабатывавший, поставлял шефу как достоверные сведения, так и ложную информацию.

Барон Уильям (Билл) С. де Ропп был одной из самых таинственных и влиятельных теневых фигур эпохи процветания темных личностей. Высокий, стройный, голубоглазый блондин арийского типа, родился в Латвии в 1877 году и был сыном разорившегося остзейского помещика и русской дворянки. Он получил образование в Германии и с 1910 года проживал в Англии. Через пять лет он натурализовался, служил в Уилтширском полку, а затем в авиации разведчиком-наблюдателем с аэростатов и участвовал также в допросах немецких военнопленных.

С Розенбергом он познакомился через общих земляков в Германии, среди которых был выходец из Прибалтики Арно Шикеданц, известный журналист газеты «Фёлькишер беобахтер», главным редактором которой был Розенберг. Шикеданц свел де Роппа с Розенбергом в вокзальном ресторанчике городка Анхальтер, где Розенберг ожидал пересадки на мюнхенский поезд. С этой случайной встречи и началось проникновение Роппа в самые верхи нацистского руководства.

Барон и Дженни, его очаровательная жена-англичанка, поселились в Берлине в элегантной квартире на Курфюрстендам и вскоре прославились своим гостеприимством, чему способствовали шарм и кулинарные способности Дженни. Они быстро стали своими в верхах общества. Розенберг познакомил его с Гитлером, который сразу проникся расположением к услужливому и информированному лондонскому прибалту, и между ними установились личные дружеские отношения. Он стал личным консультантом Гитлера по британским проблемам и порой откровенничал с ним по поводу своих грандиозных планов и делился такими намерениями, о которых не мог бы поведать ни одному иностранцу.

Барон де Ропп ответил тем, что стал главным поборником англо-германского сближения. Он был рупором Гитлера во влиятельных британских кругах, на которые фюрер стремился воздействовать. Он привозил в Германию многих из своих высокопоставленных британских друзей: «нескольких пэров, – как он сам хвастался, – двух генералов, адмирала, ряд журналистов, священника», а затем уверял Гитлера, что все увиденное в Третьем рейхе произвело на них «чрезвычайное впечатление».

Совсем немного времени потребовалось Биллу де Роппу, чтобы утвердиться в роли английского агента Розенберга с «прямым доступом» на Уайтхолл и в Букингемский дворец, с одной стороны, и к Гитлеру – с другой. Не был ли он двойным агентом? Единственным человеком на Вильгельмштрассе, подозревавшим Роппа в двуличии и предупреждавшим об этом Гитлера, был эксцентричный Путци Ханфштенгель, пресс-атташе Гитлера, получивший гарвардское образование. Когда Розенберг рассказал об интригах Путци Роппу, тот лишь презрительно заметил, что Ханфштенгель – «всем известный псих», и по-прежнему продолжал пользоваться доверием Гитлера.

В те годы, когда многие англичане, которым следовало быть поосмотрительнее, поддерживали близкие отношения с нацистами, Роппу не составляло особого труда выуживать у своих друзей и знакомых в Англии ценную информацию и добиваться от них содействия своим германским работодателям. Подчас он даже поражал как Гитлера, так и Розенберга своими связями, причем нередко это было правдой, с весьма именитыми персонами.

Эти необычные отношения не прервались и после начала войны, когда барон де Ропп переехал в Швейцарию и продолжил свои «операции» на нейтральной земле. Несколько раз за время войны он приглашался Гитлером в Берлин для консультаций.

Среди секретных документов Альфреда Розенберга я обнаружил любопытные свидетельства его амбициозных попыток организовать за спиной Форин Офис тесное сотрудничество между все еще полулегальным люфтваффе и Королевскими ВВС. Идея принадлежала барону де Роппу, но оказалась ему не по силам, и за дело взялся сам Розенберг.

Искавший случай применить на деле свою энергию лейтенант Обермюллер узнал, что тогда еще тайный главный штаб люфтваффе крайне заинтересован в английской секретной информации. Он поручил де Роппу завести связи в соответствующих кругах и собирать нужную германским ВВС информацию, которую не могли добыть штатные секретные службы.

Когда главный организатор секретного создания люфтваффе, заместитель министра авиации Германии Эрхард Мильх выразил интерес к этому проекту, Ропп завязал знакомство с отставным офицером британской авиации, фигурировавшим в бумагах как «майор У.», сохранившим связи в штабе КВВС. Этим другом был Фредерик Уильям Уинтерботем, несколько загадочный завсегдатай фешенебельных клубов на Сент-Джеймс-стрит.

Фредди Уинтерботем родился в 1897 году и представлял собой типичный персонаж П.Г. Вудхауса, имеющий «обычное воспитание… в чудесном районе Котсуолдса», где он «научился ездить верхом, стрелять, охотиться и ловить рыбу, играть в крикет и гольф». В семнадцать лет после кругосветного путешествия (где он стал поклонником «Чикаго уайт соке») он поступил на службу в Королевский Глостерширский территориальный гусарский полк, а затем перевелся в Королевский авиационный корпус. Его летная карьера во время Первой мировой войны была прервана в пятницу 13 июля 1917 года, когда он был сбит над германскими позициями, и он провел оставшиеся полтора года войны в лагере для военнопленных.

После войны, получив диплом юриста в Оксфорде, он занялся сельским хозяйством и разводил свиней до 1929 года, когда Великая депрессия вынудила его искать другой род занятий. Он нашел место в Королевских ВВС, куда был принят в качестве «специального сотрудника» штаба в отдел капитана К.С. Басса. Поскольку Басе был начальником разведки, Билл де Ротт заключил, что его друг Фредди занимается секретной деятельностью.

Так оно и было. Его взял к себе адмирал Хью Синклер, шеф авиационного управления Сикрет интеллидженс сервис, для связи с разведывательным управлением штаба ВВС.

«Это была отличная крыша, – рассказывал мне Уинтерботем на своей ферме в Девоншире летом 1971 года. – Я числился в списках ВВС как работник штаба авиации, у меня был небольшой кабинет в министерстве авиации в Адастрал-Хаус, где было множество сотрудников, и я там часто появлялся.

В действительности «ось Уинтерботем – де Ропп» не была случайной. Майор авиации поощрял интерес де Роппа к нему, надеясь таким образом войти в доверие к немцам с целью получить как можно больше информации о тайнах новых германских ВВС. В данных обстоятельствах де Роппу удалось легко выполнить свою задачу. Уинтерботем высказывал свое благожелательное отношение к устремлениям Третьего рейха и делал вид, что одобряет идею возрождения германской военной авиации в качестве противовеса господству в воздушном пространстве Европы ВВС Франции и Советского Союза. Этот контакт показался лейтенанту Обермюллеру настолько многообещающим, что он специально побывал в Лондоне для личного знакомства с перспективным другом де Роппа, а также с майором авиации Арчибальдом Р. Бойлем из управления разведки ВВС, которому его представил Уинтерботем.

Вскоре после этого подошел срок очередного отпуска Уинтерботема, и он принял приглашение Обермюллера провести его в Германии. Он приехал в Берлин 27 февраля 1934 года, где его взял на попечение Розенберг, с гордостью представивший его Мильху, двум генералам люфтваффе – главному организатору рейхсвера фон Рейхенау и Бруно Лёрцеру, асу Первой мировой войны, председателю германской федерации воздушного спорта, одного из прикрытий тогда еще тайного «черного люфтваффе». Его также познакомили с Рудольфом Гессом и даже как piece de resistance отпуска с самим Гитлером. Уинтерботем передал Гитлеру, как Розенберг отметил в своем дневнике, «привет от английских летчиков».

Это вовсе не было измышлением, поскольку министерство авиации под руководством как лорда Лондондерри, так и лорда Суинтона в течение определенного времени было одним из основных проводников курса на умиротворение Германии. Политики из авиационного ведомства из кожи лезли, ратуя за «взаимопонимание» с фашистским правительством, хотя это было на руку лишь Гитлеру. Они исходили из того, что рост германской воздушной мощи – процесс необратимый, и, опасаясь этого, надеялись, что урегулирование с немцами поможет отвернуть острие этой угрозы от Великобритании.

После «весьма удовлетворительной поездки» Уинтерботем вернулся в Лондон 6 марта в сопровождении Лёрцера, которого он предполагал ввести в британские авиационные круги, как в министерские, так и в промышленные. Вернувшись в Берлин, Лёрцер доложил Розенбергу, что Уинтерботем представил штабу ВВС «блестящий доклад» о положении в Германии. Он познакомил Лёрцера с неким капитаном Кеннетом Бартлеттом, начальником отдела зарубежных продаж «Бристоль эркрафт компани», выразившим интерес к негласной сделке с нелегальным люфтваффе.

Это было не так странно, как могло показаться. Даже в то время, когда пункты Версальского договора о разоружении Германии еще полностью сохраняли силу, английские производители вооружения открыто предлагали Третьему рейху свои изделия, включая виды вооружения, полностью запрещенные договором³⁰.

Барон де Ропп продолжал обхаживать майора Уинтерботема, надеясь «глубже проникнуть» в министерство авиации. «Борьба за Англию продолжается», – записал Розенберг в своем дневнике 11 июля, отмечая, что его эмиссар Обермюллер опять находится в Лондоне, где его радушно встретил Уинтерботем, и уже имел «очень результативные беседы» с министром авиации лордом Лондондерри и с майором Бойлем из управления разведки штаба ВВС.

Лейтенант Обермюллер вернулся из поездки с приятными новостями. Он доложил Розенбергу, что прогерманские круги пытаются пробить назначение Уинтерботема военно-воздушным атташе в Берлин вместо занимающего этот пост полковника авиации Френсиса Персиваля Дона, который, по словам Обермюллера, «не имеет ни малейшего представления о том, что делается» и к тому же посылает в штаб британских ВВС «весьма враждебные отчеты». Назначение Уинтерботема не состоялось, но он заверил своих немецких друзей, что в Берлин будет послан «свой парень», которому немцы могут доверять и показывать все, в обмен на это Уинтерботем организует «подобные поездки по [Великобритании] для [немецкого] военно-воздушного атташе». И действительно, полковник Дон был отозван, а лейтенант Уильям Эдвин Куп, офицер со слишком малым званием для такого поста, был назначен исполняющим обязанности военно-воздушного атташе³¹.

Люфтваффе, крайне заинтересованное в достижении «взаимопонимания с Королевскими ВВС», приняло предложение Уинтерботема. Для того чтобы избежать любых случайностей, которые могли бы нанести вред или скомпрометировать бесценный канал связи, и сохранить его в секрете даже от германского военного атташе генерал-майора Веннингера, в лондонское посольство был внедрен кадровый разведчик под дипломатическим прикрытием. Он должен был поддерживать связь между Уинтерботемом и начальником разведывательного управления штаба люфтваффе майором Йозефом (Беппо) Шмидтом. Розенбергу сказали, что прямая связь необходима, чтобы сократить канал связи. В действительности офицер был направлен в Лондон, чтобы вывести из игры дилетантов Розенберга, которые нередко излишне драматизировали интригу Уинтерботема.

В сентябре в Берлин с рекомендательным письмом Уинтерботема прибыл капитан Бартлетт из «Бристоль эркрафт компани» для изучения возможности торговой сделки с люфтваффе, предложенной несколько месяцев назад. Бартлетт привез хорошие вести. Он сообщил Розенбергу, что «[Королевские] ВВС готовы оказать люфтваффе всяческую помощь, не ставя в известность Форин Офис».

Розенберг передал послание заместителю министра авиации Мильху, но нашел, что тот охладел к проекту. После мартовского визита Уинтерботема в Германию Мильх просил Розенберга организовать его визит в Лондон, и Розенберг обратился к де Роппу за содействием. Но де Ропп не смог инициировать интерес к приезду Мильха и сообщил, что такой визит сочли «несвоевременным» и что ни министр авиации, ни его заместитель не смогут принять Мильха, если тот приедет. Этот категорический отказ стал причиной недоверия Мильха ко всему проекту Розенберга – де Роппа, и он открыто выразил свой скептицизм, когда Розенберг затаив дыхание передал ему потрясающее послание, привезенное Бартлеттом, и усомнился в полномочиях и искренности Уинтерботема.

– Как вы можете сомневаться? – возмущенно заявил Розенберг. – Капитан Бартлетт прибыл ко мне с рекомендательным письмом от господина Уинтерботема, написанным на официальном бланке министерства авиации.

– Я поверю, – ответил Мильх, – когда вы принесете письменное подтверждение готовности британских ВВС сотрудничать с нами без ведома Форин Офис, тоже на бланке министерства авиации.

– Как вы наивны, – вздохнул Розенберг.

Он показал Мильху рекомендательное письмо, которое Уинтерботем дал Бартлетту, но, конечно, не мог обеспечить «подтверждение», которого требовал Мильх.

После этого Уинтерботем стал костью, из-за которой началась грызня между иностранным бюро Розенберга и кликой Мильха. Раздор, вызванный англичанином, зашел настолько далеко, что 18 декабря Розенберг пожаловался Гитлеру, что «бюрократы» из люфтваффе ставят под угрозу его бесценный канал связи с британским министерством авиации.

Гитлер попросил Геринга разобраться, и тот доложил, что Мильх и его сотрудники не только не «ставят под угрозу» этот канал, но, напротив, пытаются уберечь его от дилетантских действий пиратствующих шарлатанов Розенберга, стремившихся извлечь из него сиюминутные выгоды. Теперь же дело шло к сотрудничеству и «взаимопониманию», которого желали авиационные ведомства обеих стран, каждое по своим собственным причинам.

Было ясно, что чужаки вроде Розенберга и де Роппа стали ненужными. По-любительски установленный им контакт перешел к профессионалам. Майор Уинтерботем оставался в центре интриги вплоть до конца 1937 года.

В конце 1936 года министерство авиации официально предложило, а люфтваффе согласилось «обмениваться информацией о своих учреждениях». Британской делегации из двух вице-маршалов авиации и двух офицеров разведки было разрешено проинспектировать «любое учреждение люфтваффе». В январе 1937 года германский военный атташе генерал Веннингер был приглашен на осмотр строящихся объектов ВВС, а за этим последовал визит германской делегации во главе с генералом Мильхом, посетившей несколько авиационных объектов. Как оказалось, это был неравноценный обмен. В то время как немцы не скрывали от своих гостей ничего или почти ничего, им в ответ выдали лишь малую толику, в связи с чем их знание КВВС оставалось столь же фрагментарным, как и прежде, а их «сотрудничество» с министерством авиации («за спиной Форин Офис») обернулось разочаровывающим экспериментом. Генерал Альберт Кессельринг был настолько потрясен неравноценностью этого обмена, что обвинил Мильха и Геринга в государственной измене. Через несколько лет, вспоминая этот обмен, Гитлер заявил, что Мильх «выдал секрет радара британцам».

Это беспрецедентное обоюдное соглядатайство продолжалось до 1937 года, то есть еще два года после того мартовского дня 1935 года, когда Гитлер официально объявил о создании германских ВВС, открыто нарушив статью 198 Версальского договора, запрещавшую Германии иметь военно-воздушные силы как наземного, так и морского базирования³².

К концу 1934 года, вскоре после своей жалобы Гитлеру, Розенберг был отстранен от участия в этой игре (Уинтерботем отошел в сторону, продолжая свое соглядатайство в люфтваффе менее непосредственными методами)³³. Но были и другие миры, которые можно было завоевывать, компенсируя потерю лакомого кусочка. Он вернулся к своей любимой тайной дипломатии, продолжая плести в Англии политические интриги.

В январе 1935 года, когда борьба в нацистской верхушке достигла накала, де Роппу наконец удалось проникнуть в самые верхи английского общества и поразить своего шефа Розенберга новым триумфом. Он прислал из Лондона строго секретное сообщение о том, что ему удалось заручиться согласием человека, названного им «политическим советником короля Георга V», быть конфиденциальным посредником в делах, связанных с Гитлером и, таким образом, организовать, как позднее выразился Розенберг, «прямой канал связи с Букингемским дворцом».

Этот контакт был настолько деликатным и секретным, что для сообщения подробностей барон не решился довериться почте. В феврале 1935 года он приехал в Берлин, чтобы лично сообщить Розенбергу, что его новый агент – не кто иной, как герцог Кентский, младший сын короля. Он заявил, что у них уже состоялось несколько тайных встреч, одна из которых, по его словам, затянулась далеко за полночь. Розенберг был настолько потрясен услышанным, что тут же помчался в имперскую канцелярию, чтобы доложить Гитлеру о новом достижении.

Учитывая особый характер этой перипетии, я постарался особенно тщательно проверить все обстоятельства, но в результате нашел лишь частичное подтверждение версии барона. Герцог действительно по предварительной договоренности встречался с де Роппом, зная, что тот – немецкий агент. Но состоялась лишь одна встреча – 23 января, причем она длилась действительно до рассвета.

Именно герцог использовал барона в качестве источника информации, а не наоборот. Он действительно заявил де Роппу, что Англия смирилась с решимостью Гитлера вновь вооружить Германию, ну а затем? Каков был подлинный менталитет новых властителей Германии? Являлись ли они неисправимыми агрессорами или их можно было убедить действовать в соответствии с традиционными политическими и дипломатическими канонами? Кто подстрекает Гитлера? Гесс? Геринг? Геббельс?

Что барон де Ропп говорил герцогу во время их ночной беседы и как он характеризовал нацистских бонз, несложно реконструировать, и для этого не требовалось вести записи. Розенберг отметил в своем дневнике: «Р[опп] поделился с герцогом своим многолетним опытом».

Из захваченных секретных архивов неясно, получил ли этот контакт дальнейшее развитие. Герцог был плейбоем и больше интересовался астрологией, френологией и другими оккультными предметами, чем нацизмом. Он не имел и не искал доступа в коридоры власти и поэтому не был подходящим партнером для такой игры.

То, что нацисты приняли за симпатии, было лишь отражением чувств его брата, принца Уэльского, а затем короля Эдуарда VIII, действительно нередко восхищавшегося Гитлером и его успехами в деле возрождения Германии в качестве оплота против большевизма. Однако можно быть уверенным, что никакой секретной информации герцог никаким агентам Розенберга или Риббентропа непосредственно не передавал, хотя некоторые из них и ссылались на него как на источник своих сведений. В Берлине и после начала войны продолжали считать герцога Кентского пронацистом. Когда в 1940 году он погиб в авиакатастрофе на пути в Америку, начальник разведывательного бюро германского МИДа Рудольф Ликус подготовил некролог, где высказал предположение, что «несчастный случай» был «организован гнусной британской Интеллидженс сервис с целью избавиться от него прежде, чем он поставит королевскую семью в неловкое положение своими откровенными симпатиями к делу Германии».

Хотя герцог Кентский, возможно, и был одним из экспонатов блестящей коллекции барона де Роппа, у него были и более услужливые и полезные агенты. Как мы увидим ниже, от них исходила масса политической и некоторой военной информации, поступавшая к немецким разведчикам в Берлине и Лондоне в те кризисные дни, когда Гитлер для осуществления своих планов нуждался в подобной информации о намерениях и возможностях своих противников.

Путци Ханфштенгель был, несомненно, прав. Билл де Ропп играл за обе команды и был двойником на самом верху. Он помогал и немцам, и британским секретным службам в лице Фредди Уинтерботема одинаково ревностно и честно. Уинтерботем знал его со времен Первой мировой войны и так отзывался о нем:

«Это был мой близкий друг и хороший товарищ. В некотором отношении он представлял собой тип наиболее интеллигентной части беженцев из России, он любил интриги, и у него было политическое чутье».

Судя по всему, он был идеальной кандидатурой для проникновения в ближайшее окружение Гитлера и стал единственным английским агентом, сумевшим подняться так высоко и проникнуть так глубоко.

Де Ропп был замечательным двойником в том смысле, что служил обоим хозяевам одинаково ревностно и честно. Он был таким же заклятым врагом большевиков, как Розенберг и Уинтерботем, и видел в союзе Германии и Великобритании спасение Европы от большевизма. Вплоть до самого начала войны он старался добиться нейтралитета Великобритании, чтобы сохранить ее «для неизбежной войны с Россией». Он доказал свою полезность обеим сторонам в качестве передатчика информации, полученной на самом высоком уровне, сообщая Гитлеру о развитии событий в Великобритании и англичанам о сумасбродных планах и сокровенных мыслях Гитлера.

Неудачная миссия Гертца в 1935 году наглядно продемонстрировала примитивный образ действий германской военной разведки в попытке раскрытия секретов британской воздушной мощи. В противоположность этому политическая разведка в Англии характеризовалась глубиной и достоверностью, в значительной мере благодаря содействию и помощи немецким эмиссарам со стороны их высокопоставленных друзей.

Их добровольный вклад принес фантастические дивиденды в 1936 году, когда Гитлер, говоря словами Черчилля, завершил «годы рытья подземных ходов, ведения тайных или замаскированных приготовлений… и почувствовал себя достаточно сильным» или счел своих противников достаточно слабыми, чтобы «бросить первый открытый вызов».

Глава 9

МИССИЯ В ФОРТЕ БЕЛЬВЕДЕР

Был месяц Нептуна и Марса март, влажный воздух которого почему-то всегда наполнял Гитлера энергией и оживлением³⁴. Он встречался с Канарисом чаще, чем во все годы пребывания адмирала в должности шефа абвера. В журнале встреч Гитлера отмечено семнадцать приемов адмирала за период с декабря 1935-го по март 1937 года, и все они были приватными и за закрытыми дверями.

Внезапное учащение этих бесед было вызвано определенным развитием ситуации в Европе и вызванными этим секретными результатами нашумевших событий. Канарис приезжал, чтобы проинформировать фюрера об этом.

1935 год ознаменовался цепочкой исключительных событий. В результате плебисцита 7 марта Саар был возвращен Германии. В результате соглашения с англичанами 18 июня Германия получила право на строительство военно-морского флота величиной в одну треть общего тоннажа британского флота. С давней враждой с Польшей было покончено, после того как Гитлер провел переговоры с маршалом Юзефом Пилсудским и поразил весь мир, подписав договор о дружбе с поляками. Но Гитлер нарушил хрупкий баланс. Он денонсировал статьи о разоружении Версальского договора, что вызвало ряд контрмер. 2 мая 1935 года Франция и Советский Союз подписали договор о взаимопомощи. Через две недели последовало подписание подобного договора между Советским Союзом и Чехословакией.

Реакция Гитлера на эти, по его словам, «провокации» была быстрой и резкой. Не собираясь отступать перед лицом этих контрмер, он ответил самыми агрессивными действиями из всех, когда-либо принятыми его режимом. В тот самый день, когда Франция и СССР парафировали договор о взаимопомощи, он решил ввести войска в Рейнскую демилитаризованную зону и приказал генералу Вернеру фон Бломбергу начать штабную подготовку к вторжению³⁵.

Операция, получившая название «Schulung» («Упражнение»), была срочно разработана группой специально отобранных офицеров, давших подписку о неразглашении, и 16 июня была представлена начальником группы полковником Йодлем на рассмотрение совета обороны рейха. Разработка плана была столь секретной, что Бломберг, переписавший своим почерком оригинальный приказ Гитлера, не открыл истинную цель плана даже начальнику Генштаба генералу Людвигу Беку и главнокомандующему сухопутными войсками генералу Вернеру фон Фричу.

Осуществление операции было отложено, поскольку Гитлер не рискнул идти на столь провокационные действия без достаточно благовидного предлога. Бломберг снова и снова докладывал ему об опасениях его генералов, считавших, что рейхсвер еще слишком слаб и плохо оснащен для авантюры, которую Гитлер, как им казалось, замышлял.

Потребовался ряд событий, подтолкнувших Гитлера к развертыванию операции.

В первом из серии совещаний с Гитлером 26 декабря Канарис доложил фюреру, что французский и британский генеральные штабы провели консультации по координации планов на случай чрезвычайных событий в Рейнской области.

11 февраля 1936 года французское правительство включило еще не ратифицированный договор с Советским Союзом в повестку Национального собрания. В тот же день адмирал Канарис попросил фюрера о немедленной приватной аудиенции и в тот же вечер в 20 часов доложил ему об информации, полученной от своего парижского резидента. Это был текст секретных военных пунктов франко-русского пакта, переданный немцам высокопоставленным чиновником с Кэ-д-Орсэ, ярым противником сближения с СССР.

Основные пункты договора в нескольких словах означали возможность вторжения совместно с чехами в Германию для обуздания экспансионистских устремлений Гитлера.

Едва Канарис покинул рейхсканцелярию, как Гитлер вызвал генерала фон Бломберга и приказал подготовить операцию «Упражнение» на самое ближайшее время. Бломберг вновь прибыл к Гитлеру 27 февраля, в день, когда французское Национальное собрание ратифицировало договор с Советским Союзом, доложил фюреру, что подготовка закончена, и получил приказ приступить к осуществлению операции всего лишь через неделю – 7 марта.

До этого момента операция «Упражнение» была всего лишь тем, что означало ее название, – штабными учениями, предназначенными для обучения боевому планированию для поддержания готовности строевых частей. Бломберг хотел, чтобы так думали даже его ближайшие помощники. Но 2 марта он позвонил генералам Беку и Фричу и сообщил им, что «Упражнение» является боевой операцией, и передал приказ Гитлера быть готовыми к выступлению через пять дней.

Ответом была буря протестов. Фрич заявил, что у него в наличии имеется лишь 35 тысяч солдат и офицеров, из которых можно сформировать лишь одну боеспособную дивизию. Бек утверждал, что французы против наскоро собранных экспедиционных сил Фрича смогут быстро отмобилизовать не менее двадцати отлично оснащенных дивизий и «устроить мясорубку».

«Атмосфера, – как позднее писал Йодль, – напоминала обстановку за столом рулетки, когда игрок ставит на номер».

Бломберг, единственным аргументом которого был категорический приказ Гитлера, вместе с Беком и Фричем прибыл к фюреру, и генералы доложили о своих сомнениях. Гитлер был неумолим.

– Я лучше знаю, – заявил он. – У меня есть абсолютно надежная информация, что французы не направят против нас ни одного солдата. Но вы убедитесь не только в этом. Весь мир воспримет освобождение нашими войсками Рейнской области от версальского ига как свершившийся факт, и все этим и кончится.

Затем, как бы признаваясь, что некоторые сомнения все же могут быть, он напыщенно заявил ошеломленным военачальникам:

– Что же касается меня, то я ставлю на кон все. Я твердо уверен в успехе. Но если мы проиграем, если французские войска вынудят нас отступить, я восприму все последствия как мое собственное поражение и подам в отставку с постов фюрера и рейхсканцлера.

Генералы молча смирились. Бек, который терпеть не мог Гитлера и настолько ненавидел фашизм, что в конце концов отдал жизнь в борьбе против него, в глубине души надеялся, что эта авантюра провалится и Германия избавится от Гитлера и его приспешников. Но у него не было выбора. Переброска войск началась скрытно и силами одного батальона, чтобы «понести минимальные потери, если французы вдруг начнут контрнаступление». Командиры передовых частей получили опечатанные пакеты с приказом немедленно отходить, если встретят хотя бы передовые патрули франко-британских войск.

Тем временем разведывательные сведения были малоутешительными. Абвер, впервые после назначения Канариса подвергшийся настоящему испытанию, уже закрепился в Рейнской области, как и положено, следуя впереди войск. В Мюнстере для действий против Франции под видом коммерческого предприятия было открыто отделение абвера. Организацией постоянного сбора информации занимался филиал в Трире под руководством майора Ганса Стефана, лучшего абверовского специалиста по «линии Мажино»; вскоре к нему присоединился капитан Оскар Райль, бывший полицейский инспектор в Данциге, ставший руководителем фронтовой разведки.

Канарис сумел представить Гитлеру копию подлинного французского приказа о мобилизации 13 дивизий на случай чрезвычайной обстановки. Из Трира разведка доносила, что все фортификационные сооружения от Лиона до Меца и Нанси срочно доукомплектовываются личным составом, прибывающим из столь отдаленных мест, как Марсель.

Между тем Forschungsamt, дешифровальная служба люфтваффе, перехватывавшая и читавшая французские дипломатические депеши, представляла тексты телеграмм французского посла в Берлине Андре-Франсуа Понсэ. Этот блестящий дипломат еще с ноября 1935 года настойчиво предупреждал Париж, что Гитлер «намерен использовать» франко-советский пакт «в качестве предлога для оккупации Рейнской демилитаризованной зоны» и что он «лишь выжидает соответствующего момента для действий». В телеграмме от 13 февраля посол сообщал, что Гитлер «готовит почву для броска в Рейнскую область».

Из Лондона поступали полные опасений и предостережений депеши от военного, военно-морского и военно-воздушного атташе. Телеграммы военного атташе были наиболее пессимистичны. Он писал, что его приятель из военного министерства предостерегающе заявил, что Англия обязательно выступит на стороне Франции, если Гитлер осмелится начать передвижения в сторону демилитаризованной зоны.

Что же перед лицом всех этих тревожных докладов придавало Гитлеру такую уверенность в том, что ему нечего опасаться французов? Что за «абсолютно надежная информация», упомянутая им в разговоре с генералами, делала его столь убежденным в успехе?

В тот же период фюрер получал разведывательные данные из Парижа и Лондона и предпочел более полагаться на них, чем на пораженческие послания лондонских атташе военному министру.

В потоке информации адмирал Канарис выудил одно, которое особенно заинтересовало Гитлера. По данным агента абвера, высокопоставленного чиновника МИДа, «непременной составляющей французских военных планов является обязательное участие англичан». Агент сообщал, что «командующий французскими сухопутными войсками генерал Гамелен заявил [министру иностранных дел Пьеру] Фландену, что он не может (или не хочет) посылать войска в Рейнскую область, если не присоединятся англичане».

В то же время министр иностранных дел Германии барон фон Нейрат заверял Гитлера, что англичане не намерены оказывать французам поддержку, на которой настаивал Гамелен. Это безапелляционное утверждение весьма осторожного дипломата основывалось на многочисленных телеграммах германского посла Леопольда Густава Александра фон Хеша, занимавшего этот пост с 1932 года. «Запад не выступит» – был основной лейтмотив сообщений фон Хеша, прозвучавший в одном из докладов фюреру. Леопольд фон Хеш, пятидесятипятилетний холостяк с безупречной репутацией, недавно отметивший тридцатилетие блестящей дипломатической карьеры, играл неоднозначную роль в развертывающемся кризисе, испытывая внутренний конфликт, типичный для многих германских дипломатов тех лет. Лучшие свои годы он провел в Лондоне и Париже и проникся не только внешней формой, но и сутью западной демократии. Испытывая неприязнь к варварскому режиму Гитлера, он тем не менее честно и добросовестно вплоть до самого печального конца служил ему.

У посла были превосходные источники информации о тенденциях и планах британской внешней политики. Пользуясь исключительной популярностью в высшем английском обществе, он был радушно принимаем в Форин Офис, и ему полностью доверяли постоянный заместитель министра сэр Роберт Ванситтарт и восходящая звезда министерства, начальник центральноевропейского департамента Ральф Уигрем.

Он был в близких отношениях не только со все растущими прогерманскими кругами фешенебельных кварталов Мэйфер и Бельгравиа, но и с такими явно антинацистски настроенными деятелями, как Уинстон Черчилль, сэр Арчибальд Синклер, граф Солсбери и даже Эрнест Бевин. Особенно тесные связи он поддерживал с королевской семьей. Королева Мария называла его «мой любимый иностранец» и часто приглашала на завтраки в Аскот – знак внимания, которого удостаивались лишь немногие избранные.

Самое близкое знакомство у него сложилось с принцем Уэльским, которого он запросто называл Дэвид, а тот его – Лео. К тому времени приятельские отношения двух холостяков особенно укрепились. Это был период сложной и деликатной ситуации из-за связи принца с разведенной американкой миссис Симпсон, вызывавшей недовольство как его семьи, так и оппозиции правительству Болдуина. В тяжелых обстоятельствах принц нашел сочувствие у посла фон Хеша, ставшего его наперсником и «самым лучшим из моих друзей», как он однажды охарактеризовал германского дипломата.

Для фон Хеша принц был не только личным другом и партнером по игре в теннис и гольф. Он был его надежным источником информации и гарантией, что посла не уберут с его поста, несмотря на открыто выраженные либеральные убеждения. Определенные слухи о его отрицательном отношении к нацизму доходили до Берлина, и в МИДе всерьез подумывали о замене верхушки лондонского представительства. Но позиции посла оставались прочными не в последнюю очередь из-за его близкой дружбы с принцем Уэльским и стали несокрушимыми, когда волею судеб его друг стал королем Великобритании, как раз во время Рейнского кризиса.

Именно тогда, 20 января 1936 года, после смерти короля Георга V принц унаследовал трон с именем Эдуард VIII. На следующий день посол фон Хеш отправил длинную телеграмму заместителю министра иностранных дел фон Бюлову, где обрисовал значение перемен со всем красноречием, отражавшим глубину его чувств.

«Георг V, – писал он, – останется жить в памяти британского народа в первую очередь как монарх, стоявший во главе империи в годы мировой войны, а также как мудрый и великодушный правитель, пользующийся любовью своего народа.

Король Эдуард VIII, – продолжал посол, – в некоторых отношениях подобен своему отцу, но во многих других отличается от него». Вероятно, главным было его иное отношение к Третьему рейху. В то время как покойный король был «определенно критически настроен в отношении Германии… король Эдуард питает теплые чувства к Германии. Я убедился во время частых и длительных бесед с ним, что его симпатия имеет глубокие корни и достаточно сильна, чтобы противостоять часто выражаемым враждебным намерениям».

Еще 15 января, «за день до того, как [принц] был вызван к умирающему отцу, – сообщал посол, – было очередное свидетельство его теплых чувств». Принц сказал послу о своем «твердом намерении» приехать летом [в Берлин] на Олимпийские игры. Он просил фон Хеша проследить, чтобы делегация немецких ветеранов, которая ожидалась в Лондоне 19-го, смогла бы выделить в своем напряженном расписании хотя бы пару часов для аудиенции у принца, чтобы он смог «побеседовать с каждым из делегатов».

«Во всяком случае, – заканчивал телеграмму посол, – мы можем твердо рассчитывать, что британский трон займет правитель, вполне понимающий Германию и стремящийся установить хорошие отношения между Германией и Великобританией».

Отношение нового английского короля к фашистской Германии было еще более благожелательным, чем Хеш посмел сообщить в своем дипломатичном послании. Человек, ставший герцогом Уиндзорским, был если не явным поклонником Гитлера, то ярым пронацистом, убежденным, что гитлеровская Германия является главным оплотом мира в Европе, который он страстно хотел сохранить. Но из секретных германских документов следует, что в частных беседах с влиятельными немецкими политиками он демонстрировал свое понимание и сочувствие к их более умеренным устремлениям.

Например, 11 апреля 1935 года, как докладывал посол фон Хеш, в одной из бесед с ним принц зашел так далеко, что не оставил ни малейших сомнений в своих симпатиях к рейху. Он резко критиковал Форин Офис за «недостаточное понимание позиции и устремлений Германии» и заверил посла, что, в отличие от Даунинг-стрит, полностью одобряет введение воинской повинности, провозглашенной Гитлером за несколько недель до этого. Взгляды принца, по мнению посла, «слово в слово соответствуют» убеждениям фюрера, и в заключение беседы он заверил фон Хеша, что не только согласен с «возрождением Германии», но и будет «способствовать» этому. Близкий родственник английской королевской семьи принц Кобургский, прозванный «нацистским герцогом» за свою близость к Гитлеру, сообщал, что Эдуард открыто выражал свои симпатии к Третьему рейху в ходе трех бесед с ним. Эти встречи состоялись в январе 1936 года через день после похорон его отца, и в промежутках между выполнением своих официальных обязанностей он смог изложить свои взгляды герцогу, выполнявшему секретное поручение Гитлера выяснить позицию нового короля. То, что герцог сообщил об убеждениях Эдуарда VIII, было прикосновением к тайному заговору Тюдоров³⁶.

Когда герцог поднял вопрос о желательности встречи между Гитлером и премьер-министром Болдуином в целях развития англо-германских отношений, Эдуард VIII воскликнул: «Я сам хочу поговорить с господином Гитлером и готов сделать это здесь или в Германии. Пожалуйста, передайте это ему».

По словам «нацистского герцога», король понимал, что в рамках британской политической системы это будет нелегко осуществить, и просил герцога держать в секрете их беседу, поскольку его «решение содействовать сближению Германии и Англии встретит множество препятствий, если общественность слишком рано узнает об этом».

В полдень 7 марта, когда Гитлер заявлял рейхстагу, что «у нас нет территориальных претензий в Европе», 35-тысячные экспедиционные силы рейхсвера вошли в «их будущие мирные казармы в западных провинциях рейха». Это была суббота, день накануне одного из многих уик-эндов, которые Гитлер испортил своими внезапными атаками.

Для французов это был «страшный шок». Но, как и говорил Канарис Гитлеру, французское командование ни на дюйм не двинуло свои войска в сторону Рейнской области без одобрения со стороны Лондона. В понедельник Иден прибыл в Париж, но лишь для консультаций со своими французскими партнерами перед выступлением в Лиге Наций, вместо принятия решительных действий.

Еще через два дня, 11 марта Фланден прибыл в Лондон на чрезвычайное заседание в Сент-Джеймском дворце³⁷. Критические замечания мистера Черчилля, изложенные в «Надвигающемся шторме», не полностью отражали эти суматошные и решительные дни.

Пока выдвигались войска, в Берлине тоже была суматоха. Все антенны МИДа и абвера были нацелены на поиск любой зарубежной реакции. Как атташе, так и агенты Канариса сидели на телефонах и телеграфе, чтобы вовремя дать нужную информацию. На Вильгельмштрассе Гитлер в компании с Бломбергом и фон Нейратом с замиранием сердца ждал откликов на его акцию.

Новости из Парижа были серьезными, но не безнадежными. Оба атташе из Лондона и Парижа сообщали, что ответная реакция есть дело дней, но не часов. На ситуацию нал ожил ся и кризис в британском правительстве, вызванный расколом между политическими и военными руководителями страны.

В Англии руководство военного министерства и Адмиралтейства требовало немедленных действий, тогда как политиканы под руководством Болдуина, по-видимому, панически боялись войны. Позиция британских генералов и адмиралов была очевидна для германских атташе капитана Васснера и полковника Гайера, курсировавших между посольством и Уайтхоллом, отчаянно пытаясь смягчить обстановку.

В понедельник утром капитан Васснер прибыл в Адмиралтейство в надежде встретиться с адмиралом Уильямом Джеймсом, заместителем начальника штаба ВМФ, и выяснить, не планирует ли флотское руководство объявить мобилизацию. Ему ответили, что сэр Уильям слишком занят и не может его принять. Его направили к контр-адмиралу Дж. Трупу, начальнику военно-морской разведки, которого он нашел мрачным и озабоченным. Результатом его переговоров стала телеграмма в штаб германского ВМФ, отражающая его мнение, что экспедиционные силы Великобритании готовы принять участие в совместных действиях с французами в Рейнской области.

В то время, пока Васснер зондировал обстановку в Адмиралтействе, барон Гайер выслушивал в министерстве обороны жалобы генерала Паунелла, начальника разведки министерства, на то, что он «ввел в заблуждение британское правительство в отношении германских намерений и перевооружения». К его удивлению, его впустили в святая святых – в отдел изучения Германии, куда его никогда не впускали. Там он выслушал еще более резкие слова и был допущен к обозрению сверхсекретных карт отдела, отражавших расположение британских и французских войск, готовых к немедленному вторжению в Рейнскую область.

В действительности англичане не планировали вторжения и даже удерживали французов от выдвижения войск. Необычные действия военных были единственным, что могло предпринять военное министерство в свете решений Даунинг-стрит о невмешательстве. Паунелл и его коллеги надеялись, что увиденное полковником сможет повлиять на действия немцев.

Сейчас мы знаем, что полковник Гайер был действительно потрясен увиденным и немедленно сообщил о своих опасениях в Берлин. Он вернулся в посольство и сразу же отбил телеграмму: «Ситуация критическая. Вероятность войны или мира пятьдесят на пятьдесят»³⁸.

В Берлине у всех нервы были на пределе. В операции Winteruebung (так теперь называлась бывшая операция «Упражнение») было что-то нереальное. В свете телеграмм Васснера и Гайера казалось, что вся операция «Зима-Упражнение») висит на волоске.

Генералы хмуро сидели в картографическом зале военного министерства, готовые, если понадобится, в любой момент дать приказ об отступлении войскам в Рейнской области. Генерал фон Бломберг был так же подавлен и удручен, как и остальные. Получив в понедельник сразу после полудня телеграмму Гайера о пятидесяти процентах шансов на успех, он тут же ринулся в рейхсканцелярию к Гитлеру и потребовал немедленной эвакуации Ахена, Трира и Саарбрюккена.

Гитлер сделал своему военному министру выговор за паникерство, но это в значительной мере было позой. Как он позже признался одному из своих помощников в разработке плана операции полковнику Бернарду фон Лоссбергу, он вовсе не был столь спокоен, как могло показаться.

«Это было моим самым рискованным внешнеполитическим решением. В ту суматошную неделю марта 1936 года я не раз думал, что больше не пойду на подобное испытание, как минимум, в течение десяти лет».

В среду утром, вернувшись из очередного вояжа на Уайтхолл, полковник Гайер и капитан Васснер явились к послу фон Хешу с докладом о своей оценке ситуации. Они убеждали его официально сообщить Берлину, что если рейхсвер немедленно не отведет свои части, то война станет неизбежной. Присутствовавший при этом столкновении корреспондент официального германского агентства новостей Фриц Гессе, исполнявший также обязанности пресс-атташе, отметил в своем дневнике: «Мы были уверены… что опасность войны очень близка и что Франция в конце концов сумеет убедить Великобританию принять участие в военной акции на ее стороне».

Сообщения, потоком поступавшие в посольство и агентство Гессе из Рейтер³⁹ от английских и французских информаторов, свидетельствовали о быстром ухудшении ситуации. Хеш не решался послать категорическое предупреждение, на котором настаивали Гайер и Васснер. Вместо этого он позвонил фон Нейрату и, когда ему не удалось связаться с министром иностранных дел, побеседовал с его заместителем Бернгардом фон Бюловом, выясняя обстановку и настроения в Берлине. Бюлов ответил, что и то и другое мрачное. Тогда Хеш решил зайти с козырной карты, заявив, согласно Гессе: «Я пойду к королю и попрошу его вмешаться прежде, чем все погибнет».

Гессе отметил, что посол собирался апеллировать не к прогерманским симпатиям короля, а к его приверженности миру. Еще 21 января фон Хеш писал о политической философии нового короля следующее:

«В иностранных делах Эдуард VIII разделяет убеждения своего отца о необходимости сохранения мира между народами. Король Эдуард не пацифист, напротив, он желает, чтобы Великобритания была сильной, вооруженной и способной, если потребуется, отстоять свои честь и достоинство. Однако он глубоко убежден, что в современную эпоху война не может больше быть средством решения международных споров. Более того, он считает, что новая европейская война станет причиной краха Европы, ее порабощения большевиками и гибели цивилизации. Будучи твердо приверженным британским парламентским традициям, Эдуард VIII тем не менее выказывает далеко идущее понимание путей следования других государств, особенно Германии».

Именно на особое «понимание» короля и рассчитывал посол, в глубокой тайне собираясь в форт Бельведер, где король проживал полуинкогнито, сохраняя приватность своих отношений с миссис Симпсон. Хеш готовился к встрече очень тщательно, консультируясь с сотрудниками.

– Я надеюсь убедить его величество, – говорил он советнику посольства князю Отто фон Бисмарку, – что война станет как европейской, так и национальной катастрофой. Я готов признать, что формально Гитлер не прав. Но я думаю, что сумею представить эту акцию в качестве по меньшей мере понимаемой.

Вечером в понедельник 9 марта, когда министр иностранных дел Франции Фланден, прибыл в Лондон для решающих переговоров в отношении кризиса, Хеш отправился в форт Бельведер. Для конспирации он даже отбыл на частном автомобиле. Он вернулся в посольство вскоре после девяти вечера и вызвал к себе Бисмарка и Гессе, чтобы сообщить о результатах аудиенции у короля.

– Моими главными доводами, – рассказывал он, – были два. Первым стали военные статьи франко-советского договора, которые противоречили как духу, так и букве пакта Локарно. Вторым же было то, что постоянная односторонняя демилитаризация левого побережья Рейна для Германии является невыносимым унижением. Я заявил его величеству, что ввод войск на левый берег касается только собственной германской территории, и заверил, что фюрер готов к замене пакта Локарно новым международным договором.

Он сообщил Бисмарку и Гессе, что его аргументы не могли не произвести «самого благоприятного впечатления на человека доброй воли, каким несомненно был король», и что ему удалось убедить Эдуарда VIII «выступить за мир» перед Болдуином.

Трое немцев в волнении ожидали в кабинете посла королевского слова. Бисмарк устал от долгого ожидания, но Гессе оставался рядом с послом, когда раздался телефонный звонок.

– Король! – сказал Хеш и указал Гессе на отводную трубку, чтобы тот мог слышать беседу.

– Алло, – послышался знакомый голос. – Это ты, Лео? Узнаешь, кто говорит?

– Да, сэр! – ответил Хеш.

Гессе записал, что король произнес следующие судьбоносные слова: «Слушай внимательно. Я только что виделся с премьер-министром. Войны не будет!»

Гессе отметил, что, положив трубку, Хеш подпрыгнул и затанцевал по комнате.

– Я победил! – восклицал он. – Я обошел их всех! Гессе, мы совершили невозможное! Войны не будет! Надо немедленно сообщить в Берлин.

Гитлер впоследствии отдал должное Эдуарду VIII за сохранение мира в 1936 году (и за спасение его шеи), приписав решение о том, что демилитаризованная зона не стоит того, чтобы из-за нее воевать, вмешательству короля в решающий момент. Военный историк Вальтер Гёрлиц позднее назвал это «совершенно неверным толкованием». На следующее утро Болдуин принял Фландена на Даунинг-стрит, 10 и заявил:

– Вы можете быть правы, но если есть хоть один шанс из ста, что в результате вашей полицейской операции начнется война, я не вправе вмешивать в нее Англию, – и после паузы добавил: – Англия не готова к войне.

Кризис миновал. Гитлер не только остался в Рейнской области, но и упрочил свое положение и власть.

Ральф Уингрем из МИДа Великобритании, провожая уезжающую ни с чем французскую делегацию, пробормотал:

– Теперь война неизбежна, и она будет самой ужасной из всех войн.

Волнения этих мартовских дней дорого стоили Леопольду фон Хешу. 16 апреля, через месяц после своего самого славного из всей блестящей карьеры дипломатического триумфа, он скончался в результате инфаркта.

Глава 10

«ДЯДЯ РИХАРД» ПРОТИВ «ДЯДИ КЛОДА»

Провал Гертца в ноябре 1935 года в абвере расценили как неудачу мужественного человека, оказавшегося жертвой риска, неизбежного в профессии разведчика. Гертц и сам помогал созданию легенд, окружающих его имя. Находясь в Брикстонской тюрьме, он сумел тайком передать письмо своему другу в Германию, в котором писал о своем мягком приговоре: «Я совершил гораздо больше, и [англичане] знали обо мне много больше того, в чем сочли нужным меня обвинить».

Адмирал Канарис рассматривал неудачу Гертца как удар по себе и предпринял все меры, чтобы облегчить его судьбу. Через семью провалившегося шпиона он перевел из кассы абвеpa деньги на оплату адвоката, а также назначил ежемесячное пособие на весь срок заключения Гертца не только его жене, но и любовнице.

Канарис не винил Гертца в неудаче, но и не считал его провал заслугой англичан. Он почему-то был уверен, что агента выдал кто-то из сотрудников абвера, и полагал, что следует принять решительные меры к укреплению внутренней безопасности в организации.

Он вызвал «дядю Рихарда».

Капитан 1-го ранга Андреас Рихард Протце был специалистом по улаживанию конфликтов в Marinenachrichtendienst – прежнем разведывательном управлении флота, а затем продолжил карьеру контрразведчика в абвере. Лиса среди лис, не гнушающийся ничем циник, он был старым профессионалом, считавшим человека виновным, даже когда его невиновность доказана. Но он мог быть приветливым и обаятельным. Его манера заключалась в том, чтобы делать и говорить неприятные вещи самым приятным способом. Он мог действовать с блеском, но только в делах, изначально не требующих разборчивости. Полностью поглощенный секретной работой, он был, пожалуй, единственным сотрудником абвера, для которого не было ничего святого. Одиночка по натуре, Протце был не способен разделять ответственность или поручать работу. Все годы работы в абвере он был одиночкой – самоотверженным, убежденным, скромным, но в то же время эксцентричным, не признающим авторитетов и в чем-то даже нечестным. Бывают люди, не ждущие похвалы за хорошо сделанную работу, а он, по его собственным словам, был не из тех, кого следует винить за ошибки. Этот принцип позволил ему пережить серию кризисов таким образом, что все его ошибки были забыты, а все достижения помнились.

Канарис и Протце были связаны старыми узами и новыми успехами. Еще со своих первых акций в двадцатых годах, когда он был непременным участником каждого реакционного заговора, Канарис считал Протце своим ментором и помощником. В абвере поговаривали, что Протце был причастен к самой темной тайне Канариса – к убийству итальянского священника – и что он знал об этом загадочном человеке больше, чем кто-либо другой. Как бы то ни было, у Канариса были веские причины поддерживать эту дружбу.

Ко времени провала Гертца Протце поднялся достаточно высоко. В середине двадцатых в Берлине появился и стал любимцем высшего света некий элегантный, судя по всему, богатый молодой отставной капитан польской армии Юрий де Сосновски-Налец. Он был шпионом, услуги которого оплачивали как польская, так и французская разведки. Путем изощренных интриг, соблазнив двух секретарш оперативного отдела военного министерства, де Сосновски стал обладателем наиболее важных военных тайн, включая ключевые моменты планов мобилизации и развертывания армии.

В конце 1933 года по наводке графини Бохольц, светской дамы, наблюдавшей за похождениями Сосновски с завистью женщины, которую он ни разу не пытался затащить в свою постель, капитан Протце, разработав хитроумный план, вышел на поляка. Его секретарша Гелена Скродзки (ближайшая помощница и вдобавок любовница) вошла в доверие к важной участнице шпионской сети, венгерской танцовщице, которую бросил польский капитан. С ее помощью тетя Лена, как называли в абвере фрейлейн Скродзки, шаг за шагом выявляла детали операции, пока к 1934 году деятельность Сосновски не была полностью разоблачена⁴⁰.

Хотя все лавры достались гестапо, Канарис знал, что основную работу сделали оперативники абвера. Протце в своем расследовании узнал гораздо больше, чем сообщил гестаповцам. Помимо любвеобильных дамочек из военного министерства, среди источников Сосновски, как выяснил Канарис, был также один из руководителей абвера⁴¹.

Выявление офицера абвера в группе польско-французского резидента дало Протце идею создания небольшой собственной секретной службы внутри абвера для слежки за его собственными сотрудниками. Ее назвали Hauskapelle («Домашняя капелла») в память о частных оркестрах, которые германские принцы в XVIII веке держали в своих дворцах. Капитан Патциг в свое время отверг идею создания такой службы. Но когда Канарису рассказали о Hauskapelle, он нашел эту мысль блестящей и немедленно одобрил. Активизация иностранного шпионажа в Германии очень его тревожила, и он опасался, что это может привлечь в абвер нацистов.

Поскольку у абвера не было своих правоохранительных служб, он вынужден был обращаться к гестапо всякий раз, когда требовалось арестовать подозреваемого. Канарис боялся, что, если он проявит неспособность бороться с деятельностью иностранных разведок в Германии, Гиммлер воспользуется этим предлогом, чтобы установить контроль за контрразведывательным отделом абвера, что станет первым шагом в подчинении себе и всей организации.

Канарис был убежден, что только его старый друг способен решить эту проблему. Протце согласился, но заявил шефу, что Hauskapelle сможет раскрыть любого шпиона, пробравшегося в абвер. Но чтобы наверняка предотвратить их проникновение, следует внедрять своих людей в секретные службы противника, решая проблему у ее источника.

В каждой секретной службе есть подразделение собственной безопасности⁴². Но, не имея тогда такой службы, Протце был вынужден праздно выжидать, пока шпионы не проникнут в Германию или даже в абвер, и только после этого пытаться выходить на них.

Теперь, наконец, было создано особое, сверхсекретное подразделение, упоминаемое лишь как СО, и только немногие посвященные знали, что означает эта аббревиатура. Служба называлась Geheim-Verbindungen («Секретные отношения»), но нигде не раскрывался род этих «отношений».

Протце был назначен начальником подразделения в третьем отделе абвера, названного секцией IIIФ. Его функции определялись специальной инструкцией:

1. Набирать штаты для специальной деятельности за рубежом, для слежки за подозреваемыми в шпионаже, резидентами и агентами секретных служб противника.

2. Изыскивать пути и средства для проникновения в разведки противников, собирать информацию об их методах, планах и намерениях.

3. Развивать секретные связи с теми, через кого можно поставлять дезинформацию в разведслужбы противника.

Внедрение в разведку противника всегда являлось наиболее трудной задачей шпионажа, но «дядя Рихард» обладал всеми необходимыми качествами для этого. Протце быстро и эффективно организовал новую секцию IIIФ и наладил ее работу. Он поручил одному из своих доверенных помощников капитану Адольфу фон Фельдманну, архитектору по образованию, опытному контрразведчику, самую трудную задачу – организовать проникновение в британскую секретную службу.

К 1934 году, после многих лет застоя, вызванного неприятными случаями в стране и сложными ситуациями во внешней разведке, британская Сикрет интеллидженс сервис (СИС) переживала своего рода возрождение. По иронии судьбы начало этому выздоровлению почтенного учреждения положила острая междоусобица, грозившая прикончить единственный орган правительства его величества, «правомочный собирать секретную информацию в зарубежных странах нелегальными методами».

Английской разведкой тогда руководил неравносторонний триумвират, состоявший из начальника СИС адмирала Хью Синклера и двух полковников, Валентина Вивьена, бывшего старшего офицера индийской полиции, и Клода Дэнси из территориальных частей, избравшего после Первой мировой войны стезю разведчика. Адмирал Синклер безмятежно правил, почти не управляя и поручив повседневные дела и проблемы Вивьену и Дэнси, хотя и знал, что его заместители терпеть не могут друг друга и вместо дел заняты склоками, почти парализовавшими службу.

Было очень трудно иметь дело с Дэнси. Даже сегодня, через много лет после его смерти, о нем вспоминают с неприязнью. Грубый, самоуверенный, похожий на медведя, Дэнси был нетерпимым и чрезвычайно нудным и ко всему относился прагматично и потребительски. Он предпочитал, как отметил Ким Филби, «брызгать ядом на дальние дистанции, что вызывает максимум безадресного негодования».

На близкой же дистанции полковник Вивьен, сухощавый, элегантный, чувствительный и легкоранимый человек, был любимой мишенью Дэнси. Их отношения стали настолько невыносимыми, что Синклер вынужден был отказаться от своей нейтральной роли и вмешаться. Ему пришлось выступить против Дэнси и позволить ему приходить в контору лишь за почтой. Стареющий Дэнси понимал, что его хотят выжить, и стал настойчиво добиваться постоянного места в СИС, даже и не в центральном аппарате. В конце концов он вынудил адмирала Синклера назначить его в Италию для противодействия германскому внедрению из европейских баз.

Жизнь в Риме была приятной и комфортабельной, но Италия была не той страной, что ему требовалась. Он перебрался в Швейцарию и через год создал организацию с несколько театральным названием «Зет».

Действиями Дэнси английская агентура в Европе раскололась на две части. Первая из них, руководимая Вивьеном, не изменилась. Она состояла из «станций», или резидентур, закамуфлированных под консульские отделы британских посольств в европейских странах, возглавляемых кадровыми разведчиками в ранге консулов, пользовавшихся дипломатическим иммунитетом.

Резидентуры «Зет» действовали независимо, располагая собственными агентурой и связниками, кодами и каналами связи с центром. Дэнси законспирировался настолько, что даже не все консулы знали о существовании организации, действующей параллельно с СИС.

К 1935 году новая Германия была окружена двумя британскими резидентурами, направляемыми через Вену, Брюссель, Гаагу и Копенгаген. По данным абвера около десяти процентов иностранных агентов, задержанных в Германии в тот год, принадлежали к этой новой таинственной организации, об истоках и сущности которой даже капитан Протце ничего не знал.

К третьему году существования «Зет» особую важность приобрели две его резидентуры, и первая из них, копенгагенская, руководила двумя крупными сетями в Германии, одна из которых специализировалась на сборе данных, а другая – на подрывной работе. Копенгагенской резидентурой Дэнси ведал Пейтон Сигизмунд Бест, отставной капитан британской армии, посвятивший свою жизнь разведке. Он вместе с двумя голландскими партнерами основал экспортно-импортную фирму, женился на дочери отставного адмирала Марии Маргарет ван Рейс и процветал. Он был вхож в лучшие дома Голландии, держал открытый дом, который славился гостеприимством, культурной обстановкой и великолепными музыкальными концертами.

Он был типичным персонажем Севильроу – с моноклем и гетрами, котелком и зонтиком. Он умело укрывал своих агентов из группы «Зет», и его ячейка была самой крупной, эффективной и активной из всех агентурных подразделений Дэнси. Бест руководил несколькими агентурными группами, которые не знали о существовании других групп, а их членам запрещалось поддерживать знакомство и даже общаться друг с другом⁴³. Дом капитана Беста на Ньив-Эйтвег, 19 (рядом с особняком, который занимала Мата Хари в свою бытность немецкой шпионкой в годы Первой мировой войны) официально числился конторой «Континентал трейдинг компани». В действительности он был шпионским центром, хотя и не единственным в Гааге.

Второй центр находился на Ньив-Парклаан, 57, тихой улочке в жилом районе вдоль одного из каналов, в доме, где у главного подъезда поблескивала медная табличка «Консульский отдел его величества». Здесь располагалась параллельная резидентура полковника Вивьена под руководством капитана Хью Реджинальда Дальтона, кадрового разведчика с времен Первой мировой войны, как и Бест. Он сумел собственными силами и средствами создать свою мини-секретную службу из одиннадцати человек.

Его основным помощником была весьма темная личность с кличками Джон, Аугустус де Фремери и капитан Ян Хендрикс. У резидентуры была и радиостанция с двумя радистами – Инманом и Уэлшем⁴⁴.

Дальтон сумел собрать великолепную команду разведчиков, в первую очередь с помощью двух лучших из них, в разное время известных под различными именами. Первый, известный как Зварт, Эммеринг, Дальмейер и Фринтен, на самом деле носил имя Адрианус Йоханнес Йозефус Фринтен и был отставным голландским следователем сорока двух лет, он прежде работал в министерстве юстиции и сохранил там неплохие связи. Он был завербован англичанами еще в 1919 году и ведал так называемым информационным бюро, сочетавшим в себе частное детективное агентство и бюро проверки кредитоспособности, но это было лишь крышей для деятельности Дальтона в качестве вербовщика агентуры и связника с голландскими полицейскими властями. Вторым был тридцатилетний Джон Уильям (Джек) Хупер, натурализованный британский подданный, голландец по рождению. Он пользовался полным доверием Дальтона и отвечал за хранение добытых материалов и ведение картотек.

Благодаря Фринтену и Хуперу резидентура включала в себя значительное число лучших британских агентов. В списках Фринтена числилось 52 основных агента и огромное число мелких шпионов, действовавших в Германии под руководством старших агентов⁴⁵.

Дальтон установил настолько хорошие отношения с голландской разведывательной службой, что последний из ее руководителей полковник Биллем Орсхоот числился в картотеках группы как «агент номер 945». Его сотрудники работали на двух хозяев – на своего начальника и на майора Дальтона.

Хотя гаагская резидентура и была британской разведывательной организацией, в первую очередь она являлась частью германского антинацистского подполья, в качестве каковой и запомнилась.

Глава 11

БИТВА ТРОЯНСКИХ КОНЕЙ

В 1936 году английскую колонию в Голландии потрясло известие о том, что 4 сентября майор Дальтон был найден застреленным у себя дома. Те, кто знал о действительном роде его занятий, заподозрили убийство, однако следственная комиссия СИС вскоре установила, что майор покончил с собой из-за значительной растраты доверенных ему средств, выделенных на оплату агентов.

Ранее в этом же году Великобритания внезапно приняла решение ограничить эмиграцию фанатичных евреев в Палестину, а сионисты ответили на запрет организацией «подпольной железной дороги», по которой молодые здоровые евреи переправлялись в Святую землю из Германии и Польши через Венгрию, Румынию и Турцию. СИС была поставлена задача борьбы с нелегальной иммиграцией, и в секретной службе за счет средств Форин Офис был организован Палестинский фонд для финансирования этих операций.

Дальтону были выделены из этого фонда 60 тысяч фунтов – необычно большая сумма по сравнению с бюджетом гаагской резидентуры. Получая жалованье в 12 тысяч гульденов в год с оплатой расходов, Дальтон так погрузился в палестинские проблемы, что завел дорогостоящую любовную интрижку и растратил 2 тысячи фунтов из средств фонда. Когда недостачу обнаружила ревизия, Дальтон, не сумев погасить долг, покончил с собой⁴⁶.

Сикрет интеллидженс сервис оказалась в неловкой ситуации. Требовалось срочно найти замену преданному, энергичному и опытному руководителю одной из самых перспективных и эффективных шпионских ячеек. Новым главой отдела паспортного контроля стал майор М.Р. Чидсон, кадровый разведчик, единственным подтверждением пригодности которого к работе было то, что он был женат на голландке и знал язык. Полковник Вивьен быстро выявил, что Чидсон «совершенно не пригоден к разведывательной работе» и способен быстро развалить всю организацию. «Он хотел всегда ста процентов, – говорил о нем полковник Вивьен, – хотя в нашем деле и сорок процентов – отличный результат».

Майор Чидсон проработал лишь несколько месяцев, и в начале 1937 года его сменил третий за год руководитель этого маленького отдела – майор Ричард Генри Стивене, как и полковник Вивьен, бывший офицер индийской полиции. Стивене не был новичком в секретной службе, свободно говорил по-немецки, по-русски и по-французски, но не имел опыта работы в Западной Европе. Когда Вивьен поручил ему «специальное задание» в Гааге, «руководить сетью агентуры в Голландии и Германии», Стивене не знал об истинных причинах ухода Дальтона. Ему сообщили, что его предшественник не сработался со своим французским коллегой, капитаном 1-го ранга Трута, и что в резидентуре нужен такой человек, как Стивене, культурный и вежливый, способный наладить хорошие деловые и личные отношения.

– В вашей новой должности нет ничего рискованного, – убеждал его Вивьен, – но, конечно, вы не обязаны принимать назначение, если это вам претит. Послушай, дружище, – фамильярно добавил он, – я уверен, что твое начальство охотно вернет тебя в Индию.

Поначалу Стивене был склонен отказаться. Позднее он рассказывал:

«Я никогда не был разведчиком, тем более организатором разведработы. Моя работа в секретной службе заключалась в оценке боевого состояния вооруженных кочевников в районе северо-западной границы (пуштунские и афганские племена. – Примеч. пер. ). Но я согласился отправиться в Гаагу, поскольку руководству было известно, что я считаю себя недостаточно опытным, подготовленным и подходящим для такой работы».

В Лондоне Стивенсу даже не сообщили о существовании параллельной резидентуры Беста, работающей на Дэнси. Его будущая работа и состояние группы также были обрисованы лишь в самых общих чертах. В Гааге он обнаружил великолепно работающую и эффективную машину, группа заметно выросла с тех пор, как сержант Фринтен, курировавший Германию, привлек к работе множество активных антинацистов.

Никто из тех, кто следил по скупым газетным сообщениям за перипетиями шпионажа, не мог даже представить себе его масштабов в Европе в те годы. По мере углубления кризиса, вызванного аншлюсом Австрии и угрозами Гитлера в адрес Чехословакии, в Германии становилось все больше английских агентов. Из шести иностранных шпионов, казненных в Германии в 1936 году, четверо были английскими, множество английских агентов, заброшенных через Голландию и Данию, были арестованы и ожидали решения своей участи в немецких тюрьмах. Их допросы позволили Протце и фон Фельдманну составить некоторое впечатление об агентурной сети, но им так и не удавалось выйти на руководителей провалившихся шпионов. Первый просвет появился лишь летом 1936 года.

Близ Магдебурга за фотографирование секретных объектов был арестован некий Густав Хоффманн. На допросе он признался в шпионской деятельности и в том, что его завербовал голландец, работавший на англичан. Так немцы впервые вышли на резидентуру СИС в Гааге.

Но тогда фон Фельдманну удалось лишь слегка приоткрыть дверь. Новые перспективы открылись в связи с арестом несколько позже другого английского шпиона Рихарда Ланге. Он, как и Хоффманн, был завербован в Голландии тем же Пьедом Пипером. Инженер Ланге согласился работать против своей страны из ненависти к нацистам и вскоре стал одним из лучших агентов. Но успех вскружил ему голову, и он стал обычным наемником и самым дорогостоящим из всех агентов Дальтона. Случилось так, что резидентура задолжала ему несколько сот фунтов стерлингов, и, несмотря на неоднократные требования, деньги к нему так и не поступили. В конце концов он пригрозил сообщить немцам о деятельности своих боссов, и Фринтен согласился организовать его встречу с «самим шефом». Таким образом, Ланге стал единственным из агентов, знавшим резидента в лицо.

Во время встречи Дальтон выплатил часть долга и обещал отдать остальное после возвращения Ланге в Германию. Агент вернулся в Гамбург с новым заданием англичан, но оставшихся денег так и не дождался. Всю эту историю вместе с подробностями своей работы на англичан и перипетиями получения долга от майора Дальтона и сержанта Фринтена Ланге рассказал на допросе.

Итак, Дальтон из полумифического призрака превратился в реальную личность. Капитан фон Фельдманн прибыл в Гаагу, чтобы заняться им вплотную, но Дальтон был уже мертв. Тем не менее он сумел раздобыть достаточно сведений о резидентуре СИС, чтобы убедить Протце, что решительное наступление на англичан в Голландии имеет шансы на успех. Протце, занятый другими перспективными делами секции IIIФ в Берлине, хотел перепоручить эту работу фон Фельдманну, но Канарис воспротивился.

– Это очень серьезная работа, дядя Рихард, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты сам занялся ею.

Протце, которому уже было за шестьдесят и пора уходить на пенсию, формально уволился из флота и абвера (где на посту руководителя секции IIIФ его сменил полковник Иоахим Рохледер) и отправился в Голландию. В сопровождении тети Лены (теперь называвшейся фрейлейн Шнайдер) он прибыл в Гаагу осенью 1937 года, снял виллу по адресу Блумкамплаан, 36, в ближнем пригороде Вассенаар в центре района по выращиванию тюльпанов, и стал готовиться к схватке между германской и британской секретными службами.

Все оказалось не так просто, как предполагал капитан фон Фельдманн. Несмотря на всю свою хитрость и решимость, Протце пришлось ждать почти полгода, пока из-за промаха противника у него не появилась реальная возможность достичь цели.

Был теплый июльский вечер 1938 года, когда, возвращаясь с тетей Леной из гаагских магазинов домой, Протце заметил невысокого коренастого парня, который следовал за ними до самой виллы, постоял около нее, а затем скрылся за углом. Протце показалось, что юноша следил за ними, но он не был в этом уверен.

На следующий день этот же человек вновь появился уже на велосипеде и несколько раз объехал квартал.

«Потом, – рассказывал мне впоследствии Протце, – он стал прогуливаться по улице, время от времени поглядывая в сторону нашего дома. Он проделывал это весьма открыто, и я подумал, что это голландский полицейский, в чем-то меня заподозривший. Возможно также, что его послал кто-то из противников. Но кто? Я знал, что «Большая тройка» располагает резидентурами в Гааге: англичане на Ньив-Парклаан, французы в своем представительстве и русские на Целебесстраат. Последняя была лучшей из трех и под руководством пресловутого Вальтера Кривицкого фактически являлась разведцентром Красной армии в Западной Европе. Резидент жил под именем австрийского букиниста Мартина Лесснера. Поначалу я считал, что это Кривицкий приставил ко мне хвост, поскольку именно его агенты вели слежку столь явно. Но повод интересоваться мной мог быть у каждого из трех. Я решил выяснить, на кого же из них работает этот праздношатающийся парень».

На третий день фланер вновь появился чуть свет, когда большинство обитателей Вассенаара еще спали. Но Протце уже был на ногах. Выглянув из окна спальни и заметив знакомую фигуру, он решил, что пора схватиться со своим филером. Он быстро оделся и отправился на долгую велосипедную прогулку, заманив хвост на пустынный пляж. Здесь он обернулся к преследователю и чуть ли не набросился на него.

– Отвяжись от меня, – раздраженно выпалил Протце, – или это для тебя плохо кончится. Если будешь продолжать преследовать меня, я заявлю в полицию.

Филер остался невозмутим. На следующий день он, как ни в чем не бывало, опять появился у виллы, но на этот раз Протце решил действовать и в самом деле вызвать полицию. Но появился не настоящий полицейский, а агент, голландский нацист Хоогевеен, ранее работавший на гестапо и занимавшийся слежкой за немецкими эмигрантами в Голландии.

Мнимый полицейский был готов арестовать парня, но тут вмешался Протце и заорал:

– Я знаю, что ты шпион и послан следить за мной!

Юноша хмуро молчал, а Протце резко осведомился, кто же его послал. Задержанный пробормотал, что лишь выполняет свою работу, а на вопрос, кто ему поручил эту работу, ответил, что британское паспортное бюро на Парклаан⁴⁷.

Протце тут же сообразил, что наконец-то перед ним открылась долгожданная возможность. Он приказал парню идти за ним на виллу и там провел свою первую вербовку. Молодой человек по фамилии Ван Каутрик работал в фирме «Мюллер и компания», но порой подрабатывал, выполняя подобные нынешнему поручения. Его заданием было следить за «мистером Робертсом», как он назвал Протце, а также записывать номера машин, на которых на виллу приезжают люди.

Когда Протце спросил Ван Каутрика, сколько ему платят англичане, тот ответил, что 200 гульденов в месяц плюс накладные расходы, но когда дело касается расходов, то ему приходится сражаться за каждый геллер. Протце предложил Ван Каутрику возможность зарабатывать еще 200 гульденов в месяц, причем без сражений, и последний с готовностью согласился. Хитрюга даже сказал, что будет рад работать на Протце, потому что любит немцев, и обещал сообщать все, что удастся узнать о паспортном бюро.

Фолкерт Ари Ван Каутрик был привлечен к секретной работе человеком по имени Цааль, ближайшим помощником сержанта Фринтена в информационном бюро. Цааль также был ветераном разведки еще со времен Первой мировой войны. В 1937 году, когда у него на работе начались простои и увольнения, Фринтен пригласил своего старого приятеля вернуться в СИС, но тот отказался. Взамен он рекомендовал ему бывшего детектива, двадцатичетырехлетнего сына своего старого друга, и познакомил Ван Каутрика с Фринтеном, а последний в одном кафе Роттердама представил перспективного кандидата преемнику Дальтона майору Чидсону. Энергичный и способный голландец произвел на майора настолько хорошее впечатление, что Чидсон нанял его как филера и связника, несмотря на некоторый риск, связанный с тем, что жена Ван Каутрика была немкой.

Получив псевдоним Оливер Кендалл и 500 гульденов аванса, Ван Каутрик стал работать и там и тут. Ему была поручена слежка за пытавшимся установить связь с английской разведкой германским дипломатом в Гааге цу Путлицем, которого следовало проверить перед вербовкой. Цу Путлиц и стал первым английским агентом, которого Ван Каутрик выдал Протце. Однако, когда Протце проинформировал германского посланника в Гааге, что «один из его помощников» подозревается в том, что работает на англичан, ошарашенный посланник, не зная, о ком идет речь, сообщил неприятное известие никому иному, как самому цу Путлицу. Предупрежденный таким образом дипломат сбежал в Лондон, где стал важным звеном в цепочке антинацистов, работавших на англичан.

Именно на этом деле Ван Каутрик и состоялся как агент-двойник, как и прежде работая на англичан и сообщая все, что узнал у них, высокому старику немцу с ледяными голубыми глазами. Поскольку Ван Каутрик по натуре был порядочным и честным человеком, он работал на обоих хозяев одинаково преданно.

Протце, не теряя времени, старался полностью использовать открывшуюся возможность. Первым делом он вызвал себе в помощь в Гаагу капитана фон Фельдманна. Они купили одну из тех плоскодонных барж, что лениво курсируют по мутным гаагским каналам, установили на ней кинокамеру и бросили якорь напротив отдела паспортного контроля метрах в тридцати от входа. Всех, кто приходил в бюро, снимали на пленку, а затем на очередной явке снимки предъявляли Ван Каутрику для опознания. Вскоре у немцев был почти полный список всех штатных сотрудников английской резидентуры, постоянных посетителей и даже некоторых агентов.

Началась чистка. Англичане проиграли первый раунд битвы. Их поражение в этой секретной войне оставалось лишь вопросом времени. Теперь Протце стал расширять свой прорыв, стремясь сделать его всеобъемлющим. Он был все более уверен, что рано или поздно сможет сорвать все операции СИС в Западной Европе.

Но, как ни странно, первой пострадала не голландская резидентура. По странному совпадению как раз датская шпионская сеть полковника Дэнси в Копенгагене.

В ноябре 1938 года датчане, обеспокоенные размахом иностранного шпионажа в их стране, активизировали деятельность контрразведки, начав настоящую охоту на шпионов, и арестовали двух агентов «Зет», Вальдемара Пётша и его помощника Кнюффкена. Вначале они думали, что задержанные были немецкими шпионами, но на следствии Кнюффкен сознался, что работал на англичан. Датчанам очень не хотелось вмешиваться в деятельность британских спецслужб, но, поскольку об арестах были сообщения в прессе, шпионов пришлось судить. Хотя процесс и проходил при закрытых дверях, немцам удалось раздобыть показания Кнюффкена и таким образом узнать много важных сведений об организации и деятельности британской разведки на континенте.

Тогда же немцы получили ценнейшую информацию еще из одного датского источника. Один из сотрудников Протце, лейтенант Мейер сумел устроиться в управление полиции Копенгагена и стать личным помощником самого шефа полиции. От него немцы получили дополнительные сведения о деятельности СИС не только в Дании, но и во всей Скандинавии.

У Протце появилась идея захватить Пётша и заставить его рассказать о деятельности английских спецслужб. Сначала он планировал выкрасть Пётша из датской тюрьмы. Когда же датчане проведали о заговоре и позволили Дэнси тайно вывезти Пётша из Копенгагена на торговом судне, Протце не оставил своего замысла и был готов совершить самое настоящее пиратское нападение на этот сухогруз. Он предложил, чтобы торпедный катер ВМФ Германии перехватил судно и отконвоировал его в какой-либо из балтийских портов. Адмирал Канарис наложил вето на этот проект, и Пётш был благополучно доставлен в Бельгию, где полковник Дэнси отчаянно пытался спасти все, что удастся, от сильно пострадавшей датской резидентуры.

После прорыва в Дании центр борьбы вновь переместился в Голландию, где и Вивьен, и Дэнси невольно играли на руку Протце. С одной стороны, майор Стивене был не более полноценной заменой Дальтону, чем Чидсон. С другой – у Протце теперь был Ван Каутрик.

Немец, который был большим скептиком, не питал иллюзий в отношении молодого голландца, по крайней мере на первых порах, когда тот явно лукавил. Но ситуация постепенно менялась из-за самого Ван Каутрика. Он шаг за шагом отходил от англичан и сближался с немцами. Его отношения с Протце делались все более тесными и более прибыльными, а отношения со Стивенсом и Фринтеном становились прохладными. Старые связи ослабевали, лояльность уменьшалась. Он все больше думал о себе и все меньше о группе. Англичане, всегда бывшие придирчивыми и не очень щедрыми ни на похвалу, ни на денежное вознаграждение, после финансовых неурядиц в резидентуре стали еще более скупыми. Ван Каутрик по-прежнему получал 200 гульденов в месяц, а Стивене и не думал о том, чтобы выдать ему премию, как иногда делал Чидсон.

Постепенно Протце сменил Стивенса в секретной жизни Ван Каутрика. В поведении немца не было и тени той снисходительности, что сквозила в обращении с ним Стивенса. Стивене становился все прижимистее, а Протце все щедрее. Ван Каутрик тщательно скрывал свою связь с немцами, не давая Стивенсу ни малейших оснований подозревать его в нелояльности, но тем не менее он перестал быть английским агентом, теперь он служил только немцам.

Он сообщал Протце практически о каждом новом шпионе, подготовленном для заброски, о его задании, маршруте, крыше, благодаря чему агент обезвреживался сразу же, как только прибывал к месту назначения.

Стивене видел, что дела идут все хуже, и не мог не понимать, что где-то происходят сбои, но мысль о предательстве в его организации все еще не приходила ему в голову.

В начале 1939 года Ван Каутрик вывел Протце на главный заговор этого бурного периода – на агента, разоблачение которого оправдало все энергию, время и средства, затраченные «дядей Рихардом» в Голландии. В ходе расследования причин самоубийства Дальтона выяснилось, что к растрате был причастен и его помощник Джон (Джек) Хупер, который, обнаружив махинации своего шефа с кассой резидентуры, пригрозил разоблачением и потребовал своей доли. В течение некоторого времени они вместе манипулировали казенными средствами, но, когда все раскрылось, Хупер не последовал за Дальтоном и во всем признался следственной комиссии СИС. Разумнее всего было бы сделать так, чтобы тело Хупера нашли в одном из каналов, что и порывался организовать полковник Дэнси, но Вивьен не согласился, и Хупер был просто уволен. По вполне понятным соображениям его дело не могло быть передано полиции.

Некоторое время Хупер зарабатывал на жизнь торговлей авиационными запасными частями, не подозревая, что два человека его разыскивают. Первым был полковник Дэнси, который со временем пришел к выводу, что не стоит отказываться от услуг ценного работника из-за таких пустяков, как шантаж и растрата. Вторым был капитан 1-го ранга Протце. Он решил разыскать Хупера, предположив, что отпущенный британцами воришка может оказаться полезным. Естественно, он не мог выслеживать сам и мимоходом поинтересовался у Ван Каутрика, не знает ли он, куда делся пропавший помощник Дальтона.

В свое время Хупер поддерживал тесные связи с Ньив-Парклаан, и Ван Каутрик сумел разыскать его в Роттердаме и организовать встречу с Протце. К этому моменту в германской контрразведывательной группе в Голландии произошла передислокация. Протце оставался в Вассенааре, но был в опасности со стороны сержанта Фринтена и, возможно, со стороны Ван Каутрика.

Широкомасштабная контрразведывательная операция против англичан в Гааге была поручена гамбургскому отделению секции IIIФ, и еще три года назад капитан фон Фельдманн дал ей старт. Теперь, в 1938 году, когда работа была в полном разгаре, Фельдманну прислали помощника, плотного розовощекого капитана средних лет, с поблескивающими голубыми глазами и неизменной язвительной улыбкой на губах. Его звали Герман Й. Гискес.

Новичок прибыл из огромного резерва бывших армейских офицеров, брошенных на произвол судьбы в соответствии с Версальским договором и зарабатывающих на жизнь на гражданке чем удастся. Гискес занимался виноделием в Рейнской области, но в 1937 году вернулся в армию и был назначен в абвер, поскольку его сочли достаточно хитрым и изворотливым для такой работы. В секции IIIФ он стал заместителем фон Фельдманна. Когда весной 1939 года его начальника на три месяца откомандировали в Португалию для создания там резидентуры в целях подготовки к предстоящей войне, капитан Раскес стал ответственным за незаконченное дело британской агентуры в Гааге.

Связь с Хупером Протце передал Фельдманну, а затем она перешла по наследству к Гискесу. Поскольку она была наиболее ценным приобретением абвера в Голландии, Гискес специально прибыл в Роттердам для знакомства с агентом. Эта явка стала самой важной в его контрразведывательной деятельности.

Обозленный на своих прежних хозяев и вдохновляемый щедрым вознаграждением немцев, Хупер без колебаний предал англичан, доказав, как прав был полковник Дэнси, желая в свое время ликвидировать его. Конечно, Хупер несколько лет не поддерживал связи со своим бюро, но запомнил множество секретов, представлявших большой интерес для Гискеса. Вскоре, однако, наступил день, когда у Хупера за душой ничего не осталось, и он решил заняться подтасовками и переделками старых историй, выдаваемых им за новые сведения. Гискес, несмотря на свою изящную внешность, был способен действовать жестко, когда этого требовали обстоятельства. Однажды подловив Хупера на фальсификации, он решил надавить на него, уверенный, что тот еще хранит в памяти немало ценных тайн, приберегая их на всякий случай.

Развязка наступила в апреле 1939 года, когда Гискес заявил агенту, что Хупер может убираться к черту со своими фальшивками. Испугавшись потери прибыльного местечка, Хупер зашел со своей козырной карты. Он сдал немцам лучшего британского агента в Германии, стоившего больше, чем все, которых в свое время выдал Ван Каутрик.

Еще в 1919 году британская секретная служба завербовала в Гамбурге демобилизованного флотского офицера, оставшегося после войны без работы и без средств к существованию. С их помощью он организовал в Киле процветающую частную инженерно-консультационную фирму, работавшую главным образом на ВМФ. Он знал все секреты строящихся военно-морских сил Германии, тем более что многие из них представляли собой внедренные им изобретения. Используя свое уникальное ключевое положение, он мог в одиночку обеспечивать англичан информацией о всем германском ВМФ.

Англичане называли его «доктор К.» и окружили строжайшей конспирацией. Хупер знал о нем и о его работе все и спросил у Гискеса, сколько будет стоить такая информация. Гискес, осознав ее важность, пообещал ему 10 тысяч гульденов в английской валюте: пять – когда Хупер раскроет его настоящее имя – и остальные пять – немедленно после ареста шпиона.

– Его настоящее имя Отто Крюгер, – сказал Хупер, укладывая в карман задаток. – Они называли его «доктор Крюгер». Он живет в Годесберге, неподалеку от Бонна, но приезжает в Голландию для явок с английским резидентом, останавливаясь либо в отеле «Амстел» в Амстердаме, либо в «Дез-Индес» в Гааге.

Когда Гискес сообщил об этом Протце, старый профессионал был потрясен. Он знал Крюгера по совместной службе на флоте еще на Северной военно-морской базе. Значит, целых двадцать лет бывший сослуживец вел двойную жизнь. Дело его процветало, он стал богатым и респектабельным. В тридцатых годах он достиг пика положения в своей послевоенной профессии – был избран в совет директоров федерации германских промышленников, а один из немецких технических институтов присвоил ему почетную степень доктора технических наук.

И все это время он был английским шпионом!

Его связь с СИС тщательно маскировалась. Будучи способным инженером, он сделал ряд ценных изобретений в области военно-морского дела, запатентовал их и уступил права на использование нескольким английским и голландским фирмам. Значительные суммы, которые англичане платили Крюгеру, перечислялись под видом платежей за использование патентов. Таким образом, это был совершенно легальный доход, и гонорары за шпионскую деятельность он открыто использовал для оплаты своих счетов наряду с другими законно полученными средствами.

Доктор Крюгер был взят под негласное наблюдение, в конторе и дома установили микрофоны, прослушивались телефонные разговоры, перлюстрировалась переписка, тщательно изучалась его частная жизнь. Но никаких улик или компрометирующих сведений обнаружить не удалось. Он вел обычный для его круга образ жизни – не пьянствовал, не играл в карты, не имел любовниц, не употреблял наркотики. Все поступления в его банки были объяснимы, и он не имел никаких скрытых источников доходов.

В конце июня после посещения работавших на полную мощность верфей «Блом унд Фосс» в Гамбурге и визита на расположенную там же военно-морскую базу Крюгер отправился в свою обычную деловую поездку в Голландию. Наступил момент истины, поскольку, как сообщил Гискесу Хупер, именно во время этих поездок респектабельный господин превращался в шпиона. Гискес разместил своих агентов в «Амстеле» и в «Дез-Индес» и установил постоянную слежку на весь период пребывания Крюгера в Голландии. На сей раз подозреваемый прибыл в Гаагу, остановился в своем отеле и оставался в номере, где весь день печатал на машинке. Один из агентов Раскеса, официант, приносивший в номер обед, видел на полу разбросанные листы бумаги с машинописным текстом, но на столе не было никаких рукописных заметок. Крюгер хранил все в памяти, все сокровенные тайны германского ВМФ, и, приезжая в Голландию, переносил их на бумагу для передачи своим нанимателям.

В семь часов вечера, надев смокинг, он вышел из отеля, остановил проезжавшее такси и отправился в яванский ресторанчик, известный своими рисовыми блюдами, где ужинал с какой-то пожилой четой. В половине десятого он отправился на машине на виллу в приморском курортном городке Схевенинген.

Обыск, произведенный в его номере в отсутствие постояльца, не дал никаких улик. Пожилой мужчина, с которым он ужинал, оказался его деловым партнером, и ничего подозрительного за время ужина приставленный к нему филер не обнаружил. В Схевенингене видели, как он вошел в дом, а затем вскоре после полуночи покинул виллу и отправился прямиком в отель.

За исключением нескольких часов, что он провел на вилле, в его поведении ничто не вызывало подозрений. Сведения о владельце виллы также не давали никаких данных, позволяющих судить о его причастности к шпионажу. Говорил ли правду Хупер, указав на Крюгера? Капитан Гискес уже стал опасаться, что зря потратил 5 тысяч гульденов.

Но поездка в Схевенинген оставалась непонятной. Вилла принадлежала Аугусту де Фремери – весьма загадочному бельгийцу, имеющему независимое состояние. О нем не удавалось узнать ничего, пока на следующее утро Протце не спросил Ван Каутрика:

– Имя Аугуст де Фремери о чем-нибудь говорит вам?

– Конечно, – сразу же ответил голландец. – Это настоящее имя Яна, капитана Хендрикса.

Хендрикс был заместителем английского резидента, работавшего в отделе паспортного контроля на Ньив-Парклаан.

8 июля Хуперу выплатили остальные 5 тысяч гульденов. А днем раньше доктор Отто Крюгер, он же «доктор К.» – был арестован в Гамбурге и в ту же ночь во всем сознался.

Первая фаза операции Протце завершилась. Великолепная разведывательная сеть, созданная майором Дальтоном, была разгромлена. Все агенты СИС были казнены, либо ожидали казни, либо, оставаясь временно на свободе, находились под наблюдением. Лучший и единственный британский супершпион сидел в тюрьме⁴⁸.

Глава 12

ПОГРАНИЧНЫЙ ИНЦИДЕНТ

Великая битва троянских коней быстро шла к концу.

3 сентября 1939 года Великобритания объявила войну Германии, и в тот же день полковник Клод Дэнси приказал капитану Бесту войти вместе с его организацией «Зет» в состав резидентуры Стивенса в Гааге. Решение было продиктовано условиями военного времени. У Беста не было никаких каналов связи, кроме как с Дэнси, находившимся в Брюсселе. В день начала войны он вернулся в Лондон и был вынужден использовать для связи со своими агентами на континенте каналы гаагского бюро.

Решение оказалось фатальным. Ван Каутрику потребовалось всего лишь две или три недели для того, чтобы узнать о всех операциях этой сети. Он тут же выдал их Протце. В течение месяца немцы уничтожили замечательную сеть Дэнси, создававшуюся шесть долгих лет.

Разгром сети «Зет» в Германии был произведен настолько быстро, что Стивене и Бест и не подозревали, что лишились всей своей агентуры. Они и сами действовали в режиме цейтнота. В Берлине в сотрудничестве абвера и СД, что было редкостью, готовились планы уничтожения гаагской резидентуры и, если возможно, полной ликвидации агентуры СИС на континенте. Это стало самой большой катастрофой в истории британской разведки – и все это из-за отказа одного маленького винтика в машине.

Хотя у немцев были все основания считать, что они ликвидировали всех троянских коней в СИС, они были и в их собственном лагере. Фолкерт Ари Ван Каутрик продолжал вести двойную жизнь. Он по-прежнему работал на немцев в лице Протце, но не перестал служить и англичанам, к их полному удовлетворению⁴⁹.

Но Джек Хупер сменил ориентацию. В те напряженные дни после начала войны он явился к майору Стивенсу и покаялся в том, что работал с немцами, не признавшись, конечно, в том, что он предал Крюгера. Он был прощен и вновь принят в британскую секретную службу. Майор Стивене рассчитывал, что через Хупера, поддерживавшего контакт с Гискесом, ему удастся проникнуть в германскую резидентуру в Голландии и нанести по ней удар. Был разработан весьма необычный план устранения Гискеса.

Хупер должен был сообщить Раскесу в Гамбург, что у него есть «кое-что столь важное», что он может сообщить лишь при личной встрече в Роттердаме, и назначить явку. Предполагалось затем похитить Раскеса, выбить из него все известные ему сведения, а затем передать для отсидки голландцам (у которых на это хватило бы оснований, особенно с Хупером в качестве главного свидетеля).

В этот момент, в начале октября 1939 года, Протце вновь вошел в игру. Ван Каутрик только что сообщил ему, что Хупер вновь перешел на сторону англичан, и Протце предупредил Гамбург об этом. В это время Гискес уже был в пути на явку с Хупером. Тревожное сообщение было передано по его маршруту и настигло его в Эншеде на германо-голландской границе, где ему велено было немедленно связаться с управлением. Когда Гискес позвонил туда, капитан Вихманн из Аст-Х приказал ему вернуться в Гамбург, где он узнал, что Хупер вновь стал двойником, на сей раз на стороне англичан.

Хотя похищение и сорвалось, его попытка не осталась без далеко идущих последствий. В то самое время, когда немцы внедрялись в считавшуюся неприступной британскую секретную службу, у англичан была возможность вскрыть еще более богатую жилу, попав в высшие круги Третьего рейха путем осуществления заговора столь обширного и необычного, что это казалось неправдоподобным.

Незадолго до начала войны англичане благодаря мужественному поступку двух молодых антинацистов, Эвальда фон Клейст-Шменцина и Фабиана фон Шлябрендорффа, узнали, что в Германии готовится заговор с целью свержения фашизма. Молодые люди прибыли в Лондон для установления контакта с британским правительством. Неоднородная группа состояла из специалистов, священников, правительственных чиновников и офицеров вермахта, в основном выходцев из высшего класса, но в нее входили и остатки прежней социал-демократии, которых гестапо каким-то образом просмотрело. Они были связаны общей непреклонной оппозицией Гитлеру и своей в целом прозападной ориентацией.

Эффективность их действий зависела от поддержки из-за рубежа, и они, несмотря на значительный риск, настойчиво пытались ее изыскать. Но в те беззаботные годы было непросто поразить воображение британцев и привлечь их внимание к этому потенциально золотому руднику.

Теперь, когда разразилась война, Уайтхолл, наконец, спохватился и решил попытаться использовать беспрецедентную возможность, которой он так долго пренебрегал. Стивенсу и Бесту было поручено установить контакты с антифашистским подпольем.

Заговорщики должны были приступить к действиям в начале ноября: убийство Гитлера, свержение режима, заключение мира с Западом. Было составлено несколько планов покушения на Гитлера, и, судя по ним, война должна была закончиться к Рождеству.

К сожалению, англо-германские заговорщики были не одни. К тому времени, когда англичане решили принять непосредственное участие в заговоре, на сцене появились вездесущий «дядя Рихард» и новый участник – Рейнхард Гейдрих. В соответствии с указаниями Канариса Протце занял позиции в тылу заговора, тогда как Гейдрих напал на заговорщиков в лоб, через агентов британской разведслужбы в Гааге.

Как обычно, адмирал внимательно наблюдал за развитием событий, прикомандировав своего сотрудника капитана 2-го ранга Йоханнеса Травальо к Гейдриху в качестве связного. Связь была установлена через робкого человечка, называвшего себя «доктор Франц» и считавшегося католиком, беженцем из рейха.

В действительности он был агентом гестапо номер Ф-479, засланным в Голландию в 1938 году для проникновения в круги беженцев из Германии и в Десятое бюро полковника Трута в Гааге. Он преуспел в обоих направлениях, отправляя как донесения Гейдриху, так и информацию французам.

Когда в 1939 году Протце узнал о Стивенсе и Бесте, он поручил установить и с ними связь доктору Францу, который вышел на Беста через голландца по фамилии Врообург, члена группы «Зет», связанной со Стивенсом через Фринтена, поставлявшего англичанам информацию о люфтваффе, подготовленную для него немцами. У Беста не было оснований для безоговорочного доверия доктору Францу, но его все же держали в обойме. В конце концов, его сведения все же были достаточно надежными.

В начале сентября Франц, ранее поддерживавший связь с Бестом через Врообурга, потребовал личной встречи с руководителем группы. Он раздобыл ключевую информацию, которую мог доверить только самому шефу. Вопреки обычной практике и без серьезных оснований Бест согласился встретиться с Францем. Скромный беженец сообщил, что у него есть информация от майора люфтваффе Зольмца, члена антифашистского подполья. У Зольмца были сведения о действиях, которые должны были привести к свержению Гитлера, но он отказывался доверить их Францу и настаивал на организации встречи с капитаном Бестом. Бест согласился встретиться с майором в Амстердаме или Гааге, но Зольмц ответил, что не сможет приехать в столь отдаленные пункты. Бест согласился встретиться в деревне Венло на голландско-германской границе.

Зольмц оказался пустышкой, самоуверенным хвастливым баварцем. Вскоре стало ясно, что он лишь подстава для более крупных фигур. Вторая встреча была назначена там же в Венло через неделю. В этот раз майор был менее шумным и напыщенным. Он убедительно говорил о своей миссии, направленной на обеспечение британской поддержки заговора, возглавляемого неким безымянным генералом и направленным на свержение Гитлера. Бест попытался проверить полномочия посланца и задал ему несколько технических вопросов, а когда Зольмц четко и правильно ответил на них, Бест уверился в его надежности и правдивости. Иных попыток проверить авторитетность как Зольмца, так и Франца не предпринималось. Оба были сочтены заслуживающими доверия.

Во время второй встречи был согласован код для связи с Бестом через Франца и почтовый ящик в Голландии. Через несколько дней Франц сообщил Бесту, что получил письмо от еще одного офицера из Германии, которое следовало передать только Бесту лично. В письме анонимный корреспондент информировал Беста, что таинственный руководитель заговора, «генерал», готов встретиться с ним при условии, что Бест представит доказательства того, что является достаточно высокопоставленным сотрудником британских служб. Для подтверждения были даны условные слова, которые следовало произнести в одной из передач Би-би-си на Германию. Эти слова дважды были переданы 11 октября. Зольмц постепенно отходил в сторону, объясняя это слежкой гестапо за ним. Генерал должен был лично включиться в игру. Поскольку заговор касался высших эшелонов, Бест решил, что следует обратиться за разрешением на действия к майору Стивенсу. Был подключен и генерал Й.В. Орсхоот, начальник голландской военной разведки, выделивший для связи молодого офицера, лейтенанта Дирка Клопа.

Наконец Франц сообщил Бесту, что генерал готов встретиться с ним. Явка была назначена на десять утра 19 октября, на сей раз в маленькой пограничной деревушке Динксперло. Немцы прибыли в полдень, с опозданием на два часа. Среди них не было генерала, лишь два молодых офицера, представившиеся как лейтенанты Зейдлиц и Грош. Франц поручился за них. Бест отвез группу в удаленное придорожное кафе и угостил их обедом, проходившим в несколько натянутой обстановке, причем Франц выглядел особенно взволнованным.

Компания привлекала внимание – худшее, что могло быть у конспиративной встречи. Бест подумал, что лучше бы перебраться куда-нибудь, и позвонил своему приятелю в близлежащий городок Арнхейм, чтобы продолжить встречу в его доме.

Подозрительная группа заинтересовала какого-то голландского солдата, который проследил за ними и сообщил в полицию, что «кучка немецких шпионов» устроила явку сначала в кафе, а затем в одном доме в Арнхейме. Полиция окружила дом, вломилась в него и потребовала объяснений. Лейтенант Клоп объяснил ситуацию полицейским, и они удалились, но секретность встречи была нарушена. Во время этого инцидента оба немца явно запаниковали, а Франц был близок к обмороку, но Бест по-прежнему ничего не заподозрил.

В конечном итоге все волнения были напрасны. Немцы не принесли никакой информации и были уполномочены лишь организовать, наконец, встречу с таинственным генералом. Бест согласился, и следующая встреча была назначена на 25-е, а вскоре перенесена на 30 октября. В этот раз Клоп приехал в Динксперло один с поручением привезти немцев в Гаагу.

В группе и на этот раз не было генерала, но на этот раз были три офицера вместо двух. Не было Зейдлица, но вместе с Грошем прибыли двое, представившиеся как полковник Мартини и майор Шиммель, причем последний был явным лидером группы. Это был крупный молодой человек под тридцать с лицом испещренным дуэльными шрамами, что делало его слишком заметным и подозрительным для человека, выполняющего столь ответственную миссию. Хотя он и выглядел недалеким, но оказался исключительно информированным, решительным и владеющим ситуацией.

Шиммель дал ясную и четкую характеристику внутренней ситуации в Германии и сообщил Бесту от имени генерала, что они готовы гарантировать окончание войны, если британцы согласны предоставить Германии почетные условия мира. Стивене и Бест дали Шиммелю ни к чему не обязывающий ответ в ожидании инструкций из Лондона.

Для связи Бест дал немцам радиостанцию, и немцы стали связываться с резидентурой СИС в Гааге. Информация затем транслировалась в Лондон и поступала к Чемберлену и министру иностранных дел лорду Галифаксу.

Лондон приказал Бесту и Стивенсу «действовать энергичней» и обращаться с немцами благожелательно, но осторожно, чтобы уберечь правительство его величества от конфуза в случае провала. Еще одна безрезультатная встреча состоялась в Венло 7 ноября (вновь без генерала), а следующая была назначена на 9 ноября. Она оказалась решающей.

Утро было хмурым и холодным, по-осеннему моросило. Ненастная погода охладила энтузиазм Беста, кроме того, он был обеспокоен тем, что обнаружил хвост, неприятного верзилу, хотя и не связал это с ведущейся операцией.

В десять часов он приехал в дом Стивенса на Ньив-Парклаан и нашел своих коллег тоже обеспокоенными. Майор прошел в гардеробную, взял там два браунинга, зарядил их и отдал один Стивенсу, а другой сунул в карман. Пока они ожидали лейтенанта Клопа, немцы связались с ними по рации. Бест решил, что будет новая отсрочка встречи, но услышал привычную просьбу о переносе встречи на несколько часов и сделал заключение, что все идет нормально. Клоп приехал, и вся компания отправилась на машине с шофером Беста голландцем Яном Лемменсом в Венло. Во время пути зашел разговор о возможности вторжения, и Стивене совершил весьма необычный, особенно при подобных обстоятельствах, поступок. Он достал карандаш, лист бумаги и стал набрасывать список своих людей, которых надо будет вывезти из Голландии в случае нападения Германии. Был ли список при нем к моменту развязки, знал только Стивене. Бест считает, что Стивенсу удалось его уничтожить.

Вскоре после четырех компания прибыла на место встречи, популярное у контрабандистов красное кирпичное кафе «Бахус», всего в двухстах метрах от границы. На улице никого не было, но Бест обратил внимание, что впервые за все время шлагбаум на германской стороне был поднят, а на голландской – нет.

На веранде третьего этажа кафе Бест увидел майора Шиммеля, машущего рукой. Он решил, что майор дает сигнал подъехать к кафе, но, как только машина стала притормаживать, услышал крики и стрельбу. Большой зеленый автомобиль мчался со стороны неохраняемого голландского шлагбаума и остановился, ударив в бампер машины Беста. Автомобиль был полон людей, а двое сидели на капоте и вели огонь из автоматов.

Стивене обернулся и сказал: «Похоже, дело плохо, Бест!» Через миг оба британца были схвачены, и на их запястьях защелкнулись наручники. Без особых церемоний их поволокли через границу, и шлагбаум медленно опустился за ними. За ними тащили и Лемменса, но Клопа видно не было. В суматохе молодой офицер пытался скрыться в кустах, но немцы засекли его. Раздалась автоматная очередь, и «Клоппенс» был смертельно ранен.

Как следовало бы давно догадаться Бесту и Стивенсу, вся их блестящая операция с самого начала была германской ловушкой, идея которой принадлежала Гейдриху. Осуществление же производилось молодой восходящей звездой Sicherheitsdienst, двадцативосьмилетним холодным и расчетливым интеллектуалом Вальтером Шелленбергом. Прирожденный разведчик Шелленберг и был «майором Шиммелем».

«Я признаю, – позднее писал Бест, – что со дня нашего знакомства в Голландии он полностью овладел мной и Стивенсом, и это неудивительно, поскольку он был великолепно информирован и хорошо подготовлен к операции. Кроме того, он был природный заговорщик, который, как показали события, не мог никому хранить верность».

«Полковник Мартини», представленный как доверенный помощник «генерала», был в действительности австрийским психиатром профессором де Кризисом, достигшим высот в своей профессии лишь потому, что был личным другом Гейдриха. «Лейтенант Грош» был капитаном 2-го ранга Йоханнесом Травальо из абвера. «Генерал», хотя так и не появился на сцене, на всякий случай тоже был наготове. Это был промышленник и высокопоставленный офицер СС, подобранный Гейдрихом для участия в мистификации.

Гейдрих одержал полную победу, хотя ему и не удалось выйти на германскую оппозицию. Стивене и Бест были лишь пешками в большой игре. Они не знали никого из реальных лидеров и не имели представления о деталях, поэтому в ходе интенсивных допросов ничего не сообщили Шелленбергу. Они находились все же в средоточии обыкновенного шпионажа против Германии, были Spiritus rector⁵⁰ шпионской сети, работающей внутри рейха.

Даже в то время, когда Стивене и Бест сидели в камерах гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе, Шелленберг с помощью радиосвязи с Гаагой продолжал вести игру. И семь дней спустя после инцидента капитан Ян Хендрикс, заместитель Стивенса, настолько не имел представления о том, что же действительно случилось в Венло, что активно реагировал на все предложения майора Шиммеля продолжать операцию.

16 ноября в 12.30 дня он дал своему радисту Уолшу текст сообщения для майора Шиммеля: «Мы готовы вести переговоры в ранее обозначенных направлениях. Следующая встреча должна состояться после получения результатов консультаций с французским премьером Даладье. Ввиду случившегося предупреждаем о необходимости крайней осторожности». Англичане по-прежнему считали, что проводят свою собственную операцию, и наивно полагали, что гестаповцы сумели раскрыть ее обстоятельства. Хотя немцы и похитили участников встречи в Венло, англичане полагали, что нацисты не смогут раскрыть их заговор. Они были освобождены от иллюзий сообщением язвительного «Шиммеля», гласящим: «Нам надоели переговоры с самовлюбленными дураками. Вам следует понять, что их пора прекратить. Во всяком случае, передаем вам сердечный привет от преданной вам германской оппозиции». Подпись гласила: «Гестапо».

На Ньив-Парклаан сообщение было принято и записано дежурным радистом, который, как принято, получив сообщение, ответил: «Спасибо» и по традиции подписал его: «Уэлш»⁵¹.

Глава 13

ИЗМЕНА В АЛЬБИОНЕ

Континентальная секретная служба – когда-то внушительная группа «Зет» полковника Клода Дэнси – была разрушена. Беспощадный удар Шелленберга произвел устрашающий эффект на подход МИ-6 к тайной войне – теперь англичане не решались идти на контакт даже с самыми заслуживающими доверия немцами, готовыми работать на них. В то же время это был полезный урок. После относительно медленной и поэтапной эволюции британская секретная служба пришла к запоздалой реорганизации.

Немцы не переживали подобных провалов с 1933 года. В этот период проб и ошибок их шпионаж против Англии никогда не был полностью прекращен. Более того, он рос, пока не достиг пикового значения в канун войны в соответствии со старым постулатом полковника Николаи, что «подготовка к войне всегда должна идти рука об руку с интенсификацией разведки против будущего противника».

Даже в период действия запрета Гитлера на шпионаж против Англии абвер и СД занимались «разработкой» агентов на долговременной основе. Несколько их Forschers, или «исследователей», находились в Великобритании, разыскивая людей, которых можно было бы завербовать для разведки или подрывной работы. Найдя источники поддержки в страхах или предубеждениях представителей высших классов, они стали искать союзников и на основе недовольства и неуверенности средних и низших классов. Многие из последних были легкодоступны, как и в случае американских фашистских организаций, через британский союз фашистов сэра Освальда Мосли, национал-социалистскую лигу Уильяма Джойса, бурно растущие правые антисемитские «клубы», а также через группировки ирландских экстремистов, валлийских и шотландских националистов.

Шла энергичная возня агентов абвера и СД. Глава одной германской фирмы в Южном Уэльсе был одним из наиболее усердных «исследователей». Он был внештатным лектором в Кардиффском университете, совмещая эту деятельность с работой вербовщика. На абвер работали директор фабрики эмалированной посуды в Барри и загадочная женщина, медсестра с одного из ламаншских островов. Она занималась разведкой в Пемброкшире, приморском районе Южного Уэльса, омываемом морем со всех сторон, кроме севера, вплоть до того дня в 1943 году, когда была найдена мертвой.

Большинство же этих разведчиков вернулись с пустыми руками, никто из тех, кто готов был поддержать фашистские организации, не хотел иметь прямых или косвенных отношений с абвером или Sicherheitsdienst (СД).

Мосли осуждал радикальные вылазки и убеждал своих чернорубашечников оставаться верными родной стране.

– Мы посвятили себя Англии, – с непривычной цветистостью провозгласил он накануне войны, – сквозь века, разделяющие нас, сквозь славные победы, сплотившие нас, мы, глядя в глаза, даем священную клятву: мы будем верны сегодня, завтра и навсегда. Да здравствует Англия!

А когда началась война, он заявил своим сторонникам: – Я прошу вас не совершать ничего, что могло бы навредить нашей стране или помочь любой другой державе.

И даже Уильям Джойс, самый эффективный радиопропагандист нацизма, не опустился до шпионажа в своей ярой профашистской деятельности. Не считая лишь одного помощника Мосли, натурализованного выходца с Балкан по имени доктор A.A. Тестер, никто из множества засветившихся предвоенных пронацистов не замарал себя шпионажем или подрывной деятельностью.

Удалось установить связи с шотландскими ирредентистами, такими, как шумный, но беспочвенный агитатор Ангус Бакстер, однорукий бывший цейлонский плантатор У.Э.А. Чемберс-Хантер и основатель Шотландской фашистской демократической партии Уильям Уэйр, но и они дали резкий отпор. Иначе обстояло дело с валлийцами и ирландцами. Эти пошли на организацию сети шпионской и подрывной деятельности на случай войны.

В начале 1937 года Канарис получил зеленый свет, и все отделы абвера были готовы действовать. Не только отделения в Гамбурге, Бремене и Вильгельмсхафене, но и в Мюнстере, Ганновере, Касселе и даже в Дрездене, Штутгарте и Киле стали готовить агентов и засылать их в Великобританию без какой-либо координации деятельности, без какой-либо заботы о безопасности шпионов. Эта массовая засылка принесла некоторые результаты, но качество как агентов, так и их сведений было весьма низким. В результате сеть в Великобритании была слабо налажена, о чем свидетельствовало достаточно высокое число того, что адмирал Канарис называл «несчастными случаями».

В конце осени 1938 года высокий, крепко сложенный, темноволосый мужчина по имени Джозеф Келли явился к германскому генеральному консулу в Ливерпуле Вальтеру Рейнхардту и предложил свои услуги в качестве шпиона. Хотя Рейнхардт и получил четкие инструкции о необходимости поиска потенциальных агентов, эта сторона консульских обязанностей ему претила. Карьерный дипломат, воспитанный на либеральных идеях и познакомившийся с западной демократией в период работы в Сиэтле (где он написал яркую биографию Джорджа Вашингтона), он попытался отговорить Келли, как сделал это в девяти предыдущих подобных случаях.

Да и сам Келли не показался ему перспективным. Тридцатилетний бывший боксер, работающий каменщиком в близлежащем городке Юкстон, он был, как описал его Рейнхардт, неотесан и безграмотен. Консул пригрозил вызвать полицию, но Келли заявил:

– Я уверен, что вы джентльмен, сэр, и не сделаете такого.

– Именно потому, что я джентльмен, – отпарировал Рейнхардт, – я не хочу иметь дела с предателями.

Но Келли был настойчив:

– Я не предатель, сэр! Я ирландский патриот и враг англичан до мозга костей. Кроме того, мне надо содержать семью. Я работаю на оружейном заводе «Чорли» и могу добыть его план. В конце концов, я согласен делать все, что ваша секретная служба поручит мне.

Рейнхардт записал его фамилию и адрес в Юкстоне (графство Ланкашир) и пообещал узнать, что можно сделать. В первый же приезд в Лондон он отдал этот листок бумаги военному атташе и умыл руки. Ничего не происходило до 27 февраля 1939 года, когда Келли получил из Нидерландов письмо, подписанное «Пит», где говорилось, что ему надо зайти в туристическое агентство Кука в Ливерпуле и взять там оформленную на него путевку. В агентстве Келли ждал билет в Оснабрюк, мрачный центр сталелитейной промышленности в Западной Германии, совсем не похожий на курорт. Келли отправился в путь 8 марта, имея при себе, как и говорил, два секретных плана большого завода боеприпасов. В Оснабрюке его встретили и отвезли в Мюнстер, где в местном отделении абвера его официально оформили как агента.

Привезенная им информация была охарактеризована как «ценная», хотя Келли заплатили за нее лишь 30 фунтов. Завод с 14 тысячами рабочих был одним из крупнейших и самых секретных во всей оборонной промышленности Британии. Знание его расположения, как заявил начальник охраны «Чорли», «окажет величайшую помощь врагу, если он захочет разбомбить завод».

Когда при поиске пропавших планов выяснилось, что Келли уехал в «несанкционированный отпуск» в Германию, его имя было внесено в черные книги иммиграционных служб во всех портах Великобритании. При въезде в Дувр он был арестован, и у него обнаружили десять фунтовых купюр и новехонький хрустящий банкнот в 20 фунтов.

Он утверждал, что выиграл деньги в покер на пароме «у одного типа с дуэльным шрамом на щеке» и что ничего не знает о «завалившихся планах». Но детективы заметили, что он жует что-то, и не дали ему проглотить листок бумаги, на котором немцы записали довольно простой шифр.

За это краткое приключение Келли получил семь лет. В июне Рейнхардту предложили покинуть страну, и он выехал из Ливерпуля, яростно доказывая свою невиновность в соответствии с инструкциями из Берлина «категорически отрицать [свою] причастность к шпионскому делу Келли». Я нашел переписку между генеральным консулом и министерством иностранных дел в секретных германских архивах. 24 апреля Рейнхардт написал жалобное письмо своему начальству в МИД, настаивая, что он был «лишь беззащитной жертвой предателя», и выражая надежду, что «печальный инцидент не повредит [его] карьере».

Развязка этого инцидента принесла англичанам больше вреда, чем пропажа похищенных Келли секретных планов. Немцы воспользовались высылкой консула как поводом для ареста в отместку капитана Томаса Дж. Кендрика, служащего отдела паспортного контроля британского консульства в Вене. Кендрик конечно же был руководителем резидентуры СИС и вел активную разведывательную работу против нацистов, которые тогда преобразовывали упраздненную австрийскую секретную службу в отделение абвера, направленное на Восточную Европу. Кендрик, эффективно руководивший компактной разведывательной сетью в Австрии, Чехословакии, Польше и Венгрии, был для них досадной помехой. В этот предвоенный период у немцев было слишком много секретов и большое желание скрыть их.

Уход со сцены Кендрика в августе 1939 года привел не только к прекращению деятельности ключевой венской резидентуры, но и к распаду его группы как раз тогда, когда произошло уничтожение организации полковника Дэнси и майора Стивенса, положившее конец разведывательной деятельности англичан на западе Европы.

Примерно в то время, когда был арестован Келли, МИ-5 разоблачила еще одного немецкого шпиона, пятидесятишестилетнего второразрядного спортивного обозревателя Дональда Оуэна Реджинальда Адамса, который продал чертежи 114-мм зенитной пушки и другую военную информацию, а также раскрыл четверку русских агентов.

Разоблачение этих агентов было воспринято в Англии как свидетельство превосходства хваленых органов безопасности над любыми шпионами, которых иностранные разведки осмеливались заслать в страну. Но впечатление, которое создавали эти широко рекламируемые успехи, было обманчивым.

В действительности МИ-5, когда-то одна из величайших в мире контрразведывательных организаций, находилась в состоянии упадка. Полковник Верной Келл, славный организатор контршпионажа во времена Первой мировой войны, отметил свое шестидесятисемилетие и был серьезно болен. Организация, которую он создал и возглавлял тридцать лет, была в состоянии застоя, а ее методы работы устарели.

Когда адмирал Канарис провел разбирательство этих трех случаев, выяснилось, что все шесть шпионов провалились не столько благодаря эффективности работы МИ-5, сколько из-за плохой работы их немецких резидентов. Келли работал на мюнстерское отделение, Адамса и вулвичскую четверку вел Ганновер. Канарис осуществил реорганизацию работы абвера. Британское направление было изъято из ведения Мюнстера, Ганновера и других периферийных отделений и перешло в ведение резидентур только Гамбурга и Бремена, чьи эмиссары успешно ускользали от силков МИ-5.

Когда МИ-5 разоблачила кучку абверовских шпионов, у немцев, главным образом на Британских островах, действовали, по моим подсчетам на основании их секретных картотек, 253 агента. Масштаб и качество их агентуры были настолько превосходны, что в письме в штаб ВВС от 25 августа 1938 года Канарис с полным основанием уведомил своих заказчиков, что «большинство британских аэродромов картографировано» и что у абвера собраны надежные сведения, включая карты и фотографии, в том числе и сделанные методом аэросъемки, «всех гаваней, портов, основных ремонтных заводов и нефтехранилищ всей области от Лондона до Гулля». 10 октября он сообщил в тот же штаб, что «рекогносцировка районов Лондона и Гулля также завершена».

Это был непревзойденный с точки зрения составления свода разведданных результат. Он был достигнут всего лишь за два года сбора сведений, благодаря деятельности тех шпионов, которых не смогла раскрыть МИ-5. Долговременный эффект этого обследования был апокалиптическим. На его основе был произведен тщательный выбор стратегических целей, на которые затем в ходе авиационной блицвойны 1940–1941 годов совершались налеты люфтваффе. Именно на основе этих данных были подготовлены авиакарты; были собраны мириады фрагментов, на основе которых немцы составили мозаику своих стратегии и тактики в борьбе с Королевскими ВВС.

В значительной степени все это обеспечил один человек – исполняющий обязанности начальника Аст-Х в Гамбурге капитан Иоахим Бургхардт, ветеран и еще один невоспетый руководитель абвера. Я не думаю даже, что его имя хотя однажды появилось среди миллионов слов, написанных об абвере. Длинноносый, краснолицый, с сиплым голосом, неуклюжий и неопрятный старый моряк, скрытный и склонный к лености, Бургхардт был в предпенсионном возрасте и не имел карьерных амбиций. Он организовывал работу по обеспечению разведданными об Англии так же, как и выполнял все свои другие обязанности, в рутинной, несколько бюрократической манере, но компетентно и безошибочно.

Сильная сторона Бургхардта заключалась не в творческом планировании, а в подборе способных помощников, которым он давал полную свободу действий с ответственностью за свою работу. Таким образом, он возложил на четверых заместителей свои обязанности, или сбор секретной информации. Капитан Вольфганг Липе был кадровым офицером, занимавшимся военной разведкой. Капитан Хильмар Густав Йоханнес (Ганс) Диркс, смуглый, мрачноватый субъект со сломанным носом (результат его схватки с британским разведчиком), лет сорока с лишним, бывший страховой агент, еще до перехода в штат гамбургского отделения был агентом абвера в Брюсселе, где под руководством сначала Бургхардта, а затем капитана Герберта Вихманна занимался военно-морской разведкой. Майор Карл Преториус, специалист в национальной экономике, вел работу по сбору экономической и технической информации и по совместительству был главным вербовщиков агентов в отделении. С капитаном Николаусом Риттером, специалистом по авиационной разведке, мы уже познакомились при рассказе о его весьма выгодной поездке в Соединенные Штаты. Ему помогали доктор Науч, занимавшийся авиационными тактико-техническими данными, и капитан Герман Зандель, он же Генрих Зорау.

В бременском отделении Аст-Х упомянутый ранее организатор немецкого шпионажа в Америке капитан 1-го ранга Эрих Файффер переключился на новую деятельность, рассчитанную на долговременные результаты. Ему помогали два штатских сотрудника, уже давно работавшие на абвер. Первым был С-2115, крупный голубоглазый шатен Йоханнес Бишофф, бывший брокер, чья семейная фирма «Бишофф и компания» имела отделения в Англии и Америке и еще в годы Первой мировой войны использовалась для шпионажа. Вильгельм Ширенбек, один из компаньонов бременской экспортно-импортной фирмы «Лампе унд Ширенбек», начал работать на абвер в 1934 году, еще при Патциге, получив кодовый номер Ф-2346. Мы еще встретим их как руководителей глобальной шпионской сети, известной как ЦХБ и дольше всех других подразделений этого отделения осуществлявшей независимые операции⁵².

Эти закаленные бойцы шпионажа создали образцовую самодостаточную шпионскую организацию. Она состояла из двух сетей, каждая из которых была предназначена для различной деятельности – одна состояла из оперативников, добывающих информацию, вторая – из вспомогательных агентов. В первой группе шпионы распределялись на две цепочки – одна для немедленного действия, другая была законсервирована на случай чрезвычайных событий. Первая называлась «цепочка Р», сокращение от Reiseagenten, или подвижные агенты, которые могли въезжать в Англию и выезжать из страны под легальными предлогами, такими, как бизнес или отпуск. Другая называлась «цепочка Ш», Schweigeagenten, спящие агенты, или «кроты». Это были, главным образом, немцы, но в их число входили также британцы и граждане стран, которые, как полагали, будут нейтральными в случае англо-германской войны. В базу организации входили «цепочка У» – резидентуры и почтовые ящики и «цепочка С» – исследователи, вербовщики и курьеры. В дополнение к этому капитан Диркс организовал дополнительную сеть вспомогательных агентов, состоящую из женщин.

В послевоенной литературе о германском шпионаже многое писалось об этой женской группе в качестве иллюстрации как коварства немцев, так и их безразличия к результатам работы. Женщин, как полагали, сотнями устраивали в дома влиятельных англичан: солидных матрон – поварихами, хорошеньких блондинок – горничными; все они, предположительно, проходили подготовку в школах абвера, где их обучали столь различным предметам, как приготовление хорошего английского ростбифа и работа на коротковолновой рации.

Хотя в эти годы сотни немок прибыли в Англию на работу, подавляющее большинство из них были настоящими экономками, поварихами и горничными и ничего общего не имели со шпионажем. В картотеках абвера я нашел лишь незначительное число таких женщин, официально зарегистрированных как агенты, – шесть работали на Бишоффа и четыре – на Диркса и Риттера. Последняя группа включала двух дам средних лет, устроившихся экономками в дома флотских офицеров, живших в пригородах Лондона. Еще одна была поварихой в Манчестере и все свободное время тратила на поиск и вербовку агентов для деятельности в центральных графствах (она фактически и разыскала Джозефа Келли). Последняя была, пожалуй, лучшей в группе, судя по тому, что сумела устроиться в дом первого лорда Адмиралтейства⁵³.

Создание столь громоздкого шпионского комплекса было трудной задачей. Времени было в обрез, приходилось спешить. Но основа организации была создана к концу 1937 года. Для получения информации были организованы почтовые ящики в Голландии и Бельгии. Пароход «Финкенау» компании «Нептун Ллайн» использовался как курьерское судно, а его капитан Гонориус Хеннинг возглавил группу связников и курьеров. Исследователи и вербовщики были расставлены как в Великобритании, так и на континенте. Можно отметить хотя бы двоих – ветеран флота Чарльз Диггинс работал среди английских матросов, а сицилийский авантюрист Калоджеро Комбатти подбирал перспективных кандидатов в Бельгии и Голландии.

Были завербованы и законсервированы несколько «кротов». Двое из них заняли видное положение в этом сумрачном мире – Артур Джордж Оуэне, экспансивный маленький валлиец, которому на роду было написано стать мастером шпионажа Второй мировой войны, и двадцатидвухлетний уроженец Восточной Пруссии Каспар Хаслингер, действовавший в Тайне, крупном судостроительном центре Нортумберленда. Реальное ядро этой замечательной предвоенной организации состояло из разъездных агентов «цепочки Р».

Капитан Бургхардт⁵⁴ начал создание своей сети с обращения к группе перспективных кандидатов, которых он держал в резерве. Еще за два года до этого эксцентричный лондонец тридцати с лишним лет, назвавшийся в письме в абвер капитаном Фоксом Ньюмен-Холлом, предложил свои услуги в качестве шпиона и прислал в Бремен пять донесений, прежде чем ему предложили прекратить свою деятельность до отмены запрета на шпионаж против Англии. Файффер теперь попытался вновь привлечь его, но похоже, что Ньюмен-Холл передумал сотрудничать с немцами, поскольку он не ответил на несколько запросов.

Однако другой «крот» откликнулся сразу. Это был Р.Л. Бренди из Дублина, грузный раздражительный натурализованный ирландец за шестьдесят, работавший на немцев еще в Первую мировую войну, в Personalbogen которого в картотеках абвера были занесены «несколько подрывных операций во вражеских странах». Большой поклонник фюрера, Бренди в марте 1935 года приехал в Гамбург, обратился в Бюро внешней торговли и заявил о своей готовности работать на Третий рейх в любом предложенном ему качестве. Он был переадресован в абвер, где его ждал теплый прием.

Бренди пользовался уважением в своей общине и был личным другом министра обороны Ирландии, он работал инженером-консультантом на нескольких английских заказчиков и регулярно пересекал Ирландское море в связи с частыми командировками в Ливерпуль, Манчестер и Лондон. Было ясно, что у него неплохие возможности для сбора информации о техническом развитии Великобритании. Файффер предложил ему организовать свою собственную ячейку, где он был бы Hauptagent, или главным агентом. Бренди было также предложено оставаться «кротом», пока не снимут запрет на шпионаж.

В 1937 году его вызвали в Бремен, и Файффер предложил ему приступить к активной работе, возглавив автономную группу со своими агентами, связниками и почтовыми ящиками. К несчастью, Бренди скончался вскоре после возвращения в Дублин, и этот амбициозный проект был оставлен. Его вдова Гертруда вызвалась заняться организацией осиротевшей ячейки, но, как выяснилось, была годна лишь на роль связной. Были проведены замены, и ячейку Бренди заменили люди из «цепочки Р».

Все делалось оперативно. Ганс Чирра, один из первых Р-агентов, направленных в Британию, был профессиональным фотографом и работал в судоходной компании «Норт Джёрман Ллойд» в качестве судового фотографа и часто бывал в английских портах. После двух таких плаваний Чирра привез великолепную подборку снимков портовых и военных сооружений. В третье плавание летом 1937 года он отправился снабженным специальным телеобъективом, и пароход «Анкония» специально изменил маршрут, чтобы дать ему возможность посетить Спитхед и сфотографировать во время Недели флота спущенный на воду корабль Королевского ВМФ. В нашем повествовании мы еще расскажем и о других его заданиях в Великобритании.

Поиски новых агентов не прекращались. В конце концов удалось завербовать двух агентов, чьи достижения были столь высоки, а вклад в обеспечение немцев информацией о будущем противнике столь велик, что абвер, не имевший собственных медалей, наградил их почетным рангом Haupt-V-Mann, или «главный агент». Один из них был настолько засекречен, что не имел ни псевдонима, ни даже кодового номера. Он фигурировал в картотеках как Ungenannt, «безымянный», а его досье хранилось в личном сейфе Файффера в Бремене, чтобы сохранить его анонимность даже от доверенных служащих.

Это был тридцатидевятилетний уроженец Померании, скромный, с мягкими манерами, по имени Фриц Блок. После довольно скучной работы в Германии в крупной инженерной фирме он в сентябре 1934 года переехал в Голландию и на скромный капитал в 10 тысяч гульденов открыл швейную фабрику. Его фирма «Н.В. Саблофа», располагавшаяся по адресу Хееренграхт, 168 в Амстердаме, занималась пошивом женской одежды на экспорт, главным образом в Англию. Блок женился на американке, чьи родители жили в Лондоне, что стало идеальным прикрытием для частых поездок в Англию.

Записи в картотеке начинаются с его зачисления в бременское отделение 8 ноября 1937 года. Проверка заняла лишь несколько недель, и еще через два месяца, 15 февраля 1938 года, он был направлен в Лондон. Это было обязательным пробным заданием, и Блоку было поручено, как указал Файффер в своем приказе, «осуществить фотографическую рекогносцировку определенных секретных сооружений».

Блок легко прошел проверку. Результат поездки был великолепным для новичка, он доставил подборку фотографий, схем, карт и текстов, далеко превзошедшую все ожидания Файффера. Он привез фотографии водохранилищ «Король Георг» и «Королева Мария», водонасосных станций в Стейнсе, Сарбитоне, Хэмптоне, Хэнуорте, Нью-Ривер, Хеде и Лейтоне – восьми главных объектов водоснабжения Лондона; электрораспределительной подстанции Лондонского метро и отчет о состоянии пожарной охраны. Вся эта информация была впоследствии нанесена на авиационные тактические карты номер 53 и 54, используемые при налетах люфтваффе в ходе битвы за Британию. В течение 1938 года Блок выезжал в Англию в среднем дважды в месяц, навещая тестя и тещу; он раздобыл неправдоподобное количество разведывательных данных – 130 отдельных отчетов, свыше 400 фотографий, схем и карт, включая снимки таких стратегических целей, как аэродромы в Лондоне, Сандерленде и Уолфорде, верфи в Ньюкасл-апон-Тайн и артиллерийские укрепления вокруг Дувра. Его отчеты включали информацию о неполадках в авиационной промышленности и о задержках в поставках самолетов из США, а также сведения о недавно предпринятых мерах по противодействию авиационным налетам.

Блок использовал свои старые связи, сохранившиеся с тех лет, когда он занимался инженерной работой, с такими крупными компаниями, как АЭГ, «Сименс», «Лоренц» и «Хелиуатт», а его прежний опыт работы главным инженером в «Флоренц и Ирмгард» позволял часто посещать британские порты.

Один из его собственных методов сбора разведывательной информации заслуживает отдельного упоминания. В то время британское правительство выпустило для издателей специальный список «Д» для издателей, где перечислялись определенные оборонные объекты, включая укрепления и оружейные склады, о которых запрещалось упоминать в печати. Через приятеля-репортера с Флит-стрит Блок получил доступ к списку и взял оттуда не только названия этих объектов, но также данные об их расположении и предназначении. Он также раздобыл фотографии некоторых из них. Этот изощренный шпионаж был сопряжен со значительным риском, причем исходящим не со стороны властей, а со стороны обывателей, взбудораженных сенсационными историями о всеохватывающем «нацистском шпионаже» и подозревающих каждого немца⁵⁵.

Блок интуитивно чувствовал, как избежать силков этой всеобъемлющей подозрительности. Он вел себя как маленький человек без особых претензий, всецело занятый только своей работой, как в те времена, когда он выполнял инженерные обязанности, так и теперь, когда был поглощен швейным бизнесом. Как сообщал германский консул в Амстердаме в ответ на запрос абвера о Блоке: «Руководство фирмой осуществляется квалифицированно. Блока уважают как хорошего бизнесмена, честно зарабатывающего на жизнь, и, хотя он не обладает значительными средствами, он своевременно оплачивает все свои обязательства».

Как и многие другие хорошие шпионы, Фриц Блок был человеком типа Уолтера Митти, занимавшимся разведкой, чтобы избежать скуки унылой размеренной жизни. Он не был ура-патриотом или убежденным нацистом, но и не работал только ради денег. На протяжении всей его шпионской карьеры абвер платил ему регулярное жалованье в размере всего лишь 300 марок в месяц.

Второй классный агент, Р-2220, был из того же теста.

Фридрих Вильгельм Каулен родился 29 ноября 1915 года в обеспеченной семье предпринимателя в Мюнхен-Гладбахе. Это был худощавый, стройный молодой человек в очках, интеллигентный, чудаковатый, несколько эмоциональный – набор качеств, не очень подходящий для того, чтобы стать первоклассным шпионом. Работая служащим в процветающей фирме своего отца, он увлекался фотографией и коротковолновой радиосвязью и проводил отпуск за границей. Летом 1937 года он посетил Англию, где пешком обошел весь Ланкашир, от северных низин до озера Дистрикт, а затем прошел на запад до Ирландского моря, повсюду щелкая своим «роллейфлексом».

Вернувшись в Германию, он показал снимки своему другу, который предложил продать их кому-нибудь, интересующемуся фотографиями сельской Англии. Вскоре Фредди Каулен появился на одной из явок абвера в Бремене и продемонстрировал свои товары Файфферу, который был поражен, поскольку на нескольких снимках были изображения аэродромов в Хейвуде и Барри, близ Манчестера, о которых немцы ничего не знали.

Файффер предложил Фредди работать на него, но затем возникли препятствия. За несколько лет до этого гестапо запеленговало нелегальный радиопередатчик в Мюнхен-Гладбахе на Альбрехтштрассе, 10, в доме Фредди. Хотя расследование показало, что юноша был лишь безобидным радиолюбителем, гестапо все же не дало разрешения на устройство молодого Каулена в штат абвера.

Тем не менее Файффер продолжал поддерживать с ним контакт и несколько раз посылал его в Англию. Фредди был слишком хорош, чтобы его потерять. У него было подлинное чутье на скрытые аэродромы, отчаянная смелость, чтобы их фотографировать, и удача, чтобы не попадаться при этом. Кроме того, он занимался Западной Англией, тогда как Блок работал на востоке.

В июле 1938 года по настоянию Файффера дело Фредди Каулена вновь было открыто. После длительного расследования с него были сняты все обвинения, гестапо сделало заключение, что «работа на тайном радиопередатчике была детской выходкой увлекающегося и безответственного радиохулигана».

Каулен официально был принят на работу в абвер 9 января 1939 года. Через несколько недель начался зловещий период, названный Канарисом Spannungzeit. Начался кризис, связанный с Данцигом и «польским коридором». Абвер в авангарде вермахта готовился к войне и собирал новейшие данные, необходимые армии и ВВС для завершения разработки военных планов. В то время как сотни агентов шныряли по Польше и Франции, капитан Герберт Вихманн, назначенный руководителем Аст-Х, мобилизовал всех своих полевых агентов и направил их в Англию не для поиска случайной информации, а для сбора точных и сиюминутных сведений.

В этот напряженный период, длившийся до 2 августа, Каулен совершил три поездки, каждая из которых была скрупулезно распланирована. В ходе первой поездки он вновь объехал район Ливерпуля, во второй раз посетил Пемброкшир, а в третий тур он отправился из Блэкпула, оттуда на восток к Бартону, затем на юг, где исследовал округу Манчестера.

3 августа адмирал Канарис объявил военное положение. Таким образом, абвер оказался в состоянии войны за месяц до действительного ее начала. «Кротам» были отправлены условные сигналы, означающие начало активной деятельности. Все агенты, находящиеся в резерве, были вызваны на явки. Полевым агентам были даны их последние предвоенные задания, им следовало собрать новейшие сведения об обороне противника.

В Британии абвер сконцентрировался на объектах ПВО, находящихся на пути бомбардировщиков люфтваффе. Вступил ли в действие таинственный радар? Где расположены зенитные батареи? Есть ли аэростатные заграждения? Агентам было приказано собирать целевую разведывательную информацию, занося на карту любые подозрительные объекты, водохранилища, плотины, аэродромы – все, что могло представлять интерес для ВВС.

За этот месяц Блок и Каулен должны были обследовать каждый ключевой пункт из ранее ими обнаруженных – подобно туристам, возвращающимся в любимые места, они объехали все свои прежние маршруты. Блоку следовало прочесать всю полосу между Лондоном и Ньюкаслом, а его молодой коллега отбыл на запад. По-прежнему путешествуя под своими собственными именами и с подлинными паспортами, они прибыли в Англию 5 августа. Блок приехал из Голландии через Харвич, а Каулен отправился из Дан-Лэре, в Ирландии на пароходе, и высадился в Холихеде. Он начал свою финальную рекогносцировку на следующий день с обследования доков в Ливерпуле.

26 августа он проводил свободное время на набережной и в пабах, слушая разговоры окружающих и пытаясь оценить общественное настроение. В тот же вечер в комнате отеля на Формби-стрит он написал на имя Ханны фон Баллузек в Бремен письмо «дорогой тетушке», стандартное письмо туриста, делящегося своими впечатлениями этих напряженных и полных неопределенности дней. На самом деле это был, как называлось в абвере, Stimmungsbericht, отчет о моральном состоянии противника, для капитана 1-го ранга Файффера, чьим почтовым ящиком и была фрау фон Баллузек. В то время, когда даже Гитлер все еще надеялся, что Британия останется нейтральной, молодой Каулен не питал на этот счет иллюзий. «Мое путешествие закончилось, – писал он своей Liebe Tante Hanna. – Надеюсь, скоро увидимся».

Фриц Блок покинул Англию 28 августа самолетом АБА до Копенгагена, а затем вернулся домой в Амстердам на явку с Файффером, чтобы передать ему финальный отчет и фотографии. Каулен оставался в Англии до 2 сентября, до последней минуты, и отбыл из Холихеда пароходом, отправляющимся в 20.30. В Ирландии он быстро проехал на западное побережье, где его ожидало немецкое судно «Тезей» с мощным передатчиком на борту. Ему так и не удалось воспользоваться рацией. «Тезей» отплыл на рассвете, и всего через шесть часов, когда судно было в заливе Гэлуэй, Каулен услышал по радио, что Великобритания вступила в войну с Германией. Их судно прорывало блокаду с приказом соблюдать радиомолчание.

Через неделю на явке с Файффером Каулен передал ему свой финальный отчет. Это был шедевр сбора разведывательных данных – 98-й отчет за год, в течение которого он провел в Англии девяносто восемь дней.

«С 5 февраля по 2 сентября 1939 года, – писал позднее Файффер в представлении Фредди к Железному кресту, – разведчик Каулен выполнял свою миссию целеустремленно и с большим успехом, разведывая и фотографируя стратегические цели без страха. Благодаря его действиям были обнаружены несколько ранее неизвестных аэродромов ВВС Великобритании. На основании его детальных отчетов стало возможным реконструировать систему ПВО Великобритании, нанести на карты расположение зенитных батарей, аэростатных заграждений и противовоздушных прожекторов в западной части Центральной Англии в районе от Линни-Хед в Пемброкшире до Ланкашира на севере».

Но представление пропало втуне. Фредди Каулен был всего лишь секретным агентом, а только солдаты и матросы, непосредственно принимающие участие в боевых действиях, могли быть награждены Железным крестом⁵⁶.

У Канариса была манера вмешиваться только в те дела, которые лично интересовали его. В период плавной эволюции абвера с 1935-го по 1939 год он делал все для развития тех отделов шпионского ведомства, которые «обеспечивали» сухопутные силы и ВВС. В ходе этого процесса Канарис сблизился с полковниками шпионажа и диверсий и оказал им всю необходимую поддержку. Но такой же близости с капитанами отделения М-1, военно-морской разведки, у него не было. Они работали в полном забвении и пренебрежении, находясь в тени столь известных доверенных лиц Канариса, как Пикенброк, Лахузен, Гроскурт и Ханзен, армейских офицеров в штате адмирала-отступника.

К счастью для Канариса, среди руководителей военно-морской разведки у него была пара разумных и компетентных кадровых офицеров, успешно работавших и в состоянии забвения.

Руководителем отделения М-1 с 1935 года был капитан 1-го ранга Герман Мендель, сухощавый, круглолицый лысоватый мужчина, чуть старше пятидесяти. Его заместителем был капитан 2-го ранга Удо фон Бонин, элегантный офицер, в отличие от Менцеля, который выглядел штатским даже в синем парадном флотском мундире.

Поскольку военно-морская политика фюрера не имела столь твердого обоснования и ясных целей, которые были у других военных проектов, а ни одна секретная служба не действует в вакууме, отсутствие четких планов препятствовало развитию военно-морской разведки.

Но даже в этих условиях отделение М-1 на основе собственных средств и своими силами плело шпионскую паутину с использованием командного состава торговых судов для сбора информации. Это делалось медленно и незаметно, и в конечном итоге весь торговый флот Германии превратился в орудие абвера. Это была так называемая ДК-группа (сокращение от Dampfer-Kapitänen, или шкиперы торгового флота). Она состояла из шкиперов, старших или первых помощников капитанов или радистов, служащих на судах компаний «Гамбургско-Американской линии», «Норт Джёрман Ллойд», «Нептун», «Ганза», «Арго» и «Левант», а также многих других меньших по размеру судоходных компаний. Они были официально причислены к абверу и занесены в списки агентов с псевдонимами и кодовыми номерами.

Наиболее замечательной и самой важной была организованная капитаном Менцелем операция с целью заполнить пробелы в сведениях его отдела о береговой линии Британии. К середине 1939 года было уже слишком поздно (и слишком опасно перед лицом усиления мер безопасности) засылать агентов в английские порты или военно-морские базы для сбора новейших сведений о портовых сооружениях. На ДК-группу легла задача по сбору информации о портах, кораблях и сооружениях, которые через несколько недель стали целями налетов люфтваффе и атак подводного флота.

Трое ДК-агентов особенно отличились на этом этапе действий. В результате нескольких плаваний в английские порты в первые восемь месяцев 1939 года капитан Киршенлор и капитан Шмидт доставили подробные карты портов Гринвич, Даденхем, Грейвсенд, Перфлит, Плимут, Суонси, Барри, а также схемы всех портовых сооружений в устье Темзы. Их отчеты включали в себя новейшую топографическую и гидрографическую информацию, детальное описание портовых сооружений и того, что они назвали «портовыми укреплениями», а также полный учет кораблей в порту. Интеллигентный и энергичный Киршенлор, начинавший с работы «наблюдателя», зашел даже дальше сбора чисто военно-морской информации. В каждом рейсе он находил время на посещение пабов, где прислушивался к частным разговорам, а также устраивал общие беседы как со знакомыми, так и с незнакомыми людьми. Затем он доставлял так называемые Stimmungsberichte, или обзоры морального состояния и настроений простых англичан в эти напряженные дни накануне войны.

Капитан Франц был третьим из этой элитной группы. Поскольку он действовал в Средиземном море и был приписан к Триесту в Италии, абвер получал от него сведения, добытые в плаваниях в такие ключевые стратегические пункты, как Александрия в Египте и Ла-Валлетта на Мальте – главные базы британского флота в Средиземноморье. Он получил инструкции следовать как можно ближе к военно-морским соединениям и наблюдать за их тактическими учениями, перехватывая их радиосвязь.

Таким образом, ДК-агенты собрали разведданные обо всей британской береговой полосе от Керкуолла на Оркнейских островах до Пензанса в Уэльсе у мыса Лендс-Энд, а также о средиземноморском флоте Великобритании.

Сама же инициатива составления отчетов обо всем увиденном принадлежала не им, а руководству отделения М-1, организовавшему разветвленную Befragungsdienst (службу опроса), где специально обученные офицеры опрашивали ДК-агентов, получая и обрабатывая имеющиеся у них сведения. Центры этой службы опроса находились в немецких портах на Северном и Балтийском морях, а также и за рубежом. В Антверпене большая группа опроса работала под руководством капитана Карла Мора, старого моряка, ставшего одним из резидентов абвера в Бельгии. В голландской группе все сотрудники абвера, за исключением одного, были голландцами⁵⁷.

Помимо ДК-агентов капитан Менцель отправлял на некоторые из судов торгового флота специально подготовленных кадровых агентов со специальными заданиями. Когда штаб ВМФ заинтересовался островом Уайт, он поместил на пароход «Шарнхорст» своего кадрового шпиона, фотографа средних лет, который вернулся из рейса с детальным отчетом о своих наблюдениях и с фотографиями «береговых оборонительных сооружений» в Каусе, известном месте отдыха яхтсменов, и в Райде. На обратном пути он сделал и несколько снимков в Портсмуте.

Два агента были направлены в устье Клайда. На борту одного из торговых судов, совершавшего рейсы в Портсмут, находился радист, прослушивавший радиопереговоры британских ВМС. Благодаря его работе была составлена подробная картина радиокоммуникаций флота в период мобилизационной готовности. Еще один агент на торговом судне, специально направленном в Англию, вернулся с отчетом о плавбазе флота в Харидже. Одно из наиболее продуктивных плаваний секретного агента было предпринято на судне компании «Арго». Он доставил схему защитных сооружений против атак подводного флота в устье форта и детальные отчеты о портах Лёвен, Букхафен, Дунфермлин и Мусселбург.

После войны гросс-адмирал Дёниц раскритиковал всю эту деятельность, заявив в своих мемуарах, что «разведслужба адмирала Канариса… не предоставила командованию подводного флота ни грана полезных разведывательных данных». Это уничтожающее обвинение было явно ложным, и его корни лежали в начале тридцатых годов, когда Дёниц неблагополучно служил под началом Канариса.

ДК-группа конечно же была не единственным и не основным разведывательным источником германского ВМФ. Но вопреки категорическому заявлению Дёница, многие, если не все ее отчеты поступали в огромную базу данных, в целом используемую штабом ВМС. Особенно командование подводным флотом очень скоро стало использовать эти данные при планировании операций в ходе войны.

Она пришла в Англию в 11.00, ясным солнечным воскресным днем 3 сентября 1939 года, когда затих перезвон колоколов в лондонских церквах. Премьер-министр Невилл Чемберлен медленно, твердым голосом объявил по радио: «Я говорю с вами из зала Совета министров на Даунинг-стрит, десять. Наша страна находится в состоянии войны с Германией».

Часть третья

ЛИСИЦЫ ИДУТ НА ВОЙНУ

Глава 14

ДЖОННИ РАДИРУЕТ С «ПЛОЩАДКИ ДЛЯ ГОЛЬФА»

В ночь на 28 августа 1939 года, за несколько дней до начала войны радист по имени Гейнц Валенти, голубоглазый, с мальчишеским лицом, сидел за коротковолновой рацией в одной из двадцати звукоизолированных кабин в бетонированном подземном радиоцентре. Каждый из радистов прослушивал свою частоту в ожидании сообщений от многочисленных агентов абвера, разбросанных по всей Западной Европе.

На поверхности центр выглядел как обычное поместье в Вольдорфе, тенистом городке, примыкающем к городской черте северного Гамбурга. Это было построенное майором Вернером Траутманном, напичканное электроникой чудо техники, служившее для поддержания радиосвязи с агентами абвера, снабженными Klamotten (хлам), как на абверовском жаргоне назывались портативные приемопередатчики «Телефункен», внедренные в практику адмиралом Канарисом. Уже две недели радисты скучали в подземном бункере особняка, купленного абвером для радиокоммуникаций тогда, когда стало ясно, что атмосферные условия в районе Берлина не обеспечивают надежного приема. Два огромных бункера были сооружены для защиты радистов на случай нападения или бомбежки. Как только Канарис объявил по абверу боевую готовность, все радисты перебрались под землю, где и оставались вплоть до того весеннего дня 1945 года, когда английские войска заняли Вольдорф и выкурили их оттуда.

Радист Валенти был одним из асов подразделения майора Траутманна, у всех операторов которого в дополнение к мастерству было еще и шестое чувство при работе на аппаратуре. Они безошибочно узнавали «почерк» агента и могли по манере работы сразу отличить одного от другого. В случае, если бы кто-то попытался выйти на связь под видом какого-либо из агентов, они наверняка бы обнаружили подмену.

Валенти было поручено установить связь с А-3504. Он ждал на указанной частоте с полуночи, стараясь услышать знакомые точки и тире, слагавшиеся в позывные. Ночной эфир был чистым и прозрачным, наполненным какими-то порой загадочными звуками. Немцы передавали директивы, вводящие чрезвычайное положение, или беседовали с невидимыми партнерами, которых знали только по кодовым номерам или кличкам. Впервые радиосвязь столь широко использовалась в разведке. В эфире царило столпотворение, предвещавшее войну, наполняя тех из нас, кто перехватывал разговоры, тревогой и недобрыми предчувствиями⁵⁸.

Где-то далеко звучали сигналы морзянки, еле слышные точки и тире. По-видимому, какое-то рыболовное судно пыталось связаться с ДАН, мощной германской радиостанцией в Нордейке. Звучала обычная какофония звуков, сигналы налагались и перебивали друг друга. Одно сообщение смешивалось с другим.

Ровно в 4.30 утра 28 августа Валенти вдруг узнал знакомый почерк агента, которого он обучал в течение долгих изматывающих уроков (поскольку агент был крайне нетерпеливым и раздражительным учеником). Это был короткий, снова и снова повторяющийся сигнал, означавший, что агент пытался установить связь с Вольдорфом: его позывной и две трехбуквенные группы – ALB… SSD… QRV, означавшие, что агент с кодовым номером ALB готов передать особо срочное сообщение. Само кодированное сообщение, которое удалось разобрать, состояло из пятизначных групп: CCHRI JAZTP GHIJN APXZF TSOEN MOPRN AHFTZ XZGNL EOSPR UNKPS XZYWN. Затем следовала незашифрованная фраза по-английски: «До связи завтра».

Валенти вырвал из блокнота листок с записью, помчался в кабину прямой связи с гамбургским управлением абвера на Зофиентеррасе и сообщил своему абоненту:

– Ваш парень вышел на связь. Я получил сообщение.

– Что там? – спросил капитан Риттер, с нетерпением ожидавший донесения от А-3504.

– Пока не знаю, герр капитан. Я еще не расшифровал его.

– Позвоните мне сразу же, как сделаете это.

Ничем не примечательный передатчик, с которого пришла радиограмма, был тем не менее весьма заметным. Это был единственный передатчик абвера в Англии.

Кингстон, рядом с Ричмонд-парком, респектабельный жилой район в одиннадцати милях к юго-западу от центра Лондона, едва ли был подходящим местом для таких «шалостей». Дом, в котором находился передатчик, был темным и безмолвным, как и все остальные здания под сенью колокольни церкви Всех Святых, где когда-то короновались саксонские короли. Все их жильцы, замотанные драматизмом обстановки и кризисом, безмятежно спали, оставив заботу о своей судьбе людям с Уайтхолл.

В комнате, выходящей в задний дворик, за задернутыми занавесками при неярком свете торшера, освещающем уложенную в чемоданчик рацию, сидел невысокий темноволосый мужчина с крючковатым носом и быстро стучал ключом Морзе. Это и был «наш человек на площадке для гольфа» – немецкий агент в Англии, передающий по рации свое первое сообщение.

Как вам может сказать любой шпион, есть таинственное возбуждение в этом моменте, к которому тщательно готовили каждого агента. Шпионы – самые одинокие создания, подобные маленькому суденышку в океане, идущему своим собственным курсом. Как только они выходят в эфир, давящее чувство одиночества исчезает. Они чувствуют, что, наконец, они нужны, что люди на другом краю земли жаждут услышать их.

За несколько дней до того, как адмирал Канарис вверг свое ведомство в состояние войны, капитан Риттер дал инструкции низкорослому человеку в Кингстоне произвести серию пробных радиосвязей. Риттер установил контрольное время с 4.00 до 4.30 утра и первый выход в эфир назначил на 28 августа.

Было уже 5.10 утра, когда Валенти вновь подошел к телефону с наконец расшифрованной радиограммой: «Непонятно караван кораблей резерва ВМФ отправляется из Портсм… в Гибралтар непонятно семь тридцать».

Информация была не очень значительна. И при передаче были серьезные искажения. Но Риттер был удовлетворен. Это было его дитя, он звал его Джонни и присвоил ему кодовый номер А-3504 в своей картотеке высококлассных разведчиков.

Джонни нашел свой путь в абвер в 1936 году с такими «верительными грамотами», которые были слишком хороши, чтобы им можно было верить. Его звали Артур Джордж Оуэне, и он стал шпионом, чтобы удовлетворить свои политические фантазии и личные нужды. Он родился в Уэльсе в 1899 году, перебрался в Канаду, в 1933 году вернулся в Англию, где некий Ганс Гамильтон, директор фирмы «Экспендид метал компани», заинтересовался изобретенным Оуэнсом аккумулятором нового типа, который мог быть применен в британском ВМФ. Его взяли на работу в «Экспендид метал» в качестве консультанта-электромеханика, а позднее Гамильтон помог открыть Оуэнсу свое дело – фирму «Оуэне бэттери эквипмент компани» для продажи некоторых его изобретений. На эти доходы он мог жить безбедно в Хэмпстеде с женой и ребенком. Однако тихое семейное счастье было не для него, и, хотя по акценту и образу жизни он был валлийцем, по убеждениям он не был конформистом. Обаятельный, непостоянный, безответственный и продажный, он жил не по средствам, всегда нуждаясь в деньгах на низкопробных любовниц и на шотландское виски, к которому питал чрезвычайное пристрастие. Ему нравилась роль коммивояжера, и он постоянно разъезжал, регулярно бывая в Голландии, где поддерживал деловые связи с гигантским концерном «Филипс», а также в Бельгии и изредка в Германии.

Из таких поездок он возвращался с технической информацией, которую передавал Адмиралтейству, пока не решил в начале 1936 года, что можно получать деньги за эти сведения, вместо того чтобы отдавать их бесплатно. Разведывательное управление ВМФ проявило интерес к сотрудничеству с ним на постоянной основе, и Оуэне был представлен полковнику Пилу из СИС, который завербовал его.

Вскоре Оуэне разочаровался в своих нанимателях, отчасти из-за высокомерного отношения к нему полковника Пила, но главным образом из-за прижимистости своих шефов. Это недовольство способствовало пробуждению в нем валлийского национализма и ненависти к англичанам. К концу 1936 года это сочетание недовольства Пилом, ненависти к англичанам и неприязни к СИС породило в нем жажду мщения.

Как шпион Оуэне мог многое предложить немцам. Его фирма заключила несколько контрактов с Адмиралтейством, он мог там бывать практически в любое время, он регулярно посещал такие важные объекты Королевских ВВС, как экспериментальные базы в Фарнборо и Хендоне, знал многие из тщательно охраняемых секретов авиации и флота.

Он мог предложить немцам и более того, среди его друзей были ярые валлийские националисты, некоторые из них занимали ключевые посты на таких заводах, как «Шорт бразерс» в Рочестере и «Роллс-Ройс» в Ковентри. Он мог создать из них шпионскую сеть и возглавить ее, если только удастся связаться с немцами, не вызвав у СИС подозрений в предательстве.

Для этого лучше всего подходил действовавший в те годы в Лондоне общественный клуб для немцев, прислуживавших в английских домах, созданный немецкий трудовым фронтом. Он стал частым посетителем заведения, якобы для того, чтобы заводить знакомства с хорошенькими немецкими горничными, а на самом деле для того, чтобы выйти на германскую разведку.

Как оказалось, выбор клуба на Кливленд-Террейс был удачным. Директор клуба светловолосый немец Петер Фердинанд Брюннер был лондонским резидентом, сотрудником подразделения капитана Диркса из гамбургского отделения абвера, и занимался сбором информации через немок, служивших в лондонских семьях.

Оуэне стал изливаться Брюннеру в своих симпатиях к Германии, рассказал о частых поездках в Гамбург и Кельн.

– Вы не могли бы рекомендовать меня кому-нибудь из ваших друзей, с которыми я мог бы познакомиться там, – сказал он. – Иностранцу ужасно тоскливо коротать время в этих чертовых гостиницах.

Через несколько недель, в одно из посещений Оуэнсом клуба, Брюннер подошел к нему.

– Вы просили найти для вас друзей в Германии. Так вот, у меня есть один. Он, как и вы, инженер и много разъезжает. Когда в следующий раз поедете в Брюссель, дайте мне знать, и я организую встречу двух одиноких приезжих. Его фамилия Пайпер, герр инженер Конрад Пайпер.

Оуэне не сомневался, что Пайпер работает в абвере. Он быстро организовал деловую поездку и, считая, что надо набить себе цену, заказал номер в лучшем брюссельском отеле «Метрополь» на площади Брукер. Он позвонил по полученному от Брюннера телефону, и ему сообщили, что герр Пайпер будет в Брюсселе на следующий день и, по случайному совпадению, остановится в том же «Метрополе».

Пайпер появился, но ограничился лишь следующим заявлением:

– Я не уполномочен моей фирмой обсуждать конкретные деловые вопросы. Я предлагаю вам поехать в Гамбург и связаться с моей фирмой «АГ Хиллерманн». Мы занимаемся электротоварами и, я уверен, заинтересуемся вашими аккумуляторами, если они действительно так хороши, как вы говорите. Кстати, – добавил Пайпер, – в Гамбурге вы будете гостем нашей фирмы. Позвоните в мою фирму и спросите герра Мюллера. Это наш специалист по аккумуляторам и к тому же весьма светский человек. Он позаботится, чтобы вы хорошо провели время.

В Гамбурге (где, в свою очередь, абвер стремился произвести на него впечатление) его поселили в фешенебельном дорогом отеле «Фир яресцайтен» на Алыптер, и он встретился с «герром Мюллером», чтобы обсудить деловые вопросы.

В действительности его принял капитан Диркс, наконец, он смог перейти к делу – оба собеседника прекрасно знали, чего они хотят. Оуэне предложил свои услуги абверу, и Диркс согласился принять его в штат абвера.

После этого состоялось несколько явок – в Кельне, Брюсселе и Антверпене, куда Оуэне приезжал по делам, но больше не в Гамбурге. Диркс решил держать его в отдалении, избегая встреч на собственной территории. Оуэне, внесенный в списки абвера под номером Ва-1002, решил сохранить связь с СИС, сведя до безопасного минимума свои контакты с полковником Пилом, но работать только на немцев. Он решил, что будет разумным не знакомить немцев с параллельной линией своей тайной жизни.

Диркс, который почти всю свою сознательную жизнь провел в разведке и принципиально никому не доверял, подозревал, что маленький валлиец мог быть заслан англичанами, но со временем его настороженность улетучилась. Оуэне выглядел столь бесхитростным и так искренне демонстрировал свои немногие достоинства и многие пороки, и в трезвом, и в пьяном виде откровенно выражал свою англофобию, что в конце концов Диркс поверил ему и без особой проверки, за исключением нескольких простых ловушек, обычно применяемых для разоблачения шпионов и засланных агентов.

Оуэне безупречно выдержал эти испытания, включающие и языковой тест, который решил устроить ему Диркс. Новый агент утверждал, что не знает ни одного иностранного языка, тем более немецкого, с которым он испытывал особые затруднения, пытаясь выучить, чтобы привлечь новых клиентов. Однажды на явке в Гамбурге Диркс, диктуя секретарше, тем же голосом произнес:

– Внимание. Я сейчас опрокину торшер на голову этого человечка.

Он наблюдал за реакцией Оуэнса на эту фразу, но тот выглядел совершенно безразличным. Затем Риттер поднялся и с деланой неловкостью опрокинул торшер, внимательно глядя, как тот падает на голову Оуэнса. Валлиец явно этого не ожидал. Он подпрыгнул, как ужаленный тарантулом, а его испуганное выражение лица и искренние проклятия были тем самым доказательством, которое требовалось Риттеру.

Все явки Диркса с Оуэнсом были результативными. Валлиец привозил интересные сплетни о ключевых фигурах Адмиралтейства и министерства ВВС, а также интересную техническую информацию. Но это было далеко не то, что требовалось Дирксу, который служил в отделе военно-морской разведки гамбургского отделения абвера. Но знания валлийца о флотских делах были весьма незначительными, а его связи с Адмиралтейством очень непрочными.

С другой стороны, он поддерживал серьезные деловые отношения с министерством ВВС и часто бывал на самых охраняемых секретных объектах военной авиации, а также хорошо разбирался в авиационной промышленности. На одну из явок Диркс прибыл с человеком, которого интересовало именно то, чем в изобилии располагал Оуэне, и представил его как «доктора Рантцау» из экспортно-импортной фирмы «Рейнгольд и К0». Хотя они оба отлично понимали, чем на самом деле занимаются, капитан по-прежнему неуклюже маскировался под бизнесмена.

«Доктором Рантцау» был капитан Николаус Риттер, только что прибывший из Гамбурга, и начиная с этого летнего дня 1937 года Оуэне работал на Риттера, став его самым ценным агентом. Последний также вел теперь двойную жизнь – руководя шпионажем, он по большей части работал как бизнесмен. На его столе в кабинете четвертого этажа дома на Зофиентеррасе стояли четыре телефона, пользоваться которыми мог только он. Каждый из телефонов был зарегистрирован на одну из коммерческих фирм, которые были его крышей, располагаясь в разных районах деловой части Гамбурга. Одной из них и была «Рейнгольд и К0», сотрудником которой Диркс представил Риттера, а из ее двухкомнатной конторы Риттер руководил деятельностью Оуэнса.

Под руководством Риттера Оуэне стал «кротом», то есть «спящим» агентом, или законсервированным на случай действительно чрезвычайной ситуации или войны между Германией и Англией. До этого он должен был встречаться с Риттером в Голландии, Бельгии или в Гамбурге под прикрытием своего легального бизнеса, организованного абвером. На явках он должен был сообщать добытую им информацию устно. Он мог выходить на Риттера только в случае крайней необходимости. Для такой связи был разработан специальный шифр и был выделен почтовый ящик номер 629 на главпочтамте Гамбурга.

Так продолжалось до конца 1937 года, когда на очередной явке с Риттером Оуэне предложил законсервировать его полностью до чрезвычайных обстоятельств. Предложение выглядело разумным, и Риттер согласился.

На самом деле для такого предложения были весьма серьезные основания. Он прибыл на явку с Риттером сразу же после первого в его карьере шпиона серьезного кризиса, грозившего ему гибелью. По некоторым причинам полковник Пил невзлюбил Оуэнса, и эта неприязнь была столь же сильна, как и расположение к нему немцев. Хотя у полковника не было веских оснований не доверять Оуэнсу, он поручил специальному отделу Скотленд-Ярда на всякий случай присматривать за валлийцем.

После этого за Оуэнсом время от времени устраивали слежку, и на первых порах наблюдение не давало результатов, главным образом потому, что велось в Англии и не могло зафиксировать его зарубежных встреч с Риттером. Результат дало наблюдение за почтой Оуэнса. Специальный отдел перехватил одно из его писем, адресованных на почтовый ящик номер 629 в Гамбурге. Хотя само по себе письмо казалось безобидным и в нем лишь назначалась встреча «доктору Рантцау» через несколько дней, но английская контрразведка знала, что почтовый ящик номер 629 принадлежит абверу, и этого было достаточно, чтобы заинтересоваться отправителем письма.

Ему не препятствовали в поездке за границу, но установили тщательную слежку, которая дала необходимые доказательства. Двум детективам было поручено посетить Оуэнса и пригласить его пройтись с ними в Скотленд-Ярд, как деликатно назывались подобные аресты на языке британских служб безопасности. Оуэне опередил их. Сверхчувствительной интуицией шпиона валлиец догадался о слежке во время этой поездки и, чтобы отвести угрозу, решил сделать первый шаг.

Он явился к полковнику Пилу и выдал ему легенду, подготовленную на такой случай. Вот как эта история изложена в справке, подготовленной английской контрразведкой МИ-5.

Сноу (кличка Оуэнса в СИС) сообщил, что познакомился на деловой почве с немецким инженером по фамилии Пайпер и попытался получить от него некоторую информацию. Переданные Пайпером сведения были не совсем удовлетворительными, а на дальнейшую оплату информации у Сноу не было денег. Тогда, как Оуэне рассказывал Пилу, Пайпер предложил ему работать не на англичан, а на немцев. Оуэне заявил, что согласился на это предложение, «чтобы внедриться в немецкую секретную службу в интересах Британии». Пайпер организовал ему встречу с немцами, и таким образом, по словам Оуэнса, он стал агентом абвера.

Пил не поверил ни единому слову Оуэнса и сказал, что не имеет иного выбора, кроме как поручить агентам специального отдела арестовать его как платного немецкого шпиона. Но Оуэне в своей обычной манере, с полуприкрытыми глазами спокойно ответил:

– Я сомневаюсь, что вы так поступите, сэр. Вы не сможете арестовать меня без того, чтобы вовлечь в процесс и Интеллидженс сервис в качестве свидетеля защиты по делу британского агента.

Как сообщалось в справке МИ-5 по этому делу: «Были трудности в привлечении Сноу к уголовной ответственности в связи с его предшествующими отношениями с СИС». Таким образом, против него не было предпринято никаких мер.

Ему было позволено свободно выезжать, заниматься делами как в Англии, так и за границей и даже, как и прежде, посещать секретные объекты ВВС. Поскольку он продолжал работать на СИС, словно ничего и не произошло, специальный отдел исключил его из списка подозреваемых.

Но Оуэне представлял собой редкое явление в этих кругах: у него было нечто сродни маниакальной тяги к шпионажу, которой он не мог противостоять даже перед лицом смертельной опасности. Он конечно же больше не посылал писем на почтовый ящик номер 629 в Гамбурге, но его связь с «доктором Рантцау» стала еще теснее.

Риттер со своей стороны всерьез воспринял просьбу Оуэнса законсервировать его и не требовал от него никакой информации. Он всякий раз, когда валлиец приезжал в Германию, встречался с ним, но лишь для того, чтобы хорошо провести время в злачных местах портового города.

У Оуэнса были сибаритские наклонности, и Риттер быстро обнаружил, что его подопечный испытывает тягу к дамам и выпивке. Немец, желая сохранить Оуэнса в своем активе на время «великих дел» в будущем, щедро обеспечивал его и теми и другим, и вскоре их деловые отношения приняли форму пирушек. Риттер (в сопровождении своей секретарши, которую он на этих вечеринках называл фрейлейн Буш) и Оуэне (вместе с девицами, которых доставлял ему абвер) постоянно кутили то на Мюнхнер-Киндл, то в клубе «Валгалла» на Репербан, гамбургском районе «красных фонарей». Они обычно проводили вечер на Киндл, а затем Оуэне самостоятельно направлялся в «Валгаллу». Ему нравилась мишурная обстановка клуба и система настольных телефонов, позволяющая Оуэнсу устанавливать контакты с дамочками, сидящими за соседними столиками и ожидающими звонка или звонящими одиноким посетителям.

Эволюция делового человека, занимающегося электротоварами, в абверовского шпиона в Англии шла в соответствии с планом. Риттер и «фрейлейн Буш» искренне симпатизировали своему маленькому валлийцу, которого так легко было развлекать и который в свою очередь порой развлекал их мелодичными грустными валлийскими народными песнями, напевая их в доме Риттера приятным тенором.

В январе 1939 года этим проказам пришел конец.

В абвере была объявлена очередная предкризисная чрезвычайная обстановка. На этот раз по личному указанию Гитлера абвер подключился к подготовке следующего этапа плана фюрера – к окончательному сокрушению Чехословакии с оккупацией Богемии и Моравии, назначенной на март. Наряду с этим назревала война Польшей из-за Данцига и «польского коридора». Наступило время напряженной работы. Все отделения как на западном, так и на восточном направлениях работали день и ночь. Гамбургское отделение стало напоминать пчелиный улей. Было невозможно предугадать реакцию Лондона на нарушение подготовленного Чемберленом Мюнхенского пакта и на захват Чехословакии, территориальную целостность которой этот договор должен был обеспечивать. Следовало предусматривать наихудший вариант развития.

Все полевые агенты были приведены в состояние полной боевой готовности с заданием осуществить максимально полную рекогносцировку Британских островов прежде, чем ограничения на выезд, неминуемые в случае войны, сведут на нет возможности их передвижения. Риттер, в свою очередь, направил двух лучших агентов – промышленника Гюнтера Рейдта и Саймона-Хобо⁵⁹ обратно в Англию, а также, последнее, но не наименьшее, сообщил Джонни, что подошло время вступить в игру.

Во время своих наездов в Гамбург в промежутках между «дамами и выпивкой» Джонни обучался также некоторым шпионским техническим приемам у капитана Юлиуса Рёкеля, руководителя полевой агентуры у капитана Риттера, а также освоил с помощью радиста Грейна работу на портативной рации. В конце января Риттер решил нелегально ввезти в Англию одну из Klamotten. Самая последняя модель радиоприемопередатчика была доставлена в Лондон с дипломатическим багажом и с заданием руководителю курьерской службы германского посольства сдать «чемоданчик» в камеру хранения вокзала Виктория и отправить квитанцию на новый адрес Джонни. Он к тому времени бросил жену и ребенка ради англичанки немецкого происхождения и жил с нею в доме в Кингстоне, избранном им в качестве базы для своей нелегальной деятельности.

Оуэне получил квитанцию по почте и забрал «чемоданчик» 7 февраля. Хотя, кроме общего сигнала боевой готовности, он не получил от Риттера никаких специальных распоряжений, по своей инициативе подготовился к активной разведывательной деятельности.

«Картотека Сноу», или данные о деятельности Оуэнса в его деле в МИ-5, об этом периоде шпионской карьеры Джонни не сообщают ничего определенного:

«По существу, с конца 1936 года и до начала войны Сноу работал только как непосредственно немецкий агент, чья деятельность, хотя и была известна властям, не пресекалась в какой-либо значительной мере… В течение трех лет, с 1936-го по 1939-й, он действовал в Англии как резидент абвера. Хотя мы не можем быть уверены в данном отношении, по его данным, он сообщал немцам, что создал сеть из 12–15 агентов. Скорее всего, хотя и не наверняка, эта сеть была плодом его воображения».

Но Джонни на самом деле создал феноменальную разведывательную группу под носом у СИС, МИ-5 и специального отдела Скотленд-Ярда. Сегодня нам документально известно об этом из досье Джонни в архивах абвера и из рассказа капитана Риттера мне в 1969–1970 годах, когда я представил ему фотокопии «переписки» между ним и его лучшим агентом в Англии.

Не все его начинания в тот период принесли реальные результаты. Так, он установил контакты с некоторыми деятелями британского союза фашистов на Дакетт-стрит, не с целью их вербовки в качестве шпионов, а для ведения пропаганды. Схема предусматривала установку с помощью немцев четырех радиопередатчиков на Британских островах и использование их в случае начала войны для ведения так называемой «черной пропаганды» на британских радиослушателей.

План был категорически отвергнут его друзьями-чернорубашечниками, не желавшими вести какую-либо деятельность, которая могла бы в военное время нанести вред Англии. Тем не менее Оуэне сумел создать шпионскую сеть из экстремистски настроенных валлийских националистов, а его информаторы располагались в 35 стратегически важных пунктах⁶⁰.

В начале августа в сопровождении своей сожительницы и друга Александра Майнера, кандидата на вербовку Риттером, Оуэне прибыл на континент, совмещая деловую и развлекательную поездку. Это было прикрытием реальной цели путешествия – встречи в Гамбурге со своими немецкими боссами, где Джонни должен был получить последние инструкции на случай войны.

Он и сам с нетерпением ждал встречи, желая изложить Риттеру разработанную им чрезвычайную схему. Она включала в себя внедрение в британские органы безопасности и в действительности позволила ему работать под этим прикрытием в течение двух лет после начала войны. По существу, Джонни сделал МИ-5 своей сообщницей, помогавшей снабжать абвер важной информацией, минуя созданные войной барьеры.

К осуществлению плана Оуэне приступил сразу же после возвращения в Кингстон. По указанию Риттера он должен был опробовать свой радиоприемопередатчик, после того как услышит свою любимую песню «Du, Du liegst mir im Herzen», исполненную дважды подряд в ночной программе популярной немецкой музыки, вещаемой на Англию.

Песня была дважды исполнена вскоре после полуночи 28 августа. В то же утро в 4.30 Джонни провел свою первую передачу. Следующим утром в 4.15 он вновь вышел на связь, передавая метеорологическую информацию – очень подробную, со всеми данными, которые могли потребоваться немецким авиации и флоту: погода в Англии с указанием температуры воздуха, атмосферного давления, высоты облачности, видимости, осадков, направления и силы ветра.

Качество приема в Вольдорфе было по-прежнему плохим. Небо было облачным, атмосферное электричество искажало сигналы. Валенти все же сумел разобрать метеорологическую сводку и переправил ее по телетайпу на Зофиентеррасе для Риттера с небольшой ноткой триумфа: «Несмотря на сложные условия, радиограмма была принята без искажений и расшифрована. Связь с агентом 3504 установлена. Мы можем гарантировать в будущем удовлетворительную связь».

Джонни выходил на связь по расписанию. Дважды в день он передавал сводки погоды. 2 сентября, когда вермахт уже воевал в Польше, но Гитлер все еще надеялся, что Англия и Франция не будут вмешиваться, Джонни вышел в эфир с двумя ССД – особо срочными сообщениями. В ходе плановой связи в 4.30 утра он радировал: «Ситуация критическая. С минуты на минуту ожидается объявление войны. Следующий сеанс в 12.30». После полудня он вновь вышел в эфир с передачей из шестнадцати пятибуквенных групп, первой чисто разведывательной информацией: «Самолеты загружаются в Биггинхилле, Хорнчерче, Бленхейме. Регулярное отправление днем и ночью».

Капитан Риттер, обычно скромный и выдержанный человек, едва мог сдерживать свои эмоции. Его рискованное вложение принесло фантастические дивиденды. Он передал текст расшифрованной радиограммы капитану Вихманну, шефу Аст-Х.

– Смотрите, герр капитан, – сказал он, – Джонни работает великолепно. Двадцать восьмого он изучил только Портсмут, а сегодня еще и эти три аэродрома Королевских ВВС. Ясно, что и там у него есть свои валлийцы.

Джонни теперь радировал так часто, как мог, безоглядно, не заботясь о своей безопасности. Помимо сводок погоды он передавал тактическую информацию, главным образом о дислокации ВВС, лично покрывая все аэродромы вокруг Лондона. Кроме того, он передавал данные, собранные его агентами в 35 различных пунктах Соединенного Королевства.

Затем, через три недели после того, как Риттер ввел его в действие, он показал, что может сделать гораздо больше, чем отслеживать число «харрикейнов» в Кройдоне или появление ограды с колючей проволокой вблизи Дувра. Чтобы избежать опасности быть запеленгованным англичанами, Джонни получил строжайшие инструкции передавать тексты не более 400 слов каждый. Но у него была столь важная информация и он так хотел поделиться ею с Риттером, что постоянно нарушал это правило. 18 сентября он вышел в эфир с самой длинной передачей за все время работы. Вот ее текст:

«Личные наблюдения и сведения от инженера фирмы «Филипс», связанного с голландским военным министерством.

Вдоль всего побережья от о-ва Уайт до Оркнейских о-вов ведется монтаж УКВ [ультракоротковолновых] радиостанций для наблюдения за приближением вражеских самолетов. Утверждают, что они способны обнаруживать самолеты с помощью направленных отражаемых радиоволн, испускаемых электромагнитными разрядниками. Принимающее устройство способно с высокой точностью определять расстояние до самолетов и оценивать их количество. Как полагают, сеть состоит из трех частей: авангардной, промежуточной и конечной. Уже действуют станции в Суффолке, Эссексе и Кенте. Их легко опознать по стальным или деревянным вышкам с антеннами. Сооружаются и другие станции. Единственная возможность избежать обнаружения этими радиоволнами, как полагают, это применять нанесение на самолеты так называемых подавителей радиоволн. Попытаюсь получить подробности».

Это была информация исключительной важности. Речь шла об одной из тайн, над разгадкой которой уже давно бились лучшие специалисты абвера и разведывательного управления люфтваффе.

С 1938 года англичане в чрезвычайной спешке вели работы по усовершенствованию радиолокатора, как самого надежного прибора своей противовоздушной обороны. Немцы, в свою очередь, столь же настойчиво пытались узнать, введены ли в действие какие-либо из радиолокационных станций. Установки, о которых сообщил Джонни, не избежали их внимания. С начала 1939 года они использовали для воздушной рекогносцировки Англии сверхсекретную группу самолетов «Не-111С» под командованием полковника Гюнтера Ровеля и два специально построенных цеппелина для первой в истории электронной разведки.

Когда были получены фотографии этих вышек с решетчатыми антеннами, генерал Вольфганг Мартини, начальник радиослужбы люфтваффе, сделал заключение, что они не подходят для радиоволн той длины, которую его специалисты считали наиболее подходящей для радиолокаторов. Мартини решил, что, несмотря на оригинальную конструкцию, эти вышки являются антеннами обычных радиостанций.

К началу войны генерал Мартини все еще не знал, имеют ли эти вышки отношение к системе радиолокационного обнаружения приближающихся самолетов.

И вот в этой непроглядной тьме появился проблеск в виде сообщения Джонни от 18-го числа. Он идентифицировал необычные вышки как определенно принадлежащие радиолокационным станциям, а не, как предполагал Мартини, обычным радиостанциям. Он категорически подтвердил, что по крайней мере три из них в Суффолке (Орфорднесс), Кенте (Данкерк и Дувр) и в Эссексе (Кэньюдон) уже действуют. Покров неопределенности был поднят. У немцев появилось доказательство, что данные электронной разведки генерала Мартини были неверными.

Сообщение Джонни произвело на Зофиентеррасе эффект разорвавшейся бомбы. Это были сведения такой важности, о которых любая разведка может только мечтать. Доклад об этом был столь важен, что его передачу в Берлин нельзя было доверить телетайпу. С разрешения капитана Вихманна Риттер лично доставил радиограмму в управление абвера. Он не только хотел удостовериться в том, что сообщение будет передано генералу Мартини, но и желал продемонстрировать фомам неверующим из группы I, что время и деньги, потраченные им на Джонни, когда тот был законсервирован, не пропали напрасно.

Он разыскал майора Брассера, руководителя военно-воздушной разведки абвера, который, хотя обычно поддерживал даже самые необычные проекты, на сей раз выразил скептицизм.

– Это интересно, – заявил он Риттеру, – но пока что это ни о чем не говорит. Запросите вашего Джонни о более подробных сведениях. Только если он сможет сообщить более точные детали об этих загадочных вышках, я соглашусь передать эту радиограмму люфтваффе.

Риттер понимал, что доклад слишком важен, чтобы позволить ему потеряться в берлинских долгих ящиках.

– Герр майор, – произнес он. – Я думаю, что доклад настолько интересен, что заслуживает немедленной передачи в разведслужбу люфтваффе. Насколько вам известно, они так и не смогли выяснить, есть ли у англичан действующая радиолокационная система. Они так и не смогли узнать, для чего служат эти стальные вышки. В разведывательном донесении, может быть, и не содержится разгадка этой тайны. Но я уверен, что в нем есть сведения, которые могут дать ключ к решению проблемы.

Майор Брассер отвел его к своему непосредственному начальнику полковнику Пикенброку.

– Пойдемте со мной, – приказал им полковник. – Я как раз собирался идти к шефу. Мы можем предоставить решение вопроса адмиралу.

Полковник направлялся на регулярный утренний доклад, на котором излагал Канарису сводку последних донесений, полученных за ночь. В этот раз он, как обычно, положил на стол папку со сводкой, но отдельно подал сообщение Джонни, подождал, пока Канарис прочитает его, а затем сказал:

– Есть расхождение во мнениях в отношении этой информации, ваше превосходительство. Риттер хочет отправить ее майору Шмидту немедленно, а Брассер считает, что сведения слишком неопределенные и их нельзя отправлять в таком сыром виде.

Канарис на миг задумался.

– Ничего, – в своей обычной мягкой манере сказал он. – Отправьте это Беппо⁶¹. Посмотрим, что он сможет с этим сделать. – Затем, повернувшись к Риттеру, с легкой улыбкой он добавил: – Наш старина Джонни – молодец. Передайте ему мою личную благодарность, Риттер.

Он открыл папку и стал просматривать сводку донесений Пикенброка. Сверху лежал короткий доклад из отделения абвера в Бреслау, касающийся совершенных пустяков. Остроумный рейнландец Пикенброк, не упускавший случая рассеять «вечную грусть» шефа каким-либо анекдотом или смешным случаем, сегодня положил для разрядки в папку это донесение. В нем говорилось:

«Согласно надежному источнику из Тауенцина, жена синьора Ренцетти, секретаря итальянского посольства, на самом деле немецкая еврейка из Бреслау, девичья фамилия которой Блауштейн. Источник сообщает, что синьора Ренцетти недавно сделала в Риме пластическую операцию, уменьшив свой характерный семитский нос».

Канарис расхохотался.

– Я отложу эти два донесения, от Джонни и из Бреслау, для фюрера, – сказал он с усмешкой. – Это будет доказательством, что мы ничего не упускаем.

Он снова взял радиограмму Джонни, перечитал ее и сказал:

– Знаете, господа, может оказаться, что это ценнейшая разведывательная информация из всего, что нам удастся раздобыть в этой крысиной гонке. Спасибо вам за нее. Это самый лучший подарок ко дню рождения, о котором я мог мечтать.

Было 21 сентября 1939 года, день рождения Канариса. Ровно двадцать лет назад был основан абвер.

Глава 15

ИНТЕРМЕЦЦО НА НАБЕРЕЖНОЙ ТИРПИЦ

Что делает шеф разведки в день начала войны?

Для адмирала Канариса, уютно расположившегося в скромно обставленном кабинете главного управления абвера, день реального начала войны был совершенно обыденным. Он чувствовал себя хорошо. Далеко позади остались дни флотской службы, которая ему никогда по-настоящему не нравилась. Он был доволен тем, что совершил в последние пять лет.

С 1935 года, когда он был назначен руководителем абвера, он превратил свою организацию в гигантскую разведывательную машину. Каким бы ни было ее качество (адмирал считал ее лучшей), но это была крупнейшая секретная служба, возможно, всех времен.

В его штате числились тысячи мужчин и женщин, а его агенты рассеялись по всему миру от Адена до Занзибара. В Соединенных Штатах, хотя они и не были приоритетной целью, действовало несколько агентурных сетей. Пара его агентов внедрилась в отсутствовавший на картах район Бойас в Бразилии, и еще одна группа из двух шпионов находилась у перевала Хайбер, работая с факиром Ипи, самым непреклонным врагом Британии в диком регионе северо-западной границы Индии.

В этой войне не было формального объявления.

«Пограничный инцидент» произошел в Гляйвице, германской территории вблизи польской границы. Сотня с лишним немцев, одетых в польскую военную форму, «напала» на радиостанцию, зачитала свое «воззвание» в прямом эфире, а затем отступила, оставив еще теплый труп одетого в польскую форму бывшего узника концлагеря.

Адмирал Канарис участвовал в этой постановке с самого пролога. Генерал-майор Эрих фон Манштейн, начальник штаба Южной группы войск, отвечавший за планирование польской кампании, выдвинул идею начать войну с фальсифицированной провокации и предложил, чтобы нападение осуществил абвер при участии трех штурмовых батальонов солдат, переодетых в польскую военную форму. Мнимые «поляки» должны были «вторгнуться в Германию», устроить стрельбу в районе Гляйвица и исчезнуть, дав Гитлеру повод для «отражения и преследования» польских агрессоров.

Абвер уделил самое серьезное внимание подготовке операции. Подполковник фон Франкенберг сформировал подразделение, названное «учебкой Франкенберга», из 364 солдат штурмовых подразделений абвера, а старший сержант Кучке подобрал комплекты необходимого обмундирования и амуниции.

Но в 15.00 17 августа Гитлер отнял подготовку coup de main⁶²у абвера и передал ее СС Генриха Гиммлера. Когда Канарис спросил о причинах, Гитлер ответил:

– Я решил раз и навсегда исключить возможность того, чтобы действия вермахта могли быть истолкованы как провокационные.

Абвер все же продолжал помогать в подготовке операции. Вскоре после полуночи 19 августа сержант Кучке на двух грузовиках доставил со складов абвера в Бреслау обмундирование и в Оппельне близ Гляйвица передал его эсэсовцу по фамилии Рац. Подполковник фон Франкенберг дал Рацу список абверовцев, отобранных для операции, но получил ответ, что они больше не нужны. Рейхсфюрер Гиммлер решил использовать только своих эсэсовцев.

Рано утром 1 сентября адмирал Канарис услышал по радио, что подготовленная им военная форма была использована накануне вечером с 20.00 до 20.07. С 4.45 началась акция «горячего преследования».

Хотя абвер и лишен был возможности участвовать в этой «специальной операции», осталось еще много других. План польской кампании предусматривал молниеносное вторжение в центральную часть Польши, прежде чем поляки успеют провести мобилизацию. В осуществлении этих планов абвер играл решающую роль. В его задачи входило также предотвращение взрыва поляками мостов и разрушения дорог, необходимых для успешного наступления вермахта.

Еще в апреле Канарис получил от генерала Вильгельма Кейтеля задание подготовить базу для вторжения и быть готовым к 25 августа. Полковник Эрвин фон Лахузен-Вирремон, начальник второго отделения абвера, сформировал из фанатичных местных немцев 16 боевых групп для обеспечения успешного продвижения вермахта по Польше.

В эту армию отщепенцев входили и группы «саперов». Перед ними была поставлена задача внедриться в польские подразделения, которые должны были минировать мосты и дороги перед наступающими немецкими войсками, и делать вид, что они ставят мины и фугасы, тем самым оставляя коммуникации невредимыми. Команды «Гёргей» и «Бисок» переправляли оружие и взрывчатку для подготовки взрывов на польских ключевых оборонных объектах, которые нельзя было разрушить с воздуха. Были и другие группы, обозначенные разными буквами алфавита, чьей задачей было разрушать взлетные полосы, мосты и железные дороги, резать телефонные и телеграфные провода и, наоборот, предохранять от разрушения мосты, необходимые наступающим немецким частям.

Все они были готовы к указанному сроку. 15 августа Верховное командование вермахта в оперативном задании указало объекты на территории страны, с которой Германия тогда еще находилась в мирных отношениях, и поручило адмиралу Канарису задействовать эти боевые группы за двенадцать часов до начала войны.

В четверг 24 августа в 12.30 подполковник Адольф Хейзингер, начальник оперативного отдела Генерального штаба, сообщил Канарису, что фюрер назначил вторжение на 4.15 утра в субботу 26 августа. В 20.30 того же дня капитан Гедке, один из помощников Хейзингера, передал по телефону приказ ввести в действие диверсантов в 20.00 следующего дня.

Боевым группам были срочно отправлены соответствующие приказы, только для того, чтобы быть отмененными вечером 25-го, когда большинство групп уже находились на сборных пунктах. Гедке позвонил в абвер и сообщил, что фюрер из политических соображений отложил вторжение, и добавил:

– Вы должны сделать все, что в человеческих силах, чтобы остановить ваши боевые группы.

Хотя был уже поздний час, абвер сумел остановить все свои боевые группы, кроме одной, отправленной, чтобы занять Яблунковский перевал в Бескидах, через который проходил железнодорожный путь из Словакии на станцию Мосты и далее в польскую Силезию. Следуя первоначальному приказу и не зная об изменении планов, «потерянное» подразделение в 00.01 26 августа открыло огонь и, разгромив превосходящие польские силы в Мостах, заняло станцию и перевал в ожидании немецкой дивизии, продвижение которой диверсанты должны были обеспечить. Но немцы, конечно, не появились. В недоумении командир боевой группы лейтенант Альбрехт Герцнер спросил у взятого им в плен польского полковника:

– В чем дело? Разве Германия с Польшей не воюют?

– Говорю же вам – нет, – ответил поляк. – Если не верите, можете сами убедиться.

– Как?

– Позвоните на свою базу.

И действительно, телефонная станция работала. Герцнер дозвонился в городок Жилина в Словакии, где находился его командный пункт, и услышал от взволнованного офицера дивизионной разведки, чтобы он немедленно все бросил – и пленных, и трофеи – и немедленно возвращался в Жилину, пожалуйста, как можно скорее.

Было слишком поздно. Герцнер уже выиграл свою войну.

Этот инцидент был лишь незначительной частью последовавшего вскоре грандиозного конфликта, но он имел историческое значение. Это абвер Канариса в действительности первым открыл огонь во Второй мировой войне ровно за 6 дней, 4 часа и 44 минуты до ее начала в 4 часа 45 минут утра 1 сентября 1939 года.

Поначалу казалось, что эта опрометчивая акция боевой группы встревожит поляков и побудит их ускорить мобилизацию, и поэтому Канарис боялся, что Гитлер накажет его за неудачу. Когда же инцидент прошел фактически незамеченным и поляки не предприняли никаких мер, он официально объявил благодарность этому подразделению и лейтенанту Герцнеру⁶³.

Война в Польше длилась лишь двадцать семь дней.

Военные специалисты недоумевали: как 32-миллионная нация рухнула перед германским натиском?

Через двадцать четыре часа после начала гитлеровского блицкрига было уничтожено 75 процентов польской авиации, главным образом в ангарах. Немцы предотвратили возможность оказания помощи со стороны Великобритании и Франции тем, что разбомбили все польские аэродромы, способные принимать военные самолеты. В первые же несколько дней кампании вермахт уничтожил все пути сообщения и мосты позади линии фронта поляков.

Весь армейский транспорт, размещенный и действовавший на основании засекреченных планов, был обнаружен немцами и уничтожен в местах дислокации. Все сборные пункты и мобилизационные центры, известные только высшим чинам польского Генштаба, были обнаружены немецкой авиацией и уничтожены. Склады вооружения и бензохранилища, вплоть до самого дальнего из них в Лещице, были взорваны. Не сохранился ни один значимый военный объект.

Никогда прежде крупные военные силы не были ликвидированы столь быстро и окончательно. Какая часть германской военной машины внесла решающий вклад в то, что эта колоссальная военная победа была одержана так скоро?

Ответ был дан через несколько дней после завершения кампании. Группу иностранных журналистов провезли по разрушенной Варшаве, и полковника фон Веделя из отдела пропаганды Верховного командования спросили о причинах этого удивительного успеха. Полковник ответил с необычайной откровенностью:

– Победа стала возможной благодаря нашей несокрушимой армии и нашей превосходной разведке.

Пожалуй, никогда прежде военачальники публично не отдавали должное своим разведывательным службам.

В ту пятницу все двигалось быстро. Вторжение шло полным ходом. Все видевшие тогда Канариса отмечают его ликование.

Он всю ночь провел в управлении, сумев лишь немного вздремнуть. На рассвете он опять был на ногах, свежий и бодрый, как всегда. Его кабинет стал командным пунктом, сюда поступали все донесения, и Лахузен появлялся вновь и вновь с докладами об удачных операциях абвера. Победные сводки поступали от боевых частей.

В 9.15 Канарис приказал собрать всех офицеров штаба абвера и, ободренный хорошими вестями с фронта, решил объявить, что историческая победа гарантирована. Он говорил кратко, негромким голосом о величайшем значении этого события, о роли, которую сыграли они, «члены молчаливой службы», и закончил здравицей:

– Господа, я требую от всех безусловной и безоговорочной верности фюреру. Хайль Гитлер!

По пути в свой кабинет он встретил Ганса Берндта Гизевиуса⁶⁴, молодого юриста, который впоследствии снискал как добрую, так и дурную славу в качестве одного из самых ярких и в то же время самых назойливых противников фашистского режима.

Гизевиус был мрачен.

– Герр адмирал, – сказал он. – Это пришло только что. Англичане объявили всеобщую мобилизацию.

Улыбка исчезла с лица Канариса.

– О боже! – произнес он полушепотом. – Если англичане вмешаются, нашей бедной Германии придет конец.

Глава 16

СУПЕРШПИОН

Капитан авиации Вилли Янке, главный помощник адмирала Канариса, который всегда поддерживал своего шефа как публично, так и в частных беседах с молодым Гизевиусом, был озадачен внезапной переменой настроения шефа. Эти суматошные дни стали вызовом его таланту циркового канатоходца. Похоже, что у него было по два разных решения каждой проблемы, встающей перед ним, по два способа справиться с любым выдвинутым требованием.

В результате никто из тех, кто был близок к Канарису, не мог понять, был ли он за войну или против, за или против нацизма. Беседуя с чужими, он мог подчеркивать положительные стороны развития событий, но отмечал их отрицательные стороны, когда был уверен, что говорит с антинацистом.

Канарис стал сомневаться в режиме, которому служил, в 1938 году, когда нацисты с позором отстранили от командования армией генерала Вернера фон Фрича по ложному обвинению «в неестественных пороках». Он проглотил это оскорбление, рассчитанное на то, чтобы дискредитировать форму, которую он носил, как поступили и другие генералы и адмиралы, продолжавшие поддерживать режим так же верно, как и прежде.

Теперь, в первые две недели войны, что-то сломалось в загадочной душе Канариса. Его двусмысленные уловки продолжались, но его сомнения были разрешены. В глубине души он порвал с Адольфом Гитлером.

10 сентября Канарис выехал на фронт посмотреть на вермахт в действии, и то, что он увидел в Польше, вернуло его мужество. Офицеры абвера, прикомандированные к войскам, с ужасом сообщали ему о специальных карательных отрядах СС и гестапо, которые следовали за армией, сея повсюду смерть и разрушение. Мирных польских граждан сталкивали в огромные общие могилы, вырытые этими несчастными, и расстреливали из автоматов. Майор Гельмут Гроскурт, бывший начальник второго отделения абвера, теперь прикомандированный к начальнику Генерального штаба генералу Францу Гальдеру, показал Канарису секретную директиву, подписанную Гиммлером. Ссылаясь на приказ, изданный самим Гитлером, директива недвусмысленно призывала к уничтожению поляков, в первую очередь аристократии и католического духовенства.

Адмирал Канарис отказывался верить, что Гитлер мог иметь отношение к этому чудовищному приказу или даже знать о директиве Гиммлера. Он прибыл на встречу с Гитлером 12 сентября в его литерный поезд на станции Ильнау. Прежде чем допустить адмирала к Гитлеру, его направили к начальнику штаба сухопутных войск генералу Вильгельму Кейтелю.

Он нашел Кейтеля в его кабинете в одном из вагонов и сразу же возбужденно заговорил:

– Герр генерал-полковник, у меня есть информация о планируемых в Польше массовых казнях и о том, что в число предназначенных к смерти входит польское дворянство, католические епископы и священники. Я считаю себя обязанным предупредить вас, что в этом случае весь мир будет считать виновным вермахт, если он не сумеет остановить эту неслыханную по жестокости акцию.

– На вашем месте, герр Канарис, – холодно ответил Кейтель, – я бы не вмешивался. Это «дело» решено самим фюрером. Он сказал генералу фон Браухичу, что, поскольку вермахт не желает связываться с этим «делом», придется поручить его СС и гестапо. Фактически, – добавил он, – у каждого военного руководителя есть гражданский помощник, отвечающий за программу «расового уничтожения».

Канарис не мог поверить своим ушам. Он был потрясен и уже готов был резко отчитать Кейтеля, когда в их вагон вошел Гитлер, и генерал сделал ему знак молчать, приложив указательный палец к губам. Гитлер дружески приветствовал адмирала и спросил его об информации о предполагаемых намерениях французов нанести удар в направлении Саарбрюккена.

Канарис выглядел немного рассеянным, и, похоже, Гитлер заметил, что его что-то беспокоит. В действительности адмирал думал о том, как поднять вопрос о жестокостях, несмотря на предупреждение Кейтеля, но не мог решиться. До конца беседы Канарис так и не выступил с этим засевшим в его мозгу ужасным вопросом, который он должен был поднять.

Вернувшись в Берлин 14 сентября, он чувствовал себя эмоционально опустошенным и физически разбитым. Не в его обычае было исключать из донесений что-то неприятное или неугодное из страха, что такие сведения могут навредить ему. Но на этот раз он сразу же по возвращении набросал подробный отчет о совещании и передал его Гроскурту с приказом сохранить его для будущего в собираемых майором картотеках свидетельств о нацистских преступлениях, чтобы использовать против них, если наступит день возмездия.

Канарис так никогда полностью и не оправился от этого потрясения. Он спрашивал себя, может ли здравомыслящий человек оставаться верным такому хозяину, как Гитлер. Но одно то, что он так резко ставил вопрос, уже ослабляло его лояльность.

Было еще кое-что. Впервые он оказался критически настроенным к мнению фюрера по вопросу об Англии. Еще в 1935 году в своей зажигательной речи перед группой офицеров в Вильгельмсхафене Канарис предупредил, что любая страна, пользующаяся поддержкой Соединенных Штатов, неминуемо выиграет войну. У него не было сомнений, что Англия получит такую помощь, поэтому его утешала мысль о том, что Гитлер старается успокоить британцев. Несколько раз он слышал от Гитлера в личных беседах, что он должен сделать все, чтобы избежать войны с Британией.

Даже 23 августа, когда премьер-министр Чемберлен предупредил Гитлера, что Англия выступит на стороне Польши, и 25-го, когда в Лондоне был подписан англо-польский договор о взаимопомощи, Гитлер призывал его не волноваться – британцы просто блефуют.

– У них достаточно забот в их империи, – сказал фюрер, – и они хорошо знают, какими катастрофическими будут для них последствия еще одной европейской войны. Они будут шуметь, бряцать оружием, но война?.. Нет! Когда полетят осколки, лев подожмет свой хвост.

Канарис возвращался к себе, стараясь увериться, что Гитлер, как всегда, окажется прав. На сей раз Гитлер ошибся. Англия и Германия были в состоянии войны.

Канарис не боялся ни одной страны: ни Польши, ни Франции, ни даже Советского Союза. Его страшила лишь война с Англией.

Он еще не знал этого, но у него были и личные причины для опасений. У сети абвера в Англии были серьезные проблемы.

Полагаясь на неоднократные заверения Гитлера, он не предпринял мер по приспособлению своей сети на Британских островах к условиям военного времени. Только на одиннадцатый час в суматохе и неразберихе была сделана импровизированная попытка преобразовать относительно легкое прикрытие мирной эпохи для требований разведки во время войны. Таким агентам, как Блок, Каулен и Саймон, было приказано вернуться домой, и они, наряду с некоторыми другими, успели на последние суда, отправляющиеся по расписанию мирного времени.

Не дожидаясь приказа из Гамбурга, агент С-3503, казалось бы, безупречный промышленник Гюнтер Рейдт и руководитель сети Аст-Х в Англии, 26 августа, то есть на следующий день после подписания англо-польского пакта, поднялся на борт датского самолета, вылетающего в Копенгаген. На следующий день на одной из явок в деловой части Гамбурга он давал Вихманну и Риттеру детальный отчет о военных приготовлениях Англии.

– Блеф? – Рейдт покачал головой. – В прошлом году, во время Судетского кризиса, может быть. Тогда они установили в некоторых парках зенитные батареи, но если подойти поближе, можно было увидеть, что они довольно устаревшие и без боеприпасов. Сейчас в парках стоят новейшие зенитные орудия, рядом с которыми уложено большое количество ящиков со снарядами. И не только в парках. Я видел новые зенитные батареи вдоль шоссе Лондон – Рамсгейт, очень много их к востоку от Рамхема и Чайселхёрста, еще больше между Лонгфилдом и Нёрстидом, к западу от Рочестера и на островах реки Медуэй, а также вокруг аэродрома Истчёрч на острове Шэппи. Все военные корабли сконцентрированы на своих базах, за исключением трех эсминцев, которые я заметил на Темзе неподалеку от Грейвсенда. Для транспортировки войск и эвакуации женщин и детей реквизируются автобусы. Торговые суда переоборудуются для военных целей. Блеф? Нет, не в этот раз!

Рейдт предупредил Вихманна и Риттера, что войну с Англией следует воспринимать как ближайшую перспективу и, исходя из этого, срочно и оперативно вести необходимую подготовку.

Затем история повторилась и крыша рухнула.

4 сентября все граждане враждебных государств, проживающие в Великобритании, получили предписание явиться в полицию и пройти проверку в одном из 120 специальных трибуналов. Когда работа была завершена, из почти 74 тысяч мужчин и женщин, подвергнутых испытанию, 600 человек были признаны «ненадежными» и интернированы, тогда как у 6800 иностранцев «надежность» была сочтена «неопределенной», и они были подвергнуты некоторым ограничениям.

Эта большая облава не была столь целенаправленной и жесткой, как устроенная бесподобным сэром Бэзилом Томпсоном и еще молодым Верноном Келлом в 1914 году. У МИ-5 и специального отдела был список «класса А» на 350 фамилий лиц, подозреваемых в шпионаже. Однако, в отличие от своих предшественников двадцатипятилетней давности, у которых имелись собранные заранее улики, на основании которых немецкие шпионы арестовывались один за другим, теперь у спецслужб были лишь смутные подозрения и косвенные улики против тех, кто подозревался в шпионаже.

Тем не менее предполагалось, что большая часть немецкой агентуры в Англии была выловлена. Генерал Келл заявил, что эта акция «по своей эффективности может быть сравнима лишь с разгромом сети [Карла Густава] Эрнста в начале Первой [мировой] войны». По его словам, он был удовлетворен тем, что «в результате этих мер немцам пришлось вступить в войну «вслепую», без эффективной разведывательной сети в Англии».

Следует начать с того, что в абвере, вероятно, опровергли бы заявление Келла, если бы знали о нем. Когда в течение ближайших десяти дней к ним поступила информация о предпринятых англичанами действиях, подобных тем, что имели место в 1914 году, они решили, что их агентурная сеть уничтожена. Лихорадочные обсуждения велись в Берлине, Гамбурге и Бремене. Ситуация казалась безысходной.

Но затем появился первый проблеск. Женщина-агент А-3529 вышла на связь из Борнмута и сообщила, что прошла проверку и приступает к работе. Пришло сообщение от У-3527, молодого полу англичанина-полунемца, работающего на капитана Диркса, который тоже был в безопасности, как и его брат, А-3528. Агенты один за другим выходили на связь через почтовые ящики в нейтральных странах. И наконец, последним, но не худшим, объявился Джонни Оуэне. Это было неправдоподобно, но 23 сентября Риттер получил от него предложение о встрече в Роттердаме 28-го.

На рассвете 4 сентября Джонни отправил свое последнее радиосообщение, уложил свою рацию в чемоданчик и стал ждать. Вскоре после восьми утра он позвонил в Скотленд-Ярд, попросил к телефону инспектора Гейгена из специального отдела и, когда тот ответил, назначил ему встречу на вокзале Ватерлоо. Инспектор прибыл с ордером на арест и доставил Оуэнса в тюрьму Уэндсуорт. Оказавшись там, он немедленно потребовал пригласить полковника Пила из СИС, а также кого-нибудь из МИ-5, заявив, что у него есть для них «подарок». Когда они прибыли, он указал им место в своем доме в Кингстоне, где хранил рацию. Сотрудники контрразведки были так рады, что освободили Оуэнса сразу же после того, как он продемонстрировал им работу рации, связавшись из камеры с Вольдорфом.

Так началась первая фаза задуманной Оуэнсом комбинации.

Даже самый дерзкий шпион понимает, с каким риском для его миссии и его безопасности связан каждый выход в эфир, поскольку связь является самым уязвимым звеном. Он знает, что каждый раз, выходя из своего укрытия в эфир, он подвергает риску свои безымянность и безопасность.

Оуэне, бывший таким же смелым и сообразительным, как лучшие из них, не очень заботился о радиостанции. Он хорошо знал о службе радиоперехвата и о системе пеленгации, предусмотренной в Англии на случай чрезвычайной ситуации. Однажды ему показалось, что он опознал фургон-пеленгатор, проезжавший по улице в поисках нелегальных передатчиков.

Более того, он знал, что специальному отделу и СИС известно, что него есть рация, поскольку он сам сообщил им об этом. Получив в январе «чемоданчик» и проверив его в туалете на вокзале Виктория, он доставил посылку прямиком инспектору Гейгену в Скотленд-Ярд. Инспектор осмотрел волшебный ящичек, показал его сотрудникам СИС, и они вместе подивились мастерству, с которым был изготовлен столь мощный и компактный передатчик. И все. К удивлению Оуэнса, ему возвратили рацию, и он мог делать с ней что угодно⁶⁵.

Оуэне не мог ничего понять. Что это – простая несогласованность? Или обычная полицейская тупость? Он сделал вывод, а что еще можно было подумать, что специальный отдел накапливает улики против него и готовит западню.

Получив приказ Риттера выйти в эфир, он воспользовался рацией, но лишь для того, чтобы проверить эффективность британской службы радиоперехвата. Ничего не произошло. Если британские службы перехватили радиопередачу (а сегодня мы знаем, что этого не произошло), значит, рассуждал он, они собираются потуже затянуть петлю. Он еще раз испытал судьбу. Он снова вышел в эфир с жизненно важной информацией, чтобы проверить пеленгаторы. Опять ничего не случилось. Отсутствие ответной реакции не сделало его самоуверенным. Он был убежден, что рано или поздно англичане запеленгуют его.

Он решил упредить их. Он принял решение «явиться с повинной» и сдать свой «чемоданчик», начав игру, в которой мог реально рассчитывать на успех. По его расчетам, сдав рацию, он получит свободу действий и сможет в безопасности руководить своей агентурной сетью и собирать информацию, а затем передавать ее немцам более безопасным способом, чем радиосвязь, слышная на весь мир.

Его идея была дерзкой, но реалистичной. Оуэне принял такое решение, основываясь на своем знании методов работы англичан. Они должны были счесть человека, добровольно сдавшего радиоаппаратуру, раскаявшимся и порвавшим с немцами. Или же могли привлечь его к работе в качестве двойного агента, чтобы дезинформировать абвер.

Все произошло точно так, как он и рассчитывал.

Англичане не только высоко оценили его жест, но и обрадовались, заполучив первую из нескольких раций, нелегально доставленных в Англию из Германии перед войной. Контрразведка даже сочла это историческим событием.

Будучи обоюдоострым оружием, эти секретные радиостанции могли использоваться как для передачи настоящей, так и фальшивой разведывательной информации. Если радист был схвачен, а его хозяева не знали о его судьбе, то агента ждала либо казнь, либо предложение о перевербовке, то есть о работе с теми, кто его арестовал, против тех, кто его послал. Независимо от выбора агента рация должна была сберегаться, чтобы впоследствии попытаться использовать ее для передачи дезинформации человеком, умеющим имитировать почерк провалившегося шпиона.

Это было наиболее уязвимым местом в подтверждении лояльности секретных агентов. Однажды будучи брошенными в этот омут, они должны были сами выплыть или утонуть, не надеясь ни на кого, подвергаясь сильным искушениям, угрозам или испытаниям, а на карте стояла их жизнь. Хотя все шпионы имеют много общего, каждый из них по-разному действует в обстановке постоянного напряжения и в критической ситуации.

Джон Сесил Мастерман, официальный историограф этой замысловатой операции и сам видный член комитета «Двойного креста»⁶⁶, рассказывал мне, что большинство шпионов готовы пойти на измену, если речь идет о жизни и смерти. Те из них, кто может расколоться в результате давления контрразведчиков путем угроз, физического и психологического воздействия, способны сопротивляться лишь до определенного предела.

Британцы, для которых разведка традиционно была игрой, не игнорировали возможностей, предоставляемых использованием двойной агентуры. Как МИ-6, так и МИ-5 еще до войны готовили планы использования провалившихся агентов для дезинформации их прежних хозяев. Первый толчок к внедрению подобной системы на время предстоящей войны был дан в лекции сотрудника Deuxieme Bureau (Второго бюро), произнесенной перед офицерами спецслужб 5 мая 1939 года. Он указал, что использование двойников может оказаться очень эффективным, и изложил несколько приемов контроля над такими шпионами.

Идея засела в памяти молодого майора, ранее служившего шотландском полку (одновременно с Норманом Бейли-Стюартом), а затем переведенного в МИ-5 столь секретно, что его имя было исключено из списков британской армии. Это был Томас Эндрю Робертсон, исключительно смелый шотландец в возрасте двадцати с лишним лет, поразительно красивый и потрясающе обаятельный, находчивый и предприимчивый. Он выдвинул идею системы дезинформации противника, но она оказалась тогда несвоевременной. В сумасшедшие предвоенные месяцы Британия была охвачена шпиономанией, и каждый схваченный немецкий шпион автоматически был осужден. Судебные процессы проводились в ускоренном порядке, иногда без надлежащей юридической процедуры.

После казни в 1940 году семи германских агентов майор Робертсон решил добиться принятия плана двойной игры. Он предложил эту идею полковнику Дику Уайту, самому эрудированному и энергичному представителю молодого поколения руководства МИ-5. Он пробивал эту идею также в управлении военно-морской разведки (УВМР) и в штабе ВВС, и к ней выразили интерес начальник УВМР адмирал Джон Годфри и ведущий специалист подполковник авиации Арчи Бойл. Затем предложение поступило к Джону Бевину, шефу сверхсекретного центрального дезинформационного бюро при кабинете министров, которое направлял главный военный советник Черчилля генерал Паг⁶⁷ Исмей.

Используя свои природные красноречие и настойчивость, Робертсон убедил их, что бессмысленно вешать или расстреливать каждого схваченного немецкого шпиона. Для некоторых из них может найтись место в войне при ведении игры с ничего не подозревающим противником.

Так зародилась система двойного креста в МИ-5. Официально она находилась в составе подразделения Б полковника Уайта, и Робертсон с группой единомышленников создал великолепно настроенный инструмент, с помощью которого безликие дезинформаторы МИ-5 всю войну виртуозно водили за нос врагов.

Немцы с непривычным для них, но в данном случае уместным легкомыслием называли это Funkspiel – «радиоигрой», англичане использовали более грубый, но и более точный термин «XX», или «двойной крест».

Робертсон с нетерпением ждал дня, когда он сможет начать игру с немцами, но такая возможность появилась даже раньше, чем он надеялся. Мастерман даже через много лет после войны заявлял, что первый радиосеанс Сноу из тюрьмы Уэндсуорт стал одним из самых ярких событий в деятельности «системы XX».

Его bona fides⁶⁸, к удовлетворению МИ-6 (как стали называть СИС), была восстановлена, и благодаря МИ-5, руководившей «системой XX», Оуэне был вновь внесен в картотеку спецслужб, теперь как доверенный агент-двойник. С учетом предыдущего опыта в отношении его имелись далеко идущие планы.

Его рация постоянно находилась на связи, передавая дезинформацию с умело вкрапленными в нее подлинными сведениями, чтобы придать ей правдоподобие. В этом участвовал и сам Оуэне. Позднее к работе был привлечен и один из радистов, который, освоив почерк Оуэнса, стал работать на ключе вместо него. Тем временем английские хозяева Сноу, проявив непостижимое доверие к столь подозрительно ведущему себя человеку, пошли еще дальше. Для своей передачи из камеры Уэндсуорта Оуэне выбрал текст, поразивший англичан своей загадочностью: «Надо немедленно встретиться в Голландии. Привезу код погоды. Радируйте город и отель. Уэльс готов». Англичане пропустили текст, после того как Оуэне объяснил им, что Риттер ждет от него сводок погоды, а также установления контактов с валлийскими националистами, которых можно использовать на «специальной» работе.

А как насчет срочной встречи в Голландии?

Оуэне использовал всю свою силу убеждения, чтобы объяснить это. Почему бы, в конце концов, ему не использовать прежнюю систему встреч с доктором Рантцау, чтобы создавать впечатление, что все в порядке? Бельгия и Голландия остаются нейтральными. Он должен заботиться о своем бизнесе в Роттердаме и Антверпене. Почему бы не позволить ему встречаться с доктором Рантцау во время таких поездок, дополнительно передавая дезинформацию этим наивным немцам?

Предложение выглядело разумным. МИ-5 не только согласилась на возобновление деловых поездок Оуэнса, но, уверившись в его честности и преданности, даже организовывала поездки и оплачивала расходы.

Получив радиограмму Джонни, отправленную из тюремной камеры, Риттер назначил явку на 28 сентября в Антверпене на конспиративной квартире, принадлежащей немецкому судовому агенту, проживающему в Бельгии.

В тайной жизни Джонни начался невероятный период, который трудно представить, казалось, что действие происходит не в жизни, а в шпионском романе. Он был действительно экстраординарным шпионом. Хотя он работал и на англичан, и на немцев, ни одна из сторон не знала, чем он занимается, находясь на территории противника. Все, что им оставалось, – это выслушивать его отчеты, более или менее доверяя сказанному.

Он иногда допускал промахи, что было неудивительно при его размахе: руководить делами фирмы и обслуживать две секретные службы, помнить и не путать свои легенды и хитрости, быть Сноу для англичан и Джонни для немцев, вести три совершенно разные жизни. Тем не менее из всех передряг он ухитрялся благополучно выбираться с тем, что все затронутые (или в данном случае – незатронутые) стороны оставались в блаженном неведении о его истинной деятельности.

Николаус Риттер, к тому времени уже подполковник, после войны был взят в плен и в течение года почти непрерывно допрашивался МИ-5 в камерах лагеря для военнопленных, но так ничего и не сообщил своим британским следователям обо всех деталях, связанных с деятельностью Джонни. Англичане, в свою очередь, не рассказали ему свою часть истории. Здесь впервые полностью излагается полный отчет об этой невероятной шпионской операции, достойной войти в анналы истории мировой разведки.

Сноу исчез в Лондоне 28 сентября и через несколько часов материализовался как Джонни на конспиративной квартире. Это была его первая явка с доктором Рантцау после начала войны. Риттера сопровождал новый помощник, молодой юрист-международник Карл Хайнц Кремер, друг владельца квартиры, присматривающий за ней.

В дороге Оуэне обдумал, что и как он будет говорить немцам, и решил действовать по обстановке, рассказывая им как можно меньше. На многозначительный вопрос Риттера, как стало возможным, что англичане позволили ему выехать из страны, Оуэне ответил, что его деловые операции в Бельгии и Голландии признаны важными для военной деятельности страны и для получения крайне необходимой Англии твердой валюты.

Риттер проглотил объяснение и принял заверение Джонни, что все его передачи правдивы. Но вот как далеко решил зайти Джонни в своей игре с немцами. Он хотел подстраховать немцев, к которым питал искреннюю симпатию, и скомпрометировать англичан, которых не любил. Не признаваясь Риттеру, что значительная часть его радиограмм представляет собой фальшивку, подсунутую контрразведкой, на явке он произвел их пересмотр, отсеивая выдумки и ложь и оставляя только подлинные факты. Таким образом он минимизировал нанесенный немцам вред, в то же время позволяя немцам пользоваться достоверной информацией, которую в качестве прикрытия поставляла им МИ-5.

Он также привез и очень важную новость. Когда он радировал из Лондона, что «Уэльс готов», он имел в виду, что завербовал не какого-то рядового валлийца, а самого Гвиллема Уильямса, отставного полицейского инспектора из Суонси, возглавляющего Уэльскую национальную партию. Более того, он может привести его с собой на следующую явку, с тем чтобы доктор Рантцау мог обговорить с Уильямсом все детали.

В этой части игры, для разнообразия, козырная карта была у англичан. Отношения Джонни с Уильямсом выглядели вполне искренними, насколько он мог судить. Они познакомились при обстоятельствах, не вызывающих сомнений, в кругу валлийских диссидентов, где Джонни вербовал агентов для Риттера. Однако экс-инспектор был подставлен ему контрразведкой, узнавшей, что Оуэне занимается вербовкой валлийцев.

Эта явка состоялась через несколько недель, 21 и 22 октября, первая часть встречи была в Антверпене, где Риттер принял Джонни в номере люкс отеля «Лондон» (что он счел хорошей шуткой в данных обстоятельствах). На этот раз немца сопровождали двое друзей: мужчина средних лет с манерами и выправкой профессионального офицера, и красивый обходительный молодой человек, которого он называл «коммодор».

Старшим был майор Брассер, начальник управления военно-воздушной разведки абвера, а вторым – капитан-лейтенант Витцке, звание, соответствовавшее в британском флоте лейтенанту, которого Риттер «повысил», чтобы произвести впечатление на Уильямса. Витцке возглавлял вторую секцию гамбургского отделения абвера и отвечал за подрывную деятельность на Британских островах, и в этой работе он рассчитывал на помощь Уильямса. По рекомендации Джонни экс-инспектор был сразу же зачислен в агентуру абвера с кодовым номером А-3551. В дальнейшем он был оформлен в личной карточке как «подагент А-3504» и охарактеризован как «абсолютно надежный и очень ценный» – высшая оценка, даваемая в абвере. Уильяме согласился на этой явке вербовать валлийцев для оказания помощи немцам, в том числе и такой, которая входила в сферу деятельности Витцке. У него было лишь одно возражение. Он сказал «коммодору», что ни при каких обстоятельствах не сможет снабжать диверсантов в Соединенном Королевстве такими вещами, как взрывчатка и боеприпасы.

– На этот счет можете не волноваться, сэр, – успокоил его Витцке. – Мы работаем вместе с бельгийскими контрабандистами, доставляющими товары из Остенде через Ла-Манш и знающими, как не попасться британской береговой охране. Все, что потребуется вашим друзьям, мы переправим с их помощью, замаскировав это под обычную контрабанду, как консервы, коробки с сигаретами, банки кофе и тому подобное.

22 октября Риттер и Джонни перебрались в Брюссель, где беседовали только вдвоем почти весь день. Каждому из них было много чего сообщить и узнать. Как оказалось, это была очень продуктивная явка. Она принесла огромные дивиденды всем инвесторам, как, конечно, абверу, так и МИ-5.

Джонни вновь вычленил из своих сообщений дезинформацию, подготовленную контрразведкой для этой явки, и передал Риттеру только достоверные данные, собранные им за три недели, прошедшие после предыдущей встречи. Хотя сам список этих данных и не выглядит очень увлекательным чтением, я тем не менее привожу краткий обзор 18 позиций, доставленных Джонни на эту явку, чтобы показать масштаб и размах его шпионской деятельности. Он сумел собрать все это не за спиной, а буквально с помощью и при поддержке МИ-5.

За закрытыми дверями номера в «Метрополе» Джонни передал Риттеру следующие сведения, позднее обнаруженные в архивах абвера:

1. Местонахождение штаба ВВС английского экспедиционного корпуса в районе Страсбурга.

2. Расположение аэростатных заграждений, прикрывающих центры связи ВВС и ВМФ Великобритании около Портсмута.

3. Данные личных наблюдений от 10 октября в аэропорту Кройдон.

4. Точное описание маскировки административного здания в Кройдоне.

5. Краткие сведения об изыскательских работах в Ллан-Стефане в Уэльсе для строительства новых аэродромов.

6. «Общий обзор» ситуации в Уэльсе.

7. Сообщил Риттеру, что в ближайшем будущем не предусмотрено авиационных налетов на военно-морские базы в Западной Германии, поскольку определенное авиационное оборудование, заготовленное для этих налетов, оказалось неисправным.

8. Расположение и количество прожекторных частей ПВО в Уэст-Хартлпуле.

9. Сообщение о том, что 10 самолетов британских ВВС были сбиты огнем собственной зенитной артиллерии в Саутгемптоне, Портсмуте и Илфорде.

10. Личные наблюдения, совершенные в ходе поездки 4 октября в поезде, перевозившем 600 офицеров ВВС в Сент-Атенс, и изложение ряда подслушанных при этом разговоров.

11. Отчет о личных наблюдениях во время поездки в Пемброк и посещения судоверфи Грейвсенда.

12. Отчет о поездке в Нит и Мористон в Гламоргане, к северу от Суонси.

13. Набросок нефтеочистительного завода ВМФ в Скьюене с нефтехранилищами, наполненными сырой нефтью, поступившей из-за границы через порт Суонси.

14. Информацию, что нефтехранилища в Суонси, как и в мирное время, по-прежнему окрашены в светло-серый цвет и легко идентифицируются с воздуха.

15. Местонахождение складов ВВС в Дидкоте с 3 тысячами авиационных двигателей производства «Роллс-Ройса» и данные для их быстрого обнаружения самолетами люфтваффе с воздуха.

16. Описание нескольких оперативных методов английских эсминцев в противолодочной войне и тактики использования глубинных бомб.

17. Данные о системе оповещения о воздушной тревоге, добавив, что при ее объявлении наблюдается дезорганизация и серьезный беспорядок, особенно в зоне Илфорд – Дегенхем.

18. Информация, что «большая часть синтетического горючего для ВВС» поступает с завода «Пауэлл Диффрин стил энд Айрон компани» «в Мертире, по дороге на Трехаррис».

Джонни не ехал по улице с односторонним движением. Соответственно не только немцы получили выгоду от этой явки. Англичане тоже не остались без прибыли от этого необычного путешествия.

Будучи чисто и просто контрразведывательным агентством (хотя на этой ранней стадии скорее простым, чем чистым), МИ-5 не занималась сбором разведывательных данных. Конечно же они не требовали и не ждали, чтобы Сноу добывал подобные сведения, тем более от офицера, занимающего такое положение, как Риттер.

Оуэне сам шпионил за своими шпионами. Внедренные агенты – наиболее уязвимое и подвергающееся наибольшему риску звено разведывательной сети. Требуется не просто артистический талант, чтобы уцелеть и выжить в этой самой трудной из всех шпионских игр. Кроме стальных нервов, нужны еще хладнокровие и мужество. Это была неприглядная, бездушная, неблагодарная задача следить за своими товарищами и коллегами и доносить на них, открывая им путь к виселице или расстрельной команде. Джонни Оуэне был совершенно беспринципным, эгоистичным, бездушным и безжалостным. Его совершенно не волновало, скольких он предал и скольких еще предаст.

Я не берусь судить, какая черта характера заставляла этих, судя по всему, разумных людей, как британцев, так и немцев, столь безоговорочно верить ему, считая, что он работает лишь на них. Чтобы сохранить их доверие, он предавал и тех и других.

У Риттера не было сомнений в том – и позднее он сам говорил мне, что на этом этапе Джонни не давал поводов к недоверию, – что А-3504 честен и безоговорочно верен абверу.

В те годы Оуэне был признанным асом шпионажа абвера в Англии. Поскольку он мог свободно выезжать из страны, решено было сделать его и связником с некоторыми агентами в Англии. Это было именно то, о чем только могли мечтать в МИ-5, и сам Оуэне без колебаний согласился с предложением Риттера о дополнительных обязанностях. Это означало и новые возможности – он останется жив, даже если при этом погибнут другие.

В конце встречи в Брюсселе Риттер дал ему несколько микропленок, размером с почтовую марку каждая. Это были инструкции, подготовленные капитаном Дирксом для агента А-3527, одного из шпионов в Англии. Риттер сообщил ему адрес агента в Лондоне и попросил Джонни проследить, чтобы А-3527 точно получил микрофильмы. Затем он добавил:

– У нас есть надежный почтовый ящик в Борнмуте. С его хозяйкой мы поддерживаем связь через Испанию и Швейцарию. В промежутках между явками мы можем через нее связываться, а в случае срочной необходимости и пересылать деньги.

Вернувшись в Лондон, Джонни претерпел обычную метаморфозу и снова стал Сноу. В доказательство своих верности и честности он тут же передал комитету «XX» микропленки, предназначенные для А-3527, и его адрес. Он также навел контрразведку на У-3529, женщину из Борнмута (которую мы будем называть Маргарда Краус, хотя это не было ее настоящее имя), которая первой сообщила в Гамбург после начала войны, что ей удалось пройти проверку и избежать сетей специального отдела и она готова продолжать выполнять обязанности почтового ящика⁶⁹.

Это был день триумфа в МИ-5. Игра стоила свеч. Оба немецких шпиона, выданные Сноу, смогли вывернуться из первой облавы. Розыск Маргарды был шедевром криминального расследования, участие Оуэнса в котором было косвенным. Она оставалась неизвестной ему, а передаваемые абвером для Джонни деньги она пересылала по почте. Это были хрустящие пятифунтовые купюры, и, когда Оуэне передал их в МИ-5, выяснилось, что они помечены буквой «С», означающей, что они происходят из универмага «Селфридж» на Оксфорд-стрит. Детективы специального отдела посетили магазин и выявили кассиршу, через которую прошли именно эти банкноты. Она сообщила, что дала их в качестве сдачи на стофунтовую купюру в качестве одолжения покупательнице, чьи имя и адрес она записала.

За миссис Краус было установлено наблюдение, а ее почту стали перлюстрировать. Словами «впоследствии она была заключена в тюрьму Холлоуэй» завершалась сага в картотеках МИ-5 о ее краткой шпионской карьере. Ее провал не очень отразился на благополучии Оуэнса, поскольку часть из меченых денег, предназначенных Джонни, была ему передана (и ему позволили оставить часть выплаченных ему абвером средств).

Затем наступила очередь и А-3527.

Оказалось, что это был старший из братьев, завербованных капитаном Дирксом за год до этого в Кёльне. Натурализовавшись к тому времени в качестве британского подданного, этот человек давал немцам разведывательных данных так мало, как только мог, не потому, что был ленив, а не желал причинять вред стране, принявшей его.

Он охотно согласился сотрудничать с «XX», став его вторым агентом-двойником и получив в МИ-5 кодовое имя «Чарли».

Его младший брат, А-3528, представлял проблему. Хотя он и оставался германским гражданином и, как Чарли, был действующим оперативником Аст-Х, поставляющим Дирксу гораздо больше информации, чем его брат, его тоже в свое время просмотрел специальный отдел. Когда в «XX» стало известно о его шпионской деятельности, он был занесен в «класс А», или «ненадежных», и интернирован⁷⁰.

Когда сложный механизм службы «XX» организовался, обещая стать лучшей мышеловкой для шпионов, из всех созданных какими-либо контрразведывательными службами, сама МИ-5 была сотрясена до самого основания самым серьезным кризисом в истории британских спецслужб.

14 октября немецкая подводная лодка под командованием лейтенанта Гюнтера Прина сумела прорваться в залив Скапа-Флоу, где находилась крупнейшая в Шотландии база ВМФ, потопила линкор «Роял Оук» и серьезно повредила корабль-цель «Айрон Дьюк»⁷¹, а затем ушла, так же как и появилась, необнаруженной и неповрежденной. Поскольку проход через все заграждения залива считался невозможным без навигационной проводки и новейших карт, было сделано заключение, что субмарину навел на цель шпион, действующий на Оркнейских островах, один из неизвестных МИ-5 и пропущенных специальным отделом. Этот вывод сразу же был принят за аксиому, и Адмиралтейство, глубоко потрясенное и уязвленное этим ударом, обвиняло МИ-5 в том, что она не смогла обнаружить шпиона в Скапа-Флоу.

Глава 17

ПРИЗРАК СКАПА-ФЛОУ

В октябре 1939 года вслед за дерзким и блестящим ударом лейтенанта Прина все британские спецслужбы были «брошены в бой», как отмечал это историограф МИ-5, «чтобы найти человека, который сделал возможным этот немецкий рейд». Все они потерпели неудачу.

По мере того как шпионский психоз рос, а кризис углублялся, призрачный агент постепенно раскрывал свое инкогнито. Сначала, как у человека-невидимки из романа Г.Дж. Уэллса, обрисовался его контур, затем он обрел плоть и кровь. Он появился во всем величии его деяния, обретя имя, псевдоним и жизнеописание, и, наконец, раскрылась вся суть.

История была опубликована весной 1942 года в «Сатердей ивнинг пост» известным журналистом и специалистом по шпионажу Куртом Риссом⁷². Согласно Риссу, шпионом Скапа-Флоу был капитан Альфред Веринг, бывший офицер германского имперского флота, направленный в 1927 г. абвером в Скапа-Флоу. Он сменил имя, национальность и профессию, став Альбертом Эртелем, швейцарским часовщиком. Он поселился в Керкуолле на Оркнейских островах, «откуда время от времени» отправлял письма Вальтеру Шелленбергу, начальнику СД и преемнику Канариса на посту руководителя разведки, с сообщениями «о передвижениях британского флота метрополии».

После двенадцати лет пребывания на базе Веринг, он же Эртель, в октябре 1939 года сбросил маску и передал капитану Карлу Дёницу, командующему подводным флотом, подробную информацию о состоянии оборонительных сооружений в Скапа-Флоу. Дёниц направил субмарину «У-47» под командованием лейтенанта Прина в рейд на главную якорную стоянку. Веринг, поднявшись на борт лодки в качестве лоцмана, провел ее через незащищенный пролив Керк-Саунд, а после рейда со славой вернулся на родину после долгой ссылки.

После этого описания призрак Скапа-Флоу вошел в историю шпионажа. Он стал настолько реальным, что Шелленберг включил рассказ о нем в свои послевоенные мемуары, чтобы продемонстрировать, «насколько важна в разведке подготовительная работа и насколько плодотворен ее результат».

То, что шпион из Скапа-Флоу был не плодом журналистского воображения, а призраком, принятым за реальность на самом высоком уровне британских правящих кругов, было в 1963 году подтверждено Джоном Баллоком в его книге о «зарождении и деятельности британской контрразведки». В нее вошла авторизованная биография генерал-майора сэра Вернона Джорджа Уолдергрейва Келла, шефа МИ-5.

«Было очевидно, – писал Баллок об инциденте в Скапа-Флоу, – что немцы получили новейшую информацию от своего шпиона. Поскольку перед рейдом субмарины не производилась авиационная разведка, было столь же очевидно, что шпион сумел отправить в Германию сообщение о дате прибытия «Роял Оук» на стоянку. Это было серьезным поражением британской службы безопасности».

Прибыв в Керкуолл, Веринг полностью порвал с прошлым. В 1932 году он натурализовался под фамилией Эртель, и у его величества не было более верного подданного, чем он. Он был трудолюбив, бережлив, честен, уважаем в обществе за эти качества и за мастерство. Неудивительно, что он процветал. Когда он утвердился как ювелир-часовщик, его лавку во время увольнения стали часто посещать моряки британского флота, поскольку качество было высоким, цены разумными, а хозяин любил послушать матросские байки. Клиенты платили ему за внимание морскими историями, в которых проскальзывала и информация об их кораблях.

«И вот в начале октября 1939 года, – писал Шелленберг, – он сообщил, что восточный проход в Скапа-Флоу через Киркезунд [sic] не перекрыт противолодочной сеткой, а все заграждения состояли из нескольких затопленных барж. Получив эту информацию, адмирал Дёниц приказал капитану Прину атаковать любой военный корабль в Скапа-Флоу».

Была назначена встреча; Веринг должен был ждать прибытия «У-47» на восточной оконечности пролива Керк-Саунд и дать световые опознавательные сигналы. Затем на резиновой лодке он должен был добраться до субмарины и в качестве лоцмана провести ее по заливу, пользуясь картой, составленной на основе рассказов своих приятелей, болтливых моряков.

13 октября в 23 часа 07 минут «У-47» достигла Роуз-Несса и проследовала через пролив Холм-Саунд. Ровно через двадцать четыре минуты показался Керк-Саунд. «Жуткое зрелище, – отметил Прин в судовом журнале, – берег покрыт мраком, в небе светится северное сияние, так что залив, окруженный высокими горами, освещен сверху. Корабли боевого заграждения покоятся на поверхности пролива, призрачные, словно кулисы в пустом театре».

Вскоре он увидел мигание фар, передающих условный сигнал Веринга. За ним выслали шлюпку, и через несколько минут великого разведчика приветствовали на борту. Он занял место рядом с рулевым и, хотя сильное течение сносило субмарину, доказал, что не утратил навигационных навыков. Прошло двадцать семь минут после полуночи, и «У-47» вошла в залив Скапа-Флоу. Эскадры в заливе не было, и якорная стоянка выглядела пустынной. К северу от берега стояли два линкора, а вдали на рейде выстроились в ряд несколько эсминцев. В 1.16 была пущена первая торпеда, и через двенадцать минут «У-47» начала отход. Был отлив, сильное течение мешало движению, но Веринг столь же мастерски, как и прежде, вел лодку, и в 2.15 лодка оказалась в безопасности в открытом море.

На следующее утро лавка Эртеля не открылась, а его дом был найден опустевшим. Брошенную машину обнаружили на дороге, огибающей Керк-Саунд по южному берегу острова.

Эртель прекратил существование. Капитан Веринг направлялся домой в Германию.

В действительности эта захватывающая история – полная выдумка.

Капитана Веринга никогда не существовало. Часовщик, который, как полагают, помог лейтенанту Прину победить, является лишь плодом чьего-то воображения.

Оказалось нетрудно установить, что откровения Шелленберга об одном из величайших достижений немецкой секретной службы были мистификацией, направленной на то, чтобы лишний раз унизить и оконфузить англичан.

Я не нашел никакого Альфреда Веринга в списках ни имперского, ни послевоенного флота, ни абвера.

Не было никаких упоминаний и об Альберте Эртеле в документации военно-морской разведки обеих мировых войн или в картотеках абвера.

Нигде в многочисленных папках я не нашел ни одного упоминания о том, что абвер или иное германское разведывательное ведомство имело в Керкуолле или вообще на Оркнейских островах хотя бы одного действующего агента.

Беседы с оставшимися в живых ветеранами абвера тоже ничего не дали.

Поездка в Керкуолл не принесла никаких подтверждений того, что какой-нибудь Альберт Эртель когда-либо жил здесь или что человек с таким именем владел ювелирно-часовой лавкой в городе или его окрестностях.

Убедившись, что призрак Скапа-Флоу является лишь видением, я во имя истории должен ответить на три вопроса.

Как и где была запущена утка о Веринге?

Какой источник информации позволил Дёницу принять решение о рейде и подготовить оперативный план?

Почему англичане поверили этой нелепой выдумке и даже в 1963 году продолжали утверждать, что версия об оркнейском шпионе соответствует фактам?

Мне потребовались годы на то, чтобы прояснить эту историю, с помощью розысков в Германии и Англии, бесед с заинтересованными людьми, судящими непредвзято, но безуспешно; расследование осуществил видный историк Юрген Торвальд.

Сегодня я доволен тем, что тайна Скапа-Флоу выяснилась раз и навсегда.

На первый вопрос можно было легко ответить, хотя, увы, должен с грустью отметить, что решение этой части загадки бросает тень на мою собственную журналистскую профессию.

История Веринга-Эртеля была придумана журналистом, беженцем из Восточной Европы, обосновавшимся в Нью-Йорке. В своей стране он был достаточно известен, но в США прозябал и пытался утвердиться в качестве писателя на языке, которым толком не владел.

В силу прошлых заслуг он был уважаем и пользовался репутацией добросовестного журналиста. Поэтому ему удавалось легко продавать свои сенсационные откровения американским информационным агентствам, журналам и знакомым писателям, включая Рисса, который был занят поиском эффектных материалов о Европейском театре войны для статей, пользовавшихся в то время спросом на литературном рынке.

Вот как Рисе получил эти сведения, вот как родился Веринг-Эртель, как стала циркулировать история об этом деянии и как она оказалась в «Сатердей ивнинг пост». Отсюда ее почерпнули и британские власти. Проверка была очень простой: агент МИ-5 побеседовал с журналистом и принял его историю на веру.

Тщательное официальное расследование склонилось к подтверждению этой выдумки. Проверка показала, что некоторые «инциденты» действительно внесли вклад в то, что Скапа-Флоу был недостаточно защищен, и сделали прорыв возможным.

В Адмиралтействе приняли решение перекрыть все входы в Скапа-Флоу так надежно, насколько это в человеческих силах. Это заняло много времени отчасти из-за сложности самой задачи, отчасти из-за волокиты. Старая противолодочная сеть на входе в Керк-Саунд настолько проржавела, что ее следовало заменить. Судно, «предназначенное для затопления в фарватере, использованном «У-47», находилось в плавании и «прибыло в Скапа-Флоу через день после потопления «Роял Оук». Хотя флот метрополии покинул гавань, но «Роял Оук» с двумя эсминцами сопровождения вернулся 11 октября после рейда к проливу у острова Фэр-Айл, где была предпринята неудачная попытка перехвата германской эскадры из линейного крейсера «Гнейзенау», крейсера «Кёльн» и 9 эсминцев.

Все это было секретной информацией, и считалось, что противник сможет получить ее только с помощью авиационной разведки и/или шпионажа. Вопреки чрезмерным опасениям британского управления военно-морской разведки, залив подвергся аэрофотосъемке лишь два раза, причем во второй раз 26 сентября, то есть за три недели до рейда Прина. Затем предположили, что более точную информацию немцы могли получить от шпиона из Скапа-Флоу, который сумел получить доступ к этим критически важным данным и передал их Дёницу.

Хотя мы теперь знаем, что такого шпиона не было, остается открытым вопрос о том, как Дёницу удалось спланировать миссию Прина без точного знания условий в Скапа-Флоу. Тайну отчасти прояснил в мемуарах сам адмирал Дёниц.

«С самого начала [войны], – писал он, – я вынашивал идею операции против Скапа-Флоу» – в первую очередь потому, что этот крайне честолюбивый офицер всегда стремился добиться успеха там, где другие проваливались, а две подобные попытки окончились неудачей в Первую мировую войну.

Еще 6 сентября, через три дня после начала войны против Великобритании, Дёниц стал собирать данные, необходимые для планирования операции, сделав запрос СКЛ-III, разведуправлению своего главного штаба, «на экземпляры всех донесений с информацией о Скапа-Флоу». Они были доставлены 9 сентября, через шесть дней после объявления войны, но оказались обескураживающими. В них содержались сведения о непреодолимых препятствиях, которые, как полагали в СКЛ-III, были установлены при входе в залив. Не отчаиваясь, Дёниц запросил 2-ю авиационную армию люфтваффе произвести для него специальную аэрофотосъемку Скапа-Флоу. Удалось сделать лишь один удачный снимок, на котором были изображены тяжелые и легкие корабли, стоявшие на якоре, мало или вообще ничего о подводных заграждениях.

Но и это не охладило энтузиазм Дёница, и его оптимизм вскоре был оправдан. Позднее в сентябре капитан-лейтенант Веллнер вернулся на лодке «У-16» из похода к Оркнейским островам. Хотя это был период, когда Гитлер, надеясь на заключение мира с Великобританией, запретил любые операции подводных лодок против англичан, Веллнер занимался рекогносцировкой района островов и наблюдал за военной активностью британского флота. Он совершил рейды к проливам Хокса-Саунд и Суита-Саунд на юге залива и выяснил, что они более или менее защищены, и к Холм-Саунд, где нашел условия совершенно отличающимися. Он обнаружил три затопленных торговых судна в Керк-Саунд, но зато нашел и узкий проход шириной около 15 метров, доходящий до Лэм-Холма, который казался совершенно открытым, за исключением нескольких случайно затонувших судов.

По возвращении на базу в Вильгельмсхафене капитан-лейтенант Веллнер представил Дёницу «очень ценный доклад» не только об этом, но также «о патрульных кораблях, прожекторах и преимущественных течениях в этом районе».

Тогда же, о чем Дёниц не упомянул, абвер дополнил картину своими очень ценными разведданными. Они были подготовлены на основе открытой информации и дополнены отчетами агента, побывавшего там в конце августа. Это был, конечно, не «капитан Веринг» (тогда еще не существовавший даже в чьем-то воображении), а настоящий шпион, работавший на капитана 1-го ранга Менцеля.

Интересуясь Скапа-Флоу, но считая свою информацию отрывочной и устаревшей, Менцель дал задание одному из своих лучших людей, капитану торгового судна, изыскать возможность побывать на Оркнейских островах. Это был ДК-3508, или капитан Хорст Кале, шкипер сухогруза «Тезеус» судоходной компании «Нептун». Из плавания в Керкуолл перед самым началом войны Кале вернулся с полным отчетом, описав оба берега Лэм-Холма как «практически необитаемые». Он также сообщил, что по всему южному побережью установлены зенитные батареи, а три крупнокалиберные зенитные установки он засек на западном побережье.

Более того, он сообщил Менцелю, что в Керкуолле слышал разговоры о недостаточной защищенности залива. Из разговоров он также узнал, что у восточного входа отсутствовали противолодочные и противоторпедные петли и сети, а также мины, пеленгаторы или отсутствовали, или были неисправны.

25 сентября Дёниц попросил штаб 2-й авиационной армии совершить вторую аэрофотосъемку и получить «насколько возможно полные и точные снимки всех заградительных сооружений при входе в Скапа-Флоу». Когда через пару дней он получил «подборку превосходных фотографий», он попросил люфтваффе прекратить любые полеты в район Скапа-Флоу, чтобы чрезмерный интерес немцев к островам не вызвал тревоги у англичан.

Такова была вся разведывательная информация, которой обладал Дёниц, к моменту принятия решения, что «здесь [через Керк-Саунд]… можно будет пройти – ночью, в штиль, по поверхности воды». Затем он разработал план операции и поручил Прину выполнить задачу.

С профессиональной точки зрения этот кропотливый монтаж разрозненных данных в единую полную и точную картину был более почетным и удивительным достижением, и гораздо более реалистичным, чем неподтвержденный факт блестящего деяния агента-одиночки, даже если бы такой агент и существовал.

Глава 18

ЛЕВ В РОЛИ ЛИСИЦЫ

С делом Скапа-Флоу все еще не было полной ясности. Как ни странно, британские власти до настоящего времени приемлют версию о призрачном агенте. Возможно, что в нее поверили (если действительно поверили) потому, что следователям Адмиралтейства сообщили, что в ту ночь неизвестный проехал на автомобиле с зажженными фарами по дороге с запада на восток вдоль южного побережья острова, как раз в то время, когда «У-47» приближалась к острову, что и дает некоторые основания для заключения, что Прина на берегу ждал лоцман⁷³.

Независимо от причин такого явного легковерия, этот инцидент повлиял на будущее МИ-5 и генерал-майора Вернона Келла, став одним из оправданий его увольнения.

У «пятерки» были серьезные проблемы, и не только из-за воображаемых шпионов.

Менее чем через два месяца после гибели «Роял Оук» МИ-5 получила сигнал, что Королевский пороховой завод в Уолтем-Эбби был выбран в качестве объекта диверсии неизвестным террористом. Келл поручил дело главному инспектору Уильяму Солсбери, полицейскому офицеру, недавно переведенному на время войны на службу в МИ-5 со знаменитым «убойным отделом» Скотленд-Ярда. 18 января 1940 года, прежде чем Солсбери успел предпринять что-либо в связи с полученной информацией, в разных частях завода прогремели три мощных взрыва, в результате чего погибло пять и были ранены тридцать человек, а стратегически важный завод был почти полностью разрушен.

Британское правительство упорно и даже с возмущением отрицало, что эти взрывы, как и ряд подобных взрывов после сентября, были вызваны «действиями противника». Формально это утверждение было верным, поскольку ни один из диверсантов не имел гражданства противника. Но в архивах абвера, в отчетах второго отдела, отвечавшего за саботаж и диверсии, были отмечены успешные действия «группы ирландских патриотов, с которыми мы контактировали».

Идея использования ирландских агентов против Великобритании (и, если потребуется, в США) пришла в голову доктору Юппу Хофену и Ховарду Глиссману, двум немецким интеллектуалам, проживавшим в Ирландском свободном государстве⁷⁴, в январе 1939 года, когда террористы ИРА устроили взрывы на электростанциях и предприятиях в Лондоне, Бирмингеме, Манчестере и Алмуике и повредили кабель через канал Гранд-Юнион близ Уилсдена.

В марте взрывом бомбы на мосту Хаммерсмит были повреждены подвесная цепь и опора, при этом весь пролет просел почти на фут. В августе адская машина, установленная на вокзале Кинг-Кросс в центре Лондона, взорвавшись, уничтожила помещение камеры хранения, и при этом погиб молодой преподаватель Эдинбургского университета, были ранены его жена и еще 14 человек.

Под впечатлением этого Хофен и Глиссман установили связь с остававшимися на свободе руководителями Ирландской республиканской армии. В сентябре они были завербованы абвером и предложили полковнику Эрвину фон Лахузену, начальнику отдела диверсий и саботажа, подключить 15-тысячную ИРА к широкомасштабной кампании террора и диверсий в Англии.

Хотя англичане привыкли пренебрежительно относиться к этим шумным неумолимым ирландским террористам как к «незначительным» (в редакционной статье «Таймс» писали, что ИРА уничтожена), немцы восприняли их всерьез. Эти взрывы доказали Лахузену, что ИРА жива и может совершать для немцев то, что раньше делала для себя.

Он создал специальный ирландский сектор во втором отделе абвера и поручил некоему «доктору Пфальцграфу» держать связь с террористами. Пфальцграфом был капитан Фридрих Карл Марведе, мускулистый, несколько напыщенный кадровый офицер разведки, специалист по «грязным делам», а его помощником стал гражданский специалист Курт Халлер. Они познакомились с рекомендованными Хофеном и Глиссманом лидерами ИРА и узнали, что те разработали «план С», имевший целью «паралич всей деятельности органов власти в Великобритании и максимально возможное разрушение британских оборонительных сооружений».

Ирландцы пошли на сотрудничество охотно, но не бескорыстно. Они восприняли интерес немцев к ним как манну небесную и постарались вытрясти из новых союзников все, что можно. В конечном итоге они просто «раскрутили» абвер на весьма существенные вложения, а отплатили лишь несколькими настоящими терактами, хотя приписывали себе причастность ко всем авариям на заводах, кораблях, железной дороге, к которым не имели никакого отношения⁷⁵.

Тем не менее в начале 1940 года призрак саботажа стал ощутимой и болезненной реальностью, заметно вредившей военным усилиям. МИ-5 не только оказалась неспособной противостоять его буйству, но, как показал случай на пороховом заводе, не сумела и обнаружить преступников, несмотря на интенсивные поиски и заверения.

На Уайтхолл ответственным за провалы был избран генерал Келл. Его работа в секретной службе вела начало от Боксерского восстания 1899–1900 годов и от службы на беспокойной русско-китайской границе. Он только что отметил свой шестьдесят шестой день рождения, был в послепенсионном возрасте и находился на вершине могущества. Он принадлежал к поколению тех контрразведчиков, которые либо уходили в небытие, либо коснели на своих должностях. Их методы, когда-то эффективные, стали безнадежно устаревшими и не соответствовали условиям высокомеханизированной современной войны, в которой шпионаж и диверсия играли беспрецедентно большую роль.

Келл также был очень болен, и повседневное руководство МИ-5 перешло в руки других мастодонтов, таких, как его заместитель с 1913 года Холт Уилсон и группа старомодных приверженцев охоты и рыбалки. О кризисе руководства в МИ-5 стало известно на Даунинг-стрит, 10. Хотя на премьер-министра оказывалось сильное давление с целью смещения Келла (особенно со стороны несговорчивого сэра Джозефа Болла, стремившегося к этому посту), было решено подождать другого острого кризиса, который оправдал бы прямое требование его отставки.

Затем совершенно внезапно вся карьера Келла скрылась в дыму, оставшемся от налетов люфтваффе. К тому времени в здании тюрьмы Уормвуд-Скрабе располагалось быстро растущее секретное ведомство со своими заветными картотеками и папками, содержащими фамилии всех предположительно неблагонадежных лиц. Этот огромный массив ценнейшей контрразведывательной информации был уничтожен зажигательной бомбой и сгорел дотла. Хотя эти данные были становым хребтом «пятерки», ущерб не был сочтен непоправимым, поскольку фотокопии всех материалов хранились в безопасных укрытиях – именно с целью уберечь их от подобного аутодафе.

Но когда привезли эти копии, оказалось, что большинство негативов были недо– или передержаны и не годились, чтобы печатать с них фотографии. При восстановлении картотек было совершено так много ошибок, что вся коллекция оказалась бесполезной.

Келла пригласили на Даунинг-стрит и предложили подать в отставку. Он неохотно согласился. Вернувшись в управление, он собрал весь штат, бесстрастно попрощался и вышел, чтобы больше никогда не появляться в «пятерке». Он умер «неизвестным общественности и забытым властями», как печально прокомментировал Баллок два года спустя.

Некоторое время преемником Келла был один ветеран контрразведки, которого сменил сэр Дэвид Петри, шотландец с большим и славным послужным списком в индийской полиции. Петри задержался на этом посту, чему способствовали и два его блестящих помощника: Дик Голдсмит Уайт, выпускник английского и американского университетов, избравший карьеру контрразведчика, и Гай Лидделл, бывший в молодости виолончелистом и находившийся на службе в МИ-5 с 1919 года.

Еще при Келле в «пятерку» пробились новые люди, главным образом из Скотленд-Ярда или из армии. За ними последовали другие: способные, сообразительные, энергичные, инициативные выпускники университетов и профессионалы, люди с воображением и авантюристическим характером. Увлекающиеся дебютанты имели пристрастие к методам, почерпнутым из шпионских триллеров, и применяли их при выслеживании настоящих шпионов.

Одной из таких белых ворон был Ким Филби, в первый раз проникший в эту страну воздушных замков и сумасшедших домов британской секретной службы. Там он не задержался. Его советские хозяева велели ему внедриться в СИС, и он вскоре перевелся в МИ-6.

Большинство из остальных, задержавшихся надолго, были лучше, чем Филби. Среди даровитых новичков, прибывших в эту службу, был выдающийся юрист Герберт Лайонел Адольфус Хауорт, впоследствии имевший практику в Верховном суде, историк искусства Энтони Фредерик Блант, а также Кеннет Гилмор Янг, поверенный лондонского общества адвокатов (впоследствии министр лейбористского правительства) и Джон Сесил Мастерман, ректор Вустерского колледжа Оксфордского университета и заядлый игрок в крикет, автор исторического романа о наполеоновском маршале Нее. Сорокадевятилетний Мастерман, старший по возрасту из всех новичков, стал одним из руководителей группы «Двойной крест».

Хотя абвер живо интересовался состоянием дел в МИ-5 и, как мы увидим, имел своего человека в рядах английских контрразведчиков, он ничего не знал об изменении руководства. Во-первых, не было очевидных итогов смены поколений. Насколько было известно в Гамбурге, провалился лишь один из их агентов. Канарис так гордился своей шпионской сетью, что даже хвастался итальянскому графу Галеаццо Чиано, что у него никогда ранее не было столь продуктивных агентов в Англии, был даже такой, что отправлял до 25 сообщений в день⁷⁶.

Вскоре, однако, абвер узнал о переменах в британской секретной службе благодаря внезапному ухудшению состояния их сети в Англии. Агенты, в свое время удачно избежавшие первой облавы, один за другим переставали выходить на связь. Первыми исчезли Маргарда Краус и один из лучших агентов капитана Диркса, которого выдал Оуэне еще в октябре⁷⁷.

Они лишь предвосхитили судьбу остальных.

В регистре гамбургского отделения серии 3500, 3600 и 3700 были зарезервированы для агентов в Великобритании. К началу войны почти все наличные номера были использованы для обозначения таких шпионов, каждый был присвоен реально действующему оперативнику, более или менее часто выходящему на связь с центром.

Теперь становилось все больше и больше замолчавших. Некоторые добровольно отказались от службы (не позаботившись даже о том, чтобы отправить в Гамбург официальное прошение об отставке). Другие не могли выйти на связь из-за помех и препятствий, вызванных военной обстановкой. Третьи были интернированы и изолированы на основании Закона о государственной тайне без предъявления им официального обвинения⁷⁸.

В течение зимы и начала весны 1940 года Англия оказалась вне центра внимания. Абвер был занят подготовкой планов вторжения в Данию, Норвегию и Нидерланды и завершения французской кампании. Они осуществились благодаря тщательной подготовке «пятой колонны», в ходе бескровной оккупации Дании и молниеносного захвата Норвегии. Блицкриг на Западе был материально обеспечен к началу вторжения такими дерзкими действиями, как захват диверсантами абвера, переодетыми в голландскую военную форму, ключевых мостов в Нидерландах, необходимых вермахту для успешного продвижения.

В Англии обстановка изменилась на первых порах не благодаря даровитым педагогам и поверенным сэра Дэвида, а в первую очередь стараниями бывшего научного сотрудника Мертоновского колледжа Оксфордского университета, который сразу же после начала войны пришел на службу в управление военной разведки и был направлен в МИ-8С, сверхсекретное агентство по перехвату немецкой радиосвязи.

Это был двадцатипятилетний Хью Редуолд Тревор-Ропер, наиболее быстро восходящая звезда среди нового поколения британских историков.

Хотя МИ-5 считается главной или единственной из контрразведывательных служб, она была таковой лишь на Британских островах. В связи с удачным распределением обязанностей и ответственности вся секретная деятельность за рубежом, как позитивный, так и негативный шпионаж, была зарезервирована за Сикрет интеллидженс сервис, или МИ-6, как она называлась в годы войны. Внутри МИ-6 зарубежная контрразведка входила в обязанности пятой секции, которую возглавлял майор Феликс Генри Каугилл, ставший в язвительных мемуарах Кима Филби одной из главных мишеней его сарказма и злословия.

МИ-8 (называемая Сигнал интеллидженс сервис) стала еще одной областью контрразведки. Ее отделение С напрямую имело дело с работой немецкой агентуры, фиксируя ее радиопередачи и собирая массу перехваченных сообщений, а также зависело от других ведомств, получая их шифровки.

Тревор-Ропер занялся этими замысловатыми текстами с любопытством и энергией Шампольона, расшифровывающего иероглифы Розеттского камня. Не будучи криптографом, он не мог взломать ни одного немецкого кода или шифра, использованного в перехваченных радиограммах. Но он заметил, что многие из них не соответствовали знакомым системам, применяемым в обычных военных или военно-морских радиопереговорах или в дипломатических или коммерческих телеграммах.

В качестве самого младшего сотрудника МИ-8С у него не было полномочий вынести информацию из отделения С и дать ее на рассмотрение постороннему специалисту. Однако, к счастью, у него был начальник майор Гилл, нестандартно мыслящий и предприимчивый офицер. Гилл согласился представить образцы перехваченных передач коммандору Алистеру Деннисону, выпускнику знаменитой группы капитана Халла 40 О.Б. Правительственной школы кодирования и шифрования (ПШКШ) времен Первой мировой войны, все еще работавшему на Беркли-стрит, скорее британском нервном центре работ по кодированию, чем школе, как следовало из ее названия.

В ПШКШ тексты перехвата передали Оливеру Страчи, брату бунтаря-литератора Литтона Страчи, который вместе с ныне покойным Диллуином (Дилли) Ноксом сформировал команду криптографов, которым англичане так многим обязаны и о которых они так мало знают.

На этот раз, однако, Страчи дал маху. Перехваченные радиограммы, столь интересовавшие Гилла и Тревор-Ропера, завалялись в его столе. Когда Страчи напомнили о них, он небрежно ответил, что это, скорее всего, русские передачи, отправленные из Шанхая. «Не может быть, – писал Страчи в сопроводительном письме майору Гиллу, – чтобы они были немецкими».

Так случилось, что самому Гиллу приходилось заниматься расшифровкой в годы Первой мировой войны. К счастью также, он и Тревор-Ропер делили одну квартиру в Илинге. Заинтересовавшись этими необычными сигналами, он принес их домой и практически каждый вечер проводил, пытаясь расшифровать их.

Первые проблески появились к Рождеству 1939 года, а к началу 1940 года проблема была решена. Позднее Тревор-Ропер проверил расшифровки декодированных сообщений и выяснил, что это были сверхсекретные переговоры абвера с его резидентурами и агентами за рубежом.

Во время войны абвер полагался при радиосвязи на три различные криптографические системы:

1. С адресатами в странах, находившихся под жестким германским контролем, и в дипломатической переписке использовали собственную модификацию «Энигмы», имевшейся в свободной продаже шифровальной машины.

2. С большинством своих агентов, работавших в странах, где безопасность шифровального оборудования не могла быть гарантирована, они использовали так называемые рукописные шифры, ключом к которым были различные опубликованные книги, у каждого агента своя.

3. В отдельных и весьма редких случаях они использовали Satzbuecher – специально разработанные шифровальные книги.

Из-за разнообразия шифровальных систем в абвере открытие Гилла и Тревор-Ропера было лишь началом. Впереди была большая работа. Одна машина «Энигма» была захвачена неповрежденной в капитулировавшей подводной лодке в мае 1941 года, еще одна была добыта при успешном налете морской пехоты на остров Лофотен, а третью сумел достать коммодор Деннисон в Польше перед самым началом войны. К началу 1942 года Дилли Нокс изучил все коды абвера, включая основанные на применении шифровальных машин.

Гилл и Тревор-Ропер сделали только первый шаг в расшифровке систем связи абвера. Некоторые агенты не могли пользоваться машинами «Энигма» без риска привлечь к себе внимание, поэтому вся связь со шпионами, включая находившихся в Англии, была основана на использовании рукописных шифров, основные элементы которых Гиллу и Тревор-Роперу удалось раскрыть. Это позволило англичанам ознакомиться с теми тайнами, которые абвер передавал по радио, а также расшифровать сообщения, отправленные по почте или иными наземными средствами (такими, как симпатические чернила и микрофотографии) в надежде, что они не подвергнутся перлюстрации или цензуре.

В противоположность временам Первой мировой войны, когда преобладало использование симпатических чернил и шифровальных решеток при переписке или передаче через связного, теперь абвер полагался в первую очередь на радиосвязь. Она казалась предпочтительней из-за быстроты и предполагаемой безопасности, а также самонадеянности, характерной для немцев, считавших, что их коды не поддаются расшифровке.

Глава 19

КАНАРИС ПРОТИВ ЧЕРЧИЛЛЯ: НОРВЕЖСКАЯ ГОНКА

Как выразился с фрейдистским подтекстом Невилл Чемберлен, это была «полудрёмная война», возможно, более уместной была бы характеристика сенатора Уильяма Борна, назвавшего ее «странной войной»⁷⁹. Если не считать отдельных вылазок десятка субмарин амбициозного и нетерпеливого Дёница, брошенных в бой с началом боевых действий, за объявлением войны последовала продолжительная гнетущая пауза, озадачившая весь мир.

Не было огромных армий, сражавшихся на суше, как в 1914 году, не было воздушных сражений огромных армад, как в мрачных утопиях Г. Уэллса. Было полное затишье на Западном фронте вдоль «линий Зигфрида и Мажино». Англо-германская война свелась к спорадическим разведывательным полетам люфтваффе над отдельными британскими военными объектами и полетами над Гамбургом, Бременом и Руром британских ВВС, сбрасывающих листовки с целью, по выражению Черчилля, «морально улучшить немцев».

Шпионы в Англии тоже бездельничали: происходило очень мало того, что стоило бы риска отправлять сообщения. Единственной крупной новостью была переброска двух полных армейских корпусов британских экспедиционных сил из Саутгемптона в Шербур, проведенная почти незаметно в суматохе первых дней войны, когда германские агенты предпочли затаиться.

Это затишье перед Армагеддоном скрывало замешательство, царившее в обоих лагерях.

Стоя на развалинах Варшавы 29 сентября 1939 года, Гитлер, казалось, был доволен устроенной им бойней. Но видно было, что он запутался, флиртуя как с миром, так и с войной. 6 октября в своей речи он сделал неуклюжую попытку побудить Великобританию и Францию к мирным переговорам, но получил отпор. В поисках иных вариантов он перебрал полдюжины идей, для каждой из которых пришлось готовить свой оперативный план и кодовое название. Возможная операция в Северной Африке носила кодовое имя «Подсолнух», нацеленная на Албанию называлась «Альпийская фиалка», план захвата Гибралтара с продвижением через Испанию получил кодовое название «Феликс». «Желтая операция» была направлена на захват Нидерландов в целях обеспечения свободного выхода на Запад.

Заезжие коммивояжеры слетались в Берлин, желая продать свои страны фюреру. Из Голландии прибыл пухлый, с бегающими глазками буржуа Антон Мюссерт, марионетка в руках абвера. Из Бельгии приехал хитроумный изнеженный денди Леон Дегрель. Из Норвегии примчался человек, чье имя стало нарицательным для предателей, майор Видкун Квислинг.

9 октября Гитлер издал сверхсекретный приказ номер 4402/39, где поручил своим генералам готовиться к кампании на Западе, начав с нарушения нейтралитета Дании и Бельгии, все планы следовало разработать к 5 ноября. Агрессия постоянно откладывалась по различным причинам, срок ее начала переносился 29 раз, прежде чем она началась весной 1940 года.

Отчаянно пытаясь выиграть время на преодоление отрицательных последствий многих лет самодовольства, англичане обратились к «бейден-пауэлловской»⁸⁰ черте своего национального характера, пытаясь обеспечить преимущества путем лихих буффонад на секретном фронте. По инициативе Уинстона Черчилля были сформированы диверсионные отряды искателей приключений как из высшего сословия, так и из низов. Первые такие группы были созданы еще в марте 1938 года как СИС (с названием «Организация Д» под командованием подполковника Лоренса Гранда из военно-инженерного корпуса), так и управлением военной разведки (назывались различными кодовыми именами с использованием слова «исследования» и возглавлялись весьма дельными подполковниками Джоном Холландом и Колином Габбинсом).

Осенью 1939-го и в начале 1940 года начинающие диверсанты были отправлены в Европу для уничтожения стратегических объектов. Среди их целей были: Окселёсунд на Балтийском море, где шведская железная руда обогащалась перед отправкой в рейх, Железные Ворота, узкий горный проход на Дунае, по которому поступали нефть и зерно из Румынии и Югославии, а также нефтеносный район Плоешти в Румынии.

Действия оказались слишком неэффективными и преждевременными. «Спецоперативники» той поры были исключительно смелыми, но им не хватало тех умения и аккуратности в подрывной работе, которыми позднее прославились в оккупированной Европе английские и американские диверсанты. Во время этой кратковременной острой схватки абвер под личным руководством адмирала Канариса преследовал их по пятам. Этот дерзкий гамбит не принес англичанам ничего, кроме головной боли, от которой пришлось страдать всю оставшуюся войну.

Два отобранных дилетанта диверсионной работы были направлены в Швецию для организации взрыва портовых сооружений Окселёсунда, откуда гранулированная высокосортная железная руда отправлялась на оружейные заводы Германии, и были схвачены буквально in flagranti⁸¹. Разразившийся скандал значительно осложнил последующие подобные попытки англичан, предпринимаемые на шведской земле во время войны.

План диверсии в Железных Воротах был раскрыт майором Странски фон Грайфенфельсом и капитаном 3-го ранга Вайсом, двумя контрразведчиками адмирала Канариса, направленными в Бухарест в предвидении попыток союзников предпринять диверсии на нефтеразработках. Операция в дунайской котловине была пресечена подразделением абвера, захватившим диверсантов, прибывших на двух груженных цементом баржах, которые они намеревались затопить в фарватере Железных Ворот.

План, разработанный для Плоешти, был самым амбициозным, но оказался не только наименее осуществимым, но и принес совершенно противоположный планируемому результат. Разработанный совместно британской и французской службами, он был одобрен на одной из первых сессий Высшего военного совета. 16 сентября французский нефтяник Леон Венже и капитан Пьер Анго из Второго бюро прибыли в Бухарест, где к ним присоединился британский инженер, работавший в Плоешти и прошедший спецподготовку в «Организации Д» СИС, где его обучили взрывать нефтяные вышки, нефтеочистительные установки и ведущие к ним железнодорожные пути.

Из-за утечки информации из французского посольства план стал известен руководителю сигуранцы⁸² полковнику Морузову. Продажный балканский страж порядка, притворявшийся сторонником союзников, работал на абвер за очень высокую плату, которую предложил ему лично Канарис, завербовавший его на явке в Венеции. Извещенный своим приятелем Канарис примчался в Бухарест и, используя сведения Морузова, вынудил лояльно относящегося к союзникам короля Кароля II дать согласие на размещение солдат абвера, переодетых в форму охранников, не только в районе нефтяных скважин, но и по всей Румынии. Таким образом он получил важный плацдарм в стране за много месяцев до ее официальной оккупации регулярными силами вермахта.

Тайная война в этот неопределенный период примечательна тем, что адмирал Канарис лично участвовал в операциях против англичан на нескольких невидимых фронтах. Несмотря на все тревоги, сомнения и страхи, это были его самые радужные дни. С сентября 1939-го по ноябрь 1940 года он, с волнением и опасением наблюдавший, как Великобритания вошла в войну, делал все возможное, ведя эту тайную войну на фронте, протянувшемся от Северной Норвегии до Гибралтара. Оценивая противоречивую натуру того, кто одновременно был лидером антифашистской оппозиции и верным соратником Гитлера, полковник Оскар Райль, способный и компетентный офицер абвера, ставший одним из самых плодовитых военных историков, так описывал энергичного, трудолюбивого и изобретательного Канариса той поры:

«Его членство в движении Сопротивления – это одно, а преднамеренная измена – другое. Борьба против Гитлера на внутреннем фронте не имела отношения к борьбе с врагом на фронтах тайной войны».

И как раз на крайней северной оконечности длинного невидимого фронта инициатива и персональное вмешательство Канариса привели к экспансии войны, повлекшей за собой оккупацию Дании и Норвегии.

Оглядываясь на его деятельность в этом направлении и обозревая все его неуверенные шаги в этом организованном, целенаправленном строю, можно сделать вывод, что это для него тоже было игрой. И в этой игре, ведущейся в подлинно историческом масштабе, столкнулись два игрока, величайшие из всех когда-либо бывших, – Уинстон Черчилль и Вильгельм Канарис.

Первый ход сделал Черчилль, который вошел в военный кабинет министров 4 сентября 1939 года. Он прибыл в свой прежний кабинет в Адмиралтействе, который «оставил с болью и печалью» почти четверть века назад, вернулся полным дурных предчувствий и опасений; он боялся, что подводные лодки с помощью секретных агентов смогут заправляться горючим в непосещаемых бухтах и фьордах Западной Ирландии, беспокоился о недостаточно защищенном Скапа-Флоу и был озабочен нехваткой эсминцев. Но больше всего его тревожила проблема Норвегии как запасного выхода, через который, выражаясь его словами, боевые единицы германского флота «смогут связываться с внешними морями, пагубно нарушая нашу блокаду… под щитом нейтралитета».

Поставив эту проблему в верхний ряд своей повестки дня, он рассчитывал разрешить ее твердо и решительно, вспоминая прецедент Первой мировой войны, когда, по его словам, «британское и американское правительства без колебаний минировали «проходы», как назывались эти защищенные [норвежские] воды».

Хотя это заявление было ложным, так как ни один из флотов Антанты не устанавливал в годы Первой мировой войны мин в норвежских территориальных водах, Черчилль энергично пробивал эту идею как в кабинете (где предложение было встречено прохладно), так и в Адмиралтействе (где штаб ВМФ с энтузиазмом воспринял инициативу первого лорда). Впервые он высказал идею на заседании кабинета, затем официально внес ее в письменном виде 29 сентября, безотносительно к возможным рискованным последствиям и международным осложнениям, которые могла бы повлечь эта «крутая мера».

Через день или два после того, как Черчилль внес в военный кабинет свой меморандум, адмирал Канарис, по-видимому, узнал, выражаясь его словами, о «намерении Великобритании нарушить территориальную целостность Норвегии». Эту информацию можно отнести к числу самых ценных сведений, добытых абвером, и расценивать как свидетельство того, что кому-то удалось проникнуть в высшие эшелоны власти, в кабинет его величества, и получить доступ к конфиденциальным материалам, обсуждаемым в обстановке строжайшей секретности только в зале заседаний кабинета или в личном кабинете Черчилля в Адмиралтействе.

Был ли шпион? Основывались ли сведения Канариса на надежных разведывательных данных? Или он предугадал план Черчилля, предусматривающий превентивную оккупацию Норвегии?

Независимо от того, достоверно ли знал его источник о действительных планах Черчилля, он обеспечил Канариса разведывательными данными в тот самый момент, когда новый первый лорд Адмиралтейства выдвинул это неоднозначное предложение. Информация поступила к Канарису от человека, которого он считал хорошо информированным и заслуживающим доверия, – от Германа Кемпфа, резидента абвера в Норвегии, работавшего под крышей судоходной компании и имевшего связи в военных и флотских кругах Норвегии.

По-видимому, между 19 и 22 сентября проблема «проходов» была затронута Эриком Андреасом Колбаном, норвежским посланником в Лондоне, которому весьма доверяли на Уайтхолл, считая его другом Великобритании. Именно из его дипломатического донесения, содержащего эту неофициальную информацию и отправленного в норвежский МИД, люди Кемпфа узнали о планах Черчилля.

Ничто в донесении Кемпфа не указывало на то, что он считал эти сведения важными или срочными. Но тогда же из Стокгольма пришло сообщение, что сотрудник Адмиралтейства заявил, что «рано или поздно» Великобритания будет добиваться «разрешения установить мины в территориальных водах к северу от Бергена» и использовать «некоторые бухты в Южной Норвегии в качестве вспомогательных баз».

Получив эти сведения, Канарис развил столь бешеную активность, как никогда с начала войны. Он счел информацию достаточной для того, чтобы принять решение во что бы то ни стало помешать вторжению англичан.

Несмотря на свою явную антипатию к адмиралу Эриху Рёдеру, командующему флотом, Канарис прибыл к нему и сообщил, что имеются «достоверные свидетельства», указывающие, что «англичане намерены создать плацдарм в Норвегии». Рёдер был поражен визитом Канариса, и не только из-за доставленных сведений. «Доклад руководителя абвера, – писал он в мемуарах, – был признан чрезвычайно важным в первую очередь потому, что был доставлен им лично, что делалось лишь в исключительных случаях».

Рёдер был настолько потрясен доставленной информацией и так заинтересовался идеей Канариса обойти англичан в этой гонке за обладание Норвегией, что дважды, 3 и 10 октября докладывал об этом Гитлеру, который так и не выразил интереса к этим планам.

Черчилль продолжал «бить в одну точку при каждой возможности», тогда как Канарис столь же неустанно проводил свою линию в двух направлениях. Искусно уступив адмиралу Рёдеру политическое и стратегическое участие в норвежской затее, он мобилизовал абвер на проведение рекогносцировки страны вплоть до самого маленького фьорда и последней лыжни.

Это был тщательно разработанный проект, в котором была задействована вся обширная шпионская сеть. Гамбургским отделением, ответственным за техническое обеспечение операций, был создан подотдел в Фленсбурге, неподалеку от датской границы, и резидентура под крышей германского представительства в Осло. Два ведущих специалиста абвера по Скандинавии, майоры Э. Прук и Беннеке, были отправлены в Норвегию для работы с Германом Кемпфом, чей доклад дал старт всей этой суматохе⁸³.

В последующий период только абвер всерьез относился к планам вторжения в Данию и Норвегию и добросовестно трудился над его подготовкой. Прошли октябрь и ноябрь, но Гитлер не выказывал ни малейшего интереса к этой идее, несмотря на громогласные заверения адмирала Рёдера в том, что захват Норвегии даст Германии решающие стратегические преимущества в войне с Британией.

Отношение фюрера к плану изменилось в декабре, когда в Берлин прибыл майор Квислинг, чтобы попытаться повлиять на Гитлера. В ходе трех длительных бесед норвежский заговорщик представил фюреру «решающие доказательства» наличия соглашения de facto между Великобританией и Норвегией о том, что последняя «под давлением» молчаливо согласилась на «оккупацию» страны в целях закрытия этой прорехи в английской блокаде.

«Доказательства» Квислинга (полученные, как он заявил Гитлеру, от тайных сторонников в высших сферах, включая «офицера из ближайшего окружения короля») явно потрясли фюрера. Когда Квислинг, перед тем как попрощаться, цветисто спросил его: «Можем ли мы надеяться, что вы поможете нам спасти нашу страну от англичан и евреев?» – Гитлер неопределенно ответил: «Я помогу вам, майор Квислинг, но таким способом, который сохранит нейтралитет Норвегии»⁸⁴.

Ситуация радикально изменилась в течение двух недель в свете донесений абвера о недооценке серьезности ситуации. 4 января 1940 года агент из Меца, Франция, сообщил, что дивизия французских горных стрелков передислоцирована с «линии Мажино» в Англию, где находится в готовности для переброски в Северную Европу – либо в Финляндию, куда 30 ноября вторглись русские, либо в Норвегию для захвата Нарвика.

Доклад агента был немедленно представлен Рёдеру, который доложил об этом Гитлеру, позднее сообщая о новых донесениях, получаемых Канарисом из Норвегии от Прука. В одном из них говорилось, что английские солдаты, многие из них в форме, тайно прибывают в Норвегию. Хотя сообщалось, что они относятся к медико-санитарной службе и находятся там по пути в Финляндию, Прук настаивал на том, что это инженерные войска, готовившие плацдарм для высадки британских войск.

Эти тревожные сообщения оказались решающими для судьбы Норвегии.

16 января Гитлер отложил sine die⁸⁵ наступление на западе Европы и приказал Генштабу начать работу по подготовке вторжения в Скандинавию – операция, получившая кодовое название «Учения на Везере». Специальная группа в ведомстве Йодля приступила к разработке плана операции 27 января и завершила работу за две недели.

С января две соперничающие команды с головоломной скоростью неслись по параллельным дорогам к одному месту назначения. Как позднее выразился Черчилль, англичане и немцы разрабатывали планы, «в точности совпадающие в стратегическом отношении». Однако немцы находились в преимущественном положении. Они точно знали о планах англичан, тогда как последние не имели представления о планах нацистов.

Два оперативных плана совпадали во многих деталях, демонстрируя общность целей, лежащих в их основе.

Военный кабинет, бомбардируемый служебными записками Черчилля, в конце концов одобрил план вторжения в принципе. В Париже состоялось англо-французское совместное заседание высшего военного руководства, с обсуждением деталей вторжения в Норвегию, замаскированного под операцию по оказанию военной помощи Финляндии. Встреча открылась 5 февраля. В тот же день Гитлер собрал свой военный совет для детального рассмотрения «Учений на Везере».

28 марта британский военный кабинет принял решение о минировании норвежских территориальных вод и об оккупации нескольких портов Норвегии. В тот же день Гитлер отдал Рёдеру приказ завершить подготовку к вторжению. 4 апреля была назначена дата вторжения – как в Англии, так и в Германии – на 8 апреля.

Затем 7 апреля, когда британские и французские части грузились на суда в шотландском порту Росай, а флот развертывался в открытом море, немецкие экспедиционные силы в составе частей трех дивизий выбирались из Гамбурга, Свинемюнде и Штеттина в сопровождении практически всего германского флота.

На рассвете 9 апреля, в 5 утра, через полчаса после того, как английские эсминцы закончили минирование морей в районах Бодо и Ставингер, Уэст-фьорд у Арендаля, Кристиансанд, Берген, Тронхейм и даже Нарвик, оба плана, наконец, столкнулись.

К тому времени участие Канариса в операции приобрело зловещий характер.

Согласно послевоенным легендам, Канарис, которому принадлежали и сам замысел операции, и ее тщательная подготовка, вдруг охладел к ней, как раз когда она была одобрена Гитлером. Вальтер Гёрлиц, историк германского Генштаба, зашел настолько далеко, что заявил, будто Канарис «в его фанатичной решимости пресекать все планы Гитлера» предупредил датского и норвежского военных атташе в Берлине о предстоящем, но втуне, поскольку оба атташе решили, что имеют дело с дезинформацией.

В действительности тогда происходила борьба Аладдина и Гамлета, живших в душе Канариса. Он начинал работу с верой в свои могущество и способности разработать и осуществить самые грандиозные планы, но, когда дошло до их фактического выполнения, он вдруг заколебался и внезапно отошел в сторону, проецируя в отношении тех, кто действовал, бессознательную неприязнь, порожденную его колебаниями и сомнениями. Это правда, что Канарис в конце концов потерялся в норвежской битве, как это уже бывало, когда абвер начинал какую-либо операцию, а затем она переходила в руки вермахта. Но следует категорически заявить, что он никогда не выдавал планов готовящегося вторжения ни датчанам, ни норвежцам. Несмотря на противоречивый характер и разъедаемую сомнениями верность, он все же не был простым предателем.

Еще одна послевоенная версия, выдвинутая генералом Бернардом фон Лоссбергом, одним из самых активных разработчиков плана «Учений на Везере» в команде генерала Йодля, вообще не отмечает ни малейшей роли Канариса в успешной подготовке операции. Согласно Лоссбергу, абвер не сумел обеспечить группу штабистов даже минимумом необходимой им информации. Нужные карты и схемы приходилось покупать в берлинских книжных магазинах, что «было весьма рискованно, учитывая секретность операции».

Генерал Николаус фон Фалькенхорст, которого Гитлер вытащил из какого-то пыльного сундука и поставил командовать вторжением, из-за отсутствия разведывательных данных, которыми абвер должен был его обеспечить, был вынужден купить путеводитель Бедекера по Норвегии, чтобы ознакомиться с топографией и ландшафтом страны, которую он собирался захватить.

Вполне возможно, что в лабиринтах германской военной бюрократии ведомство Йодля, в котором бытовал обычай презрительно отвергать любые предложения помощи со стороны абвера, могло и не знать либо не обращать внимания на деятельность Канариса и не сумело использовать массу разведывательных данных, добытых Пруком, Беннеке, Кемпфом и их агентурой.

В действительности с самого начала и до конца абвер был важнейшей и, как оказалось в момент кризиса, незаменимой шестеренкой этой машины.

Вскоре после четырех часов утра 9 апреля Прук, Беннеке и Кемпф претерпели заранее подготовленную метаморфозу. Они перестали быть секретными агентами и стали офицерами вермахта (включая и Кемпфа, который с этим расчетом был заранее произведен в лейтенанты запаса), которым следовало обеспечить плацдарм для вторжения немцев, ожидавшихся в Осло в течение этого часа.

Германский военно-морской атташе капитан 3-го ранга Хассо Шрайбер, активно содействовавший Рёдеру в его кампании, тоже одетый в форму, прибыл в гавань для встречи германского флота, флагманом которого был тяжелый крейсер «Блюхер». «Все, что мне следовало сделать здесь, – записал он в своем дневнике перед выходом из дома, – было обдумано и просчитано до малейшей детали». По пути в гавань Шрайбер проезжал мимо британского посольства и увидел в саду тоненькую струйку дыма. «Жгут бумаги», – с ухмылкой подумал он.

Он ждал напрасно. Едва германская армада вошла в Осло-фьорд через узкий пролив Дрёбак, как норвежские береговые батареи открыли огонь и прямым попаданием потопили «Блюхера», серьезно повредили крейсер «Эмден» и вынудили остальные корабли, включая крейсер «Лютцов», отступить. Солдаты, направлявшиеся на завоевание страны, выбрались на берег Норвегии, как потерпевшие кораблекрушение. Казалось, Осло спасен.

В 9.30 утра капитан Шрайбер ворвался в свой кабинет и лихорадочно стал пытаться установить связь с Берлином по телефону или радио, но безуспешно. Считая, что полиция может внезапно вломиться в его дом, он отдал приказ жечь документы.

Вторжение развивалось беспорядочно. Вермахт, столь тщательно проводивший подготовительную работу, не сумел организовать должным образом связь, и в результате высшее командование в Берлине ничего не знало о ходе операции. Как и всегда в тех случаях, когда он оставался в неведении о развитии ситуации, Гитлер закатил одну из своих обычных истерик. «Страшный переполох, хаос в командовании», – кратко резюмировал положение Йодль в своем дневнике, описывая, что творилось в имперской канцелярии в этот день.

Новости из Осло были отрывочными и только плохими. Они поступали в военное министерство кружным путем по единственной линии, связывавшей Осло с телефоном в бюро Йодля. Время от времени Кейтель звонил туда с Вильгельмштрассе и транслировал очередной нетерпеливый вопрос Гитлера, затем начинались попытки дозвониться до Осло и получить ответ. Большую часть времени в Осло никто не поднимал трубку. Это пример того, как исторические кампании нередко стопорились из-за того, что кто-то забывал организовать все нужное для ее успеха или не придавал значения второстепенным, казалось бы, деталям.

В связи с отсутствием хороших новостей Гитлер предполагал самое худшее. Йодлю потребовалась вся его сила убеждения, чтобы удержать фюрера от попытки отдать приказ об отмене всей операции и об отводе войск, направленных в Норвегию.

И в этот момент кульминации кризиса помощь пришла от абвера.

Еще до начала подготовки к вторжению Канарис разработал специальную систему, чтобы обеспечить линию связи с майором Пруком и его агентурой. Два вроде бы обычных сухогруза судоходной компании «Нептун» – «Видар» и «Адар» за несколько суток до дня «X» прибыли в гавань Осло. Они были снабжены самой современной радиоаппаратурой, включая шпионские портативные рации, а на борту находилось несколько радистов абвера (среди них молодой Каулен, с которым мы уже встречались в главе об измене в Альбионе), получивших приказ устанавливать двустороннюю связь с любым замеченным ими германским военным кораблем.

В то время как Гитлер, его штаб и все командование вермахта полагались исключительно на одну телефонную линию связи из бюро Йодля, у Канариса была налажена постоянно действующая связь с Осло, откуда он получал оперативные и точные сведения о каждом этапе операции.

В 8.10 утра «Видар» внес решающий вклад в поразительный успех этого блиц-вторжения. К этому моменту корабли, с нетерпением ожидаемые капитаном Шрайбером, либо лежали на дне фьорда, либо застыли на воде, пораженные смертельными ранами. И в тот миг, когда всем казалось, что неудачная попытка захватить Осло с моря полностью провалилась, лейтенант Кемпф прорвался на судно, чтобы отправить одну из действительно исторических радиограмм Второй мировой войны.

Он сообщил Канарису о единственном светлом пятне на всей мрачной картине вторжения. Аэропорт Форнебу надежно удерживался небольшим подразделением немецких десантников, сумевших на рассвете захватить его.

Донесение Кемпфа пришло в Вольдорф, было переправлено по телетайпу в Берлин Канарису, который немедленно позвонил генералу Кейтелю в штаб Верховного командования. Лучшие части авиадесантной дивизии были оперативно отправлены в Форнебу, откуда они атаковали и захватили город, только что устоявший перед могущественной морской армадой. К 17.00 Осло был полностью в руках немцев, а Кемпф вел захватчиков к главным стратегическим объектам.

Для англичан вторжение было чем-то подобным «ливню яростных неожиданностей». Для Канариса это было разрядкой.

Он уже испытал такое в Австрии и в Судетах в 1938-м и при захвате Яблунковского перевала 26 августа 1939 года.

На сей раз он вел в счете в схватке между абвером и британской секретной службой и в личном соперничестве с Уинстоном Черчиллем.

Возвращаясь к своему вкладу в новый триумф Адольфа Гитлера, адмирал все же не был уверен, что это стоило затраченных им сил и пота.

Глава 20

ЯВКА НА ТРАУЛЕРЕ

Вечером 5 февраля 1940 года германские дипломатические миссии в каждой нейтральной стране устроили приемы для избранного круга с показом документального фильма о польской кампании. В Риме министр иностранных дел граф Чиано присутствовал на приеме в окружении «частью прогерманских деятелей, частью немецких прихвостней», – как он позднее отметил в своем дневнике.

«Это хороший фильм, – продолжал он далее, – если немцы желают лишь воспеть грубую силу, но он кажется отвратительным, когда его используют в целях пропаганды».

В Осло пропаганда была безошибочной. Фильм заканчивался картиной безжалостной бомбежки Варшавы, а титры гласили: «За это они могут поблагодарить своих английских и французских друзей».

В то же самое время разведслужбы стран Восточной Европы отмечали концентрацию немецких войск в Словакии. Немецкий военно-воздушный атташе в Венгрии генерал Куно Хериберт Фюттерер неосторожно проговорился в беседе с полковником Иштваном Уйсаси, начальником местной секретной службы, что вермахт планирует вступить в Румынию, «дабы нефтепромыслы Плоешти не попали в руки англичан».

Обмолвка была незамедлительно доведена до сведения всех заинтересованных сторон, включая англичан – через британского посла в Будапеште. Все сразу же решили, что южное направление станет главным объектом германской агрессии.

Всего лишь через четыре дня граф Чиано сухо отметил в своем дневнике, что «они не выступили против Румынии».

В действительности же демонстрация фильма о Польше и угроза наступления на юг были лишь элементами кампании дезинформации для обеспечения внезапности, являвшейся необходимой составной частью плана Йодля в отношении скандинавской авантюры.

Все сработало чудесно. «Учения на Везере» стали вехой в истории разведывательных операций, апофеозом противоборства немецких и английских разведывательных служб. В той же мере это был триумф немцев, сумевших нанести англичанам удар, сравнимый с тем, что претерпела американская секретная служба в Пёрл-Харборе девятнадцать месяцев спустя.

Было ясно, как сказал 10 апреля, когда все было кончено, начальнику главного морского штаба адмиралу Дадли Паунду Черчилль, что англичане были «опережены, поражены и обмануты».

Как же удалось немцам скрыть от англичан переброску экспедиционного корпуса в семь армейских дивизий, более тысячи самолетов и армаду в 74 боевых корабля?

Конечно же это было невозможно. Военно-морской атташе в Копенгагене, проницательный капитан Генри Мангле Денем предупреждал Адмиралтейство, что германские силы «намерены захватить Нарвик». 6 апреля немецкий транспортный корабль был обнаружен самолетами британских ВВС, когда двигался через Скагеррак в направлении Норвегии. На следующий день разведывательный самолет Королевских ВВС обнаружил флотилию немцев, направлявшуюся в сторону «Носа», мыса Линдеснес, крайней южной оконечности Норвегии. А 8-го в полдень, за двенадцать часов до времени «Ч» в Адмиралтейство пришло сообщение, что немецкий транспортный корабль «Рио-де-Жанейро» был торпедирован польской подводной лодкой «Ожел»⁸⁶, а солдаты, спасенные норвежскими рыбаками, признались, что направлялись в Берген.

Были и другие признаки, которые должны были насторожить англичан, а два из них особенно уместны для данного повествования, поскольку связаны с Джонни Оуэнсом. Когда мы расстались с ним в октябре 1939 года, он только что вернулся с явки с капитаном Риттером в Брюсселе и Антверпене с взрывателями, укрытыми в деревянных брусках, и информацией о трех агентах абвера, пропущенных в ходе облавы Скотленд-Ярда. 18 и 19 декабря он также встретился в Антверпене с Риттером, которого опять сопровождал майор Брассер. Он привез с собой «игровой материал», подготовленный его хозяевами из МИ-5, и еще 18 сообщений по самым разным вопросам, от такой жизненно важной, как расположение бензохранилищ в Бистон-Бромвиче (где, по слухам, хранилось 20 миллионов галлонов высокооктанового бензина и смазочных масел) до «случайных сведений» о слухах, что подводная лодка была захвачена неповрежденной в Ла-Манше.

Для МИ-5 игра со Сноу продолжалась без заметного прогресса. С другой стороны, согласно Риттеру, это был самый продуктивный период для Джонни. Он продолжал отправлять радиограммы почти ежедневно, хотя, конечно, часть его деятельности направлялась «Двойным крестом». Он все же сумел вновь приехать на континент на пять дней с 6 по 11 февраля 1940 года, на сей раз чтобы рассказать Риттеру о тех сведениях, что ему удалось вытащить прямо из-под носа у англичан из их собственного сверхсекретного ведомства.

Он сумел завербовать У.Н. Рольфа, британского бизнесмена, работавшего на МИ-5. От Рольфа он стал получать серьезную разведывательную информацию, впервые исходящую к немцам непосредственно из секретного ведомства и раскрывающую нескольких бельгийцев и голландцев (включая служащих авиакомпаний «Сабена» и КЛМ), которые, по данным Рольфа, работали на англичан на континенте.

В конце марта – начале апреля, когда подходило время открыть карты, англичане поручили Сноу продолжить сбор компромата, и Риттеру было послано приглашение встретиться в Брюсселе 5 апреля. Но тогда немцы были по горло заняты работой над «Учениями на Везере», а также над проектом вторжения в Нидерланды, стоявшие следующими на очереди в планах Гитлера. Риттер ответил, что не сможет встретиться с Джонни в апреле, и рекомендовал ему не предпринимать никаких поездок на континент потому, что «в период с 1 апреля и до конца месяца ожидается крупнейшая наступательная операция».

Недвусмысленное заявление майора Риттера пробудило любопытство хозяев Джонни, и они велели ему ехать, несмотря ни на что. Риттеру пришлось срочно ринуться в Брюссель.

Было 6 апреля, и оставалось всего три дня до высадки в Норвегии и пять недель до начала вторжения в Нидерланды. В ходе встречи выявилась поразительная информация.

Риттер прямо заявил Джонни, что это их последняя встреча, во всяком случае, до тех пор, пока они не найдут незатронутого войной безопасного места. Со дня на день в Европе начнется большая война, сказал он, которая коснется всех городов, в которых они обычно встречались.

– Вы имеете в виду Брюссель и Роттердам? – спросил Джонни. – Вы собираетесь…

Риттер прервал его:

– Похоже, что скоро единственным местом на земле, где мы сможем увидеться, будет какое-либо пиратское судно посреди Ла-Манша. – Это походило на шутку, но Риттер не шутил.

Более важным и прямо указывающим на Норвегию было другое обстоятельство. Подставной радист, освоивший почерк Оуэнса и работавший на ключе вместо него, значительно расширил свою деятельность в допустимых для него рамках. Поскольку он регулярно связывался с радиоцентром абвера в Вольдорфе и хорошо изучил «голос» радиостанции и почерк многих радистов, он стал регулярно прослушивать Вольдорф и записывать не только сообщения, адресованные Сноу, но и обмен радиограммами с другими агентами.

В начале апреля этот радист, обладающий острым слухом, обнаружил активный радиообмен, заинтересовавший его как своей интенсивностью, так и направленностью. Это был радиообмен Вольдорфа с «Видаром», одним из двух немецких шпионских кораблей, курсировавших в норвежских водах в ходе подготовки «Учений на Везере». Хотя это и было явным указанием, оно было проигнорировано. Из загадочного присутствия «Видара» вблизи Норвегии не было сделано никаких заключений, как не было сделано выводов из активного радиообмена, все увеличивающегося с приближением часа вторжения.

Хотя и Джонни невольно дал англичанам намек, британская разведка не воспользовалась возможностью получить необходимую информацию и не попыталась раздобыть через Сноу более подробных сведений.

А затем начался адский шум. В 5.35 утра 10 мая, ровно через месяц после оккупации Норвегии, гитлеровская армия начала на западе наступление по широкому фронту от берегов Северного моря до южных границ Люксембурга. Уже в течение первой недели Джонни лишился всех своих континентальных явок: Роттердам был разрушен 14 мая в ходе первого в эту войну сокрушительного налета авиации, Антверпен и Брюссель были захвачены немцами 17 мая.

Больше никаких явок с доктором Рантцау!

Перед лицом этих грозных событий, когда англичане впервые стали использовать все возможности своих разведывательных служб, чтобы ориентироваться в этой бешено меняющейся обстановке, Сноу стал проходной пешкой в игре. Представлялось заманчивым использовать его не только для получения информации от его немецких друзей, но и для более глубокого внедрения в германскую разведку. Было сделано резонное заключение, что абвер попытается использовать триумфальное продвижение немцев на Западе для расширения своей шпионской сети в Англии.

В этот период, на девятом месяце войны, «Двойной крест» практически не имел почвы под ногами. Помимо Сноу, у них был лишь один активно действующий двойной агент, провалившийся агент из стойла капитана Диркса, а теперь надежное орудие «XX» с новой кличкой Рейнбоу⁸⁷. Он пытался дезинформировать Диркса правдоподобными данными о состоянии британской ПВО, а также промышленной и экономической информацией (почерпнутой из ежедневных газет). Его донесения были столь незначительными, а прикрытие столь ненадежным, что Диркс едва ли проявлял хоть какой интерес к нему.

В этой ситуации оставался лишь Джонни. Были предприняты меры, чтобы сохранить его связь с Риттером, несмотря на потерю всех их прежних явок.

Эта связь продолжалась, но только по радио. 11 апреля Риттеру сообщили, что Джонни отправляется в поездку, охватывающую Саутгемптон, Борнмут, Одихэм, Вустер, Бриксем, Пэдстоу, Илфраком, Эксетер, Йоувил, Уорминстер, Глостер, Бистер и Оксфорд, и запросили, нет ли специальных вопросов по этим пунктам. Риттер немедленно опросил своих клиентов и радировал Джонни список заказов.

16-го Риттеру сообщили об отправке французских и канадских войск в Норвегию. 18-го он получил сводку якобы планов Великобритании в отношении Норвегии, Голландии и Бельгии.

Но возможности для личных встреч, похоже, минули.

Затем Джонни предложил в качестве альтернативы Лиссабон, поскольку, по его словам, Риттер мог приехать на явку в любое место Европы. Он сообщил, что сможет выехать в Португалию под предлогом поиска там новых клиентов для своей фирмы взамен утраченных в Голландии и Бельгии. Предложение было принято, и 9 мая Риттеру было отправлено донесение:

«Располагаю секретными документами. Должен вручить лично. Запросил выездную визу. Явка предпочтительна в Лиссабоне».

Майор Риттер долго думал над этими строками. Ему бы не хотелось потерять Джонни на волне побед на Западе. Интерес к Великобритании возрастал прямо пропорционально скорости танков, приближающихся к Ла-Маншу.

Не часто случалось, чтобы документальный рассказ о шпионах мог сравниться со шпионским романом. Но то, что произошло в дальнейшем в завершающем приключении этого переплетения шпионажа, превосходит самую изощренную выдумку, которую мог бы сочинить писатель. Интрига была настолько сложной и запутанной, что нелегко разобраться в истинном смысле всех этих заговоров, осуществленных в одной из самых шутовских шпионских историй, которую смог бы придумать только бедовый валлийский сорвиголова.

Вместо Лиссабона явка была организована в Северном море, Джонни должен был прибыть туда на траулере, а Риттер – на подводной лодке или гидросамолете.

План был чистейшей фантастикой.

Тогда был один из самых жарких периодов войны за все ее время, немецкие танки рвались к французскому побережью, Северное море между Великобританией и оккупированной Данией патрулировалось Королевскими ВМФ и ВВС, пытающимися установить контроль в море и воздухе перед лицом немецких подводных лодок и люфтваффе.

Организация такой встречи требовала безрассудства и необыкновенного навигационного мастерства, а то, как она была спланирована и осуществлена, показывало, насколько обе стороны нуждались в этом рандеву.

Явка на траулере была идеей Риттера, вынашиваемой с тех пор, как он узнал, что места, подобные Роттердаму и Брюсселю, скоро скроются в дыму сражений. Он был поражен той легкостью, с которой бельгийские и норвежские контрабандисты пересекали границы в обоих направлениях, и знал, что второй отдел абвера использовал их для транспортировки наряду с обычным их товаром и подрывных материалов для валлийцев Уильямса. И в то время как вермахт победно продвигался на запад, Риттер за своим столом в Гамбурге искал выход для своего подавляемого желания устроить боевую вылазку на вражескую территорию.

Когда Риттер радировал свой план Джонни, Лондон был ошарашен, но не столько отчаянной смелостью предложенного плана, сколько его сложностью и нелепостью. Но явка даже в туманном штормовом Северном море была лучше, чем нигде, и им пришлось согласиться. Риттеру передали по рации, что Джонни попытается арендовать траулер «у надежного валлийца, занимающегося рыболовным промыслом у Гримсби». Еще через пару дней было отправлено сообщение, что достигнута окончательная договоренность, и просьба сообщить место и время морского рандеву.

Риттер направился к контр-адмиралу Дёницу с просьбой о подводной лодке для выполнения этой миссии, но получил решительный отказ – Дёниц не собирался рисковать даже шлюпкой ради ненормальных фигляров и обманщиков Канариса. Тогда Риттер обратился к адмиралу Цилиаксу, командующему флотом в Северном море, и получил у него двухмоторный гидросамолет «Do-18»⁸⁸ с экипажем из трех человек и с лучшим штурманом из разведывательной эскадрильи флота. Риттер радировал Джонни 16 мая:

«Встречаемся пятьдесят три град сорок мин сев десять мин воет двадцать шесть саженей полночь вторник двадцать первого или среда двадцать девятого мая».

Место встречи лежало к югу от заброшенной рыболовной зоны у Доггер-банки.

Джонни официально арендовал траулер «Барбадос» в комитете по рыболовству, но следовало организовать еще кое-что. Во время их последней встречи в апреле Джонни обещал Риттеру представить ему одного из своих субагентов, и Риттер теперь просил взять этого человека с собой, чтобы он мог отвезти его в Гамбург для обучения подрывному делу. Тем самым МИ-5 была поставлена перед проблемой подыскания надежного компаньона для плавания с тем, чтобы Джонни не знал, что он работает на СИС. Человек по кличке Бисквит, исправившийся мелкий правонарушитель, ставший теперь осведомителем Скотленд-Ярда, был внедрен в кружок валлийских националистов. Бисквит, назвавшийся Сэмом Маккарти, охотно согласился сопровождать Джонни, а затем отправиться в Германию для обучения в соответствии с планами Риттера.

19 мая Джонни и Маккарти прибыли в Гримсби, крупный рыболовный порт в устье реки Хамбер в Линкольншире, где поднялись на борт траулера и заблаговременно отправились к месту встречи.

Бисквит, конечно, был в курсе дела. Он не только сам был верным агентом британской секретной службы, но считал, что Джонни честно работает на МИ-5 и водит немцев за нос, подсовывая им фальшивые данные.

Во время плавания Джонни, употреблявший виски больше, чем обычно, в целях предотвращения морской болезни, признался Маккарти, что он лишь притворяется двойным агентом МИ-5, а на деле работает только на немцев. Это признание перепугало Бисквита, который стал опасаться за свою жизнь. Он испугался, что Джонни догадается, что он работает на англичан, и во время явки выдаст его немцам.

Вечером 20-го Бисквит решил совершить мини-переворот и прервать это опасное путешествие. Пока Джонни спал в своей каюте после продолжительной беседы с бутылкой, Бисквит запер его и принял командование траулером. Он приказал немедленно возвращаться в Гримсби.

В полдень 21 мая Риттер приехал в Лист, поднялся на борт «Do-18», ожидавшего его, и направился к месту встречи к Доггер-банке. Погода ухудшилась, море начало штормить, и видимость резко упала. С помощью выделенного адмиралом Цилиаксом штурмана они достигли места встречи, где должен был ожидать траулер, но не обнаружили никаких следов судна. Самолет сделал несколько кругов в поисках Джонни, пока командир экипажа не сообщил Риттеру, что горючего осталось лишь на обратный полет.

У Риттера не было выбора. Пришлось возвращаться, гадая, что же случилось с Джонни, ранее столь пунктуальным и обязательным. Может быть, подвело навигационное оборудование траулера или случились какие-то накладки при найме судна?

Вернувшись в Гамбург вечером, он получил радиограмму от Джонни, которая пролила свет на события. Текст донесения гласил:

«Пришлось залечь. За капитаном слежка. До следующей связи».

На самом деле у Джонни были серьезные неприятности.

Сойдя на берег в Гримсби, он был немедленно арестован детективами из специального отдела, посланными МИ-5, которая была встревожена донесением Бисквита, что Джонни, согласно его собственному признанию, сделанному в пьяном виде, в действительности немецкий агент. К такому повороту событий Джонни был совершенно не готов. Детективы обнаружили при обыске несколько секретных документов, которые он собирался передать Риттеру в доказательство того, что он честно работает на немцев. Кроме того, при нем находилось несколько сообщений о деятельности МИ-5 от Рольфа.

Казалось, что уж на этот раз Джонни погиб, а Сноу полностью изобличен как предатель. Вдобавок Рольф случайно был раскрыт как немецкий шпион. (Я нашел в картотеках абвера его личное дело под номером А-3554.)

Бедняге Рольфу удалось избежать руки правосудия, совершив самоубийство.

Джонни, наглый и дерзкий как всегда, решил не сдаваться.

Обрушившись на весьма недалекого да еще растерявшегося под его натиском Бисквита, Сноу принялся утверждать, что взял с собой бумаги, исключительно опасаясь предательства Маккарти. У него вызвало подозрение слишком уж явное желание Маккарти стать диверсантом, и он опасался, что его спутник на самом деле агент гестапо, подставленный немцами, чтобы захватить его во время встречи. Секретные материалы, взятые им на всякий случай, помогли бы ему доказать Риттеру свою невиновность и лояльность. Как ни странно, но МИ-5 проглотила это объяснение.

В НКВД подобные сомнения разрешились бы пулей в голову такому агенту. Но в те годы подобное решение проблемы предательства отвергалось западными секретными службами (которые, однако, ввели это в обычай в годы «холодной» войны). Сноу продолжал числиться на службе, как и прежде, за исключением кратковременного периода охлаждения для выяснения, что же на самом деле произошло.

Даже без этого недоразумения недалек был день, когда эта двойная игра должна была прийти к логическому концу, и Сноу⁸⁹должен был растаять. Они уже собирались отказаться от его услуг, как только удастся перевербовать агента, присланного Риттером ему на замену.

На одной из предыдущих явок немец сообщил Джонни, что готовит в Бельгии одного южноафриканца, который сменит его, как только сложится угрожающая обстановка. Теперь «двойной крест» решил, что настало время вступить в игру и попытаться перехватить человека, присланного в помощь Джонни.

От его имени Риттеру был послан ряд все более тревожных радиограмм, в которых в различных вариантах повторялось сообщение от 31 мая, гласившее:

«Становится опасно. Когда приедет южноафриканец?»

Но МИ-5 была захвачена своей собственной игрой. Хотя Сноу и был временно заморожен, они продолжали добиваться организации встречи с Риттером, на сей раз в Лиссабоне. Они решили, однако, послать на встречу под видом виноторговца абсолютно надежного Бисквита, на сей раз исключительно с дезинформацией.

Профессиональный осведомитель Бисквит-Маккарти вошел в растущее стадо двойных агентов «XX» и был готов отправиться в Лиссабон, чтобы, наконец, познакомиться с Риттером. Джонни был на пороге разоблачения, но вновь оказался в упряжке летом 1940 года, когда Британия переместилась на первое место в списке стран, намеченных Гитлером к захвату.

Глава 21

ОПЕРАЦИЯ «МАЙНАУ» И ДРУГИЕ ПЕРЕДРЯГИ В ЭЙРЕ

«Вторжение» на Британские острова благополучно началось еще до того, как разразилась война. Абвер был уверен, что у него есть экспедиционный корпус для тайной войны против Англии в лице Ирландской республиканской армии. Он действовал, повергая в кровавую битву один английский город за другим.

Всего за пять дней до вторжения в Польшу Ковентри подвергся исключительно жестокому нападению. Бомба с часовым механизмом, спрятанная в багажной корзинке велосипеда, оставленного в час пик в магазине на Бродгейте, убила пятерых и ранила пятьдесят человек. Когда два боевика ИРА были приговорены за теракты к повешению, весь непостоянный ирландский мир взорвался справедливым негодованием, а ИРА ступила на тропу войны.

Поздно ночью 23 декабря боевая группа ИРА ворвалась в «Магазин-форт» – армейские склады в Финикс-парке, Дублин, разоружила охрану и ретировалась, захватив более миллиона единиц боеприпасов.

Абвер следил за развитием событий с большими надеждами.

Даже несмотря на то, что официальное сообщение об этом инциденте было опубликовано лишь пять месяцев спустя, абвер узнал обо всех подробностях налета всего через сорок восемь часов от доктора Карлхайнца Петерсена, своего корреспондента в Дублине. Петерсен сделал заключение, что нападение было совершено в связи с британской блокадой, которая перерезала маршруты поступления оружия из Соединенных Штатов. Он предположил, что Германия смогла бы оказывать серьезное влияние на ирландцев, сменив американцев в качестве поставщика вооружения.

К тому времени полковник Эрвин фон Лахузен, который, как руководитель второго отдела абвера, отвечал за саботаж и диверсии, испытал нечто, редко встречающееся в его планах, – чувство перспективы. Его прежняя эйфория в отношении ИРА улетучилась. Он больше не считал ирландцев надежным и эффективным союзником против британцев. Самые усердные усилия его «Бюро Пфальцграф», ирландской секции, руководимой майором Марведе и Куртом Халлером, в деле заключения действенного альянса с ИРА пропадали впустую из-за каких-то незначительных неувязок. Ирландцы были готовы сотрудничать, но только на своих условиях. Они охотно принимали от немцев деньги, оружие, взрывчатку, рации – особенно деньги, – столько, сколько могли. Но они давали ясно понять, что остаются хозяевами в собственном восстании и не будут ни слепо следовать командам из абвера, ни принимать их советы о том, какие операции проводить и по каким целям наносить удары⁹⁰.

Лахузен вновь обсудил ситуацию со своими помощниками и принял решение радикально изменить свою политику. Вместо того чтобы поддерживать ИРА, мало получая взамен, абвер должен сам внедриться в Ирландию, создать там собственные базы, укомплектованные своими агентами, и обеспечивать их собственными средствами и коммуникациями. И тогда они смогут в нужный момент нанести удар по Великобритании, если возможно, вместе с ИРА, предпочтительнее без нее, а если понадобится, то и против нее.

Новая эра независимости началась 28 января 1940 года весьма скромно, с засылки в Ирландию одного агента. Его миссия, однако, не была столь же скромной. Он должен был изучить обстановку на месте, поманить ненасытную ИРА перспективой существенных финансовых вливаний и организовать поездку в Германию «высокопоставленных ирландских революционеров», с которыми будут обсуждаться детали «взаимовыгодного сотрудничества».

Эту задачу поручили 61-летнему австрийцу, бывшему циркачу Эрнсту Вебер-Дролю, известному по старым афишам как «Атлас, железный гигант» или «Доктор Дроль, самый сильный человек в мире», когда его бицепсы привлекали сотни людей на цирковые представления.

Насколько был он подготовлен к своей миссии в Ирландии? Ну, он не раз выступал в мюзик-холлах Дублина, Голуэя, Лимерика и Корка, а также на сельских ярмарках как борец и гиревик. Каковы же были его личные причины принятия этого назначения? Он был на мели, но хотел вернуться в Ирландию, где у него была любовница, с которой он прижил двух сыновей. Он надеялся, что его «родные», как он их называл, вспомнят его и помогут устроиться в качестве хиропрактика или мануального терапевта.

Абвер забросил его в Ирландию на подводной лодке и оставил его полагающимся на собственные ресурсы, которых хватило лишь на то, чтобы попытаться отыскать свою прежнюю любовницу. Через несколько дней после прибытия он был задержан полицией по обвинению в незаконном въезде в страну и был приговорен к штрафу в три фунта стерлингов доброжелательным судьей, которому пообещал, что не будет заниматься на территории Ирландии никакой враждебной деятельностью.

Оставленный без средств к существованию, он разыскал свою прежнюю ирландскую подружку и нашел ее живущей весьма припеваючи, но не желающей принять его. Его сыновья выросли и отправились на поиски удачи в Англию. Он отыскал одного из них, занимавшего невысокую должность в Лондонском транспортном управлении, и написал ему с просьбой о помощи. Сын приехал в Дублин, повидался со своим блудным отцом, дал ему немного денег и несколько дельных советов и вернулся в Лондон.

Теперь нам известно, что эти «дельные советы» были решающим аспектом визита. Сын, похоже осведомленный о целях приезда «доктора Дроля» в Ирландию, предложил ему вернуться в Германию и там работать на англичан. Таким образом, первый агент абвера, заброшенный в Ирландию, стал первым ирландским двойным агентом. Через него британские службы безопасности смогли контролировать деятельность абвера в «Макрели» (кодовое название Ирландии в картотеках абвера).

Тем временем два, на сей раз настоящих ирландских революционера прибыли в Берлин, чтобы совершить собственную сделку с абвером. Один из них – Френсис Стюарт, респектабельный ученый и известный литератор, до войны не раз читал в Берлинском университете лекции об ирландской литературе. Другим был некий «Хелд»⁹¹, как он числился в личном деле абвера, где несколько преувеличенно и преждевременно характеризовался как «наш главный агент в Республике Ирландия». Это был Джим О'Донован, пожилой авантюрист и революционер-одиночка. Он не имел никакого отношения к ИРА, кроме того, что использовал ее в качестве приманки для абвера.

Стюарт и Хелд заявили Лахузену, что Ирландия находится в состоянии необъявленной войны с Великобританией и, таким образом, является идеальным местом для осуществления налетов через пролив Св. Георга и Ирландское море. Они нашли, что их хозяин заинтересовался идеей в надежде, что такие видные революционеры Стюарт и О'Донован смогут склонить ИРА к более разумному сотрудничеству.

Лахузен решил направить в Эйре своего личного эмиссара, чтобы, как говорилось в приказе, «руководствуясь собственной инициативой, осуществлять разведывательные и подрывные акции против Англии и устанавливать контакты с теми ведущими ирландскими революционерами, которые искренне сочувствуют и готовы помогать делу Германии».

Выбор посланника был необычным, им стал ранее уже провалившийся ветеран шпионажа злополучный Герман Гертц, гамбургский юрист, прибившийся к разведке в 1935 году потому, что терпел неудачу на любом избранном им поприще. Главным качеством, делавшим его пригодным для этой работы, было то, что, отсиживая свои четыре года в тюрьме Мейдстон, он сдружился с дублинцем, отбывавшим пожизненный срок за «преступление на почве страсти». Как позднее писал Гертц, «он был очень хорошо информирован об ирландских делах и дал мне значительные сведения об Ирландии».

Гертцу посвящена специальная страница в каждой книге о шпионаже, поскольку он был не только самым неумелым, но, хуже того, и самым неудачливым шпионом в истории.

Он приступил к своей миссии ночью 5 мая 1940 года (с третьей попытки, так как первые две были неудачными из-за плохой погоды) на бомбардировщике «Не-111», пилотируемом лейтенантом Гартенфельдом, молодым асом люфтваффе, доставившим в Британию большую часть агентов абвера. Гертца сбросили не там, где следовало, и он приземлился в графстве Тайрон в Северной Ирландии, одетый в тяжелый комбинезон офицера люфтваффе с рюкзаком, в котором лежали поддельные военные документы, одни на имя «лейтенанта Гильке», другие – «лейтенанта Крузе».

Миссия началась неудачно и в другом отношении. Ему так и не удалось найти второй парашют с контейнером со снаряжением, включая рацию и лопату. Он не смог согласно инструкции закопать свой парашют, поскольку лопата была в потерянном контейнере.

Обнаружив, что выброшен не там, где надо, он за четыре дня пешком прошел семьдесят миль по графству Уиклоу в Эйре, где его ожидало «безопасное укрытие» в доме жены профессора Стюарта Изулт, активной деятельницы ИРА. По пути ему пришлось преодолеть вплавь реку Бойн, так как он обнаружил, что мост охраняют солдаты, как он позднее писал, «с большими трудностями, ибо намокший меховой комбинезон изнурил меня». Заплыв повлек за собой также потерю симпатических чернил, зашитых в подкладку рукава в виде желтой полоски ткани, пропитанной жидкостью, которая была смыта водой Бойна.

Голодный, усталый Гертц парился под майским солнцем в своем меховом комбинезоне. Он снял его и спрятал неподалеку от Ньюбриджа в графстве Килдейр, рассчитывая позднее вернуться и забрать его. Ночью он в очередной раз сбился с дороги из-за того, что сели батарейки фонарика. «Я остался теперь в высоких ботинках, – писал он, – в бриджах, джемпере, с небольшим черным беретом на голове. Я сохранил свой военный головной убор в качестве емкости для воды и свои медали [за Первую мировую войну] из сентиментальных чувств».

Хотя он имел при себе солидную сумму в английской и американской валюте, у него не было ирландских денег, а он настолько был незнаком с условиями в Ирландии, что не знал даже, что мог свободно пользоваться английскими фунтами. Он шел по двадцать часов в день и абсолютно ничего не ел, пока на четвертый день скитаний не добрался до дома миссис Стюарт.

Гертц представляет собой символ всего ирландского проекта – одинокая, затерянная фигура, бредущая по пустынным полям в высоких ботинках, черном берете и с карманами полными старых медалей.

В конце концов, он нашел ненадежное пристанище на вилле «Констанца» на Тамплиог-стрит в Дублине, в доме еще одного Хелда – тридцативосьмилетнего богатого фабриканта Стивена Кэррола Хелда, загадочной личности, которого считали агентом-провокатором британских спецслужб. Там он познакомился со Стивеном Хейсом, легендарным начальником штаба ИРА, который выглядел и вел себя как «вышедший в тираж по возрасту футболист, которого потрепали заботы и алкоголь», – с грустью отметил в своем дневнике Гертц.

У Гертца еще оставались деньги, и вскоре после визита Хейса стало очевидно, что ИРА стремится лишь освободить его от этих фондов. Через несколько дней после этого на вилле появились четыре «посланца ИРА», которые забрали все деньги в манере, напомнившей Гертцу «налет гангстеров в Америке».

На шестнадцатый день его пребывания в Ирландии, 22 мая для разнообразия на виллу нагрянули полицейские и арестовали Хелда в манере театральной постановки. Гертц сумел сбежать, перемахнув через забор, и растворился в большом городе, лишившись остававшихся у него шпионских принадлежностей.

Без денег, отрезанный от дома, покинутый друзьями и преследуемый полицией, назначившей награду в 3 тысячи фунтов за его голову, Гертц пропал. Операция «Майнау», как называлась его миссия, окончилась, не успев начаться.

Он испытал почти облегчение, когда в ноябре 1941 года был, наконец, арестован. После нескольких месяцев в ирландском лагере для интернированных он был включен в список на репатриацию. Но Гертц уже ни на что не надеялся. Он вбил себе в голову, что ирландцы выдадут его англичанам, которых он хорошо знал по предыдущей отсидке. В ночь перед освобождением он покончил самоубийством, раскусив капсулу с цианистым калием, полученную на прощание от адмирала Канариса восемнадцать месяцев тому назад.

«ИРА? Они прогнившие до самых корней», – написал он в своем завещании.

Но капитан Гертц не был единственной ирландской картой в колоде абвера. Той же весной 1940 года знаменитый изгнанник ИРА Шон Рассел, предшественник Хейса в должности начальника штаба, был переправлен из Соединенных Штатов в Германию, где Лахузен обучал группу ирландских террористов в учебном лагере для диверсантов в Куензее. Когда немцы сделали заключение, что полномасштабное восстание будет осуществимо в Ирландии лишь при условии, если его возглавит самоотверженный, энергичный и эффективный вождь, Лахузен решил для руководства восстанием вернуть на родину Рассела в сопровождении бывшего коммуниста Фрэнка Райана. Подводная лодка под командованием лейтенанта фон Стокхоузена была подготовлена для заброски, но к тому времени, как Рассел прибыл во французский порт Лорьен для отправки, он был уже стариком, страдавшим от обострившейся язвы. Тем не менее Лахузен приказал взять его на борт, где он умер от внутреннего кровоизлияния всего лишь в сотне миль от места назначения и был погребен в море⁹².

У абвера был еще один выход на Ирландию, на сей раз в Лондоне. Это был видный богатый ирландский бизнесмен, имевший, по его словам, связи с ИРА, хотя и не входил в эту организацию. Его привлекли к работе еще до войны в качестве связного между абвером и его ирландскими друзьями. Когда началась война, поддерживать контакт с ним стало весьма затруднительно.

Теперь, когда ирландский проект развивался полным ходом, Лахузен решил активизировать своего «крота». В Испании была подготовлена связная, молодая ирландка миссис Дейли, служившая гувернанткой в Мадриде и известная абверу как Маргарета. Она вызвалась отправиться в Лондон и доставить бизнесмену инструкции и рацию, а затем съездить в Ирландию, чтобы отвезти письмо, деньги и новый шифр для бедняги Гертца.

Она благополучно прибыла в Лондон на японском судне, отправлявшемся из Лиссабона, но, когда явилась к бизнесмену, он настолько перепугался, что отказался иметь какое-либо дело с ней или с абвером. Используя столь эффективное орудие, как шантаж, Маргарета припугнула отступника тем, что донесет на него британским властям, если он откажется сотрудничать, тем самым подарив ему неплохую идею.

Он сам обратился в полицию с добровольным признанием, затем передал им рацию Маргареты, шифры, список интересующих абвер данных и стал работать теперь уже в качестве члена братства «XX».

Были и другие подобные случаи в развитии самого перспективного проекта абвера.

Тогда же Джонни Оуэне, выведенный из равновесия в результате неудачной экспедиции в Северное море, все настойчивее просил майора Риттера прислать на смену ему южноафриканца, подготовленного в Бельгии. В действительности у Риттера были на выбор два южноафриканца – студенты Герберт Трибут и Дитер Гертнер, горячие энтузиасты, попавшие в шпионскую мельницу абвера.

Когда Риттер стал получать тревожные радиограммы Джонни, в Гамбурге было решено послать студентов в Англию – но как?

Как раз в это время Аст-Х стало известно, что под руководством одного из ветеранов второго отдела абвера готовится морская экспедиция с целью прорыва британской блокады и доставки некоторых материалов ирландцам. Руководителем проекта был весьма колоритный темнокожий Генри Обед, тридцативосьмилетний индус, торговец восточными пряностями и владелец зоомагазина в Брюсселе.

Предстоящее путешествие Обеда давало удачную возможность для заброски Трибута к Джонни в Англию и Гертнера в Ирландию в помощь Обеду, до тех пор пока все трое не смогут воссоединиться в Великобритании. Не откладывая в долгий ящик был разработан план, согласно которому объединялись, по-видимому, процветавшая уэльская сеть, возглавляемая Джонни и Гвиллемом Уильямсом, и спотыкающийся ирландский проект, которым непосредственно из Берлина руководил Лахузен.

В Испании завербовали фалангиста, кодовое имя Пайк, дав ему поручение доставить Гвиллему Уильямсу письмо с советом объединиться. Уильяме представил Пайку блестящий отчет о деятельности уэльской сети и пожаловался, что работу тормозит отсутствие финансовых вливаний со стороны абвера.

Около 4 тысяч фунтов были немедленно переданы Уильямсу через Испанию с еще одним фалангистом.

Гвиллем Уильяме прежде был полицейским инспектором в Суонси и отвечал за проникновение МИ-5 в ряды валлийских националистов. О тайной миссии двух испанцев стало тут же известно английским властям. Однако курьеру было позволено беспрепятственно возвратиться, поскольку его арест мог спугнуть абверовцев и помешать далеко идущим планам контрразведки.

Насколько было известно немцам, проект продвигался без сучка и задоринки: Обеду была открыта дорога в Англию через Ирландию; Риттер мог отправить южноафриканца в помощь Джонни; и все было готово для объединения валлийских националистов и ирландских экстремистов в жизнеспособный конгломерат.

Поскольку заброска по воздуху была ненадежной, а Канарису становилось все труднее выбивать у люфтваффе самолеты для этой цели, в абвер пригласили Кристиана Ниссена и попросили доставить этих людей в Ирландию морем. Известный яхтсменам всего мира под прозвищем Хайн Мюк, Ниссен был старым морским волком, словно сошедшим со страниц «Моби Дика», выросшим среди «прелести и очарования широко раскинувшейся водной пустыни».

Ему разрешили реквизировать любое судно на французском побережье, которое этот опытный яхтсмен счел бы подходящим для его целей, набрать любую команду и самому организовать плавание, но все это как можно быстрее. Хайн Мюк нашел то, что надо, в Камаре-сюр-Мэр, маленькой рыбацкой деревушке на побережье Бретани, – шикарную 10-метровую яхту «Суазик», прежде принадлежавшую французскому полковнику. Решив отправиться в плавание на этой яхте, он переоснастил ее от киля до клотика, но оставил при этом роскошь, включая содержимое бара, нетронутой.

Маршрут был ему известен по прежним счастливым дням. Участвуя в каусских регатах⁹³, он знал каждый квадратный дюйм в этих водах между островом Уайт и изрезанным южным побережьем Ирландии от Тоу-Хед до Кейп-Клир.

Хайн Мюк провел вечер перед отплытием, осушая бутылку за бутылкой «Клод'Без», его любимое вино из Кот-д'Нюи, а затем 3 июля в 23.00 они поднялись на борт «Суазика» и вышли в открытую Атлантику. Свежий океанский бриз наполнил паруса и стремительно повлек судно вперед.

Путешествие в Ирландию прошло успешно. «После трех дней плавания, – докладывал позднее Хайн Мюк, – я под прикрытием темноты высадил пассажиров на шлюпке в заливе Балтимор неподалеку от Фастнер-Рок на юго-западной оконечности Ирландии».

К тому времени как он вернулся в Брест и предстал перед офицером абвера, все три его пассажира были уже за решеткой. Известно ли было ирландцам об их прибытии? Поскольку Уильяме был ключевой фигурой в планах абвера, относящихся к подрывной работе в Англии, он был задействован и в этой операции. Резонно предположить, что он сообщил об этом МИ-5, а британские власти поделились информацией с ирландцами, которые в тот период не приветствовали подобный туризм.

Не падая духом после множества неудач, абвер по-прежнему считал Ирландию ключом, открывающим дверь в Англию. В июне в Гамбурге отобрали двух своих ветеранов для засылки в Англию через Ирландию.

Стюард Вилли Прец из «Норт Джёрман Ллойд» еще до войны работал на Файффера в бременском отделении в качестве курьера. Его ценность для абвера возросла позднее, когда он женился на ирландке и неведомо как сумел раздобыть подлинный ирландский паспорт на имя некоего Пэдди Митчела. Казалось, что для него поездка из Эйре в Англию с таким прикрытием будет «верняк». Было решено внедрить его в каком-либо пункте на побережье между Саутгемптоном и Ливерпулем, где он мог бы следить за проходящими мимо конвоями.

Вторым был старый протеже майора Риттера почтенный Вальтер Симон из Эльберфельда, который просто не мог не заниматься шпионажем. Как и Герман Гертц, Симон был хорошо известен британской контрразведке по тюрьме Уэндсуорт в начале зимы 1939 года, когда они не смогли доказать, что он был шпионом, хотя и считали это само собой разумеющимся.

Было неблагоразумно и просто глупо забрасывать провалившихся шпионов в прежние точки, но Гамбург испытывал острую нехватку агентов и теперь подбирал остатки. Следовало насколько возможно «накрыть» Англию, и засылка таких, как Вилли и Вальтер, явно была единственной возможностью.

Симона спешно обучили в Вольдорфе работе на рации, а затем так же поспешно направили на выполнение задания. Он назвался Карлом Андерсеном и отбыл в качестве моряка с норвежским паспортом.

Он высадился на берег 13 июня в заливе Дингл на юго-западном побережье Ирландии и пешком дошел до ближайшей железнодорожной станции, где наткнулся на троих мужчин, судя по всему ожидавших поезда, и спросил:

– Когда следующий поезд до Дублина?

Незнакомцы уставились на него, а затем один из них ответил:

– Последний поезд, дружище, отправился четырнадцать лет назад. Я думаю, что следующий поезд отправится не ранее чем через четырнадцать лет.

Через два часа Вальтер Симон сидел в камере полицейского участка в Трейли, графство Керри, покончив со шпионажем до конца войны. Вилли также был схвачен в день прибытия, несмотря на подлинный ирландский паспорт.

Ирландский проект развалился, как карточный домик. Задний вход в Англию оставался плотно закрытым. В анналах абвера это было зафиксировано краткой записью от 18 июля под заголовком: «Приказы начальника», гласившей: «Не проводить подрывных действий через Ирландию. В будущем все операции подобного рода осуществлять непосредственно в Англии».

Глава 22

ШПИОНЫ СУДНОГО ДНЯ

26 июня 1940 г. Адольф Гитлер приблизился к Великобритании на самое близкое расстояние за всю войну – он вошел в Дюнкерк, откуда британский экспедиционный корпус успел уйти лишь за три недели до этого. Это была импровизированная остановка в сентиментальном путешествии. Триумфатор стоял перед опустошенными домами на набережной, глядя на жуткую массу обломков в песках и на покореженные остовы автомобилей в воде. Он не был ни заинтересован, ни захвачен зрелищем мрачных останков только что выигранной им кампании. В памяти были картины прошлой войны, в которую он был ефрейтором.

В сопровождении Макса Асманна, своего командира отделения в Первую мировую войну, и своего старого друга Эрнста Шмидта он совершил экскурсию по известным полям сражений, таким, как Мессина и Фромель, Ипр и Лангемарк. Он решил свернуть с маршрута, лишь проехав Пеперинж, когда Асманн сказал ему, что на Дюнкерк, расположенный лишь в нескольких километрах, тоже стоит посмотреть.

Это был единственный приморский объект из всех, которые Гитлер посетил за всю Вторую мировую войну. Лишь в 45 километрах от того места, где он стоял, по другую сторону пролива Па-де-Кале лежал английский берег. Гитлер внимательно смотрел за горизонт, словно пытаясь увидеть эту далекую землю.

Идея высадки в Англии до сих пор не приходила ему в голову, когда он разрабатывал планы войны на Западе. Теперь же в свете проявленной врагом слабости и продемонстрированной всему миру силы его собственных войск он тешил себя этой идеей. Дважды за прошедший месяц тема вторжения в Англию была предметом его беседы с гросс-адмиралом Эрихом Рёдером. 21 мая, на следующий день после того, как немецкие танки достигли Абвиля и устья Соммы, Рёдер, наблюдавший за кампанией с интересом стороннего зрителя, прибыл на командный пункт фюрера в районе Мюнстерейфеля и, как бы случайно, спросил его, не собирается ли он вторгнуться в Англию. Ответ Гитлера был неопределенным. Вновь к этой теме Рёдер вернулся 20 июня, через три дня после того, как Франция выразила готовность капитулировать. На сей раз Гитлер, похоже, был готов отклонить это предложение.

– Я дам вам знать через несколько дней, – ответил он.

Тогда он был занят более важным делом. На следующий день, 21 июня он должен был принимать в Компьене капитуляцию Франции⁹⁴. Затем последовало то, что сэр Питер Флеминг назвал «медовым месяцем победы», – поездка по местам прежних боев и беззаботный отдых в Шварцвальде.

Он все еще отдыхал в Книбисе, горном курорте в Шварцвальде, когда 2 июля изменил свое решение и приказал своему Генеральному штабу немедленно начать разработку плана вторжения в Англию, намеченного, «если потребуется», на середину сентября. Разработчики плана присвоили операции кодовое имя «Лев». Просматривая наброски плана, Гитлер исправил название операции на «Морской лев», так как Англия всегда ассоциировалась у него с морем.

Адмирал Рёдер начал собственные приготовления, не дожидаясь окончательного решения Гитлера. 21 июня, едва прибыв в Берлин, он позвонил адмиралу Канарису и попросил его сконцентрировать свои усилия на Англии. На следующее утро Канарис довел соответствующий приказ до своих подчиненных на набережной Тирпиц. В хронике абвера это событие отражено следующим образом: «На основании распоряжения начальника все операции абвера отныне будут сконцентрированы на английском направлении». Операция абвера получила кодовое наименование «Хаммер» (Молоток) и была разделена на две стадии в зависимости от первоочередности и направленности. Первая стадия, ориентированная на Англию, получила название «Хаммер 1-юг», а вторая, направленная на Шотландию, называлась «Хаммер I-север». Как оказалось впоследствии, для всего предприятия понадобилось совсем немного участников.

На совещании адмирал спросил у Пикенброка и Лахузена, как обстоит дело на «площадке для гольфа».

Пикенброк ответил, что агентов – больше чем достаточно, и привел в пример Джонни.

– Мы проверяем этого агента ежедневно, – добавил он, – его почерк, манеру, меры безопасности, все факты. Вольдорф уверен, что все подлинное.

Хотя британская контрразведка с каждым днем действовала все лучше, абвер, очевидно, чувствовал себя в Англии весьма уверенно. Пикенброк ошибался в том, что касалось аутентичности Джонни, вся достоверность сведений которого была разрушена инцидентом на полпути к Доггер-банке.

В то же время у абвера была горстка надежных агентов, о существовании которых британским властям ничего не было тогда (а возможно, и по сей день) известно.

В течение трех долгих лет в тот критический период подлинным асом был не Джонни, а некий офицер иракской армии. Его работа наглядно демонстрирует, насколько ценным может быть один-единственный агент, если он размещен у источника военных тайн.

Капитан танковых войск иракской армии Мохамед Салман проживал в Англии с 1938 года, находясь в отпуске для изучения тактики танковой войны в Олдершоте, Сандхерсте и Вулидже⁹⁵.

Как и многие арабы его поколения, он в глубине души ненавидел англичан и симпатизировал нацистам. Перед отъездом в Англию он согласился работать на абвер в самом сердце британского, окутанного тайной экспериментального отдела механизированной войны.

Собственная дивизия Салмана была придатком британской армии, действовавшей в тесном сотрудничестве с проанглийским режимом Нури-паши. Таким образом, он пользовался неограниченным доступом к некоторым особо секретным объектам и мог информировать немцев о всех новинках в тактике британских бронетанковых войск.

Не менее важным было то, что он мог регулярно отправлять свои материалы из Англии совершенно свободно и беспрепятственно. Его брат, генерал-майор Ахмед Салман был командующим ВВС Ирака и, подобно Мохамеду, тайным врагом англичан. Капитан Салман отправлял свои донесения с иракской дипломатической почтой как личные письма своему брату, а генерал затем передавал их резиденту абвера в Багдаде полковнику Вернеру Юнгу, который передавал информацию по рации в Берлин.

Эта удивительная связь продолжалась до начала мая 1941 года, когда капитан Салман завершил выполнение своих обязанностей в Англии и вернулся на родину, чтобы принять участие в пронацистском военном перевороте Рашида Али аль-Гайлани, в котором его брат играл ключевую роль⁹⁶. По пути в Багдад он прибыл в Лиссабон, где связался с португальской резидентурой абвера. С болгарским паспортом на имя инженера Маджида Сирхана иракский офицер отплыл в Берлин для отчета о миссии в Англии и для получения инструкций по осуществлению своей миссии в Ираке в качестве одного из лидеров оказавшегося скоротечным мятежа.

Сотрудничество с абвером под прикрытием считающегося нейтральным посольства в Англии или британского посольства за рубежом не было чем-то исключительным или необычным. Итальянцы были поставщиком сверхсекретных документов, включая переписку Рузвельта с Черчиллем, похищаемую ими в шифровальной комнате американского посольства в 1939–1940 годах. Японцы участвовали в переброске в Англию крупных денежных сумм для выплаты агентам абвера. Время от времени португальское и швейцарское дипломатические представительства служили крышей для заброшенных в Англию агентов абвера. Шведское посольство использовалось несколькими способами, а испанское стало одним из гнезд шпионажа. Но ни одна из миссий не стала прибежищем для шпионов с дипломатическим иммунитетом в большей степени, чем венгерское посольство.

Под руководством доктора Дьордя Барца-Надьлашони, способного и корректного карьерного дипломата, убежденного католика, не скрывающего проанглийских симпатий, эта миссия в глазах британской контрразведки считалась безопасной, несмотря на явное сотрудничество венгерского правительства с немцами⁹⁷. Сам доктор Барца пользовался полным доверием в Форин Офис, а посольство получало заметные льготы и послабления, несмотря на войну и двусмысленную позицию в ней Венгрии.

Но этим доверием злоупотребляли. Посольство стало прибежищем двух агентов абвера, использовавших положение о неприкосновенности дипломатической почты для отправки своих донесений. Одним из них был атташе, которого я буду называть Андре, лощеный, обходительный, салонный тип игрока в бридж, специализировавшийся на политической разведке и светских новостях. Гораздо более важным и продуктивным было лондонское представительство ВК-6, вездесущей секретной службы венгерского Генерального штаба, ставшее шпионским притоном, несоизмеримым с населением этой маленькой страны и активно участвовавшим во всех политических интригах межвоенного периода.

Главарем здесь был майор Лоранд Уташши-Уйлак, кадровый разведчик и опытный профессионал, занимавший пост военного атташе в Лондоне с 1937 года.

Работа майора Уташши на немцев началась еще в 1935 году, когда адмирал Канарис вступил в альянс с венграми. Тогда он специально приезжал в Будапешт, чтобы закрепить соглашение «об обмене информацией», достигнутое за шесть лет до этого полковником фон Бредовом и тогдашним главой ВК-6 полковником Шандором Хомлоком, ярым пронацистом.

Вскоре после начала войны Канарис и Хомлок значительно расширили масштабы сотрудничества в области внешней разведки. Идея совместной работы заключалась в том, чтобы использовать нейтралитет Венгрии для сбора военной информации в странах, из которых в связи с войной выдворили немцев. В этих целях Хомлок был назначен военным атташе в Берлин, чтобы вместе с полковником Пикенброком создать сеть венгерских военных атташе, работающих на абвер⁹⁸.

Полковнику Хомлоку не удалось добиться успеха повсюду, ибо не все офицеры были настроены так же прогермански, как он, и некоторые из них категорически отказались быть крышей для агентов абвера. Более того, преемник Хомлока на посту руководителя ВК-6 полковник Иштван Уйсаси все более косо смотрел на это рискованное сотрудничество.

Но Хомлок сумел заручиться согласием на совместную работу военного атташе в Лондоне, там, где подобная деятельность была наиболее важной. Выходя непосредственно на Пикенброка в Берлине, Уташши посылал доклады о состоянии вооруженных сил Великобритании в самый напряженный момент их военного становления. Он оказал исключительно важные услуги в период летнего кризиса 1940 года⁹⁹ и во время авиационных налетов с сентября 1940-го по март 1941 года. Его донесения о разрушениях после налетов на Лондон, Портсмут, Бирмингем, Ливерпуль, Глазго и Бристоль бесконечно радовали Геринга. Они характеризовали налеты как катастрофические, разрушения как непоправимые, а моральный дух населения как полностью сломленный.

Ограничься Уташши только письменными отчетами, отправляемыми с посольской почтой, и его, возможно, раскрыли бы только после войны. Но его «кровопролитные» депеши сделали его столь популярным в люфтваффе, что к абверу обратились с просьбой снабдить его рацией для более оперативного освещения событий. Передатчик был ему переправлен, и майор установил его в своей квартире на Гросвенор-сквер (неподалеку от дома, где в 1944 году располагался штаб Эйзенхауэра в период подготовки высадки в Нормандии).

Вместо того чтобы ускорить обмен информацией, радио полностью прервало эти его контакты. История (отчасти апокрифическая¹⁰⁰) гласит, что службы радиоперехвата, обнаружив в апреле новую радиостанцию, запеленговали ее сигналы в самом центре Мэйфера и в конце концов установили ее точное местонахождение в квартире венгерского военного атташе. Хотя его дипломатический иммунитет не распространялся на столь откровенный шпионаж в пользу третьего государства, самое большее, что англичане смогли сделать, – это объявить его персоной нон грата и потребовать от венгерского правительства отозвать его.

Это, однако, повлекло бы за собой и высылку из Венгрии британского военного атташе, который также по самую шею увяз в шпионаже. Поэтому, вместо действий по линии Форин Офис против Уташши, МИ-5 решила воспользоваться собственными, более грубыми методами. Агенты спецслужбы взломали его квартиру и похитили рацию, оставив Уташши записку, где он сможет ее забрать. Майор прочитал послание и, отправившись по указанному адресу, оказался на конспиративной квартире МИ-5. Согласно этой версии, после беседы с контрразведчиками он присоединился к братству «XX» и с тех пор передавал дезинформацию, имевшую целью отвлечь налеты люфтваффе от стратегически важных объектов.

Даже после падения Франции, когда побережье Западной Европы было перекрыто, оставались выходы, через которые можно было попасть в Англию. Суда регулярно отправлялись из Испании и Португалии, Ливерпуля и Глазго. Самолеты из Лиссабона продолжали регулярно, дважды в неделю по расписанию, совершать рейсы: гидросамолеты садились на воду в Пуле, близ Борнмута, а обычные самолеты приземлялись в аэропорту Уайтчерч возле Бристоля.

Эти маршруты насколько возможно использовались абвером для переброски в Англию своих испанских и португальских агентов, среди которых были и ранее законсервированные внешне весьма респектабельные бизнесмены и профессионалы, прибывающие по вполне легальным делам. Особенно частыми путешественниками на этих маршрутах были два американца – Уильям Р. Дэвис, независимый нефтяник, осуществлявший довольно значительные сделки с германским ВМФ даже после начала войны, и Герман Б. Кольмар, зарегистрированный в картотеках абвера как «вице-президент «Кемикл-бэнк» из Нью-Йорка».

Дэвис активно использовал свое американское гражданство и эксплуатировал свои обширные связи с влиятельными британскими бизнесменами и финансистами для сбора интересующей немцев информации, а затем передавал ее связникам абвера в Лиссабоне или Мадриде.

Кольмар, в свою очередь, приезжал в Лондон, где, по его словам, в бытность премьер-министром Невилла Чемберлена имел доступ на Даунинг-стрит, 10. Завершив там свою миссию, он отправлялся в Голландию, где у него была прямая линия для связи с Германией. По ходатайству абвера МИД выдал ему специальное разрешение на въезд, чтобы не пользоваться в этих поездках американским паспортом.

Передав информацию в Берлине, он возвращался в Роттердам, а оттуда в США. В то время как контакты с Дэвисом благополучно осуществлялись и во время войны, связь с Кольмаром действовала после падения Франции очень недолго, а затем он исчез со сцены, возможно, потому, что англичане проведали о его деятельности и закрыли въезд в страну.

Эта разношерстная компания странствующих агентов была исключительно полезной, но только для сбора стратегической информации: долговременных политических, экономических и социологических разведывательных данных, из которых складывалась мозаика обстановки в Англии. Они были независимыми агентами, над которыми абвер осуществлял лишь ограниченный и слабый контроль. Даже Салман и Уташши пользовались определенной автономией. Их нельзя было загрузить сбором определенной информации на ежедневной основе, то есть тактической разведкой, в которой абвер особенно нуждался в период подготовки операции «Морской лев».

Когда полковники Пикенброк и Лахузен честно доложили Канарису, что с провалом ирландской агентуры в Англии практически не осталось агентов, занимающихся сбором тактической информации, адмирал был потрясен. Ведь абвер был тогда на гребне успеха, а он сам достиг пика карьеры.

Его несколько приободрил визит генерала Франца Гальдера, начальника штаба вермахта, каждый сотрудник которого работал сейчас только над планом операции «Морской лев». Гальдер сообщил Канарису, что, по его мнению, для планирования операции помощь абвера не нужна. Они оба согласились, что в данный момент невозможно сделать то, что абвер совершил в канун вторжения в Нидерланды, когда он выдавал массу сиюминутной тактической информации. Был уже конец июня, и до окончания разработки плана операции «Морской лев» оставалось около полутора месяцев. Гальдер запросил собственную разведку Fremde Heere West о необходимых ему сведениях, и ее шеф полковник Ульрих Лисе заверил его, что обладает всей необходимой информацией.

Всего лишь несколько месяцев тому назад у Fremde Heere West были лишь отрывочные разведданные о британской армии: ее боевые уставы, наставления по тактике, оборудованию, связи – то, что традиционно собиралось каждой разведывательной службой обо всех вероятных противниках. Но большая часть теперешней информации Лисса основывалась на той огромной массе трофеев, захваченных немцами после недавнего отступления англичан из Дюнкерка. Это был водопад разведывательных сведений. Миллионы секретных документов британских армии и флота были брошены во Франции.

По словам Гальдера, не менее удивительным было быстрое обеспечение ведомства майора Лисса картографическими пособиями, выполненными военными топографами под руководством майора Зольтманна из третьей группы Fremde Heere West. В течение нескольких дней вся эта картографическая информация была отпечатана либо мимеографирована в количестве, достаточном для полного обеспечения всех боевых частей. 18 июля, всего через двенадцать дней после получения задания, майор Хайдеманн представил атлас «Береговая оборона Великобритании», заполненный картами масштаба от 1:25 000 до 1:1 000 000, основанными на данных аэрофотосъемки. Там было также несколько аэрофотоснимков и множество иллюстраций из текущих газет и журналов, на одной из которых были изображены король Георг V и королева Елизавета, инспектирующие замаскированную батарею 127-мм орудий, на другой – Уинстон Черчилль рядом с долговременным огневым сооружением, еще на одной – Энтони Иден перед заграждением из колючей проволоки в районе Дувра. Количество данных нарастало в такой пропорции, что, когда эта подборка была выдана в войска в канун вторжения, полковник Лисе попросил, чтобы начальники разведки дивизий приезжали за этими материалами на грузовиках.

Тем временем адмирал Канарис испытал облегчение, потому что был избавлен от этого труда.

Эта отстраненность была резко прервана. 16 июля его вызвали в Верховное командование вермахта к генералу Йодлю, где прямо спросили:

– У вас есть агенты в Англии?

– Да, – несколько неуверенно ответил Канарис. При этом он подумал о Джонни и его кружке валлийских бунтовщиков, но он знал, что Йодль не интересуется информацией того рода, что получена от них. Тем не менее он сообщил Йодлю о Джонни, всячески расхваливая его. Канарис также рассказал о других мероприятиях Аст-Х из Гамбурга и Бремена, а также о сети агентов, засланных в Англию через Испанию, Португалию и Швейцарию.

Йодль остался недоволен и сказал Канарису, что это не то, в чем он нуждается. Нужна была разведывательная сеть совершенно нового типа, возможно, даже несколько сетей для выполнения особых заданий до и во время вторжения. Наступающим войскам нужны были проводники, поставщики оперативной военной информации на поле боя, люди, которые были бы глазами и ушами войск во вражеской стране. Канарис вынужден был сознаться, что таких людей в Англии у него нет.

– Ладно, – сказал Йодль, – тогда подберите их и как можно скорее зашлите в Англию. Высадка войск может начаться уже 5 сентября, но не позднее 15-го. Эти люди должны быть заброшены к этому сроку. Ваша контрольная дата – 15 августа. К этому дню ваши разведчики должны быть на своих базах. Вы успеете?

– Несомненно, – твердо ответил Канарис. Но у него были сомнения.

Адмирал срочно отправился в Гамбург, чтобы выяснить, что можно сделать, и нашел капитана Герберта Вихманна весьма далеким от оптимизма. У отделения было некоторое число полевых агентов, которых можно мобилизовать, но небольшое. К сожалению, все они были новичками, степенными людьми средних лет, большинство из которых и не рассчитывали быть призванными. Была лишь одна надежда – на группу лейтенанта Йоханнеса Бишоффа. К тому времени она состояла из трех полностью подготовленных агентов, заброшенных в Англию. Бишофф считал, что они очень перспективны, но просил Канариса не привлекать их к заданиям, к которым они не были подготовлены.

– Они пригодятся позже, – настаивал он, – и они справятся с порученной им работой. Будет самоубийством использовать их на этой неквалифицированной тактической разведке, которой они совершенно не обучены.

В этот раз Канарис впервые за много лет вышел из себя. Он приказал Вихманну немедленно подобрать взвод кандидатов, обучить их, обмундировать и забросить в Англию – не позже 7 сентября.

– Но это невозможно, герр адмирал, – простонал Вихманн.

– Сейчас такое время, – ответил адмирал, – когда невозможное должно стать возможным.

Как только он спустился с Зофиентеррасе и отправился обратно в Берлин, он совершенно потерял интерес к этой незначительной проблеме.

В столице Канарис увиделся с Герингом, который мимоходом заметил, что сомневается, начнется ли операция «Морской лев» вообще, а когда он встретился с Гитлером, тот совершенно не интересовался этой операцией, а был полностью поглощен планом иной операции, под названием «Феликс», – нападением на Гибралтар сушей через Испанию.

– Если, – сказал он Канарису, – по какой-либо причине операцию «Морской лев» придется отсрочить, я намереваюсь захватить Гибралтар.

Он дал Канарису carte blanche на операцию «Феликс», практически назначив его ее командующим. Канарису было поручено добиться согласия генерала Франко¹⁰¹ на пропуск немецких войск, а также осуществить рекогносцировку района будущих боевых действий, составить план и руководить нападением.

В то время как все были заняты подготовкой к операции «Морской лев», Канарис отправился в Мадрид для беседы с генералом Франко и для разведки подступов к британской крепости.

Он вернулся в Берлин 2 августа и несколько дней провел в беседах с Гитлером, Кейтелем и Йодлем, обсуждая операцию «Феликс». Его доклад был настолько наполнен энтузиазмом, что 7 августа первый помощник Йодля генерал Вальтер Варлимонт отложил все дела и занялся подготовкой оперативного плана «Феликса».

В течение этих недель Канарис занимался чем угодно, только не «Морским львом». Он занимался проблемами, связанными с внедрением абвера в Афганистан, трудностями с итальянцами в Албании, заговором по свержению короля Кароля в Румынии, некоторыми интригами в Северной Африке – но только не «Морским львом». Геринг требовал от него все больше материалов, необходимых для подготовки воздушного блицкрига, и убеждал Канариса, что в этом случае операция «Морской лев» станет ненужной.

В Гамбурге Вихманн делал все возможное, чтобы подобрать людей для миссии, которую скептики называли «поездка на небеса» – Himmelfahrt. Он поручил это задание майору Гансу Дирксу и майору Риттеру, а также двум младшим сотрудникам своего штаба. Капитан Юлиус Бёкель, светловолосый гигант с привлекательной внешностью, похожий на лыжника с плакатов, рекламирующих горные курорты, был коммивояжером фармацевтических фирм и вернулся на родину из Южной Америки, чтобы поступить на службу в абвер, а офицер по специальным поручениям (Sonderfuehrer) Карл Хайнц Кремер, очень сообразительный двадцативосьмилетний юрист, до войны работал в германском посольстве в Лондоне. Все они были офицерами запаса и все, кроме Диркса, новичками в разведке.

Специальной миссии по обеспечению операции «Морской лев» присвоили кодовое название операция «Лена» в честь супруги полковника Пикеринга, дочери известного генерала. Риттер так охарактеризовал в своем дневнике суть операции:

«Агенты «Лены» не должны заниматься сбором рутинной информации, за исключением передачи сводок погоды. Они должны сосредоточиться на топографической рекогносцировке определенных районов, на выявлении участков побережья, пригодных для высадки войск, а также полей, подходящих для десантирования с самолетов. Они должны уметь наносить на карту такие препятствия, как надолбы на дорогах, заграждения из колючей проволоки и иные преграды. После высадки войск они должны быть проводниками в прибрежных районах, поскольку можно предполагать, что все дорожные указатели, знаки и другие обозначения будут сняты либо заменены неправильными, или дезориентирующими».

Серьезной проблемой был срочный поиск и подбор достаточного числа умных, образованных и смелых молодых людей, пригодных для выполнения этой миссии. Не менее сложной задачей была заброска их в различные районы Великобритании – в южные районы их обычно высаживали с мелкотоннажных судов, а в северные сбрасывали с парашютом с самолетов.

В самом Гамбурге было лишь два перспективных кандидата, оба из команды Диркса – тридцатичетырехлетний Теодор Дрюкке, поработавший на него в Бельгии и во Франции и готовый к новым свершениям, и туповатый швейцарец Вернер Генрих Велти, работавший шофером французского консула в Гамбурге и шпионивший за ним по заданию абвера.

В Висбадене подобрали высококлассного агента Йозефа Рудольфа Вальберга, франко-германского происхождения, не имевшего постоянной работы, пока не поступил на службу в абвер в марте 1938 года. Он отличился в ходе вторжения во Францию и Бельгию, а также в период подготовки этой кампании.

Остальных приходилось искать среди всякого отребья, там, где обычно готовят шпионов. Капитан Вихманн обратился с этой целью к подполковнику Преториусу, начальнику экономической секции, весельчаку, известному своим чутьем на способных разведчиков и прозванному Дудочник за свое умение завлекать на шпионскую стезю. Он выдвинул идею вербовки агентов в недавно оккупированных странах на том основании, что их можно будет выдавать за беженцев. Он отправился в Голландию и Бельгию, затем в лагеря в Шлезвиг-Гольштейне, где содержались фашисты-беженцы из Скандинавии, молодые штурмовики, ставшие нежелательными в собственных странах. Хотя многие датчане уже репатриировались, часть из них еще оставалась в лагерях вместе с кучкой норвежских и шведских фашистов.

В течение пары недель Преториус набрал нужное число кандидатов, оставив окончательное решение за Дирксом и Риттером. Кроме Дрюкке, Велти и Вальберга они отобрали 12 человек, ставших известными как «команда Лены». Это были Карл Генрих Мейер, двадцатичетырехлетний голландец немецкого происхождения, участвовавший в фашистской подпольной группе Мюссерта в Гааге; двадцатишестилетний голландский евразиец Шарль Альберт ван ден Кибом, бывший секретарь и бухгалтер в отделения ИМКА в Амстердаме; двадцативосьмилетний Шорд Понс, друг Кибома, недавно демобилизованный водитель санитарной машины бывшей голландской армии; датчанин и швед, фабричные рабочие; еще пять человек, провалившихся так быстро, что записей о них не оказалось, и самая загадочная личность в команде, Ян Биллем Тер-Брак, запомнившийся только своей фамилией в свидетельстве о смерти, выданном коронером¹⁰²в Кембридже с записью о причине смерти – «явное самоубийство». Пятнадцатой была включенная в группу в Гамбурге загадочная женщина лет тридцати, напоминавшая скорее Грету Гарбо в молодости, чем Мата Хари. Это была привлекательная блондинка нордического типа, спортивного сложения, но изящная и очень женственная и соблазнительная. Она была элегантной, яркой и имела стальные нервы. Как такая женщина оказалась в этой компании бродяг? Не было тайной, что она была любовницей Диркса. Не было также секретом, что ее включили в команду, потому что Диркс устал от этой связи и решил таким образом отделаться от нее. Ее называли Вера Эриксон, имя, выбранное для нее в предвидении амбициозного шпионского проекта в Англии, в котором, как мы увидим далее, она принимала участие.

Команда была разбита на две группы – Мейер, ван ден Кибом, Понс и Вальберг поселились в отелях «Метрополь» и «Амбассадор» в Брюсселе, остальных разместили в дешевом и считавшемся безопасным пансионате абвера «Клопсток» в Гамбурге.

Время было главным фактором, и абвер не мог тратить его, давая этим людям хорошую подготовку, необходимую для столь опасной миссии. После недели развлечений и прогулок «брюссельской четверке» показали, как пользоваться рацией, дали основы криптографии с использованием простейшего шифра и обучили «опознаванию» – умению различать типы орудий, самолетов, вооружения и армейских подразделений по знакам различия.

Только Мейер прошел несколько более глубокую подготовку. Позднее он рассказывал:

«Они дали мне уроки по структуре английской армии, дивизии и бригады, из чего они состоят, некоторые другие важные вещи, например где располагаются батальоны и как их распознавать. Ходить в кафе и слушать, потому что солдаты всегда говорят. Заводить друзей. Были и другие подобные вещи; если видишь проходящие танки, узнай, если возможно, их точные номера; то же касается проходящих войск – следует запоминать направление их движения и, если удастся, узнавать пункт назначения».

Даже при таких условиях они не были готовы к назначенной Йодлем дате 15 августа. Операция «Морской лев» была отсрочена. Ходили слухи, что ее отменят вообще. Но никто не счел нужным проинформировать об этом Гамбург.

В конце августа «брюссельская четверка» была доставлена в Булонь на побережье Па-де-Кале и размещена в брошенном доме у моря. 2 сентября наступил их час «икс». Прибыл капитан Юлиус Бёкель, выступавший в «команде Лены» в роли диспетчера, и отвез их в лучший ресторан расположенного неподалеку шикарного морского курорта Ле-Туке, где был организован прощальный ужин. Там же они получили последние инструкции.

Вальбергу было поручено «выяснить, какие дивизии и бригады дислоцированы на южном побережье, характер оборонительных сооружений и виды артиллерийских орудий, как береговой обороны, так и ПВО». Мейер должен был собирать информацию об экономическом положении в целом и о моральном состоянии населения, а также и чисто разведывательные сведения, особенно о ВВС. Кибому и Понсу дали задание собирать сведения общего характера, или, по словам Понса: «Как люди живут, сколько солдат и тому подобное».

Они должны были передавать свои сообщения по радио от пяти до восьми утра или от восьми вечера до двух ночи. Все они значительно отличались друг от друга, и общими у них были лишь проблемы с языком страны, в которую они отправлялись. Кибом и Понс очень плохо говорили по-английски и понимали лишь медленную речь. Вальберг, свободно говоривший по-немецки и по-французски, ни слова не знал по-английски.

Ближе к вечеру их привезли обратно в Булонь и усадили на траулер, на котором они должны были совершить 55-километровое плавание через Ла-Манш. Их багаж был доставлен на борт, и в чемоданах лежали одежда английского производства, в изобилии хранящаяся на складах абвера, были также водонепроницаемый мешок с едой и сигаретами и два рюкзака с приемопередатчиками, один для Кибома и Понса, другой для Вальберга и Мейера.

Отбыв из Булони, они до наступления темноты простояли у мыса Альбрехт, затем в сопровождении пары минных тральщиков пересекли узкий пролив. В семи милях от побережья Кента они пересели в шлюпки и оставшийся путь до мест их назначения совершили на веслах. Кибом и Понс направились в район Ромни-Марш, одного из пяти портов, неподалеку от большой цитадели Уэст-Хайт, где располагалось пехотное училище английской армии. Вальберг и Мейер направлялись южнее на 20 км в Дангинис близ Лидда. Это было на той дороге, по которой в 43 году нашей эры римляне шли завоевывать Британию.

К четырем утра они были на берегу, и Вальберг, главный работяга в компании, быстро протянул антенну между кустом и деревом и отправил радиограмму:

«Прибыли благополучно, документы уничтожены. Английское патрульное судно 200 метров от берега. Берег с сетевым заграждением, железнодорожные шпалы на расстоянии 50 метров. Мин нет. Солдат мало. Недостроенный блиндаж. Новая дорога. Вальберг».

Он подписался своим настоящим именем. Через несколько часов он отправил вторую радиограмму, но не столь мажорную. В ней говорилось:

«Мейер схвачен. Английская полиция разыскивает меня. Я загнан в угол, ситуация сложная. Да здравствует Германия».

Вальберг ступил на путь неудач тем, что захотел пить. Поскольку он не говорил по-английски, Мейер попытался достать чего-нибудь попить, если удастся, сидра. По пути в Лидд он вошел в паб и попросил сидра и сигарет. Буфетчица немедленно признала в нем иностранца, так как ни один англичанин не посмел бы попросить обслужить его в девять часов утра, до официального открытия заведения.

Она попросила его зайти позже, и, когда он вернулся в десять часов, его ожидали полицейские. В полицейском участке Лидд а он признался, что прибыл в Англию на лодке, но утверждал, что он голландский подданный и отправился из Франции, чтобы присоединиться к голландской организации Сопротивления. Он ничего не сказал о Вальберге, и англичанам пришлось искать его самим. Это не заняло много времени. На следующий день, 4 сентября, рано утром жажда вынудила Вальберга покинуть свое укрытие, и он оказался в руках полиции.

Кибом и Понс попались еще быстрее. Они высадились на берег 3 сентября около пяти утра, не зная, что попали в место дислокации пехотного батальона. Ровно в 5.00 рядовой Толлерви увидел на краю дороги силуэт. Он крикнул: «Стой! Кто идет?» – и положил конец краткой карьере еще одного шпиона. Кибом шагнул вперед и сдался.

В батальоне объявили тревогу, в 5.15 рядовой Чаппелл нашел рюкзак с продуктами и чемодан. Еще через десять минут капрал Гуди взял Понса в прямом смысле слова без штанов, когда он менял свои промокшие брюки на сухие. Голландец сдался в плен, не успев застегнуть пуговицы. Только к полудню обнаружили рацию, валявшуюся в траве.

Вальберг и Мейер окончили жизнь на виселице в Пентонвилле 10 декабря 1940 года. Через неделю за ними последовал ван ден Кибом. Они были ничем не выдающимися и оказались неудачливыми шпионами. Но они были смелыми и убежденными людьми и без страха пошли на казнь. Только Шорд Понс был (или пытался представить себя) оппортунистом. Он убеждал безжалостное (и легковерное) жюри в том, что он в действительности голландский патриот и пошел на службу к немцам исключительно для того, чтобы выбраться из Голландии. Он спас свою жизнь, не дав англичанам ничего взамен¹⁰³.

Глава 23

ГРАФИНЯ ВЕРА, ЛЕДИ МЕЙ И ГЕРЦОГИНЯ ДЕ ШАТО-ТЬЕРРИ

В другой группе команды Лены Тео Дрюкке, в свои тридцать четыре года являвшийся самым старшим из них, был единственным, кто имел опыт предстоящей всем им работы.

Сын видного юриста-международника из аристократического ганзейского семейства, он был хорошо образованным, сообразительным, привлекательным мужчиной, повидавшим свет. Он познакомился с Дирксом в середине тридцатых в Брюсселе, они подружились, а затем стали и коллегами по шпионской работе. Дрюкке работал в Бельгии превосходно. Обширный круг его знакомых позволял ему обеспечивать Диркса большим числом агентов, среди которых был и шпионивший за королем Леопольдом и королевской семьей.

Завсегдатай самых шикарных ночных клубов Европы, где каждый, угостивший выпивкой, сразу же становился хорошим знакомым, Дрюкке однажды связался с международной бандой, подделывавшей американские стодолларовые банкноты. Он свел их с Риттером и Дирксом, которые скупили у них весь запас превосходных фальшивок для финансирования своих операций.

И не кто иной, как Дрюкке, выполняя одно из заданий во Франции, нашел Веру, прозванную Графиней. Он наткнулся на нее в одном из захудалых ночных клубов около плас Пигаль как раз вовремя, чтобы избавить ее от надоевшей связи с любовником, южноамериканским жиголо, ударившим ее ножом в грудь в истинно латинском стиле. Он забрал ее в Брюссель, где вскоре был вынужден уступить Дирксу, который был неотразим для женщин, несмотря на нескладную фигуру и изувеченное лицо.

Но Дрюкке не хотел оставить свою пагубную любовь и последовал за ней в Гамбург, когда Диркса перевели в Аст-Х и он взял ее с собой.

Треугольник процветал, к удовольствию всех его сторон, пока Диркс, которому быстро надоедали его любовницы, не почувствовал утомление от затянувшейся связи. Чтобы отделаться от нее, он попросился на задание, в котором женщина не могла бы его сопровождать, но она, не желая расставаться с Дирксом и благодаря хорошему знанию английского языка, добилась зачисления в разведывательную группу по обеспечению операции «Морской лев». Тогда и Дрюкке также напросился в эту же группу вместе со своим приятелем по имени Велти.

В ходе подготовки к заданию капитан Юлиус Бёкель давал своим подопечным азы профессии (о которой он и сам не так уж много знал) в неформальной обстановке в пансионе «Клопсток». Пару раз он вывез их на полевые учения, где объяснил, как ориентироваться на местности по карте, определять на глаз расстояния, осуществлять наблюдение, опознавать цели. Их также наскоро обучили шифровальному делу и работе на рации.

Оставшееся время подготовки представляло собой веселую пирушку. Казалось, в Гамбурге считают, что Дрюкке и его коллеги отправляются на верную смерть, и стараются скрасить им оставшиеся дни. Вечерами они отправлялись в ночные клубы, пивные и бордели на Репербан. В этих попойках они никогда не оставались без присмотра, а в их чичероне¹⁰⁴ легко было узнать офицеров абвера.

Отправка группы Дрюкке была намечена на 3 сентября. Майор Диркс устроил прощальную вечеринку, которая обещала быть особенно веселой. Он пригласил свою красивую любовницу и двух ее сотоварищей обедать в ресторан отеля «Рейхсхоф», откуда они перебрались в изысканный винный ресторан «Якобе», одно из любимых мест развлечения абверовцев.

Планировалось, что компания прямо из ресторана отправится в аэропорт, откуда их на самолете доставят в Ставангер в Норвегии, а затем, на рассвете, на гидросамолете 10-го корпуса люфтваффе перебросят в Банф, их пункт назначения в Шотландии. Вскоре после полуночи они уселись в «БМВ», припаркованный возле входа в бар. За рулем сидел изрядно хвативший Диркс.

Была темная ночь, небо было покрыто тяжелыми облаками, моросил дождь. Диркс вел автомобиль по широкой Эльбхаусзее, когда Дрюкке внезапно воскликнул:

– Влево! Ганс, здесь надо свернуть налево!

Диркс резко крутнул руль влево, машина резко развернулась, заскользила по мокрой дороге и метров через двадцать перевернулась со скрежетом металла и треском рвущегося брезента крыши автомобиля.

Первым из машины выбрался Дрюкке. Он дополз до телефонной будки и вызвал полицию. Когда патрульная машина и «скорая помощь» прибыли на место аварии, они обнаружили в маленькой машине сидящих в оцепенении Дрюкке и Велти. Женщина безудержно рыдала, склонившись над своим возлюбленным, распростертым на обочине дороги, его кровь медленно смывал дождь. Диркс был мертв. Вечеринка окончилась.

Задание не было отменено. И не могло быть. Эти шпионы были нужны в Англии, и из Берлина пришел приказ о том, что миссия будет продолжена и Дрюкке назначается старшим. Он принял новое назначение с фаталистическим ликованием. Его соперник больше не стоял у него на пути. Дрюкке ждал это рискованное путешествие с нетерпением и отчаянием влюбленного, надеявшегося завоевать Веру, пусть даже во время выполнения секретного задания.

Он провел эти дни словно в трансе, как первого свидания ожидая дня, когда Вера, наконец, собравшись с силами, уверила капитана Бёкеля, что она еще более готова к выполнению задания, чтобы отомстить за смерть своего героя.

Полковник Лахузен приказал группе отбыть из Гамбурга 21 сентября. На самолете люфтваффе в сопровождении Бёкеля они прибыли в Норвегию, где поступили в распоряжение норвежского нациста Андерсена. Лишь накануне отправления им выдали снаряжение.

– Я получил приказ из Берлина, – сказал им Андерсен, – чтобы вы ни в коем случае не садились в поезд. Вам следует передвигаться на велосипедах.

Этот необычный приказ, поступивший из Берлина, был отдан не просто так. Лахузен боялся, что, если агенты будут путешествовать на поезде, их ломаный английский может вызвать подозрения. Он велел Андерсену раздобыть для этого задания три велосипеда английского производства. Это казалось невозможным, но Андерсену пришла блестящая идея наведаться в брошенное британское консульство в Ставангере, и действительно, в подвале опустевшего здания валялись три английских велосипеда. Как по заказу, все они были складными, идеальными для этого задания.

На рассвете 30 сентября это трио погрузилось на борт гидросамолета и отправилось в полет к пункту высадки, находившемуся в Северном море у побережья Банфшира, места многих сражений шотландцев с более ранними норманнскими завоевателями¹⁰⁵. Перебираясь в резиновую шлюпку, они уронили свои бесценные велосипеды в воду, и достать их не представлялось никакой возможности. Были и другие проблемы. Им пришлось идти к берегу по мелководью, так как нельзя было плыть даже на резиновой лодке. То, что они мокрыми ступили на шотландскую землю, ускорило их провал.

Выйдя на сушу, они не имели ни малейшего представления о том, где находятся. Поскольку им предстояло работать самостоятельно, они решили разделиться и порознь пробираться к более обжитым местам. Ориентируясь по своему компасу со светящейся стрелкой, Велти направился к ближайшему полустанку, где намеревался ждать ближайший поезд на Эдинбург.

Дрюкке и Графиня направились к другой небольшой станции и присели в зале ожидания. Когда в 7.30 открылась касса, Вера подошла к окошку и спросила:

– Как называется эта станция?

– Порт-Гордон, мадам, – ответил кассир.

Дрюкке подошел к расписанию, просмотрел список станций и попросил Веру взять два билета до Форреса (легендарной местности в Морейшире, где, как полагают, Макбет убил Дункана).

Это было весьма странное зрелище – парочка незнакомцев, явно не знающих, где они находятся, и которым все равно куда ехать. Начальник станции заметил, что, несмотря на сухое утро, брюки мужчины и чулки женщины были мокрыми. И хотя женщина свободно говорила по-английски, те несколько слов, что были произнесены мужчиной, были сказаны с сильным акцентом.

Он позвонил в полицию, и вскоре прибыл констебль Грив из местного участка.

– Можно увидеть ваши документы? – спросил он, и Дрюкке протянул ему паспорт на имя Франсуа де Декера.

– Он бельгиец, – вмешалась женщина, – а я датчанка.

Но цифра 1 в дате «1940» в британском удостоверении личности была написана с длинным хвостиком, так, как ни один англичанин не напишет. Констеблю Гриву этого было достаточно. Он попросил их проследовать в полицейский участок, где его начальник, инспектор Симпсон, задаст им несколько вопросов.

Симпсон сделал больше. Он обыскал Дрюкке и обнаружил в его плаще 19 револьверных патронов с клеймом «Сделано в Богемии», 327 фунтов стерлингов, кусок немецкой колбасы и билет третьего класса, который он только что купил до Форреса. Затем он попросил открыть чемодан. Дрюкке отказался.

Симпсон приказал Гриву взломать замки, и они нашли там пистолет «маузер» с шестью патронами в магазине, два картонных диска (представлявшие собой новое шифровальное приспособление), список истребительных и бомбардировочных баз в Восточных графствах, лист разграфленной бумаги и портативную радиостанцию.

– Прошу прощения, – вежливо и официально заявил инспектор, – но я вынужден задержать вас.

Тем временем Велти сумел добраться до Эдинбурга. Он прибыл туда в семнадцать часов, сдал свой багаж в камеру хранения, а затем решил подстричься и сходить в кино. Времени у него было с запасом. У него на следующее утро на вокзале Виктория в Лондоне была назначена явка с человеком в сером фланелевом костюме со шрамом на лбу.

Пока Велти был в кино, инспектор Сатерленд из эдинбургского специального отдела, следивший за ним, обыскал чемодан, оставленный молодым швейцарцем в камере хранения, и обнаружил там целую шпионскую лабораторию. Когда Велти вернулся за своим чемоданом, он вдруг обнаружил по обе стороны двух крепких мужчин, один из которых перехватил его руку, когда он попытался сунуть ее в карман. Было очевидно, что Велти готов бороться за свою жизнь. Конец ее пришел в августе 1941 года на виселице в тюрьме Уэндсуорт, куда он поднялся со своим товарищем по несчастью Теодором Дрюкке.

После того как капитан Бёкель вернулся из Ставангера с известием о том, что трио благополучно высадилось у побережья Банфшира, в Гамбурге установили традиционный восьмидневный период ожидания сообщений от Дрюкке и Велти, надеясь, что все прошло успешно. В течение нескольких недель ничего не было слышно, а затем краткая заметка в цюрихской газете пролила свет на часть этой загадки. Согласно сообщению из Лондона, швейцарский гражданин был арестован в Шотландии и сознался, что шпионил в пользу Германии. Бедняга Велти! А как же Дрюкке и Графиня?

Были предприняты чрезвычайные усилия, чтобы выяснить их судьбу во вражеской стране. Гамбург даже пошел на то, чтобы сбросить с парашютом агента с единственным заданием выяснить, что случилось с ними. Из его донесения, единственного, которое было получено, Риттер узнал следующую версию приключений Тео Дрюкке, в которую верит и по сей день.

Как записано в дневнике Риттера, Тео успешно добрался до Бирмингема. Во время посадки на поезд до Лондона, где его попытались арестовать агенты специального отдела, воскликнув: «Живым не дамся!» – он разрядил свой маузер, убив одного из агентов и ранив другого, а последней пулей попытался застрелиться, но не убил себя, а лишь ранил.

В тюремной больнице его подлечили, судили, приговорили к смертной казни и повесили. «Он был смельчаком, – процитировал Риттер слова британского контрразведчика, сказанные ему после войны. – Нам пришлось казнить его. В конце концов, он убил одного из наших парней».

А Графиня?

«Она исчезла бесследно», – резюмировал Риттер в своем дневнике.

Загадочная судьба Веры отчасти раскрывается в краткой ремарке генерального прокурора в правительстве Черчилля сэра Уильяма (впоследствии лорда) Джоуитта, бывшего обвинителем на процессе Дрюкке и Велти. После войны он записал следующее:

«Было решено не возбуждать дело против мадам Эриксон. У меня нет сомнений, что во время войны она находилась в заключении, и возможно, она могла оказаться полезной нашим властям».

Кем была эта странная женщина? Почему ее не судили?

Что произошло с ней после инцидента в полицейском участке Порт-Гордона?

Безусловно, она была самой загадочной личностью из всех особ ее пола за всю войну, в которой прославилось так много выдающихся шпионок, таких, как Виолетта Сабо, Одетта Сансом, Кристина Гранвиль, Ханна Сенеш, Hyp Инаят Хан и двуличная Кошка Матильда Kappe.

Когда в разговорах с моими новыми друзьями из прежнего отделения абвера в Гамбурге звучало ее имя, к беседующим обращались взоры многих из присутствующих. В любом окружении она явно выделялась своей внешностью и сексуальной притягательностью. Я чувствовал легкую зависть, которую все мои собеседники испытывали к Дирксу, ощущал их ностальгию по этим далеким дням, имеющим легкий налет романтики. Ее молодость и красота остались в их коллективной памяти лишь приятными воспоминаниями.

Они знали ее или называли различными именами – Вера, Виола или Графиня. Хотя ни Риттер, ни Бёкель не знали ее настоящей фамилии, они претендовали на знакомство с ее жизнью, необычайно бурной и драматичной даже для женщины, казалось колебавшейся между двумя профессиями – древнейшей и второй древнейшей.

Если романтически она была женщиной Диркса, профессионально она принадлежала майору Риттеру. Она была предназначена для важной роли в его планах, пока внезапно не исчезла на маленькой шотландской железнодорожной станции.

На самом деле ее звали Вера де Витте, и была она дочерью остзейского аристократа и морского офицера царской России, белогвардейца, погибшего в боях против большевиков¹⁰⁶. Вере было шесть лет, когда погиб ее отец. Ее матери с маленькими дочерью и сыном удалось перебраться в Латвию, а оттуда в Копенгаген, где она зарабатывала на жизнь в качестве переводчицы и учительницы иностранных языков.

Она дала своим детям лучшее образование. Сын стал датским подданным, выбрал себе флотскую карьеру, дослужился до звания капитан-лейтенанта и получил придворный чин камер-юнкера.

Но у него была и тайная карьера. Его неутолимая ненависть к большевикам, убившим отца, привела его в крайне правое крыло политической жизни. Он стал членом подпольной Датской национальной партии Фрица Клаузена и выдвинулся на пост руководителя ее штурмовых отрядов.

Вера пошла в противоположном направлении.

Когда она была еще школьницей выпускного класса, она связалась с французом, гораздо старше ее, а когда мать не разрешила ей выйти за него замуж, сбежала с ним. С тех пор ее семья ничего не знала о ней, пока она не оказалась в Париже. Оставленная своим французским любовником, она осталась брошенной на свои красоту, очарование и женскую соблазнительность. Но Вера чувствовала себя свободнее в трущобах, чем в гостиных. Она кочевала из постели в постель, танцевала в низкопробных кабаре и жила в трущобах Монмартра.

Один из ее содержателей пристроил ее танцовщицей в кафе на рю де Шампольон, но в действительности он был политическим агентом советской секретной службы, шпионившим за белоэмигрантами во Франции. Вера, не разбиравшаяся в политике, стала агентом ГПУ под опекой своего дружка. И когда этот сутенер во время одной из ссор пытался убить ее, Тео Дрюкке подобрал ее и доставил в Брюссель.

Весной 1938 года ей было двадцать шесть лет, а Дирксу было за сорок, но она всегда питала слабость к крупным, сильным, похожим на отца мужчинам. Жизнь поставила перед капитаном сложную дилемму. Он обожал ее, возможно, сильнее, чем кого-либо прежде, и было ясно, что эта femme fatale с ее талантом очаровывать мужчин и выпытывать их секреты была слишком хороша для простой интрижки.

Он переправил ее в Англию, где она получила работу компаньонки в доме известного политика, где могла добывать интересующую Диркса информацию.

Тогда же ее брату стало известно, что она в Англии находится не просто так, а как немецкая шпионка. 8 мая 1939 года он в военной форме прибыл в германское посольство в Копенгагене и потребовал, чтобы его допустили к послу фон Ренте-Финку. Наедине с послом он признался, что является руководителем датской полувоенной фашистской организации, и попросил посла вмешаться в его деликатные семейные дела, имеющие серьезные политические последствия.

– Моя сестра, – сказал он, – была раньше агентом ГПУ, но затем одумалась и стала работать на антикоминтерн. Но теперь, похоже, германские спецслужбы стали использовать ее не столько для борьбы с коммунизмом, сколько для работы против Англии.

Если это станет известно, добавил он, жизнь его сестры окажется под угрозой со стороны ее бывших большевистских товарищей, пострадают также его честь и репутация в Дании. Это может нанести также непоправимый ущерб Датской национальной партии.

– Я прошу ваше превосходительство, – официальным тоном заявил он пораженному послу, – использовать все ваше влияние для того, чтобы незамедлительно вырвать мою сестру из рук германских секретных служб.

– То, что вы рассказали мне, – ответил ему фон Ренте-Финк, – звучит скорее как сюжет дешевого триллера. Если ваша сестра действительно работала на антикоминтерн, я не представляю, каким образом германские спецслужбы могут иметь отношение к ее деятельности. Я сомневаюсь, что посольство может вмешаться в это грязное дело.

Едва обескураженный офицер покинул посольство, дипломат немедленно написал об этом министру иностранных дел, который тут же сделал запрос абверу. В ответном письме послу говорилось, что Вера действительно имела «некоторое отношение к нашим друзьям (мидовский эвфемизм для абвера). Предприняты меры к их прекращению ввиду затруднений, которые могут в связи с этим возникнуть у ее брата».

Дирксу было приказано отозвать ее из Лондона. В Гамбурге она была лишь его любовницей, отказываясь от любой гражданской деятельности, предлагаемой Дирксом, чтобы занять ее и несколько облегчить то финансовое бремя, которым она стала для него. Он снимал ей квартирку на Папенхудерштрассе в лучшем районе города, где она принимала друзей Диркса, а порой выступала и в качестве приманки для людей, к которым ее любовник испытывал профессиональный интерес. Молодая красавица была необычайно популярна на Зофиентеррасе, и, став чем-то вроде талисмана гамбургского отделения, она была в курсе многих секретов, свободно обсуждавшихся в ее присутствии.

Ее живой интерес к их делам неожиданно встревожил Риттера. Он предупредил Диркса, что Графиня могла быть и агентом, засланным к ним британскими спецслужбами. Диркс решительно отверг все подозрения.

– Она вникает в наши дела только из любви ко мне, – заявил он, – потому что знает, как много для меня значит абвер.

Когда в сентябре 1939 года началась война, для Графини наконец была найдена в абвере ниша в качестве одного из проектов, восходившего еще к 1937 году.

Вскоре после того, как Риттер возвратился из своего победного путешествия в Соединенные Штаты, один из его знакомых, работавший на него, познакомил его с перспективным объектом. Это была Мей Эриксон, веселая разведенка лет сорока пяти, привлекательная женщина с темными волосами и блестящими карими глазами.

Она обладала некоторыми качествами, непосредственно заинтересовавшими Риттера. Немка по рождению, она была замужем за шведом и до сих пор имела некоторую базу в Стокгольме, где жили двое ее детей и где у нее был некоторый круг знакомых, включая отставного полковника шведской армии. Еще важнее было то, что она служила экономкой в семье капитана британской морской авиации, проживавшего в собственном доме в Гримсби.

После их знакомства в доме его друга Риттер пригласил мадам Эриксон днем на чашку кофе с пирожными в кафе Хюбнера, известное заведение на Пост-стрит, где одинокие женщины приискивали себе знакомых. Узнав, что ее любовь к родине не ослабла и что она готова служить фатерланду, Риттер закинул удочку насчет работы на абвер.

Планы Риттера в этом отношении несколько испугали ее. Она была готова сообщать отдельные сведения, но боялась заниматься прямым шпионажем. Она могла быть почтовым ящиком, то есть получать письма от его агентов и отправлять их в Стокгольм, откуда их пересылали бы Риттеру в Гамбург.

Вместе с ней Риттер съездил в Стокгольм, чтобы подготовить там почву, и был очень доволен, когда ее приятель, шведский полковник, согласился пересылать его корреспонденцию. Он договорился также, что секретарша юридического бюро, которую он завербовал в Нью-Йорке, будет пересылать свои донесения через шведского полковника.

Войдя в досье Риттера как «Леди Мей», миссис Эриксон вернулась в Гримсби, теперь уже немецкой шпионкой, одним из звеньев разведывательной цепи Риттера в Англии.

Она должна была время от времени отправлять ему информацию, которую могла добывать в доме капитана без особого риска, но ее главным делом была пересылка чужих донесений.

В 1938 году Риттер дважды устраивал явки с Леди Мей в Стокгольме, а затем она приехала в Гамбург вместе с маленькой пожилой англичанкой, которую представила Риттеру как одну из своих лучших подруг, нуждающуюся в помощи. Ее звали герцогиня Монтабелли ди Кондо¹⁰⁷, чей муж, знатный итальянец, умер незадолго до этого, не оставив вдове ничего, кроме звучного и знатного имени и небольшого перезаложенного имения в Баварии. Герцогиня могла лишиться и этой собственности, поскольку не могла уплатить налог на наследство, и Леди Мей сообщила, что кое-кто из ее друзей в Германии мог бы помочь разрешить эту проблему. Миссис Эриксон рассказала Риттеру, что герцогиня – веселая вдовушка, любительница шотландского виски с манерами и привычками гораздо моложе, чем ее годы, – была хорошо известна в английском высшем обществе, имея много интересных и влиятельных друзей. Когда Риттер повез ее в Мюнхен, чтобы уладить дела с имением, герцогиня прямо заявила о том, на что Леди Мей лишь намекнула.

– Если вы поможете мне здесь, – сказала она, подмигнув, – я помогу вам там.

Уверенный после столь прямого и открытого предложения, что герцогиня является подставной фигурой, Риттер все же решил испытать ее и после тщательной проверки убедился в ее надежности. Позднее он рассказывал об этом так:

«Я дал ей возможность получить кое-какую информацию, которая была бы полезна нашему противнику. Но это были явно отрывочные и неполные сведения, не представлявшие ценности без дополнительных данных. Поскольку она так и не попыталась раздобыть недостающие звенья, я сделал вывод, что она не является двойным агентом».

Теперь и герцогиня была внесена в досье под кличкой «Герцогиня де Шато-Тьери» в честь населенного пункта на Марне, у которого в 1918 году Риттер принял боевое крещение.

Первое время Риттер не использовал герцогиню всерьез, но в 1939 году он разработал план, в котором веселая вдовушка могла бы сыграть интересную роль. Эта идея витала в германской секретной службе еще с тех пор, как грозный Вильгельм Штибер, шеф тайной полиции Бисмарка, впервые выдвинул ее. В Берлине Штибер организовал заведение с названием «Зеленый дом», процветающий бордель, где избранные гости могли предаться всем мыслимым порокам и извращениям. Затем Штибер с помощью шантажа получал от них секретную информацию.

Николаус Риттер не был Штибером. Он был добропорядочным обывателем с викторианской моралью, всегда корректным и благопристойным даже при сборе разведывательной информации. Он не мог даже подумать о чем-либо, подобном «зеленым домам» старого образца. Единственное, что он мог придумать, – это «салон», или «чаепития», как он их называл, которые герцогиня могла устраивать в Лондоне на средства абвера, для развлечения своих великосветских друзей. Здесь из бесед узкого круга людей, знающих, что им можно ничего не скрывать друг от друга, внимательный слушатель мог почерпнуть массу информации.

Через Леди Мей он отправил герцогине сообщение, что хотел бы обратиться к ней «с предложением», и они встретились в Гааге в кафе на Корт-Ворхаут неподалеку от отеля «Дез-Индес». Герцогиня, по-видимому, заинтересовалась идеей. Она сказала Риттеру, что займется этим делом и сообщит, как только сделает необходимые распоряжения.

Она вновь приехала в это кафе в Гааге через несколько месяцев, чтобы сообщить Риттеру, что все налажено. Она открыла «чайный салон» на Мэйфер для «высшего круга – политиков, ученых, писателей, актеров и, – подмигнув, добавила она, – особенно для офицеров КВВС».

Но ей, добавила она, нужна красивая молодая женщина в качестве хозяйки стола.

– Вы понимаете, что я имею в виду – веселая, с изюминкой, способная очаровать этих старых олухов, а при случае готовая даже иногда переспать с кем-то из них.

Это звучало заманчиво. Красивая девушка! А как насчет Графини?

И герцогиня познакомилась с Верой.

Было странно, что им разрешили познакомиться, поскольку они обе входили в категорию агентов, обе работали в Англии и, согласно правилам игры, должны были держаться подальше друг от друга. У каждой секретной службы есть свои методы организации встреч засекреченных сотрудников. ГПУ и НКВД предпочитают устраивать их под открытым небом, где-то на уединенных скамейках в полупустых парках. Американцы предпочитают переполненные общественные места вроде вокзалов или музеев в их час пик. Британцы предпочитают небольшие квартирки.

Немцы тоже устраивали свои явки в конспиративных помещениях, снятых специально для этих целей. Но у них была одна необычная для этого тайного мира привычка. В каком бы надежном месте ни проходила рабочая часть этой явки, после ее окончания Риттер и его коллеги нарушали все основные правила конспирации. Движимые чувством гостеприимства, присущим германскому характеру, они затем шли вместе со своими агентами в кафе, рестораны или ночные клубы, где к ним присоединялись и другие знакомые абверовцы, чтобы пирушка стала еще веселей.

Вот на одной из таких вечеринок герцогиня и Леди Мей познакомились с Графиней и смогли разговориться в туалетной комнате, где Риттер не мог ни помешать, ни подслушать их.

Как и все, герцогиня была очарована Графиней.

– Она просто идеальна, – заявила она Риттеру. – Но согласится ли она уехать от Дитера (имя, под которым она знала Диркса) ради такой старухи, как я?

– Думаю, я сумею уговорить ее, – ответил Риттер.

Вскоре после этого началась война, и казалось, что «чайный салон» станет одной из первых ее жертв. Риттер не только не оставил эту идею, но стал придавать ей еще большую важность. В шифрованной переписке через шведского полковника Леди Мей уверяла, что герцогиня по-прежнему согласна, но может ли Графиня приехать в Лондон? Ясно, что им нужен был кто-то знакомый, ведь не могли же они нанять на такую деликатную работу любую девушку через бюро по трудоустройству.

Тогда-то Веру приняли в абвер, но все было не так просто, как подумал Риттер. Разлука с Дирксом далась ей намного тяжелее, чем это поначалу казалось. После нескольких бурных объяснений, приведших к окончательному разрыву, она попыталась покончить с собой, наглотавшись снотворного.

Когда она оправилась после этой попытки, то, казалось, стала иным человеком или, скорее, прежней Верой – легкомысленной, веселой, игривой, кокетничающей и вспыльчивой, по-видимому, готовой вернуться к своей прежней красивой жизни.

Все было улажено. Вера «Эриксон» должна была приехать в Англию через Норвегию под видом племянницы Леди Мей Эриксон, бежавшей от нацистов, как поступали в годы оккупации сотни молодых людей.

Для выполнения задания была создана специальная группа. Всю собранную информацию она должна была передавать Дрюкке, который затем по рации переправлял ее в Гамбург, а также доводил до нее задания Риттера.

Вот как 30 сентября 1940 года она оказалась в полицейском участке Порт-Гордона, бесстрастно наблюдая за арестом своего напарника. Еще до того, как увели Дрюкке и наступила ее очередь, она вдруг спросила у инспектора:

– Можно сказать вам пару слов без свидетелей?

Когда они остались одни, она показала Симпсону полоску бумаги, на которой был написан адрес Леди Мей.

– Ваши власти знают об этом, – сказала она. – Пожалуйста, как можно скорее сообщите им в Гримсби, что я задержана. Это все, что я могу вам сказать.

Инспектор Симпсон позвонил в специальный отдел Скотленд-Ярда, откуда за ней приехали, чтобы она смогла, как лорд Джоуитт позднее написал, «оказаться полезной нашим властям».

Три дамы майора Риттера считаются образцом того, что на жаргоне спецслужб называется «внедрением». Вскоре после того, как Леди Мей согласилась работать на абвер, был разработан параллельный план шпионской игры.

Вернувшись с континента в декабре 1937 года, миссис Эриксон рассказала своему нанимателю капитану морской авиации о том, что произошло в Гамбурге, а тот сообщил властям. Затем все было очень просто.

Миссис Эриксон попросили принять предложение Риттера и занятся также и вербовкой. Для этой цели была избрана «герцогиня». Она была ветераном-оперативником британской секретной службы еще со времен Первой мировой войны. Была подготовлена и легенда – итальянский аристократ и перезаложенное баварское поместье.

Далее все развивалось в соответствии с двумя планами.

Вера также играла свою роль.

Когда в 1938–1939 годах она жила в Лондоне и работала на Диркса, на нее вышли британские спецслужбы, и она легко согласилась работать и на них под своей антикоминтерновской крышей.

Однако ее всеохватывающая страсть к Гансу Дирксу все изменила. Она оставалась беззаветно верной ему как в личных, так и в профессиональных отношениях – вплоть до того дня в ее квартире в Гамбурге, когда Диркс сказал, что сделал выбор между ней и абвером и решил прекратить их связь.

Но после попытки самоубийства и выздоровления она изменила свое мнение.

Таким образом, когда Графиня пришла в Скотленд-Ярд, Вера вернулась домой.

Глава 24

ОБХОД С СОБАКАМИ

Ханс Хансен никогда не учился в вузе и, хотя мечтал стать инженером, вполне удовлетворился должностью чертежника. Он обладал природным умом, был сообразительным и начитанным, а также смелым и честным в своих убеждениях.

В Дании Ханс стал национал-социалистом, когда это считалось отклонением. В своей родной Ютландии он стал штурмовиком, работая на партию, совершил множество незаконных действий, за которые привлекался к суду, и был вынужден бежать в Германию.

Теперь, когда Дания была оккупирована, он смог вернуться в свой родной городок Скербек, где мог торжествовать и чваниться вместе с остальными датскими национал-социалистами. Но главные сражения этой войны были еще впереди, на очереди стояла попытка завоевания Англии, и он решил участвовать в этой войне в качестве немецкого шпиона, отправившись вместо вермахта в Англию.

Ханс Хансен могло и не быть его настоящим именем. В судебных материалах он именовался «Шмидт-Хансен» и «Шмидт», но это могли быть и псевдонимы. В этой игре трудно отличить подлинные паспорта от фальшивых и настоящие имена от вымышленных. Он запомнился под двумя нестандартными обозначениями: первое– это лишь номер 3725, под которым он числился в абвере, второе – его кличка Тейт, под которой его знали англичане.

Его нашел доктор Преториус в ходе прочесывания в Шлезвиг-Гольштейне лагерей для перемещенных лиц из Скандинавии в целях сбора зерна для немецкой шпионской мельницы. Еще один отобранный Дудочником кандидат, не то швед, не то финн, фигурировал как Йорген Бьорнсон или как Аксель Хилберг. В абвере его номером был 3727, а англичане называли его Саммер. На самом деле это был швед Густав Кароли.

Отец Хансена и мать Кароли были этническими немцами. Их сыновья выбрали в качестве родины Германию, когда в этой стране к власти пришли нацисты и подобное предпочтение стало вопросом эмоционального выбора, а не национальной реальности. О них мало известно. Хансену было двадцать шесть лет, он был худощавый шатен, крепкого сложения и, как отмечалось в документах абвера, «энергичный и располагающий к себе, его внешность и манеры говорили о хорошем воспитании». Кароли, по профессии механик, был на год старше и немного выше ростом, с грубоватым лицом и широким длинным носом. У него были «ясные, смеющиеся глаза», как отметил его абверовский биограф, «вызывающие доверие».

Преториус не собирался проверять дальше. Ему было достаточно, что они надежны, здоровы и, похоже, не из робкого десятка. Его приятно поразило, что они оба свободно говорили по-английски. Они были тактичны и не любили рассказывать о своем прошлом, возможно не желая огорчать своих родителей, которые не разделяли их безусловную преданность Гитлеру.

После включения в списки абвера их поселили в пансионе «Клопсток», принадлежавшем фрейлейн Фриде, и они стали проходить курс обучения под руководством добродушного капитана Бёкеля. В «Клопстоке» жили не только они, но к Хансену и Кароли было особое отношение. По всем данным: внешности, старательности, увлеченности, терпеливости – они были лучшими из всех, кого поймал в свою ловушку доктор Преториус.

Они входили в группу «команды Лены», предназначенную для работы в треугольнике Бирмингем – Лондон – Бристоль. Их должны были сбросить с парашютами в точку, выбранную майором Риттером, отвечавшим за заброску шпионов с воздуха. Хотя предполагалось, что агенты будут одиночками, Риттер решил отправить датчанина и шведа в паре, чтобы они работали в качестве самостоятельной группы «команды Лены». Они стали неразлучны. Было ясно, что у Хансена есть мозги, а у Кароли мускулы – идеальное сочетание.

Был конец июля. «Морской лев» был назначен на 5 сентября. Адмирал Канарис сообщил, что Риттер будет назначен главой вновь организуемого отделения абвера в Англии, как во время вторжения, так и после оккупации. На 6 сентября была намечена вторая засылка агентов для руководства и координации действий таких, как Хансен и Кароли.

Напряженная подготовка завершилась, и их прощальная вечеринка была гораздо веселее, чем у других групп. После того как капитан Бёкель провел последние занятия, Риттер совершил с ними большое турне, главным пунктом назначения которого стал Париж. Там он поселил их в отеле «Лютеция», новой штаб-квартире абвера в большом здании в стиле барокко с балконами на углу бульвара Распель и улицы Севр на левом берегу Сены.

Наутро они поднялись на крышу и потренировались в работе на рации, связавшись с Вольдорфом. Вечером Риттер позволил им хорошенько кутнуть в «Сфинксе», самом шикарном борделе города на улице Блондель, в котором развлекались завоеватели и les poules¹⁰⁸. Затем они отправились в Брюссель, где остановились в «Метрополе» для получения последнего инструктажа полковника Дишлера и майора Лебеволя, и, наконец, на аэродром в Ренне, где их ждал капитан Гартенфельд на своем «хейнкеле», окрашенном в черный цвет. Отсюда они отправились в рейс.

Было 3 сентября 1940 года. Самое главное задание абвера, к которому шли пять лет, началось. Хансена и Кароли сбросили неподалеку от Солсбери, у небольшого городка Уилтшир с собором XIII века, шпиль которого послужил ориентиром для капитана Гартенфельда. Их заброска была омрачена неудачей. Приземляясь, Хансен сломал лодыжку, но находчивый Кароли сумел отыскать доктора, наложившего гипс, и, таким образом, начало выполнения задания задержалось лишь ненадолго.

Хансен вскоре отправился в путь, не обращая внимания на сломанную лодыжку. Через три дня после приземления он отправил свое первое радиосообщение:

«Дороги заполнены беженцами. Большинство похожи на евреев».

Его история излагается в более чем тысяче радиограмм, отправленных им в абвер за время войны. Из них формируются и его мемуары за эти годы, его откровения – не совсем пристойные, деловые послания, содержащие только грубые факты, где разведывательные данные смешивались время от времени с биографическими сведениями, случайными замечаниями и немецкими эквивалентами английских четырехбуквенных слов (одним из его любимых выражений было Scheisse¹⁰⁹), когда абвер тянул с отправкой ему денег или давал ему «бессмысленные задания».

Деловые: «Личные наблюдения: новые заградительные аэростаты между Ньюпортом и Кардиффом и около Питерборо для защиты фабрики Уайтхед, производящей дизельные двигатели для подводных лодок».

Раздраженные: «Вы никогда не сообщаете, как оцениваете мою работу. Я буду рад любому одобрительному слову. В конце концов, я всего лишь человек».

Личные: «Я только что стал отцом семифунтового мальчика».

Возмущенные (когда из абвера сделали запрос о качестве, цене и вкусе буханки хлеба): «Вам больше не о чем спрашивать? Вкус нормальный».

Яростные: «Почему задерживается связник с обещанными деньгами? Я начинаю думать, что вы полное дерьмо».

В своей регулярной передаче от 21 сентября 1944 года, которая стала для него юбилейной, этот отчаянный молодой человек вдруг показался необычайно сентиментальным и высокопарным:

«По случаю этой, тысячной по счету радиограммы я прошу вас передать нашему фюреру мои скромные поздравления и горячие пожелания скорейшего победоносного завершения войны»¹¹⁰.

А сразу же после этого он вновь становится таким же фривольным, как прежде. Он завязал близкое знакомство с девушкой Мери, секретаршей штаба местной обороны в муниципальном совете Норфолка, которая снабжала его информацией о подготовке ко дню «Д»¹¹¹.

«Ну, какого вы мнения о Мери? Вот это девка!» – однажды радировал он.

И вновь становился вульгарным, когда его запросили о количестве одежды, которую англичане могут купить по своим карточкам.

«Поцелуйте меня в задницу!» – радировал он, естественно по-немецки, используя выразительную лексику драмы Гёте «Гёц фон Берлихинген с железной рукой».

Он был «редкой птицей, – писал Жиль Перро, – избегавшей сетей контрразведки в течение четырех лет, шпионом, сумевшим интегрироваться, женившись на англичанке и став отцом британского подданного».

Он числится во всех анналах шпионажа времен Второй мировой войны как шпион, совершивший невозможное, превосходный, идеальный, несравненный и непревзойденный секретный агент. Он стал прототипом шпиона, «который провел пять счастливых и по-своему выгодных лет в Британии, с 1940-го по 1945-й» и сумел правдиво написать издающуюся до сих пор книгу «Годы, что я провел шпионя в Англии».

В своей превосходной антологии «Великие шпионы» Чарльз Франклин описал его как выдающегося немецкого шпиона в Англии, «прошедшего через всю» Вторую мировую войну. «Для прикрытия он работал на ферме, – писал Франклин, – где влюбился в дочку фермера и женился на ней. В промежутках между хлопотами по дому и сельскому хозяйству он осуществлял разведку военных приготовлений канадского экспедиционного корпуса к Дьеппской операции и ко дню «Д», подробности которых он регулярно отправлял в Гамбург… оставаясь верным Германии вплоть до дня горького поражения».

Что же касается абвера, это был их любимчик, их гордость, их чудо. Риттер писал о нем в своих заметках: «Вскоре после прибытия Хансен приступил к работе и действовал исключительно хорошо. Наряду с регулярной отправкой нам сводок погоды он передавал об аэродромах и других стратегических целях сведения, которые оценивались в Берлине как «исключительно ценные».

Через шесть недель после заброски Риттер представил его к Железному кресту первого класса, и Хансен стал первым шпионом, удостоенным этой высокой боевой награды. Бедняга Кароли был внесен в картотеки и забыт абвером, когда перестал выходить на связь в декабре 1940 года, но Хансен продолжал процветать.

По случаю отправленной им тысячной радиограммы, в которой он передавал наилучшие пожелания фюреру, в абвере пошли на исключительное продление его bona fides¹¹². Был создан специальный комитет под председательством полковника Маурера, известного как самый въедливый и скептически настроенный специалист в области разведки, включавший экспертов в области разведки, связи и даже психиатра. Они сделали заключение, что человек, отправлявший эти радиограммы, действительно Ханс Хансен и все идет нормально. Капитан Вихманн, глава гамбургского отделения, доложил об этом адмиралу Канарису и представил Хансена к награждению Германским крестом в золоте.

Хансен доставил радость и удовлетворение не только абверу.

Он был также гордостью МИ-5 и главным действующим лицом программы «Двойного креста» практически со дня прибытия в Англию.

Наутро после его заброски капитан Гартенфельд доложил майору Риттеру, что, насколько он мог наблюдать, все прошло успешно. Чтобы не быть засеченными радарами, они прошли на бреющем полете над Ла-Маншем, затем набрали высоту в 6 тысяч метров. Для их целей ночь была превосходной. Приблизившись к своей цели, они снизились до высоты в 1000 метров, затем заглушили двигатели и, планируя, снизились до 130 метров, откуда следовало совершать прыжок.

Первым прыгал Кароли. В последний момент Хансен, казалось, заколебался, но лишь на миг. Гартенфельд поторопил его.

– Чего ты ждешь парень, – крикнул он. – Давай! Хансен тоже ступил в темноту. «Я видел, как раскрылись оба парашюта, – рассказывал Гартенфельд Риттеру. – Я в этом уверен».

Кароли приземлился на небольшую полянку на краю рощи, но Хансен опустился прямо на деревья, отделался от парашюта и прыгнул на землю.

– Все в порядке? – спросил Кароли.

– Не думаю, – проворчал Хансен. – Schoene Scheisse. Похоже, я сломал лодыжку.

Кароли оцепенел. К этому они не были готовы.

– Что будем делать?

– Густав, ты иди и оставь меня здесь. Кто-нибудь найдет меня, и, возможно, я что-то придумаю. Не думаю, что они вешают шпионов со сломанными ногами.

– Так не пойдет, – ответил Кароли. – Мы или выплывем вместе, или потонем вместе. Предоставь это мне. У меня есть идея. Смотри. У нас же есть рации. – И он показал на приемопередатчики, сброшенные на другом парашюте. – В Вольдорфе прослушивают круглые сутки. Что ж, они услышат нас раньше, чем рассчитывали. Я свяжусь с майором, а у него здесь есть этот валлиец. Может быть, он сумеет направить его к нам на выручку.

Он без труда связался с Вольдорфом, а оттуда в пять утра позвонили Риттеру и доложили, что у 3725 неприятности.

Риттер примчался в Вольдорф, «переговорил» с Кароли, затем связался с Джонни и попросил его помочь ребятам в Солсбери. Джонни радировал в ответ:

«Это очень опасно».

Но Риттер ответил:

«Ты должен ехать! Это наши лучшие люди. Им нужна помощь. Ты один можешь спасти их».

Но конечно, Риттер не обменивался радиограммами с Джонни.

У Джонии не было доступа к его рации.

Риттер разговаривал непосредственно с МИ-5.

Он выдал своих людей, невольно, не ведая этого конечно же, но тем не менее глупо и безнадежно.

С этого момента эта группа полностью контролировалась англичанами. Вызвали Джонни и отправили на помощь Хансену и Кароли в соответствии с тщательно разработанным планом Риттера, переданным Кароли.

Молодой швед должен был укрыть датчанина в роще, устроив его насколько удастся удобнее, а затем отправиться на вокзал в Солсбери и там ждать Джонни. В лихорадочном радиообмене Риттер описал Кароли Джонни и Джонни – Кароли. Для опознания был сообщен пароль. Затем Джонни должен был сопровождать Кароли обратно к Хансену, который ожидал в роще, и вместе должны были доставить покалеченного к надежному хирургу.

После этого Кароли мог действовать самостоятельно, пока Хансен не оправится, в конце концов, у каждого была собственная рация.

Джонни выполнил это фантастическое задание. На их последней явке в Лиссабоне несколько месяцев спустя он рассказал Риттеру, как все было.

– Поверите, доктор, ну и понервничал я тогда. Я прибыл на вокзал к назначенному вами времени, но не спешил подойти к тому парню и понаблюдал за ним. Я хотел удостовериться, что он один. В зале было не так много людей. Ваш человек стоял один, как будто изучая расписание. Со стороны в нем не было ничего необычного.

Когда я, наконец, подошел к нему и, притворившись, будто рассматриваю расписание, назвал пароль, он отрывисто спросил: «Куда доставить моего друга?» Я дал ему адрес знакомого врача, надежного валлийца, и сказал, когда врач будет ждать его.

Они прибыли точно вовремя, высокий тащил того, что поменьше. Мне вдруг понравился этот датчанин, и, пока доктор накладывал гипс, я сказал, что он может в любое время связаться со мной, мы можем даже поработать вместе. Он ничего не сказал, даже не кивнул. Он одиночка, я думаю, он словно утес. Врач сказал, что парень побудет у него дома, с тех пор я его не видел и ничего о нем не слышал.

В действительности все было не совсем так.

В сопровождении врача и санитарной кареты, а также группы агентов специального отдела Джонни прибыл на явку и указал на этих двух парней. Там же была пара довольно оживленных людей, как бы наблюдавших за всем со стороны.

Они были из «Двойного креста».

Все прошло даже слишком хорошо. До сих пор Джонни был практически их единственной ценностью. Но теперь, когда в их руках оказались еще двое, они надеялись на серьезные подвижки.

Молодой датчанин, которого Риттер считал фанатичным нацистом, преданным Германии, стал первым на обработку. После длительных и задушевных дискуссий с интеллектуалами из «XX» по поводу основных проблем нашего времени Хансен стал видеть некоторые вещи в ином свете – отчасти даже с британской точки зрения – и согласился стать двойным агентом.

Майор Робертсон, сообразительный, проницательный и добродушный наставник «Двадцатки» (как «Двойной крест», или «XX», называли его сотрудники), дал Хансену кодовое имя Тейт в честь популярного комедийного актера Гарри Тейта, которого он несколько напоминал. В качестве контролера к нему приставили Рассела Ли, который был также и радистом, хотя ожидалось, что Хансен будет сам работать на своей рации. После того как сняли гипс, Гарри (как новые приятели называли Тейта) поселили на одной из конспиративных квартир МИ-5 на окраине Уэтфорда, в 18 милях от штаб-квартиры «Двойного креста» в Лондоне.

Хозяйство вела молодая жена Робертсона Джоан, очень хорошенькая, милая и приятная женщина лет около тридцати, разделявшая служебные заботы мужа тем, что была «мамой» этой базы «XX» и надсмотрщицей за Тейтом. База была наполнена шумом деятельности «двадцатки» – рациями двойных агентов, связывающихся с абвером, снующими туда-сюда порученцами, радистами, прослушивающими эфир.

Хансен наслаждался домашним уютом и комфортом, создаваемыми миссис Робертсон, ее маленькой дочерью и молоденькой няней, чувствуя себя скорее гостем, чем заключенным. Он платил за гостеприимство вкладом в домашние дела и тем, что делал превосходные снимки малышки. Все подконтрольные агенты размещались на таких базах вокруг Лондона, а иногда и в конспиративных квартирах в самом Лондоне. Предполагалось, что мужчины и женщины, выполняющие столь сложную задачу, будут охотнее сотрудничать, если с ними обращаться деликатно. Но с отчаянным, грубым, волевым датчанином порой нелегко было ладить, и его надсмотрщице требовались все ее очарование и такт, чтобы направлять его. К тому же Хансен был большим шутником и затейником. Вскоре после прибытия в дом в Уэтфорде, когда вся Британия напряженно ожидала вторжения Германии, он выдал первый образчик своего грубоватого и характерного юмора. Сидя за обеденным столом с миссис Робертсон и няней, он слушал их беседу о возможной высадке немцев.

– Интересно, – сказала няня, – а что будет, если вдруг с неба спустится немецкий шпион и войдет сюда.

Это оказалось подсказкой Хансену. Он вскочил и, представляя воображаемого немецкого агента, показал, как будет вести себя захватчик, завершив импровизированное представление притворным нападением на няню. Этот грубый скетч не очень удивил миссис Робертсон, но потряс няню, которая не имела представления об истинной сущности Гарри.

Кароли оказался гораздо менее управляемым, чем Хансен. Когда ему предложили выбор между заключением в Хэм-Коммон, особой тюрьме МИ-5 для немецких шпионов, размещенной в бывшем сумасшедшем доме с мрачными камерами в западной части Суррея, и относительными удобствами работы в «XX», он выбрал последнее. Дав ему кодовое имя Саммер, «двадцатка» использовала его для передачи немцам «общей информации об обстановке в районе Бирмингема», той местности, в которую его заслал Риттер. Но он оставался непредсказуемым и беспокойным. В декабре 1940 года, после четырех месяцев пребывания в «Двойном кресте», он пытался бежать с той квартиры, где жил под наблюдением МИ-5, и его пришлось отправить за решетку. Его должны были судить и повесить, но он спас жизнь благодаря своему знанию «двадцатки», которую столь отчаянно пытался обмануть.

После того как Кароли пытался бежать, его следовало вывести из игры. «Двадцатка» использовала Хансена, чтобы сообщить немцам о том, что его друг и напарник залег на дно. Радиограмма гласила:

«3727 вынужден прекратить деятельность по причинам безопасности. Его рация в надежной сохранности у 3504».

3504 был кодовый номер Джонни, а Джонни был МИ-5.

Ханс Хансен никогда не доставлял таких хлопот, несмотря на всю свободу, которой он пользовался в стране, куда прибыл, чтобы нанести ей вред.

Фактически он даже получил доступ к подлинным секретам, которые ему приходилось отправлять, поскольку основным принципом системы «XX» было позволять агентам «жить жизнью подлинного агента и вести себя как он». Когда Гамбург однажды запросил 3725 посетить заводы Уолвергемптона и рассказать о них, для него было организовано посещение этих объектов, прежде чем он отправил отчет. Резонно считалось, что агент во время такой экскурсии будет собирать информацию по-шпионски и соберет именно ту информацию, которую собрал бы настоящий шпион. В результате все донесения Тейта выглядели достоверно, и он никогда не ошибался в топографических или иных деталях.

На своей официальной работе он тоже не давал всем скучать, и его ценили за сжатый немногословный и энергичный стиль. Для Рассела Ли, который передавал эти радиограммы, было удовольствием выстукивать его соленые словечки и энергичные выражения.

У Хансена в характере были две заметные особенности.

Он очень любил свою семью и всегда стремился узнать, как их дела. Ему разрешали включать в его радиограммы вопросы о родственниках. Таким образом он сумел побывать, если можно так выразиться, на свадьбе своей сестры, получив из Вольдорфа подробный, шаг за шагом отчет об этой церемонии.

Его беспорядочный, свободный образ жизни отражался и в его корреспонденции с абвером. Его сообщения информировали Гамбург о том, что он собирается в отпуск, поскольку, по его мнению, он этого заслуживает. Или он мог сообщить своим немецким друзьям, что приостановит деятельность на неделю или две потому, что ему надоело собирать сведения.

Гораздо более выгодным с точки зрения МИ-5 был его скаредный, меркантильный характер. Он не собирался ничего делать за так, даже секретную работу, на которую он пошел из идеологических побуждений. Он заполнял свои послания требованиями денег, денег и еще больше денег, ничуть не заботясь о том, как Гамбург будет организовывать их пересылку ему.

Вначале было достаточно просто отправлять ему деньги по тем каналам финансирования агентов, которые, как считал абвер, еще оставались у него в Англии. Но они пересыхали один за другим, в то время как Хансен требовал все больше и больше. Это было связано с тем, что по мере того, как агент доказывал немцам свою значимость и важность, росли аппетиты его кукловодов.

Однажды в сентябре 1941 года он скандализировал Гамбург ультиматумом. Он радировал, что если они не пришлют ему 4 тысячи фунтов стерлингов, то могут идти в… и прямым текстом указал известный адрес. Будучи шокированным, Риттер в то же время был в некоторой степени успокоен и ободрен этой радиограммой и позднее говорил: «Это было так типично для него. Сам текст был подтверждением подлинности агента 3725».

Деньги в конце концов были найдены, но не было надежного способа переправить их Хансену. Его требования становились все более настойчивыми, и Риттер уже готов был смириться с потерей своего незаменимого агента. И наконец, когда Хансен en clair¹¹³ заявил: «Я наср… на Германию и на всю ее гребаную секретную службу», Риттер расценил это как еще одну «характерную для Хансена вспышку», – был найден способ доставить ему деньги.

Валюта была передана в Берлине шефу японской разведки, который поручил капитану Кано, военно-морскому атташе в Лондоне, вручить эти средства Хансену. После серии радиограмм Риттер приказал Хансену быть в указанный им день ровно в десять вечера на автобусной остановке на Эджвер-роуд рядом с Джордж-стрит, дождаться первого автобуса 9-го маршрута, следующего в направлении Марбл-Арк¹¹⁴. Там должен был ехать японец, читающий утренний выпуск «Таймс». Следовало сесть рядом с ним и через некоторое время спросить: «Есть что-либо интересное в сегодняшней газете?»

Японец должен был взглянуть на него и отдать газету со словами: «Можете ее взять. Я выхожу на следующей остановке».

Именно так все и произошло 26 октября в 22.11. В газету были вложены восемьдесят 50-фунтовых банкнотов.

На следующее утро майор Риттер получил радиограмму от Хансена.

«Пару дней не буду выходить на связь. Я сегодня вечером напьюсь»¹¹⁵.

Когда операция началась, их было тринадцать.

Теперь, насколько было известно Гамбургу, остались только Хансен и Джонни.

Вальберг, Понс, Ван ден Кибом, Мейер, Дрюкке и Велти сидели в тюрьме.

Вера исчезла.

Что же случилось с остальными?

Трое безымянных членов «команды Лены» успешно приземлились, закопали свои парашюты и порознь отправились к своим пунктам назначения.

Один из них добрался до Лондона и был схвачен в тот день, когда впервые зашел пообедать в ресторанчик в Сохо; он протянул официантке карточку на мясо. Абвер не знал, что в ресторанах продовольственные карточки не нужны.

Второй погорел, когда покупал билет до Бристоля, места своего назначения. Кассир назвал цену «десять – шесть», и он протянул десять фунтов шесть шиллингов¹¹⁶.

Самый таинственный член команды «голландский беженец», обозначенный в фальшивых документах как «Ян Биллем Тер-Брак» был обнаружен застреленным в заброшенном бомбоубежище в Кембридже. Он был убит либо покончил с собой вскоре после приземления, так как при нем был его чемоданчик со всеми пожитками и рацией.

Оставался еще один человек.

Если какой-то эксцентричный филантроп решит воздвигнуть мемориал в память сумасбродств Гитлера, оставшийся член «команды Лены» может претендовать на звание неизвестного солдата операции «Морской лев».

Он был направлен в Ланкашир и был сброшен в Манчестерский судоходный канал неподалеку от Биркенхеда в устье Мерсея в ночь на 7 сентября 1940 года. Он утонул, одинокий и беспомощный.

О нем никто не вспомнил. Его потерю не заметили.

Гитлер оставил идею вторжения в Англию.

Кароли пробыл в Хэм-Коммон до 1946 года, был депортирован на родину в Швецию, где и проживает в настоящее время, страдая амнезией.

Хансену после войны разрешили остаться жить в Англии.

Глава 25

ПОЕЗДКА В ГЕРМАНИЮ: ПОСЛЕДНЯЯ ЯВКА ДЖОННИ

Судьбоносное лето 1940 года стало самым сложным и парадоксальным периодом в запутанной карьере Джонни как тройного агента. На какое-то время у обеих противодействующих сторон возникло сомнение в его пригодности. МИ-5 опасалась, что отсутствие Оуэнса на явке в Доггер-банке поколеблет доверие Риттера к нему и что немцы могут отказаться от этого бесценного канала связи.

Да и у самих англичан «эпизод в Северном море», как называли там несостоявшуюся встречу, вызывал определенные сомнения в правдивости Оуэнса. Но через некоторое время подозрения и обвинения в его адрес отпали. Не без натяжки было решено, что «все случившееся объясняется главным образом недопониманием Сноу и Бисквитом методов работы друг друга». МИ-5 решила продолжать игру, благо получаемые Оуэнсом из Гамбурга телеграммы не давали ни малейших оснований подозревать, что Риттер утратил к нему доверие.

В вермахте шли лихорадочные приготовления к операции «Морской лев». Люфтваффе готовилось к «Орлиному дню» – началу воздушного блицкрига против Англии. В начале августа, когда абвер был готов к нанесению двойного удара, Оуэне получил специальное задание: ежесуточно между полуночью и 2.30 утра передавать данные о погоде и как можно чаще сообщать о результатах будущих немецких воздушных налетов. Хотя из соображений секретности ему нельзя было сообщить о предстоящей операции «Морской лев», он получил задание обследовать побережье между Дувром и Плимутом и сообщить об имеющихся там оборонительных сооружениях.

Джонни принялся с таким старанием выполнять задание, что если у Риттера и оставались еще какие-то сомнения по поводу неудавшейся встречи в Северном море, то теперь они должны были окончательно рассеяться.

Первую сводку погоды Оуэне передал 8 августа:

«Ветер южный, сила ветра 1… Температура 73 градуса по Фаренгейту… Видимость 4500 ярдов… Высота облаков 2500 ярдов».

Однако некоторые донесения Джонни, переданные перед самым началом налетов, удивляют своей невразумительностью и противоречивостью, в них словно отразились нерешительность и колебания обеих сторон. В одной из радиограмм он жаловался на то, что масла по карточкам выдают по две унции на человека и его все равно трудно достать, что правительство пытается посадить народ на картофельную диету с добавлением яичного порошка. В следующей передаче сообщалось, что «продовольственная ситуация нормальная». Шла деловая информация о береговых укреплениях и заграждениях в Дувре, Фолкстоне, Хите, Фарнборо, Портсмуте и Рединге, за которым следовало сообщение о повышении цен на обувь в два раза и о том, что в магазинах на Оксфорд-стрит исчезли шелковые чулки.

Было ощущение, что появление впервые за пять столетий угрозы иностранного вторжения всколыхнуло его патриотические чувства. Хвастливый тон его радиограмм мог даже навести Риттера на подозрения, например, мощность укреплений в районе Дувра была явно преувеличена. В другом сообщении утверждалось, что ополченцы получили «тысячи автоматов». В телеграмме от 14 августа безымянные авторы, готовившие материалы для Джонни, чуть не выдали себя. В ней говорилось:

«Штаб внутренней обороны начеку. Приняты все меры по обороне. Крупные войсковые части готовы к отражению нападения, если вы высадитесь здесь».

Но вот небеса разверзлись и началась битва за Британию. Высадка не состоялась, но появилось люфтваффе и начались воздушные бомбардировки. В абвер одно за другим полетели сообщения Джонни об их последствиях. 18 августа о налете на Кройдон он радирует:

«Сгорел резервуар с нефтью, разрушены приборный завод и посадочная полоса».

Вслед за этой – другие радиограммы:

«Уимблдон разрушен»; «В Мортон-Мэлдене горят сотни домов, вокзал и заводы»; «Аэропорт в Биггинхилле разрушен»; «Во время налета на завод Виккерса в Уэбридже сгорел сборочный цех, семьдесят человек убито»; «Горят верфи «Альберт» в Силвертауне, склады и резервуары с нефтью»; «На авиационном заводе «Шорт» в Рочестере сгорело семьдесят пять транспортных самолетов» и т. д.

Оуэне не имел отношения ни к одной из этих телеграмм, все они были составлены комитетом по дезинформации МИ-5 под руководством теперь майора Джона Сесила Мастермана. Какую же цель преследовали англичане, обеспечивая врага такой подробной информацией?

Манипулируя сведениями о результатах налетов, снабжая ими немцев через агентов-двойников, английская разведка пыталась таким образом контролировать выбор объектов, подвергавшихся ударам немецких ВВС. Этот замысел осуществлялся в широких масштабах и под личным руководством Черчилля¹¹⁷.

Выполняя это стратегическое задание, комитет по дезинформации преследовал еще одну, хотя и побочную, но тем не менее важную тактическую цель: усилить доверие немецкой разведки к Оуэнсу, укрепить его положение в абвере. Дело в том, что Оуэнсу предстояло выполнить ответственное поручение – снова попытаться подставить Риттеру агента МИ-5 для внедрения в абвер. Этот агент должен был разузнать о немецкой разведке все, что окажется возможным, и вернуться в Англию.

Возник вопрос: можно ли все же довериться Оуэнсу? Риск был слишком велик. Не говоря уже о том, что в случае провала миссии в руки немцев могли попасть кое-какие сведения о МИ-5 и методах ее работы, на карту ставилась жизнь человека. Если Оуэне расскажет Риттеру о задуманной комбинации, гитлеровцы уничтожат засланного агента. Сотрудники комитета по дезинформации, поддерживавшие связь с Оуэнсом, решили, что он не выдаст. Сам же Оуэне, хотя и стал проявлять признаки физической и нервной усталости и поговаривать о желании уйти на покой и уехать в Канаду, все же согласился выполнить последнее задание.

План комбинации был разработан еще в мае, после неудачной явки в Северном море. Бисквит, спутник Оуэнса по той поездке, знакомый тому как Сэм Маккарти, получил указание подготовиться к новому путешествию. На этот раз он выступал под именем Джека Брауна, дезертира из Королевских ВВС. Ему поручалось войти в доверие к немцам и внедриться в немецкую разведку. Комбинацию предполагалось провести в два этапа. На первом Оуэне должен был по предварительной договоренности встретиться с Риттером в Португалии и сообщить, что готов доставить кандидата на вербовку, то есть Брауна, на втором – привезти самого бывшего летчика и предоставить ему действовать дальше в соответствии с планом.

6 июня 1940 года за обычной радиограммой Оуэнса со сводкой погоды последовало добавление:

«Запросил выездную визу. Располагаю секретными документами, боевыми порядками ВВС. Когда сможем встретиться?»

Риттер немедленно назначил встречу в Лиссабоне в период с 26 по 30 июня 1940 г. Джонни отплыл из Ливерпуля через две недели и прибыл в Лиссабон 30 июня, где Риттер ожидал его, затаившись в отеле «Дуаш Нокаш» под именем доктора Рэнкина. Риттер, придававший большое значение конспирации, велел Джонни сидеть в 11 часов утра в определенном кафе, где его должен был встретить связник, бразилец по имени Карлуш, работавший на абвер в Португалии.

Чтобы его могли опознать, валлиец должен был сидеть за столиком в углу с большим бокалом лимонада и, попивая его, просматривать лондонскую «Таймс». В случае, если встреча не состоится, процедуру следовало повторить.

Джонни сделал все, как было указано, за одним лишь отклонением от инструкций Риттера. По какой-то причине валлиец терпеть не мог популярный у немцев напиток, как, впрочем, и любые безалкогольные напитки и заказал в качестве компромисса апельсиновый сок. Но он не мог зайти настолько далеко, чтобы пить его.

Карлуш сразу же опознал его по фотографии, которую ему дал Риттер, но не посмел подойти, поскольку увидел не тот, что следовало, напиток. На следующий день Джонни снова прибыл в кафе и опять заказал апельсиновый сок. На этот раз Карлуш решился пойти на контакт.

– Прошу прощения, – сказал он, подойдя к столику, – это, конечно, не мое дело, но зачем вы заказываете этот апельсиновый сок, если затем не притрагиваетесь к нему?

Джонни мгновенно оценил ситуацию.

– Я же не из обезьяньего племени, – воскликнул он и подозвал официанта: – Принесите мне большой стакан лимонада, черт бы его побрал!

Карлуш проводил его к Риттеру на конспиративную квартиру на окраине Лиссабона. Это было их первое свидание за последние несколько месяцев, насыщенных столь бурными событиями. Сначала оба чувствовали себя несколько напряженно. Риттера удивляло, что Оуэне, несмотря на военное время, сумел так легко получить выездную визу и приобрести билет на пароход. Это насторожило немца.

Джонни словно прочитал его мысли. Очевидно, решив закончить свои шпионские похождения, он считал, что можно не беспокоиться о дальнейших отношениях с доктором, и признался, что стал двойным агентом.

– Я не мог поступить иначе, – объяснил он. – Сначала надеялся уговорить одного из знакомых моряков посадить меня на пароход без билета, но это оказалось невозможным, без пропуска я не мог даже близко подойти к порту. Тогда я решил предложить свои услуги английской разведке, но только для вида. Вначале они отнеслись ко мне с подозрением, что совершенно понятно. Тогда я пустился в рассуждения о своем патриотическом долге чем-нибудь помочь разведке, поскольку стар для службы в армии. Но мне не пришлось долго говорить: занимавшийся мною капитан вдруг прямо сказал, что я работал на нацистов. Потом добавил: «Если вы будете откровенны, я, возможно, смогу вам помочь».

Джонни, по его словам, не стал скрывать своих отношений с Риттером. Это заинтересовало капитана контрразведки, и он спросил: «Вы могли бы встретиться с ним где-нибудь, например в Касабланке?»

Джонни ответил, что, по его мнению, проще устроить такую встречу в Мадриде или Лиссабоне, и разведчик сразу согласился.

– Вот так я оказался здесь, – закончил Оуэне.

– Поразительная история! – иронически заметил Риттер.

– Доктор! – обиженно воскликнул Джонни. – Вы должны мне верить! Разве я не заслужил этого своей долгой работой на Германию?! Разве я когда-нибудь подводил или обманывал вас?!

Он тут же передал Риттеру привезенные в Лиссабон материалы – липу, изготовленную английской разведкой специально для передачи абверовцу, и настоящие материалы – образец нового сплава, употребляемого для производства снарядов.

– Вообще-то это мелочь, – заявил Джонни. – У меня есть нечто такое, что поразит вас. Я могу привезти вам разжалованного офицера-летчика, он расскажет все, что вы захотите узнать о Королевских ВВС.

Наживка была заброшена, и Риттер проглотил ее.

Потребовалось некоторое время для организации следующей встречи, на которую Оуэне должен был приехать уже вместе с «летчиком». Лишь в сентябре Джонни сообщил Риттеру, что готов привезти своего человека, и Гамбург отправил в центр шифрограмму:

«3504 докладывает 20.7, 23.30 его эмиссар приедет 24 или 26 в столицу страны 18».

Эмиссаром был Бисквит, он же Сэм Маккарти, он же Джек Браун, а «страной 18» в абвере обозначалась Португалия. В одной из предыдущих радиограмм Оуэне охарактеризовал Брауна как «стопроцентного друга».

Риттер был в Лиссабоне 24 сентября, а Джонни появился 26-го, бледный, дрожащий и ослабевший от морской болезни за время плавания в штормовую погоду.

– Где же ваш друг? – спросил Риттер.

– Мы решили плыть разными пароходами, чтобы не привлекать внимания. Не беспокойтесь, доктор. Я всегда держу свое слово. Джек будет здесь завтра.

Два дня парохода не было. Шторм усиливался. Карлуш дежурил на пирсе, проверяя все прибывающие суда. Из Англии пришли два португальских и одно испанское судно, но того, кого ждали, на них не было.

В конце дня 29 сентября причалил английский пароход. Карлуш узнал Джека по фотографии, полученной от Джонни, и после обмена паролями отвез на конспиративную квартиру, где «летчика» поджидал Риттер. Оуэне познакомил их.

Риттер позднее рассказывал мне, что это был довольно высокий симпатичный мужчина старше тридцати. Было нечто необычное в его глазах – зеленовато-карих, слегка навыкате и абсолютно холодных и ничего не выражающих, как у слепых.

Когда Карлуш со своим спутником вошли в комнату, там воцарилось заметное напряжение.

– Ну вот, доктор – оживленно заговорил Джонни, после того как состоялось знакомство, – это и есть Джек – мистер Браун, тот летчик, о котором я вам говорил.

– Джонни рассказал мне вашу историю, – начал Риттер. – Вас выгнали из ВВС не то за должностное преступление, не то за болтовню – я не ошибаюсь? Вы уверены, что хотите работать на абвер и располагаете чем-то таким, что могло бы нас заинтересовать?

– Уверен, – невыразительным тоном ответил Браун.

– В таком случае перейдем к делу.

Джек вынул из кармана свой британский паспорт и протянул Риттеру, но тот покачал головой:

– К чему такие формальности? Ваш паспорт, возможно, такая же липа, как мой. В конце концов, мы занимаемся одним и тем же делом. Нас интересует только ваша работа. Давайте обсудим, что вы можете предложить.

– Джонни говорил мне, что вы специалист по авиации. Я тоже, – ничуть не смущаясь, заявил Браун. – Мне кажется, с моим опытом, знаниями и связями я мог бы дать вам многое.

– За сколько?

– За двести фунтов в месяц.

– Хорошо, – согласился Риттер.

Несколько часов подряд Браун демонстрировал абверовцу свою осведомленность. Он знал, например, что английские ВВС заказали в США 40 «летающих крепостей». Выполнение заказа подходит к концу, а два самолета такого типа уже доставлены в Англию и проходят испытания с применением авиабомб большой разрушительной силы.

– Тактико-технические данные самолета? – потребовал Риттер.

Браун назвал несколько технических характеристик и продолжал:

– Американские летчики, перегоняющие «крепости» в Англию, возвращаются в США тремя «боингами», управляемыми канадскими летчиками, поступившими на службу в КВВС через Северную Ирландию. Это сделано, чтобы ускорить поставки. Раньше они возвращались в США на пароходах.

Бристольский моторосборочный завод переведен в Пэтчуэй, к северу от Бристоля по Западной железной дороге. 3-, 4,5– и 7-дюймовые зенитные пушки модернизируются. Их ставят на платформы с колесами для придания им большей маневренности. Теперь они приводятся в боевую готовность менее чем за десять минут. Тягачи для них выпускает завод фирмы «Деннис» в Гилфорде, расположенный у подножия холма, который легко опознать по недостроенной церкви.

Риттер внимательно слушал Брауна и, когда тот закончил, сказал:

– Нам, несомненно, потребуется некоторое время, чтобы разобраться во всем, что вы тут говорили, а я не могу задерживаться в Лиссабоне. Да к тому же я недостаточно подготовлен технически и потому не берусь судить о ценности вашей информации.

После короткой паузы Риттер задал вопрос, на который так надеялись в МИ-5:

– Вы не возражали бы поехать на несколько дней в Германию для совещания с нашими экспертами? Даю слово офицера, что вы беспрепятственно вернетесь в Лиссабон.

Казалось, мистер Браун растерялся, услышав предложение немца, однако Джонни воскликнул:

– Чудесно, доктор! Когда мы вылетаем?

– Минуточку! – резко остановил его Риттер. – На вас приглашение не распространяется. Мне жаль, но обоих я взять не могу. Так что вы скажете, мистер Браун?

– А где гарантия, что я благополучно выберусь из Германии? – продолжал «колебаться» Бисквит.

– Я уже дал вам слово.

Браун задумался, словно взвешивая все за и против, затем спокойно ответил:

– Я еду.

Риттер улетел первым, поручив Бисквита заботам Карлуша из лиссабонской резидентуры абвера. 18 февраля с норвежским паспортом на имя Кнут Карлсен и в сопровождении молодого офицера абвера Бисквит на самолете «Люфтганзы» с посадками в Мадриде и Лионе был доставлен в Гамбург и помещен в лучшей гостинице города – «Фир яресцайтен». Прилетевшая в Гамбург группа специалистов из управления авиационной разведки абвера под руководством майора Гроскопфа и трое специалистов из военно-технического управления ВВС подвергли мистера Брауна тщательному и, казалось, бесконечному допросу. Он держался спокойно и уверенно, но если в чем-то и сумел убедить немцев, то лишь в том, что честно стремится помогать им. Что же касается авиационной техники и структуры британских ВВС, то тут Браун, он же Карлсен, оказался почти полным профаном. Да и как могло быть иначе, если все его познания в этой области ограничивались тем, что он наспех заучил перед отправкой в Лиссабон?

В последний день, перед самым возвращением Бисквита произошел случай, едва не кончившийся для него весьма плачевно.

По заданию Риттера гестапо вело за англичанином тщательное наблюдение. В гостинице в обоих номерах, примыкавших к его номеру, разместились детективы, а когда он – всего единственный раз – решил пройтись по улицам Гамбурга, за ним неотступно следовали филеры. Ничего подозрительного в его поведении установить не удалось. Он ни с кем в городе не встречался, ни с кем не разговаривал, никому не звонил, абверовцам, которые втягивали его в разговор, никаких вопросов не задавал. Если Браун, как все время подозревал Риттер, подослан немцам в качестве двойника, а в действительности должен связаться с резидентом английской разведки или раздобыть какую-то информацию, он, несомненно, не выполнил задания. В городе он не видел ничего, достойного внимания английской разведки, разве что нескольких абверовцев.

Риттеру и в голову не приходило (он продолжал сомневаться и во время нашего разговора после войны), что единственная цель Бисквита состояла в том, чтобы разузнать как можно больше об абвере, его работниках, его структуре и, главное, уточнить, что немецкой разведке уже известно о положении в Англии и об английских ВВС и что еще ее интересует.

Риттер звонил в Берлин, чтобы доложить Канарису, лично заинтересовавшемуся этим делом, о результатах.

– Ну, Риттер, как дела?

– Отлично, герр адмирал. Он уже готов отправляться.

– Зачем вы решили позволить ему уехать? В конце концов, он может оказаться и английским шпионом.

– Я дал ему слово, герр адмирал, что ему разрешат уехать. Иначе он бы не согласился.

– Тогда решено. Пожелайте ему счастливого пути от меня.

Последний вечер в Гамбурге Бисквит проводил в «Якобсе», первоклассном ресторане, в обществе Риттера, его жены и одного из его помощников, капитана Бёкеля. За ужином он не заметил или не расслышал, как жена Риттера прошептала мужу:

– Обрати внимание на его перстень. Такие обычно открываются. Не мешало бы получше его рассмотреть.

Перстень действительно заинтересовал Риттера, он уже не мог отвести от него взгляда.

– Ваше кольцо… – начал было он, не в силах сдержать любопытства, и ему показалось, что Браун слегка вздрогнул.

– Какая чудесная вещь! – подхватила фрау Риттер.

– Да, да! – Англичанин уже овладел собой. – Фамильная драгоценность. Я получил его от отца, а тот от моего деда.

С этими словами он нажал на камень и достал из углубления крохотную цветную фотографию красивой молодой женщины.

– Ваша жена? – поинтересовалась фрау Риттер.

– Пока нет, – ответил Браун, чуть заметно краснея, положил фотографию под камень и переменил тему разговора.

Теперь Риттер не сомневался, что в перстне хранится и нечто более важное, чем предмет безответной любви Брауна. Перед концом ужина он ненадолго вышел из-за стола и по телефону приказал одному из специалистов местного отдела абвера встретить их в ближайшем баре.

Вернувшись к столу и расплатившись по счету, Риттер предложил перед расставанием зайти в уютный бар по соседству, послушать замечательную игру скрипача-цыгана и выпить на прощание по бокалу вина.

Браун пытался отказаться, но в конце концов был вынужден пойти. В баре Риттер заказал всем по рюмке коньяку, предложил тост за благополучное возвращение мистера Брауна в Лиссабон и выпил вино до дна. Англичанину не оставалось ничего другого, как последовать его примеру, и через несколько минут он спал крепким сном. Большая доза снотворного, подсыпанная в его бокал специалистом из абвера, сделала свое дело. Тот же абверовец снял с пальца спящего кольцо, извлек из-под камня фотографию и доставил в лабораторию, а через час доложил Риттеру:

– На самой фотографии ничего нет, однако на оборотной стороне просматривается какая-то шифрованная запись невидимыми чернилами. Но это уже дело дешифровальщиков.

– Сколько времени им потребуется? – спросил Риттер.

– Не знаю. Неделя, а возможно, и больше.

Риттер решил задержать Брауна в Гамбурге до получения результатов дешифровки. Они поступили к нему через четыре дня, но, по существу, ничего не прояснили. Расшифрованная запись выглядела как ряд не связанных между собой букв и чисел. После некоторых колебаний Риттер разрешил англичанину уехать. В сопровождении одного из сотрудников немецкой разведки Браун прилетел в Мадрид, где предстояла пересадка на другой самолет, зашел в туалет, и… немцы его больше не видели.

А все было очень просто. Миссия Брауна подошла к концу. Он сделал нечто почти невозможное в военное время – проник в разведку врага и вернулся цел и невредим. Из мадридского аэропорта он позвонил по телефону, номер которого не могли опознать криптоаналитики абвера (это был телефон мадридского резидента английской разведки Кеннета Бентона), незаметно ускользнул из туалета и на такси приехал по адресу, записанному невидимыми чернилами на оборотной стороне фотографии. В тот же вечер англичане переправили его в Гибралтар, а оттуда самолетом в Англию.

Тем временем Джонни вернулся в Лондон и доложил о выполнении задания как раз ко времени возвращения Брауна из Гамбурга. Сам Джек дополнил рассказ тем, что было потом. После успешного завершения операции с подставным «бывшим летчиком КВВС» как майор Риттер, так и Джонни Оуэне сошли со сцены. Майора перевели на менее ответственную службу в люфтваффе, где к концу войны он дослужился до полковника.

Последняя радиограмма от Оуэнса была отправлена 13 апреля 1941 года в 11.30 и содержала еще одно сообщение о погоде:

«Ветер юго-западный, скорость пять миль в час… Полная облачность… Температура 50 градусов по Фаренгейту… Видимость 4 мили… Высота облаков 3200 футов».

Это была лебединая песня шпиона, перехитрившего самого себя в этой лисьей игре. Он был арестован и отправлен в тюрьму, из которой вышел только в 1945 году. Говорят, сейчас он живет в Ирландии под вымышленной фамилией.

Авантюра с Бисквитом имела важные последствия. Она помогла английской службе безопасности составить более четкое представление о разведке врага, узнать некоторых ее сотрудников, занимавшихся сбором информации о ВВС Великобритании, частично раскрыть методы их работы, а главное – выяснить, чем больше всего интересуется противник, и в соответствии с этим существенно усилить охрану секретов британских военно-воздушных сил.

Глава 26

ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ МАТТА И ДЖЕФФА

В узком мирке шпионажа два молодых норвежца известны как лучшие и самые неуязвимые агенты абвера в Британии в годы Второй мировой войны. Они были известны только по псевдонимам и кодовым номерам, но теперь мы знаем, что их настоящие имена были Олаф Клаузен и Джек Берг.

Олаф был высоким, худощавым и красивым скандинавом. Джек, наполовину британец, был коренастым и плотным. Оба были активными членами национал-социалистской партии майора Видкуна Квислинга. Их завербовал в Осло капитан 3-го ранга Мюллер, затем они прошли обучение в разведывательно-диверсионной школе и были доставлены на гидросамолете к побережью Шотландии, куда в то время прибывали сотни настоящих беженцев из Скандинавии. Последние 500 метров они преодолели на надувной лодке, спрятали ее на берегу и на велосипедах добрались до Лондона, где немедленно приступили к работе.

Был март 1941 года, когда Англия сотрясалась под немецкими бомбежками. Даже в момент их высадки в Шотландии самолеты люфтваффе бомбили район Клайда. Через неделю после этого, прибыв в Лондон, они могли наглядно убедиться, что работают на победителя.

Вскоре после их прибытия в английских газетах появились сообщения о диверсиях, и они доложили Мюллеру о своем авторстве. Они успешно работали, получая деньги, оборудование и взрывчатку из Германии, которые сбрасывали им с парашютом во время бомбежек. В начале 1943 года они вернулись в Шотландию, где находилось большое количество войск союзников и имелось множество целей для диверсионных операций. Их запасы и фонды были пополнены 20 февраля и 18 июня в результате двух налетов люфтваффе, организованных специально для доставки им необходимых материалов.

Кажется невероятным, что Клаузен и Берг смогли столь успешно и безнаказанно действовать так долго. Но не только они были настолько удачливы. Перед самым Рождеством 1942 года агент по кличке Фриц был сброшен с парашютом в Кембриджшире с очень опасным заданием. Ему было поручено устроить диверсию на заводе Де Хевиленда в Хэтфилде к северу от Лондона (менее чем в 10 милях от Сент-Олбанса, где находилась одна из баз МИ-6), а затем возвратиться в Париж на подводной лодке или на нейтральном судне через Португалию.

Это стало самым амбициозным и самым успешным проектом абвера. Загрузив в водонепроницаемую сумку диверсионное оборудование, рацию и 7 тысяч фунтов, Фриц 20 декабря в два часа ночи благополучно приземлился на вспаханном поле в Уисбехе близ Литлпорта. Закопав парашют и уничтожив следы своего приземления, он отсиделся до утра в роще и сел на поезд до Лондона.

В первый раз он вышел на связь, доложив капитану Штефану фон Грунену, своему начальнику в Париже, а затем стал посылать ему все более оптимистические отчеты. Он несколько раз съездил в Хэтфилд и излазил все вокруг, осматривая подходы к заводу. Он съездил на штольни в Севеноук, где можно было раздобыть необходимую для его целей взрывчатку. В конце концов, 27 января он отправил сообщение:

«Попытаюсь совершить диверсию сегодня в шесть вечера».

Той же ночью он отправил победное сообщение:

«Задание успешно выполнено».

Он взорвал электростанцию двумя зарядами взрывчатки, используя для каждого из них часовой механизм, изготовленный из обычных наручных часов.

Следовало получить подтверждение. Два разведывательных самолета люфтваффе «JU-11» были направлены, чтобы проверить сообщение Фрица. То, что они доставили, удовлетворило самых отъявленных скептиков из абвера. На фотографиях были видны огромные дыры в крыше электростанции, сквозь которые просматривались разбросанные части разрушенных генераторов. Разрушения были значительны и несомненны.

Через неделю Фриц попросил фон Грунена выслать за ним подводную лодку. Когда не удалось это сделать, он решил отплыть на пароходе из Ливерпуля. На это потребовалось время.

Он регулярно поддерживал связь с Парижем по рации, передавал информацию о знаках различия американских солдат, которых он встречал в Лондоне. Когда в ночь с 17 на 18 января самолеты люфтваффе бомбили Лондон, Фриц сообщил, что результаты бомбардировки были не очень успешными. Как он сообщил фон Грюнену, бомбы упали на жилой район Сент-Джонс-Вуд.

В середине февраля он отправил свое последнее сообщение, гласившее:

«Связь прекращаю. Слишком опасно. Возвращаюсь через Лиссабон».

Он поднялся на борт португальского сухогруза и прибыл в Лиссабон 12 марта. Через неделю он вновь был в Париже, за бокалом шампанского в ресторане «Максим» рассказывая восхищенным друзьям о подробностях своих деяний¹¹⁸.

Если Фриц сумел чуть ли не случайно разрушить завод Де Хевиленда и вывести его из строя, продолжая в то же время передавать сведения по рации, а затем еще и благополучно выбраться из страны, то почему Клаузен и Берг не могли бы оказаться столь же везучими. Но даже если так, то их везение казалось слишком большим, чтобы это было правдой. «Если сравнить с тем, сколько наших людей было схвачено и повешено в Англии, – говорили берлинские скептики, – становится непонятным, как им удалось уцелеть». Фрицу поверили на слово. Но команду Клаузен – Берг решили проверить. Для этого создали специальную комиссию, которая проверила каждое их сообщение с апреля 1941 года и сделала заключение, что «нет никаких указаний на то, что Клаузен и Берг работают под контролем и вынуждены посылать фальшивую информацию».

Невзирая на брюзжание скептиков, абвер был доволен работой своих агентов в Соединенном Королевстве. Насколько немцы могли судить, даже 1940 год не был полностью пропавшим. Все агенты, спешно подготовленные и засланные для так и не состоявшейся операции «Морской лев», пропали, но никто и не надеялся на их успех. Ударом был провал Тео Дрюкке, загадку представляло исчезновение Веры. Но были и успехи. Швед Кароли, засланный вместе с молодым Хансеном, не начинал деятельность при загадочных обстоятельствах до 27 января 1941 года, но его датский приятель работал великолепно. Продолжал передавать информацию и Оуэне, хотя и чуть более сумбурно, чем прежде. Из других членов «команды Лены» продолжали действовать Тер-Брак – в районе Кембриджа; чех – в КВВС; еще один агент активно работал в Северо-Западной Англии; жизнерадостный югослав создал свою собственную сеть; британский моряк Джордж Армстронг, завербованный в США, поставлял через Лиссабон бесценную информацию о конвоях.

Воодушевленные этими успехами, руководители абвера решили, учитывая недостаточное покрытие территории Великобритании, усилить засылку агентов. Таким образом, в 1941 году в Англию были заброшены 17 мужчин и женщин, среди которых были Клаузен и Берг. Это было на пять агентов больше, чем в предыдущем году.

Успех Клаузена и Берга заинтриговал французского историка, исследователя шпионажа Жиля Перро. Собирая материалы о немецких шпионах, заброшенных ко дню «Д», он выяснил, что и три года спустя, весной 1944 года, они продолжали работать. Он задал риторический вопрос: «Были ли они агентами-двойниками?» – и смог дать лишь такой ответ: «Никто не знает… это остается загадкой».

Нет смысла оставлять это загадкой. Судьба всех немецких шпионов, заброшенных в Англию в годы Второй мировой войны, может быть выяснена раз и навсегда.

Все они были либо схвачены, интернированы и казнены, либо стали агентами-двойниками, все до единого.

После того как майор Гилл и профессор Тревор-Ропер в декабре 1939 года раскрыли шифр абвера, МИ-5 отслеживала и контролировала все радиопередачи, получив массу информации о заброске и перемещении немецких агентов. В 1941 году МИ-5 получила и прямой доступ ко всей информации, передающейся по радио. Блестящий криптолог Диллуин Нокс, работавший в правительственной Школе кодирования и шифрования, сумел подобрать ключ к шифровальной машине абвера «Энигма».

С тех пор мало что могло укрыться от внимания англичан. Когда в Англию забрасывались немецкие агенты, об этом всегда давалось предварительное уведомление, и МИ-5 была готова организовать встречу. Агентов либо захватывали в момент высадки, либо о них сообщали бдительные граждане или сотрудники местной полиции – и всех их ждала единая судьба шпиона, провалившегося во время войны, – казнь.

Двое из 17 агентов, заброшенных в Англию в 1941 году, были осуждены закрытым судом. Первым был Йозеф Якобе, сорокатрехлетний метеоролог из Люксембурга, вторым – Карл Рихард Рихтер, двадцатидевятилетний инженер-судостроитель, уроженец Судетской области, добровольно вызвавшийся шпионить в Англии, хотя едва мог связать несколько слов по-английски.

Провалившихся агентов сразу же, пока они еще не успели опомниться от потрясения, вызванного арестом, подвергали интенсивному допросу. Американские и английские разведчики, забрасываемые на чужую территорию, были готовы к этому, поскольку проходили предварительную тренировку. У немцев такой практики не было. Те из агентов, кто не раскалывался во время допросов, передавались в суд, а с остальными проводилась работа по превращению их в агентов-двойников.

Их отвозили в Хэм-Коммон, бывшее поместье Лакмер-Хаус в почти что идиллическом уголке графства Суррей. Зеленое четырехэтажное здание за высокой стеной стояло в конце узкой деревенской улицы. После Первой мировой войны Лакмер-Хаус был куплен министерством обороны и в нем был оборудован «дом» для «контуженных» офицеров. В действительности это была психиатрическая клиника, которую возглавлял майор медицинской службы Оливер. Когда МИ-5 потребовалось помещение для содержания заключенных, находящееся в уединенном месте, контрразведка арендовала это здание, находящееся вдали от любопытных глаз и легко охраняемое. В деревне об этом здании старались не разговаривать, и не было бы никаких слухов, даже если бы сюда привезли Рудольфа Гесса.

Поверх высокой стены протянули колючую проволоку, и шпионы проживали во вновь построенных бараках, а на допросы их водили в главное здание. Возглавлял Хэм-Коммон полковник Стивене из Родезии, всегда ходивший с моноклем, а его помощником и заместителем был Стимми – Стимсон. У попадавших сюда выбор был невелик. Те, кто, повинуясь романтическим или рьщарским чувствам, отказывались сотрудничать, шли под суд и были повешены или расстреляны. Те, кто соглашался стать агентом-двойником, входили в братство «Двойного креста». Некоторые из них соглашались на это лишь фиктивно и пытались затем обмануть комитет по дезинформации. Их либо отправляли в заключение (как Кароли), либо потихоньку ликвидировали.

В штате «Двойного креста» было несколько замечательных сотрудников, великолепно понимавших своих подопечных. Одной из лучших была миссис Мод, приятная дама с нежным голосом, седыми волосами и блестящими глазами. Она занималась не менее чем дюжиной агентов, которых к концу 1943 года абвер забросил в Англию. Среди них были маленькая бельгийка Франсина, аристократическая француженка Нелли, простая деревенская бретонка и рыжая чешка.

Из мужчин лучшим был Томас Гаррис, красивый темноволосый мужчина, среди предков которого были испанцы, коллекционер древностей и антиквар, гурман и бонвиван. Он начинал с перевербовки немецких шпионов, забрасываемых с Пиренейского полуострова, и всегда старался обходиться без мер принуждения и угроз.

После посвящения контролируемые агенты поселялись в «безопасных домах» близ Лондона, где уютно жили под охраной сотрудников, направлявших их деятельность и обеспечивающих комфортабельные условия жизни. Большинство из них честно работали в качестве агентов-двойников, пока могли быть полезны. Всего насчитывалось свыше сотни немцев, ставших контролируемыми агентами, включая двух (по кличкам «Эдда» и Илзе в абвере, или Кобуэб и Бэттл в «Двойном кресте») в Исландии и одного в Канаде с кличками Бобби и Мунбим.

Некоторых из них не удавалось успешно разработать. Другие оказались маловажными, и их пришлось списать со счета. Но 40 из них внесли важнейший вклад в военные усилия Британии, притворяясь, что служат делу Германии.

Олаф Клаузен и Джек Берг относились к последней категории, что и объясняет их живучесть и плодотворность. Вскоре после прибытия в Шотландию в марте 1941 года они присоединились к «Двойному кресту», где работали до февраля 1944 года. Клаузен получил псевдоним Матт, а Берга стали звать Джефф.

Их случай служит иллюстрацией как полезности, так и рискованности двойной игры. Берг сотрудничал вполне удовлетворительно, пользуясь всеми привилегиями и удобствами, положенными доверенному двойному агенту. Клаузен поначалу пошел на сотрудничество, но затем заартачился и стал настолько неуправляемым, что его пришлось изолировать. Однако его рация продолжала работать, и от его имени шел непрерывный поток радиограмм.

В них сообщалось о многих промышленных, железнодорожных, морских и других авариях, которые преподносились как совершенные ими диверсионные акты. Они постоянно просили абвер о присылке им взрывчатки и других материалов, необходимых для совершения диверсий, и немцы исправно поставляли им требуемое все то время, пока Клаузен и Берг успешно работали.

Двойной агент Фриц в «XX» звался Зигзаг, а его настоящее имя было Эдди Чепмен. Он был английским уголовником-медвежатником, несколько раз арестовывался Скотленд-Ярдом, пытался скрыться на островах Ла-Манша, где был все же арестован. Когда немцы оккупировали Джерси летом 1940 года, они освободили Эдди из тюрьмы, и он тут же предложил им свои услуги. Учитывая очевидные причины его готовности работать на немецкую разведку, изменив своей родине, его сразу зачислили в абвер и считали надежным агентом.

В действительности Чепмен и не собирался становиться предателем. Сразу после заброски в Уэлбич в декабре 1942 года он явился в ливерпульское полицейское управление, откуда попал в «Двойной крест». Учитывая важность его задания – взрыв на заводе Де Хевиленда, было решено организовать имитацию этой диверсии, а затем Чепмен должен был вернуться в Германию уже в качестве английского разведчика.

Эдди был предоставлен сам себе, что было сделано в соответствии с главным принципом организации «XX», заключавшимся в том, что «двойной агент должен, насколько возможно, вести образ жизни и передвигаться как настоящий агент». Ему позволили посетить завод в Хэтфилде и украсть взрывчатку в Севеноуке. В холодный туманный вечер 27 января 1943 года в 18.00 он в самом деле находился около завода Де Хевиленда, где по его сообщениям была совершена диверсия на электростанции.

На то, чтобы «успешно выполнить задание», как он позднее доложил в Париж, потребовался значительный срок, поскольку МИ-5 нужно было время, чтобы диверсия выглядела как можно реалистичней. Робертсон и его коллеги считали само собой разумеющимся, что немцы будут проверять сообщение Эдди с помощью аэрофотосъемки. План по имитации нужного немцам зрелища был тщательно разработан.

Англичане обратились в экспериментальную маскировочную базу инженерных войск к майору Джасперу Маскелайну, отпрыску известной династии цирковых иллюзионистов и опытному фокуснику. Он занимался тем, что строил макеты орудийных батарей, танков и манекены солдат, маскировал настоящие гавани и строил фальшивые с флотом из макетов подводных лодок длиной по 75 метров каждая, изготовил даже макет линейного корабля. Однажды с помощью зеркал он имитировал в пустыне армаду в 36 танков, хотя на самом деле там был только один танк, и сумел замаскировать значительную часть Суэцкого канала.

Майор Маскелайн и его «труппа иллюзионистов» не раз изготавливали сооружения для двойных агентов. И на этот раз МИ-5 пригласила его сделать так, чтобы на фотографиях немецких самолетов-разведчиков получились разрушения на авиационном заводе.

Маскелайн использовал огромное брезентовое полотнище, на котором были нарисованы изображения, соответствующие картине разрушений. На одном из трех своих заводов по производству макетов он изготовил из папье-маше макеты обломков генераторов и разбросал их вместе с бетонными глыбами и кирпичными блоками по двору завода.

Именно творение Маскелайна, а не работу Эдди сфотографировали немецкие самолеты-разведчики. Чепмену позволили с триумфом вернуться в Париж с лаврами завоевателя. Немцы были настолько потрясены его деянием, что в июне 1944 года вновь направили его в Англию, на сей раз чисто с разведывательной целью. В МИ-5 его привлекли к участию в кампании по дезинформации противника во время подготовки высадки в Нормандии. Затем ему опять разрешили вернуться в Германию, но тогда абвер был разгромлен нацистами и разведывательная деятельность была заморожена. В ноябре 1944 года его исключили из списков «Двойного креста» с формулировкой «в связи с недостаточной осторожностью со стороны агента».

Система вступила в действие в 1939 году при наличии всего лишь одного агента-двойника и необычайно разрослась к концу 1941 года. К тому времени действовали 19 агентов, которых немцы считали своей разведывательной сетью на Британских островах. Наряду с такими, как Тейт (Ханс Хансен) и Матт с Джеффом, присутствовали следующие:

Баллон – англичанин, специализировавшийся на вооружении;

Керлесс (Беззаботный) – поляк, сообщавший о производстве средств ПВО и поставках американских самолетов;

Селери (Сельдерей) – британец, занимавшийся вопросами авиации;

Суит (Сладкий) Уильям – тоже британец, посылавший с испанской дипломатической почтой сообщения о моральном духе и продовольственной ситуации;

Трайсикл (трехколесный велосипед) – югослав-плейбой, присылавший сообщения о якобы созданной шпионской сети, поставлявшей сведения военного и экономического характера;

Малит (Кефаль) – англичанин, специализировавшийся на промышленном и экономическом шпионаже;

Пепперминт (Мята) – сотрудник испанской дипломатической миссии в Лондоне, занимался военными и экономическими вопросами;

Рейнбоу (Радуга) – португалец немецкого происхождения, сообщавший о ПВО, военных и экономических вопросах;

Снарк¹¹⁹ – югославка, присылавшая сообщения о продовольственной ситуации и условиях жизни;

Дрэгонфлай (Стрекоза) – британский подданный немецкого происхождения, ежедневно отправлявший сводки погоды, военную информацию, особенно о передвижениях войск и об аэродромах, а также сведения общего характера;

Фазер (Отец) – бельгиец, присылавший данные о КВВС, его первоначальное задание включало в себя перелет в Германию на самолете, который он должен был похитить;

Гандер (Гусак) – немец, сообщавший о моральном духе населения и оборонительных сооружениях в Северо-Западной Англии;

Желатин – австрийка, супруга видного деятеля Великобритании, в число друзей которого входил генерал-майор Фуллер, известный военный аналитик и теоретик танковой войны, получавшая информацию, как считалось, непосредственно с Уайтхолл;

Жираф – чешский летчик, присылавший информацию о КВВС непосредственно изнутри;

Джи-Даблю – валлийский полицейский из Суонси, тоже отправлявший сообщения с испанской дипломатической почтой, якобы организовавший диверсионную группу из валлийских националистов.

Часть четвертая

ЛИСЫ В АМЕРИКЕ

Глава 27

ЧЕРНЫЕ СИЛУЭТЫ НА СЕРОМ ФОНЕ

Еще до того как в Европе разразилась война, полковник Пикенброк и полковник Лахузен готовили планы «специальных операций» в Соединенных Штатах, чтобы воспрепятствовать военному сотрудничеству союзников. Однако их планы натолкнулись на два препятствия. Когда Гитлеру не удалось добиться мира с союзниками на волне польской кампании, он все же твердо решил достичь того, чтобы США оставались нейтральными. Он приказал адмиралу Канарису избегать любых действий, могущих содействовать увеличению американской помощи британцам либо способных вовлечь США в войну.

Эта же позиция озвучивалась и министерством иностранных дел. Лахузен однажды официально запросил министра иностранных дел фон Риббентропа, есть ли какие-либо «политические препятствия деятельности второго отдела абвера [имелась в виду подрывная деятельность] в США». Риббентроп ответил: «Это приведет к столь серьезным политическим отрицательным последствиям, что мы категорически возражаем против любых подобных планов».

Помимо того что на секретную деятельность было наложено временное вето, линии связи абвера с Соединенными Штатами сводились исключительно к германским трансокеанским лайнерам. Война вымела их с океана, и эта линия связи была в одночасье прервана. Размещение тайных радиостанций в Америке потребовало бы времени. В ожидании этого, а также перевода системы курьерской службы на нейтральные суда, следующие до Генуи, и авиалайнеры «Пан-Америкэн», совершающие рейсы до Лиссабона, агентам было приказано затаиться.

В течение этой краткой спячки внимание абвера было сосредоточено на одной из самых необычных и таинственных операций, когда-либо осуществлявшихся в США. Она длилась восемнадцать месяцев, с конца лета 1939 года до февраля 1941 года. Всего один немецкий агент на американской земле вел действия, никоим образом не затрагивающие Соединенные Штаты. Целью был руководитель советской секретной службы, известный как генерал Вальтер Григорьевич Кривицкий.

Осенью 1937 года он произвел всемирную сенсацию, появившись в Гааге и заявив, что «порвал со Сталиным» и просит политического убежища на Западе.

В этом дезертире были живо заинтересованы все секретные службы мира, и особенно абвер. Капитан 3-го ранга Протце надеялся установить с ним контакт и получить от него, полюбовно, за щедрую плату или, если потребуется, путем давления, информацию о советской разведывательной сети.

Когда Кривицкий был в Париже, Протце подобрал в своих конюшнях журналиста, чью верность всегда мог купить тот, кто предложит большую цену. Выдавая себя за бывшего коммуниста и еврея, бежавшего от нацистов, этот человек сумел войти в доверие к Кривицкому и выудить у него некоторые сведения, которые помогли Протце и гестапо раскрыть нескольких советских шпионов, главным образом в Германии. Знакомство прервалось, когда Кривицкий внезапно получил гостевую визу в США и отбыл за океан.

Для продолжения охоты в Америке Протце выбрал своего лучшего специалиста по работе с беженцами. Доктор Ганс Веземанн прежде грешил марксизмом, но, в отличие от своего опустившегося коллеги, был умным, обаятельным, галантным человеком, принятым в лучших кругах западноевропейских столиц. Несмотря на свою изысканность и респектабельность, Веземанн был совершенно беспринципным. Он специализировался на похищении эмигрантов. В январе 1935 года он организовал похищение немецкого профсоюзного лидера Баллинга и его жены из их убежища в Копенгагене. Через несколько месяцев он разработал похищение Бертольда Якоба, известного военного писателя, проживавшего в Страсбурге.

Дело Якоба вызвало широкий международный резонанс, и власти Швейцарии, с территории которой было произведено похищение, арестовали Веземанна. На суде он раскаялся в своем сотрудничестве с нацистами, но после нескольких лет тюрьмы вновь тайно стал им служить, пытаясь войти в доверие к немецким политэмигрантам с помощью рассказов о своих признаниях и о разрыве с фашистами.

Тогда, в начале 1939 года, Веземанн работал на гестапо, организовывая заговор с целью похищения Вилли Мюзенберга, видного коммунистического пропагандиста, жившего в изгнании в Париже. Внезапно он был отозван и направлен за Кривицким в США. Он выехал с фальшивым паспортом, где его профессия была обозначена «журналист».

В Нью-Йорке его опознали некоторые старые знакомые. Один из них, всемирно известный политический карикатурист Эмери Келен, который был дружен с ним в Женеве в конце двадцатых, когда Веземанн работал в информационной службе социал-демократической партии. Келен наткнулся на Веземанна на автобусной остановке на Лексингтон-авеню. Удивленный, что столь известный агент нацистов смог въехать в США, он направился к Веземанну, который резко развернулся и сбежал. С ближайшего телефона Келен позвонил в ФБР и сообщил, что Веземанн находится в Соединенных Штатах, но Бюро, по-видимому, не заинтересовалось этой информацией.

В поисках укрытия в Америке Кривицкий натыкался на одно препятствие за другим. Маленький человечек с кустистыми бровями, прикрывавшими глаза, не мог скрыть своего страха перед советскими мстителями. Он публиковал сенсационные статьи в «Сатердей ивнинг пост», давал показания перед комитетом по расследованию антиамериканской деятельности, он подготовил автобиографическую книгу, написанную «втайне – за закрытыми шторами». Он быстро стал заметной фигурой в Нью-Йорке и Вашингтоне, посещая переполненные рестораны на Таймс-сквер и часто появляясь на Капитолийском холме, освещаемый вспышками магния и преследуемый ордой репортеров. После каждого такого появления он разражался сумбурными заявлениями о том, что его преследуют профессиональные убийцы из ГПУ.

В Нью-Йорке Веземанн быстро сел на хвост Кривицкому, преследуя русского, где бы тот ни появлялся. Он был не единственным иностранным агентом, проявлявшим интерес к Кривицкому. Вторым был печально знаменитый ликвидатор ГПУ, известный как Ганс, или Иуда Рыжий, который только что убрал Игнатия Рейсса, прежде близкого сотрудника Кривицкого по советской секретной службе, также бежавшего на Запад.

Кривицкий сразу же заметил эту парочку преследователей и не питал иллюзий на их счет. Он не сомневался, что Иуда Рыжий прибыл в США, чтобы убить его, но, зная выдающиеся способности Веземанна похищать людей, Кривицкий боялся, что немец выкрадет его, доставит в нью-йоркский порт и погрузит на судно, отправляющееся в Третий рейх, судьба, которой затравленный человечек страшился больше смерти.

Он обратился за помощью к американским властям, но ничего сделано не было. Вскоре после этого, появившись в одном из ресторанов на Таймс-сквер, Кривицкий буквально наткнулся на Ганса. Доведенный до отчаяния, он накинулся на свою тень.

– Ты здесь, чтобы убить меня, Ганс? – спросил он, но Иуда Рыжий притворился, что потрясен подобным обвинением.

– Нет, – ответил он. – За мной самим охотятся.

Нет сомнений, что, опасаясь быть захваченным вместе со своей жертвой, Ганс перестал преследовать Кривицкого, но Веземанн продолжал следовать за Кривицким все более зловеще и угрожающе.

Когда 1 сентября в Европе разразилась война, ФБР и управление военно-морской разведки внесли преследователя Кривицкого в свой список подозрительных лиц. Веземанн срочно телеграфировал капитану 3-го ранга Протце, что «американские власти явно подозревают, что мое присутствие здесь связано с моей работой на вас», и попросил, чтобы его отозвали. В ответной телеграмме Протце приказал ему остаться.

Тем не менее его положение становилось все ненадежнее, и через несколько недель ему разрешили выехать из США на японском судне. Когда он прибыл в Токио, его ожидала телеграмма с приказом возвращаться в Соединенные Штаты через Бразилию. Он не мог выехать из Иокогамы до 13 августа, а затем пришлось просидеть в Никарагуа, прежде чем появиться в Соединенных Штатах в декабре.

К тому времени Кривицкий уже не мог выносить напряжения жизни беглеца. Измученный как воображаемыми, так и реальными преследователями, которые, как он предполагал, намеревались убить его, он выехал из Нью-Йорка в Вирджинию, где рассчитывал достать у одного из своих знакомых пистолет.

В воскресенье 9 февраля он возвратился из своей краткосрочной поездки и остановился в Вашингтоне неподалеку от «Юнион-стейшн» в отеле «Бельвю», где, по-видимому, собирался только переночевать. Был темный промозглый вечер, когда в 18 часов он зарегистрировался в отеле. На следующее утро горничная нашла его за запертой дверью в его номере на шестом этаже распростертым на кровати с одолженным пистолетом в руке. Он был мертв не менее шести часов.

Бернард Томпсон, шеф вашингтонских детективов, утверждал, что в этой смерти нет ничего подозрительного.

– Все физические улики указывают на самоубийство, – заявил он.

Ганс Веземанн согласился с заключением Томпсона, но с мрачной ухмылкой. Его миссия потеряла смысл, и через несколько дней он отбыл в Венесуэлу, где зашел в германское посольство к резиденту абвера, работавшему под крышей торгового атташе, и оставил ему шифрограмму для передачи в Берлин. Это был его последний отчет. В нем он заявил, что следовал за Кривицким на протяжении всего пути в Вашингтон и был перед отелем, наблюдая, как Кривицкий регистрируется у стойки портье. «Я полагаю, что он заметил и узнал меня, – заключил он. – Я думаю, что напугал его до смерти».

Правда это или нет, но миссия Веземанна завершилась.

25 апреля 1940 года адмирал Канарис был приглашен к министру иностранных дел Риббентропу, чтобы обсудить «довольно деликатное дело». Немецкие войска вновь заняли Нарвик, и абвер работал круглые сутки, выполняя последние мероприятия по подготовке вторжения в Нидерланды. Но, прибыв в просторный кабинет Риббентропа на Вильгельмштрассе, Канарис с удивлением узнал, что министр иностранных дел вновь поднимает вопрос о шпионаже в Соединенных Штатах в любых формах и в любых местах. Трудная задача обеспечения нейтралитета США была возложена на Канариса, заявил министр.

Канарис заверил Риббентропа, что нет причин для беспокойства: у абвера нет агентов в США, «ведущих разведку в армии США и ВМФ США». Но даже если дело и обстояло таким образом, Канарис все же стал энергично развивать деятельность абвера в Соединенных Штатах. В тот же день, когда произошла беседа с Риббентропом, он издал приказ для руководства своей организации, в котором говорилось: «Настоятельно необходимо собирать секретную информацию о [американском] техническом и экономическом развитии… включая и вооруженные силы».

Через несколько дней была выпущена вторая директива, в которой указывалась тематика информации, которую должны были добывать агенты, включавшая в себя «изобретения и новые конструкции любого вида для армии и флота, особенно новые типы самолетов, авиадвигателей и военных кораблей.

Наши агенты должны работать независимо друг от друга. Провал той или иной группы, таким образом, затронет лишь ее, не коснувшись других».

Как только утих скандал, вызванный провалом Румриха, капитан 3-го ранга Файффер и майор Риттер, отвечавшие за американское направление, решили, что можно без опасений вновь приступить к работе. Файффер позднее писал:

«Мы возобновили деятельность, принимая более тщательные, чем прежде, меры безопасности, и добились очень хороших результатов. Множество ценных агентов, строго следуя указаниям, действовали эффективно и с поразительной безнаказанностью».

Агентура абвера представляла собой внушительную силу. Продолжал работать Герман Ланг, похитивший бомбардировочный прицел Нордена, как и его коллега по «Сперри джироскоп» Эверетт Минстер Рёдер. Суперагент Симон Кёдель получал ценную информацию непосредственно из военного министерства, поскольку входил в список лиц, допущенных к секретным данным. Лили Штайн, их незаменимая роковая женщина, по-прежнему работала на Риттера и была вхожа в избранное общество Вашингтона, связывая видных чиновников (включая высокопоставленного сотрудника Госдепартамента) и нью-йоркскую богему. Признанным мэтром шпионской сети Риттера стал неукротимый Фредерик Юбер Дюкесн.

Это были их безмятежные дни. Как позднее адмирал Канарис отмечал в своем письме к генералу Вильгельму Кейтелю, именно в тот период Рёдер раздобыл «чертежи всего радиооборудования нового бомбардировщика Глена Мартина» и среди других производимых «Сперри» приборов «секретные чертежи дальномера, прибора слепого полета, указателя крена и поворота и навигационного компаса». В то же самое время Дюкесн отправил в Германию «конструкцию секретного аккумулятора, механизм движения воздушного винта и чертежи многих других секретных приборов». Старый профи нашел эту работу настолько легкой и чувствовал себя настолько безопасно, что для того, чтобы добыть информацию, отправлялся непосредственно к источникам. Прочитав в «Нью-Йорк таймс» краткую заметку о каком-то новом противогазе, разрабатываемом армейской службой химической войны, он немедленно ухватился за эту ниточку. Конструкция противогаза не только представляла интерес сама по себе, но и могла указать на то, какие отравляющие вещества разрабатываются службой химической войны. Чтобы получить характеристики противогаза, он написал письмо непосредственно начальнику службы химической войны, где в тщательно подобранных выражениях охарактеризовал себя как «известного, заслуженного и ответственного писателя и лектора» и попросил дать ему сведения о новом противогазе. «Не волнуйтесь, если эта информация секретна, – приписал он в конце письма, – потому что она будет находиться в руках у хорошего гражданина». С обратной почтой он получил эту информацию.

Над этой кавалькадой теней возвышалась фигура агента с кодовым именем Динтер, впервые появляющегося на этих страницах. Его принимали и чествовали в высшем обществе как подлинного европейского аристократа, женатого на даме из германской аристократической фамилии. Графа и графиню Дуглас, как они себя называли, приглашали на самые избранные приемы в Вашингтоне и Нью-Йорке, где хозяева потчевали их самыми изысканными блюдами, а другие гости охотно общались с ними.

Граф Дуглас выступал в качестве гражданина Чили, где, как полагали, обладал значительным состоянием. Он действительно прибыл в Соединенные Штаты из Чили, но это была не вся правда. На самом деле это был граф Фридрих Сауерма, германский военный летчик в годы Первой мировой войны, а затем член «Свободного корпуса». Он играл важную роль в убийстве спартаковских лидеров Карла Либкнехта и Розы Люксембург 15 января 1919 года. Когда началось расследование этого преступления, влиятельные друзья из рейхсвера помогли графу Сауерма укрыться в Южной Америке.

Во время своих скитаний он женился на Фреде фон Мальцан, стал Дугласом, приняв девичью фамилию своей матери-шотландки, и, наконец, осел в Чили. Он стал чилийским гражданином и успешно занимался бизнесом до 1934 года, когда старые друзья из Германии предложили ему выехать в США и стать шпионом.

Для секретного агента он начал действовать слишком открыто. Он активно стал участвовать в политических интригах на пару с доктором Губертом Шнухом, демагогом, поставившим своей задачей вооруженным путем захватить власть в США. Шнух организовал свою частную армию под названием «Бунасте» и назначил графа начальником разведки в ней. На первых порах Дуглас ограничил свою деятельность шпионажем в немецких клубах и обществах, которые были откровенно антифашистскими, и среди национал-социалистов, находившихся в оппозиции к доктору Шнуху. В нацистском подполье был такой разгул коррупции, что один из бывших помощников Шнуха Антон Хегеле решил очистить «свинарник клики главарей». Хегеле провел расследование и выявил, что Шнух и Дуглас растратили значительные суммы из секретных фондов «Бунасте». Их вышвырнули из организации как раз тогда, когда доктор Шнух хвастался, что у него есть «10 тысяч человек по всей стране, стремящихся и готовых отдать жизнь за национал-социалистскую Америку».

Шнух исчез, а Дугласу пришлось искать другую работу. Он нашел ее в абвере. Благодаря его репутации как политического убийцы, он получил псевдоним Динтер, 500 долларов в месяц и щедрые представительские, с которыми быстро смог войти в высшее общество.

По его словам, его главным источником в Вашингтоне была пара, которую он называл «семья Уайт» и которая, как он утверждал, пользовалась известностью в самых избранных и влиятельных кругах. Он сообщал, что миссис Уайт на одном из приемов сидела между генералом Джорджем Маршаллом и не названным им членом правительства президента Рузвельта. По словам Дугласа, обычно сдержанный начальник штаба армии вдруг забыл об осторожности и заявил миссис Уайт, что «принято решение об использовании Гренландии, Исландии и Азорских островов в качестве баз [союзников]».

Это сообщение, отправленное в зашифрованном виде по телеграфу из консульства в Нью-Йорке, оказалось весьма своевременным. Вскоре после его поступления в Берлин пришло и частичное подтверждение. 7 июля американские войска высадились в Исландии для помощи британским силам, оборонявшим остров с весны 1940 года. К 25 сентября были завершены планы строительства военно-морской и военно-воздушной баз в Гренландии и Исландии, точь-в-точь как предупреждал Дуглас. В Вашингтоне стало известно об утечке информации, и генерал Маршалл приказал провести расследование. Под подозрение попало несколько совершенно невиновных офицеров из военного министерства, но ни ФБР, ни следователи военной контрразведки не смогли выявить источника того, что было названо «гренландской утечкой». Они так и не узнали, что информация поступила от Динтера и что сам генерал Маршалл помог Дугласу добиться этого успеха.

Граф продолжал сбор информации в высшем эшелоне главным образом с помощью любезных Уайтов. Дуглас однажды подслушал, как Кроха, сын Уайтов, рассказывал по телефону о крупнокалиберном пулемете, который собирали на конвейере одного из заводов «Дженерал моторе». Авиация сухопутных войск «планировала устанавливать их на крыльях боевых самолетов, а спусковой механизм на рулях высоты, используя для прицела зеркало на панели управления».

Граф Дуглас занимал хорошо информированных гостей беседой, задавая пьяным голосом вопросы, на которые гости отвечали без опаски, давая ему нужную информацию. После званого обеда в доме человека, которого он называл бароном, где он сидел рядом с «американским летчиком на службе в канадских ВВС», Дуглас мог описать «усовершенствованный американский бомбовый прицел» во всех его деталях. После очередного приема он сообщал в Кёльн, что скоро проволочная сетка в американских дальномерах будет заменена новым устройством из двух цветных дисков, наложенных один на другой. В своем донесении он писал, что «в том месте, где обычно были проволочные сетки, в одной точке фокусируются дополнительные цвета спектра, обесцвечивая в нужном месте диски и тем самым указывая желаемую дальность».

Еще на одном приеме Дуглас познакомился с инженером компании «Бендикс», производящей авианавигационные приборы, и втянул его в обсуждение конструкции нового прибора, показав хорошее знание предмета. Затем он уговорил инженера дать ему чертежи прибора, пообещав внести серьезные усовершенствования в его конструкцию, которые инженер сможет представить потом как свои собственные разработки, пожиная затем лавры¹²⁰.

В Нью-Йорке доктор Гисберт Гросс находился под крышей обозревателя по экономическим и финансовым вопросам для немецких экономических журналов. В действительности он был штатным сотрудником абвера, специализирующимся на промышленном и экономическом шпионаже, а также на лабиринте проблем американо-советских отношений. Он возглавлял небольшую ячейку, членов которой называл в своих донесениях как «Прохоров» и «Рюрик». Его сообщения настолько нравились его берлинскому начальству, что полковник Пикенброк неоднократно хвалил его за «превосходную работу» и следил за тем, чтобы она достаточно хорошо вознаграждалась.

Как и подобает агенту, специализирующемуся на финансах, Гросс был и самым высокооплачиваемым членом американской сети абвера. В то время как рядовые сотрудники получали жалкое пособие, Гроссу 18 апреля 1941 года было выслано 9500 долларов, а всего он заработал 75 тысяч. Деньги доставлялись ему через германское консульство в Нью-Йорке.

Главным специалистом абвера по политической разведке был всемирно известный журналист и патриарх германской зарубежной журналистики Пауль Шеффер, бывший редактор когда-то известной газеты «Берлинер тагеблат».

Шеффер, дородный мужчина, напоминавший, как однажды кто-то заметил, настоятеля монастыря, взирающего на грешников, был американским корреспондентом геббельсовского пропагандистского еженедельника «Рейх». Он хорошо умел маскировать свое нынешнее сотрудничество с фашистами, выпячивая свое либеральное прошлое, и поддерживал тесные отношения с прежними друзьями, не имевшими представления о произошедшей с ним политической метаморфозе. У него были довольно изысканные манеры и очень дорогие вкусы, он умел убеждать сомневающихся в нем антинацистскими разговорами, которые втихомолку вел во время обедов в самом дорогом и лучшем французском ресторане «Шамбор» на Третьей авеню, где всегда настаивал на том, что оплатит счет.

Шеффер был профессиональным разведчиком старой романтической школы, все еще сохранявшейся в его специальности. Он жил в доме 227 на Пятьдесят седьмой улице, но всю конфиденциальную корреспонденцию получал на Пятьдесят первой улице по адресу старого особняка, по-видимому необитаемого, так как его окна были всегда закрыты ставнями. Один раз в день Шеффер приезжал туда на такси, быстро подходил к почтовому ящику на двери, забирал почту и уезжал.

Такая уловка была не новой для Шеффера. Он уже был корреспондентом «Берлинер тагеблат» и резидентом абвера в Москве, а также личным связным Канариса с самым высокопоставленным из немецких шпионов в Советском Союзе. В картотеках абвера он числился как Рейнгольд, а на самом деле это был Михаил Александрович Чернов, глава Наркомата торговли Украины, ставший впоследствии наркомом сельского хозяйства СССР.

В конце зимы 1937 года, когда НКВД разоблачил Чернова, Шеффер был выслан из СССР. Его роль связного была раскрыта во время суда над Черновым. Тем не менее это не стало препятствием к тому, чтобы после краткосрочного пребывания в управлении абвера в Берлине выехать в Соединенные Штаты в качестве корреспондента ядовитого геббельсовского еженедельника. Он готовил политические обозрения – открытые для «Рейха» и тайные для абвера. Его секретные послания ценились так высоко, что полковник Пикеринг приказал, чтобы о них докладывали ему лично.

Карл Эдмонд Хайне представлял собой тот тип, что французы называют preux chevalier¹²¹, и был заметной фигурой в Детройте, где его раздражающая немецкая манерность сгладилась в результате долгого членства в клубе, объединявшем элиту автомобильной индустрии. Прекрасно одетый сорокавосьмилетний мужчина работал менеджером по экспортным продажам в компаниях «Крайслер» и «Форд моторе», пока Форд не отправил его в Германию генеральным директором своего представительства в этой стране.

В Германии Хайне привлек внимание Фердинанда Порше, любимого автомобильного конструктора Гитлера и гения, который создал «фольксваген»¹²², и был также агентом абвера. Порше тактично поинтересовался у Хайне, не согласится ли он вернуться в США, чтобы «работать в той же области, но в ином качестве». Намекнув, что работа будет «несколько рискованной», он добавил, что она также будет «очень полезной для Германии». Хайне любил принявшую его страну, но сейчас он испытал прилив ностальгического патриотизма и выразил согласие. Тогда Порше познакомил его с доктором Вирцем, начальником авиационного отдела фирмы «Фольксваген» и сотрудником абвера.

Доктор Вирц сообщил Хайне, что работа будет заключаться в сборе информации «ограниченного доступа» об американской автомобильной и авиационной промышленности. Ему пришлось оставить пост, на котором Форд платил ему баснословную (по тем временам) сумму в 30 тысяч долларов в год. Порше и Вирц обращались к его «патриотизму», и Хайне согласился. Затем он был послан в Гамбург на традиционное секретное обучение к майору Риттеру и капитану Герману Занделю.

Хайне обучили навыкам шифровального дела, пользованию симпатическими чернилами и постарались «укрепить» его «патриотизм», время от времени подвергавшийся спадам. Перед самым отъездом ему было велено, сохранив американский паспорт, возобновить немецкое гражданство, чтобы появилась возможность присвоить ему звание капитана ВВС запаса, но держать свое гражданство в тайне (то есть не сообщать американским властям о нем). Хайне не хотел сжигать за собой все мосты и прибыл в США через Перу как американский гражданин, начиная новую карьеру со своим настоящим паспортом. Он возвратился в Детройт, поселился в пригороде и восстановил все свои профессиональные и личные знакомства.

Используя эти связи, он обнаружил, что может легко добывать информацию об автомобильной промышленности, но гораздо с большим трудом – об авиационной. Уже почти отчаявшись, он вдруг нашел довольно простой способ «добывать» нужные сведения. Он поместил в журнале «Попьюлер эвиэйшн» объявление, гласившее, что он работает на рынке информации о «развитии аэронавтики». Он получил несколько ответов, в том числе от молодого человека по имени Боб Олдрич, который казался весьма осведомленным в этой области.

Хайне сообщил Олдричу, что для его дела ему нужна информация, но сам он настолько плохо разбирается в авиации, что не может даже обсуждать с сыном устройство простейшей модели аэроплана. Затем он задал Олдричу несколько вопросов об интересующих его узлах и устройствах, в частности таких, как гидроусилители для самолетов с большим потолком действия и новые виды конденсаторов. Он платил Олдричу и всем, кто отвечал ему, по 20 долларов за каждую информацию, а затем выдавал эти сведения за добытые лично им.

У него было также рекомендательное письмо от немецкого военного летчика Лёра к руководителю детройтского отделения совета гражданской авиации Волмексу, который предоставил ему множество несекретных материалов, выпущенных СГА, но, когда Хайне спросил его о конкретных деталях и разработках, встревоженный чиновник посоветовал обратиться за ними в Вашингтон по официальным каналам. Хайне последовал совету и, к своему удивлению, получил массу, предположительно, секретной информации, которую Волмекс отказался ему предоставить.

Хотя его методы сбора информации были примитивными, она в его опытных руках превращалась в ценные разведывательные данные. Используя свои знания и опыт, он улучшал и усиливал попадавшие к нему сырые материалы, обобщал разрозненные данные, заполняя пробелы собственными соображениями.

Их было гораздо больше – мелких сплетников, резидентов, «кротов», посредников, связных, курьеров – в дополнение к множеству информаторов, ожидавших своих подачек. Были и малоценные Hintermaenner, мужчины и женщины, поставлявшие информацию агентам. Одни из них работали как настоящие партнеры в этой игре, других использовали вслепую, и они не подозревали, что являются пешками, поставляющими данные для картотек абвера. Это было пестрое сборище самых обычных людей, не обладавших ни шармом и сообразительностью легендарных английских разведчиков, ни пресыщенностью и цинизмом французских espiones¹²³.

У адмирала Канариса имелись все основания быть довольным. Летом 1940 года он счел возможным сообщить о своих успехах, отправив начальнику Генштаба сухопутных войск генералу Францу Гальдеру меморандум о работе, выполненной его агентами в США. После характеристики объема и масштабов деятельности он перечислил следующие «наши достижения на данный момент»:

«1. Они обеспечили нам постоянный поток технической информации, в основном о ВМФ США – полные комплекты чертежей новейших военных кораблей – авианосцев и эсминцев. Благодаря получению подробных чертежей важных устройств (бомбардировочный прицел Нордена и др.) были сэкономлены значительные средства на научно-исследовательские цели.

2. Они постоянно докладывали об англо-американских переговорах, включая снабжение вооружением, боеприпасами и оборудованием (самолеты) и их поставки из Америки в Европу. С 1 апреля по 31 декабря 1939 года мы получили 171 такой доклад, не включая данные из периодической печати.

3. Они постоянно сообщали об отправке конвоев из американских портов в Англию и Францию.

4. Они постоянно держали нас в известности о плаваниях всех судов вдоль восточного побережья США».

Глава 28

МЕКСИКАНСКАЯ АРЕНА

Когда сам Гитлер 8 июня 1940 года наложил запрет на шпионаж в Соединенных Штатах, Канарис не осмелился противоречить ему, как Риббентропу. Он решил оставить всю свою американскую сеть нетронутой под двойным покровом. Но он мог отозвать своего резидента из Соединенных Штатов и перевести базу своей североамериканской организации в Мексику.

Человек, номинально являвшийся главным шпионом Канариса в Америке, не был столь важным или значительным, как говорил его титул – «генеральный резидент». Он был лишь надоедливым занудой на американской сцене, которого едва могли вспомнить по фамилии, не говоря уж о его достижениях. Этого обедневшего австрийского барона фон Мейделя нашел его старый друг Лахузен, который и предложил ему эту работу.

Он был направлен в США на первой волне энтузиазма после начала войны, когда все считали, что абверу нужен главный резидент в Соединенных Штатах. Оказалось, что он самонадеянный и ленивый повеса, проматывающий в Нью-Йорке и Вашингтоне средства абвера. Об этом стало известно в посольстве, и поступили протесты от карьерных дипломатов, которые жаловались, что подобное расточительство может засветить абвер и скомпрометировать посольство. Канарис решил использовать запрет Гитлера, чтобы отделаться от Мейделя.

Но от переезда в Мексику он ожидал многого.

Великая латиноамериканская республика в Северной Америке всегда привлекала воображение немцев в их планах борьбы с Соединенными Штатами, возможно, потому, что верили в наличие острой ненависти к гринго – американцам, сохраняющейся к югу от границы. Двадцать два года назад решающим фактором вступления американцев в Первую мировую войну было глупое обещание министра иностранных дел Артура Циммермана¹²⁴ прогермански настроенному президенту Венустиано Карранзе вернуть Мексике штаты Нью-Мексико, Аризону и Техас, если он объявит войну Соединенным Штатам. Тогда Мексика так же была наводнена германскими шпионами и диверсантами – среди них были такие опасные оперативники, как Вилли Янке, Лотар Витцке (он же Павло Ваберски) и Антон Дельмар, использовавшие эту страну как логово для своих вылазок против США.

Взятки и латинская беспечность позволяли легко использовать территорию Мексики для подрывной работы против США.

Используя фальшивые паспорта и удостоверения, немцы могли устанавливать в Мексике тайные коротковолновые передатчики, которые не смогли бы столь безнаказанно работать длительный срок в Соединенных Штатах.

Еще в 1936 году в Мехико под прикрытием должности первого секретаря посольства был направлен доктор Генрих Норте, в обязанности которого входило подготовить почву для деятельности абвера и в первую очередь наладить сотрудничество с разветвленной японской разведывательной сетью, протянувшейся вдоль всего тихоокеанского побережья. Немедленно после начала войны в Европе немцы создали свой аванпост в Мехико, сравнимый по величине и значению с так называемой Kriegsorganisation – военной организацией, созданной абвером в Испании.

Германский посол барон фон Рюдт, карьерный дипломат старой школы, мало знал о том, что творится за его спиной, и не очень хотел знать об этом. Из посольства тянулись щупальца к аванпосту. Один агент по фамилии Хильгерт, работавший банковским клерком, посылал военные и военно-морские разведданные каждый раз, когда был трезв. Другой агент – Хермкес под маской бизнесмена работал на капитана 3-го ранга Файффера. Майор Георг Николаус и агент Рюге специализировались на экономической разведке.

Доктор Иоахим Хертшлет, молодой энергичный саксонец, под прикрытием должности советника в переполненном посольстве постоянно въезжал и выезжал из Мексики, организовывая с целью прорыва британской блокады тайную транспортировку нефти в Германию через Италию, Японию и Приморский край. Он также пытался создать тайные базы в Мексиканском заливе и в Карибском море, где могли бы заправляться подводные лодки дальнего радиуса действия. Не новичок в Мексике, он сумел заключить бартерное соглашение, по которому еще в 1938 году Германия обменивала промышленные изделия на нефть. У Хертшлета в Мексике был обширный круг влиятельных знакомых, которых он и его хорошенькая жена радушно принимали в своем доме на Монте-Бланко, где бывал даже президент Карденас.

Карл Бертольд Франц Рековски, австрийский бизнесмен, когда-то принятый на работу нью-йоркской экспортно-импортной компанией «Бишофф», был специалистом по диверсиям и интересовался исключительно объектами в Соединенных Штатах. Он организовал ирландцев на действия по нанесению ударов по оружейным заводам и кораблям. В число агентов абвера входили также один экономист, несколько береговых смотрителей, два агента в Тампико, по одному в Мехико и Масатлане и еще несколько десятков других.

Руководить этим сборищем шпионов, диверсантов и вредителей был в октябре 1939 года направлен подполковник Фридрих Карл фон Шлебрюгге, бывший командир полка берлинского гарнизона и участник недавней польской кампании. Несомненно компетентный полевой командир, он не имел никакого опыта разведывательной работы. Что именно заставило Канариса остановить свой выбор на нем, осталось загадкой как для Мехико, так и для окружения адмирала.

Родственник Франца фон Папена, Шлебрюгге был высоким, обладавшим юнкерской выправкой офицером с моноклем и в гетрах. Он величественно парил над низменной деятельностью своей новой службы, оставаясь безразличным к ней и проводя большую часть времени в своем элегантном доме номер 142 по Доната-Герра, где общался лишь с равными по положению и никогда – с подчиненными из аванпоста, к которым испытывал, судя по всему, легкое презрение. Вскоре даже барон фон Рюдт пришел к заключению, что полковник не тот человек, который нужен на этой деликатной работе, и написал в МИД, что «господин фон Шлебрюгге неизбежно привлекает к себе внимание своей прусской выправкой и офицерскими манерами».

Но не имело значения, хорош или плох был руководитель аванпоста. Все члены шпионской сети знали свое дело и работали замечательно, не обращая внимания на причуды или приказы своего шефа.

Несмотря на бездеятельного подполковника, а также медленную связь со своей штаб-квартирой на родине, лежащей на расстоянии в 11 тысяч километров, аванпост работал блестяще, достигая одного триумфа за другим. Энергичный доктор Хертшлет нелегально вывез из страны на японских танкерах и судах других дружественных Оси стран тысячи тонн нефти. Доктор Норте заложил основу того, что впоследствии стало фантастической «сетью Боливар» из подпольных коротковолновых радиопередатчиков, передающих в Германию жизненно важную информацию об отправлении и маршрутах конвоев.

Постепенно стали сказываться и недостатки организации шпионских операций на столь большой дистанции. Огромный мексиканский аванпост был самым дорогостоящим из всех резидентур абвера за рубежом. Финансовые проблемы усугублялись тем, что большинство выплат приходилось производить наличными в валюте тех стран, где они осуществлялись. Шлебрюгге были нужны песо, колоны, сукре, кетцали, лемпиры и кордобы для выплат агентам соответственно в Колумбии, Коста-Рике, Эквадоре, Гватемале, Гондурасе и Никарагуа, а также тысячи долларов для США. Ограничения военного времени сделали перевод денег очень затруднительным. Британская финансовая блокада, поддержанная американским правительством, сделала перечисление средств почти невозможным.

К лету 1940 года мексиканский аванпост остался без денег. Их бедность выражалась в различных формах и поразила агентов в самые уязвимые места. Рековски временами оказывался настолько на мели, что не мог оплачивать еженедельный счет за проживание в отеле «Женева», где он останавливался, приезжая в Мехико. Согласно телеграмме посла фон Рюдта, у одного из агентов не оставалось денег даже на еду и ему грозила смерть от голода. Шлебрюгге вынужден был предпринять осторожные действия в кругу своих богатых знакомых, чтобы свести концы с концами.

Из-за отсутствия средств операции в Центральной Америке прекратились. И в самый разгар кризиса, когда казалось, что наступает полное банкротство, Берлин вдруг решился прийти на выручку. У итальянцев был в Нью-Йорке специальный денежный запас, переведенный из Рима для финансирования шпионажа и фашистской пропаганды в США. Этим занималось не так много итальянцев, а то немногое, что они успели сделать, стоило недорого. К тому времени как Канарис узнал о фонде, тот оставался почти нетронутым. Адмирал ринулся в Рим и уговорил дуче одолжить абверу эти деньги. Это был, вероятно, самый большой единовременный вклад, который Муссолини внес в совместные военные усилия.

Фонд, насчитывающий 3 миллиона 850 тысяч долларов, хранился на нескольких специальных счетах в различных банках США. Все деньги оставались там, и теперь вопрос заключался в том, как вывезти эти деньги из Соединенных Штатов в Мексику и Южную Америку. Разработанный план возлагал все действия на итальянцев. Деньги были изъяты из банков, уложены в сумки для дипломатической почты и доставлены тремя курьерами – двумя консулами, которые перевезли 2 миллиона 450 тысяч долларов в Рио-де-Жанейро, и одним секретарем посольства, который отвез 1 миллион 400 тысяч долларов в Мехико.

Три дипломата вместе добрались до Браунсвилля, Техас, где и разделились. Консулы доехали до Нового Орлеана, сели на борт судна, следующего в Бразилию, и благополучно достигли места назначения. Секретарь посольства сел на поезд до Мехико, но едва он оказался на мексиканской земле, человек, представившийся специальным агентом тайной полиции, заставил итальянца открыть сумку, а затем конфисковал деньги, не обращая ни малейшего внимания на протесты молодого дипломата и напоминания о дипломатической неприкосновенности.

Итальянский посол в Мехико ринулся в МИД и заявил протест. Министр иностранных дел принес извинения за то, что он назвал «непростительной ошибкой нового и неопытного сотрудника», но ни итальянцы, ни немцы больше так и не увидели этих денег. Мексиканские власти положили всю сумму на блокированный счет, где деньги хранились до конца войны.

Нарастающий поток лихорадочных посланий из Мехико в Берлин свидетельствует о постоянном углублении немецких осложнений. В них говорится о внезапных задержаниях ключевых агентов, о таинственных разоблачениях, появляющихся в мексиканских газетах и с нехарактерной для местных репортеров точностью описывающих операции шпионской сети и похождения ее сотрудников, о филерах, следящих за Шлебрюгге, Николаусом и Хермкесом. Один агент сообщил, что его сверхсекретный шифр был раскрыт.

Никакое количество резких дипломатических нот, которыми посол фон Рюдт засыпал министерство иностранных дел, не помогло остановить эти неприятности. Положение стало столь невыносимым, что посол рекомендовал Берлину закрыть аванпост. В его телеграмме говорилось: «Я полагаю, что дальнейшее осуществление подобной деятельности не представляется возможным. Более того, она только наносит вред моей основной миссии – защите германских интересов в Мексике».

– Давайте посмотрим правде в глаза, – заявил полковник Шлебрюгге доктору Норте 14 октября 1940 года. – Мы провалились.

В ту же ночь он отправил в Берлин телеграмму с просьбой освободить его от должности в Мексике и разрешить выехать либо в другую южноамериканскую страну, либо домой через Японию. Его телеграмма вызвала в Берлине панику, но, поскольку ставка была очень велика, Канарис отказался удовлетворить просьбу. В ответной телеграмме он написал: «Продолжение вашего пребывания в Мексике абсолютно обязательно. Если вам угрожает высылка, примите все необходимые контрмеры». Поскольку фон Рюдт не мог осуществить каких-либо контрмер, Канарис полагал, что сможет помочь с этим из Германии, например применяя в отношении мексиканцев те же действия, которые будут предприняты против немцев, отвечая тем же на каждую высылку, каждый арест, каждый инцидент.

Он спросил у полковника Бентивеньи, начальника третьего отдела абвера, ответственного за контрразведку, есть ли мексиканцы в его списке подозрительных лиц. Бентивеньи принес список из пяти человек, но трое из них были сотрудники мексиканского посольства, защищенные дипломатическим иммунитетом. Оставшиеся двое – журналист Хосе Калеро и инженер Фернандо Гутьерес – были под подозрением. Канарис отправил такой же запрос в гестапо, но получил ответ, что у тайной полиции нет сведений о мексиканцах, занимающихся противозаконной деятельностью.

Некоторый свет на источник этих неприятностей был пролит, когда 6 августа специальный следователь из управления генерального прокурора прибыл к немцу по фамилии Вебер и около трех часов допрашивал его по подозрению в шпионаже. Когда официальный допрос был окончен, немец и следователь некоторое время просто беседовали. Оказалось, что следователь был членом мексиканской команды гимнастов на Олимпийских играх 1936 года в Берлине и у него остались самые приятные впечатления о нацистской Германии.

– Во всяком случае, лично я не настроен антигермански, – добавил он с многозначительной улыбкой.

Вебер уловил намек и в свою очередь стал допрашивать следователя. Да, признался тот, они получили порочащие сведения о Вебере и его друзьях и не могли не отреагировать. Когда Вебер поинтересовался, откуда поступила информация, следователь ответил, что главным образом из Вашингтона, но частью и «из других источников здесь, в Мехико». А что за информация? Все виды информации, отвечал мексиканец уклончиво, предоставляя Веберу возможность первым приступить к делу.

Вебер сделал предложение, и сделка совершилась. Приличная сумма денег перешла из рук в руки. На следующий день мексиканец вернулся с несколькими оригиналами документов из секретного досье управления генерального прокурора. Одним из них был 47-страничный меморандум от Эдгара Гувера из ФБР в адрес генерального прокурора, излагавший факты о подрывной деятельности немецкой агентуры в Мексике. Он включал, как сообщил Вебер в Берлин, «отрывки из перехваченных и расшифрованных радиограмм, сведения о наших радиопередатчиках, адреса почтовых ящиков и другие точные данные». В заключение Вебер успокаивающе сообщал: «За дополнительные взятки я могу уговорить чиновника продолжать держать меня в курсе дела».

Большая же часть информации, основываясь на которой мексиканцы провели свою контрразведывательную кампанию, поступала из другого, как время показало, более опасного источника, о котором немцы тогда ничего не знали. Летом 1940 года британская СИС открыла огромное представительство в Нью-Йорке для сбора «информации о вражеской деятельности [в Западном полушарии], направленной против продолжения британских военных усилий». Этот Британский центр по координации деятельности в области безопасности возглавил Уильям Стефенсон, канадский миллионер, о котором Ян Флеминг позднее писал: «Это человек, ставший… бедствием для врагов в обеих Америках».

В Нью-Йорке Стефенсон был известен как Intrepid (неустрашимый), и само слово характеризовало его деятельность. В течение нескольких недель после прибытия, совместно с полковником Уильямом Донованом, ставшим впоследствии главой управления стратегических служб, и «с мистером Эдгаром Гувером из ФБР в качестве грозного защитника», Стефенсон выявил почти всю немецкую разведывательную сеть в Западном полушарии.

Он стоял за перехватом итальянских денег на пути к немецким агентам в Мехико. Итальянцы совершили ошибку, поспешно изымая огромные суммы со своих банковских счетов. Об этих операциях сообщили в ФБР, а мистер Гувер дал знать своему другу Стефенсону. Остальное было просто. Агент Стефенсона в Мексике имел большое влияние на шефа полиции и организовал перехват денег, едва поезд прибыл на мексиканскую территорию. Затем он сумел добиться того, что мексиканские власти блокировали нелегально ввезенные деньги.

Это был первый удар в начинающейся тайной войне с реальными жертвами и потерями, происходившей на театре военных действий в несколько тысяч километров. Потребовалось не менее года, чтобы целенаправленная атака на немецкую агентуру завершилась полным разгромом огромного и когда-то многообещающего мексиканского аванпоста.

Глава 29

СВЯЗНИКИ

В декабре 1939 года американский гражданин по имени Карл Альфред Ройпер завершил курс обучения в Гамбурге и к Рождеству вернулся в США, готовый начать новую, двойную жизнь. Поскольку был квалифицированным чертежником, он легко нашел работу в «Эр ассошиэйтс» в Бендиксе, Нью-Джерси, фирме, выполнявшей секретные контракты для правительства Соединенных Штатов. Одновременно он приступил к выполнению своего секретного задания по созданию шпионской ячейки и сбору «документов, шифровальных книг, эскизов, фотографий, чертежей, имеющих отношение к национальной обороне США». К 1940 году Ройпер стал одним из самых загруженных агентов абвера в Америке. 11 июня было как раз типичным днем Ройпера.

Он встал 5.45 утра в своем доме на Палисейдс-авеню в Хадсон-Хайтс, Нью-Джерси, и в семь часов уже был на своем рабочем месте в Бендиксе.

Он отработал восемь часов на заводе и к четырем часам дня был дома, пообедал, переоделся и на автобусе отправился на явку в Манхэттен, где на Пенсильванском вокзале должен был встретиться с одним из своих субагентов. Это был тридцатитрехлетний Петер Франц Эрих Доней, рядовой подразделения американской армии, расквартированного на Говнер-Айленд. Доней добыл «кое-что крупное», что следовало «обработать», прежде чем отправить в Германию с курьером. Оказалось, что это был секретный полевой устав, который солдат сумел одолжить на один день.

С этим уставом Ройпер на метро добрался до Вудхейвена в Куинс и зашел к механику Паулю Гросе, связному между ним и Франком Гроте, фотографом в Бронксе. В обязанности Гроте входило переснимать доставленные чертежи на 18-мм пленку.

Он оставил устав у Гросе для доставки к Гроте, а сам вернулся в Манхэттен, чтобы встретиться с Фридрихом (Фрицем) Шрётером, еще одним членом ячейки, собиравшим информацию о береговой полосе от береговых наблюдателей.

Ройпер и Шрётер встретились в небольшом ресторанчике-казино на Восточной Восемьдесят шестой улице (хозяин заведения Рихард Айхенляуб также был членом шпионской группы), где Фриц сообщил Ройперу, что вчера отплыл сухогруз «Индиан принс» с 10 двухмоторными самолетами на борту.

Из Йорквилля Ройпер проехал в Бронкс на Санта-Анна-авеню на явку с радистом Феликсом Янке, у которого в квартире на Колдуэл-авеню была спрятана коротковолновая рация. Ройпер оставил сообщение: «Индийский принц» отбыл 10 июня с 10 двухмоторными самолетами на борту, предположительно в Англию», поручив Янке зашифровать его и отправить в очередной сеанс связи.

Когда Ройпер вернулся в Хадсон-Хайтс, был двенадцатый час ночи. Но работа еще не закончилась.

Гросе доставил армейский устав Гроте, который переснял страницу за страницей на микрофотопленку в своей студии на Сто восемьдесят первой улице в Бронксе. На следующее утро Гроте доставил пленку владельцу книжного магазина на Восемьдесят шестой улице, который порезал пленку на полоски, вложил их в книгу, завернул томик и отложил в сторону.

14 июня библиотекарь американского океанского лайнера «Манхэттен» Карл Генрих Айлерс зашел в магазин, получил там сверток, отнес его на корабль и положил на библиотечную полку.

«Манхэттен» прибыл в итальянский порт Геную 24 июня. Айлерс направился в припортовую тратторию и передал книгу курьеру Аст-Х, за которым, кроме «Манхэттена», был закреплен и лайнер «Америка» и который встречал оба судна всякий раз, как они прибывали в итальянский порт.

Устав, полученный Ройпером от Донея 11 июня, привезли в Гамбург всего через пятнадцать дней, то есть 26 июня, и при тех обстоятельствах это считалось быстрой доставкой.

Информация об отправке «Индиан принс», которую Ройпер отдал Янке 11 июня, уже на следующий день, 12 июня, была получена Аст-Х в Гамбурге.

У абвера по-прежнему функционировала хорошо налаженная курьерская служба. Среди связных были матрос лайнера «Президент Гардинг», немец, работавший на судне «Сибоней», а также матросы и стюарды, плававшие на судах под испанским, португальским и швейцарским флагами. Еще один маршрут через Южную Америку обслуживался курьером на лайнере «Уругвай» компании «Мур-Маккормик», «Экскалибур» – «Америкэн экспорт лайн», матрос на пароходе «Аргентина» и парикмахер на «Экскамбион».

Они перевозили микрофотопленки, упрятанные внутрь авторучек, приклеенные к задней обложке журналов, намотанные на катушки и сверху обмотанные шелковыми нитками, доставляли их в Боливию или Бразилию, откуда самолетами итальянской авиакомпании ЛАТИ их привозили в Неаполь или Геную.

В Италии курьерской службой руководил Карл Айтель, который еще в 1935 году был связным между Гамбургом и Уильямом Лонковски. После начала войны Айтель был послан в Геную для организации доставки информации через Италию на судах нейтральных государств.

Через связных отправлялось относительно небольшое количество информации, а большая ее часть по-прежнему шла по почте и частично по коммерческому телеграфу. Почта представляла собой реальную проблему.

Британская цензура организовала на Бермудах большую контору по перлюстрации почты, укомплектованную криптоаналитиками, химиками, графологами и офицерами безопасности. Все суда, доставлявшие почту в Европу, были вынуждены заходить на Бермуды и отвозить ее на просмотр в цензурный комитет. Письма проверялись с использованием научных методов, включая химреактивы и ультрафиолетовые лучи.

Проблема укрывания информации стала первостепенной. Полевые агенты пользовались шифрами, но в абвере не сомневались, что некоторые из них могут быть раскрыты.

Была серьезная уверенность в надежности так называемых симпатических, или невидимых, чернил, особенно это касалось трех их видов, разработанных «Хемиш технише рейхзанштальт» и называвшихся «Апис», «Пирамидон» и «Бетти». Их формула была одним из наиболее охраняемых секретов абвера. Поскольку считалось, что их невозможно обнаружить, агентам рекомендовалось чаще ими пользоваться.

Однажды немецкий шпион по кличке Гамлет был направлен в Лоренсу-Маркиш, столицу Мозамбика в португальской Восточной Африке, чтобы следить за вражескими кораблями и помогать немецким рейдерам в Индийском океане. Он получил стандартное оснащение, включая «Апис» и «Пирамидон».

Дела Гамлета шли неплохо, однако в какой-то момент произошла осечка. Кто-то забыл выслать ему формулу реагентов для проявки исчезающих чернил, и он не смог читать секретные сообщения.

Агент по телеграфу попросил Берлин выслать ему проявители. Другому агенту, доктору Вилджуну, который должен был следовать через Лоренсу-Маркиш, было поручено доставить Гамлету реактивы как для чернил, так и для проявителя. Гамлет получил сообщение о предстоящей доставке. Случилось так, что Вилджуну не удалось заехать в Мозамбик. В Берлин была отправлена паническая телеграмма с требованием незамедлительно выслать реактивы и инструкции.

В этой обстановке полковник Пикенброк решил выслать агенту инструкции, зашифрованные самым сложным дипломатическим шифром и по телеграфному адресу германского консульства в Лоренсу-Маркише были отправлены следующие инструкции:

«Предписания по изготовлению проявителей: Проявитель (а): Водный раствор 1-процентного хлористого железа, добавить 25 процентов поваренной соли. Проявитель (б): Раствор 1 процента кальциумферроцианида и 25 процентов поваренной соли.

Вы должны приобрести химикалии на месте, так как нет возможности выслать их отсюда.

Передайте Гамлету, как пользоваться при проявлении: равные части обоих растворов (например, по одной чайной ложке) смешать непосредственно перед использованием. Письмо смачивается раствором с использованием небольшого ватного тампона на зубочистке».

Телеграмма Пикенброка была перехвачена англичанами, и этот важный секрет немцев стал им известен. Поразительная способность британских цензоров обнаруживать укрытые шпионские сообщения в, казалось бы, безобидных письмах еще на раннем этапе войны была дополнена открытием секрета проявителя.

Между тем немцы и сами пришли к выводу, что секретность их Geheimtinten¹²⁵ обеспечена недостаточно хорошо. Они решили разработать новый способ, который, они были уверены, никто не сумеет раскрыть. Этот способ стал известен как «микродот», или «микроточка», и был назван Эдгаром Гувером «вражеским шедевром шпионажа».

Метод, усовершенствованный профессором Цаппом из Дрезденского технологического института, позволил уменьшить целую страницу текста до размера почтовой марки, а затем, фотографируя ее через микроскоп, получить изображение размером с типографскую точку. Негатив покрывался коллодием¹²⁶, после чего иголкой от шприца эта «микроточка» с изображением снималась и помещалась на письмо или документ. Чтобы уберечь ее от повреждений, она вновь покрывалась коллодием.

К несчастью для абвера и совершенно неведомо для него, система микродотирования стала известна нам почти сразу же, как была внедрена. В начале 1940 года двойной агент ФБР СТ. Дженкинс сообщил Бюро, что немцы придумали новую «штучку» и уверены, что теперь смогут «беспрепятственно поддерживать связь по всему миру». Агент не мог сообщить, в чем заключался новый метод, за исключением того, что использовалось «много-много маленьких точек».

В течение полутора лет новый способ раскрыть не удавалось, пока в августе 1941 года в США не приехал некий турист из Европы. Поскольку он входил в фэбээровский список подозрительных лиц, его арестовали и тщательно осмотрели все его вещи. Задержанный был плейбоем и сыном балканского миллионера, составившего состояние на торговле оружием и наркотиками. Было известно также, что он числился в картотеках абвера как Иван И.

При обыске в чемодане был найден подозрительный конверт, немедленно отправленный в лабораторию ФБР в Вашингтон. При первоначальном осмотре ничего инкриминирующего не было найдено. Но когда лаборант рассматривал письмо под ярким светом лампы, он вдруг заметил небольшой отблеск – свет отражала небольшая точка «размером не больше чем пятнышко, посаженное мухой».

Точку рассмотрели под сильным микроскопом и выявили текст объемом в машинописную страницу, который Иван должен был доставить немецкому агенту в Нью-Йорке. Тайна микродота была раскрыта.

Адмирал Канарис был неудовлетворен всей системой связи и передачи информации. Черепашья скорость, с которой передавались сообщения, грозила свести к нулю эффективность секретной службы.

Курьеры продолжали прибывать и отправляться. Но они были привязаны к случайному расписанию рейсов их судов, которые были, кроме того, подвержены частым опозданиям. Курьерская почта настолько замедлилась, что на доставку сообщения требовалось не менее месяца.

Письма, отправленные обычной почтой, проходили британскую военную цензуру. Подозрительные письма задерживались на длительный срок с расчетом, что за это время сведения, которые в них могут содержаться, устареют и станут бесполезными.

Шпионские сообщения относятся к числу самых скоропортящихся товаров, и лучшие из них – это самые свежие. Абверу было необходимо создавать всемирную сеть коротковолновых радиопередатчиков.

Джордж Мортелли в своей книге о замечательной разведывательной сети Мишеля Оляра во французском подполье отметил, что его секретные операции «лучше проводились без аппаратуры связи, которая лишь привлекала внимание врага». Генерал сэр Колин Габбинс, начальник британской службы специальных операций, писал, что радиосвязь была самым важным звеном во всей цепочке действий ССО в годы войны. «Без нее, – говорил он, – мы бы блуждали во тьме». То же верно и в отношении абвера.

Коротковолновые рации, весом менее 15 кг и с максимальной мощностью в 20 ватт, были не способны осуществлять радиосвязь между Европой и Америкой. Чтобы связаться с радиоцентром в Вольдорфе, нужен был гораздо более мощный коротковолновый приемопередатчик Морзе. Но это было не одной проблемой, а целым комплексом, включавшим как технические вопросы, так и необходимость обеспечения секретности.

Было предпринято несколько попыток нелегально доставить с курьерами в страны Западного полушария полностью укомплектованные рации – одну, укрытую в пианино, отправили вместе с домашней обстановкой в Аргентину, другую в разобранном виде отправили с дипломатическим багажом в Боливию. Обе были обнаружены и конфискованы. В результате этих неудач адмирал Канарис пришел к выводу, что нет смысла транспортировать полные комплекты. Следовало деталь за деталью переправлять агенту для сборки на месте.

Рация должна была быть простой конструкции, компактной, с широким диапазоном волн, а рабочие частоты должны были определяться сменными кристаллами. Еще одну проблему представляли антенны. Идеальной была бы рамочная антенна направленного действия с одной или несколькими рамками, но 20-метровый провод, который требовался для ее изготовления, было не так легко укрыть. Кристаллы были хрупкими, их было трудно перевозить и почти невозможно спрятать или замаскировать.

Следовало подготовить место, где можно было хранить радиостанцию и откуда достаточно безопасно вести передачи. Следовало найти, подготовить и заслать радистов. Надо было решить проблему замены личного состава, обеспечения запчастями, ремонта.

Тем не менее адмирал Канарис отдал приказ создать всемирную сеть стационарных подпольных радиостанций. Ответственным за эту работу был назначен подполковник Траутманн, начальник радиослужбы Вольдорфа, в помощь ему был придан штурмбаннфюрер СС Зипен, начальник Хавельинститута, радиоцентра в Ваннзее. Это стало одним из редких примеров хорошего сотрудничества между абвером и его нацистскими соперниками.

Техническое обеспечение программы было возложено на «Телефункен», огромный концерн по производству электронной аппаратуры с филиалами по всему миру. Одно из его дочерних предприятий фирма «Дебег» готовила радистов для торгового флота. «Дебег» должна была обеспечить сеть подпольных радиостанций радистами из своего резерва сезонных работников, а также оказать помощь в эксплуатации и ремонте.

Первая радиостанция в Западном полушарии была собрана специалистом «Телефункен» на экстерриториальной почве – в германском посольстве в Мехико. Станция получила кодовое имя «Гленн» и стала флагманом сети «Боливар» – цепочки радиостанций, протянувшейся по Латинской Америке от Мексики до Аргентины.

Затем на повестку дня встали Соединенные Штаты. Создание цепи подпольных радиостанций в этой стране поставило перед специалистами абвера массу острых проблем. В этой связи Зипен писал: «Предварительная техническая подготовка для создания сети подпольных радиоприемопередатчиков в Соединенных Штатах настолько сложна, а американская система радиопеленга настолько совершенна, что для достижения удовлетворительных результатов требуется тщательное планирование».

Поскольку в этом отношении не было никакого опыта, следовало произвести ряд экспериментов. В 1939 году Траутманн и Зипен предложили двум американцам немецкого происхождения осуществить подобный эксперимент. Одним из них был кадровый сотрудник абвера Эрнст Вебер. Зипен откомандировал из Хавельинститута специалиста по электронике Йозефа Якоба Иоганнеса Старжични, числившегося в реестре под номером УС/7-368.

Вебер проверял условия работы североамериканской, а Старжични – южноамериканской сети. Результаты обескураживали.

Атмосферные условия – геомагнитные возмущения и циклические пятна на Солнце – серьезно влияли на качество радиосигналов и передач в целом. Как подчеркивал Старжични, даже у мощной радиостанции имперского почтового управления (которая вела открытое радиовещание) были проблемы с качественным приемом ее передач, хотя она использовала огромные антенны и передатчики мощностью 100 киловатт. Подпольные же рации тайных агентов действовали с использованием самодельных антенн и в ограниченном диапазоне мощности – не менее 80 и не более 250 ватт.

После того как испытания показали, что радиоволны проходят в направлении с севера на юг гораздо лучше, чем с востока на запад через Атлантику, было решено разместить в США относительно маломощные рации, ведущие передачи на мощные радиостанции в Южной Америке для последующей ретрансляции в Германию. «Гленн» стала ключевым звеном в этой системе ретрансляции. Но те приемопередатчики, которые абверу в конце концов удалось разместить в Соединенных Штатах собственными силами, осуществляли прямую связь с Европой.

Установка передатчика в районе Нью-Йорка натолкнулась на препятствия. В Нью-Йорке не было филиала «Телефункен», и сотрудники «Дебега» не могли помочь с использованием своих судов. Было можно, хотя и рискованно, купить необходимые узлы и детали. В конце концов абвер нашел человека, которому можно было поручить сборку радиостанций, подобрал и подготовил штат радистов.

Задача была поручена Веберу, а в помощь ему дали человека Зипена Вильгельма Густава Керхера. Вебер (или Ричард Дик) был пятидесятипятилетним баварцем, по специальности радиотехником, и проживал в США с 1908 года. Убежденный нацист, он был зачислен в абвер, где занимался организацией связи. В 1939 году абвер оплатил несколько его поездок в Германию, в ходе которых он нелегально провез в Соединенные Штаты радиодетали, необходимые для сборки радиоаппаратуры. Он устроился на работу в фирму по производству радиодеталей, расположенную в городке Бабилон, штат Нью-Йорк, и мог легко доставать необходимые ему для работы части.

Сорокапятилетний Керхер был натурализованным американцем, механиком по профессии и руководителем германо-американского союза. В 1938–1939 годах он часто бывал в Германии, где был зачислен в четвертое управление в американский отдел гауптштурмфюрера Керштена. В начале 1940 года он возвратился в США, чтобы работать вместе с Вебером.

Было решено придать радиостанции Вебера и портативный передатчик, который был изготовлен двумя радиолюбителями-коротковолновиками из деталей, похищенных служащим манхэттенской «Дуглас радио компани» со склада фирмы. Одним из этих дилетантов был профессиональный фотограф Йозеф Август Кляйн, американец немецкого происхождения. Вторым был его приятель Артур Маги, единственный член группы, не знавший об истинных целях проекта. Кляйн сказал ему, что передатчик нужен его деловому партнеру для связи с Гамбургской торговой палатой в целях развития американо-германских экономических связей.

Когда передатчик был изготовлен, понадобились люди для работы на нем. Один из них, опытный радист, проживал в Манхэттене и ждал команды приступить к работе. Это был тридцативосьмилетний холостяк Феликс Янке, силезец, натурализовавшийся в 1930 году, что не помешало ему в конце тридцатых годов тайно выехать в Германию и пройти подготовку в учебном подразделении войск связи в Штеттине под руководством гауптштурмфюрера Керштена, выучиться на радиста и возвратиться в Штаты в ожидании задания.

Приказ пришел в начале 1940 года. Янке сообщили, что скоро из Германии прибудет радист для руководства так называемой операцией «Джимми».

Джимми было кодовым именем Акселя Уиллер-Хилла, сорокалетнего уроженца Лифляндской губернии. В 1918–1922 годах он воевал против большевиков в прибалтийских белогвардейских частях. В 1923 году он эмигрировал в Соединенные Штаты, получил гражданство и в течение десяти лет работал машинистом метро на линии Третьей авеню. В 1938 году им вновь овладел дух авантюризма. Он уволился с работы и уехал в Германию, чтобы стать членом одной из многочисленных нацистских организаций, нацеленных на США.

По рекомендации своего брата, служившего тогда в министерстве иностранных дел в Берлине, Аксель был зачислен в абвер и направлен на курсы радистов. Он поселился в пансионе «Клопсток» в Гамбурге, где в течение семи недель обучался «передавать и принимать шифрованные радиограммы, чтобы по возвращении в Соединенные Штаты быть в состоянии установить коротковолновую радиосвязь (с абвером) как можно быстрей».

Стать классным радистом было не так просто. Он был старательным и работящим, но у него не было многих качеств, необходимых для этой работы. Он допускал искажения в контрольных передачах, испытывал трудности при шифровании, медленно и с ошибками вел прием. Янке, который был талантливым и высококвалифицированным радистом, не представлял, что из Уиллер-Хилла вообще может получиться радиооператор, и жаловался, что ученик «просто не понимает, что рация сконструирована для передачи важных военных сведений».

У абвера не было выбора. В Нью-Йорке срочно требовался радист, а в наличии был только Уиллер-Хилл. Срок обучения был сокращен, и он выехал в Америку, так и не завершив полного курса обучения.

Хотя это обстоятельство, по-видимому, и не тревожило его нанимателей, оно задевало самого Акселя. Его мало тревожили предстоящие опасности, но беспокоили возможные технические проблемы. На следующий же день после прибытия в Нью-Йорк в январе 1940 года он записался в радиошколу на Манхэттене, надеясь все же, несмотря ни на что, стать хорошим радистом.

Собранный Вебером радиопередатчик был установлен в квартире на Колдуэл-авеню. В доме работали и жили как Уиллер-Хилл, так и Вебер, но агентам не разрешалось встречаться с ними здесь. Агенты приносили свои сообщения в другую квартиру на Санта-Анна-авеню в Бронксе, где Янке шифровал их, а затем относил на ту квартиру, с которой он или Уиллер-Хилл передавали сообщения по радио в абвер.

Была идея ведения радиопереговоров из разных мест с использованием переносных передатчиков, основанная на том, что их будет сложнее запеленговать, чем стационарную радиостанцию. Но в подобных предосторожностях не было нужды. «Эти тупые американцы, – говаривал Уиллер-Хилл, – никогда нас не найдут».

Очень скоро Джимми пришлось работать за двоих. На радостях, что удалось создать свой первый Meldekopf – центр связи в Нью-Йорке, Гамбург осмелел настолько, что решил внедрить опасную и ненадежную систему, именуемую на жаргоне Traubenbildung – «гроздь винограда». Вместо того чтобы приберечь доступ к радиостанции лишь для нескольких агентов из группы Ройпера, для которых эта станция и создавалась, к ней давали выход все большему числу агентов. Похоже было, что это не беспокоило ни Гамбург, ни самих агентов. Как и Уиллер-Хилл, они считали, что «эти тупые американцы» никогда их не найдут.

В 1940 году у абвера в США было 44 агента, поставлявших информацию. Размеры сети значительно превзошли возможности службы связи. «Гленн» и Джимми не могли обработать такое количество данных. Следовало предпринять меры для расширения возможностей как радиосвязи, так и курьерской службы, и были подготовлены еще несколько радистов.

Поскольку дело касалось Соединенных Штатов, помощь была уже в пути – новый радист отбыл из Гамбурга в январе 1940 года. Он прибыл в Нью-Йорк 6 февраля с деньгами и заданием создать третий Meldekopf в Северной Америке. Перед отправкой он получил номер А-3459, а затем ему дали и псевдоним.

Капитан Герман Зандель, его куратор во время обучения, предложил:

– Что, если назвать его Пикок?¹²⁷

– Нет, – заявил майор Риттер. – Мы будем звать его Трэмп¹²⁸.

Глава 30

«МЫ БУДЕМ ЗВАТЬ ЕГО ТРЭМП»

Примерно в 1922 году двадцатитрехлетний немец, в юности успевший послужить пулеметчиком в кайзеровской армии, а теперь бродивший по свету, сошел на берег в Галвестоне. Ему настолько понравился Техас, что он решил «иммигрировать», сбежав с судна. Его звали Вильгельм Георг Дебовски, но, став «американцем», он присвоил имя Уильям Дж. Сиболд.

Поскитавшись по Техасу, он перебрался на западное побережье, где перепробовал десятки самых разных работ, от мойщика посуды в дешевых забегаловках до бармена в дорогих ресторанах. У него были взлеты и падения, но он никогда не опускался до самого дна.

В своих странствиях он женился и приобрел гражданство. Хотя эта страна не слишком осыпала его дарами, Сиболд полюбил ее.

В 1938 году он работал механиком на авиационном заводе фирмы «Консолидейтид эркрафт» в Сан-Диего. В это время он вступил в полосу неудач. У него обострилась приобретенная во время странствий язва желудка. Он вновь пустился в путь, на сей раз на восток. Когда он достиг Нью-Йорка, болезнь обострилась настолько, что необходимо было делать операцию. Ее произвели в больнице «Бельвю», и, выписавшись, он оказался один в огромном городе. Соединенные Штаты стали вдруг холодной и чужой страной. Его семья – мать, двое братьев и сестра – жили в Германии. Он решил навестить их и провести реабилитационный период в более дружеском окружении.

В феврале 1939 года он прибыл в Гамбург на борту океанского лайнера «Дойчланд», направляясь в Мюльгейм, грязный, дымный промышленный город в Рурской области, где в 1899 году он родился и где жила семья Дебовски. В своей судовой анкете он указал, что работает механиком на авиационном заводе «Консолидейтид эркрафт». Два человека, одетые в темно-зеленые костюмы, задали ему несколько вопросов о характере его работы и разрешили Сиболду продолжать путь.

В сентябре грянула война, но Соединенные Штаты оставались нейтральными, и Сиболд не торопился уезжать из Германии. Он уже чувствовал себя настолько хорошо, что даже устроился на работу на местный турбостроительный завод.

Затем пришло первое письмо.

Оно было от доктора Отто Гасснера, приглашавшего Сиболда приехать в Дюссельдорф и побеседовать, как было сказано в письме, о некоторых преимуществах, которые он может получить на службе делу Германии. Гасснер был офицером гестапо. Он вышел на Сиболда, прочитав отчет, составленный чиновниками, опросившими его на борту «Дойчланда». Он был охарактеризован как «американский немец, работающий авиамехаником, – представляет интерес для подпольной деятельности в США».

Гасснер не стал ходить вокруг да около. Его письмо было отпечатано на бланке гестапо, а приглашение звучало как приказ. Сиболд все понял, но, чувствуя себя защищенным американским паспортом, решил проигнорировать приглашение.

Затем пришло второе письмо. На сей раз Гасснер прозрачно намекнул на возможные последствия отказа «сотрудничать». Сиболд написал, что не заинтересован в предложении.

Гасснер написал еще одно письмо, где предупредил, что «давление государства» будет усиливаться до тех пор, пока он не согласится, описывая «саван», который, как он писал, «мы пришлем на ваши похороны».

Затем Гасснер зашел с козырной карты. Он сделал запрос в полицейский архив Мюльгейма и нашел в старых делах некоторые компрометирующие сведения. Теперь, сказал он, у Сиболда нет выбора. Он оказался человеком с уголовным прошлым. В 1920-м или 1921 году молодой Дебовски задерживался за контрабанду и еще некоторые правонарушения и отбыл срок в несколько месяцев в тюрьме. Очевидно, написал Гасснер, «герр Дебовски» не счел возможным сообщать эти жизненно важные биографические сведения американским властям, когда подавал заявление о предоставлении ему гражданства.

Гасснер предложил ему альтернативу – либо он возвращается в США в качестве немецкого агента, либо, если он будет продолжать упорствовать, он не сможет вернуться туда вообще, так как попадет в концлагерь. Он добавил, что будет найдено средство проинформировать американские власти о его прошлом и это послужит причиной лишения его незаконно полученного гражданства.

– Я принял его предложение на сто один процент, – говорил позднее Сиболд.

Когда он уведомил гестапо о своем согласии, Гасснер передал его досье вместе с их перепиской в Аст-VI, ближайшее отделение абвера в Мюнстере. Но Мюнстер занимался Францией и не был заинтересован в Соединенных Штатах. Было отправлено сообщение в Гамбург, и в Мюнстер за новичком прибыл офицер, который представился как «доктор Рэнкин». Он заявил, что он против шантажа и запугивания при вербовке, но его мюнстерские коллеги уверили его, что Сиболд добровольно предложил свои услуги. Когда Рэнкин сказал, что может взять только проверенного человека, Гасснер заверил, что гестапо проверяло Сиболда и нашло, что все в порядке.

Явка была организована в городе, и Рэнкин имел возможность оценить Сиболда. Это была дружеская встреча, но без сближения. Гамбург искал людей, которых можно было использовать в качестве радистов на подпольных рациях, которые планировалось забросить в Америку. Рэнкин, считавший, что на это место следует брать только американских граждан, решил, что из Сиболда может получиться радиооператор. Он согласился зачислить его в штат и велел собираться и выезжать в Гамбург для прохождения обучения.

– Сколько времени это займет? – спросил Сиболд.

– Ну, – ответил Рэнкин, – месяца три или четыре. Возможно, больше, возможно, меньше.

– Нет, так дело не пойдет. Я собирался возвращаться в Штаты раньше. Мне надо позаботиться о жене. Если понадобится столько времени, то следует придумать что-то, чтобы выслать ей денег.

Рэнкин заверил его, что об этом позаботятся, но Сиболд предложил:

– Лучше, если я сделаю это сам через американского консула. Это позволит нам избежать подозрений.

Рэнкин согласился. Сиболд отправился в Кёльн уладить дело с консулом, а затем приехал в Гамбург, где его поселили в «Клопстоке». Там Рэнкин на весь период обучения поручил его заботам Генриха Зорау.

Сиболда обучили микрофотографированию, изготовлению чернил для тайнописи. Больше всего времени занимало шифрование и дешифровка, азбука Морзе и работа на коротковолновом передатчике. В отличие от Уиллер-Хилла Сиболд блестяще сдал все экзамены. После окончания семинедельного курса обучения он был готов выехать.

За день до отправки Зорау вручил Сиболду листок бумаги, на котором были написаны четыре фамилии и адреса.

– Это наши агенты, их сообщения вы будете передавать нам. Вот. Запомните фамилии и адреса.

Это были Фредерик Юбер Дюкесн, дом 24 по Восточной Семьдесят шестой улице, и Лили Штайн, дом 232 по Семьдесят девятой улице, оба в Манхэттене, Эверетт Минстер Рёдер, дом 210 по Смит-стрит в Меррике, Лонг-Айленд, и Герман Ланг, дом 24–36 по Шестьдесят четвертой площади, Глендейл, Куинс.

Себолд был снабжен американским паспортом на имя Уильяма Сойера и легендой, соответствующей новому имени. Ему дали пять документов, уменьшенных до размеров почтовой марки, и посоветовали спрятать их в корпусе часов. Это были инструкции для агентов в Нью-Йорке.

Ему выдали «аванс» в тысячу долларов, сообщили, что 5 тысяч долларов он получит по прибытии, и дали подробные инструкции.

– По приезде, – сказал ему Зорау, – вы откроете офис в деловой части Манхэттена, где будете встречать агентов и получать от них материалы. Вы установите передатчик и будете пересылать их донесения по радио.

К тому времени Сиболд многое узнал об абвере, насколько это было возможно в «Клопстоке» и в разведшколе. Он знал, что доктор Рэнкин – это на самом деле майор Николаус Риттер, отвечавший в Аст-Х за сбор сведений о ВВС, создатель и руководитель лучшей шпионской сети абвера в США. Он также узнал, что Генрихом Зорау был заместитель Риттера капитан Герман Зандель, который в годы Первой мировой войны был летчиком, затем десять лет прожил в США, в 1938 году вернулся в Германию и поступил в абвер. И еще, конечно, Сиболд знал фамилии четырех лучших агентов Риттера в Соединенных Штатах и едва мог дождаться встречи с ними.

28 января 1940 года с одним из фальшивых паспортов «Папы» Туссена в кармане Сиболд поднялся на борт парохода «Вашингтон» и прибыл в Нью-Йорк 6 февраля. Плавание через штормящую Атлантику не угасило его энтузиазм. Он входил в новую жизнь, подобно Пипу, с большими надеждами¹²⁹.

В Нью-Йорке он немедленно приступил к работе.

Он зарегистрировал фирму под названием «Дизель рисерч» и снял офис в небоскребе «Никербокер» в центре Манхэттена на Сорок второй улице. Вскоре после этого в доме на Сентерпорт на Лонг-Айленде он установил коротковолновый передатчик. Затем он установил связь с членами группы и обнаружил, что все они трудятся вовсю. Постоянно занятыми были Дюкесн и инженер «Сперри» Рёдер, Ланг отслеживал последние разработки бомбардировочного прицела Нордена. Прекрасная Лили вела поиск новых агентов и была связной с курьерами.

В начале апреля Сиболд уведомил капитана Занделя, что готов приступить к работе, как только получит зеленый свет. Через несколько недель связной доставил ему ответ с подробным заданием.

С 15 мая, пользуясь позывным CQDXVW-2, ему следовало попытаться установить связь с Гамбургом, выходя в эфир ежедневно в 18.00 в течение пятнадцати дней. «Многое будет зависеть от атмосферных условий, – писал Зандель. – Не беспокойтесь, если несколько дней не будет удаваться установить связь».

И вот 31 мая ровно в 18.00 Cиболд отправил в эфир первое сообщение. Оно, как и следовало ожидать, было от Дюкесна. Старый бур был дуайеном разведывательной сети не только потому, что был старейшим, но и потому, что был лучшим.

Сиболд, или Трэмп, как он теперь назывался, зашифровал его, пользуясь в качестве ключа бестселлером Рейчел Филд «Всё это и небеса тоже» (он называл книгу «Это всё небесное» и так и не удосужился ее прочитать). Секрет шифра заключался в дате выхода в эфир. Цифры, обозначающие день и месяц, суммировались, к результату прибавлялось 20. Итог обозначал номер страницы книги, используемой для шифрования. Начиная с первой строки агент двигался по странице, подбирая по сложной схеме необходимые буквы, пока все сообщение не было зашифровано.

Следующие отправленные им донесения были от Рёдера и Ланга. Даже Лили принесла кое-что от своих субагентов. И это была не единственная линия связи Риттера с Америкой. Более длинные послания или объемные материалы доставлялись связными. Передатчик Сиболда использовался лишь для самых срочных сообщений или для такой информации, которую можно было преобразовать в краткие радиограммы. Например, одно донесение, отправленное Дюкесном 24 июня, то есть на четвертую неделю деятельности радиста, пришлось отправлять по рации, несмотря на его величину, поскольку оно шло под грифом SSD, sehr sehr dringend – очень, очень срочно.

После начала войны англичане обращались к Рузвельту с просьбой дать им бомбардировочный прицел Нордена, но военное и военно-морское министерства настолько резко выступили против, что президент вынужден был отказать.

Пробил одиннадцатый час. Франция пала. Нацисты были хозяевами Европы. Рузвельт понимал, что Британия прижата к стене и ей для того, чтобы выжить, потребуется хорошее вооружение.

Дюкесн немедленно узнал об этом историческом решении. Это был солидный куш.

Подобные сведения нельзя было отправлять с пароходами. Сообщение следовало передать тотчас.

Радиограмма, составленная, как и все сообщения Дюкесна, по-английски, гласила:

«От А-3518 в Нью-Йорке через А-3549 от 24.6.40–18.00 на пароходе «Пастер» отправлены 10 комплектов чертежей бомбардировочных прицелов Нордена и «Сперри» в адрес «Виккерс» в Лондоне для производста прицелов для нужд союзников. Отделение «Виккерс» в Детройте также производит прицелы. «Сперри» изготовит 1200 и Норден 1200. Обе фирмы потратят на переоборудование цехов не менее трех месяцев, после чего начнется производство».

Сообщение произвело фурор в Аст-Х. Судя по всему, все усилия, потраченные на Трэмпа, оправдались.

Главным достоинством центров связи, таких, как у Трэмпа, была оперативность в отправлении неотложной информации, особенно сообщений об отправлении и прибытии судов, перевозящих военные грузы, чтобы подводные лодки могли перехватывать и топить их. Следующими по важности и срочности были сводки погоды, позволяющие метеорологической службе люфтваффе делать прогнозы погоды.

Трэмп всегда оперативно высылал сводки погоды – это был его собственный участок работы, и здесь он не зависел от других агентов. Каждое утро в семь часов он собирал необходимые данные и ровно в 8.25 отправлял радиограмму.

Сведения о передвижениях кораблей он отправлял по вечерам, во втором сеансе связи. Эти данные были результатом целенаправленного сбора разведывательной информации. Одной из типичных радиограмм была отправленная 9 сентября:

«Фесе сообщает, что отплыло бельгийское судно «Билль д'Аббон», загруженное медью, деталями машин, моторами, лошадьми. «Билль д'Ассело» отчалило с полной загрузкой, главным образом самолеты. Оба судна направляются в Ливерпуль. Английский пароход «Британик» отправляется во вторник с авиадвигателями и 12 тяжелыми бомбардировщиками. «Иль-де-Франс» и голландский сухогруз «Дефт Тдейк» загружаются 15 неупакованными истребителями на верхней палубе».

Фесе, агент номер 2017, был ценным информатором, работавшим не на гамбургское, а на бременское отделение, где его курировал Йоханнес Бишофф. 9 сентября он воспользовался помощью Трэмпа с разрешения майора Риттера. После блестящей работы Джонни деятельность Трэмпа была самой известной в абвере. Руководители других звеньев майор Липе из военной разведки Аст-Х, доктор Науч из отдела авиационной техники и даже офицеры из других отделений обращались к Риттеру с просьбами, чтобы он позволял их агентам отправлять срочные сообщения через Трэмпа.

Его работа превосходила самые радужные надежды. Вскоре каждое отделение, имевшее агентов, в Америке стало прибегать к его посредству не только для получения донесений от своих агентов, но и для отправки им заданий.

Запросы, поступавшие через Трэмпа, касались количества авиадвигателей Эллисона, производимых на заводе «Дженерал моторе» в Индианаполисе; уточнялось, действительно ли американский пароход «Саратога» транспортирует самолеты в Галифакс, откуда их по воздуху переправляют в Англию; интересовались тактико-техническими данными «Локхид Р-38»¹³⁰ и «Белл Р-39»¹³¹, объемом их производства и количеством самолетов, отправляемых в Англию; запрашивали об авиационных заводах «Фэйрчайлд», «Грумман» и «Рипаблик эркрафт» на Лонг-Айленде; уточняли маршруты определенных судов, следующих в Южную Африку, Персидский залив и Индию.

Передвижения судов отнимали большую часть времени Трэмпа. Дополнительную работу прибавили береговые наблюдатели – механик Альфред Брокхоф, работавший на разных пирсах, слесарь Пауль Банте, занимавшийся ремонтом поврежденных судов, портовый клерк Рудольф Эберлинг. Едва ли хоть одному судну, проходившему через проливы нью-йоркской гавани, удалось избежать их внимания:

«Капира» отправилась в Ливерпуль…

«Сазерн принс» отправляется в составе конвоя…

«Роберт Локсли» совершает первое плавание в Ю. Африку…

«Чарльз Трапп» идет транзитом в Лондон…

Неназванный голландский пароход в порт…»

И время от времени посылалось очередное сообщение о том, что «Нормандия» снаряжается в нью-йоркском порту для перевозки войск.

Но до сих пор так и не было ни одного донесения, сравнимого по качеству с тем, что добывал старик Дюкесн. Поставки ли оружия в Европу, или последние новости из Генерального штаба, или решение об увеличении числа эсминцев во флоте, он всегда узнавал об этом первым, а часто был и единственным, кто знал это. Например, 1 февраля 1941 года он сообщал через Трэмпа:

«К Черчиллю на борт линкора «Король Георг V» прибыли с визитом Рузвельт и Нокс».

Это сообщение было типичным для Дюкесна – отчасти правда, отчасти ложь, но оно было поразительным даже из-за подобия содержавшейся в нем правды. 24 января «Король Георг V» находился в Аннаполисе, не с Черчиллем, конечно, на борту, но на нем прибыл лорд Галифакс, новый посол Великобритании в США. За пять дней до этого премьер-министр телеграфировал президенту об этом линкоре:

«Я не знаю, захотите ли вы посетить его. Мы будем рады показать его вам или любому представителю командования вашего ВМФ, если вы дадите разрешение»¹³².

В Гамбурге так и не узнали или не интересовались, был ли Черчилль таинственным пассажиром. В абвере просто поразились неистощимым познаниям старика о том, что происходит в Соединенных Штатах, и были довольны той оперативностью, с которой действовала линия связи Трэмпа.

Германский шпионаж в Соединенных Штатах достиг своего пика, и ничто не предвещало спада. Майор Риттер был убежден в превосходстве созданной им организации. Что еще мог он совершить или ожидать? Какие новые волнения, какие новые триумфы могли доставить ему его агенты?

Он искал новое поле деятельности. Он решил покинуть Аст-Х и отправиться в Северную Африку, прокладывать Роммелю путь к Каиру. В феврале легендарный фельдмаршал прибыл в Ливию и возглавил мощную танковую армию. Риттер считал, что с этого момента здесь начнутся настоящие дела.

Произошел серьезный сдвиг в интересе немцев к Соединенным Штатам. Когда можно было сделать выводы, что деятельность Трэмпа подняла шпионаж против Америки на его высший уровень, военные и экономические секреты этой страны утратили свое первостепенное значение.

В решающую фазу вступила президентская кампания 1940 года. Победит ли Рузвельт? Кто будет республиканским кандидатом? Можно ли предотвратить переизбрание Ф.Д.Р.?¹³³

Вот какие вопросы интересовали немцев, и абвер был не тем ведомством, которое могло дать ответы.

Игра лисиц продолжалась. Но появилась и другая игра. На смену шпионажу обычного типа пришли особые шарады дипломатов и политиков.

Глава 31

ОБЪЕКТ: Ф.Д.Р

В разгар «холодной войны» в пятидесятых годах американское Центральное разведывательное управление каким-то образом сумело раздобыть из лаборатории образец мочи одного из ведущих членов Политбюро и при анализе ее выяснило, что советский туз страдал от серьезной болезни почек, которая неминуемо вскоре сведет его в могилу. Хотя он жив и сегодня¹³⁴, это «приобретение», как его стали называть, и по сей день считается одним из главных достижений ЦРУ.

Но ЦРУ не было пионером в том, что стали называть урологической разведкой. Первенство принадлежит абверу, и у нас есть подтверждающие это документы. 19 июня 1941 года в 20.10 в абвер пришло сообщение первостепенной важности, поступившее кружным путем из США на лайнере «Пан-Америкэн» в Китай, а затем по телеграфу из Шанхая в Берлин. В нем говорилось:

«Надежные источники подтверждают, что Рузвельт страдает от уремии, повлекшей серьезные психологические проблемы в результате постоянного введения катетера в мочеиспускательный канал. Повторяющиеся сообщения о заболеваниях верхних дыхательных путей имеют целью сокрытие истинного состояния».

Это было лишь одно из серии донесений Динтера, агента абвера в Вашингтоне, у которого был выход на лечащего врача Рузвельта и доступ к медицинской карте. Динтер, или капитан граф Сауерма, входил в высшее общество американской столицы, пользуясь своей принадлежностью к благородному шотландскому клану Дугласов.

Последний отчет Динтера, основанный на сплетнях, собранных им на вашингтонских приемах, был живой иллюстрацией постепенного снижения качества информации при ее прохождении по «грозди винограда». Президенту была произведена катетеризация, но в связи с синуситом¹³⁵. Некоторые вашингтонские врачи, не слишком расположенные к президентскому врачу, поговаривали sotto voce¹³⁶, что ухудшение состояния Рузвельта вызвано, в первую очередь, методами лечения, применяемыми доктором Макинтайром.

К тому времени, как сплетни достигли ушей Динтера, носовые пазухи успели превратиться в мочеиспускательный канал.

Все остальное представляло собой обычные в подобной ситуации домыслы. Это была не первая путаница в сообщениях Динтера, но в данном случае это не имело значения. Достоверное или нет, это послание стало причиной ажиотажа в Берлине. Нацисты, как и его политические противники, всегда реагировали на сообщения о болезнях Рузвельта в духе знаменитой остроты Марка Твена: «Надеюсь, ничего несерьезного».

Основываясь на информации Динтера, медицинские эксперты абвера теперь диагностировали «патологическое состояние крови, вызванное затрудненным мочеиспусканием». Нацисты надеялись, что раньше или позже Ф.Д.Р. сойдет со сцены по воле Божьей, и желали этого не менее страстно, чем побед своего оружия.

Можно было бы предположить, что столь важная задача, как наблюдение за американским президентом, должна была стать первоочередной для абвера и осуществляться только специально подобранными людьми. В действительности же не было предпринято никаких действий, чтобы сесть на хвост Рузвельту. Иррациональное отношение Гитлера ко всему, что касается Рузвельта, делало весьма рискованным сообщение сведений, хотя бы и верных с фактической стороны, но противоречащих порожденным предубеждением представлениям фюрера.

Адольф Гитлер и Рузвельт пришли к власти в одно и то же время, в 1933 году, и оба приступили к осуществлению радикальных, если не революционных изменений: Гитлер «нового порядка», Рузвельт – «нового курса». Но фюрер не проводил подобных исторических параллелей. Презрительно называя Рузвельта «калекой из Белого дома», он считал его бесцветной фигурой, полагал, что тот не обладает ни умом, ни смелостью, чтобы оказаться способным противостоять триумфальному маршу нацизма.

Когда в 1936 году предложили предпринять в радиопередачах, адресованных американским немцам, пропагандистские меры с целью воспрепятствовать переизбранию Рузвельта, Гитлер резко отверг подобные предложения. Он отдал министерству иностранных дел, министерству пропаганды и другим органам, проводящим агрессивную внешнюю политику Третьего рейха, приказ игнорировать американские выборы.

Однако 5 октября 1937 года ему пришлось изменить свое безразличное отношение, когда в Чикаго прозвучала речь президента с его знаменитым призывом «изолировать диктаторов». Гарольд Икес, вдохновитель и автор речи президента, назвал ее «самым важным [обращением] по международным проблемам, которое [Ф.Д.Р.] когда-либо делал».

В Берлине первым отреагировал министр пропаганды Йозеф Геббельс. Он ночью услышал речь по коротковолновому радио и тут же ринулся к Гитлеру с ее немецким переводом. Германский посол в Вашингтоне Ганс Генрих Дикхофф, занимавший этот пост лишь несколько месяцев и все еще пытавшийся наладить отношения двух стран, разразился серией лихорадочных посланий, в которых растолковывал, что действительным объектом критики Рузвельта была не Германия, а Япония (как раз в тот период спровоцировавшая инцидент на мосту Марко Поло под Пекином)¹³⁷. Гитлер отверг эту гипотезу. Он отбросил идею установления тесных отношений с Соединенными Штатами и стал считать Рузвельта bete noire¹³⁸.

С этого момента враждебность постоянно нарастала. Рузвельт был для Гитлера не кем иным, как «шарлатаном… запутавшимся масоном… ненормальным… преступником… лицемерным жидом». Он отказывался принимать президента всерьез. Когда в ноябре 1937 года германский посол Дикхофф вернулся в Германию, намереваясь убедить Гитлера в значимости Рузвельта как противника, фюрер отказался его принять.

Убежденный в том, что в Рузвельте есть хотя бы частица еврейской крови, Гитлер воспринимал все поступки и высказывания президента, исходя из «этого основного факта». К лету 1939 года, когда война в Европе стала неизбежной и следовало учесть позицию Соединенных Штатов, Гитлер принял генерал-лейтенанта Фридриха фон Бёттихера, военного атташе в Вашингтоне с 1933 года и знатока военного потенциала США. Вместо того чтобы поинтересоваться, какое влияние могут оказать политика и планы Рузвельта на войну в Европе, Гитлер потребовал у генерала «решительных доказательств того, что Рузвельт еврей».

Адмирал Канарис в глубине сердца не разделял этого предубеждения. Втайне он даже восхищался Рузвельтом. Но его расчетливый оппортунизм заставлял его вести слежку за президентом в соответствии с навязчивыми идеями фюрера. Таким образом, не было предпринято никаких серьезных действий по выявлению подлинных намерений Рузвельта, мало было совершено, чтобы проследить за его деятельностью, тогда как ничего не было упущено в отношении сбора информации, порочащей президента и его семью, поскольку подобными сведениями можно было угодить Гитлеру.

Слежка была поручена нескольким более или менее свободным агентам. В 1937 году капитан 3-го ранга Эрих Файффер при встрече в Бремене с доктором Гриблем похвалялся, что щупальца его организации дотянулись до ближайшего окружения президента. Файффер получал случайные разведывательные сведения от некоторых из своих шпионов, утверждавших, что эти данные исходят непосредственно из Белого дома. Он не преминул сообщить Гриблю о последних мероприятиях по реорганизации ВМФ США, упомянув, что информатор получил их от члена правительства Рузвельта.

На самом же деле у абвера в США не было никого, кому было бы специально поручено наблюдать за Белым домом. Большая часть подобных сведений поступала от таких агентов, как пресловутый Динтер. Они собирали циркулирующие по Вашингтону слухи и сплетни, обрабатывали их и отправляли в Германию как «достоверную информацию», полученную из «источников, заслуживающих полного доверия».

Лишь два человека, работавшие на абвер, могли считаться специализирующимися на Ф.Д.Р. – один сидел в Бремене и следил за президентом издалека, другой находился в Вашингтоне.

Бременским агентом был доктор Николаус (Нико) Бенсманн, общительный предприниматель, занимавшийся шпионажем в кругах деловой элиты.

Среди сведений, которые до Пёрл-Харбора Нико получал от своих американских друзей, было и весьма значительное количество информации о президенте. Бенсманн знал, что эта область числилась в абвере второстепенной и что он был единственным кадровым разведчиком, занимающимся Ф.Д.Р. Он активно обеспечивал возможно больше сведений, как полагали, исходивших непосредственно из Белого дома, но в действительности поступавших через вторые и третьи руки.

Он работал на расстоянии методом косвенного подхода, но получал ценные факты о повседневной деятельности Рузвельта, о его политике, особенно по вопросу о поддержке союзников, и что было особенно важно – о тайных маневрах его администрации, связанных с поставками англичанам нефти и нефтепродуктов задолго до официального вступления Соединенных Штатов в войну.

Агентом, которого абвер не без оснований мог назвать «наш человек в Белом доме», был Майкл. Хотя он и способствовал созданию впечатления, будто был американским гражданином и пользовался доверием влиятельных американских политиков, в действительности он был австрийским прощелыгой – возможно, лучше было бы назвать его жуликом – Ловисом Мацхольдом. В США он был корреспондентом «Берлинер бёрсен цайтунг», консервативной берлинской газеты, за которой стояли пронацистски настроенные олигархи. Она была не только респектабельным глашатаем Гитлера в финансовых кругах, но и использовалась для различных тайных сделок и служила прикрытием для отдельных операций абвера. Этот обходительный, умный, обладающий богатым воображением уроженец Вены испытывал романтическую тягу к секретной работе и стремился стать агентом абвера в Вашингтоне. Канарис, не одобрявший использование корреспондентов-зарубежников в качестве шпионов, согласился лишь на то, чтобы Мацхольд работал как Gewaehrsmann, или совместитель, и то лишь потому, что у журналиста были неплохие рекомендации и он утверждал, что близок многим влиятельным политикам.

Мацхольд снабжал абвер длинными, подробными и, по-видимому, информативными vertrauliche Berichte (конфиденциальными докладами), насыщенными «секретными сведениями», полученными, по его утверждению, от высокопоставленных друзей. Этот круг, как полагали, включал таких лиц, как губернатор Пенсильвании Джордж Говард Эрл, сенатор от штата Монтана Бёртон Уилер и многие другие, включая Гарри Гопкинса. Но его piece de resistance¹³⁹, по его уверениям, были «близкие отношения» с самим Рузвельтом, возникшие, по его словам, на почве общего увлечения филателией.

Как он сообщал абверу, обычно он встречался с Рузвельтом по вечерам в субботу, когда Ф.Д.Р. проводил долгие часы рассматривая свою коллекцию марок. В эти дни Мацхольд появлялся в Овальном кабинете с редкими марками или европейскими филателистическими новинками, которые президенту хотелось бы приобрести. Обмениваясь марками или со знанием дела обсуждая вопросы филателии, Мацхольд время от времени затрагивал злободневные вопросы, исподволь добывая «конфиденциальную информацию», которой, как он отметил в одном из донесений в Берлин, президент мог поделиться лишь с другом, пользующимся его неограниченным доверием.

Трудно сказать, что в его утверждениях было правдой, а что выдумкой, направленной на то, чтобы вызвать интерес абвера к нему. Его отчеты отражают достаточно близкое знакомство с деятельностью правительства США. Впрочем, такую информацию любой проницательный журналист мог получить, покрутившись в «коридорах власти» в Вашингтоне, без необходимости иметь прямой доступ к президенту.

Даже если эта «дружба» существовала, о ней нет никаких упоминаний в архивах Рузвельтовской библиотеки в Гайд-Парке¹⁴⁰. Отсутствие документальных подтверждений не обязательно означает, что Мацхольд лгал, рассказывая о своих вечерних бдениях в Овальном кабинете, так как в журналах учета посетителей Рузвельта не указывались те его гости, визиты которых носили строго частный характер.

Немцам сообщения Мацхольда о его отношениях с президентом казались настолько убедительными, а его филателистические связи столь важными, что абвер снабжал Мацхольда исключительно редкими марками, предназначенными для Ф.Д.Р. Некоторые из раритетов приобретались у берлинских торговцев через посредников, другие поступали из конфискованных у евреев коллекций. Возможно, какие-то из таких марок действительно оказались в коллекции Рузвельта.

Таким образом Мацхольд действовал до декабря 1941 года. Его связи были прерваны лишь Пёрл-Харбором, после чего он был вынужден покинуть Соединенные Штаты вместе с другими репатриированными немцами. Направленный затем в Венгрию в качестве корреспондента «Бёрсен цайтунг» и резидента абвера на Балканах, он продолжал отслеживать президента через «общих друзей», появлявшихся в этом регионе. Одним из них был губернатор Эрл, посетивший Будапешт по поручению президента и использовавший Мацхольда в качестве «конфиденциального информатора», отметив его «ценный вклад». Но это уже другая история. Она будет подробно освещена в соответствующем месте нашего повествования, в рассказе о похождениях «шпиона по имени Майкл».

Крохи информации о Ф.Д.Р поступали в абвер от агента, дружившего, по его словам, с Полиной Гринвил Эммет, вдовой бывшего партнера Рузвельта по юридической конторе, до своей смерти в 1937 году занимавшего пост американского посла в Нидерландах. Миссис Эммет продолжала поддерживать близкие отношения с Рузвельтом и была частой гостьей в любимом фамильном особняке президента в Гайд-Парке. Отчеты агента, «вытягивающего», по его словам, сведения у вдовы, не носили того, что принято называть разведывательными данными. Но, мне кажется, его донесения достаточно верно и точно отражали важные проблемы, в которые президент был погружен в 1939–1941 годах.

Постоянной темой так называемых «отчетов Эммет» (которые абвер получал через Лиссабон и которые я нашел в его архивах) была позиция Рузвельта в отношении принципа невмешательства, провозглашенного 3 сентября 1939 года: «Наша страна останется нейтральной, но я не могу просить каждого американца оставаться нейтральным в своих мыслях. Даже нейтрал имеет право учитывать факты. Даже нейтрала нельзя просить закрыть глаза или не мыслить».

Подобные донесения имели определенную ценность, но были бесполезны для целей, преследуемых Канарисом. В них не было ничего такого, что хотел бы услышать Гитлер, и поэтому адмирал не мог преподнести свою информацию фюреру.

В картотеках абвера числилось еще не менее трех агентов, занимавшихся наблюдением за Белым домом. Первым, под номером ЮС/7-376, числился американский промышленник, выходец из Португалии, охарактеризованный в досье как «вице-президент крупной фирмы по производству обуви». Он занимался «сбором информации об американской помощи англичанам с особым упором на деятельность Рузвельта в этой связи».

Второй, обозначенный в досье как ЮС/7-372, был «видным германо-американским издателем с обширными деловыми интересами в Америке и Европе». Согласно досье, в его собственности находился пакет акций крупной немецкой фирмы по производству синтетического шелка и пакеты акций концернов по производству электроники «И.Г. Фарбен» и «Сименс унд Хальске». У него был особняк в Пенсильвании, он снимал роскошный номер в «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке и владел замком и скаковыми конюшнями во Франции.

Немцы отмечали его «исключительно хорошие связи в политических и финансовых кругах с легким доступом в Белый дом». В его досье я нашел список видных и знаменитых американцев, с которыми ЮС/7-372, как полагали, был «в крайне дружеских отношениях». В него входили госсекретарь Корделл Халл, бывший министр финансов Эндрю Меллон, полковник Чарльз Линдберг, Джон Хейз Хэммонд, сенаторы Джеймс Уотсон, Генри Кэбот Лодж и Роберт Рейнольде, банкир Уинтроп Олдридж, Джон Д. Рокфеллер-мл., президент Колумбийского университета Николас Мюррей Батлер, представитель династии мясоторговцев Джон Каддахи, посол Джозеф П. Кеннеди, генерал Роберт Вуд, Генри Форд и Джозеф Дэвис, вашингтонский юрист, близкий друг президента и муж наследницы финансовой империи Постов Марджори.

Самым перспективным из этого трио был ЮС/7-375, считавшийся основным в наблюдении за президентом. Согласно досье, он происходил из европейского аристократического рода и был «женат на полуеврейке, родственнице [министра финансов] Генри Моргентау». Полагают, что Моргентау под присягой поручился за него, когда он вскоре после начала войны иммигрировал в США.

Досье также включало утверждение, что агента с распростертыми объятиями принимали в доме Моргентау, естественно не имевшего ни малейшего представления о том, что член его семьи был профессионально обученным и зарегистрированным немецким шпионом. Его «регулярные донесения» в Берлин «о целях внешней политики Рузвельта и о финансовом состоянии страны» высоко ценились за их «надежность и достоверность», главным образом, потому, что он постоянно ссылался на слова министра Моргентау и даже самого президента. Он утверждал, что собирал информацию во время своих уик-эндов на ферму Моргентау в графстве Датчиз и в особняке Рузвельта в Гайд-Парке, куда он часто сопровождал своих «родственников», когда они приглашались к Ф.Д.Р.

Я предпринял все возможные усилия, чтобы материализовать этого агента во плоти. Если такой человек реально существовал, семья Моргентау должна была бы отрицать это. Однако он сохранился в картотеках германской секретной службы и в своих донесениях о президенте, поступавших в Берлин в 1940–1941 годах. Ради справедливости следует отметить, что все три так называемых агента ЮС/7 прекратили свою деятельность и перестали слать донесения после вступления Соединенных Штатов в войну 7 декабря 1941 года. Можно полагать, что это указывало на патриотические чувства в высших слоях американского общества: хотя эти люди и соглашались сотрудничать с германскими секретными службами, ни один из них не стал заниматься подпольной деятельностью после Пёрл-Харбора.

Шпионаж за Рузвельтом особенно усилился в октябре 1939 года в связи с внезапным и неожиданным появлением у абвера источника информации в американском посольстве в Лондоне. Хотя это несомненно было одним из наиболее серьезных нарушений секретности в отношении американского президента в годы Второй мировой войны, это нельзя считать шпионажем в обычном значении этого слова. Как значительный акт политической неосмотрительности этот факт был «несомненным», и Ричард Уолен охарактеризовал его в биографии покойного Джозефа Кеннеди как «один из самых необычных эпизодов в дипломатической истории США». Этот инцидент возник в напряженной политической атмосфере Соединенных Штатов по поводу войны или мира в период между началом войны в Европе и нападением японцев на Пёрл-Харбор.

Хотя эта история стала широко известна из специального сообщения для печати Госдепартамента США (номер 405 от 2 сентября 1944 года) и тех заявлений (некоторые из них были основаны на догадках, а большинство не соответствовали действительности), что сделал наш посол Дж. Кеннеди, я решил включить ее в эту книгу, поскольку располагаю серьезной дополнительной информацией, основанной на достоверных данных.

В октябре 1939 года двадцатидевятилетний дипломат Тайлер Гейтвуд Кент прибыл в американское посольство в Лондоне из Москвы, где с 1936 года служил шифровальщиком в дипломатическом представительстве США. Это был привлекательный, воспитанный и образованный молодой человек среднего роста, с хорошими манерами. Несмотря на молодость и недолгий срок службы в дипломатическом ведомстве (куда он поступил двадцати трех лет от роду в 1934 году), Кент не был новичком в дипломатии благодаря своему происхождению и явной компетентности.

Он родился в Маньчжурии и был сыном Уильяма Паттона Кента, карьерного консула в Нуньцзяне, и потомком старинных вирджинских и теннессийских фамилий англо-шотландского происхождения и числил среди своих предков даже знаменитого Дэви Крокетта¹⁴¹.

В поисках собственной ниши в жизни Кент блестяще учился в Принстонском и Мадридском университетах, в Сорбонне и Сент-Олбани, а также в университете Джорджа Вашингтона. Он был выдающимся лингвистом, свободно владел греческим, испанским, итальянским, немецким, русским и французским языками, был начитан в исторической, политической и биографической областях.

У него сложились собственные нестандартные убеждения в отношении бурных тридцатых годов.

Два принципа, если не навязчивые идеи, были ведущими в его философии. Ко времени отъезда из Советского Союза, где он «из первых рук получил сведения о механизме работы большевизма», он стал ярым ненавистником коммунизма. Второй idee fixe стал средневековый антисемитизм, основанный на убеждении, что «все войны инспирируются, разжигаются и финансируются международными банкирами и банковскими синдикатами, контролируемыми, главным образом, евреями».

В Лондоне, где его немного знали посол Кеннеди и некоторые профессиональные дипломаты, Кента направили в шифровальный отдел посольства, где он должен был заниматься самыми секретными телеграммами, как исходящими, так и проходящими через посольство. Он получил доступ к переписке посла с Рузвельтом и госсекретарем Халлом, к телеграммам американского посла в Париже У. Буллита и других посланников США в Европе.

Вскоре через шифровальный отдел посольства прошла целая серия секретных сообщений. С началом войны в 1939 году Уинстон Черчилль стал первым лордом Адмиралтейства в коалиционном правительстве Чемберлена. Президент Рузвельт прислал ему личное письмо с необычным предложением, полностью нарушающим традиции и протокол официальных отношений между главой одного государства и обычным министром в правительстве другого. В противоположность устоявшемуся мнению, к тому времени Рузвельт и Черчилль вовсе не были давними друзьями и лишь однажды накоротке встретились в Лондоне в 1920 году. Но бескомпромиссная борьба против Гитлера в тридцатых годах произвела на Рузвельта неизгладимое впечатление, и президент решил выбрать его своим наперсником в осажденной Британии. В письме к Черчиллю от 11 сентября 1939 года Рузвельт писал:

«Именно потому, что мы с Вами занимали одинаковые позиции в [Первой] мировой войне, я рад, что Вы снова в Адмиралтействе. Я отдаю себе отчет, что Ваши проблемы осложняются некоторыми новыми факторами, но их существо не слишком отличается от прежних. Я хочу, чтобы Вы и премьер-министр знали, что я буду всегда рад, если Вы будете связываться со мной напрямую всегда, когда сочтете необходимым, сообщая все, что считаете нужным. Вы всегда можете посылать мне опечатанные письма через Вашу или мою дипломатическую почту».

Черчилль «с готовностью», как он выразился, согласился поддерживать, по сути дела, тайную связь за спиной госсекретаря Халла в США и премьер-министра Чемберлена в Великобритании, пользуясь при этом подписью «Военный моряк». Однако события развивались слишком быстро, дипломатическая почта следовала слишком медленно, а высокопоставленные корреспонденты были слишком нетерпеливы. Вскоре экспансивный «военный моряк» начал бомбардировать Рузвельта телеграммами, которые он, минуя Форин Офис, передавал непосредственно послу Кеннеди для отправки Рузвельту, предупреждая, что их следует вручать лично президенту. Американское посольство лишь шифровало тексты (так называемым шифром «Грея», считавшимся совершенно секретным и на тот момент нераскрываемым). Зашифрованные телеграммы по радио передавались в Вашингтон непосредственно президенту, минуя каналы Государственного департамента.

Обмен телеграммами начался почти одновременно с приездом в Лондон Кента, и посол Кеннеди поручил ему наряду с другими шифровальщиками работать над тем, что позднее было названо «откровенно пристрастной перепиской Рузвельта с Черчиллем». Шифрование производилось разными сотрудниками в качестве механической и рутинной работы. Оставаясь в одиночестве в шифровальной комнате, Кент читал и перечитывал сообщения, размышляя над их смыслом и значением.

Британская криптографическая служба в тот период регулярно перехватывала и читала с помощью команды коммандера Деннисона, с необычайным мастерством обеспечивающей дешифровку самых сложных кодов, значительную часть секретных радиопереговоров между различными правительствами и посольствами мира. Вскоре после начала обмена телеграммами между Рузвельтом и Черчиллем они перехватили и расшифровали серию радиограмм германского посла в Риме Ганса Макензена своему министерству иностранных дел. Когда тексты расшифрованных сообщений были представлены в Форин Офис, их анализ показал, что Макензен явно был ознакомлен с совершенно секретной информацией, часть которой могла быть известна только на уровне Рузвельта и Черчилля.

В одном из своих отчетов 1940 года Макензен предупредил об изданном Черчиллем приказе по флоту, где говорилось, что «ни одному американскому судну и ни при каких обстоятельствах не следует чинить препятствий к нахождению в зоне боевых действий вокруг Британских островов».

Хотя информация и относилась лишь к техническому аспекту войны, она имела большое значение. Приказ Черчилля говорил о том, что морская блокада не касалась американцев. Высший чиновник министерства юстиции Великобритании позднее писал: «Едва ли следует подчеркивать, насколько важным было сохранение этого обстоятельства в секрете, поскольку иначе любая нейтральная страна могла бы потребовать предоставления ей тех же возможностей, что и Америке, а это нанесло бы серьезный вред ведению нами боевых действий на море».

Но это не сохранилось в секрете. Подстрекаемые немцами представители других нейтральных государств, включая Италию и Испанию, немедленно стали осаждать Адмиралтейство, резко протестуя против «дискриминации различных государств» и требуя, чтобы их торговые суда получили бы те же привилегии, что и американские. Это нанесло бы ущерб блокаде.

В других докладах Макензена содержалась информация практически о каждой договоренности, содержащейся в секретной переписке Черчилля и Рузвельта по поводу гарантий американской помощи англичанам.

Проверка высоко информативных посланий Макензена привела британские власти к заключению о том, что где-то в высшем американо-британском эшелоне власти происходит значительная утечка сведений. Из отдельных замечаний Макензена было ясно, что данные поступили от итальянцев, предположительно, от самого министра иностранных дел графа Галеаццо Чиано.

Предполагая, что в деле замешано посольство Италии в Лондоне, английские службы безопасности усилили слежку за всеми итальянскими дипломатами. В результате наблюдения удалось установить, что помощник военного атташе подполковник кавалерии дон Франческо Маринглиано герцог Дель Монте иногда посещал русскую чайную, принадлежавшую бывшему царскому адмиралу и его жене и славившуюся лучшей икрой в Лондоне. Выяснилось, что офицер поддерживал приятельские отношения с их тридцатисемилетней дочерью Анной, натурализованной британской подданной, по профессии портнихой, а по убеждениям ярой антисемиткой и фашисткой. Мисс Волкофф состояла на учете в Скотленд-Ярде и в МИ-5 как активный член реакционного и антисемитского «Правого клуба», во главе которого стоял член парламента от консерваторов, дальний родственник королевской семьи капитан Арчибальд Генри Мол Рамсей.

К Анне Волкофф тоже приставили хвост, что позволило выяснить ряд компрометирующих фактов из ее тайной жизни. Оказалось, что по ночам она часто гуляет по городу, обычно по темной стороне улицы, и расклеивает на остановках, телефонных будках, стенах церквей листовки. «Это еврейская война, – говорилось в одной из них. – Ваше стремление к самопожертвованию используется теми, кто получает от войны все большие и большие прибыли, спасая также свои богатства от конфискации». Хотя эти листовки были явно направлены на подрыв боевого духа нации, их тем не менее нельзя было расценивать как деятельность вражеских агентов.

Дальнейшая слежка выявила, что Анна бывает в фотостудии Николаса Смирноффа, где и встречается со своим знатным итальянским приятелем. Однако в этом не было найдено ничего предосудительного, тем более указывающего на их причастность к утечке или передаче особо секретной информации из Лондона в Рим.

Но вскоре службы безопасности Великобритании получили сообщение, давшее новый толчок расследованию. В нем прямо указывалось на американское посольство в Лондоне как на источник секретных материалов в таком количестве, что иногда для доставки их недельной партии требовалась бельевая корзина. Намек на это поступил от итальянского журналиста-антифашиста Луиджи Барзини-младшего, сына известного итало-американского издателя и бывшего редактора нью-йоркской газеты «Коррьере д'Америка». Молодой Барзини, работавший корреспондентом в Риме, сообщил, что его друзья, высокопоставленные чиновники МИДа Италии, открыто говорили с ним о фантастическом потоке американских документов из Лондона¹⁴².

Существовала ли какая-либо связь между мисс Волкофф и американским посольством? Существовала. Круг тайных друзей Анны включал и молодого американского дипломата, разделявшего ее предрассудки. Это был Тайлер Кент.

К тому времени утечка материалов продолжалась уже несколько месяцев и, судя по донесениям Макензена, содержала все более важную информацию. Более того, из других источников стало известно, что Анна Волкофф через герцога Дель Монте и знакомых в румынском посольстве ведет переписку с Уильямом Джойсом, британцем, ведущим по радио Берлина нацистскую пропаганду, направленную на англичан. Мисс Волкофф регулярно писала Джойсу, снабжала его подрывной информацией, давала советы, как сделать его передачи более эффективными.

К середине мая британские власти знали достаточно и решили арестовать мисс Волкофф и допросить Тайлера Кента. В десять часов утра 20 мая в дверь его квартиры на площади Глостер постучал человек, представившийся сотрудником полиции, и попросил открыть дверь. Кент отказался, и четыре человека – два детектива специального отдела, один из МИ-5 и второй секретарь американского посольства, приглашенный в качестве наблюдателя, – взломали дверь. Детективы предъявили ордер и обыскали квартиру. В это время прозвонил телефон, и полицейский, снявший трубку, услышал голос человека, представившегося сотрудником итальянского посольства, что, как позднее отметил Кеннеди, «дало нам след к выходу [Кента] на немцев через итальянцев».

В квартире при обыске было обнаружено более 1500 документов из картотек американского посольства, сложенных в серванте, коричневом кожаном чемодане и в корзине. В отдельном ящике были сложены негативы фотографий. Еще были найдены два дубликата ключей – один к шифровальной комнате, другой к бронированному кабинету, где хранились секретные документы, а также пачка листовок мисс Волкофф с антивоенными и антисемитскими лозунгами.

Кента доставили в посольство, и там, в просторном кабинете Кеннеди, был пролит свет на эту грязную историю.

По словам Кента, во время своего пребывания в Москве он начал разочаровываться во внешней политике администрации Рузвельта, считая, что политика президента идет во вред интересам США. Читая проходившую через его руки дипломатическую почту, он сделал вывод, что «администрация поступает неблаговидно по отношению к американскому народу», а он сам «получил явные свидетельства того, что американские дипломаты… принимают участие в создании агрессивной коалиции в Европе… не имея на эти действия полномочий».

Решив разоблачить перед американским народом этот «заговор» с помощью «доказательств» в пользу выдвинутых им обвинений, он стал снимать копии с секретных документов, сначала в Москве, а затем в Лондоне, стараясь застраховаться от возможного разоблачения. Он копировал документы либо сохранял те, что подлежали уничтожению. Он признался, что сделал дубликаты ключей от шифровальной комнаты и от бронированного кабинета, чтобы иметь туда доступ во время своих дежурств.

Когда его познакомили с Анной Волкофф, он решил, что появился выход для его материалов, которые он собирался, как позднее заявлял, передать членам конгресса США. Он позволил своей подруге просматривать и выносить из его квартиры документы, которые она, по ее словам, собиралась показать капитану Рамсею.

В марте Рамсей сам побывал на квартире у Кента, ознакомился с материалами и часть из наиболее секретных, в первую очередь телеграммы Рузвельта и Черчилля, забрал с собой.

Кент настаивал, что в этом и заключалась его «неосмотрительность». Он упорно утверждал, что не имел никакого отношения к передаче этих документов кому-либо еще и тем более ничего не знал о том, что эти материалы отправлялись в Италию или пересылались в Германию через итальянцев.

Был ли Кент шпионом? Посол Кеннеди безапелляционно утверждал, что да. Он заявил, что «вынужден признать, что неделя за неделей эти данные через Кента уходили в Берлин». Если бы Соединенные Штаты участвовали в войне, он бы потребовал, чтобы Кента выслали на родину и расстреляли.

В эту же ночь с 20 на 21 мая посол позвонил президенту Рузвельту и сообщил, «что их шифр, самый секретный «шифр Грея», с помощью которого Рузвельт и Черчилль вели переговоры, стал бесполезным. В результате как раз к моменту капитуляции Франции Соединенные Штаты вынуждены были приостановить секретную связь со своими представительствами за рубежом».

Кент, в свою очередь, не признавался в шпионаже. Он по-прежнему настаивал на том, что его целью было «передать бумаги конгрессу США, для предотвращения попытки президента США и человека, вскоре ставшего премьер-министром Великобритании, вовлечь Америку в войну»¹⁴³.

Через два дня после взлома его квартиры, на фоне активной деятельности в Европе «пятой колонны» Германии, Кент был официально арестован. Уже находясь в заключении, американским внешнеполитическим ведомством он был лишен дипломатической неприкосновенности, что привело к беспрецедентной передаче его в юрисдикцию британского суда. В августе он и мисс Волкофф были привлечены к уголовной ответственности, а в октябре при закрытых дверях начался судебный процесс. 7 ноября Анну Волкофф приговорили к десяти, а Тайлера Гейтвуда Кента к семи годам каторги.

Когда обнаружилась «неосмотрительность» Кента, как американские, так и британские власти полагали, основываясь на мнении посла Кеннеди, что значительное число документов, в том числе и переписка Черчилля с Рузвельтом, изъятых Кентом из шифровальной комнаты, попало к немцам через итальянцев. Из-за отсутствия точных доказательств против Кента и Волкофф обвинение в шпионаже не выдвигалось¹⁴⁴.

Во время работы над этой книгой я нашел недостающее звено в деле «Король против Тайлера Г. Кента». Донесения посла Макензена, найденные мной в сверхсекретных делах МИДа Германии, не оставляют ни малейших сомнений в том, что важнейшие из его сообщений в Берлин были почерпнуты из документов, похищенных Кентом и передаваемых Анной Волкофф ее итальянским друзьям.

Макензен начал передавать эти сведения в январе 1940 года, вскоре после того, как Кент предоставил Анне Волкофф возможность пользоваться добытыми им материалами, и внезапно прекратил их отправку, когда Кент был разоблачен и Анна Волкофф арестована.

Последнее сообщение Макензен отправил 23 мая 1940 года, через три дня после налета на квартиру Кента, а о важности этой информации можно судить по тому, что она была адресована министру иностранных дел фон Риббентропу. В ней излагался ответ президента Рузвельта на просьбу Черчилля, в частности о предоставлении 50 американских эсминцев для укрепления британских военно-морских сил, понесших значительный урон и в связи с возросшей угрозой со стороны немецкого подводного флота.

В телеграмме Макензена, в частности, говорилось:

«Из абсолютно надежного источника мне стало известно, что 16-го числа сего месяца американский посол в Лондоне получил по телеграфу указание Рузвельта передать Черчиллю ответ на его просьбы, выраженные в его личном письме к президенту.

1. Возможна передача 40–50 эсминцев устаревшего типа, но для этого потребуется специальное согласие конгресса, получить которое в настоящее время представляется затруднительным. Более того, в связи с нуждами национальной обороны выделение их кажется весьма сомнительным. В дополнение ко всему, по мнению Рузвельта, даже при получении такого согласия США потребуется по меньшей мере шесть-семь недель, чтобы ввести эти корабли в строй под британским флагом».

Это было написано за три с лишним месяца до подписания исторического соглашения о передаче эсминцев, в конце концов заключенного 3 сентября. Таким образом, немцы узнали о подробностях одной из самых деликатных и неоднозначных сделок, которую Черчилль и Рузвельт имели все основания держать в секрете не только от немцев, но и от американского народа.

По каким бы критериям ни оценивалась безрассудная «неосмотрительность» Кента и какие бы юридические доводы ни приводились при изучении этого дела, сейчас совершенно ясно, что он нанес Великобритании неисчислимый ущерб, притом в самые трудные времена. В тот день, когда он был разоблачен, битва за Францию подходила к трагическому концу. Немецкие танки подошли к Абевилю, отрезав французские и британские силы от эстуария Соммы¹⁴⁵. Это был также день, когда адмирал Рёдер подал Гитлеру идею вторжения в Англию. Англичане были серьезно потрясены этими катастрофическими событиями, и дело Кента высветило ненадежность системы безопасности в их собственной стране.

Абвер не имел ни малейшего отношения к этому делу, а вся эта «операция» каким-то образом прошла мимо внимания секретных служб. Если это и смутило Канариса, то ненадолго, и вскоре абвер реабилитировался своим участием в другой крупной неосмотрительности, которая, как впоследствии выяснилось, нанесла гораздо больший вред союзникам и использовалась абвером для получения ценнейших разведывательных данных в течение длительного периода времени. Абвер вышел на президента благодаря невольному сотрудничеству самого вице-президента США.

В годы Второй мировой войны Швейцария была наполнена международными интригами. Значительная часть разведывательной информации абвера о Великобритании и США поступала из этой страны, впрочем, как и о Германии в США и Великобританию. (Именно в Берне Аллен Даллес организовал свои два исторических заговора: проникновение в германское правительство и операцию «Восход», результатом которой стала капитуляция Италии.) И там же британская и советская разведки сумели раздобыть тактические и оперативные планы вермахта через Александра Фута и Рудольфа Рёслера – таинственной Люси, аса шпионажа Второй мировой войны.

На первом этапе секретной войны на швейцарской земле немцы некоторое время пользовались преимуществом, прежде всего потому, что раскрыли шифры, используемые дипломатами союзников, включая даже Даллеса. Несколько лет немцы читали их секретную переписку. Они также сумели внедриться в считавшуюся лучшей в мире швейцарскую секретную службу, в первую очередь благодаря загадочному соглашению с ее начальником полковником Рожером Масоном, считавшим разумным дружить с обеими сторонами. В Швейцарию заслали двух немецких агентов: журналиста по кличке Хабакук, чьим объектом был МИД, и писателя по кличке Якоб, числившегося внештатным агентом в ведомстве Масона.

Летом 1941 года Хабакук добыл копию телеграммы швейцарского посла в Вашингтоне в дипломатическое ведомство его страны, содержащую подробное изложение исторической встречи Рузвельта и Черчилля в Пласентиа-Бэй¹⁴⁶, результатом которой стала Атлантическая хартия. Там были приняты совершенно секретные решения, в том числе и о позиции США в отношении Японии.

В то время проходили судьбоносные американо-японские переговоры, на которых решался вопрос о войне и мире. Черчилль, отчаянно стремившийся вовлечь США в войну, настаивал на твердой политике, а Ф.Д.Р. склонялся к тому, чтобы придерживаться того, что он называл «средней линией».

В добытом Хабакуком документе содержалась и информация о совещании в Белом доме, состоявшемся 17 августа 1941 года, где Рузвельт сообщил членам своего правительства о результатах совещания с Черчиллем. По вопросу о Японии он заявил, что «твердо убежден в необходимости сделать все возможное, чтобы предотвратить развязывание войны».

Согласно телеграмме, добытой Хабакуком, вице-президент США Генри Уоллес, не проронивший на заседании ни слова, позже направил президенту «частное письмо», где упрашивал Ф.Д.Р. занять «самую твердую позицию»: «полное или частичное умиротворение в долговременной перспективе приведет к негативным последствиям» как в том, что касается Японии, так и Германии.

Через несколько дней после Пёрл-Харбора Хабакук достал еще один подобный документ. В нем содержался подробный отчет о двух заседаниях в Овальном кабинете Белого дома, проводившихся 7 декабря в 20.30 и в 21.30. Первым было заседание правительства, которое президент назвал «самым серьезным после заседания правительства Линкольна в начале Гражданской войны»; на втором президент встречался с лидерами конгресса¹⁴⁷. Президент подробно проинформировал руководителей страны о разрушениях в Оаху. Единственным, кто, кроме Рузвельта, присутствовал на обоих заседаниях, был вице-президент Уоллес.

В сопроводительном письме в Берлин к добытому Хабакуком документу германский посол в Берне (он подписывал все исходящие из резидентуры абвера документы) подчеркнул, что отчет содержит «точную и надежную информацию», поскольку основывается на телеграмме швейцарского посла в Вашингтоне Шарля Бругманна, получившего сведения «строго конфиденциально» от вице-президента «Уоллеса».

Профессиональный дипломат, пятидесятидвухлетний доктор Бругманн (который, несомненно, был невинной жертвой воришек) был зятем вице-президента. После пребывания в России, Бельгии, Франции и Чехословакии он в 1923 году был назначен в США. Там он познакомился с Мери, сестрой Генри Уоллеса, и на следующий год в Париже женился на ней.

Тесные семейные отношения поддерживались между мужем Мери и ее братом и до повторного назначения Бругманна в Вашингтон к началу сороковых годов. После этого их связи еще больше укрепились. Уоллес старался встречаться со своим зятем как можно чаще, ежедневно разговаривал с ним по телефону. Уоллес полностью доверял своему зятю. Он без колебаний делился с ним самыми сокровенными сведениями и не мог даже в страшном сне вообразить, что его откровенные замечания могут дойти до немцев.

Немцы воспользовались ситуацией. Хабакук получил задание отслеживать все донесения доктора Бругманна, отправляемые из Вашингтона в Берн, а Якобу было поручено добывать копии отчетов, исходящих от швейцарского военного атташе. Практически на следующее утро после поступления этих донесений в Берн их копии попадали через МИД Германии в берлинское управление абвера.

Поток непрерывно шел весь 1942-й и 1943 годы, вплоть до января 1944 года, но, как обычно и бывает, в конце концов эта золотая жила иссякла. К тому времени Аллен Даллес крепко утвердился в Берне в качестве представителя американской разведки – управления стратегических служб (УСС), установил прочные отношения с важными членами антифашистского подполья в Германии. Через двух из них он узнал о деятельности германского МИДа и абвера.

Первым из агентов абвера был младший чиновник министерства иностранных дел Германии, значившийся под псевдонимом Джордж Вуд. В действительности это был Фриц Кольпе, работавший в аппарате посла Карла Риттера. Вторым информатором Даллеса был молодой юрист Ганс Гивезиус, член группы близких сотрудников Канариса, который находился в Берне под крышей должности вице-консула и числился у Даллеса под кодовым именем «доктор Берндт»¹⁴⁸.

Кольпе похищал из министерства иностранных дел буквально сотни документов и доставлял их Даллесу, когда удавалось добиться командировки в качестве дипкурьера, либо передавал их Гизевиусу, который курсировал между Берлином и Цюрихом с единственной целью доставки материалов Кольпе Даллесу.

В самом начале 1941 года в очередной партии материалов, добытых Кольпе, находилось донесение Хабакука с изложением телеграммы Бругманна в его МИД с сопроводительной запиской, гласившей:

«В сообщении доктора Бругманна содержится столь много конкретной информации, потому что, как вам известно, вице-президент Уоллес доверительно беседует со швейцарским послом в Вашингтоне, являющимся его зятем».

Последняя телеграмма Бругманна относилась к самым злободневным событиям и содержала массу «конкретной информации». Немцев особенно заинтересовало сообщение о совещании министров иностранных дел союзных стран в октябре 1943 года в Москве. Швейцарский посол сообщил, что его зять пессимистически настроен в отношении состояния русско-американских отношений, и привел его высказывание о том, что Великобритании и Соединенным Штатам придется одержать победу в войне «в одиночку» и, «возможно, даже воюя против русских». В послании Бругманна говорилось:

«Главным результатом Московской конференции является неясность – сохранилась ли решимость в осуществлении концепции мировой революции. Хотя Россия и согласилась с большинством американских и британских предложений, все равно остаются лазейки. Предполагается, что Россия поставит западные державы в положение обороняющихся тем, что после войны коммунистическим организациям различных стран будет обеспечена свобода действий. Поскольку это в корне противоречит американским мирным идеалам, американское правительство будет вынуждено в конечном счете принять серьезные решения».

В какой степени подобная информация могла оказаться немцам полезной, остается гипотетичным. Нельзя сказать, что она не имела для них никакой ценности. Они всегда надеялись на то, что альянс между западными демократиями и большевизмом окажется нежизнеспособным, и в Берлине радостно встречали любую информацию о трениях внутри коалиции. Донесение из Берна, цитирующее высказывание вице-президента США, показывало, что назревает раскол в лагере союзников.

Получив сигнал о серьезной утечке информации из высших эшелонов, Даллес немедленно уведомил об этом Вашингтон.

Вопрос был весьма деликатным – явное нарушение секретности вице-президентом. Было выдвинуто предложение положить конец утечке, попытавшись предупредить Уоллеса, чтобы он был более сдержан в беседах со своим зятем. В конечном итоге в УСС решили обойти вице-президента и сообщить об этом деле непосредственно президенту. Начальник УСС генерал-майор Уильям Донован передал сообщение Даллеса вместе с донесением германской разведки начальнику штаба президента адмиралу Уильяму Лихи, отвечающему за секретность.

Во время своего ежедневного совещания 11 января 1944 года встревоженный и обескураженный адмирал Лихи сообщил о случившемся своему верховному главнокомандующему, лишь для того, чтобы увидеть, как тот пожал плечами. Как рассказывал позднее Лихи, «по-видимому, доклад УСС не удивил Рузвельта… он никак не прокомментировал происшедшее, заметив лишь, что это довольно интересно».

Мне неизвестен конец этой истории, о которой я не смог найти никаких упоминаний на этот счет в архивах Рузвельтовской библиотеки в Гайд-Парке. Возможно, президент побеседовал об этом с Уоллесом, и нет ничего невозможного в том, что неосмотрительность вице-президента имеет отношение к последующему решению Рузвельта заменить его при выдвижении своей кандидатуры на четвертый срок на сенатора Гарри Трумэна, у которого не было зятя в Швейцарии.

Это было наибольшим достижением абвера в сборе материалов о Рузвельте. Абвер был военной разведкой, и, хотя президент был также и верховным главнокомандующим и, следовательно, объектом интереса абвера, сбор информации о нем считался задачей министерства иностранных дел, которое ревностно отстаивало свои прерогативы.

В МИДе была создана группа специалистов, именуемая «американским комитетом», объектом интереса которой был в первую очередь Рузвельт. Его возглавил бывший посол Ганс Генрих Дикхофф, бесцеремонно отставленный от дел, после того как в 1938 году был отозван из Вашингтона. Комитет подготовил несколько так называемых докладов, содержащих психоаналитическую характеристику политики Рузвельта и основанные на ней прогнозы его будущих действий. Это не было разведкой как таковой, и Дикхофф не нашел ничего лучшего для использования своей группы, как заниматься подготовкой пропагандистских материалов, направленных на Соединенные Штаты.

В этой примитивной кампании, инициированной лично Гитлером и направленной непосредственно против Ф.Д.Р. и его семьи, Дикхофф предлагал использовать для обозначения Рузвельта весьма грубые эпитеты. Одним из его перлов было «безумец из Белого дома». В одной из своих директив он указывал: «Президента следует именовать Бенедиктом Арнольдом Рузвельтом, подчеркивая, что он является британским приспешником; или Франклином Сталино Рузвельтом, делая акцент на его дружбе с большевиками; или Самуилом Изидором Рузвельтом и Франклином Финкелыптейном Рузвельтом, чтобы указать на его еврейские корни». Таков был интеллектуальный уровень немецкой пропаганды, и доктор Дикхофф внес в это значительный вклад.

Пока видный посол занимался столь нечистоплотной кампанией, конфиденциальное наблюдение за президентом было возложено на германское посольство в Вашингтоне, возглавляемое преемником Дикхоффа, поверенным в делах Гансом Томсеном. На роли доктора Томсена как руководителя разведывательной сети мы еще остановимся в нашем повествовании.

После начала войны в Европе нашлось немало американцев, служивших делу Германии в этот смутный период. Это было временем неуверенности и ненадежности, сомнений и формирования представлений о роли США в данном вооруженном конфликте. Множество авантюристов и бывших лежебок добровольно пошли на службу к немцам в качестве секретных агентов, немало важных персон позволили использовать себя в качестве пешек в этой игре.

Глава 32

НЕОБЫЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ ДЖОНА Л. ЛЬЮИСА

В Северной Америке в марте 1938 года произошли два события, нанесшие вред тщательно культивируемой политике добрососедства. 17 марта президент вмешался в политическую борьбу в Пенсильвании, поддержав на первичных выборах кандидата в губернаторы штата бизнесмена из Питсбурга Чарльза Джонса. 18-го произошел взрыв ликования в Мексике и острого негодования в США, вызванный тем, что мексиканское правительство президента Лазаро Карденаса национализировало собственность американских, британских и голландских нефтяных компаний.

Эти два совершенно не связанных между собой события породили весьма странный альянс, который смог повлиять на изменение хода истории.

Поддержав Джонса, президент бросил вызов Джону Л. Льюису, президенту конгресса производственных профсоюзов (КПП) и председателю американского объединенного союза горнорабочих (ОСГ), который выдвинул на первичных выборах своего собственного кандидата Томаса Кеннеди, секретаря-казначея ОСГ. Выступив против Льюиса, Ф.Д.Р. подтолкнул профсоюзного лидера к сближению с Уильямом Родсом Дэвисом, независимым нефтепромышленником, одним из ведущих участников мексиканских событий.

Разочарование Льюиса в политике США нарастало в течение всего 1937 года. Как отметил Артур Кларк из «Нью-Йорк таймс», Дамон слишком много хотел от Пифия, не давая ничего взамен¹⁴⁹. Афронт в Пенсильвании не только оттолкнул Льюиса от президентского лагеря во внутренней политике, но и втянул его в орбиту зарубежных противников Ф.Д.Р.

Независимый нефтепромышленник Дэвис стал для Льюиса весьма неудачной заменой Рузвельта в качестве союзника. Тем самым профсоюзный деятель не только заключил союз с самым крупным в Северной Америке пособником немцев, но и попал в нацистскую сеть и, как позднее отмечал в секретном докладе президенту помощник государственного секретаря Адольф Бёрл-младший, «оказался на грани нарушения закона Логана»¹⁵⁰.

В течение этих трех критических лет, когда Дэвис превращался в профессионального немецкого агента, представляющего как Гитлера, так и Гиммлера, работающего и на абвер, и на Sicherheitsdienst (СД), Льюис выполнял их задания в Вашингтоне и Мехико. Он сыграл главную роль в осуществлении трех крупнейших акций, предпринятых Дэвисом по указке нацистов.

В 1938 году Льюис обеспечил поставки нефти из Мексики в Германию.

В 1939 году Льюис содействовал тайным усилиям по привлечению Рузвельта к мерам по предотвращению войны в Европе на условиях Гитлера.

В 1940 году Льюис активно способствовал тому, что один из германских дипломатов в Вашингтоне Герберт фон Штемпель назвал «крупнейшей комбинацией, касавшейся США», – интриге по недопущению избрания Рузвельта на третий президентский срок.

Человек, чьим союзником и пособником стал Льюис, был одним из последних частных предпринимателей в нефтяном бизнесе. Хотя он гордо вел свою генеалогию от Джефферсона Дэвиса и Сесила Родса, на самом деле его происхождение было весьма скромным.

Он родился в 1889 году в Монтгомери, Алабама, и оттуда двинулся на запад. Ко времени прибытия в Оклахому он был пожарным, а затем стал и железнодорожным машинистом. Кровь Родса, по его словам, текущая в его жилах, толкала его все дальше. В 1913 году, в возрасте всего двадцати четырех лет, он создал собственную нефтяную компанию в Маскоги, Оклахома, став независимым нефтепромышленником типа Гетти.

К 1938 году он руководил «Крусейдер ойл» и ее многочисленными дочерними предприятиями в Техасе, Луизиане и в Мексике. Ему принадлежал нефтеперерабатывающий завод в Гамбурге, нефтяной терминал в шведском порту Мальме и множество бензоколонок по всей Скандинавии. Он также был владельцем особняков в Хьюстоне и Скарсдейле, штат Нью-Йорк, и управлял деятельностью своей растущей империи в Нью-Йорке из роскошного офиса на тридцать пятом этаже Рокфеллеровского центра.

Седой, краснолицый, изысканно одетый, вежливый и деликатный южанин управлял своими владениями железной рукой и контролировал каждое действие своих сотрудников.

Еще в 1936 году в поисках перспективных зарубежных рынков Дэвис остановился на гитлеровской Германии. Нацисты отчаянно нуждались в горючем для своей стремительно растущей военной машины, но не имели ни своих источников нефти, ни иностранной валюты для ее закупок за рубежом. В особенно тяжелом положении оказался германский военно-морской флот. Адмирал Эрих Рёдер предупреждал Гитлера, что «командование [ВМФ] полностью исчерпало все возможности приобретения горючего за немецкие марки».

Дэвис, уже несколько лет занимавшийся различными сделками, хорошо знал о трудностях Рёдера. Он предложил построить в Германии нефтеперерабатывающий завод на средства из замороженных активов бостонского Первого национального банка. Тогда он сможет доставлять на завод сырую нефть, перерабатывать ее в бензин и солярку и продавать германскому военному флоту на основе бартера в обмен на станки, другие экспортные товары и танкеры, построенные на немецких верфях.

Он подготовил предложение и, приехав в Берлин, пригласил президента Рейхсбанка доктора Ялмара Шахта подключиться к этому предприятию. Получив отказ Шахта и попав в бюрократический лабиринт Третьего рейха, он сумел передать свой план лично Гитлеру. Результат был потрясающим и немедленным. Вскоре он вместе с Шахтом и еще 20 немецкими промышленниками был приглашен к фюреру.

– Господа, – заявил фюрер ошеломленным олигархам, – я рассмотрел предложение мистера Дэвиса и нашел его весьма перспективным. Я считаю нужным, чтобы Рейхсбанк профинансировал его.

Сделка совершилась. В Гамбурге был построен нефтеперерабатывающий завод «Евротанк», и Дэвис прочно закрепился в Германии, занимаясь, главным образом, поставками горючего военно-морскому флоту, что поглощало львиную долю поставляемой им нефти.

Национализация иностранных нефтепромыслов в Мексике затронула и Дэвиса, потерявшего около 11 миллионов долларов, инвестированных в богатые нефтепромыслы «Позор-Рика» и не желавшего смириться с потерей. Дэвис решил, что может частично компенсировать убытки, убедив мексиканцев предоставить при его посредничестве Германии концессии на нефтедобычу.

Немцы одобрили его план, и особенно активно Рёдер, давно уже изыскивающий подобную возможность. В своем меморандуме Герингу с ходатайством об ассигновании из скудных резервов иностранной валюты Рейхсбанка 600 тысяч фунтов стерлингов адмирал с энтузиазмом поддержал проект американского нефтепромышленника.

«Я намерен израсходовать деньги не на закупку нефти, – писал он, – а на приобретение иностранной концессии». Далее он указывал, что по тогдашним рыночным ценам на 600 тысяч фунтов стерлингов можно купить лишь около 150 тысяч тонн бензина и дизельного топлива, то есть совершенно незначительное количество. «Но, вложив ту же сумму в приобретение и разработку иностранной нефтяной концессии, например в Мексике, мы, по оценке экспертов, получим семь с половиной миллионов тонн нефти, или в 50 раз больше, без каких-либо дополнительных затрат иностранной валюты».

Рёдер получил 600 тысяч фунтов стерлингов и передал их Дэвису, «смазывать» путь к заключению мексиканской сделки. В помощь Дэвису адмирал назначил крупного специалиста ВМФ по горючему Фридриха Фетцера, а Геринг подключил к ним Иоахима Герцлета, высокопоставленного чиновника министерства экономики. Но для форсирования операции был нужен сильный и влиятельный посредник, имевший доступ в президентский дворец. В это время за кулисами появился Джон Л. Льюис.

Как, когда и где Льюис познакомился с Дэвисом и стал с ним сотрудничать, сколько он получил от сделки, стоившей миллионы долларов, осталось тайной, погребенной вместе с участниками этих драматических событий. Позднее Дэвис однажды заметил, что «сотрудничество с Льюисом было организовано через различные политические каналы». Дэвис нуждался в Льюисе из-за его близких связей с всесильными лидерами мексиканских профсоюзов.

Первые результаты сотрудничества проявились в апреле 1938 года. Между 17 и 18 часами 18 апреля Льюис позвонил в Мехико Винсенте Ломбардо Толедано, президенту конфедерации мексиканских рабочих. Когда ему сказали, что Толедано нет на месте, он попросил к телефону Алехандро Карильо, заместителя Толедано и близкого друга президента Карденаса.

Льюис сообщил Карильо, что Дэвис, охарактеризованный им как «ведущая фигура нефтяной индустрии», в 15 часов вылетел из Нью-Йорка в Мехико с предложением, заслуживающим самого благожелательного рассмотрения. Он фактически приказал Карильо немедленно позвонить Карденасу, сообщить ему, что Дэвис «абсолютно надежен», и обеспечить, чтобы Дэвис получил необходимую ему концессию. При этом Льюис заявил, что «Германия и Италия единственные страны, с которыми Мексика может без опасений иметь дело».

Благодаря рекомендации Льюиса Дэвиса ждал в Мексике «красный ковер». Но потребовалось несколько недель на сложные и деликатные переговоры, в которых вскоре принял активное участие и доктор Герцлет. Льюис пригласил Толедано в Вашингтон для совещания с Дэвисом. После второго визита Толедано, состоявшегося в июне, Дэвис в сопровождении Герцлета и своей доверенной секретарши, Эдны Фриды Верле, вновь прибыл в Мехико, где обнаружил, что путь к совершению сделки расчищен. Они встретились с президентом Карденасом и обсудили детали соглашения с министром финансов Эдуардо Суаресом и другими высокопоставленными чиновниками, но потребовалась дополнительная помощь Льюиса в обеспечении концессии. Наконец, состоялось подписание соглашения, по которому мексиканцы должны были поставлять нефть в Германию, а немцы рассчитываться за нее промышленными товарами.

В сентябре из Веракруса в Германию ушел первый танкер с 10 тысячами тонн нефти. В том же месяце Льюис прибыл в Мехико, официально в целях участия в Международном конгрессе против войны и фашизма, а в действительности – чтобы отпраздновать заключение сделки. В своем публичном выступлении перед 50 тысячами рабочих под развевающимися красными знаменами Льюис клеймил «реакционных работодателей», которые, по его словам, «будут приветствовать приход фашизма в Америку».

В течение следующих одиннадцати месяцев, в 1938-м и 1939 годах в Германию было отправлено еще около 400 тысяч тонн нефти, добытых из скважин, пробуренных американскими и британскими компаниями. Огромный завод Дэвиса «Евротанк» перешел на трехсменный режим работы, производя горючее для германского ВМФ.

Со временем Дэвис и Герцлет стали испытывать трудности с расчетами за нефть. Мексиканцы поставили ее в рейх уже почти на 8 миллионов долларов, а товаров в уплату получили только примерно на 3 миллиона. Одна из крупнейших бартерных сделок Дэвиса на поставку мексиканским ВВС 17 «юнкерсов» была заблокирована американским посольством.

Поставки нефти резко прекратились с германским вторжением в Польшу и с объявлением Великобританией и Францией войны Германии. Доктор Герцлет, проведший июль и август 1939 года в Мексике и в США, срочно вернулся в рейх, поручив Дэвису попытаться спасти операцию. Тот пытался, несмотря на британскую блокаду, продолжать поставки, отправляя танкеры в итальянские и шведские порты для дальнейшей транспортировки нефти в Германию. Однако англичане уже в самом начале перехватили три корабля, направлявшиеся в Скандинавию с 33 тысячами тонн, ссылаясь на то, что «поставки вместе с наличествующими запасами значительно превосходят обычные потребности Скандинавских стран».

Находясь под постоянным давлением Фетцера и Герцлета, бомбардировавших его отчаянными телеграммами, Дэвис, лишенный возможности выполнять эти требования, стал перед лицом кризиса, слишком серьезного даже для такого сообразительного предпринимателя. Он решил выдвинуть план восстановления мира в Европе с привлечением президента Рузвельта в качестве посредника в разрешении конфликта.

Он по телеграфу изложил свою идею Герцлету, доложившему в свою очередь обо всем Герингу и в ответной телеграмме сообщившему о заинтересованности германского правительства. Оставалось встретиться с Рузвельтом и привлечь его на свою сторону. Вновь потребовалась помощь Джона Л. Льюиса.

Весь 1939 год отношения профсоюзного лидера с Ф.Д.Р. оставались весьма натянутыми, а к сентябрю ухудшились до крайности. Тем не менее отношения с Дэвисом были настолько обязывающими, что Льюис, подавив гордость, согласился побеседовать с президентом.

Во второй половине дня 14 сентября Льюис позвонил в Белый дом и, когда ему ответил Рузвельт, попросил президента «конфиденциально принять мистера У.Р. Дэвиса по вопросу, который может представлять исключительную важность для страны и всего человечества». Рузвельт знал о делишках Дэвиса и не испытывал желания беседовать с ним, но понимал, что, отказавшись от встречи, окончательно испортит отношения с Льюисом. Поэтому он отказался встретиться с Дэвисом «конфиденциально», на чем настаивал Льюис, но согласился принять его «в обычном порядке». Встреча была назначена на следующее утро.

После телефонного разговора с Льюисом Рузвельт позвонил в Госдеп и попросил, чтобы Адольф Бёрл-младший присутствовал при встрече, поскольку «желательно», чтобы имелась «точная запись беседы».

В 11.45 15 сентября Дэвис был принят в Овальном кабинете, где немедленно изложил свой план. Он заявил, что уже семь лет ведет крупные операции в Германии и установил близкие личные отношения с рейхсмаршалом Германом Герингом. На днях он получил телеграмму «от Геринга» с предложением «выяснить, не согласится ли президент либо сам выступить посредником, либо помочь найти на эту роль какую-либо нейтральную страну». «Немцы, – продолжал Дэвис, – жаждут заключения мира», при условии выполнения некоторых из их требований.

Бёрл скептически отнесся к плану Дэвиса и позднее отметил, что «опыт сотрудничества Государственного департамента с Дэвисом недостаточен для того, чтобы с уверенностью полагаться на его заверения». Вопрос был оставлен на усмотрение президента, который не отклонил предложение, но и не принял на себя никаких обязательств. Он сказал Дэвису, что к нему поступает «множество неофициальных предложений… о вмешательстве в европейский конфликт», но, естественно, он не может быть вовлеченным в подобные проблемы, «если не получит официального предложения на правительственном уровне».

Дэвис не был обескуражен отказом. Он заявил, что получил приглашение от германского правительства на секретное совещание, которое состоится 26 сентября в Риме, и спросил у Рузвельта, может ли он прозондировать почву и доложить ему по возвращении.

– Естественно, – ответил Рузвельт, – меня интересует любая информация, способная пролить свет на ситуацию.

Немедленно после встречи Дэвис обратился в Госдепартамент с просьбой о выдаче паспортов ему, его жене и мисс Верле, указав, что они собираются порознь отправиться в Италию. Эдна Верле уже значилась в «черной книге» миссис Рут Б. Шипли, начальника паспортного управления Госдепа, и получила отказ, так же как и миссис Дэвис. Отказ в паспорте его жене не слишком обеспокоил Дэвиса. Его больше волновала мисс Верле. Он вновь обратился к Льюису и попросил его побеспокоить по этому поводу Рузвельта.

Кто-то мог бы подумать, что Льюис не осмелится беспокоить президента по столь ничтожному поводу, но Льюис вновь снял телефонную трубку. В 17.20 он позвонил Рузвельту и попросил его приказать миссис Шипли выдать паспорт мисс Верле.

На сей раз президент не уступил и посоветовал Льюису обратиться в Госдепартамент. Затем он позвонил Бёрлу и попросил помощника государственного секретаря сделать запись и об этом звонке, специально отметив, что «требование исходило от мистера Льюиса». Что касается профсоюзного лидера, то он, по-видимому, понял значительность полученной отповеди. Он так и не позвонил Бёрлу, а мисс Верле так и не получила паспорт.

На следующий день, однако, Льюис вновь обратился к президенту. Честно работая на Дэвиса, он переслал Рузвельту телеграмму, по его словам полученную Дэвисом из Берлина в ответ на свое сообщение о результатах беседы с президентом. В телеграмме, подписанной Герцлетом, говорилось:

«Полностью согласны на переговоры с Рузвельтом о плане, согласованном с вами в августе. Новое соглашение по Дальнему Востоку имеет большое значение для американского правительства. Можем заверить в полном отказе от дальнейших военных акций после войны с Польшей, если новый порядок в Европе будет поддержан правительством нейтральных Соединенных Штатов. Попытайтесь убедить Вашингтон оставаться строго нейтральным, не пересматривая ныне действующий Закон о нейтралитете, поскольку его пересмотр может привести к необратимым изменениям. Безотлагательно объясните Вашингтону, что любой груз, поставляемый воюющим странам, будет перехватываться и уничтожаться, что чревато опасностью военного конфликта. Именно поэтому существующее сейчас положение должно сохраняться до окончания встречи в Риме».

Рузвельт вызвал Бёрла, передал ему копию телеграммы Герцлета, чтобы ее приобщили к досье, которое помощник госсекретаря вел после начала переговоров с Дэвисом. Если бы не поразительное вмешательство Льюиса, Ф.Д.Р. готов был не обращать внимания на всю эту историю. Но Бёрл был потрясен.

Госдепартамент вел досье на Дэвиса еще с 1928 года. Бёрл считал нефтепромышленника немецким агентом и заявил об этом президенту. Хотя Рузвельт и был склонен согласиться с этим, он не мог ничего поделать из-за вмешательства Льюиса.

Поначалу он хотел обратиться к Эдгару Гуверу с просьбой проследить за этим делом, но после некоторого размышления отказался от своей идеи. Он осознавал, какие рискованные последствия могут произойти, если станет известно о его приказе ФБР установить слежку за столь важной и влиятельной персоной, как Льюис. Он поручил лично Бёрлу следить за всеми действиями, предпринимаемыми Льюисом по поручению Дэвиса. Одновременно другой доверенный сотрудник президента Гарднер Джексон, в лучшие времена работавший личным помощником Льюиса, получил задание следить за своим бывшим боссом. Джексон рьяно взялся за дело и регулярно докладывал Рузвельту не только о каждой встрече профсоюзного лидера с нефтепромышленником, но и о все более частых визитах Льюиса в офис Дэвиса в Рокфеллеровском центре или в его дом в Скарсдейле.

Дэвис, как и планировал, отправился прямиком в Рим, где доктор Герцлет ждал его с хорошей новостью – рейхсмаршал Геринг с воодушевлением воспринял его план мира и хочет видеть их в Берлине, чтобы лично обсудить детали. В нарушение инструкции миссис Шипли, выдававшей ему паспорт, нефтепромышленник тайно направился в Берлин, куда и прибыл 28 сентября.

Все шесть дней своего пребывания здесь Дэвис был гостем Фетцера и Герцлета, за это время он четыре раза имел долгие беседы с Герингом, обсуждая мексиканскую ситуацию и детали переговоров о мире.

Ключевая встреча с участием Герцлета и экономиста ведомства Геринга Гельмута Вольтата произошла 1 октября в кабинете рейхсмаршала в министерстве авиации.

В неразобранных немецких архивах я обнаружил подробную запись о совещании, сделанную Вольтатом. Она важна не только потому, что показывает, в каком извращенном виде Дэвис представлял им политику США, но и раскрывает огромный масштаб всей этой операции, проливая свет на конкретное участие Льюиса на различных ее этапах.

В связи с его исторической важностью этот впервые опубликованный документ приводится полностью:

«Во время полуторачасовой беседы президента Рузвельта с мистером Дэвисом в Белом доме 15 сентября 1939 года президент поручил мистеру Дэвису выяснить в Берлине, на каких условиях Германия согласится на перемирие и последующее заключение мира. Если Германия проявит соответствующую инициативу, президент Рузвельт готов использовать свое влияние на западных союзников для начала ведения переговоров. Президенту Рузвельту необходимо знать конкретные условия Германии в отношении, например, Польши и колоний.

В этой связи президент Рузвельт поднял также вопрос о собственно чешских территориях, но окончательное решение этого вопроса может быть отложено и на более позднее время. Этот вопрос упоминался, поскольку он осознает важность этой проблемы для общественного мнения США и должен нейтрализовать своих чешскоязычных избирателей и сочувствующих им, когда и если окажет давление на Англию с целью прекращения войны.

Встречу между Рузвельтом и Дэвисом организовал лидер американского профсоюзного движения Дж. Льюис, уверенный, что продолжение войны приведет к тяжелейшим социальным и экономическим последствиям в Соединенных Штатах. Затянувшаяся современная война приведет к полному истощению как воюющих, так и нейтральных стран Европы. Это принесет убытки и США в связи с потерей их важнейших потребителей в Европе, также косвенно, из общего снижения уровня жизни во всем мире. Англия и Франция располагают в США активами в размере 4 миллиардов долларов и инвестициями в 9 миллиардов долларов. Американцы осознают, насколько опасна для них ликвидация этих активов либо путем изъятия вкладов США, либо продажей этого имущества для оплаты закупок в Америке.

Первоначально, вплоть до 1934 года, Льюис был противником национал-социализма, главным образом, потому, что, как он тогда полагал, рабочий класс Германии был угнетен, лишен возможности для защиты своих интересов и подвергался эксплуатации. Однако за последние три года Льюис смог убедиться, в основном под воздействием Дэвиса, что благосостояние немецких рабочих заметно выросло благодаря экономической системе национал-социализма.

Дэвис расширял свои операции по продаже нефти преимущественно Германии. Дэвис также продолжал поставлять нефть в Италию, даже когда эта страна подверглась санкциям. Льюис сегодня признает значительную общность политических и социальных факторов, воздействующих на европейских и американских трудящихся. Он считает, что экономические и социальные проблемы, стоящие перед Соединенными Штатами, нельзя разрешить, копируя индивидуалистическую английскую систему, а можно, лишь используя пролетарскую и коллективистскую идеологию новой Германии. Льюис положительно воспринимает картину социальных и политических условий в Германии, как ее нарисовал Дэвис. Дэвис выделяет щедрые финансовые пожертвования на рабочее движение. Помимо 9 миллионов организованных членов профсоюзов, имеются и большие группы рабочих, считающих Льюиса своим лидером, и, таким образом, Льюис контролирует около 14 миллионов избирателей. Демократическая партия не сможет вести эффективную кампанию по выборам президента без финансовой помощи Льюиса. Льюис вправе свободно выбирать, поддерживать ли ему демократического или республиканского кандидата на пост президента. Хотя президент Рузвельт должен быть благодарен Льюису за свое переизбрание в 1937 году [так в тексте. – Примеч. автора ], он не выполнил своего обещания предоставить ему место в своем правительстве. Если Рузвельт решит баллотироваться на третий срок, он сможет выиграть выборы лишь с помощью Льюиса. Это в равной мере относится к любому кандидату как от демократической, так и от республиканской партии. Благодаря этим обстоятельствам господин Дэвис обладает исключительными возможностями оказывать влияние на политику и деятельность президента Рузвельта.

Президент Рузвельт из личных узкоэгоистических соображений заинтересован в организации мирных переговоров, даже если решит не добиваться своего переизбрания на третий срок. Подобная акция с его стороны сможет компенсировать все провалы проводимого им «нового курса» и неудачи в других сферах и позволит ему уйти со своего поста на пике славы. Рузвельт убежден, что аналогичные усилия Муссолини являются недостаточно эффективными, чтобы повлиять на англичан. С другой стороны, он считает, что американское давление на Англию немедленно приведет к установлению продолжительного мира. Рузвельт опасается, что затяжная война может положить конец современной европейской цивилизации из-за взаимоуничтожения трех ведущих европейских держав. Другим последствием продолжительной войны может стать упадок и крушение Британской империи с последствиями, которые невозможно предсказать, но которые неизбежно приведут к ликвидации руководящего положения белой расы в мире.

Рузвельт считает, что долгая война приведет к ослаблению Германии в ее противостоянии России, что, в свою очередь, приведет к распространению коммунизма в Европе, а последующее усиление Японии в Тихоокеанском регионе будет нетерпимым для США. Таким образом, он полагает, что безотлагательное начало мирных переговоров и активное сотрудничество в деле поддержания длительного мира отвечают жизненным интересам США.

В своей беседе с Дэвисом Рузвельт отметил, что он был против объявления Англией войны Германии. Англичане с ним предварительно не консультировались. Он узнал об этом только из телефонного звонка от посла [Джозефа П.] Кеннеди из Лондона за восемь часов до истечения срока ультиматума, выдвинутого Англией Германии. Он убежден, что Англии нет дела до поляков, а в том, что Англия объявила войну Германии, лежит гораздо более серьезная подоплека. У него есть основания считать, что Англия вовлекла Францию в конфликт не только против желания французского народа, но даже вопреки проводимой французским правительством политике. По его мнению, причины войны порождены односторонним диктатом Версальского договора, сделавшего невозможным для Германии обеспечить в стране жизненный уровень, сопоставимый с ее соседями¹⁵¹. Он думает, что если бы он смог оказать германскому правительству поддержку в этом отношении, то сумел бы обеспечить заключение справедливого, равноправного и продолжительного мира на следующих условиях:

а) Германия должна получить Данциг, «польский коридор» и все ее бывшие провинции, переданные Польше по Версальскому договору.

б) все колонии, принадлежавшие Германии до 1914 года и управляемые в настоящее время другими государствами на основании мандатов либо в иной форме, должны быть немедленно возвращены Германии.

в) Германии должна быть оказана существенная финансовая помощь для приобретения всех тех сырьевых ресурсов, которые потребуются ей, чтобы привести свою экономику в соответствие с той, что наличествует у ее соседей.

Рузвельт предложил Дэвису стать его полномочным представителем на переговорах. Дэвис отказался на том основании, что это помешает ему вести бизнес, за который он несет личную ответственность. Рузвельт и Дэвис договорились, что Дэвис доложит президенту о своих переговорах немедленно по возвращении. Если между Германией и Соединенными Штатами будет достигнуто понимание на основании определенной программы, Рузвельт готов направить Дэвиса в Париж и Лондон для передачи британскому и французскому правительствам своих мирных предложений. Если Даладье и Чемберлен выступят против этого плана, Рузвельт готов оказать давление на Францию и Англию следующими методами:

Рузвельт сообщит Франции и Англии, что поддержит Германию в попытке добиться заключения справедливого, равноправного и продолжительного мира. В интересах этого он подготовит заключение соглашения с Германией, в соответствии с которым Соединенные Штаты будут поставлять сырьевые и военные материалы. В качестве последнего довода он пригрозит, что эти поставки в Германию будут осуществляться под защитой военной мощи США.

Рузвельт жаждет использовать нынешнюю ситуацию для того, чтобы уничтожить британскую монополию в мировой торговле. В отношении отмены эмбарго на военные поставки Рузвельт ожидает, что дебаты по этому вопросу затянутся на несколько месяцев. Он полагает, что эмбарго вряд ли будет снято по вышеуказанным позициям. Он поставит этот вопрос на рассмотрение сената в качестве политического маневра, чтобы выиграть время. Он предполагает, что если его попытка выступить в качестве посредника провалится, то отмена эмбарго в современной психологической атмосфере может побудить американцев стать на сторону союзников, поддерживаемых широким общественным мнением.

Дэвис ознакомил Льюиса с тем, что было высказано в ходе совещания с Рузвельтом. Если эта позиция найдет поддержку в Германии, Льюис готов мобилизовать возможности всей своей организации для поддержки движения за мир. Он считает, что в случае необходимости благодаря своему влиянию, распространяющемуся на общественное мнение даже во Франции, его организация в состоянии обеспечить принятие мирных предложений. Если будет достигнуто взаимопонимание между Германией и Америкой, Льюис сумеет создать такую обстановку, что американские рабочие просто откажутся производить военные материалы для Англии и Франции.

О переговорах с президентом Рузвельтом должен знать лишь узкий круг лиц, ни одна другая страна не должна быть осведомлена о них. Президент Рузвельт со своей стороны исключает из участия в переговорах Государственный департамент в целях обеспечения секретности».

Было бы желательно вместе с Дэвисом направить в Америку германского представителя и господина Герцлета, чтобы избежать недоразумений, которые могут возникнуть из-за неправильного перевода, и в целях достоверного изложения Вашингтону подлинной позиции Германии. Через день после этого совещания, 3 октября Геринг официально уполномочил Дэвиса продолжать переговоры с Рузвельтом о примирении, он также поручил Герцлету отправиться в США в качестве его личного представителя вместе с нефтяником. Для Дэвиса, остававшегося в неведении о полном масштабе разворачивающейся операции, это было лишь некоторым осложнением в готовящейся сделке. Но что касается Герцлета, это поручение стало возможностью для стремительного взлета, весьма нередкого в судьбе молодого немца в эпоху нацизма. Уроженец Галле, города в прусской Саксонии, он вступил в гитлерюгенд в 1929 году, сделал там быструю карьеру, затем был взят на работу в министерство пропаганды доктора Геббельса. Теперь в возрасте двадцати пяти лет он, будучи протеже рейхсмаршала Геринга, считался «одним из трех или четырех наиболее способных нацистских чиновников» и специализировался на экономическом проникновении в страны Латинской Америки.

Невысокий и худощавый светловолосый пруссак с вежливыми манерами и мягким голосом свободно говорил по-английски и был несомненно специалистом в своем деле. Теперь наступил решающий перелом в его карьере. Геринг сказал Герцлету, что если усилия Дэвиса увенчаются успехом и президент согласится выступить посредником на мирных переговорах с союзниками, то молодой порученец будет назначен на вакантный пост германского посла в Вашингтоне, став самым молодым посланником в истории немецкой дипломатии.

До этого Герцлет выступал в качестве более или менее официального представителя министерства экономики, но Дэвис предложил, чтобы для данной миссии он был обеспечен какой-либо крышей. Это было необходимо для того, чтобы замаскировать связь Герцлета с Дэвисом.

Геринг согласился. Еще в период пребывания Дэвиса в Берлине Герцлет стал секретным агентом абвера, снабженным всеми принадлежностями разведчика, в том числе и сложным шифром, разработанным специально для него. Участникам операции были присвоены условные имена: Геринг стал Гарольдом, доктор Фетцер – Фрицем, Дэвис – агентом номер С-80, а Джон Льюис был внесен в картотеки как его Hintermann (подагент) номер С-80/Л, или Чарли.

Решено было осуществлять связь через Мадрид, а связником был назначен нефтяник по фамилии Янссен, чьим первым заданием стало обеспечение проезда Дэвиса и Герцлета в Португалию, где они должны были сесть на американский авиалайнер, вылетавший из Лиссабона 8 октября.

Абвер снабдил Герцлета настоящим шведским паспортом на имя Карла Клеменса Блюхера, который незадолго до этого сдал свой паспорт при получении немецкого гражданства. Специалисты абвера заменили фотографию и проставили на ней фальшивую печать шведского консула в Берлине. Когда с фальсифицированным паспортом удалось получить американскую визу на въезд, немцы решили, что все в порядке.

Однако с первого шага поездка Герцлета пошла наперекосяк. Хотя Дэвис и пытался скрыть свой визит в Германию, об этом стало известно торговому атташе американского посольства Сэму Вуду¹⁵², немедленно сообщившему о несанкционированном приезде в Государственный департамент, откуда информация была передана в Лондон в Форин Офис. Британская разведка быстро узнала, кто скрывается под именем Карл Блюхер, и предупредила американское консульство в Лиссабоне, что младший из попутчиков «путешествует не со своим собственным паспортом».

Когда Дэвис и Герцлет проходили регистрацию перед посадкой на самолет, клерк «Пан-Америкэн» притворился, будто вспомнил немца по его предыдущим поездкам, и назвал его настоящее имя. Герцлет засуетился. Он не впервые летал под чужим именем, но прежде никогда не попадался.

Дэвис бурно протестовал, пытаясь доказать, что «швед Блюхер» – руководитель одного из скандинавских филиалов его фирмы, но безрезультатно. Когда стало ясно, что переубедить клерка не удастся, он сменил тактику и прозрачно намекнул, что выполняет специальное поручение президента США и для успеха его миссии необходим этот маскарад Герцлета. Клерк был неумолим, и Дэвис тогда обратился к американскому генеральному консулу Сэмьюелу Уили, который, выполняя приказ Вашингтона, аннулировал въездную визу Герцлета.

Дэвис был вынужден улететь в Нью-Йорк один и приземлился в аэропорту Вашингтон на Лонг-Айленде 9 октября вместе с еще 35 пассажирами авиалайнера. Перед самым его приездом Юнайтед Пресс разоблачило его секретную поездку в Берлин, и его встретила толпа репортеров, которым он сообщил, что «две недели находился по делам в Риме», и опроверг слухи, будто он пытался наладить нелегальную транспортировку нефти в Германию через Италию.

Сразу же после возвращения в США он попросил Джона Льюиса позвонить в Белый дом и устроить ему встречу с Рузвельтом. На сей раз Льюис связался по телефону с секретарем президента генералом Эдвином Уотсоном, который ответил, что у президента нет времени для встречи с Дэвисом. Нимало не смущенный отказом Дэвис 11 и 12 октября отправил Рузвельту два длинных послания, в которых на семнадцати страницах машинописного текста поделился своими «впечатлениями о Европе» и изложил свою версию его переговоров с рейхсмаршалом Герингом.

Не сумев добиться аудиенции у президента, Дэвис обратился в Госдеп, где был принят помощником государственного секретаря Бёрлем. Результат встречи был обескураживающим. Бёрл сделал Дэвису выговор за его «многочисленные искажения» в письмах к Рузвельту. Когда речь зашла о фальшивом паспорте Герцлета, Дэвис попытался выгородить себя.

23 октября 1939 года Льюис позвонил Бёрлу и потребовал встречи с ним, но отказался прийти в Государственный департамент. Встреча состоялась в доме Бёрла. Это была весьма странная и зловещая встреча. Судя по записи Бёрла, Льюис начал с напоминания о том, что «резолюция в поддержку президента, принятая на съезде КПП… с такой же легкостью могла быть и резолюцией с отказом в поддержке». Затем он перешел к разговору о Дэвисе.

По его словам, он уже встречался с нефтепромышленником и знает, что тот привез из Европы «важное послание от высокопоставленных германских должностных лиц». Наступило время, утверждал Льюис, для всеобщего мира в точном соответствии с предложениями Дэвиса, изложенными президенту 15 сентября. Такую возможность и предоставляет послание, доставленное Дэвисом, однако президент отказывается его принять. Означает ли это, что президент не заинтересован в достижении мира?

Бёрл резко ответил, что Вашингтон не может рассматривать подобные предложения, если они не исходят от правительства и получены не по официальным каналам. Более того, и сам Дэвис в искаженном виде изложил результаты своего визита и свои возможности в Берлине, и поэтому он не рассматривается в Вашингтоне как заслуживающий доверия посредник между американским и германским правительствами в каком бы то ни было деле.

– Вы хотите, чтобы германское правительство официально заявило то, о чем Дэвис говорит неофициально? – спросил Льюис.

– У германского правительства есть в Вашингтоне компетентный представитель для передачи любых посланий подобного характера, – ответил Бёрл.

Встреча закончилась холодно, что почувствовали оба ее участника, и Льюису было ясно, что Дэвис является персоной нон грата для администрации Рузвельта. Он понял также, что и его роль во всей этой истории рассматривается как весьма неприглядная. Оскорбленный и озлобленный, он на протяжении недели часто встречался с Дэвисом, изыскивая пути и возможности заставить Рузвельта принять план Дэвиса или, если президент откажется, наказать его.

Пожалуй, как никогда ранее на протяжении своего пребывания у власти Льюис не был так уверен в своих значимости и влиятельности. В конце концов он решил, что безразличие к вопросу мирного урегулирования и такое неуважительное отношение Рузвельта к нему лично не должны оставаться безнаказанными.

Дэвис приступил к выполнению своих обязательств перед Герингом даже раньше, чем предполагалось. Начинался второй акт этой невероятной драмы.

Глава 33

БОЛЬШАЯ СДЕЛКА

На пресс-конференции 4 мая 1940 года заместитель госсекретаря Самнер Уэллес стал объектом того, что могло выглядеть как (а возможно, и имело целью) скандальное расследование. Корреспондент из Детройта расспрашивал его о статье, «как правило, ответственного журналиста», опубликованной несколько недель назад, где утверждалось, что Уильям Роде Дэвис, «осуществивший ряд сделок с мексиканским правительством», внес в фонд демократической партии «подарок в 250 тысяч долларов… разделенный между национальным комитетом и пенсильванской партийной организацией».

Известие о взносе Дэвиса серьезно обеспокоило администрацию Рузвельта, пытавшуюся скрытно вести кампанию по дискредитации нефтяника в связи с сотрудничеством с нацистами. Заместитель госсекретаря попытался замять этот вопрос. Это дело, заявил он, относится к «внутренней политике», и таким образом он «не компетентен комментировать его».

Новость оказалась реальной и своевременной, но не полностью соответствовала действительности. Дело в том, что Дэвис всегда был активным сторонником демократической партии и в прошлом щедро субсидировал ее. Но теперь он порвал с Рузвельтом. Корреспонденту (и мистеру Уэллесу) было неведомо, что на сей раз он пожертвовал демократам не 250 тысяч, как об этом говорили, а 160 тысяч. Более того, эти средства он внес не в национальный комитет, а «представителю пенсильванской организации партии».

Вот как доктор Герцлет обосновал этот платеж в докладе рейхсмаршалу Герингу. Эти 160 тысяч долларов поступили из секретного фонда Геринга, насчитывающего миллионы долларов и предназначенного для подкупа и взяток, и были выделены Дэвису и Герцлету для финансирования антирузвельтовского лобби. По словам Герцлета, они были выплачены для «продвижения кандидатуры» пенсильванского политика (его имя в транскрипции шифрованной телеграммы Герцлета было искажено) «в целях… подкупа примерно сорока пенсильванских делегатов на партийном съезде в Чикаго, намеченном на 17 июля».

Внося взнос, Дэвис и Герцлет надеялись скрыть подлинный источник финансирования. В германских архивах имеются записи об использовании посредника, имеющего большое влияние в пенсильванской политике, и нефтяника-миллионера из Питсбурга. Его звали Уолтер Джонс.

Кем был пенсильванский посредник и как он собирался «покупать» голоса против Рузвельта, нам неизвестно, да это и не имеет значения. Но Джонс – совсем иное дело.

Питсбургский нефтяник не был ни пиратом бизнеса, ни политическим оппортунистом, как Дэвис. Он был кем угодно, только не пронацистом. Он также не был и противником демократической партии. Напротив, он принадлежал к той немногочисленной группе нефтяных королей, которые поддерживали Рузвельта. Пользуясь репутацией «самого крупного единоличного жертвователя в президентскую кампанию 1936 года», он был близок к Ф.Д.Р. и имел свободный доступ в Белый дом. Он также пользовался доверием министра внутренних дел Гарольда Икеса, сторожевого пса нефтяной промышленности.

Что же побудило Джонса принять вклад Дэвиса? Он сделал это не ради Дэвиса, а потому что его попросил об этом Джон Льюис.

Прожженный, хладнокровный нефтяник был покорен могущественным профсоюзным лидером, которого он считал величайшим из живущих ныне американцев. Пока Льюис и Рузвельт были союзниками, у Джонса не было проблем с определением лояльности. Он был за Рузвельта, потому что за него же был Льюис. Когда Льюис стал противником президента, так же поступил и Джонс. Но в отличие от Джонса он не выступил открыто и держал свои изменившиеся убеждения при себе, внешне делая вид, что остается преданным сторонником Рузвельта¹⁵³.

Герцлет сообщил, что Дэвис также заинтересован в поражении «антигерманского» сенатора Джозефа Ф. Гаффри. В течение многих лет сенатор от Пенсильвании был одним из ближайших союзников Льюиса на Капитолийском холме, пользуясь щедрой помощью профсоюзов. Гаффри, хотя и был человеком Рузвельта, поддержал Льюиса в его противостоянии президенту и был на его стороне в борьбе за выдвижение кандидата на пост губернатора штата в 1938 году, когда официальный кандидат от демократической партии соперничал с кандидатом Льюиса. Когда Льюис заключил соглашение с Дэвисом, Гаффри стал одним из основных сторонников нефтяника в сенате.

Кризис в отношениях Дэвиса и Гаффри наступил 15 июня 1939 года, когда Маркие У. Чайльдс, вашингтонский корреспондент сентлуисской «Пост диспатч», опубликовал статью о связях сенатора «с независимым нефтяником», который, как указывал Чайльдс, наладил поставки нефти германским потребителям из экспроприированных мексиканских скважин. «Утечку» информации к Чайльдсу организовал помощник госсекретаря А. Бёрл-мл. как часть кампании против нефтяника. Гаффри, в свою очередь, попытался с помощью Дэвиса и Льюиса дискредитировать Чайльдса. В саркастическом опровержении сенатор заявил, что Чайльдсу за эту статью «заплатил кто-то еще, помимо работодателя».

Сотрудничество Гаффри с Дэвисом зашло настолько далеко, что Бёрл решился положить этому конец. Полагая, что сенатор поддерживает нефтяника, не зная прошлого и движущих мотивов Дэвиса, Бёрл решил открыть ему глаза на махинации нефтяника и на роль Льюиса в них.

Встреча была секретно организована, и Гаффри получил доказательства, представленные Государственным департаментом. Они были столь убедительными и уличающими, что сенатор немедленно отказал в своей поддержке Дэвису и пересмотрел свои отношения с Льюисом, не желая подвергать опасности свою политическую карьеру. В результате этой встречи он публично, как в сенате, так и в прессе, опроверг все обвинения, выдвинутые им против Map киса Чайльдса, заявив в заключение, что «изложенные мистером Чайльдсом факты в основном справедливы».

Ответный удар последовал немедленно. Гаффри был включен в черный список Льюиса к выборам 1940 года. Вся помощь, ранее поступавшая от Льюиса и ВКТ, немедленно испарилась. Часть средств, выделенных Джонсу на «подкуп» демократов в Пенсильвании, были переадресованы на кампанию против Гаффри. Льюис выдвинул своего собственного кандидата – Уолтера Джонса. В результате одной из самых необычных в американской политике комбинаций Джонс использовал деньги Дэвиса не только для того, чтобы нанести поражение своему доброму другу Гаффри, но и чтобы самому занять его место. Несмотря на разрыв с Льюисом и германские деньги, Гаффри был переизбран, победив даже в шахтерских районах, где слово Льюиса считалось решающим и определяющим.

Гаффри конечно же не был главной мишенью вендетты Льюиса. Хотя это был первый случай использования немецких денег для тайного воздействия на внутреннюю политику США, это все же не было первой попыткой осуществления плана Дэвиса.

На встрече в начале осени 1939 года Геринг и Дэвис обсуждали не только «план мира», но и «возможность поражения Рузвельта на выборах в 1940 году». Джон Льюис, утверждал Дэвис, пользуется таким огромным влиянием в стране, что может провалить кандидатуру Рузвельта, сорвать его планы вновь остаться в Белом доме. Нефтяник убеждал Геринга, что профсоюзный лидер пользуется огромным влиянием на всю внутриполитическую жизнь страны. Льюис принял твердое решение, как Дэвис заявил Герингу, сорвать все планы президента остаться в Белом доме в 1940 году.

«Он представил себя близким другом Джона Льюиса, – позднее рассказывал об этом совещании Геринг. – Он говорил мне, что Льюис не связан ни с одной политической партией, а действует на политической сцене в том, что касается принятия решений, самостоятельно и является одним из немногих, кто с пониманием относится к позиции Германии… Дэвис говорил мне, что, используя свое влияние на Льюиса, он сможет воздействовать на президентскую кампанию таким образом, что переизбрание Рузвельта, которое, по его мнению, означает войну, будет предотвращено».

Когда Дэвис буквально гарантировал участие Льюиса в антирузвельтовской кампании, Геринг заинтересовался. «В годы американской депрессии, – заявил он на допросе, – я отчаянно искал кого-либо, кто смог бы быть мне полезен в эксплуатации этой экономической ситуации». Теперь таким человеком, по его мнению, стал Льюис, способный использовать политическое напряжение в стране в связи с беспрецедентной попыткой добиться избрания Рузвельта президентом США на третий срок.

Дэвис заявил Герингу, что готов «вложить миллион долларов из собственных средств… чтобы помочь Льюису нанести поражение Рузвельту». Но для избрания нового президента, «благожелательно настроенного к Германии», потребуется миллионов пять, если не больше.

Геринг ответил, что для достижения такой цели не жалко и 100–150 миллионов долларов. Дэвис заверил собеседника, что не рассчитывает на какой-либо доход от операции, но надеется в случае победы над Рузвельтом стать государственным секретарем – пост, на котором он мог бы оказаться весьма полезным Герингу.

Геринг доложил о задуманной комбинации Гитлеру и получил его согласие. В ходе их последней встречи 3 октября он поручил Дэвису договориться с Льюисом о конкретных шагах, с помощью которых можно было бы обеспечить поражение Рузвельта, если тот решит добиваться нового переизбрания. Он также пообещать выслать в США миллион долларов наличными, как только операция приобретет существенную базу. Сразу после встречи, возможно, чтобы произвести впечатление на Геринга (чья Forschungsamt прослушивала все телефонные переговоры), Дэвис позвонил Льюису в Вашингтон и условленными заранее словами изложил суть переговоров.

Когда Рузвельт отказался участвовать в политических маневрах вокруг вопроса о заключении мира по плану, доставленному Дэвисом из Германии, было решено перейти тотчас же к запасному варианту. Льюис в октябре 1939 года приступил к организации антирузвельтовской кампании, когда сам президент еще не принял окончательного решения в вопросе о выдвижении своей кандидатуры на третий срок.

Его первый выпад был направлен против двух государственных служащих среднего звена – Нормана М. Литтела из министерства юстиции и Маршалла Э. Димока из министерства труда, которые, по слухам, готовили созыв конференции представителей либерального крыла демократической партии из 11 западных штатов. Приверженцы идей «нового курса» были встревожены явным дрейфом Ф.Д.Р. от левоцентристской позиции к центру и даже еще правее. Конференция планировалась в целях оказания давления на президента с тем, чтобы «сохранять приверженность истинно либеральному курсу».

Льюис углядел в задачах конференции скрытый подтекст. В заявлении, опубликованном 30 октября, он злонамеренно упомянул о «секретной повестке дня», подготовленной организаторами конференции, в целях «продвижения кандидатуры президента Рузвельта на третий срок». Характеризуя мероприятие, он использовал такие эпитеты, как «подпольные методы» подготовки конференции, «сомнительные источники финансирования», «анонимные личности из Калифорнии» и «келейные планы использования конференции для пробивания идеи о третьем сроке».

Наряду с этим – поскольку он все же еще окончательно не порвал с Ф.Д.Р. – Льюис не утверждал, что президент замешан в калифорнийских интригах. «Я сомневаюсь, – с явным подтекстом писал он, – что президент осведомлен об этих планах или одобряет инициативу лиц, ответственных за выдвижение этой программы». Первый удар Льюиса оказался успешным. Конференцию отменили.

В течение всего оставшегося периода 1939 года Льюис продолжал следовать прежним курсом, не оставляющим сомнений в его направленности. 24 января 1940 года он публично выступил с резким осуждением президента и яростными нападками на его «новый курс». Мысль о выдвижении на третий срок впервые оформилась внутри профсоюзного движения и даже внутри его собственного союза «Объединенные горнорабочие Америки». К тому времени 47 проектов резолюции в пользу переизбрания президента Рузвельта поступили в редакционную комиссию конференции ОГА, проводимую в Колумбусе, Огайо.

Используя огромный авторитет и все свое красноречие, Льюис в речи перед 2400 делегатами конференции ОГА рекомендовал шахтерам «воздержаться от поддержки идеи выдвижения президента Рузвельта на третий срок». Он зашел настолько далеко, что «предсказал», что Ф.Д.Р. потерпит на выборах «позорный провал», даже если национальный съезд демократической партии «в результате давления и угроз все же выдвинет его кандидатуру».

Конференция горняков закончилась 30 января, а через пять дней Дэвис вручил представителю демократической партии штата Пенсильвания 160 тысяч долларов для «покупки» делегатов, с условием, что на национальном съезде делегация штата проголосует против кандидатуры Рузвельта. Тем самым он продолжил финансирование антирузвельтовской кампании за счет секретных средств, отпущенных на эти цели Герингом.

Вскоре после конференции Льюис в беседе с журналистом Робертом Кинтером сообщил, что отказался от поддержки Рузвельта как кандидата демократической партии и выступает в пользу сенатора Уилера, для финансирования предвыборной кампании которого у него уже лежит в банке «более миллиона долларов», и что ему удалось убедить профсоюз железнодорожников и Дэна Тобина, руководителя профсоюза водителей грузового транспорта, «самых мощных звеньев всего рабочего движения», отказаться от поддержки Ф.Д.Р.

Тогда же Дэвис просил Герцлета организовать перевод германской доли «фонда кампании» как можно скорее и предложил Герцлету вновь попытаться приехать в США, несмотря на предыдущую неудачу.

Герцлет передал письмо Дэвиса Герингу. Несмотря на острую нехватку твердой валюты в германской казне, рейхсмаршалу понадобились все его влияние и изворотливость, чтобы наскрести из своих различных секретных фондов и из скудных резервов иностранной валюты Германии 5 миллионов долларов, переданных в распоряжение Дэвиса и Герцлета.

Это была огромная сумма, особенно в сравнении с 50 тысячами долларов «специального фонда», ассигнованных германскому посольству в Вашингтоне, когда в германском МИДе решили, что поверенный в делах в Вашингтоне доктор Ганс Томсен должен организовать подобную антирузвельтовскую кампанию. Даже сегодня, когда об этой операции известно почти все, судьба многомиллионного «фонда кампании» остается неразрешенной загадкой.

Арестованный после войны Герцлет на допросе рассказал, что Геринг действительно собрал такую сумму и что надежный курьер – итальянец Луиджи Подеста доставил ее в США и передал Дэвису, который поместил деньги на различные счета в «Фёрст нэшнл бэнк» в Бостоне, «Ирвинг траст компани» в Нью-Йорке, «Бэнк оф Америка» в Сан-Франциско и «Банко Германо» в Мехико. Однако Герцлет, по его словам, не знал, как расходовались эти средства, сколько было истрачено и сколько осталось. Он признал, что на финансирование антирузвельтовской кампании ушла лишь часть этой суммы. Он заявил, что «у Дэвиса была возможность провести кампанию, не используя значительных средств, поскольку у него был козырь, достаточный для того, чтобы выиграть лишь с его помощью. Это был Джон Льюис».

Насколько удалось установить, Дэвис, Герцлет и Льюис израсходовали около 1,5 миллиона долларов из этого секретного фонда. В декабре 1941 года, после разрыва дипломатических отношений между США и Германией, в немецком посольстве в Вашингтоне было обнаружено около 3 миллионов 600 тысяч долларов, но никто из ответственных лиц не смог или не захотел объяснить их происхождение.

Что касается приглашения приехать в США, это было для Герцлета делом непростым. Госдепартамент пресек бы любую попытку въехать в страну по фальшивому паспорту. Плавание через Атлантику в условиях британской блокады было бы крайне рискованным предприятием.

Однако Геринг настаивал, и Герцлет выехал с датским паспортом, сфабрикованным для него немецкой разведкой. С ним он пересек Атлантику на португальском пароходе и сошел на берег в Аргентине, откуда перебрался в Мексику. Отсюда, уже со своим настоящим дипломатическим паспортом, в визировании которого Госдепартамент не мог отказать, Герцлет через Браунсвилл, Техас, въехал в США.

В Вашингтоне он появился 18 марта 1940 года и остановился в принадлежащем Дэвису номере люкс отеля «Мейфлауэр». Близость к Герингу, важность порученной ему миссии и доступ к пятимиллионному фонду вскружили голову молодому наглому немцу. Дэвис стал разочаровываться в Герцлете, который начал пытаться командовать и даже давать указания Дэвису по поводу его деятельности.

Этот первый из двух визитов Герцлета в США длился двадцать шесть дней. Он познакомился с людьми Дэвиса, и 27 марта состоялась решающая встреча немца с Льюисом, с которым его свел Дэвис. Хотя Дэвис и пытался сохранить в тайне это важнейшее событие, ему не удалось скрыть его от Государственного департамента.

Еще осенью 1939 года, когда помощник госсекретаря Бёрл предложил установить наблюдение ФБР за Льюисом, президент в ужасе отверг это предложение. Но еще до того, как Бёрл вернулся в свой кабинет, он позвонил директору ФБР Эдгару Гуверу и попросил его на основании акта Свенгали – Трилби установить тайную слежку за Дэвисом и Льюисом. В отношении Льюиса это предпринято не было. Наблюдение было установлено только за Дэвисом, но тем самым отслеживались и все встречи последнего с Льюисом.

Герцлет попал под колпак спецслужб, едва ступив на американскую землю. В эту мартовскую пятницу специальные агенты следовали за ним до дома Дэвиса в Скарсдейле, где выяснилось, что у нефтяника присутствует еще один гость – Джон Л. Льюис.

Герцлет впоследствии признался, что это была его первая полномасштабная встреча со знаменитым профсоюзным лидером. Дэвис уже представил его Льюису тотчас же по приезде в Вашингтон, и Льюис до этого несколько раз принимал Герцлета в здании ОГА на Пятнадцатой улице, но пока они не имели возможности серьезно обсудить главные вопросы.

В доме Дэвиса Льюис смог провести только ночь и утро следующего дня, но этого времени хватило, чтобы обсудить совместный проект и разработать тактику. Льюис изложил свои идеи, а Герцлет внимательно выслушал громкие сентенции великого валлийца.

Судя по показаниям Герцлета, во время длительной беседы 27 марта Льюис подтвердил их альянс с Дэвисом. Нефтепромышленник же, в свою очередь, повторил то, что ранее уже сообщил Герингу: Льюис может рассчитывать на поддержку 10 миллионов рабочих и использовать этот огромный блок избирателей против Ф.Д.Р. Льюис заметил, что это так. Когда речь зашла о предстоящих выборах, Льюис заверил немца, что, если будет выдвинута кандидатура Рузвельта, он официально выступит против него.

Заявления президента КПП произвели определенное впечатление на Герцлета, но он был достаточно искушен, чтобы полагаться только на слова. К тому времени он уже успел понять, что в своих докладах в Берлин Дэвис весьма преувеличивал собственные достижения, а база его деятельности слишком узка, чтобы обеспечить успех задуманной кампании даже с помощью Льюиса, и что поэтому следует привлечь к делу германское посольство в Вашингтоне, используя его широкие контакты.

На следующий день Герцлет прибыл в германское посольство в Вашингтоне на Массачусетс-авеню и связался, как ему предписали в Берлине, с военно-морским атташе капитаном Робертом Витгёфт-Эмденом. Он предъявил свой дипломатический паспорт и представился личным полномочным эмиссаром Геринга, приехавшим в США со специальным заданием. На Эмдена это произвело такое впечатление, что он немедленно провел его к поверенному в делах доктору Гансу Томсену.

После войны Томсен на допросах показал, что «Герцлет заявил, что лично знает Джона Л. Льюиса и может оказывать большое влияние на внутриполитическую обстановку в США. <…>

Он добавил, что через мистера Льюиса в состоянии провалить кандидатуру Рузвельта на выборах».

Герцлет сообщил поверенному в делах об огромном фонде, находящемся в его распоряжении, и заявил, что было бы надежнее, если бы посольство присоединилось к нему и Дэвису в «активной поддержке мистера Льюиса».

Томсен на допросах утверждал, что до того, как Герцлет сделал свое предложение, идея повлиять на ход президентской кампании не приходила ему в голову. Сама эта мысль казалась нелепой или, как охарактеризовал ее помощник Томсена Герберт фон Штемпель, «фантастической и нереализуемой».

Томсен не посмел отказать Герцлету и телеграфировал в Берлин запрос о полномочиях эмиссара. Штемпель позднее рассказывал, что «пришел ответ, что он является полномочным представителем ВМФ Германии. Более того, Берлин ответил, что если он захочет связываться с МИДом, используя специальный дипломатический код посольства, то он вправе делать это»¹⁵⁴. У Герцлета была более скорая и безопасная линия связи. Ему было разрешено использовать секретный шифр военно-морского атташе, отличавшийся от общего дипломатического шифра, который, как справедливо подозревал Герцлет, был известен англичанам.

После ухода Герцлета Томсен обсудил ситуацию со Штемпелем и, как после войны заявил американцам на допросах, решил не принимать никакого участия в этой «авантюре». Он якобы не только отказался содействовать Герцлету, но даже просил МИД Германии ходатайствовать перед Герингом о дезавуировании Дэвиса и об отзыве Герцлета.

В действительности все обстояло иначе. Не возражая против задуманной операции, Томсен протестовал лишь против вмешательства в его прерогативы и утверждал, что он и его посольство значительно лучше подготовлены для организации подобной кампании как вместе с Льюисом, так и без него. Именно так обстояло дело к 12 апреля 1940 года, когда Герцлет, считая подготовительную стадию своей работы в США законченной, выехал в Мексику для организации контрабандных поставок в Германию мексиканской нефти, минуя британскую блокаду.

Большая часть этих интриг напоминала бой с тенью. Оставалось менее трех месяцев до партийных съездов, семь месяцев до выборов, и никто не мог предсказать, кто будет кандидатом от демократов. В то время как Льюис громогласно выступал против выдвижения Рузвельта на третий срок и вел закулисные интриги против президента, объект этих нападок оставался невозмутимым и скрытным. Никто, даже миссис Рузвельт, не знал о подлинных намерениях президента. Похоже было, что в нем самом идет внутренняя борьба по поводу этого решения¹⁵⁵.

Затем ситуация изменилась. В то время как Герцлет плел свои интриги в Вашингтоне, зловещий штиль того, что называли странной войной, внезапно сменился драматическими событиями. 9 апреля немцы вторглись в Данию и Норвегию. Еще через месяц немецкие войска пересекли границы Бельгии и Нидерландов и начали широкомасштабное наступление во Франции.

Уолтер Липпманн писал в своем обозрении: «Наш долг действовать немедленно с учетом того, что союзники могут этим летом потерпеть поражение в войне». Рузвельт принял вызов.

Глава 34

ФОРМУЛА ТОМСЕНА

Германское посольство в Вашингтоне занимало уродливый особняк из красного кирпича на Массачусетс-авеню, похожий на казарму кирасир в одном из германских княжеств. Соответствуя своему облику, оно было центром той бесцветной тевтонской дипломатии, о которой столь презрительно отзывался Бисмарк.

В течение двух десятилетий после Первой мировой войны дипломатическая миссия собирала политическую (через дипломатов) и военную (через военных атташе) информацию, строго в обычных дипломатических рамках. Обстановка в посольстве резко изменилась в 1937 году, когда послом Германии в США был назначен профессиональный дипломат доктор Ганс Генрих Дикхофф.

Он не был новичком в Вашингтоне, где в двадцатых годах был консулом, затем в том же качестве работал в Лондоне. Большую часть своей профессиональной жизни он провел в Англии и Америке, где приобрел англосаксонские убеждения и манеры.

Руководствуясь, с одной стороны, традиционными нормами германской дипломатии и, с другой стороны, идеологией и практикой нацизма, Дикхофф предпочитал собирать информацию непосредственно от тех лиц, которые в лучшей степени обладали ею. Однако в Вашингтоне его возможности в этом отношении были в значительной степени ограниченными. Будучи представителем нацистской Германии, он не мог разрабатывать прогрессивных политиков, либеральных интеллектуалов, профсоюзных лидеров и влиятельных евреев, обычно являвшихся лучшими источниками. Он был изгоем в кругах видных представителей американской общественной жизни, не желавших иметь дела с посланником Гитлера. Те, с кем он мог иметь дело, либо были далеки от администрации Рузвельта, либо разделяли представления нацистов о новой Германии.

Дикхофф был закомплексованным и слабым человеком. Хотя он сам никогда не был членом нацистской партии, он постепенно менялся в направлении, угодном хозяевам Германии. Под руководством этого карьериста атмосфера в германском посольстве изменилась.

В 1938 году правительства США и Германии временно отозвали своих послов, оставили свои дипломатические представительства на попечение временных поверенных в делах. Дикхофф покинул Вашингтон и временно возвратился домой. Как сгустилась обстановка во втором акте «Юлия Цезаря»¹⁵⁶ с появлением Кассия, так резко изменился климат в германском посольстве, которое превратилось в подлинную цитадель фашизма. Оно стало напоминать гнездо заговорщиков, каковыми были средневековые венецианские посольства. Посольство, можно сказать, ушло в подполье.

Шпионаж стал обычной практикой за стенами здания на Массачусетс-авеню. Именно Дикхофф в свое время инициировал эти перемены. Обеспокоенный тем, что информация, посылаемая из Вашингтона группой оставленных там посредственных дипломатов, скудна и поверхностна, он начал искать человека, который мог бы исправить положение. Он понимал, что для этой цели требуется опытный разведчик, непосредственно не связанный с посольством.

Летом 1938 года, отдыхая на одном из немецких курортов, Дикхофф познакомился с человеком, который подыскивал для себя именно такую работу. Им оказался Георг Сильвестр Вирек, довольно талантливый поэт, поклонник Оскара Уайльда. Один из наиболее удачливых и хитроумных немецких разведчиков в США во время Первой мировой войны, он сделал своей профессией торговлю политическими секретами.

Дикхофф принял предложение Вирека наладить в Вашингтоне разведывательную работу для немецкого посольства и устроил ему командировку в США под видом корреспондента одной мюнхенской газеты. Эта же крыша должна была служить каналом для перевода Виреку средств из не подлежащего никаким ревизиям секретного фонда МИДа Германии, обычно фигурировавшего под названием «Специальный счет J».

Таким образом, к тому времени, как Томсен полгода пробыл временным поверенным, он получил также и опытного организатора шпионажа. Томсен под свою ответственность значительно расширил функции Вирека. Поэт-шпион стал не только, как он сам о себе говорил, «пропагандистской кукушкой, откладывающей яйца в каждое чужое гнездо». Томсен поручил ему обработку законодателей и политических деятелей, оказывающих влияние на формирование общественного мнения в США, пытаясь добиться углубления раскола страны, создания обстановки неуверенности и хаоса. Но и это было не все. Вирек получил указание информировать Берлин о том, что «в действительности происходит и Соединенных Штатах», то есть собирать особо доверительную и конфиденциальную информацию. «Это было его главной задачей», – признал после войны Дикхофф.

Выполняя задание Томсена, Вирек создал сеть информаторов в особо важных органах вашингтонской администрации, прежде всего на Капитолийском холме. Он установил близкие отношения с группой законодателей среди изоляционистов и противников Рузвельта, однако был достаточно умен, чтобы не компрометировать их своей «дружбой». Параллельно с этой группой он создал сеть платных шпионов в канцеляриях своих друзей – сенаторов и конгрессменов.

Томсен прекрасно понимал, какой опасностью чревата подобная деятельность посольства и какому риску он подвергает себя как дипломат. В своих депешах в Берлин он просил позволить ему вести секретную работу по его собственному усмотрению, не докладывать о ее деталях и не требовать отчета в расходах.

Война в Европе нарушила связь с посольством через дипкурьеров и вынудила Томсена пользоваться исключительно коммерческими каналами связи. Он правильно предполагал, что англичане читают его шифровки и доводят их содержание до сведения американцев. Телеграммой в МИД Германии от 3 июля 1940 года он попросил разрешения уничтожить все бумаги о его «расходах на политические цели», так как опасался, что они могут попасть в руки противника, а это означало бы «политическое крушение» для друзей Германии, несмотря на всю маскировку.

В целях обеспечения «максимальной эффективности» его усилий, «направленных на удержание [Соединенных Штатов] от вступления в войну, и для оказания соответствующего политического влияния» он должен применять «специальные методы» и производить денежные выплаты через доверенных и надежных посредников. Было ясно, писал он, что «при таких обстоятельствах… нельзя рассчитывать на получение расписок». Подобное разрешение он получил 8 июля. Вся переписка, относящаяся к тайным операциям посольства, была уничтожена, и в дальнейшем денежные выплаты производились без расписок.

Томсен считал, что ему удалось спрятать концы в воду, но он ошибался. Например, 18 июля в совершенно секретной телеграмме он подробно сообщил, как «после длительных переговоров» сенатор от Северной Дакоты Джеральд Най согласился разослать «100 тысячам специально отобранных лиц» текст одной из своих речей, которую немцы считали образцом прогерманской пропаганды. Томсен особенно подчеркивал, что это «мероприятие оказалось нелегким и весьма деликатным, так как политический противник президента сенатор Най находится под тщательным наблюдением тайной полиции [der hiesigen geheimen Staatpolizei]». Свое сообщение Томсен заканчивал уже обычным постскриптумом: «Подлинник мною уничтожен».

Однако в Берлине сообщение не уничтожили, и сейчас оно хранится в Национальном архиве США под серийным номером 897 в папке 291872 среди документов МИДа Германии, захваченных союзниками, и бесчисленного множества других бумаг, уцелевших вопреки расчетам Томсена. Именно поэтому есть возможность восстановить тайную деятельность Томсена от начала до конца, в декабре 1941 года, когда нападение на Пёрл-Харбор и объявление Гитлером войны Соединенным Штатам закрыло эту главу в германо-американских отношениях.

Как началась эта фантастическая кампания; как она велась; сколько людей вольно или невольно отдали себя – свою репутацию, свой энтузиазм, свои убеждения в систему доктора Томсена?

Она началась 30 марта 1940 года, когда Томсен доложил о визите Герцлета и предложил, чтобы ему, Томсену, разрешили вести собственную операцию параллельно Дэвису. Берлин ответил 8 апреля, выделив 50 тысяч на финансирование проекта. Это была весьма жалкая сумма по сравнению с миллионами, которыми, как считают, располагали Дэвис и Герцлет.

Сразу же, как только посольство получило для своего секретного фонда 50 тысяч долларов, Томсен поручил Виреку разработать план кампании с целью оказать влияние на съезды политических партий в 1940 году и на последующие президентские выборы. Вирек в начале июня представил такой план, и 13 июня Томсен отправил план в Берлин на утверждение.

В отличие от плана Дэвиса, основанного на эмоциях Джона Льюиса и требующего обязательного «уничтожения» Рузвельта, план Вирека – Томсена был гораздо более реалистичным и предусматривал не только создание оппозиции перевыборам Рузвельта, но, что было более важным, и поддержку американского изоляционизма. Это соответствовало настроению значительного большинства американского народа и позволило втянуть в орбиту Томсена многих видных и влиятельных американцев, которые испытывали неприязнь к Гитлеру, но преодолели свое отрицательное отношение к фашизму, чтобы не позволить втянуть свою страну в европейскую войну¹⁵⁷.

Отсылая план на утверждение в Берлин, Томсен потребовал немедленного ответа, поскольку очередной съезд республиканской партии должен был начаться в Филадельфии менее чем через две недели. По сообщению Томсена, Вирек разработал для съезда специальные мероприятия, представлявшие, по его характеристике, «хорошо замаскированную пропагандистскую блиц-кампанию», состоящую из двух основных пунктов:

1. Хорошо известный конгрессмен-республиканец, работающий в постоянном контакте с пресс-атташе посольства (Гербертом фон Штемпелем), пригласит 50 республиканских конгрессменов-изоляционистов провести три дня на партийном съезде с тем, чтобы они могли обрабатывать делегатов съезда в пользу изоляционистской внешней политики. На это потребуется 3 тысячи долларов.

2. Этот же конгрессмен готов сформировать специальный комитет республиканской партии, который… в течение всей работы съезда будет публиковать в основных американских газетах платное обращение на всю страницу с выразительным призывом: «Удержим Америку от вступления в войну». (Стоимость рекламной кампании оценивалась в сумму от 60 до 80 тысяч долларов, но Томсен уверял Берлин, что половину расходов, «по всей вероятности, возьмут на себя наши республиканские друзья».)

Телеграммой от 17 июня Берлин одобрил план, а уже через два дня Томсен передал в МИД, что «около 50 конгрессменов выезжают в Филадельфию для изложения наших взглядов делегатам партийного съезда». В действительности такая «делегация» состояла главным образом из членов «Уэнзди найт клаб», неформального кружка, объединявшего конгрессменов, избранных на первый срок и встречающихся еженедельно.

Этот клуб видел своей основной задачей противодействие вовлечению США в войну. Конгрессмен Гамильтон Фиш от Нью-Йорка сумел убедить конгрессмена (впоследствии сенатора) Карла Мундта от Южной Дакоты возглавить группу делегатов, выезжавших в Филадельфию. Их изоляционистский пункт программы партии, подготовленный Виреком, встретил, согласно жалобам Томсена, противодействие в виде пункта программы, подготовленного Кристофером Т. Эмметом-младшим от Нью-Йорка. Комитет в защиту Америки путем помощи союзникам, возглавляемый редактором «Эмпория газетт» Уильямом Алленом Уайтом, предложил заменить этот пункт программы иным, предусматривающим «всевозможную помощь союзникам».

Сам конгрессмен Мундт не знал, что германское посольство утверждало, что стоит за его спиной. «Мы выступали против Уэнделла Уилки, – позднее говорил он, – потому что он интервенционист». Он добавил, что вся его группа сама оплачивала свои расходы в Филадельфии. Томсен же доложил своему руководству, что он оплатил эти расходы на сумму в 1350 долларов.

Накануне принятия съездом избирательной программы, 25 июня, в газете «Нью-Йорк таймс» появилось обращение в поддержку изоляционистской платформы. Оно было адресовано «делегатам национального съезда республиканской партии, американским матерям, трудящимся, фермерам и ветеранам войны», и в нем, в частности, говорилось:

«Остановите военную машину! Остановите интервенционистов и поджигателей войны! Остановите демократическую партию, которая является партией войны и против воли американского народа ведет нас к войне!»

Обращение якобы оплатила некая организация под названием Национальный комитет против участия Америки в иностранных войнах. Из немецких документов видно, что комитет был создан Виреком¹⁵⁸.

Национальный съезд республиканцев выдвинул кандидатом в президенты Уэнделла Л. Уилки от Индианы. В своей телеграмме от 28 июня с оценкой результатов съезда Томсен показал неплохое знание американской политической сцены.

«В том, что касается внешнеполитической платформы, избрание Уилки можно рассматривать как неблагоприятное для нас. Он не является изоляционистом, и… его прежняя позиция не оставляет сомнений в том, что он относится к тем республиканцам, которые считают, что лучшей защитой Америки будет ее поддержка Англии всеми средствами, кроме войны».

Далее Томсен сообщал, что ему удалось добиться включения в избирательную платформу республиканской партии нескольких пунктов, явно благоприятных для немцев. «Умело используя тактические приемы, – писал он 3 июля в первом из своих блестящих отчетов, – изоляционистское крыло республиканской партии преуспело… в обосновании внешней политики своей партии на принципах, которые кандидат в президенты Уилки обязался соблюдать». Наиболее важными из этих пунктов были следующие:

«1. Республиканская партия решительно выступает против вовлечения нации в иностранную войну.

2. Республиканская партия высказывается за американизацию, обороноспособность и мир».

Томсен откровенно заявлял, что именно он автор этих пунктов, «взятых почти слово в слово из бросавшегося в глаза обращения в американской прессе, опубликованного по нашей инициативе».

В донесении от 19 июля он сделал следующее заключение: «Утечки информации о нашей деятельности не произошло».

Едва успел закончиться съезд республиканской партии, как Томсен, Штемпель и Вирек занялись тем, что они считали менее крепким орешком, – национальным съездом демократической партии. «Пресс-атташе [Штемпель] позаботился о том, чтобы несколько надежных конгрессменов-изоляционистов выехали в Чикаго с намерением повлиять на делегатов и добиться официального включения в избирательную платформу демократической партии обязательства о неучастии в европейской войне», – сообщал Томсен.

«Эти же конгрессмены, – по его словам, – использовали уже испытанную и оправдавшую себя практику публикации в прессе броского платного обращения». Томсен утверждал, что Вирек составил для демократов такое же обращение, как и для республиканцев, лишь изменив призыв:

«Не допускайте, чтобы демократическая партия, известная в истории как партия невмешательства, против воли 93 процентов американцев превратилась в партию вмешательства и войны!»

Это обращение от имени комитета Гамильтона Фиша 15 июля появилось в газете «Чикаго трибюн».

Занятый подобного рода интригами, Томсен не обращал особого внимания на деятельность Дэвиса и его компании.

Между тем быстрое развитие событий, выдвижение кандидатуры Уилки республиканцами и вероятность выдвижения кандидатуры Рузвельта демократами подтолкнули Джона Льюиса на более решительные действия. Дэвис в свою очередь потребовал скорейшего приезда Герцлета в США. Немец выполнил просьбу и 26 июня прибыл в Вашингтон самолетом, но на сей раз смог пробыть в Штатах лишь четыре дня.

Усиление слежки за Льюисом и Дэвисом, подслушивание телефонных разговоров и перлюстрация их корреспонденции, столь же строгое наблюдение за самим Герцлетом так его напугали, что он счел свое дальнейшее присутствие в США бесполезным и поспешил покинуть страну.

Чувство разочарования было вызвано не только пристальным интересом к нему со стороны ФБР. Эйфория мартовских и апрельских дней испарилась. Столь малая отдача капиталовложений в Дэвиса заставила Геринга пересмотреть свой план. В то время как Герцлет продолжал из Мехико бомбардировать Берлин оптимистическими отчетами, энтузиазм германского руководства уменьшался. В июне Герцлет был оставлен на собственное попечение.

Возвратившись из США в Мехико 1 июля, он прибыл в посольство и сообщил в Берлин о своем приезде. Тон его последнего донесения был весьма унылым:

«Сегодняшнее прибытие в Мехико было вызвано тем, что дальнейшее пребывание в США стало невозможным из-за постоянной слежки. <…> Это [по-видимому, слежка] показывает, что моя деятельность признается и оценивается американским правительством выше, чем в Берлине».

Отъезд Герцлета вызвал у Дэвиса чувство облегчения¹⁵⁹. Он уже не нуждался в помощи немца. За время между двумя посещениями Герцлетом США, 12 апреля и 25 июня, Дэвис сумел укрепить свое положение среди немцев и поддержка Герцлета ему была ни к чему. В действительности он превратился в особо доверенного агента, руководителя группы и стал официально зарегистрированным Haupt-V-Mann (старшим секретным агентом) со своей сетью шпионов и своими независимыми линиями связи с Берлином с использованием шифров германского военно-морского атташе в Вашингтоне и германского посольства в Мехико.

Широко используя собственную транснациональную компанию и свои контакты в Англии и Франции, Дэвис без труда получал нужную информацию. Поскольку США формально сохраняли нейтралитет, он мог свободно посещать страны, куда доступ немцам был закрыт.

Деятельность Дэвиса в этом направлении началась 16 мая 1940 года, когда один из его деловых партнеров, известный в абвере под кличкой Макдональдс, отправился в обычную на первый взгляд поездку в Европу, а на самом деле для доставки собранной Дэвисом и зашифрованной информации. Успешно пробравшись через британскую блокаду и досмотры, Макдональдс вручил материалы германскому генеральному консулу в Генуе, а тот незамедлительно переслал их в абвер.

Примерно в то же время первый вице-президент фирмы Дэвиса и руководитель его заграничных операций Генри Уоррен Уилсон находился в Париже и Лондоне, выполняя определенные поручения Дэвиса. На пути в США Уилсон тайно побывал в Риме и передал собранную в Англии и Франции информацию специальному связнику, присланному немецкой разведкой из Берлина.

25 мая 1940 года Уилсон встретился в Мехико с высокопоставленным сотрудником абвера, обозначенным в обнаруженных документах только псевдонимом Фриц, и получил от него перечень необходимых немцам сведений, которые требовалось собрать в Англии и Франции. В сопровождении Фрица Уилсон отправился в Лиссабон, оттуда в Мадрид, где расстался с немцем. Пока Фриц оставался в испанской столице, Уилсон направился в Париж (где как раз начались первые бои битвы за Францию¹⁶⁰), а затем в Лондон за информацией, крайне необходимой немцам в этот критический период войны.

На этот раз пребывание в британской столице оказалось для Уилсона особенно результативным благодаря близким отношениям Дэвиса с шотландским промышленником лордом Инверфортом из Саутгейта, старшим членом семьи Уир, шотландских производителей боеприпасов и самолетов. Дом его светлости в Хэмстеде был золотым прииском информации. Сам Инверфорт был очень хорошо осведомлен о положении дел в Великобритании и о планах правительства его величества, знал о состоянии британской военной промышленности, а его зять, отставной морской офицер Роналд Лангтон-Джонс, кроме того, обладал широкими знаниями в области военных и военно-морских проблем.

Инверфорт и капитан 3-го ранга Лангтон-Джонс знали Уилсона только как ближайшего делового партнера Дэвиса и не могли заподозрить в нем немецкого шпиона. Уилсон же всякий раз, возвращаясь из Лондона в США, делал остановку в Мадриде, где и вручал собранную информацию либо поджидавшему его Фрицу, либо связнику, работающему под крышей представительства фирмы Дэвиса в Испании.

17 июня Уилсону было приказано лететь в Мадрид и ожидать там инструкций из Берлина. Они поступили 29 июня и содержали приказ снова лететь в Лондон. К тому времени Франция уже не представляла большого интереса, за четыре дня до этого начав переговоры о перемирии. Выполнив задание, Уилсон прибыл в Лиссабон, на сей раз на явку с человеком, которого он знал как Альберта фон Карстхофа. На самом деле это был майор фон Крамер-Ауэнроде, резидент абвера в Португалии¹⁶¹.

Избирательная кампания в США достигла наивысшего напряжения к октябрю 1940 года. Еще 8 июня Джон Льюис публично обязался поддерживать сенатора Бёртона К. Уилера в качестве кандидата на пост президента против кандидатуры Ф.Д.Р. Как докладывал Томсен своему министерству иностранных дел, Льюис, заключая соглашение с Уилером, брался «создать из недовольных демократов третью партию – партию мира».

Первым и решительным ударом Льюиса была тщательно подготовленная речь для выступления в Филадельфии, а в качестве аудитории он избрал конференцию прорузвельтовской Национальной ассоциации содействия цветным, где и обрушился с нападками на Ф.Д.Р. «Мистер Рузвельт, – заявил он ошеломленным слушателям, – сделал депрессию и безработицу хроническим явлением в американской жизни». Затем под занавес демократического съезда в Чикаго он нанес еще один удар, назвав Рузвельта поджигателем войны и будущим диктатором. Как оказалось, все это было бесполезным. Ф.Д.Р. прошел при первом же голосовании.

Яростные предвыборные нападки Льюиса на Рузвельта содержались, например, в его выступлении 30 июля на съезде Объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности в Сент-Луисе.

К октябрю антирузвельтовская кампания Томсена слилась с такой же кампанией, проводившейся дуэтом Дэвис – Льюис. К этому времени США, как и предполагал Вирек, вступили в полосу глубокого политического кризиса, вызванного всем ходом подготовки к президентским выборам. Использование грязных методов было обычным явлением в американской политической жизни, однако на сей раз на нее влиял новый элемент – страх войны. Как писал впоследствии политический обозреватель Роберт Шервуд, «в ней было нечто новое, иррациональное, особенно острым было чувство нарастающей паники».

В известной мере это была естественная реакция на развитие событий в Европе, где Гитлер побеждал, не встречая, в сущности, никакого сопротивления, и наказывал Англию авиационными налетами. Однако эта атмосфера в значительной степени была искусственно создана немцами. Многие громкие предвыборные лозунги, казавшиеся выражением чаяний американского народа, в действительности были, как это видно из немецких архивных документов, изобретены Виреком и подброшены американским политиканам. Именно он был автором двух броских фраз, использованных политиками в своих выступлениях и потом подхваченных миллионами американцев. В одной из них, впервые произнесенной сенатором Уилером, говорилось, что, если Рузвельт вмешается в войну в Европе, он «угробит каждого четвертого американского парня». Другой фразой было заведомо ложное утверждение, будто «американские парни уже плывут в Европу на военных транспортах».

К октябрю в группу подручных пропагандистов Вирека уже входило 24 сенатора и конгрессмена. Одни из них сознательно сотрудничали с ним, других он ловко использовал в своих целях. Друзья и марионетки Вирека в конгрессе, пользуясь своим правом бесплатной корреспонденции, рассылали избирателям сотни тысяч писем с предупреждением, что переизбрание Рузвельта означает войну, а «война – это конец той Америки, которую мы знаем». В нескольких донесениях в Берлин Томсен хвастался, что по его инициативе конгрессмены разослали 1 миллион 173 тысячи экземпляров 37 текстов. Согласно Томсену, они были написаны Виреком и напечатаны в «Бюллетене конгресса» его друзьями и помощниками.

К середине октября стало ясно, что репутации президента был нанесен серьезный ущерб нападками изоляционистов. В Белый дом шел поток писем с призывами, варьировавшими одну и ту же тему: скажите что-нибудь, сделайте что-нибудь, господин президент, пока не поздно. Призывы подхватывались друзьями и соратниками президента, его спичрайтерами. В телеграмме Рузвельту партийного босса Бронкса Эдварда Флинна, ставшего председателем демократической партии, содержалось требование «предоставить американским матерям полные гарантии, что их сыновья не пойдут воевать».

Президент совершил турне по Новой Англии с циклом предвыборных речей, завершившееся кульминационным выступлением в Бостоне 30 октября. Он работал над подготовкой речи в своем поезде и получил телеграмму Флинна, выезжая из Меридена, штат Коннектикут. Президент был крайне раздражен.

– Сколько раз я должен повторять это? – спросил он. – Все это есть в программе демократической партии, и я твердил об этом сотни раз!

– Я знаю, господин президент, – ответил один из главных спичрайтеров Роберт Шервуд, – но не похоже, что они это слышали. Вам придется повторять это еще, еще и еще.

Именно тогда в бостонскую речь были включены знаменитые слова: «Я обращаюсь к вам, отцы и матери. Я даю еще одно твердое обещание. Я уже говорил об этом, но повторяю снова и снова: ваши сыновья не будут посланы на чужую войну».

Судья Сэмюэл Розенман, близкий друг и советник Рузвельта, напомнил, что в программе демократов далее следовали слова «за исключением вероломного нападения». Рузвельт ответил, что об этом нет смысла говорить.

– Естественно, если на нас нападут, мы будем защищаться. В текст речи вошла только первая часть программного заявления.

И в этой напряженной обстановке, когда Рузвельт отступал, а Уилки набирал очки, Джон Льюис решил нанести решающий удар по надеждам Рузвельта добиться переизбрания. В очередной уик-энд Льюис и Дэвис встретились в Скарсдейле обсудить планы заключительного этапа кампании. Льюис не мог считать себя удовлетворенным. Он потерпел поражение, поддерживая Уилера, и ему не удалось создать третью партию. Теперь он был вынужден стать на сторону Уилки. Именно из дома Дэвиса он позвонил в Нью-Йорк Уилки и договорился с ним о встрече, чтобы обсудить возможности сотрудничества. Они встретились на следующий день, в субботу.

В отчаянной попытке положить конец вражде между президентом и профсоюзным лидером Уолтер Джонс устроил его встречу с Рузвельтом в надежде, что президент сумеет умиротворить Льюиса. Это оказалось бесполезным. На следующий же день Льюис сообщил Дэвису, что будет поддерживать Уилки.

21 октября некто, назвавшийся личным представителем Джона Л. Льюиса, позвонил в крупнейшие нью-йоркские радиовещательные корпорации – «Коламбия бродкастинг систем» (Си-би-эс), «Нэшнл бродкастинг компани» (Эн-би-си) и «Мчел нетуорк» – и закупил для обращения Льюиса к радиослушателям время на 322 радиостанциях. Звонивший не был представителем ни ВКТ, ни ОГА, ни Независимой лиги труда, которые обычно занимались организацией подобных мероприятий. Заказчик назвался личным представителем мистера Льюиса. Это был Уильям Р. Дэвис. На вопрос, кто будет платить за выступление, Дэвис ответил:

– Вышлите счета непосредственно мистеру Льюису¹⁶².

В тот же день Льюис объявил, что выступит по радио 25 октября. В этот день в девять часов вечера 25 миллионов человек слушали его речь.

Он перешел к сути дела решительным заявлением: «Его [Рузвельта] целью и задачей является война». Это было не единственной сентенцией, почерпнутой Льюисом из аргументации немцев и постоянно им повторяемой. «Если он будет переизбран, – пригрозил Льюис, – я приму это как выражение доверия к нему и на съезде конгресса производственных профсоюзов в ноябре уйду в отставку».

Слова президента КПП прозвучали как угроза, рассчитанная на то, чтобы запугать миллионы американских избирателей и заставить их голосовать против Рузвельта.

Это было последнее перед выборами выступление Льюиса, но немцы считали, что в запасе у них есть еще кое-что. 30 октября, всего за шесть дней до выборов, Риббентроп телеграфом прислал Томсену копию донесения польского посла в Вашингтоне графа Ежи Потоцкого от 7 марта 1939 года, найденную немцами в захваченных архивах МИДа Польши в Варшаве.

Посол излагал содержание своей беседы с послом США во Франции Уильямом Буллитом, который, очевидно с согласия Рузвельта, заверил поляка, что президент готов в случае войны оказать союзникам, включая Польшу, «всяческую помощь».

По мнению Риббентропа, телеграмма польского посла служила неоспоримым доказательством того, что Рузвельт – поджигатель войны, а его заверения, данные в бостонской речи американским отцам и матерям, являются «преступным лицемерием».

Документ был отправлен вместе с личным приказом Риббентропа обеспечить его самое широкое распространение с помощью радио и прессы. Томсен, хорошо зная, что Потоцкий не пользовался хорошей репутацией в вашингтонских кругах из-за своих антисемитских взглядов, не думал, что свидетельство польского посла будет принято во внимание, но выбора у него не было.

Все его попытки предложить документ для публикации в крупнейших американских изданиях встретили решительный отказ. Наконец, издатель желтой воскресной газеты «Нью-Йорк инквайр» Уильям Гриффин опубликовал скандальную полосу в своем издании. «Инквайр» был одним из немногих периодических изданий США, ведущих прогерманскую пропаганду, по той простой причине, что Гриффин был одним из платных агентов Вирека. За 5 тысяч долларов Гриффин 1 ноября напечатал под огромным сенсационным заголовком «Приготовления Рузвельта к вступлению Америки в войну» телеграмму польского посла сначала в своей газете, а затем еще и специальным выпуском тиражом в 250 тысяч экземпляров. Томсен доложил Риббентропу, что «публикация статьи в канун выборов может оказаться весьма эффективной».

Статья с телеграммой произвела некоторое впечатление, но «разорвавшейся бомбой» (как Томсен преподнес ее Риббентропу) не стала. Заявление Потоцкого было опровергнуто Рузвельтом и государственным секретарем Халлом, а после выборов вообще забыто. Эта малоуспешная попытка повлиять на исход выборов стала последней в ведущейся Томсеном кампании.

Но вот все кончилось – речи, кампания, выборы. На очередном съезде КПП после сентиментальной прощальной речи в конференц-зале отеля «Челси» в Атлантик-Сити перед 600 делегатами Льюис, как и обещал, ушел в отставку. Через девять месяцев от сердечного приступа умер Уильям Роде Дэвис – сломленный, разочарованный и скомпрометированный. Он сделал миллионы, занимаясь своим бизнесом, но провалил свою самую большую сделку.

В первом раунде борьбы за получение общественной поддержки в Америке – то, что Герберт фон Штемпель называл «самой большой программой», – нацисты потерпели поражение. В ретроспективе весь этот заговор Дэвиса и роль в нем Джона Л. Льюиса выглядят несерьезными, дилетантскими и жалкими. Но для Томсена это стало победой особого рода.

Хотя он и не смог нанести поражение Рузвельту, он на протяжении этого незабываемого месяца боролся с президентом. Он загонял Рузвельта в угол, и тому приходилось обороняться. Позднее Шервуд писал: «Возможно, он [Рузвельт] мог бы действовать и лучшим образом и быть более откровенным, освещая этот случай. Что касается меня, я считаю, что было ошибкой позволять им вести столь разнузданную пропаганду. <…> Все это осталось пятном на его биографии, которое смогло быть смыто только последующими пятью годами его деятельности».

Глава 35

ОСТРИЕ ИЗМЕНЫ

Утром 11 ноября 1940 года офицер Аст-Х с кодовым именем И.М.6 доложил начальству, что получил личную телеграмму от друга из Мадисона, штат Висконсин. Она содержала лишь семь слов по-английски: «Сердечные поздравления за хорошо сделанную работу, Фил».

Текст телеграммы был заранее обусловлен.

Если бы «Фил» прислал просто «поздравления», это означало бы, что Соединенные Штаты планируют «активное вмешательство в войну в будущем». Но «сердечные» поздравления означали, что «вмешательство предопределено и неминуемо».

Эта информация встряхнула абвер. Что-то приносила авиационная война против Англии, но на остальных фронтах было тихо. Единственное важное событие произошло под Таранто, где атака британских торпедоносцев уничтожила итальянский военный флот¹⁶³.

Хотя Соединенные Штаты за несколько недель до этого приняли закон о частичной воинской повинности и только что переизбрали «поджигателя войны Рузвельта» на третий срок, ничто из его действий не предвещало событий, предсказанных в зловещей телеграмме. Не зная, доверять ли этой информации или отмести ее, командование абвера приказало И.М.6 разыскать своего американского информатора и выяснить, на чем основано предупреждение.

Офицером, поддерживавшим связь с информатором, был лейтенант Герхард Иоахим Мецгер, юрист по образованию, занимавший должность Sonderfuehrer (специального офицера) в управлении военно-морской разведки абвера.

Американским другом, приславшим телеграмму, был Филип Фокс Лафоллет, член известной династии прогрессивных политиков штатов Среднего Запада и губернатор Висконсина, избранный на этот пост в третий раз.

Лейтенант Мецгер позднее рассказывал, что он полетел в Италию, откуда абвер обычно связывался по телефону со своими агентами, и позвонил Лафоллету в Мадисон, лишь чтобы услышать, что тот выехал в Нью-Йорк для произнесения антивоенной речи. Мецгеру дали номер телефона для связи, и он на следующий день созвонился со своим информатором, который, по словам Мецгера, «был очень осторожен в выражениях».

Тем не менее отдельные фразы, а также акценты, расставленные в них, позволили выяснить то, что он хотел передать. Сообщив своему другу, что он находится в Нью-Йорке, осуществляя «кампанию борьбы за мир», Лафоллет затем добавил: «Ухудшится ли ситуация, или, иными словами, вступит ли Америка в войну, очень трудно сказать – прямо сейчас». Он сделал паузу, а затем повторил ее, сделав ударение на последних словах: «прямо сейчас».

Затем он печально добавил: «Хотелось бы вскоре увидеться, но нет необходимости, ведь в наших дружеских отношениях ничего не изменится. <…> Он вновь сделал паузу, а затем с ударением добавил: Даже если до этого нам предстоят долгие и тяжелые времена ».

Мецгер объяснил, что Лафоллет иносказательно дал понять, что его высказывания имеют скрытый смысл. Слова «прямо сейчас» в первой фразе не означали «в этот момент». Далее он указал в своем отчете, что слова «долгие и тяжелые времена» означали, что США готовы вступить в войну с Германией, что в ближайшее время возведет барьер между ними.

Вернувшись в Гамбург, Мецгер представил отчет. Он писал:

«Из телеграммы Лафоллета можно сделать заключение, что его приезд в Нью-Йорк с «антивоенной кампанией» и беседа с ним по телефону означают, что позиция Америки в отношении к войне в Европе сформируется в ближайшее время».

Позднее Мецгер утверждал, что никогда «без обиняков» не заявлял Лафоллету, что служит в абвере и имеет кодовый номер И.М.6, и заявлял, что губернатор «никогда не ступал на какие-либо объекты абвера». Но он добавил, что познакомил его с капитаном Вихманном в Гамбурге и капитаном 3-го ранга фон Бонином в Берлине, где мог увериться, что Лафоллет не сомневался в истинном роде занятий этих руководителей германских спецслужб и о причинах их интереса к нему.

Подобно своим отцу и брату, Филип Лафоллет был либералом и реформистом, он налаживал связи между простыми фермерами и рабочими и находился в оппозиции к финансовым и промышленным олигархам, составлявшим так называемый восточный истеблишмент¹⁶⁴. Но во второй половине тридцатых годов с его прогрессивными убеждениями что-то произошло.

Трудно сказать, как произошла эта политическая метаморфоза и какие психологические факторы способствовали ей. Он прошел путь от крайне левых к крайне правым взглядам и никогда никому не говорил о причинах этого. Возможно, он хотел самоутвердиться, дистанцируясь от великого государственного деятеля – своего отца и от своего умудренного старшего брата, царившего в столице страны. Может быть, причина лежала в его разочаровании в президенте Рузвельте и его «новом курсе», когда в 1935 году президент заявил, что «следует приостановить осуществление программ по выдаче пособий, осуществлению общественных работ, снижению безработицы и других социальных программ».

Именно в это время Лафоллет стал получать письма из Гамбурга от юриста, который был его лучшим другом и однокашником в университете Висконсина. Это был Герри Мецгер. Их дружба возродилась в конце осени 1937 года, когда Мецгер прислал поздравление в связи с его переизбранием на должность губернатора и пригласил «дорогого Фила» посетить новую Германию. И прежде марши фашистов на киноэкране производили на Лафоллета какое-то необычное впечатление. Еще больше поразило его то, что он увидел в Третьем рейхе, и то, что рассказал ему Мецгер, «объясняя истинные цели гитлеровского «нового порядка».

Возвратившись домой из поездки по Италии и Германии в апреле 1938 года, он поразил всех друзей кардинальными переменами в его политических взглядах. Вскоре после своего возвращения он проводил митинг прогрессистов в Мадисоне, и все были поражены сходством этого мероприятия с массовыми манифестациями нацистов. Один из репортеров писал, что «он, как Гитлер, стоял в одиночестве на большой трибуне. Рост Фила ниже среднего, и, чтобы казаться выше, он требовал от репортеров фотографировать его снизу, в таком ракурсе, чтобы его рост казался выше. Никому не разрешалось стоять ближе к нему, чем на расстоянии в полтора метра. Здесь, на этой трибуне, он был отчужден от всех и возвышался над всеми. На заднем плане было натянуто полотнище белого флага с белым крестом в красном круге, напоминавшее нацистское знамя со свастикой. Его приветственно поднятая рука сразу вызывала в памяти фашистское приветствие».

Макс Лернер, политолог и близкий друг семьи Лафоллет, присутствовал на митинге и сказал, что зрелище вызвало у него «не только тревогу, но и отвращение». Когда 12 мая он услышал, что Ф.Д.Р. выдвигает идею включения братьев Лафоллет в свое правительство (Боба на должность госсекретаря, а Фила – министра сельского хозяйства или министра юстиции), Лернер отправился к Рузвельту, чтобы предупредить его о том, что «Фил Лафоллет… по-видимому, вернулся [из европейского турне], подцепив нацистскую заразу».

Срок его пребывания в должности истекал 1 января, и он планировал совершить вторую поездку в Германию, на сей раз в качестве частного лица. Судя по всему, он питал грандиозную идею создания нового молодежного движения в США по образцу гитлерюгенда. Прибыв в Рим 2 февраля и встретившись там с Мецгером, он попросил своего друга организовать ему в Берлине встречу с Бальдуром фон Ширахом, вождем гитлерюгенда. Протокол требовал, чтобы эта встреча была назначена по каналам министерства иностранных дел, но мидовские чиновники не проявили особого энтузиазма, узнав об этой идее. Они знали только об ультрарадикальных взглядах губернатора в прошлом и не имели представления о кардинальных переменах, произошедших с ним. В конце концов, по настоянию абвера встреча была организована. Предупрежденный министром иностранных дел Ширах держался отчужденно, и результаты визита разочаровали Лафоллета. Но Мецгер нашел способ компенсировать неудачное знакомство.

К тому времени и Мецгер претерпел метаморфозу. Он официально стал сотрудником абвера с кодовым номером Ф-3059, занимающимся сбором разведывательной информации через своих знакомых и клиентов в США. Таким образом, возрождение старой дружбы и ознакомление высокого гостя со славной действительностью нацизма не имело отношения ни к ностальгическим воспоминаниям, ни к гордости за свою страну. Ему поручили привлечь Лафоллета к работе на абвер. Видные политики всегда были лакомым кусочком для германских секретных служб. Ведущих европейских политиков соблазняли, подкупали, шантажировали, чтобы заставить их работать на фашизм. Мецгер сразу сообразил, что отличится и укрепит свое положение в абвере, если сможет не только добиться дружеского отношения Лафоллета к новой Германии, но и завербовать его. Когда Лафоллет вернулся домой после знакомства с руководством нацистской разведки, он уже был H-mann, или Hintermann (дублирующий источник), со своим собственным кодовым номером в картотеках абвера A-3059-Лаф, хотя сам он мог и не знать об этом.

Затем, согласно Мецгеру, возникли осложнения. Трансатлантическая переписка была затруднена, поскольку вся почта проходила британскую военную цензуру на Бермудских островах. Чтобы обойти контроль, Мецгер наладил переписку через своего друга, живущего в Италии. Позднее он организовал более быстрый способ связи с Лафоллетом по телефону из Италии, куда ездил каждые десять дней.

В формулярах Мецгера указано, что первый телефонный разговор военного времени состоялся из Рима 21 сентября 1939 года в 18.15 по среднеевропейскому времени. Лафоллет выехал в Вашингтон для участия в сенатских дебатах по поводу поправки к Закону о нейтралитете. Рузвельт просил законодателей созвать специальную сессию для отмены эмбарго на поставку американского вооружения воюющим странам, поскольку, как он заявил, «эмбарго наносит вред Великобритании и Франции, но помогает Германии».

Мецгер отметил в своем докладе, что телефонный разговор 21 сентября был полностью посвящен данной теме. Лафоллет выступал «против поставок вооружения и тем самым против плана Рузвельта» и сказал немцу, что решение не будет принято по меньшей мере в течение двух недель. В то же время он уверил, что «нет причин для беспокойства». Когда через десять дней они вновь беседовали, то, по словам Мецгера, его собеседник уже не был столь уверен. Он сказал Мецгеру, что дела идут плохо – конгресс готов пойти навстречу требованию Рузвельта и отменить эмбарго. Это событие следует ожидать через две недели.

Неудача в борьбе против поправки к закону расстроила Лафоллета так же сильно, как и немцев. Он посвятил себя борьбе за нейтралитет Соединенных Штатов, что совпадало как с его собственными чувствами, так и с интересами Германии. Лафоллеты традиционно были пацифистами. Хотя в 1916 году его отец одобрил интервенцию в Мексику, он активно боролся против решения Вильсона о вступлении в войну в 1917 году¹⁶⁵. Ныне его младший сын шел по стопам отца.

Когда летом 1940 года был создан Первый комитет, Лафоллет стал одним из первых видных американцев, вошедших в него, и был одним из самых энергичных и красноречивых его членов. Все активнее и активнее он проповедовал идею невмешательства. В начале 1941 года он стал одним из лидеров изоляционизма. В списке видных деятелей антивоенного движения он стоял выше сенатора Уилера и сенатора Уэйланда Врукса от Иллинойса.

В течение нескольких месяцев Лафоллет завершил свою политическую метаморфозу, уподобившись отцу Чарльзу Кофлину, крещеному еврею, основавшему Христианский фронт. Он стал одним из лидеров движения за преобразование Первого комитета в политическую партию.

Его приверженность пропаганде идей изоляционизма (чем, по словам Мецгера, он занимался по собственной воле) прервала поток его корреспонденции с Мецгером. Абвер был не слишком недоволен этим. Разведывательные данные, которые поступали от него, были незначительными, а телефонный разговор от 11 ноября 1940 года не позволил укрепить его реноме как информатора. Таким образом, Лафоллет представлял ценность, главным образом, как пропагандист.

Они продолжали переписываться, но абвер приказал Мецгеру прекратить трансатлантические телефонные переговоры, которые перехватывались и записывались как британскими, так и американскими властями.

В сообщении, отправленном Мецгеру 2 декабря 1941 года, за пять дней до Пёрл-Харбора, Лафоллет отмечал, что новое руководство американского Первого комитета решило преобразовать его в политическую партию. Лафоллету было известно о японском флоте, курсирующем в районе Гавайских островов. В своем последнем письме к Мецгеру, отправленном через несколько дней, он сообщил, что кризис в японо-американских переговорах вызван рузвельтовской войной нервов. Он выражал сожаление и разочарование тем, что с перевесом всего в 10 голосов был отменен пункт 6 Закона о нейтралитете, запрещавший вооружать торговые суда США, что стало последним из тысячи и одного шага Рузвельта к войне.

Затем произошло нападение на Пёрл-Харбор.

Хотя Филип Лафоллет до самой смерти верил, что именно Ф.Д.Р. втянул США в войну, он принял приговор этого исторического декабря. Он использовал свои контакты с Мецгером как оружие в борьбе за нейтралитет Соединенных Штатов, но никогда не пошел бы на службу врагу.

Через несколько дней после Пёрл-Харбора он достал свой старый мундир и пошел на службу в армию США в звании капитана с одним лишь условием – чтобы участвовать в боевых действиях в Тихоокеанском регионе. Он хорошо воевал. Через четыре года, не достигнув еще возраста пятидесяти лет, он вернулся в звании полковника с войны, на которой с честью воевал и против которой когда-то выступал.

Часть пятая

ШПИОНЫ ПОСОЛЬСКОЙ КОГОРТЫ

Глава 36

…КОЕ-КТО ИЗ ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ – ШПИОНЫ

На следующий день после капитуляции Франции 26 июня 1940 года группа видных, богатых людей собралась в отдельном кабинете ресторана отеля «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке, чтобы отпраздновать победу Германии. Их пригласил немецкий юрист-международник Герхард Алоис Вестрик, пребывавший в Соединенных Штатах с дипломатическим паспортом, где была указана должность – торговый советник посольства. В его секретных инструкциях значилось задание: «обеспечивать дружественное отношение к Германии со стороны американских промышленников и финансистов».

Среди тех, о ком в то или иное время сообщалось в Германию, были полковник Состенес Бен, руководитель «Интернэшнл телефон энд телеграф компани», Ральф Бивер Страсбургер, пенсильванский финансовый магнат, издатель и спортсмен, Джеймс Муни, начальник отдела зарубежных операций «Дженерал моторе», Эдсел Форд, Эберхард Фабер и несколько руководителей фирм «Истмен кодак», «Андервуд Эллиотт Фишер компани» и «Интернэшнл милк корпорейшн».

Магнаты не были настроены пронацистски или пронемецки. Они были реалистами в своих делах, реализм требовал от них вести бизнес с Германией через Вестрика. У каждого были свои причины для этого. Страсбургер, например, владел значительным пакетом акций в немецких фирмах. Но тем не менее ему потребовались твердые заверения Вестрика, что его участие в праздновании поражения Франции сохранится в тайне. Полковник Бен видел свою задачу в защите интересов дочерних предприятий ИТТК в Германии и в оккупированных фашистами странах, Джеймс Муни желал того же для «Дженерал моторе».

Почетным гостем на званом обеде был, конечно, известнейший магнат, представитель одной из крупнейших американских корпораций капитан Торкилд Рьебер из «Тексас компани». У него был как профессиональный, так и личный интерес к Вестрику, который проложил для немцев путь в Соединенные Штаты, а теперь обхаживал его, «обеспечивая дружественное отношение к Германии».

Из всех присутствующих кэп Рьебер был самой крупной ставкой в том, что Вестрик называл «нашими операциями». Он не только имел крупные капиталовложения и искал пути для развития бизнеса и заключения новых сделок. Он сотрудничал лично с рейхсмаршалом Германом Герингом по той же схеме, что и Уильям Р. Дэвис.

Рьебер тоже ни в коей мере не был «нацистом». Порой он даже критиковал фюрера, особенно за его ярый антисемитизм. («Но ведь, – порой говаривал он со своим норвежским акцентом, – среди моих лучших друзей есть эти чертовы евреи, например Берни Гимбел и Соломон Гугенгейм».) Но он по характеру был деспотом и тираном, и нацисты играли на этом. Ему нравилось вести дела с ними, как открытые, так и тайные, и он числился у немцев в золотой десятке.

Торкилд Рьебер был прирожденным авантюристом. Он родился в городке Восс в Норвегии в 1882 году и в пятнадцать лет ушел в море юнгой. В 1898 году он оказался в США, а в 1904 году натурализовался в этой стране. В том же году в возрасте двадцати двух лет он стал владельцем своего первого танкера, на заре нефтяной эры транспортировавшего нефть с богатейшего месторождения Спиндлтоп в Техасе. На следующий год он стал одним из основателей «Тексас компани» и продолжал создавать свой танкерный флот. Он достиг пика своей карьеры к 1935 году, став председателем совета директоров компании, распространившей свою деятельность на весь мир.

Его расчетливые и смелые предпринимательские акции сделали крутого бывшего моряка чем-то вроде легенды среди нефтепромышленников. Он получил концессию на месторождение в Колумбии площадью в 1 миллион акров, провел через перевал в Андах на высоте 1611 метров нефтепровод длиной в 423 километра от нового города Петролеа до порта Ковенас, получивший название «Пасо капитан Рьебер», и пробил для «Тексако» половинную долю в эксплуатации богатейших бахрейнских месторождений в районе Персидского залива. Для обычного человека хватило бы и создания нефтепровода «Барко», проложенного на подвесных мостах через непроходимые джунгли, но Рьебер искал для завоевания все новые и новые миры. Ни одно деловое предприятие не было для него слишком маленьким или слишком большим. Немцы прозвали его Leichengaenger – человек, перешагивающий через трупы.

Начав дела с нацистами, он откровенно заявлял, что это «просто хороший бизнес», не имеющий «никакого политического значения». Но для Рьебера характерным было ведение дел с крайне правыми режимами.

Он впервые вызвал неудовольствие американского правительства своими сделками с мятежным генералом Франциско Франко в годы испанской Гражданской войны. Летом 1937 года Рьебер нелегально поставлял нефть и нефтепродукты мятежникам¹⁶⁶. Танкеры «Тексако» отправлялись из Галвестона, загруженные нефтью, с указанием в документах пункта назначения Антверпен в Бельгии. В открытом море капитаны распечатывали конверт с приказом следовать в один из контролируемых Франко портов на южном побережье Испании.

Об этой акции доложили президенту Рузвельту, и тот поручил министру юстиции положить ей конец. Рьебера предупредили, что если он не прекратит это «явное нарушение Закона о нейтралитете», то виновные капитаны будут лишены своих лицензий, а против «Тексас компани» будет возбуждено дело о заговоре. Но капитан Рьебер продолжал поставлять Франко нефть через северные порты муссолиниевской Италии.

Его сотрудничество с Франко и эти нелегальные операции привлекли к нему внимание одного из двух немцев, занимавшихся вербовкой иностранцев. Это был доктор Фридрих Фетцер, немецкий нефтяной махинатор, по инициативе которого и было заключено соглашение с Дэвисом. Познакомившись с Рьебером в Риме в декабре 1938 года, он убедил его, что ведение дел с Германией будет «хорошим бизнесом» для «Тексако». Капитан согласился с ним и стал поставлять нефть в Германию, хотя немцы могли платить за нее лишь с замороженных счетов. В первые девять месяцев 1939 года тысячи тонн нефти и нефтепродуктов были поставлены в Германию с нефтепромыслов «Барко» в Колумбии и миллионы рейхсмарок поступили на счет «Тексако» в гамбургском банке.

Война, разразившаяся в сентябре, не положила конец поставкам нефти – Рьебер игнорировал британское эмбарго и обходил блокаду, направляя свои танкеры в нейтральные порты Европы, откуда нефть транспортировалась в Германию. Его надежды получить деньги из Германии, казалось, были разбиты, и тогда он перешел к бартерным сделкам. Как позднее рассказывал один из его почитателей: «Его деловой гений выражается в том, что он сумел сделать так, что нацисты заплатили за поставленную им нефть тремя танкерами, изготовленными по его заказу перед самым началом войны».

Но все было не так просто и не так дешево. Чтобы организовать эту бартерную сделку, Рьебер и Фетцер вновь встретились в Италии вскоре после начала войны и договорились о принятии трех танкеров, заложенных на «Дойче верф» в Гамбурге в качестве оплаты долга немцев Рьеберту. Фетцер сообщил ему, что соглашение должно быть одобрено Герингом, и к Рождеству пригласил Рьебера в Берлин, якобы для окончательного согласования условий сделки. После двухчасовой беседы в кабинете рейхсмаршала Геринг, который казался очень сердечным, но в то же время жестким, заявил Рьеберу, что немцам за их танкеры и размораживание счетов хотелось бы получить кое-что еще. Они хотели бы, чтобы он продолжал поставки нефти, минуя британскую блокаду, и хотели бы, чтобы он оказал им помощь в «определенных операциях» в США, подобную той, что оказывал Дэвис.

Рьебер не участвовал в заговоре против Рузвельта, поскольку был профаном в политике и не было никого, кто мог бы ему помочь. Но его попросили, когда Дэвис потерпел поражение, попытаться, используя свои связи в Белом доме, убедить Рузвельта принять мирный план Геринга. Помимо этого, его привлекли к еще одной инициативе немцев. Он должен был убеждать американских бизнесменов сотрудничать с Германией вразрез с политикой Рузвельта, в нарушение Закона о нейтралитете и вопреки все усиливающейся британской блокаде.

Вскоре после своего возвращения в США, 24 января 1940 года Рьебер попросил аудиенции у президента и представил ему полусырой мирный план Геринга. Встреча была не очень приятной. Рьебер, не имевший представления о дипломатии, чувствовал себя не в своей тарелке, а Рузвельт не скрывал неудовольствия возрождением нацистского проекта. Длившаяся менее получаса встреча привела Рьебера к убеждению, что президент согласится выступить арбитром только в том случае, если все заинтересованные стороны попросят об этом, а Черчилль явно не собирался идти на это.

Ф.Д.Р. испытывал неприязнь к Дэвису, но этот грубоватый бывший матрос вызывал симпатию. Он мягко попенял ему, сказав:

– На вашем месте я бы держался подальше от таких дел.

На этом и закончилось одно из заданий Рьебера. Он продолжал заниматься остальными своими делами, в первую очередь поставками нефти в Германию. Как Геринг в свое время придал доктора Герцлета в помощь Дэвису, так и теперь решено было прислать специального эмиссара в помощь Рьеберу для обеспечения «дружественного отношения к Германии». Для этой цели выбрали доктора Вестрика, юриста, представлявшего в Германии несколько американских корпораций, включая «Интернэшнл телефон энд телеграф компани». Идея отправки Вестрика в США с этой миссией возникла в ходе встречи полковника Бена из ИТТК и Вестрика летом 1939 года в кабинете Вильгельма Кеплера, видного нациста, прикомандированного к министерству иностранных дел в качестве государственного секретаря по особым вопросам. Вестрику сказали:

– У вас есть хорошие связи в США, и поэтому вы будете идеальным человеком для того, чтобы развивать дружественные отношения с помощью ваших друзей в промышленных и финансовых кругах.

Об этом проекте больше ничего не было слышно до декабря 1939 года, когда полковник Бен вновь приехал в Европу и оживил идею отправки Вестрика в Соединенные Штаты. В ходе тайной встречи в Гааге Бен убедил Вестрика взяться за это дело.

Вестрик выехал из Германии, проехал всю Сибирь, пересек Тихий океан на японском судне и прибыл в Сан-Франциско. Для поездки он получил дипломатическое прикрытие, будучи назначен на должность торгового советника посольства с окладом в 3 тысячи марок в месяц. Из секретных фондов МИДа он получил на расходы 4449 долларов 70 центов. В сравнении с важностью порученного ему дела это было жалкой суммой, явно недостаточной для роскошной жизни, которую он должен был вести, дачи взяток, которые следовало вручать. Но это не волновало Вестрика. Герберт фон Штемпель, атташе по политическим вопросам германского посольства, позднее рассказывал, что «денег у него [Вестрика] хватало. У него был доступ к самым разным фондам. У него был долларовый счет, которым он распоряжался. А еще он мог получить любые суммы от влиятельных деловых знакомых, имевших средства на замороженных счетах в Германии».

Большая часть поступала от «Тексако». Старый кэп согласился оплачивать счета миссии, платить ежемесячное жалованье Вестрику, финансировать его развлекательные мероприятия и обеспечивать ему возможность одеваться, как и подобало советнику посольства, и все это за счет казны «Тексако».

Вестрику предоставили большой офис в нью-йоркской конторе «Тексако». Рьебер также снял для него и его хорошенькой светловолосой жены большой дом в Скаредейле, штат Нью-Йорк, по соседству с Дэвисом, и купил ему «бьюик» за 1570 долларов. Он даже оплатил и тот званый обед в «Уолдорф-Астории».

С помощью Рьебера, Джеймса Муни из «Дженерал моторе» и других своих нью-йоркских клиентов Вестрик добился успехов, превосходящих все его ожидания. Уже 27 июня он смог телеграфировать в Берлин, что группа влиятельных дельцов во главе с Муни согласилась «оказать давление» на президента Рузвельта в деле улучшения отношений с Германией с тем, чтобы он «немедленно направил американского посла в Берлин» и, самое главное, «остановил поставки вооружения Великобритании».

В середине июля Вестрик встретился с Генри Фордом и его сыном Эдселем для обсуждения идеи мира с Британией на уже знакомых нам условиях. Он также начал кампанию по предоставлению Соединенными Штатами займа в 5 миллионов долларов Германии сразу же после того, как будут согласованы условия такого мира.

Эта часть деятельности Вестрика, хотя и выходила за общепринятые дипломатические рамки, все же не была незаконной. Его действия были сопоставимы с деятельностью британцев, стремившихся обеспечить свои экономические и политические интересы в США через влиятельных друзей. И то, что Вестрику удалось привлечь на свою сторону таких людей, как Бен и Муни, показывает, как плохо американские бизнесмены знали истинную природу гитлеризма.

Но Рьебер играл еще и иную роль в планах Вестрика. Заключая в декабре 1939 года свою сделку с Герингом и Фетцером, он познакомился еще с одним немцем. Встреча была не случайной, и новый знакомый хорошо знал, насколько коррумпированным был капитан Рьебер. Это был не кто иной, как сотрудник «Тексако» доктор Николаус Бенсманн, организовавший шпионаж за Рузвельтом через нескольких своих агентов. Он был одним из партнеров фирмы «Герман Бенсманн и К0», представлявшей патентные интересы «Тексако» в Третьем рейхе.

Нико Бенсманн специализировался на нефтяной промышленности США. Он учился в Колумбийском университете в Нью-Йорке, работал на нескольких автомобильных заводах Детройта и некоторое время подвизался на нефтеразработках Техаса и Луизианы. Это был крупный мужчина с грубыми чертами лица, свободно говоривший на «американском»¹⁶⁷ английском. Он был общителен, знал толк в винах, изысканной пище и в женщинах и был отличным сопровождающим для бизнесменов, желавших развеяться в Германии.

Манерами он напоминал американского коммивояжера, и в нем нельзя было заподозрить убежденного нациста. Из его поведения нельзя было сделать вывод, что он является поклонником Гитлера, и он нередко развлекал своих иностранных друзей анекдотами о фюрере и его окружении.

Нико сразу же понравился Рьеберу. Он не только сотрудничал с ним в патентных вопросах, но и включил его в число своих самых близких и доверенных консультантов, а позднее Бенсманн стал и руководить всеми операциями представительств «Тексако» в Германии.

Однако Рьебер не знал всего о своем человеке в Германии. Доктор Бенсманн был кадровым офицером абвера и ведущим специалистом этого ведомства по нефти. Он был зачислен в бременское отделение абвера в 1936 году под кодовым номером Ф-2359 в качестве рядового агента, а к началу войны произведен в зондерфюреры с кодовым номером Ф-2532. Теперь он был третьим по рангу в бременском отделении и подчинялся непосредственно капитану 3-го ранга Карлсу, блестящему руководителю зарубежных операций отделения. Его главным заданием стала работа с «Тексако» и персонально с Рьебером.

Работая в разведке, он собирал информацию из официальных источников, газет и журналов, опрашивал возвращающихся из США туристов и бизнесменов, имел свой штат тайных агентов.

Как следует из секретных материалов, он был лучшим и самым эффективным сотрудником бременского отделения. Он не был слишком разборчив в средствах и никогда не пасовал перед трудностями.

Весельчак Нико, развлекавший Рьебера во время визита в Германию в 1939 году, предложил последнему «расширить» свое сотрудничество с немцами за счет работы на абвер. Нико не открыл свой статус, что было бы серьезным нарушением правил, но прозрачно намекнул на свои обширные связи с секретной службой, которые могли бы оказаться весьма полезными как для Рьебера, так и для «Тексако».

Именно в тот период в делах Рьебера в Германии возникли заметные затруднения, вызванные бюрократизмом, волокитой и тупостью отдельных чиновников, с которыми приходилось иметь дело. В результате он чуть не лишился первого из полученных им по бартеру танкеров – «Скандинавии», что было столь плохо организовано, что он, по крайней мере на время, был захвачен британцами. Бенсманн заверил Рьебера, что такого никогда не произойдет, если передачу ему танкеров будет осуществлять абвер. Рьебер согласился, и поставка второго танкера «Нуова Андалусия» была проведена силами секретной службы.

В своей памятной записке, посвященной этому событию, доктор Бенсманн экивоком воздал должное кэпу Рьеберу. Он призвал и другие германские ведомства, задействованные в сделке, сотрудничать с абвером «в признание», как он писал, «значительных услуг, которые капитан Рьебер оказал немецкому делу».

Предвкушая разработку этого сверхординарного источника, Бенсманн ждал только сигнала от Рьебера, чтобы уладить все технические аспекты операции. Он снял на имя «доктора Бремера» офис в доме номер 212 по Швахгаузер-Хеерштрассе в Бремене в качестве почтового адреса. Затем он отправил в нью-йоркскую контору «Тексако» своего представителя, некоего Линцена, чтобы отслеживать операции у их источника, собирать материалы и обеспечивать своевременные поставки в Бремен. Свои инструкции он отправлял в зашифрованном виде по телеграфу, учитывая, что их будут проверять как британские, так и, возможно, американские власти.

Ведя переговоры по патентным делам, он часто обменивался телеграммами с конторой «Тексако» в Нью-Йорке, и его телеграммы были насыщены многозначными номерами.

29 января 1940 года за подписью Ф-2531 Нико Бенсманн представил своему абверовскому руководству разработанную им кодовую систему, которая, по его мнению, позволит передавать сообщения, не позволяя британцам проникать в их секреты.

В его меморандуме говорилось:

«В качестве доверенного представителя американской фирмы по патентным делам я обнаружил, что британская цензура регулярно проверяет корреспонденцию, поступающую на мой бременский адрес.

Настоящим прилагаю копию письма [из Нью-Йорка от фирмы «Просесс менеджмент корпорейшн» от 2 ноября], содержащего длинный список патентов. В одном лишь этом письме приводились сотни цифр. Мне представляется возможным безопасно и надежно осуществлять связь с нашими агентами в США и наоборот, маскируя корреспонденцию под информацию о патентных сделках.

Насколько известно, во всех международных шифрах используются цифры для замены шифрованных слов. В письме, судя по его содержанию, посвященном патентным сделкам, могут содержаться цифры, скрывающие заранее оговоренные кодированные слова, но по внешнему виду кажущиеся обычными номерами патентов. При этом можно будет пересылать даже длинные сообщения, содержащие разведывательную информацию, не опасаясь, что это будет раскрыто британской цензурой».

Предложение Бенсманна было принято 28 марта. Он также предложил использовать старую систему Рудольфа Моссе, основанную на применении Satzbuch, или шифровальной книги, давно известную и по-прежнему используемую.

Вскоре после внедрения этого шифра было получено первое письмо, миновавшее британскую цензуру. Его прислал агент из Нью-Джерси, работавший под крышей подставной фирмы. Письмо гласило следующее:

«Предмет: Наши аргументы против патентных заявок США.

В том, что касается представленных требований, заявленных нижеследующими патентами, мы полагаем, что могут быть использованы следующие патенты:

Заявка № 1 – патент США 528 127

Герм, патент 505 985

Герм, патент 561 836

Франц. патент 529 727

Заявка № 2 – патент США 662 001

Патент США 611 095

Брит, патент 531 937

Патент США 626 197

Заявка № 2 – Брит, патент 552 830

Патент США 616 606

Мы далее полагаем, что в целом патент США 552 205 и патент США 557 010 будут сочтены при проверке вредными, и полагаем, что их не следует принимать во внимание… и т. д.»

Все номера патентов заменяли те или иные кодированные слова. Расшифровав послание, Бенсманн получил следующее сообщение:

«[528 127] 10 марта [528 127] отправляется [505 985] Геную [561 836] Марсель [529 727] американский лайнер [662 001] Президент Полк [611 095] доставляющий [531 937] 2500 автомобилей [552 205] горючее 1000 баррелей [557 010] бензина».

От агента из Нью-Йорка 31 марта 1940 года пришла следующая телеграмма:

«Нижеперечисленные германские патенты подлежат скорейшему пересмотру:

ДРГМ 105 585

ДРГМ 517 008

ДРГМ 661619

ДРГМ 775 777

ДРГМ 518 119

ДРГМ 675 843

И т. д.

Просим предпринять необходимые действия».

В списках Германского патентного бюро эти номера не числились, а телеграмма на самом деле гласила:

«В ходе недавней аудиенции у Рузвельта Рьебер узнал у президента, что тот твердо намерен сохранять нейтралитет США при любых обстоятельствах. Рьебер получил также подобные заверения от председателей демократической и республиканской партий».

Бенсманн также организовал для срочных сообщений трансокеанскую телефонную связь. В отличие от лейтенанта Мецгера ему не приходилось ездить в Италию, чтобы позвонить. В конце концов, он был законным и официальным представителем «Тексако» в Бремене и мог звонить в любое время в США, не боясь скомпрометировать кого-либо из своих собеседников. Бенсманн часто звонил двум вице-президентам «Тексако» Р.Дж. Деарборну и Х.М. Доджу, человеку по имени Уильям Л. Мур, которого он характеризовал как ведущего агента компании по закупкам, и главному инженеру Олдису. Естественно, никто из них не находился под подозрением как немецкий агент.

Рьебер был поражен тем, что абвер сумел для него сделать, и согласился ответить взаимностью. Хотя он и был прожженным бизнесменом, ему никогда не приходилось иметь дела со столь сложными делами. Определенно, он никогда не считал себя немецким агентом. Единственное, что он, по его мнению, делал, это отдавал Нико долг, обеспечивая его конфиденциальной информацией, полученной от «друзей». Он не мог и подумать, что это может нанести вред Соединенным Штатам. Когда ему предъявили обвинение в сотрудничестве с фашистами, он заявил 12 августа 1940 года:

– Хотя пятьдесят семь лет тому назад я родился в Норвегии, я почти всю жизнь прожил в США. Эта страна пожаловала мне свое гражданство, и ни при каких обстоятельствах я не мог отождествить себя или симпатизировать какой-либо антиамериканской деятельности.

Судя по всему, он говорил прочувствованно и искренне. Но в то же время он поставлял как нефть, так и разведывательные данные немцам.

Отчеты агентов «ячейки Рьебера» были бесценными для Бенсманна. Содержащаяся в них информация была сжатой, авторитетной и актуальной. Из этих данных, как из камешков в мозаике, складывалась полная картина состояния нефтяной промышленности США – ее производительность, мощности, объем производства, перспективы развития, транспортные возможности, планы деятельности как в мирных, так и в военных условиях. Все это было исключительной собственностью Нико Бенсманна. Без него абвер не мог получить никаких данных в этой области. Ни один из многочисленных агентов в США не мог раздобыть и незначительной доли этого массива данных.

Одним из шедевров в его отчетах был подготовленный летом 1940 года обзор состояния авиационной промышленности, сделанный на основе заказов на ГСМ.

Он представлял собой досье, подготовленное представителем «Тексако» (прибывшим в США для получения третьего из изготовленных по бартеру танкеров). Это был 5-страничный доклад, содержащий сведения о перспективах развития ВВС США, которым по плану следовало поставить ГСМ в количестве, необходимом для 50 тысяч самолетов.

В него были включены выжимки из нескольких исследований, секретных и несекретных, официальных и неофициальных. Туда же входили оценочные данные, подготовленные Джорджем Холландом и Эдвардом Суонсоном, руководителями департамента нефтяных резервов министерства внутренних дел, извлечения из доклада, подготовленного экспертом по нефти, выходцем из Дании Якобсеном, для заместителя министра военно-морского флота Джеймса Форрестола, обзор состояния нефтяных запасов, разработанный молодым беженцем из Германии, работавшим на американское правительство, и даже отчет капитана Рьебера для Белого дома. Окончательные выводы были сделаны экономистами «Тексако», полагавшими, что план производства 50 тысяч самолетов, выдвинутый президентом Рузвельтом, может быть осуществлен на основе производственных мощностей американской промышленности.

Этот доклад взбудоражил абвер. Адмирал Канарис, еще не привыкший к тому, что Гитлер игнорировал все разведывательные данные, которые противоречили его расчетам или интуиции, лично вручил доклад фюреру. Это оказалось бесполезным. Гитлер отшвырнул его и даже пригрозил наказать тех, кто верит в эту «пораженческую чепуху» или распространяет ее¹⁶⁸.

– Пятьдесят тысяч самолетов?! – воскликнул он. – Вы, должно быть, сошли с ума, адмирал, если всерьез воспринимаете эту ерунду (Dreck). Это, наверно, пятьдесят тысяч сосок для бедных американских младенцев. Пятьдесят тысяч самолетов! Не смешите меня!

Таким образом, вся деятельность Бенсманна стала бесполезной для абвера. Он продолжал собирать сведения о растущем военном потенциале США, поражающем воображение и его, и его коллег по абверу. Но пользы от его работы не было. Это было «пораженческой чепухой», и никто не смел представить эти данные ни Гитлеру, ни кому-нибудь еще в верхах Третьего рейха¹⁶⁹.

Вскоре после подготовки этого доклада «ячейка Рьебера» распалась столь же быстро и внезапно, как и появилась на свет за несколько месяцев до этого. Создание ее было для абвера огромным достижением, но еще большим достижением для МИ-6 стало ее разоблачение, достигнутое благодаря эффективности и бдительности американской службы британской Сикрет интеллидженс сервис.

Во всех своих рискованных предприятиях кэп Рьебер ни разу не терпел поражений. На сей раз он был разгромлен в течение недели. К внезапному падению привели не его дела с Нико Бенсманном. Ни американская, ни британская секретные службы не могли разоблачить его секретную деятельность. Его телеграммы не вызывали подозрений, его простые шифры так и не были раскрыты. Улики против него предоставил жизнерадостный и элегантный бонвиван, известный своей роскошной жизнью, – советник Вестрик.

К несчастью для Рьебера, почти одновременно с Вестриком в США прибыл еще один разведчик, тот самый Уильям Стефенсон, с которым мы встречались в рассказе о том, как у мексиканской резидентуры были изъяты ее многомиллионные фонды. Стефенсон был одним из руководителей МИ-6, отвечавшим за все Западное полушарие, и его направили в США, чтобы положить конец немецким «шпионажу… и иной подрывной деятельности, а особенно пропаганде, направленной против Великобритании и имеющей целью удержать США от вступления в войну».

«Маленький Билл» Стефенсон прошелся по всему «черному списку». Капитан Рьебер входил в него не потому, что англичане знали о его сотрудничестве с абвером, а потому, что «подозревался в поставках странам Оси нефти, вразрез британской блокаде». Рьебер первым привлек внимание Стефенсона, и не потребовалось много времени для того, чтобы за его широкой спиной обнаружить Вестрика.

Ось Рьебер – Вестрик была лишь слегка закамуфлирована. Стефенсон быстро выяснил, что офис Вестрика располагается в здании «Тексако», что его машина является собственностью «Тексако», когда сделали запрос о водительских правах его шофера, в качестве адреса было указано то же помещение, наконец, дом в Скарсдейле тоже был арендован этой же корпорацией.

Стефенсон также выяснил, что Вестрик, внешне слегка напоминавший недавно умершего актера Герберта Маршалла, ходил на протезе и поэтому не мог получить водительские права, а, регистрируя «бьюик», сообщил неверные сведения о владельце. Стефенсон установил за домом Вестрика в Скарсдейле постоянное наблюдение и, записывая регистрационные номера подъезжающих автомобилей, довольно быстро установил круг его «гостей», в число которых входили не только некоторые из «самых крупных американских бизнесменов», но и «значительное число молодых американцев немецкого происхождения, работающих на стратегических заводах».

Стефенсон решил разоблачить Вестрика и тем самым положить конец его деятельности в США. Он передал собранные им сведения в «Нью-Йорк геральд трибюн», опубликовавшую сенсационную информацию на первой полосе, а затем инспирировал появление еще нескольких статей о похождениях Вестрика. Скандал нанес капитану Рьеберу сокрушительный удар. Государственный департамент объявил Вестрика персоной нон грата, и таковым же стал в глазах общественности Рьебер, вскоре выведенный из состава совета директоров «Тексако».

Все произошло очень быстро. 12 августа, когда Вестрик еще следовал домой через Японию и Сибирь, Рьебера попросили подать в отставку с поста руководителя корпорации «в связи с ущербом престижу компании, нанесенным его некорректными действиями, вызвавшими общественное осуждение».

Рьебер исчез со сцены, как отметил Стефенсон, «больше не представляя проблем для британской разведывательной службы». Но Стефенсон не знал, что в тот же день проявилась новая грань его сотрудничества с нацистами. Несмотря на уход Вестрика, Бенсманн остался в деле. Теперь за спиной У.С.С. Роджерса, преемника Рьебера на посту главы «Тексако», стоял его человек по фамилии Линцен, продолжавший посылать информацию в Бремен. И Бенсманн по-прежнему названивал своим агентам в «Тексако» по трансатлантическому телефону.

В разгар воздушной войны против Англии осенью 1940 года, более чем месяц спустя после падения Рьебера, Нико позвонил вице-президенту корпорации Р.Дж. Деарборну, интересуясь, как в США оценивают шансы Англии выжить и каковы планы «Тексако» на сотрудничество с Германией в послевоенном мире без Великобритании. Согласно записям Бенсманна, Деарборн заявил:

– Мы предвидим скорое окончание войны и строим свои планы на будущее в соответствии с этими ожиданиями.

Бенсманн продолжал активно использовать своих американских деловых знакомых. Деарборн, Додж и Олдис, знавшие Нико как представителя «Тексако» в Третьем рейхе, и не подозревали о его связи с абвером. Когда Нико задавал им какие-либо вопросы, они считали, что его интерес вызван стремлением использовать полученные данные в деловых целях.

К 1941 года возможности Бенсманна заметно уменьшились. Вице-президент Олмстед, занимавшийся теперь зарубежными операциями, прекратил доверительные разговоры, которые он инстинктивно считал полезными лишь немцам. Более того, президент фирмы Роджерс вначале заметно сократил, а затем и вовсе прекратил деловые связи с Германией. Чтобы восстановить авторитет фирмы, подпорченный действиями Рьебера, он стал создавать для «Тексако» имидж «самой патриотической из всех американских нефтяных компаний» и активно сотрудничал с координатором по нефтяным проблемам в новом правительстве Рузвельта. Он прекратил даже поставки нефти в Японию, хотя правительство не возражало против них, а другие компании продолжали поставлять нефть для стратегических запасов императорского флота. Даже не сообщив администрации президента страны, вице-президент «Тексако» Додж выделил 250 тысяч долларов на кампанию в прессе для пропаганды идеи сбережения горючего.

Поддержка нацистов в США тем не менее сохранялась и была весьма ценной и эффективной, но конец ей пришел 7 декабря 1941 года. Все сотрудничество прекратилось, едва на Пёрл-Харбор стали падать бомбы.

Кэп Рьебер тоже сделал выводы из полученного урока. Старый викинг не очень беспокоился о приставшем к нему ярлыке «профашиста». Вместе со своими друзьями Гугенгеймами он стал трудиться над тем, чтобы «разбить к черту этих нацистских ублюдков». Менее чем через шесть месяцев после скандала он стал владельцем нескольких судов «специального типа» для ВМФ США, конструкция которых была столь секретной, что ВМФ отказывался сообщать какие-либо подробности о ней. Руководитель программы судостроения в министерстве военно-морского флота капитан Н.Л. Роулингс высоко оценил его деятельность, охарактеризовав ее как «комплексное и рискованное предприятие».

Когда разразился скандал с Вестриком, капитан Рьебер отнесся ко всему с выдержкой старого моряка. «Каким бы сильным ни был шторм, когда-нибудь он все равно утихнет», – говорил он своим друзьям. И ему не пришлось долго ждать. В марте 1941 года он уже вновь вел большую игру в качестве президента «Барбер асфальт компани», дочернего предприятия Гугенгеймов. Сразу же сменив название фирмы на «Барбер ойл компани», он сделал ее одной из самых процветающих среди нефтяных компаний.

Двадцать семь лет спустя он по-прежнему занимал пост председателя совета директоров до 10 августа 1968 года, когда скончался в своих апартаментах на Пятой авеню в Нью-Йорке в возрасте восьмидесяти шести лет.

Глава 37

ПОХИЩЕННЫЕ БУМАГИ ПЕЛЛА

Во время Второй мировой войны посольства и представительства воюющих стран были, пожалуй, самыми охраняемыми дипломатическими миссиями. И едва ли было хоть одно американское или британское дипломатическое представительство в мире, вплоть до столь экзотических мест, как Афганистан или Лоренсу-Маркиш, за которым не следил хотя бы один немецкий агент. Наряду с наблюдением, действовала и личная «черная палата» Геринга, регулярно прослушивавшая телефоны членов дипкорпуса, «грабившая» квартиры определенных дипломатов и вскрывавшая дипломатическую почту при ее пересылке. Доступ к дипломатической почте осуществлялся путем подкупа курьеров, перехвата или перлюстрации депеш, отправляемых по почте или по железной дороге. Отслеживалась и перехватывалась телеграфная корреспонденция союзников, чем занималось B-Dienst, шифровальное бюро штаба ВМФ, сумевшее дешифровать все американские дипломатические и многие военно-морские коды и благодаря этому получившее возможность читать американские телеграммы в течение большей части Второй мировой войны.

У абвера был прямой доступ к дипломатической почте британского посольства в Лиссабоне через одного из подкупленных дипкурьеров. Перевозя почту, он мог делать достаточно долгие остановки, чтобы представить перевозимую им корреспонденцию человеку, известному ему как Дуарте, которого на самом деле звали Герберт Доблер. Он входил в резидентуру абвера в Португалии, и в его доме конверты вскрывались над паром, а почта снималась на микрофотопленку.

Возможно, самым продуктивным из всех дипломатических агентов, что смогли внедрить немцы, была местная сотрудница американского консульства в Антверпене, которое возглавлял консул Уильям Бич. Это была бельгийка, принятая на работу секретаршей в связи с нехваткой в Госдепе квалифицированных работников, которых можно было бы направить на работу за границей.

В картотеке абвера она числилась как Женни, а звали ее Женни Ле Мэр. Это была привлекательная, умная и трудолюбивая молодая женщина, одинаково усердно служившая обоим хозяевам. Она была в консульстве вне подозрений и постепенно получала доступ ко все более секретной информации, к которой неамериканцев обычно не допускали. Буквально все, что проходило через ее руки, по секретным каналам связи попадало к немцам, вплоть до момента оккупации Бельгии весной 1940 года и закрытия американской миссии. По заданию майора Риттера из Аст-Х Женни похищала в консульстве бланки паспортов, которые затем использовались для изготовления фальшивых документов для немецких агентов. В этом отношении она развернула столь активную деятельность, что Риттер даже разослал другим отделениям абвера проспекты с предложением бланков американских паспортов для их агентов.

В Анкаре действовал человек, которого обычно называют «шпионом столетия» или «величайшим шпионом Второй мировой войны», обессмертивший себя как в собственной книге, так и благодаря множеству других книг и художественных фильмов. Это был Цицерон, самовлюбленый авантюрист Эльеза Базна, самый известный сын Албании после великого Скандербега¹⁷⁰, национального героя страны XV века. Базна был камердинером сэра Хью Натчбулла-Хаджиссена, британского посла в Турции, ветерана дипломатической службы, допущенного ко всем ее секретам.

Когда сорокалетний Натчбулл-Хаджиссен, еще не удостоенный рьщарского титула, был с 1930-го по 1934 год послом его величества в Балтийских государствах с резиденцией в британском посольстве в Риге, у него был другой камердинер, молодой местный уроженец с великолепными рекомендациями, но с весьма своеобразными пристрастиями. Этот человек, фигурирующий в документах абвера как Тони, был самым известным и дорогим проституирующим гомосексуалистом в столице Эстонии, весьма ценившимся в кругах богатых содомитов. Его ориентация, которую посол не принимал во внимание, не избежала интереса резидента абвера в Риге, и Тони был завербован для работы на немцев. Поскольку Натчбулл-Хаджиссен нередко брал секретные документы для работы домой, Тони сумел изготовить ключ от сейфа и, когда посол отсутствовал, фотографировал эти материалы и отправлял негативы резиденту абвера.

Порой Тони был настолько беспечен, что развлекался с дружками в своей комнате в резиденции посла, что привлекло внимание местного резидента СИС капитана Артура Лесли Никольсона, кадрового разведчика. Вскоре Никольсон заподозрил, что Тони работает на немцев, предупредил об этом посла и доложил в Лондон. Но в те мирные беззаботные дни его предупреждение проигнорировали как в Риге, так и в Лондоне. В отношении Тони не было предпринято никаких мер, и он продолжал оставаться камердинером уже следующего посла и лучшим немецким агентом в Риге вплоть до 1940 года, когда Прибалтика была оккупирована Советами, а посольство было закрыто.

Тем временем Натчбулл-Хаджиссен был направлен на работу в Тегеран, и здесь уже никто не шарил по его сейфу, как с 1943 года это делал Цицерон, когда посол был аккредитован в Турции. История о том, как Базна похищал сверхсекретные документы из сейфа с дипломатической почтой в резиденции его работодателя, а затем продавал их Людвигу Мойзишу, деликатному и вежливому австрийцу, занимавшему пост резидента службы Шелленберга в Анкаре (только для того, чтобы впоследствии узнать, что немцы расплатились с ним фальшивыми фунтами стерлингов), слишком хорошо известна, для того чтобы ее здесь повторять.

Еще одним шпионом в дипломатических кругах, замаскированным под камердинера, был Ливио, которого итальянская секретная служба внедрила в резиденцию Д'Арси Годольфина Осборна, британского посланника в Ватикане с 1936-го по 1947 год. Когда британское посольство в Италии было закрыто, миссия Осборна стала ключевым дипломатическим представительством в годы Второй мировой войны. У Осборна не было никаких оснований подозревать Ливио, пока СИС не вышла на него через своих людей в итальянской секретной службе. В отличие от Тони Ливио был уволен. Пока он работал в посольстве, немцы пользовались его услугами на основании соглашения между Канарисом и генералом Марио Роаттой от 1935 года.

В этой шпионской игре был и еще один любитель, подобный Цицерону, Тони и Ливио, достигший гораздо больших успехов, чем многие профессионалы разведки. Это была молодая женщина, которую я буду называть Илонка Сабо, хорошенькая венгерка, служившая горничной в отеле «Ритц» в Будапеште.

Она оказалась в этой игре не по собственному желанию и не из тяги к приключениям, а лишь по стечению обстоятельств. Этот шанс возник в 1941 году, когда в Венгрию прибыл новый посол США Герберт Пелл, сорокасемилетний ньюйоркец, отпрыск богатой и влиятельной фамилии, корни которой распространились от Род-Айленда до южных штатов.

Пелл принадлежал к небольшой фратрии¹⁷¹ богатых или благородных непрофессионалов, привлекаемых к работе Государственным департаментом и легко достигавших высот, до которых карьерным дипломатам приходилось долго карабкаться. Президент Рузвельт благоволил к таким влиятельным персонам, полагая, что с их помощью сможет получать от них прямые и искренние отчеты, которых нельзя было ожидать от ограниченных и консервативных карьерных дипломатов.

В 1937 году, через год после того, как Пелл в качестве вице-председателя Национального избирательного комитета демократической партии успешно провел избирательную кампанию Рузвельта при выборах на второй срок, президент назначил его послом в Португалию не в качестве традиционной награды за хорошую службу, а потому что Лиссабон стал главным центром информации в Европе. Ф.Д.Р. полагал, что проницательный ньюйоркец сумеет собрать ценные сведения об итальянской и германской помощи генералу Франко в годы Гражданской войны в Испании. Таким образом, Берти Пелл получил титул «президентского посланника» наряду с такими звездами рузвельтовской дипломатии, как Уильям Буллит в Париже, Энтони Дрексель Биддл в Варшаве и Джозеф Э. Дэвис в Брюсселе.

У Герберта Пелла было все, что можно пожелать, – внешность, родословная, положение и деньги, любящая семья и друзья. Но Пелл не был избалованным плейбоем. Он искренне сопереживал жертвам войны в Китае и голодающим Индии. Особенно серьезно он воспринимал угрозу фашизма и боролся с ней.

Пелл был доволен своим назначением. Хотя дипломатическая миссия в Португалии числилась второсортной в табели о рангах Госдепа, он блестяще справлялся со своей работой. Он посылал своему другу Рузвельту бесчисленное множество отчетов, в которых описывал победное шествие фашизма. Он не заботился о том, чтобы регулярно докладывать государственному секретарю Халлу, но излагал все свои дурные предчувствия и прогнозы в личных письмах к президенту. Рузвельт очень ценил и поощрял его. «То, что вы мне сообщаете из Лиссабона, для меня важнее, чем вы думаете», – писал Рузвельт в одном из писем «дорогому Берти» 30 октября 1940 году. «Я, конечно, знаю, что вы осознаете необходимость вашей работы на этом посту, поскольку в этих трудных обстоятельствах являетесь нашим лучшим обозревателем обстановки, существующей в Европе».

В 1941 году Рузвельт переместил Пелла в Венгрию. Будапешт был прекрасной, веселой и весьма коррумпированной столицей государства, из которого Гитлер направлял свои интриги на Балканах. Пелл понимал, что его пребывание в Будапеште будет кратковременным, и поэтому не стал арендовать помещение для своей резиденции, а снял апартаменты в знаменитом отеле «Ритц» на набережной Дуная. Его обслуживал технический персонал гостиницы, а жена наняла личную горничную, Илонку Сабо, в обязанности которой входило также убирать комнаты и обслуживать гостей посланника.

Хотя Пелл прибыл в Будапешт лишь в феврале 1941 года, уже после недолгого пребывания и Будапеште у него оказалось больше друзей, чем у некоторых дипломатов, проживших там несколько лет. В своих воспоминаниях об этом периоде Пелл писал:

«Наши комнаты в «Ритце» всегда были полны цветов от венгров, ненавидевших нацистов. У нас постоянно бывали самые разные гости – от эрцгерцогов до мелких бизнесменов. На наших обедах часто бывали члены парламента и министры».

Симпатичная, живая, веселая Илонка Сабо оказалась прекрасной горничной, услужливой, но не раболепствующей. Она быстро завоевала расположение не только четы Пелл, но и всех сотрудников миссии.

Однако молодая женщина была совсем не простодушна и не безгрешна. Очень скоро она обнаружила, что Пелл держит в своем кабинете различные дела, и, оставаясь одна во время уборки, не могла удержаться от соблазна заглянуть в них. В делах хранились копии многочисленных писем Пелла Рузвельту и подлинники ответов президента. Даже не слишком разбираясь в международных событиях, она сообразила, что наткнулась на золотую жилу. Ей оставалось только найти человека, который заинтересовался бы документами.

Пока Сабо раздумывала, как поступить дальше, выход из положения ей неожиданно подсказал сам посол. В начале октября, предугадывая неизбежный разрыв венгеро-американских отношений, он приступил к просмотру своей обширной переписки и уничтожению документов, которые не считал нужным хранить. В подобных условиях дипломаты обычно сжигают свои бумаги, но в комнатах у Пелла не было камина. Он просто рвал документы, а обрывки бросал в корзину.

На следующее утро, во время очередной уборки, Сабо обнаружила корзину, наполненную клочьями разорванных бумаг, но не вынесла их вместе с другим мусором, а спрятала в своей комнате. И нужно же было случиться такому, что именно в это самое время Сабо подвернулся нужный клиент.

Многолюдные рауты популярного в городе американского посланника привлекли внимание Вильгельма Гёттля, молодого австрийца, обладателя ученой степени доктора философии и личного представителя Вальтера Шелленберга в будапештской резидентуре СД. Он послал донесение в Берлин, и Шелленберг убедил Гейдриха потребовать от министерства иностранных дел Германии предпринять необходимые шаги, чтобы охладить восторженное отношение венгров к этим американцам. Риббентроп поручил германскому посланнику в Будапеште Дитриху фон Ягову «довести вопрос до сведения МИДа Венгрии». С точки зрения дипломатического протокола подобная жалоба была необычной, но нацист Ягов все же не постеснялся направить в МИД с этим бестактным протестом одного из младших дипломатов своей миссии. Принимавший немца чиновник деликатно отклонил жалобу немца. Министерство сожалеет, не без ехидства заявил он, что венгры охотнее посещают американскую миссию, нежели германскую, но Венгрия поддерживает нормальные дипломатические отношения с США, и американский посланник аккредитован здесь на законных основаниях. Он добавил, что может лишь посоветовать своим коллегам по министерству не слишком часто пользоваться гостеприимством Пеллов.

Недовольный таким исходом дела, Гейдрих приказал Гёттлю вплотную заняться Пеллом. С этого времени американского посланника постоянно сопровождали филеры СД, а Гёттль, кроме того, завербовал Сабо и официантов из ресторана отеля, поручив им следить за гостями посланника и подслушивать их разговоры. При первой же встрече хитрая Илонка преподнесла немцу приятный сюрприз, показав кучу обрывков из кабинета посланника и пообещав поставлять их в любом количестве, если, конечно, ее старания будут должным образом вознаграждаться.

Вряд ли нужно говорить, что Гёттль сразу понял, какие возможности открываются перед немецкой разведкой по милости личной горничной миссис Пелл. Так Илонка Сабо стала нацистской шпионкой. Теперь уже никто не ждал, пока американский посланник снова порвет какие-то документы. Как только чета Пелл куда-нибудь уходила, специалист из СД помогал Сабо вскрывать шкафы посланника, затем они папку за папкой переносили документы в комнату горничной и фотографировали. Так продолжалось несколько недель, даже после того, как Германия объявила войну Соединенным Штатам и вынудила Венгрию последовать ее примеру.

В одной из папок оказалась переписка посланника с Рузвельтом – копии 15 подробных писем Пелла, включая письмо из Лиссабона, в котором Пелл благодарил президента за назначение, давал характеристику диктаторскому режиму Антониу Салазара и рекомендовал Фрэнка Нокса, обозревателя «Чикаго трибюн» в состав кабинета (рекомендация была учтена три года спустя). Был также доклад из Испании, датированный 8 января 1940 года. Пелл побывал там для проверки профранкистски настроенного американского посла и для корректировки «впечатлений», которыми этот дипломат делился с Вашингтоном. В докладе, предназначенном только для президента, Пелл подробно анализировал отношения Франко с нацистами и итальянскими фашистами. Вопреки господствовавшему тогда мнению, Пелл предсказывал, что Франко не будет участвовать в войне.

Среди других документов в папках хранились копия 5-страничного письма с откровенной характеристикой противоречивой роли, которую играл тогда в американской политической жизни полковник Чарльз Линдберг; секретные предписания Рузвельта Пеллу сделать все от него зависящее, чтобы удержать венгров от активного участия в войне против Советского Союза; хорошо аргументированные политические и экономические доклады о деятелях и событиях не только в Португалии и Венгрии, но и в Германии, Италии, Испании и Франции, а также множество разведывательных донесений политического, экономического и военного характера.

Незадолго до разрыва отношений с Соединенными Штатами венграм стало известно, что СД получила доступ к корреспонденции Пелла. Поскольку они обладали чувством меры и ненавидели немцев еще сильнее, чем любили американцев, они считали свое вынужденное объявление войны США неразумным действием в целом и личным выпадом против уважаемого всеми американского посла в частности. Не рискуя прямо сказать ему о том, что нацисты воруют его бумаги, они придумали оригинальный выход из положения. Дело в том, что венгры даже не интернировали американских дипломатов, и жители Будапешта могли видеть их на улицах, в магазинах, ресторанах, в ночных клубах. Исключение составили посланник и его жена – им министерство иностранных дел предложило не покидать отель и запретило принимать посетителей. Так венгры не только как бы удовлетворили протесты фон Ягова (продолжавшего твердить, что паломничество к американскому дипломату «создает впечатление, будто Венгрия в союзе с США воюет против Германии, а не наоборот»), но и положили конец проделкам Сабо, поскольку Пелл с женой все время оставались у себя и тем самым лишили пронырливую горничную возможности заниматься столь прибыльным для нее делом.

Последний документ, который шпионке удалось похитить из кабинета Пелла, относится к январю 1942 года. Незадолго до отъезда из Будапешта Пелл сделал для себя подробные заметки, в которых суммировал свои наблюдения и впечатления от пребывания в Венгрии. Он работал над этим документом почти всю ночь, и утром, когда он еще спал, Сабо, убирая кабинет, обнаружила 18-страничные записи посланника на столе, немедленно вызвала своего немецкого связника, и тот страницу за страницей (Гёттль платил горничной за добытые бумаги поштучно) сфотографировал заметки Пелла.

В целом операция с документами посланника длилась несколько месяцев, но ее результатом были буквально сотни фотокопий. Согласно докладу Шелленберга Гейдриху, немцы получили:

1. Переписку между Пеллом и Рузвельтом.

2. Обширную корреспонденцию Пелла с родственниками и друзьями, где он подробно и откровенно излагал свои соображения по различным политическим и экономическим проблемам Америки и Европы.

3. Множество официальных донесений Пелла, занимавшего в 1938–1941 годах пост посланника США в Лиссабоне и Будапеште, правительству Соединенных Штатов.

4. Копии личных писем Пелла государственному секретарю Халлу, сенатору (Роберту Раису) Рейнольдсу (от Северной Каролины) и его дочери и т. д.

Несомненно, это был крупный успех немецкой разведки, которая никогда еще не получала в свои руки чуть ли не всю конфиденциальную переписку высокопоставленного дипломата, к тому же еще и доверенного друга лидера страны, и, хотя большая часть украденных документов относилась к прошлому времени, устаревших среди них было немного. В своем докладе Гейдриху Шелленберг подчеркивал:

«Материалы содержат богатую информацию по политическим и экономическим вопросам, а также мнение Пелла о сложившейся в Европе обстановке, изложенное посланником лично президенту Рузвельту, государственному секретарю Халлу и в официальных донесениях – Государственному департаменту».

Как ни странно, но немцы так и не использовали в полной мере эти важные материалы. Причиной тому явилась ожесточенная склока в верхушке нацистской бюрократии, прежде всего между Шелленбергом и его главным клиентом – министерством иностранных дел во главе с Риббентропом.

Не желая делиться с кем-либо грядущей славой, Шелленберг решил представлять материалы Пелла постепенно, подавать как серию сенсационных успехов руководимой им службы. На подготовку и планирование этого спектакля (перевод, обобщение и анализ документов) потребовалось некоторое время. Первый документ Шелленберг представил в феврале 1942 года. Это было письмо Рузвельта, подтверждавшее, что он получил донесение Пелла, подготовленное на следующий день после нападения нацистов на СССР и содержавшее подробный и хорошо аргументированный анализ возможных последствий этой авантюры Гитлера. Рузвельт вновь выражал своему другу полное доверие и высказывал удовлетворение тем, что он достойно представляет демократию во враждебном окружении.

Этот документ (чтобы подчеркнуть его особое значение, сопроводительное письмо подписал сам Гейдрих) был отправлен Риббентропу через штандартенфюрера СС Вернера Пикота, офицера связи между службой Шелленберга и министерством иностранных дел. На Пикота документ не произвел особого впечатления, и он заколебался, не решаясь доложить о нем Риббентропу, тем более что уже имел серьезные неприятности по аналогичному поводу.

За несколько недель до описываемой истории Шелленберг представил в МИД Германии «резюме конфиденциальной информации из вполне надежных и исключительно хорошо осведомленных источников США» о военно-промышленном потенциале Америки, особенно ее авиационной промышленности. Отчет был аккуратно перепечатан и снабжен переплетом из марокканской кожи с тиснением большой печати СД и поначалу воспринят в министерстве иностранных дел с большими надеждами, поскольку, как Пикот доложил Шелленбергу, МИД «уже не может получать необходимую ему разведывательную информацию непосредственно из Соединенных Штатов». На первый взгляд документ выглядел подготовленным на высоком уровне, был снабжен таблицами, схемами и статистическими данными. Однако после изучения этих материалов эксперты министерства иностранных дел определили их как макулатуру.

А теперь и бумаги Пелла! В документах посланника речь шла о португальских, венгерских и американских делах, и Пикот созвал совещание экспертов министерства по этим странам для решения вопроса о ценности полученных материалов. Заключение специалистов оказалось обескураживающим, они заявили Пикоту: «Письма почти ничего не содержат, кроме категорического опровержения и отрицания идеологии национал-социализма и фашизма, поэтому не рекомендуется доводить их до сведения министра иностранных дел».

Между тем документы содержали массу конкретных фактов, из которых квалифицированный политический аналитик мог бы извлечь бесценную информацию. Но подчиненные Риббентропа с самого начала отказались от каких-либо действий в этом направлении, не осмеливаясь нервировать своего министра бумагами со столь резкой критикой нацизма. Они предпочли вообще не использовать добытые материалы, как в свое время поступили и с теми, что Цицерон воровал у посла Великобритании в Турции.

Тем не менее бумаги Пелла способствовали дальнейшей карьере Шелленберга. В декабре 1941 года, после того как в Берлине получили первые из них, он был утвержден начальником VI управления СД. До этого с 22 июня 1941 года он был исполняющим обязанности начальника управления.

В 1940 году в американском посольстве в Берлине действовал агент абвера номер Ф-2631 – машинистка, которую я условно назову «фрау Гертер». Она выполняла весьма деликатные функции, работая в отделе, созданном для связи с английскими военнопленными. (С начала войны американское посольство представляло в Германии интересы Великобритании.) Через расположенную на третьем этаже посольства комнату, где работала фрау Гертер, проходили в свои кабинеты сотрудники посольства и военные атташе. Иногда они останавливались поболтать между собой или с посетителями, звонили по телефону. Таким образом она получила доступ к той или иной информации внутреннего характера.

Гертер подслушивала и запоминала разговоры, а то и сама втягивала людей в беседы на определенные темы. Ее начальница миссис Фредерик Экснер – жена берлинского представителя агентства Юнайтед Пресс, была хорошо информированной особой, чем тоже частенько пользовалась машинистка, выуживая у нее немало интересных сведений.

Например, 4 февраля 1941 года Гертер подслушала разговор двух офицеров из аппарата военного атташе о немецких экспериментах с постановкой дымовых завес нового типа, способных закрывать крупные наземные объекты и даже отдельные районы Берлина. В донесении немцам шпионка сообщила, что некоторые сотрудники атташе даже посетили те места, где проводились испытания этих дымовых завес. Она узнала также, что некоторые служащие посольства выполняли более важную работу, чем следовало бы по их скромным официальным должностям. Доктор Спенсер, например, числился сотрудником отдела по делам военнопленных, но представлял донесения о таких важных объектах, как верфь в Штеттине, выпускавшая подводные лодки, – он «случайно это заметил» во время поездок по лагерям для военнопленных. Простой радист Говард в действительности был, но данным Гертер, ученым из Калифорнийской государственной обсерватории, и его подлинная работа заключалась в сборе метеорологической информации, которую он передавал в США, а оттуда она попадала англичанам.

Поскольку сотрудники американского посольства пользовались дипломатической неприкосновенностью и являлись как бы «официальными шпионами», абвер уделял им серьезное внимание, не только стремясь предотвратить их доступ к немецким военным объектам, но стараясь добыть от них информацию об американских, а также британских и французских планах и намерениях.

Получаемые от Ф-2631 сведения не могли в полной мере удовлетворить американский отдел СД. Его начальнику Карстену требовалась особо секретная политическая информация, которая позволяла бы делать выводы о дальнейшей политике США в отношении Германии. Карстен подыскивал среди американцев подходящего человека с тем, чтобы завербовать его и внедрить в посольство. Так он наткнулся на молодого американца, ничем особенным не занятого, с хорошей биографией, к тому же настроенного не только прогермански, но даже пронацистски, хотя свои взгляды молодой человек старался не афишировать.

По предложению Карстена он устроился на работу в посольство, получил какую-то должность в политическом отделе и начал шпионскую деятельность с того, что передал немцу радиобюллетень с резюме последних известий, рассылавшийся Государственным департаментом всем посольствам и миссиям США за границей. С началом войны в Европе в него включались некоторые материалы, не подлежащие широкому распространению.

Казалось бы, не так много, но Карстен умел использовать то, что попадало к нему в руки. Он поручил одному из своих работников ежедневно составлять разведывательную сводку, в которой содержание радиобюллетеня обрабатывалось настолько квалифицированно, что в конечном итоге сводка начинала производить впечатление глубокого аналитического обзора американских дел, каким не могли бы похвалиться ни МИД Германии, ни абвер. С сентября 1940-го по декабрь 1941 года Карстен отправил министерству иностранных дел 355 таких сводок и перестал их посылать только с началом войны между Германией и США.

Но кража радиобюллетеней была лишь началом шпионской карьеры молодого американца. Потом он добывал уже и некоторые секретные донесения Леланда Морриса в Вашингтон и материалы, поступавшие временному поверенному в делах из Госдепартамента.

Помимо этого агента на Карстена трудились в американском посольстве по меньшей мере еще двое. Один из них, по его словам, дружил с майором Уильямом Гогенталем, одним из помощников военного атташе полковника Пейтона, другой, охарактеризованный в картотеке Карстена как «родственник нидерландского принца Бернарда», был близок с самим Пейтоном. На немца работали также «бизнесмен-полуеврей» и «дама из аристократической фамилии с американскими корнями, водившая знакомство с Рузвельтом». Выдавая себя за антифашистов, они постоянно общались с американскими дипломатами, принимали их у себя, бывали у них и пользовались каждым удобным случаем, чтобы вовлечь в обсуждение конфиденциальных вопросов.

За американскими послами в Мадриде, вначале Александером Уеделлом, а затем профессором Карлтоном Хейесом, наблюдение вели и немцы, и испанцы. Резидентура Шелленберга систематически перлюстрировала американскую дипломатическую переписку с помощью агента-испанца, работавшего на мадридском почтамте, в отделе, занимавшемся обработкой дипломатической почты. Один из высокопоставленных чиновников МИДа Испании (он фигурирует в архивных материалах абвера и СД лишь под кличкой Гильермо) докладывал немцам практически все, что ему удавалось узнать об Уеделле и Хейесе.

Нацистская разведка получала от него не только полученные им лично сведения об американских дипломатах, но и данные наружного наблюдения, установленного испанцами за американским и британским посольствами в Мадриде, а также бесед послов с министрами иностранных дел Испании графом Хорданой и Рамоном Серрано Сунером и с генералиссимусом Франко.

Это продолжалось вплоть до отставки доктора Хейеса и его прощального визита к новому министру иностранных дел и Франко перед возвращением в США. При этой встрече американский посол был особенно откровенным и, с точки зрения немцев, информативным. Но уже приближался конец войны, и немцы не смогли получить от американского посла никакой утешительной информации.

Глава 38

«ВЫКРАСТЬ ДЬЯВОЛА ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ»

Курт Фредерик Людвиг приехал в Нью-Йорк в марте 1940 года, в некотором смысле возвратившись домой, так как он был американцем. Правда, вернулся он не из-за ностальгии. Его родители были немцами, иммигрировавшими в США пятьдесят лет тому назад и на короткое время поселились во Фримонте, в северном Огайо, где Курт и появился на свет. Чета Людвиг не нашла за океаном вожделенной лучшей жизни и вскоре возвратилась в Германию вместе с двухлетним сыном.

Однако Курт Людвиг сохранил американское гражданство, довольно бойко говорил по-английски, в двадцатых – тридцатых годах не раз посетил Штаты, но все же оставался немцем до мозга костей и не считал себя чем-то обязанным стране своего рождения.

Этот симпатичный и интеллигентный человек благополучно жил в Мюнхене, сумел стать преуспевающим дельцом, пустил прочные корни в местном обществе и обзавелся важными друзьями. Одним из них был руководитель фашистских профсоюзов Роберт Лей, другим – рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Именно Гиммлер вскоре после начала войны порекомендовал ему вернуться в США. Людвиг как-то сказал рейхсфюреру СС, что, несмотря на свои сорок восемь лет и американское гражданство, он хотел бы внести свой вклад в военные усилия Германии. Лучшее, что Людвиг мог бы сделать для фатерланда, ответил Гиммлер, – это создать шпионскую организацию в Соединенных Штатах.

Центр абвера в Берлине зачислил Людвига в штат и после соответствующей подготовки (до этого он не работал в разведке) обычным кружным путем отправил в опасное путешествие. Последние напутствия он получил в Испании от одного из руководителей мадридской резидентуры майора Ульриха фон дер Остена, назначенного его наставником. Остен стал для него Конрадом, а он для Остена – Джо. Направлять работу новоиспеченного агента в США предполагалось из Испании, но одновременно ему дали и прямую связь с Гиммлером через условный адрес Гельголендер-Уфер, 1 в Берлине, куда Джо должен был время от времени посылать свои донесения Лотару Фридриху. Из-за личного участия Гиммлера в организации заокеанской поездки Людвига и его кажущихся весьма ценными для разведчика качеств абвер придавал намеченной операции важное значение.

Людвигу поручили из членов американо-германского землячества США создать собственную разведывательную сеть с целью сбора и отправки в Германию через почтовые ящики в Испании и Португалии подробной информации о численности, оснащении, дислокации и политико-моральном состоянии американской армии; о работе американской авиационной промышленности; о маршрутах конвоев и передвижении отдельных судов между Соединенными Штатами и Англией. Свои донесения он должен был посылать авиапочтой сеньору Эмануэлю Алонзо в Мадриде и сеньоре Изабель Машаду-Сантуш в Лиссабоне. Предполагалось, что он сможет собрать рацию для непосредственной связи с Гамбургом или раздобыть коротковолновый передатчик и установить его в автомашине, чтобы выходить в эфир каждый раз из нового места. Передатчик позволил бы Джо поддерживать связь с Германией через созданную абвером в Южной Америке нелегальную радиосеть «Боливар» или через немецкие подводные лодки, крейсировавшие у побережья США.

Людвигу понадобилось всего два месяца, чтобы создать группу из восьми надежных и верных сообщников, в которую входил и отставной майор германской армии Пауль Теодор Борхардт-Баттута. Выдавая себя за бывшего узника концлагерей и антинациста, Борхардт-Баттута в действительности был платным агентом абвера по кличке Окленд. После того как Людвиг сколотил свою агентурную группу, Борхардт был назначен ее военным консультантом. В нее входили Рене Чарльз Фрёхлих, тридцатилетний солдат американской профессиональной армии, проходивший службу в форте Джей на Говнер-Айленд; Карл Герман Шрётер; Карл Виктор Мюллер и женщина, которую Людвиг называл «молодая леди» (двадцатишестилетняя Хелен Полин Мейер). Им помогали также два юноши, не достигшие еще двадцати лет и занимавшиеся сбором информации в береговой полосе Бруклина, – высокий блондин Фредерик Эдвард Шлоссер и смуглый Ганс Гельмут (Буби) Пагель.

Группа имела даже свою секретаршу – некую Люси Бомлер. В ее обязанности входило вести картотеку, куда заносились данные о местонахождении военных лагерей, дислокации частей американской армии, передвижении войск, продукции военной промышленности.

Несмотря на молодость и неопытность большинства агентов Людвига, это была деятельная и удачливая шпионская ячейка – главным образом благодаря своему руководителю, его организаторским способностям и наглости, с которой он действовал.

Джо много разъезжал по стране на автомашине. Обычно его маршрут пролегал в непосредственной близости к военным лагерям, где обычные шпионы опасались появляться из риска быть арестованными. Однажды по пути в Балтимор с целью выяснить, какие корабли стоят в порту, он проехал отрезок пути от Ньюкасла до Уилмингтона со скоростью 80 миль в час. Похваставшись своей смелостью в письме в Центр, он получил строгую отповедь своего наставника.

Приехав в Вашингтон, он посетил Белый дом в составе обычной экскурсионной группы и представил один из лучших шпионских отчетов изнутри президентского дома. Он с готовностью соглашался подвезти по пути солдата или офицера и умело выуживал у своих пассажиров нужные сведения. Определенную информацию давали ему посещения военных заводов и портов на восточном побережье США, газеты и журналы, из которых он делал массу вырезок.

Стационарную радиоустановку для дальней связи Людвиг не смог собрать, но через мощную коротковолновую рацию, встроенную в один из его автомобилей, получал шифровки с заданиями из Берлина и Гамбурга. Судя по объему ведущейся им корреспонденции, Людвиг был необычайно трудолюбивым агентом. Почти ежедневно он отправлял длинные письма, отпечатанные на машинке, своей жене в Мюнхен (в конверты он вкладывал номера «Сатердей ивнинг пост» и «Ледис хоум джорнал» исключительно для ее развлечения и без каких-либо подспудных мотивов). Несколько раз в неделю он отправлял письма своим «клиентам» в Мадрид и Лиссабон, создавая впечатление активной экспортной деятельности, ведущейся фирмой по торговле кожаными изделиями.

При небрежном просмотре все его письма казались совершенно безобидными и содержащими либо обычную семейную, либо деловую переписку. Но каждое его письмо содержало хоть какую-то зашифрованную информацию для абвера.

Его письма к жене были наполнены настроением одиночества и даже ностальгии. «Как у вас дела? – спрашивал он в одном из писем. – Узнают ли меня дети, особенно младший, когда (и если) я вернусь?» Эти сантименты, выраженные соскучившимся по дому мужем, отвлекали внимание британских цензоров от обратной стороны письма, где симпатическими чернилами была записана разрушительная информация, такая, например:

«У англичан есть 70 000 солдат в Исландии # пароход «Виль де Лиж» затонул около 14 апреля # Типы самолетов, отправленных в Англию (продолжение письма 693) «Боинг Б» – 17С (модификация 299Т) 20 было доставлено кораблями американского ВМФ в Великобританию 20 ноября. 40 #13Б – 17С с британскими опознавательными знаками были на аэродроме Макорд, позднее еще несколько были замечены в Ванкувере (Б. К.)¹⁷² по пути к Гайдар-Лейк (Н. Ф.)¹⁷³ – прибыли в Англию несколько недель назад» – и т. д.

Из содержания писем было ясно, что они прошли отличную экспертизу, произведенную майором Борхардтом, чтобы откорректировать информацию, полученную из открытой печати.

Когда шпионская ячейка Людвига прочно стала на ноги, деятельность абвера в США достигла своего пика. У нее было четыре действующие основные шпионские сети с двумя центрами связи (Сиболда на Лонг-Айленде и Уиллер-Хилла в Бронксе), обслуживающие более сорока штатных агентов и множество информаторов.

Организация капитана 3-го ранга Файффера перестроилась после разгрома злосчастной группы Румриха и прекращения деятельности ячейки Лонковски – Грибля в Нью-Йорке. Великолепная сеть майора Риттера, звездами которой были Дюкесн, Рёдер и Ланг, поставляла через систему Трэмпа массу информации. И Ройпер заметно расширил круг операций, передавая все большее количество сведений через радиоустановку Уиллер-Хилла. Это было беспрецедентным золотым дном разведывательных данных, позволившим командованию вермахта получить доступ к выявлению военного потенциала Соединенных Штатов и масштабов их помощи британцам.

Неожиданный случай поставил под угрозу существование этой замечательной организации, и не в результате деятельности американских или британских служб безопасности, а из-за промахов и бурного соперничества среди германских секретных служб. Это было характерно для деятельности правительственных органов Третьего рейха. Фашистская бюрократия (ядовитая смесь прусского педантизма, гитлеровской австрийской Schlamperei (неряшливости) и методов Лиги ассасинов) давала более чем достаточно возможностей для путаницы и дублирования. И нигде это не выражалось столь явно, как в области разведки. Гитлеровский режим был заговорщическим по определению, что и отражалось на каждом правительственном или партийном органе.

Все агентства, занимавшиеся разведкой, нарушали запрет фюрера на шпионаж против США. Гиммлеровско-гейдриховская СД, различные зарубежные представительства партии – все имели своих агентов в США. И в то время как все они делали что заблагорассудится, обширная сеть абвера работала под полным контролем Риббентропа и Гиммлера.

Особенно открыто и активно противодействовал абверу доктор Ганс Томсен из посольства в Вашингтоне. Осуществляя собственную нелегальную деятельность в США, он развернул кампанию против работы абвера в Америке, бомбардируя МИД жалобами и доносами. Его доводы были не только громогласными, но и лицемерными. Весной 1940 года Томсен доносил в Берлин:

«В полном соответствии с мнением дипломатических представителей я неоднократно обращал серьезное внимание на опасность того, что подобная деятельность, если она будет раскрыта, нанесет значительный урон германо-американским отношениям, особенно в настоящий напряженный период. Я хотел бы еще раз подчеркнуть, что американское правительство уже использовало факты о такой деятельности для оправдания своего вступления в Первую мировую войну и для получения народной поддержки для этого вмешательства. Дипломатические представители и я лично признаём необходимость существования разведывательных служб. Однако агенты, о деятельности которых стало известно посольству, не годятся для такой работы. <…> Они не обладают ни нужной подготовкой, ни просто здравым смыслом, чтобы компенсировать вред, который могут нанести германо-американским отношениям. Поэтому убедительно прошу настоять перед соответствующими ведомствами, чтобы они положили конец всякого рода махинациям своих представителей в США».

Обращение Томсена не имело никаких последствий, пока не произошел новый инцидент. 20 мая 1940 года в посольство пришел некий Вальтер фон Гаусбергер, отрекомендовался агентом абвера и заявил, что находится в США для организации диверсий. Он объяснил Томсену, что вынужден связаться с посольством, так как остался без денег, абвер же не отвечает на его просьбы.

Несколько дней спустя к Томсену пожаловал еще один диверсант, представившийся Юлиусом Бергманном, и опять потому, что потратил все деньги. Томсен был озадачен и шокирован. Мало того что по всем Соединенным Штатам подвизались абверовские дурацкие шпионы, теперь объявились еще и диверсанты. Это уж было чересчур!

Томсен немедленно обратился в МИД с просьбой проверить обоих посетителей и быстро получил ответную телеграмму:

«Они совершенно неизвестны абверу, и в Соединенные Штаты никто не посылался с диверсионными заданиями».

Такой ответ не удовлетворил Томсена. Не скрывая раздражения, он попросил министерство сообщить, как в таком случае могло получиться, что эти люди проходили подготовку у начальника диверсионной школы абвера доктора Гогенштейна, а перед выездом в США с ними провели инструктаж подполковники Maprepe и Штольц, лейтенант фон Мерхаймб и доктор Вольфганг Блаум, известные обоим диверсантам как работники второго отдела абвера?

«Если их утверждения ложны, – телеграфировал Томсен 2 июня, – все же нужно выяснить:

а) кто снабдил их взрывчаткой, которую я вынужден теперь хранить;

б) кто выступал под именем майора фон дер Остена, который, как они утверждают, каждого из них в отдельности инструктировал об организации диверсий в США».

«Разъяснение» поступило 4 июня. Полковник Лахузен из второго отдела абвера внезапно «вспомнил», что названные Томсеном лица действительно были посланы в США его отделом, но только как «наблюдатели», с категорическим приказом воздерживаться от всего, что могло бы быть расценено как диверсия.

Министерство иностранных дел было настолько встревожено этим инцидентом, что замминистра барон Эрнст фон Вайцсекре позвонил адмиралу Канарису и зачитал ему последнюю телеграмму Томсена:

«Поскольку у меня имеются неопровержимые свидетельства деятельности многочисленных агентов абвера, которых специально направляли для выполнения этой работы, я считаю настоятельно необходимым и срочным прекращение всей подобной деятельности абвера в США. Я был бы очень обязан Вашему личному вмешательству».

Канарис сделал вид, что ничего не знает об этом деле.

В действительности же абвер осуществил в Соединенных Штатах ряд диверсий, и еще многие находились в стадии подготовки. Под руководством трех специальных агентов второго отдела несколько групп диверсантов, навербованных из ирландских, польских и украинских экстремистов, нанесли существенный ущерб Соединенным Штатам еще задолго до того, как 11 декабря 1941 года Гитлер официально объявил Америке войну.

Побежденные не любят признаваться в совершенных в годы войны преступлениях, и не только потому, что это означало бы признание нарушения международных соглашений или могло повлечь возмездие. После разгрома гитлеровской Германии диверсионная деятельность немецкой разведки в США и Великобритании стала «спорным вопросом» только потому, что немцы категорически все отрицали. Полковник Лахузен как начальник второго отдела абвера руководил тем, что в его же директивах называлось «организацией диверсий, восстаний, подстрекательством к беспорядкам и проведением антиправительственной пропаганды». Естественно, что он громче и упорнее всех утверждал, будто абвер никогда не был «прямо вовлечен» в совершение подобных вопиющих преступлений.

Взятый в плен в 1945 году, Лахузен на первом допросе признал лишь, что руководимый им отдел действительно располагал агентами в Северной и Южной Америке, но презрительно квалифицировал их как «бездарных бездельников». Если верить абверовцу, он и в глаза их не видел и даже «фамилий не знал», за исключением одного диверсанта, которому летом 1940 года приказал «все прекратить» и вернуться в Германию.

Лахузен пытался убедить следователей, что после этого немецкая разведка отказалась от диверсионной работы в Соединенных Штатах, опять-таки за исключением единственной попытки в июне 1942 года, которую он назвал «крупнейшей ошибкой из когда-либо совершенных вторым отделом абвера». Восемь агентов были посланы в США на двух подводных лодках с заданием парализовать американскую авиационную промышленность путем уничтожения завода по выработке искусственного криолита (материала, необходимого для производства алюминия) в Филадельфии, а также алюминиевых заводов в Массене, штат Нью-Йорк, Ист-Сент-Луисе, штат Иллинойс, и Алкоа, штат Теннесси. Лахузен утверждал, что диверсанты были посланы по личному указанию Гитлера, но абвер якобы с самого начала вел дело к тому, чтобы сорвать операцию.

Речь шла об операции «Пасториус», получившей сенсационную известность в США после того, как молодой пограничник обнаружил и задержал четырех диверсантов, только что высадившихся с подводной лодки на пустынном побережье около Амагансетта на Лонг-Айленде. Один из диверсантов, Георг Даш, выдал своих сообщников ФБР, надеясь присвоить 160 тысяч долларов, полученных от Лахузена для финансирования этой авантюры. Диверсанты были осуждены на закрытом заседании военного суда.

А Лахузен продолжал твердить, что США и Великобритания никогда не фигурировали в планах абвера как объекты диверсий. Он утверждал это все громче и наглее, пока в 1953 году не договорился до того, что никаких диверсий в США якобы вообще никогда и нигде не совершалось.

Эти попытки обелить абвер пытался поддержать Гейнц Абсхаген в написанной им биографии Канариса. Согласно Абсхагену, глава абвера занимался «саботажем диверсий», дав указания Лахузену «не делать ничего, что нарушало бы международные законы», – весьма странное заявление в свете того, что мы знаем о шефе разведки. Ведь именно Канарис вскоре после своего назначения создал второй отдел абвера. Именно при нем была сформирована самая крупная в истории шпионажа диверсионная организация «Бранденбургерс» – отборное диверсионное подразделение. Из группы численностью до роты оно выросло затем в дивизию и обычно приступало к своим разбойничьим акциям еще до формального объявления войны, не считаясь ни с какими международными законами, соблюдения которых Канарис будто бы требовал от Лахузена. Как утверждает немецкий историк Вилл Бертольд, сам Канарис называл своих «бранденбуржцев» «поджигателями войны». Они «воевали, – пишет Бертольд, – на всех фронтах трех континентов, одетые то как бедуины, то как английские офицеры… не рассчитывая на защиту международных законов, зная, что их могут вздернуть на первом же суку. <…> Это были солдаты Канариса». В 1939 году их первый командир заявил своим подчиненным: «Шеф хочет, чтобы вы стали бандой грабителей, готовых, если потребуется, выкрасть дьявола из преисподней».

До начала войны в Европе оставалось еще около года, а Лахузен уже разрабатывал план диверсий на территории США. Его намечалось осуществлять постепенно.

На первом этапе майор Рихард Астор, экономист, специалист по сбору информации для второго отдела абвера о возможных объектах диверсии, должен был составить подробный перечень таких объектов.

На втором этане предполагалось навербовать американских граждан немецкого происхождения и после специальной подготовки в Германии внедрить их на такие стратегические объекты в Соединенных Штатах, как электростанции, водопроводные системы, заводы, водные резервуары, телефонные станции. Всех этих агентов намечалось свести в отдельные группы, которыми должны были руководить специально присланные из Германии и особенно тщательно подготовленные бригадиры.

Выполнение всего плана поручалось пяти специалистам абвера по США: подполковнику Штольцу, майору Ульриху фон дер Остену, лейтенанту фон Мерхаймбу и двум гражданским специалистам – Вольфгангу Блауму и Вальтеру Каппе. Последний, в недавнем прошлом пресс-атташе германо-американского бунда в США и главный редактор его официального органа, в то время уже подвизался в абвере в роли главного вербовщика – именно ему и предстояло рекомендовать руководству абвера американцев немецкого происхождения, «пригодных для диверсионной работы в Штатах».

Лахузен попросил своего коллегу полковника Пикенброка из первого отдела абвера поручить агентуре отдела в США представить список, характеристики и карты всех больших американских городов, а также «стратегических объектов, расположенных вдоль железных дорог», вроде моста Хелл-Гейт на Ист-Ривер в Нью-Йорке и поворота «Подкова» на Пенсильванской железной дороге в Алтоне. Предполагалось, что вывод из строя таких ключевых объектов «лишит Пенсильванию железнодорожного транспорта и тем самым полностью парализует ее угольную промышленность».

Задание было выполнено. Один из агентов прислал в Берлин схему и чертежи «системы водопровода в Нью-Йорке», другой схему-карту водопровода и фильтровальных станций в Лос-Анджелесе, третий – список всех важных для военной промышленности заводов и фабрик в восточной части США и карту Лонг-Айленда с нанесенными на нее 52 площадками для гольфа, «которые могут быть использованы как идеальные посадочные площадки для немецких самолетов».

Первым полевым агентом, посланным в Соединенные Штаты для руководства диверсантами, стал Вальтер фон Гаусбергер, о котором и сегодня мало что известно, за исключением того, что он был протеже Лахузена. Гаусбергер прошел специальную подготовку в диверсионных школах немецкой разведки в Куен-зее и в Тегеле, а в начале 1939 года в Лиссабоне его еще раз проинструктировал майор фон дер Остен. Ему вручили фамилии и адреса американских граждан немецкого происхождения, согласившихся, по словам Каппе, выполнять задания по диверсиям. Гаусбергер должен был обучить их этому.

В США он раздобыл и хранил у себя в квартире около 50 фунтов взрывчатки, затем занялся изготовлением взрывателей и оболочек для бомб, которые должны были потребоваться его агентуре.

Гаусбергеру выделили мизерную сумму денег, пообещав позднее выслать еще, и он отправился в США вместе с женой и ребенком. Считалось, что это будет надежным прикрытием его миссии¹⁷⁴.

Между тем почти в то же самое время старый профессионал Фриц Дюкесн, привлеченный к работе Риттером в 1937 году и все еще подвизавшийся в Штатах, решил, что в качестве диверсанта он добьется большего, нежели в роли простого шпиона, и без конца обращался в Гамбург с предложениями совершить ту или иную диверсию либо своими силами, либо с помощью неких друзей. То он предлагал подготовить взрыв завода фирмы «Дженерал электрик» в Скенектади, то взорвать церковь в Гайд-Парке, которую посещал Рузвельт.

В одном из донесений Дюкесн рекомендовал свой рецепт портативной зажигательной бомбы для диверсий на причалах и кораблях, но, правда, тут же попросил снабдить его «бомбами в свинцовой оболочке» как более надежными и эффективными, чем его самоделки.

На руководство абвера в Гамбурге энтузиазм и деловая сметка Дюкесн произвели столь сильное впечатление, что его передали в распоряжение второго отдела. Его фамилия шла первой в списке агентов, с которыми Гаусбергер должен был связаться после приезда в Соединенные Штаты. Когда знакомство состоялось, Гаусбергер заверил Дюкесна, что обеспечит его всем необходимым: взрывчаткой, детонаторами, свинцовыми трубами, однако изготовлять самоделки запретил.

Постепенно Гаусбергер установил связь со всеми кандидатами, рекомендованными Каппе, и, несмотря на то что некоторые из них отказались работать, к концу 1939 года уже располагал агентурой в Нью-Йорке и в Нью-Джерси, а также на грузовой пристани союзников на Гудзоне.

Он внедрил своих диверсантов на нефтеперерабатывающий завод «Паблик сервис корпорейшн» в Нью-Джерси, на приборостроительный завод в Нью-Йорке, на четыре авиационных завода фирмы «Брюстер», на автозаводы «Форда», «Крайслера», «Хадсона» и «Паккарда» в Детройте и т. д. Появился у него агент и на оптическом заводе фирмы «Бауш энд Ломб» в Рочестере, штат Нью-Йорк. Немецкая разведка особенно стремилась обзавестись своими людьми на этом предприятии, поэтому специально для этой операции в помощь Гаусбергеру из Германии прислали человека, ранее работавшего мастером на заводе фирмы «Карл Цейсе» в Иене и прошедшего перед поездкой в Штаты подготовку в диверсионной школе абвера в Тегеле. В США его сначала устроили на работу в филиал «Карл Цейсе» на Пятой авеню в Нью-Йорке, а оттуда он легко перебрался на завод «Бауш энд Ломб».

Затем Лахузен подобрал второго организатора диверсий – бывшего музыкального издателя, фанатика-нациста Георга Буша. Лахузен знал Буша еще с тех пор, когда тот служил в австрийской разведке, выполняя его задания в Чехословакии и Румынии.

Перед поездкой в Соединенные Штаты было инсценировано его исключение из нацистской партии, затем он оказался в абвере, где прошел курс обучения методам диверсии как в Тегеле, так и в Куензее. После этого он получил фиктивное имя Юлиус Георг Бергман. По разработанной абвером легенде, он выдавал себя за австрийского промышленника, имеющего в Румынии деловые интересы, но вынужденного бежать из-за примеси еврейской крови. Ему удалось получить въездную визу в США (которую не могли получить даже настоящие еврейские беженцы) и, в отличие от Гаусбергера, солидные средства от абвера. В Нью-Йорк он приехал в январе 1939 года и немедленно приступил к выполнению задания: купил в одном из пригородов большой дом, построил для отвода глаз лесопилку, закупив пилораму и другое оборудование, которое впоследствии намеревался использовать для диверсий, приобрел взрывчатку и принялся изготовлять взрыватели и оболочки для бомб, одновременно присматривая людей для участия в будущих операциях.

Если шпионаж – искусство, то диверсии – это наука, требующая технических знаний. Бергман не обладал талантами ни в том ни в другом. До этого он вращался в венских кафе среди музыкальной богемы и для выполнения своих новых обязанностей нуждался в квалифицированных и надежных помощниках. Все кандидаты, рекомендованные ему Каппе, отказались с ним сотрудничать, удалось найти лишь одного чернорабочего для лесопилки, поляка по имени Майк. Под руководством Бергмана он мастерил самодельные бомбы, но однажды от прикуриваемой Бергманом сигареты взорвалась почти готовая самодельная бомба. Поляк получил ожоги второй степени и потерял несколько пальцев на руке.

Взрыв мог привести к провалу. Бергман запаниковал. Ему бы следовало отправить Майка в больницу или, по крайней мере, вызвать врача, но он не решился, понимая, что в обоих случаях слух о происшествии дойдет до полиции и она заинтересуется его лесопилкой, на которой хранились взрывчатка и оболочки для бомб. Он сам кое-как оказал Майку первую помощь и отправился искать врача, умеющего держать язык за зубами. Он нашел его по соседству. Врач, пожилой немец, был убежденным нацистом, и в приемной у него висел портрет Гитлера, что не помешало ему содрать за визит 350 долларов.

Майк поначалу не догадывался, что занимается чем-то противозаконным, но поведение Бергмана после случившегося открыло ему глаза. Он стал шантажировать своего хозяина, требуя денег. За короткое время Бергман выплатил ему 1,5 тысячи долларов – практически все, чем располагал после покупки дома, оборудования для лесопилки, сырья для бомб и проч. Однако аппетиты вымогателя росли, и Бергман решился на то, что ему категорически запретили: обратился к Лахузену с телеграфной просьбой немедленно выслать деньги. Вскоре ему действительно прислали переводом из банка в Бухаресте на банк в Нью-Йорке 500 долларов, но на его подлинное имя – Георга Буша. Несмотря на критическое положение, он не решился получить перевод и новой телеграммой попросил Лахузена выслать деньги на ту фамилию, под какой он жил в США.

Ожидая результатов и нянчась с Майком, Бергман в то же время не оставлял попыток завербовать людей, готовых пойти на совершение диверсий в нью-йоркском порту. После длительных поисков ему удалось найти двух стивидоров, вместе с которыми он беспрепятственно побывал на нескольких пароходах, пришвартованных к причалам на Гудзоне и Ист-Ривер. Все получилось очень просто. Примерно по полчаса он торчал на пароходах «Индепенденс-Холл» и «Эффингем», и никто даже не поинтересовался им. «Отсутствие всяких мер безопасности в порту, – писал Бергман в донесении Лахузену, – вызывает крайнее удивление. Я поражаюсь беззаботности американцев. Но ведь точно такие же порядки существуют на английских и французских судах. Грузчики – есть у них на судне дело или нет – свободно поднимаются на борт и так же свободно уходят. Я сам несколько раз посетил английские и французские суда, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Мне бы не составило никакого труда заложить там сколько угодно и каких угодно бомб. К работе приступлю немедленно, как только получу деньги».

Но денег Бергман так и не получил. В отчаянии он пришел в германское консульство в Нью-Йорке и попросил ссудить ему некоторую сумму (главным образом для удовлетворения требований Майка), но получил совет обратиться в посольство в Вашингтоне. Так он стал известен Томсену.

В ответ на протесты последнего Лахузен 4 июня 1940 года приказал Бергману и Гаусбергеру вернуться в Германию. Гаусбергер подчинился, а Бергман остался в США и некоторое время жил одалживая где удастся деньги.

Так он сумел протянуть до лета 1941 года, а затем измученный безденежьем и преследуемый явился в ФБР¹⁷⁵.

Как раз в тот момент, когда, казалось, диверсионная работа в США будет временно прекращена из-за настойчивых возражений Томсена, Лахузену предложили новый план диверсий, основанный на привлечении исполнителей, которые не смогли бы скомпрометировать абвер.

Инициатором опаснейшего плана массовых диверсий в Соединенных Штатах и Канаде выступил Оскар Карл Пфаус – один из уцелевших членов шпионской организации Грибля. В двадцатых годах подхваченный потоком других немцев, разочарованных поражением Германии в Первой мировой войне, этот оголтелый нацист оказался в Америке. За годы своей жизни в Штатах он сменил много профессий – был бродягой, лесником, старателем, ковбоем, журналистом. Один из поклонников его публицистического таланта даже выдвинул его кандидатом на Нобелевскую премию мира за серию статей в поддержку псевдорелигиозной организации «Глобальное братство». Затем он отслужил в армии, был полицейским в Чикаго, где и столкнулся с преступным миром, работая по раскрытию банды Капоне – Аркадо.

В 1938 году германский консул в Чикаго доктор Тегелисс Таннхаузер порекомендовал ему вернуться на родину. Пфаус приехал в Германию и поступил на службу в абвер.

Там для него нашлась своя ниша, и 1 февраля 1939 года его направили в Ирландию для вербовки террористов из числа членов Ирландской республиканской армии.

Он вернулся, наладив сотрудничество между ИРА и абвером в деле организации террористических актов и диверсий в Соединенном Королевстве. Еще более важным оказалось то, что Пфаус узнал о существовании активно действующей в Нью-Йорке и Бостоне подпольной организации ирландских экстремистов, которую возглавлял бывший начальник штаба ИРА Шон Рассел, живущий в изгнании в Нью-Йорке¹⁷⁶.

По возвращении в Берлин он предложил использовать ирландцев для диверсионной работы в Штатах, а Канарис и Лахузен немедленно ухватились за поданную Пфаусом мысль. На роль организатора диверсионных акций в США был подобран сорокавосьмилетний респектабельный австрийский бизнесмен Карл Франц Рековски, в течение многих лет занимавшийся в этой стране оптовой торговлей бумагой.

Ему присвоили псевдоним Рекс (позднее измененный на Ричард I) и выделили на расходы 200 тысяч долларов (к тому времени Берлин уже осознал, что ирландцы стоят дорого). Связь он должен был держать с абвером через резидентуру в Мехико.

Рековски приехал в Соединенные Штаты 6 июня 1940 года, лишь через два дня после того, как Гаусбергер впервые вышел на связь, и установил контакты с рекомендованными Пфаусом ирландцами, которых в одном из своих первых донесений он назвал вымышленными именами: Джон Маккарти, Джим Конати и Тони Гриббен. Главным был Маккарти – «представитель ИРА в Соединенных Штатах», игравший ключевую роль в деле Рассела. Этот патриот был «организатором диверсий».

«Ирландцы согласились, – писал Рековски, – осуществлять широкомасштабные диверсии… в отношении британских кораблей в американских портах и складов, где хранятся изделия для военных поставок; нарушать линии коммуникаций и нападать на военные и экономические объекты, имеющие значение для союзников. Ирландская организация в настоящее время достаточно обеспечена взрывчаткой. <…> Все активные диверсанты являются ирландскими националистами».

Рековски гордо перечислял акции, уже осуществленные его ирландскими друзьями: взрыв на пороховом заводе в Кенвиле, штат Нью-Джерси, 12 сентября, в результате которого погибло 52 человека, было ранено 50, а убытки исчислялись в «миллионы долларов»; «грандиозные взрывы» 12 ноября на трех военных заводах в Вудбридже, штат Нью-Джерси, в Эдинбурге и Аллентауне, штат Пенсильвания. В подтверждение он приложил соответствующие вырезки из газет, причем одну из них с заявлением военного министра Генри Л. Стимсона о том, что «безошибочность в выборе объектов диверсий наводит на мысль о немецкой скрупулезности».

Рековски использовал эти успехи для подкрепления своих просьб о дополнительной высылке денег. В докладной от 7 марта 1941 года на имя Канариса Лахузен писал:

«Рековски сообщает, что он не в состоянии достать деньги на месте. Необходимость в дополнительных средствах объясняется тем, что диверсанты, большинство из которых являются рабочими и среди которых очень мало нанимателей, не могут сами финансировать эти акции. Пересылку денег и указаний обеспечивают курьеры-связники, не являющиеся немцами. Связь между вторым отделом абвера и Рековски в настоящее время поддерживается надежными агентами-испанцами».

Через цепочку банков в различных странах Южной Америки Лахузену удалось перевести Рековски 50 тысяч долларов.

Как было условлено еще в Берлине, постоянным местом жительства Рековски стала Мексика. Отсюда он руководил подрывной работой своих пособников в США. В одном из писем в абвер он просил выслать рецепт для изготовления бомб с удушливым газом «для срыва политических митингов в Соединенных Штатах». Опасаясь провалить свои связи в этой стране, Рековски действовал с большой осторожностью. В отчетах Лахузену он объяснял, что не рискует приезжать в Штаты для непосредственного руководства диверсиями и поэтому поддерживает связь с Маккарти через «отца Чарльза», католического священника из Техаса. Встречи с ним и с диверсантами Маккарти или Гриббеном, приезжавшими из Нью-Йорка, Рековски проводил в Сьюдад-Хуарес и Матаморосе, неподалеку от границы с США.

«Друзья с севера сообщают об успешных диверсиях на 17 пароходах», – докладывал Рековски 9 марта 1941 года. – Взрывчатка частично доставлялась отсюда, что вызывало необходимость поездок к границе. Сеть расширяется и действует теперь уже и в Канаде. Трудности ощущаются только со снабжением взрывчаткой и в связи с невозможностью лично руководить проведением акций.

Нелегальная доставка большого количества взрывчатки и других материалов для диверсий представляла известную сложность, и Рековски неоднократно требовал снабдить его «северных друзей» рецептурой для изготовления всего необходимого на месте.

Но это было не единственное затруднение, с которым пришлось встретиться Рексу. Полученные им 50 тысяч долларов лишь на время облегчили положение. По следу Рековски уже шли агенты американской и английской контрразведок. В донесении от 19 марта 1941 года, например, он жаловался, что его положение осложнилось:

«Я предполагаю, что из-за усилившегося в последнее время сотрудничества между мексиканскими и американскими властями в случае войны с Соединенными Штатами мое дальнейшее пребывание в Мексике окажется невозможным».

Прошло всего лишь шесть месяцев со дня приезда Рекса в Мексику, но он уже обратился в абвер за разрешением перебраться в Гватемалу или Уругвай, а вместо себя оставить своего помощника. Однако из Берлина последовал приказ оставаться на месте до тех пор, пока это возможно. К следующему донесению, более уверенному по тону, Рековски приложил несколько газетных вырезок в доказательство того, что его ирландская сеть продолжает действовать, причем с удивительной безнаказанностью.

Казалось, операция «Рекс», как называли в абвере миссию Рековски, охватила всю территорию США, претворяясь в изуродованные суда, разрушенные заводы, сожженные леса, сошедшие с рельсов поезда. Этот фантастический успех кружил голову Канарису и Лахузену, но в значительной степени был плодом воображения Рековски.

Лахузен вообще плохо разбирался в людях, но особенно он оскандалился с выбором руководителей групп диверсантов: Гаусбергер оказался мотом, Бергман – неудачником, Рековски – обманщиком. Соглашаясь поехать в Соединенные Штаты, Рекс рассчитывал выманить у своих доверчивых хозяев в Берлине как можно больше денег и с этой целью посылал им газетные вырезки с описанием обычных производственных или транспортных происшествий, выдавая их в донесениях за диверсии. Но и сам Рековски нередко становился жертвой надувательства со стороны «северных друзей», осуществлявших «диверсионные акты» главным образом в своем воображении. Зато вознаграждения они требовали вполне реального. Рековски передал им почти все полученные от абвера деньги и должен был распроститься со своими надеждами разбогатеть на предпринятой авантюре и открыть в Мексике свое дело.

В тот период немецкая разведка располагала в США, кроме группы Рековски, еще одной диверсионной организацией. В конце 1940 года секретное совещание в чикагском мотеле, созванное видным нацистом из Филадельфии Герхардом Кунце (одновременно агентом второго отдела абвера), открыло перед Лахузеном новые возможности для подрывной работы в США. С 1938 года Кунце поддерживал связь с подпольной группой украинских националистов некоего Анастаса Андреевича Вонсяцкого, маскировавшего свою пронацистскую ориентацию антисоветской деятельностью и утверждавшего, что у него «20 тысяч последователей».

Вонсяцкий был одним из тех красивых, но нищих бездельников-белоэмигрантов, что сами себе присваивали аристократические титулы и приобретали богатство женитьбой на американских миллионершах. Во время Гражданской войны в России он служил в армиях Деникина и Врангеля, потом бежал в Париж, где некоторое время был шофером и в конце концов познакомился с Мэрион Рим – наследницей чикагского банкира Нормана Б. Рима. Шесть лет спустя они поженились в Соединенных Штатах, и Анастас присвоил себе титул графа, чтобы производить впечатление на свою богатую родню и их окружение.

После непродолжительной работы на заводе фирмы «Болдуин» в Филадельфии он уединился с женой в ее огромном поместье неподалеку от Томпсона, штат Коннектикут, и на ее деньги создал Международную русскую фашистскую партию. В 1934 году на съезде партии в Харбине, организованном японской разведкой, он был избран ее вождем.

Вернувшись в США, Вонсяцкий занялся сколачиванием тайной военной организации, крышей для которой служила созданная им партия. Обучение членов организации проходило все в том же поместье, охраняемом детективами и овчарками. Здесь Вонсяцкий собрал целый арсенал винтовок, револьверов, боеприпасов, бомб со слезоточивым газом, обмундированием и таким количеством взрывчатки, что ею можно было бы взорвать все заводы в штате Коннектикут. Своей главной целью партия провозгласила «насильственное свержение теперешнего русского правительства».

К Вонсяцкому зачастили с визитами германские агенты, которым он за стенами охраняемого поместья представил свою банду украинских экстремистов, обученных диверсиям и терроризму. Среди ветеранов террористических акций был и Федор Возняк, самый известный террорист времен Первой мировой войны, получивший кличку Поджигатель¹⁷⁷.

Вонсяцкий охотно согласился с предложением Кунце сосредоточить усилия организации на шпионаже и диверсиях. Соглашение оказалось для немцев весьма выгодным. Вонсяцкий не только финансировал из средств жены собственную организацию, но и неоднократно ссужал Кунце крупными суммами «для финансирования деятельности германских агентов в США».

По мере того как связь Вонсяцкого с японской разведкой ослабевала, его отношения с немцами становились все более прочными. Одновременно с Кунце к работе с Вонсяцким подключились и другие агенты абвера, особенно после приказа Берлина о проведении диверсий в американской авиационной промышленности на западном побережье США. Заместителем Кунце по связи с Вонсяцким был лютеранский проповедник Курт Мольцан, получавший деньги и указания непосредственно из Германии через немецкого консула в Филадельфии.

До 1940 года организация Вонсяцкого руководствовалась указанием Кунце временно не предпринимать никаких диверсионных акций, но активно занималась шпионажем, снабжая абвер информацией «о численности, личном составе, дислокации, оснащении и политико-моральном состоянии американской армии; о дислокации, численности и боеспособности ВМФ США; о расположении, оснащении и других характеристиках военных и военно-морских баз, имеющих важное значение для национальной обороны Соединенных Штатов».

Секретное совещание в чикагском мотеле, созванное Кунце в декабре 1940 года, положило начало активной диверсионной работе банды Вонсяцкого. На нем присутствовали Вонсяцкий, Мольцан и руководитель филиала германо-американского землячества в Чикаго Отто Виллюмайт, связанный с германским консульством в Чикаго. Участники совещания выработали план проведения диверсий на предприятиях военной промышленности. Жаждавший «активной работы», Вонсяцкий вызвался реализовать этот план с помощью украинцев, которых он специально подготовил для подобной деятельности в поместье своей богатой жены.

Соединенные Штаты все еще находились на мирном положении, меры внутренней безопасности соблюдались не очень тщательно, поэтому наемники, вроде украинской банды Вонсяцкого, могли действовать безнаказанно. Именно с этой точки зрения следует рассматривать довольно значительное количество происшествий в промышленности, имевших место после того, как Вонсяцкий получил распоряжение приступить к проведению диверсий.

По данным, опубликованным страховой фирмой в Хартфорде, за время с 9 января по 24 декабря 1941 года произошло 40 «загадочных инцидентов и несчастных случаев» – пожары на английских и французских судах, верфях, складах, элеваторах, государственных военных заводах в Филадельфии, Актоне, штат Массачусетс, в Индиан-Хеде, штат Мэриленд, а также на частных заводах и фабриках в штатах Массачусетс, Вирджиния, Нью-Йорк, Пенсильвания, Висконсин. Самый серьезный удар был нанесен по промышленности штата Нью-Джерси, где, как полагают, диверсии были совершены на пяти заводах. В Вашингтоне при странных обстоятельствах вспыхнул пожар в военно-морском министерстве; в Сан-Франциско по невыясненной причине сгорели строившиеся военные казармы; на новой базе военно-морской авиации на острове Японский, Аляска, произошел взрыв.

Ни ФБР, ни страховые компании так и не установили, сколько и какие из этих происшествий были делом рук ирландцев из организаций Рековски или украинцев – Кунце. Федеральное бюро расследований, например, категорически утверждало, что ни в одном из перечисленных случаев не может быть и речи о диверсиях, так же как и Скотленд-Ярд заявлял, что «не было вражеских акций».

В своей полуофициальной книге «История ФБР» Дон Уайтхед писал:

«В годы войны (вероятно, с 1939-го по 1945 год) ФБР расследовало 19 649 случаев, в которых были подозрения на саботаж и диверсии, но ни одного случая направляемого противником саботажа не было выявлено. <…> Все случаи, казавшиеся диверсиями, на самом деле были вызваны случайностями, халатностью, небрежностью или стычками между рабочими».

Однако 20 апреля 1942 года министерство военно-морского флота США было вынуждено взять в свои руки управление четырьмя заводами авиационной компании «Брюстер», поскольку предприятия «не поставили американским вооруженным силам ни одного самолета». На этих заводах абвер располагал 32 агентами. В процессе проверки персонала несколько бундовцев и два украинца были уличены в связях с фашистами и уволены. Работа на предприятиях «Брюстер» вошла в нормальную колею.

Подобный случай был на приборостроительном заводе в Нью-Йорке, выпускавшем оборудование для двигателей военных кораблей и самолетов, откуда были изгнаны активные нацисты – механик, мастер и военпред министерства.

Что бы ни утверждали Рековски и Вонсяцкий о причастности или непричастности своих организаций к подобным инцидентам, захваченные немецкие документы неоспоримо, вопреки всем протестам и опровержениям, свидетельствуют, что в годы войны абвер ни на один день не прекращал в США активную диверсионную работу.

Канарис и Лахузен прибегали к различным отговоркам и словесным уверткам, когда надо было скрыть эту сторону деятельности немецкой разведки. 3 июня 1941 года Лахузен в письме министерству иностранных дел признал, что примерно на протяжении года «второй отдел абвера сотрудничал с ирландской организацией для осуществления диверсионных операций исключительно в Канаде». Министерство в своем ответе перечислило ряд диверсий, проведенных абвером за тот же период только в Соединенных Штатах, что подтверждалось его же собственными донесениями в другие немецкие ведомства. МИД располагал, в частности, «неопровержимыми доказательствами» того, что грузовое судно в бостонском порту было взорвано ирландцами в феврале 1941 года по указанию абвера. Лахузен ответил, что в данном случае произошла либо «вызывающая сожаление ошибка, либо Рековски не знал о готовящейся диверсии или не успел ее предотвратить».

Когда в 1942 году Герхард Кунце принялся бомбардировать Берлин посланиями о своем неизбежном аресте, абвер приказал ему перейти на нелегальное положение, а затем помог скрыться в Мексике, подчинив его тогдашнему резиденту немецкой разведки в этой стране Натусу (его личность установить не удалось). Когда по представлению Федерального бюро расследований мексиканцы арестовали Кунце, Натус поспешил информировать своих берлинских шефов, что тот «ничего не показал на допросах о своей тесной связи с абвером и о работе на его второй отдел».

Вынужденный в конце концов покинуть Мексику, Рековски был переведен в Хорватию, где в награду за свои успехи в Америке получил дипломатический пост. Но начатые им операции, как того и требовал Берлин, не прекратились. Его преемник, мексиканский гражданин немецкого происхождения Фогт, получивший кличку Ричард II, весь 1942 год продолжал докладывать об успешно осуществленных диверсиях: «в порту Балтимор взорван пароход»; «в штатах Нью-Хэмпшир, Вермонт и Нью-Джерси подожжены леса». В одном из своих указаний Лахузен поставил перед Ричардом II задачу всячески «мешать поставкам нефти из Мексики в США».

О том, что абвер даже в 1944 году планировал проведение диверсионных акций в США, можно судить по следующему эпизоду из практики своеобразных японо-германских отношений в годы Второй мировой войны. 25 января Канарис пригласил на совещание представителя разведывательного управления японского Генерального штаба в Берлине подполковника Хигати для «выяснения возможности совместных диверсионных операций на территории Соединенных Штатов». 3 февраля, после консультации с Токио, Хигати информировал преемника Лахузена во втором отделе абвера полковника фон Фрейтаг-Лорингхофена, что японцы согласны на такое сотрудничество. Хигати заявил, что подобная деятельность, невозможная два года назад, когда о ней впервые зашла речь, теперь необходима при условии, если «абвер будет засылать свою агентуру в США в соответствии с германо-японским соглашением о разведке».

Переговоры затянулись и продолжались еще долгое время после отстранения Канариса от руководства абвером в феврале 1944 года. Японцы, готовые использовать любую возможность, чтобы нанести ущерб США, настойчиво добивались от абвера выполнения ранее заключенного соглашения. В конце концов абвер согласился осуществить операцию, ставшую финальным актом диверсионной деятельности немцев в Соединенных Штатах.

В 11 часов вечера 29 ноября 1944 года, во время сильнейшего бурана в Гребтри-Пойнт, штат Мэн, с подводной лодки высадились двое диверсантов. Это были Эрих Гимпель, хорошо подготовленный для выполнения шпионских заданий, и Уильям Кёртис Коулпаф, бывший американский моряк. У них было 60 тысяч долларов и задание совершать диверсионные акты.

Им не удалось далеко уйти. Молодой Коулпаф направился в дом своего друга в Ричмонд, штат Нью-Йорк, рассказал ему, что стал немецким агентом, и был незамедлительно выдан другом ФБР 26 декабря. Затем ФБР сумело выследить и Гимпеля, жившего по фальшивым документам на имя Эдвард Грин, и арестовать его.

Их миссия была слишком незначительной и запоздавшей. Суммируя историю американских диверсий и актов саботажа в Соединенных Штатах в годы Второй мировой войны, в качестве иллюстрации к заявлениям Канариса и оправданиям Лахузена можно привести историю этой злополучной пары шпионов, затерявшихся в заснеженных просторах штата Мэн, одних против Соединенных Штатов.

Диверсантов продолжали засылать, хотя человек, отправлявший их, знал, что все потеряно. И то, что их планы не срабатывали, зависело не от недостатка усердия или нехватки средств, а от обстоятельств, неподконтрольных ни Канарису, ни Лахузену.

Глава 39

ТРЭМП В ЛОВУШКЕ

Постоянные трудности, возникавшие у его американских агентов, привели адмирала Канариса к заключению, что необходимо предпринять меры для выправления ситуации на самом верху. Стало ясно, что невозможно управлять ими из Мексики.

В Соединенных Штатах к этому времени действовало много агентов абвера. Различные шпионские организации и агентурные группы снабжали Берлин секретными сведениями практически обо всех военных базах, военно-морских верфях, наиболее важных промышленных объектах и о деятельности правительственного аппарата на высшем уровне. Канарис теперь нуждался в главном резиденте – опытном профессионале, который координировал бы работу действующих агентов и приобретал новых.

Выбор пал на майора Ульриха фон дер Остена, руководившего из Европы работой Курта Людвига и его агентурной группы в США. Профессиональный разведчик, фон дер Остен подвизался в абвере около двадцати лет. В 1935 году его направили в Испанию для помощи генералу Хосе Санхурхо, а потом генералу Франциско Франко в подготовке свержения республиканского правительства. Именно майор фон дер Остен руководил организацией мятежа в Бургосе, вспыхнувшего в июле 1936 года и ознаменовавшего начало Гражданской войны в Испании. Бургос стал первым важным испанским городом, оказавшимся в руках мятежников.

В Бургосе фон дер Остен жил в одном из древних монастырей и действовал под именем коммерсанта дона Хулио Лопеса Лидо. После окончания Гражданской войны фон дер Остен остался в этом городе и руководил работой местного подразделения абвера, занимаясь главным образом разведкой против США. В Северной Америке проживали его родственники: родной брат в Денвере, штат Колорадо; двоюродный – в Нью-Йорке. И того и другого он иногда использовал для выполнения отдельных разведывательных заданий.

Многоопытный шпион, фон дер Остен развернул активную подрывную работу против Соединенных Штатов: вербовал среди испанцев и португальцев агентов как для сбора секретных сведений, так и для выполнения обязанностей курьеров; инструктировал агентов и руководителей групп, вроде Гаусбергера и Людвига, когда они делали краткие остановки в Испании на пути в Нью-Йорк; встречался с курьерами и разъездными агентами только на испанской территории, чтобы не скомпрометировать их поездками в Германию. Действовал он совершенно независимо от Kriegsorganisation, функционировавшей в нейтральной Испании.

Фон дер Остен отправился в Соединенные Штаты через Шанхай. Он ехал со своим фальшивым паспортом на имя Хулио Лопеса Лидо, и, хотя в Испании ни для кого не было секретом, что под этой фамилией скрывается не кто иной, как фон дер Остен, Государственный департамент и министерство юстиции США пребывали, видимо, в блаженном неведении, поскольку он совершенно беспрепятственно получил въездную американскую визу и в марте 1941 года ступил на американскую землю в Лос-Анджелесе.

Он прибыл в Нью-Йорк 16 марта и под фамилией Лидо остановился в отеле «Тафт». В Америке его ожидала широко разветвленная агентурная сеть абвера, срочно нуждавшаяся в руководителе.

Впрочем, осмотревшись на месте, главный резидент пришел к выводу, что почва здесь хорошо подготовлена для дальнейшего расширения активно работавшей группы Людвига и превращения ее в базу для всех операций немецкой разведки в США. Однако, хотя у него не было никаких оснований для тревоги, а Людвиг гарантировал, что ФБР абсолютно ничего не знает о нем, миссия фон дер Остена в Штатах началась (если вообще начиналась) самым неудачным образом.

На корреспонденцию Людвига уже обратили внимание английские цензоры на Бермудских островах. Еще за два месяца до появления фон дер Остена в Соединенных Штатах сотрудницу цензуры Надю Гарднер заинтересовало напечатанное на машинке длинное послание из Нью-Йорка за подписью какого-то «Джо К.», адресованное «Лотару Фридриху» в Берлине и содержавшее перечень союзнических судов в нью-йоркском порту с датами их прихода и отплытия и упоминанием о «кое-каком» вооружении на них. Оно было написано по-английски, но употребление некоторых слов и другие особенности изложения давали основание предположить, что отправитель письма не американец и не англичанин, а немец, и к тому же шпион.

Представитель английской контрразведки в цензуре капитан Монтгомери Гай переслал подозрительное письмо руководителю английской службы безопасности в Западном полушарии Уильяму Стефенсону, и тот дал указание проследить за прохождением всей другой корреспонденции неведомого Джо К. Уже вскоре работники почты обнаружили несколько новых писем за той же подписью, направленных на различные адреса в Испании, Португалии и Швейцарии. Лаборатория, проверявшая письма, не нашла в них никаких записей, сделанных симпатическими чернилами. Во всяком случае, отправитель не пользовался рецептами тех невидимых чернил, которые англичане могли бы проявить. Тогда мисс Гарднер решила проверить, не применяет ли этот Джо К. какой-нибудь старый рецепт, сохранившийся еще со времен Первой мировой войны, например раствор пирамидона, для проявления которого употребляли обычный йод. Предположение оказалось правильным: после обработки йодом очередного письма Джо К. оказалось, что оно содержит самые свежие данные о работе авиационной промышленности США и о движении судов.

В январе 1941 года Стефенсон передал перехваченную корреспонденцию в ФБР. Пока шел розыск отправителя, положение стало еще более серьезным. Последующая корреспонденция Джо К. показывала, что он значительно расширил свою деятельность. Одно из отправленных им писем – на этот раз за подписью Конрад – представляло собой донесение опытного военного наблюдателя. Теперь уже переписка с неизвестными адресатами велась двумя агентами, причем один из них был, несомненно, хорошо подготовленным шпионом-профессионалом, по всей вероятности офицером.

Довольно длительное время поиски отправителей ни к чему не приводили, пока в марте не произошло событие, приблизившее конец этой истории. В очередном послании Джо, написанном, как обычно, скверным английским языком, содержалась следующая новость:

«На этой неделе случилось нечто ужасное. Известный вам Фил стал жертвой уличного происшествия. Однажды после проведенного вместе вечера мы вышли из отеля, и Фил, переходя Бродвей, остановился, чтобы пропустить транспорт. Мгновение спустя на него налетело такси, а когда он уже лежал на асфальте, его переехала другая машина. Полиция остановила движение, и Фила перенесли в магазин. Фил выглядел ужасно, его лицо было изуродовано, а на улице, там, где он лежал, осталась огромная лужа крови. Оба водителя были задержаны. Судя по внешности, оба евреи.

По моему настоянию вызвали «скорую помощь», которая прибыла лишь через пятнадцать минут. Фила доставили в больницу, где он на следующий день умер, не приходя в сознание.

Поскольку самому мне нельзя было что-либо предпринимать, я через одного приятеля поставил в известность о случившемся «его» консульство.

Вы, конечно, понимаете, почему я не стал связываться с полицией и не сообщил ей свою фамилию. Сегодня заходил в консульство, где мне обещали поддержку, особенно в связи с предстоящими похоронами и оплатой его счетов. Если у меня не хватит денег, кое-кто из моих друзей обещает мне помочь».

На обратной стороне письма симпатическими чернилами была сделана приписка:

«Инцидент произошел 18 марта около 20.45. Регистрационный номер второй машины 5У 5735. Фил умер во вторник, 19 марта 1941 года, в 16.30 в больнице Сент-Винсента. Упоминавшееся консульство – испанское».

Для абвера это действительно был удар, ибо под именем Фила выступал не кто иной, как Ульрих фон дер Остен. Спустя всего два дня после вступления на новый пост он оказался в морге одной из нью-йоркских больниц, и это означало начало конца не только операции «Людвиг», но и всей монополии абвера на шпионаж в США.

Фон дер Остен провел все утро в отеле «Тафт» за составлением длинного письма на имя мистера Смита в Китае, намереваясь переслать его через Эммануэля Алонзо в Мадриде. К письму с подробным описанием гавайского острова Оаху он собирался приложить несколько составленных им карт Пёрл-Харбора. Всю эту информацию фон дер Остен собрал во время остановки в Гонолулу на пути в Соединенные Штаты и изложил ее в письменном виде, поскольку, по его мнению, она представляла «определенный интерес для наших желтых союзников». Псевдоним мистер Смит носил резидент абвера в Шанхае Луи Зифкен.

Людвиг зашел к фон дер Остену во второй половине дня. После длительной беседы о работе шпионской сети и обсуждения планов на будущее они в половине девятого вечера вышли из отеля, чтобы поужинать в одном из китайских ресторанов на Таймс-сквер, а через пятнадцать минут фон дер Остен, весь в крови и едва живой, лежал на мостовой, сбитый одной из проносившихся по Бродвею машин.

Через некоторое время Людвиг позвонил в отель, сообщив, что «с мистером Хулио случилось большое несчастье», и сказал, что зайдет за его вещами. Когда администратор попросил звонившего назвать себя, Людвиг испугался и повесил трубку.

Странный звонок и столь неожиданное окончание разговора вызвали у администратора подозрение. Он обратился в полицию, а та связалась с Федеральным бюро расследований, куда вскоре были доставлены для досмотра вещи мистера Лидо. Внимание сотрудников ФБР привлекли несколько писем из Германии, предназначенные для пересылки в Денвер, штат Колорадо, Вильгельму фон дер Остену. Теперь уже не составило особого труда установить подлинное лицо Хулио Лопеса Лидо. Вильгельм Остен не стал скрывать, что погибший – его брат Ульрих фон дер Остен, «офицер германской военной разведки».

Но ключом ко всей тайне по-прежнему оставался загадочный Джо, поэтому поиски его начались с удвоенной энергией. Среди бумаг фон дер Остена работники ФБР обнаружили номер телефона небольшого магазинчика, принадлежавшего Дэвиду и Лони Гаррис. Допрос этой пожилой четы многое прояснил, и через два дня после происшествия на Бродвее директор ФБР Гувер информировал Стефенсона, что под кличкой Джо скрывается некий Фред Людвиг.

Однако, даже заполучив такие сведения, ФБР не сразу напало на след Курта Фридриха Людвига. Поначалу удалось получить некоторые биографические сведения. Но это было все, что ФБР сумело добыть.

В 1933 году, когда ФБР еще далеко не стало ведущей контрразведывательной службой, оно уже собирало сведения о нацизме как об одной из составляющих подрывной антиамериканской деятельности. Гитлер в Германии только начинал разворачивать на практике свой жестокий антисемитизм, провозглашаемый им с самого начала. Его первые антисемитские акции были спровоцированы человеком, называвшим себя Даниель Штерн, который отправил германскому послу в Вашингтоне Ф.В. фон Притвицу письмо, в котором говорилось, что, если президент Рузвельт публично не заклеймит гитлеровское правительство за жестокости, совершаемые в отношении евреев, он «поедет в Германию и убьет Гитлера».

По настоянию посла ФБР произвело расследование этого дела. Штерн так и не был найден, но этот случай дал возможность Гуверу «произвести тщательную и конфиденциальную проверку нацистского движения, с особым вниманием на антиамериканской деятельности и связях с германскими официальными лицами». Это стало первым расследованием, которое американская правительственная служба произвела в отношении фашистской деятельности в США. Эту работу Гувер и ФБР продолжали вести и в дальнейшем без каких-либо особых полномочий и без настоящего профессионализма.

В период 1933-го по 1937 год ФБР «расследовало» в среднем 35 дел о шпионаже в год. Бюро не удалось выйти на организацию капитана 3-го ранга Файффера даже после того, как в 1935 году засветились два его ведущих шпиона – Грибль и Лонковски. К 1938 году число случаев шпионажа, прошедших через ФБР, достигло 250, и был осуществлен разгром шпионской сети Гюнтера Густава Румриха, но бюро все еще не стало настоящей контрразведкой. Первыми на Румриха вышли англичане, а его самого на серебряном блюдечке преподнесли Федеральному бюро расследований агенты Госдепартамента и полиция Нью-Йорка, выследившие его, хотя ФБР все никак не могло его выявить.

После начала войны в Европе президент Рузвельт издал секретную директиву, согласно которой ФБР становилось главным гражданским контрразведывательным управлением, но Бюро оставалось – или казалось – неэффективным и неосведомленным о деятельности германской шпионской сети в Соединенных Штатах.

В Белом доме, министерстве юстиции и на Капитолийском холме началась активная работа по формированию общественного мнения. Президент Рузвельт публично объявил об опасности со стороны иностранных шпионов и призвал местные полицейские органы к сотрудничеству с ФБР в деле обнаружения фактов шпионажа. Популярный в стране либеральный министр юстиции Фрэнк Мёрфи объявил о начале охоты на шпионов и диверсантов и призвал население помогать правительственным службам в этом. Гувер обнародовал инструкции в помощь добровольным контрразведчикам, где объяснялось, как надо действовать в той или иной ситуации и как сотрудничать с ФБР. Американский легион¹⁷⁸ провозгласил всестороннюю поддержку деятельности ФБР и призвал конгресс выделить дополнительные средства на контрразведку.

В Бюро потоком хлынули сообщения и доносы, но ни одного шпиона в тот период поймать не удалось. Лишь здравый смысл американского народа предотвратил распространение истерической шпиономании.

Тем не менее шумиха продолжалась. Президент Рузвельт аффектированно предостерег нацию от «тайных эмиссаров, действующих в США и соседних странах». Заявления подобного рода последовали и с Капитолийского холма. Типографское оборудование комитета конгресса по расследованию антиамериканской деятельности временно переключилось с коммунистов на нацистов и тиражировало истории о диверсиях на безымянном калифорнийском заводе, производившем британские самолеты секретной конструкции; свидетельства об «агентах Оси в США, пытающихся сорвать американскую помощь Британии; заявления о связи германо-американских бундов с утечкой сведений об отправлении конвоев из Канады».

Комитет опубликовал признание Дж. Э. Эдмондса, заявившего, что он является агентом-двойником, завербованным нацистами для передачи сведений об отправлении судов. Председатель комитета конгрессмен Мартин Диес от Техаса нарисовал мрачную картину деятельности немецких шпионов на американской земле, пытающихся устроить взрыв поезда с боеприпасами в туннеле между Порт-Гуроном, штат Мичиган, и Сарния, Онтарио¹⁷⁹, планировавших диверсию на заводе «Консолидейтид майнинг энд смелтинг компани» в Треле, Британская Колумбия. Эти заявления были голословными. Канадские власти опровергли слова Диеса, а ФБР не обнаружило никаких следов проникновения на указанные объекты. Была ли страна наводнена шпионами и диверсантами или нет?

Ответ был дан очень скоро, и не оставалось сомнений, что ФБР вступило в тайную войну.

Безнаказанность, с которой действовала плеяда немецких шпионов, казалась слишком неправдоподобной гамбургскому и берлинскому руководству, которое не могло поверить, что ФБР действительно столь плохое, как кажется.

В начале 1941 года произошел неприятный случай. Один из береговых наблюдателей, моряк Пауль Фесе, передававший информацию через Трэмпа, внезапно исчез в тот день, когда передал через Сиболда сообщение об отправлении из Нью-Йорка в Англию бельгийского судна «Виль д'Аблон» с медью, авиадвигателями и лошадьми. В абвере с облегчением вздохнули, узнав, что он провалился и был осужден по незначительному обвинению в нарушении Закона о регистрации иностранцев. Фесе признал себя виновным, был приговорен к заключению сроком в один год и один день и отправлен в Атланту, штат Джорджия. Когда Гамбург запросил Сиболда, мог ли Фесе выдать тайный радиопередатчик в Сентерпорт на Лонг-Айленде, Сиболд тотчас ответил, что Фесе знал об этом слишком мало, чтобы раскрыть установку.

Гибель майора фон дер Остена поначалу не повлекла за собой никаких неприятных последствий для Людвига. Он даже сообщил Центру, что Федеральное бюро расследований, очевидно, не вышло на него, несмотря на улики, которые могли быть обнаружены в вещах фон дер Остена. Берлин, озабоченный безопасностью бесценного Трэмпа, 29 марта приказал Дуарте – Герберту Доблеру из лиссабонской резидентуры абвера – проинструктировать Людвига «соблюдать величайшую осторожность при своих контактах с Трэмпом, избегать всего, что могло бы поставить под угрозу безопасность обоих».

Но тут внезапно обрушилась кровля.

Утром 30 июня 1941 года фон Грот, советник министерства иностранных дел Германии, осуществлявший связь между министерством и ведомством Канариса, позвонил по телефону 21-81-91, добавочный 2656 подполковнику Шольцу из центрального аппарата абвера. Перед фон Гротом лежала пачка перехваченных сообщений телеграфных агентств Ассошиэйтед Пресс, Рейтер, Трансоушн Эйдженси оф Форин Сервис и даже текст передачи радиостанции ВМФ США, в которых говорилось, что в Нью-Йорке по обвинению в шпионаже в пользу «иностранного государства» арестовано 29 немцев. Советник спросил у Шольца, известно ли тому и что именно об одновременном провале такого числа абверовских агентов. Подполковник уклонился от ответа и посоветовал Гроту обратиться к майору Бреде или капитану Бушу. Начальник отделения авиаразведки первого отдела абвера Бреде, в ведении которого находилось большинство немецких шпионов в Америке, тоже не мог ничего сказать о судьбе, постигшей некоторых его лучших агентов, и попросил Грота попытаться получить какую-нибудь информацию у германского посольства в Вашингтоне.

Грот в течение 30 июня, 1 и 2 июля неоднократно звонил Бреде и сообщал ему отдельные подробности из поступавших в МИД сообщений телеграфных агентств. Вначале все было совершенно неясно. В заявлении Эдгара Гувера от 29 июня он первым сообщил о «серии облав против значительной шпионской организации». Бостонская радиостанция, ведущая на коротких волнах передачи на немецком языке, сообщила о «разгроме крупнейшей в истории США шпионской сети», никаких имен не называлось.

Постепенно обстановка начала проясняться. 30 июня в 19.25 агентство Ассошиэйтед Пресс сообщило об аресте Германа Ланга и Эверетта Рёдера, а час спустя – о задержании Фрица Дюкесна. В информации Юнайтед Пресс говорилось уже об аресте 32 агентов, в числе которых были три стюарда американских трансокеанских лайнеров Конрадин Отто Дольд, Адольф Валишевски и Генрих Клаузинг.

Отвечая на вопрос Бреде, Грот вынужден был признать, что посольство в Вашингтоне, возглавлявшееся Томсеном, почему-то отмалчивается, как, собственно, и все другие германские представительства в Соединенных Штатах. Молчание немецких дипломатов объяснялось их замешательством.

4 июля Томсену направили срочную телеграмму с приказом немедленно доложить обстановку. Только тогда, наконец, временный поверенный в делах прислал сообщение на одной страничке:

«1. Аресты подтверждаются.

2. Семеро из арестованных уже сознались в шпионаже в пользу Германии.

3. Среди других арестован Аксель Уиллер-Хилл, работавший на подпольной рации для военного нанимателя, о чем ФБР узнало путем радиоперехвата.

4. Арестованным инкриминируется нарушение законов о шпионаже, выразившееся в передаче информации о работе американской военной промышленности, о движении судов, о поставках в Англию и в подготовке диверсий.

5. До нынешних арестов ФБР примерно два года вело наблюдение за всеми, кто сейчас арестован.

6. Посольство, консульства, военные атташе не скомпрометированы.

7. Макс Бланк вплоть до 20 июня был временным сотрудником Информационной библиотеки Нью-Йорка.

8. Кампания в печати и на радио пока что несравнима с той, что была во время сенсационного процесса [Румриха], Гофмана, Глязера и др. Несомненно, в будущем будет иметь направленность против нас. Более подробно по мере возможности».

Тон послания выдавал раздражение Томсена, а между строк читалась укоризна в адрес министерства иностранных дел, не внявшего его неоднократным предупреждениям о том, что бесчинства «этих неудачников» к хорошему не приведут. К тому моменту, когда в Берлине получили телеграмму Томсена, на страницах газет всего мира уже рассказывалась невероятная история провала немецких шпионов в Америке. Абвер был в шоке. В течение десятилетий немцы издевались над американскими органами безопасности. Капитан Франц фон Папен¹⁸⁰ характеризовал их в письме своей жене в 1915 году как «эти идиоты янки». В апреле 1941 года, всего за несколько недель до провала, немецкий шпион Вальтер Кёлер называл их «эти тупые американцы». Немецкие агенты наглели, полностью игнорируя ФБР и контрразведывательные службы армии и ВМФ. Все новые и новые агенты приезжали в США и, начиная свою шпионскую работу, не считались ни с какими правилами конспирации. Агенты одной группы знали агентов всех остальных групп. Крупнейшая из когда-либо существовавших в той или иной стране шпионская организация больше напоминала какое-то общество или землячество, члены которого время от времени встречались на дружеских пикниках, пьянствовали, обменивались информацией и бахвалились друг перед другом своими успехами.

Один из шпионов систематически наблюдал за движением судов через пролив с парома, перевозившего пассажиров на остров Статен, и в конце концов так сдружился с работавшим здесь чистильщиком обуви – итальянцем, что откровенно рассказал ему, зачем он так часто тут бывает, и с ходу пытался его завербовать. Другой шпион, обнаглев от безнаказанности, написал оскорбительное письмо американскому генералу, обронившему какое-то критическое замечание по адресу нацистов, причем подписался настоящей фамилией и даже сообщил свой настоящий адрес.

После произведенных арестов организация развалилась. Оказавшиеся за решеткой шпионы и диверсанты принадлежали к пяти различным резидентурам, использовавшим для связи с Германией две подпольные рации. Одну из них – Уиллер-Хилла – ликвидировало ФБР, судьба второй оставалась неизвестной.

Адмирал Канарис, просмотрев список арестованных, составленный полковником Пикенброком, спросил:

– Что произошло с Трэмпом?

– Это одна из загадок, которую мы пытаемся разгадать, – ответил Пикенброк. – Его фамилия нигде не фигурирует, так что, возможно, он еще на свободе. Единственное отрадное обстоятельство во всей этой проклятой истории.

До 7 июля в абвере затаив дыхание ждали хоть какой-нибудь весточки о Сиболде или, может быть, от него самого, в разведке случались и не такие чудеса. Так ничего и не получив, начальник радиоцентра абвера в Вольдорфе Траутманн попытался связаться с радистом Тленном в Мехико, из-за отдаленности передававшим свои сообщения в Германию через Трэмпа. Но и Гленн молчал. Тогда Траутманн запросил его связника в Мехико – агента Р-3757.

Р-3757, мексиканский гражданин немецкого происхождения по фамилии Фернандес, ответил быстро, однако его ответ не содержал ничего утешительного. Он телеграфировал:

«Вся переписка с Гамбургом ведется через Гленна. Он не арестован, но находится под наблюдением. Он рекомендует вам предупредить Трэмпа, что в эфире за ним ведут наблюдение 20 радиопеленгаторов в США и 3 – в Мексике. Гленн уничтожает свои бумаги и готов к демонтажу рации. Выход в эфир временно невозможен. Как только обстановка улучшится, он надеется возобновить работу через мобильный радиопередатчик».

Получив это сообщение, Траутманн немедленно радировал Трэмпу:

«В интересах безопасности временно прекратите связь с Гамбургом до следующего уведомления».

Ответа не последовало. Рация CQDXYW-2 молчала.

В течение двух последующих месяцев об Уильяме Сиболде не было ни слуху ни духу, и все попытки найти его через связников и через посольство оставались безуспешными.

К сентябрю американское правительство располагало всеми материалами, необходимыми для организации судебного процесса. Многие арестованные признали свою вину и так разоткровенничались на допросах, что власти получили достаточно доказательств для осуждения и тех подследственных, кто, вроде Дюкесна и Лангна, упорно отрицал предъявленные обвинения.

3 сентября 1941 года в федеральном суде в Бруклине под председательством опытного блестящего юриста судьи Мортимера У. Байерса начался суд над 19 из 33 арестованных агентов. Уже на следующий день Томсен телеграфировал в Берлин, что «американская пресса подает судебные отчеты под сенсационными и крайне нелестными для Германии заголовками».

Начало процесса случайно совпало еще с одним событием: ФБР наконец-то напало на след Людвига, когда он пытался добраться до тихоокеанского побережья, чтобы сесть на один из японских пароходов. Его задержали около Сиэтла. Одновременно были арестованы еще пять агентов из его группы.

Сам процесс начался с сенсации. Государственный обвинитель Гарольд М. Кеннеди во вступительной речи заявил, что «наиболее тщательно охраняемый секрет противовоздушной обороны Соединенных Штатов – секрет бомбардировочного прицела Нордена – с 1938 года известен германскому правительству», и указал пальцем на Германа Ланга, давая понять, что это именно тот человек, который похитил чертежи.

О Сиболде ничего не было слышно до 8 сентября. Лишь в этот день Томсен доложил о нем телеграммой номер 3110 с пометкой «молния»:

«По агентурным данным, аресты произведены в результате сотрудничества инженера по фамилии Сиболд, как говорят, агента американских спецслужб».

На следующий день в суде появился и сам Сиболд. Прокурор Кеннеди торжественно представил его членам жюри как главного свидетеля обвинения и посвятил ему маленькую речь.

«В течение десяти месяцев, – говорил он, – ФБР поддерживало постоянную связь с нацистской разведкой в Гамбурге, по коротковолновой рации на Лонг-Айленде передавало в Германию несущественную информацию об американской оборонительной программе, получая взамен точные сведения о немецких агентах в США. Эта рация была установлена по указанию германской разведки для передачи секретных данных, относящихся к оборонным мероприятиям Соединенных Штатов, и для руководства шпионами на территории нашей страны. Этот замысел обернулся против самих немцев благодаря тому, что Сиболд, приехав из Германии в начале 1940 года, немедленно посвятил в него Федеральное бюро расследований».

9 и 10 сентября Сиболд выступил с подробными показаниями о деятельности германской агентуры в США и ее руководителей в Гамбурге – доктора Рэнкина и Генриха Зорау.

Если июньские аресты потрясли абвер, то драматическое явление их Трэмпа в качестве информатора ФБР вызвало подлинную панику в Берлине и Гамбурге. Провал операции «Трэмп» стал крупнейшим поражением абвера.

Канариса осаждали запросами из министерства иностранных дел, ведомства Гейдриха и даже из рейхсканцелярии. Поскольку у него не было привычки вникать в подробности деятельности своих агентов, он, чтобы подготовить ответ, вызвал капитана Герберта Вихманна и задал ему ряд вопросов о характере проваленной операции.

– Кто такой этот Сиболд и какое отношение он имеет к абверу?

Капитан Вихманн ответил, что это полевой агент Трэмп, и рассказал историю о том, как Сиболд, вернувшись в Германию в 1939 году, «был представлен Аст-Х мюнстерским отделением гестапо». Затем он сообщил, какую подготовку прошел Сиболд и какое получил задание.

– А кто такие доктор Рэнкин и Генрих Зорау и откуда они взялись? – спросил адмирал.

Ему доложили, что под именем Рэнкин выступал шеф Аст-Х майор Николаус Риттер, а Генрихом Зорау был капитан Герман Зандель, его заместитель, – те самые два офицера, что «разрабатывали» Сиболда. Риттер был руководителем Сиболда, пока его не откомандировали в распоряжение фельдмаршала Эрвина Роммеля для осуществления спецопераций в Северной Африке, где он занимался обработкой египетских политиков и главнокомандующего египетской армией. После его отъезда Сиболдом занимался Зандель.

Когда адмирал вызвал к себе Риттера, выяснилось, что тот не сумел осуществить свою миссию в Северной Африке из-за отказа египтян сотрудничать. После этого Риттер был направлен резидентом в Бразилию, где у абвера были самые прочные позиции в Южной Америке. В тот момент Риттер находился в Риме, ожидая рейса на Рио-де-Жанейро. Его отозвали, и на докладе адмиралу он сообщил о настоящей «комедии ошибок», происходившей в связи с этим делом.

Сенсационный суд в Нью-Йорке вызвал и следствие по делу абвера в Берлине. Объяснения были затребованы ставкой Гитлера, министерством иностранных дел и могущественным ведомством Гиммлера. На следующий день после начала суда Канариса вызвали в штаб генерала Кейтеля и приказали подготовить доклад, который следовало представить Гитлеру.

Канарис подготовил Vertragsnotiz (памятную записку) на две с половиной страницы, где охарактеризовал Сиболда как шарлатана и двойного агента, разоблаченного абвером в самом начале игры, указав, что присылаемая им дезинформация не принималась во внимание.

В министерстве иностранных дел состоялось совещание на самом высшем уровне, которое обсудило памятную записку и затребовало более подробный отчет.

Убедившись после долгого увиливания, что отмалчиваться дальше невозможно, 11 октября 1941 года адмирал прислал в МИД длинный меморандум, в котором признавал, что из 45 арестованных 12 были агентами абвера, а остальные, хотя они, возможно, и собирали информацию, в картотеках абвера не значатся.

История же Сиболда превратилась под пером Канариса в ловко сфальсифицированную версию. Он, в частности, писал:

«Вскоре после начала работы Сиболда в США возникло подозрение, что присылаемая им информация не заслуживает полного доверия, хотя некоторые его донесения получили высокую оценку штаба люфтваффе и не оспаривались командованием ВМФ. Вместе с тем его информация, например, о намеченных мерах повышения боеспособности военно-воздушных сил США была признана никчемной, а другие сообщения – не заслуживающими внимания ни одного из наших ведомств.

Возникшее в абвере недоверие как к самому Сиболду, так и к его материалам усилилось, когда он попытался получить у нас код, используемый подпольной рацией «Макс», передачи которой он должен был только ретранслировать. Несмотря на настойчивые требования, код он так и не получил. Вскоре Сиболд исказил шифровку с указаниями, которые должен был передать Гленну, и это лишь усилило наши подозрения.

…Другие резидентуры неоднократно обращались к нам с просьбой связать с Сиболдом своих агентов, действующих в Соединенных Штатах, но абвер категорически отказался, чтобы не подвергать их опасности провала.

Начиная с этого времени мы стали посылать Сиболду дезинформацию с расчетом, что она попадет к противнику и введет его в заблуждение относительно истинных масштабов и направлений нашей работы в США».

Канарис категорически утверждал, будто Сиболд знал связанных с ним абверовцев только под их псевдонимами и, следовательно, ему не было известно, что доктор Рэнкин – в действительности майор Риттер.

Свой пространный меморандум Канарис закончил жалобой на то, что агенты абвера никогда не получали поддержки и защиты от посольства и консульств Германии в США, в то время как американская агентура всегда может опереться на американских представителей за границей.

Сочинение Канариса, содержавшее, казалось, правдивое освещение и откровенную оценку событий, нашло благоприятный отклик в министерстве иностранных дел и в других ведомствах, а его объяснения и оправдания сошли за чистую монету. Вопрос был исчерпан, Канарис снова выпутался.

Меморандум главного нацистского шпиона интересен не тем, что он в нем признает, а тем, что обходит молчанием. Не говоря уж о таких мелких неточностях, как утверждение, что Сиболд не знал настоящих фамилий Рэнкина и Зорау и что абвер с самого начала подозревал в нем агента-двойника, вообще все в этом документе сплошная ложь.

Какова же подлинная история Трэмпа, если отбросить басни Канариса? Осенью 1939 года, завербовав Сиболда и разрешив ему посетить американское консульство в Кёльне, Риттер поверил, что этот визит действительно необходим новому агенту, чтобы обеспечить жену денежными средствами на то время, пока его будут готовить в Гамбурге для работы на рации. Видимо, никому и в голову не пришло проверить, хотя бы и не слишком тщательно, кандидата в шпионы – тогда, возможно, выяснилось бы, что никакой жены в Америке у него нет.

В Кёльне Сиболд пожаловался вице-консулу Дейлу Мэхеру, что работники абвера принуждают его стать радистом немецкой разведки в США, и спросил, как ему поступить. Мэхер поверил Сиболду и, не сомневаясь в его искренности, а также не запрашивая Вашингтон из опасения, что немцы читают шифровки консульства, посоветовал ему принять для вида предложение абвера. Они договорились, что Сиболд, закончив подготовку в Гамбурге, поедет в США, где специальные чиновники Государственного департамента передадут его на связь в ФБР.

Трэмп вернулся в Гамбург, а Мэхер отправился в Лиссабон и оттуда информировал Госдепартамент о предстоящем приезде Сиболда. 6 февраля 1940 года Сиболд прибыл в США по фальшивому паспорту на имя Уильяма Д. Сойера. В Государственном департаменте и ФБР его в целях конспирации стали называть С.Т. Дженкинсом.

Я не знаю и не могу объяснить, как Сиболд, простой и малограмотный человек, ухитрялся помнить все свои фамилии и выполнять сложные задания настолько успешно, что обе разведки оставались довольны. Он пользовался неограниченным доверием немцев, которых предавал, и заслужил признательность американцев, которым служил верой и правдой.

С помощью скрытых кинокамер и микрофонов, установленных в конторе Сиболда на Сорок второй улице в Нью-Йорке, агенты ФБР снимали всех его посетителей и записывали все их разговоры. За свою рацию на Лонг-Айленде он ни разу не садился, на ней работали сотрудники Федерального бюро расследований, научившиеся в совершенстве имитировать радиопочерк Сиболда.

Довольные четкой работой Трэмпа, немецкие разведчики совершили вторую непоправимую ошибку. Вопреки утверждениям Канариса, они прикрепили к его рации целую группу агентов различных резидентур. Получилось так, что к июню 1941 года, через семнадцать месяцев после возвращения Сиболда в США, его рация обслуживала не только всю резидентуру гамбургского отделения абвера, но и таких агентов и руководителей групп, как Людвиг и Ройпер. Именно это позволило ФБР арестовать сразу большую группу нацистских шпионов.

Сиболд был не единственной козырной картой Федерального бюро расследований. Еще одному американцу немецкого происхождения удалось проникнуть по заданию ФБР в исключительно опасную агентурную группу абвера, действовавшую в Нью-Джерси под руководством Карла Альфреда Ройпера. Вот что писал 21 сентября 1941 года крайне обеспокоенный Томсен:

«С американской разведкой сотрудничал не только Сиболд, но и другой агент абвера, некий Вальтер Нипкен. Уроженец Мюльгейма в Германии, американский гражданин с 1936 года, Нипкен работает токарем на авиазаводе в Нью-Джерси, выпускающем детали самолетов. 21 декабря 1940 года он познакомился с Карлом Ройпером, который 4 января 1941 года попросил у него наброски и чертежи авиационных приборов для отправки в Германию.

Ройпер рассказал Нипкену, что после шести лет службы в германской армии он прошел специальную подготовку для разведки в США и приехал в Штаты через четыре месяца после начала войны в Европе с заданием добывать секретную информацию, провоцировать недовольство и беспорядки на военных заводах. Ройпер вручил Нипкену несколько чертежей и объяснил, что это образцы материалов, которые тот должен добывать. 5 января Нипкен передал их в ФБР и был завербован, как и Сиболд, в агенты контрразведки. 11 января Нипкен принес Ройперу чертежи нескольких устаревших насосов. Ройпер сообщил ему, что эти чертежи будут немедленно сфотографированы и очередным пароходом с курьером пересланы в Германию».

По информации, полученной от Нипкена, ФБР не только арестовало Ройпера и всю его группу, но и обнаружило еще одну подпольную ячейку Акселя Уиллер-Хилла и Феликса Янке, сиамских радиоблизнецов из Бронкса, которые только что начали обеспечивать радиосвязь Ройпера. Поскольку Нипкен навел ФБР на эту рацию, американская контрразведка смогла перехватывать и отслеживать все контакты абвера.

В июне 1941 года, почти одновременно с провалом операции «Трэмп», в США по распоряжению Рузвельта были закрыты все германские консульства, а всему их персоналу предложено выехать в Германию. В соответствующей ноте решение американского правительства дипломатично мотивировалось тем, что они «занимались деятельностью, совершенно не соответствующей их официальным функциям».

Был жаркий летний день, но консул Лурц приказал затопить котел в подвале. Истопник выполнил приказ, а затем под наблюдением Лурца и специального сотрудника консульства стал бросать в огонь папки, одну за другой.

Когда немцы, удовлетворенные результатами сокрытия следов, ушли, истопник загасил огонь и позвонил в ФБР. На следующее утро недогоревшие бумаги стали собственностью Федерального бюро расследований. В картотеках были фамилии всех немецких агентов района Нью-Йорка, когда-либо имевших дело с германским консульством, и некоторых, даже не имевших таких дел.

Это казалось концом немецкого шпионажа в Соединенных Штатах. Каждый агент, направленный Берлином или Гамбургом, засветился перед ФБР. Деятельность Аст-Х была парализована.

Но две важные сети оставались нетронутыми. Первой была руководимая Томсеном шпионская организация, значение которой тем более возрастало, а второй – агентура бременского отделения абвера.

Глава 40

ДОМ НА МАССАЧУСЕТС-АВЕНЮ

В начале января 1938 года на коктейле в Вашингтоне, где присутствовали, главным образом, видные прогермански настроенные американцы, элегантная молодая дама заговорила с доктором Гербертом Шольцем, советником германского посольства на Массачусетс-авеню, давая понять, что ждет приглашения на свидание. У Шольца не было иммунитета к таким приглашениям. Этот красивый молодой дипломат с изысканными манерами, женатый на прелестной и богатой дочери одного из руководителей «И.Г. Фарбен», крупнейшего химического концерна Германии, был весьма популярен в высших кругах столичного общества, несмотря на смутные слухи о его связях с гестапо и не приличествующей дипломату деятельности в Соединенных Штатах.

На самом деле он был американским резидентом гейдриховского СД, нацистской собственной секретной службы, соперничавшей с абвером, и работал под прикрытием своего дипломатического ранга.

Голубоглазой блондинкой, что попросила Шольца о приватной встрече для обсуждения конфиденциального вопроса, была светская львица, наследница одного из богатейших людей в Америке Мэри Фарни, почти ежедневно появлявшаяся на страницах светской хроники в связи с ее выходками, причудами и замужествами.

В беззаботной атмосфере американской столицы не было сложностей с организацией явки. Шольц пригласил мисс Фарни в ресторан Пьера на Коннектикут-авеню, один из лучших французских ресторанов Вашингтона, и с нетерпением ждал, любопытствуя, предложит ли светская львица свои услуги в качестве шпионки или на десерт будет что-то еще.

«Уже при первой нашей встрече, – вспоминал позднее Шольц, – она выразила свои пронемецкие и пронацистские взгляды, в основе которых лежал ее антисемитизм. Она была необыкновенно умна и заметно превосходила средний уровень ее окружения, хотя ее взбалмошные манеры и маскировали ее ум».

Затем, между подачей первого и второго блюд, мисс Фарни предложила свои услуги в деле сбора разведывательной информации. Сделка состоялась и оказалась необыкновенно выгодной для немцев.

«В конечном итоге я получил от нее бесценные разведывательные данные в мою бытность советником посольства [до декабря 1938 г.] и германского консула в штатах Новой Англии [с марта 1939-го по июль 1941 г.]».

Это яркое свидетельство деятельности мисс Фарни было изложено 16 февраля 1944 года в письме с рекомендацией ее для секретной работы в Аргентине. Подобная характеристика была изложена в отчете Герберта фон Штемпеля, главного политического советника германского посольства в Вашингтоне до декабря 1941 г.

«Она работала исключительно эффективно благодаря ее важному положению в американской общественной жизни, ее налаженным связям с видными американскими деятелями, экономически или политически заинтересованными в Германии».

Весной 1939 года доктора Шольца перевели в Бостон, и он передал мисс Фарни сначала фон Штемпелю, а затем самому доктору Гансу Томсену. С этого времени она обеспечивала высший уровень сбора разведывательных сведений для немцев.

Она вращалась в высших сферах, среди хорошо информированных друзей, в кругу которых было модным быть эксцентричным. Она оказалась очень ценной шпионкой, но не могла избавиться от своего происхождения. Работа на немцев столь заметной личности вскоре привлекла внимание американских властей.

Когда из-за постоянной слежки она стала практически бесполезной, доктор Томсен предложил ей переехать в какую-нибудь далекую страну, например Аргентину, где она могла бы продолжать деятельность, не опасаясь преследований властей. Мисс Фарни, к тому времени благодаря замужеству уже графиня Берлингьери, последовала совету и эмигрировала в Аргентину.

Поначалу ее шпионская карьера в этой стране не сложилась, поскольку местный резидент, ярый нацист Зигфрид Беккер, не зная о ее репутации, держал ее в запасных. Именно тогда мисс Фарни и запросила характеристики от Томсена, фон Штемпеля и Шольца. Они охотно откликнулись. Ее тайная деятельность, начавшаяся с 1938 года, продолжалась вплоть до поражения Германии в 1945 году.

Ни один дипломат не может эффективно работать, не имея хотя бы небольшой группы так называемых конфиденциальных информаторов, и мисс Фарни была одной из первых в истории немецкого дипломатического шпионажа в США. Впоследствии когорта Томсена стала одной из крупнейших шпионских сетей нацистов в мире, за исключением разве только шпионских групп немецких представительств в Румынии и в Аргентине.

Светловолосый викинг, возглавлявший посольство, не полагался только на Георга Сильвестра Вирека и его политическую агентуру. Сразу после начала войны в Европе, на тот случай если США объединятся с Англией и Францией против Германии или хотя бы разорвут дипломатические отношения с рейхом, Томсен создал две отдельные секретные сети «для защиты германских интересов».

Во-первых, он организовал группу из иностранных журналистов, представлявших газеты тех стран, которые, по его расчетам, должны были остаться нейтральными. Обещая каждому солидное по тем временам месячное вознаграждение в 350 долларов, он убедил их стать его эпизодическими осведомителями, главным образом в Вашингтоне и Нью-Йорке.

Во-вторых, ему удалось создать по всей территории Соединенных Штатов агентурную сеть из 47 «особо надежных агентов», готовых в случае необходимости создать шпионские группы. Четверо из них действовали в Вашингтоне, 13 – в Иллинойсе, 1 – в Индиане, 3 – в Висконсине, 4 – в Миннесоте, 1 – в Небраске, 1 – в Айове, 3 – в Луизиане, 5 – в Техасе, 1 – во Флориде, 1 – в Джорджии, 1 – в штате Вашингтон, 6 – в Миссури и 3 – в Нью-Йорке.

Томсен был опытным разведчиком. Систематическое наблюдение за Рузвельтом, избранным на третий срок, он с полным основанием считал главной задачей своей «секретной дипломатии», поскольку президент формально нейтральных США принимал подчас такие важные решения, которые прямо влияли на военные мероприятия Гитлера. Поэтому Томсен стремился как можно больше знать о планах и намерениях Рузвельта, а также узнавать о его решениях еще в процессе их подготовки.

Отчеты Томсена о действиях Рузвельта отличались точностью и аккуратностью. В отличие от Дикхоффа Томсен не обращал внимания на слепую рузвельтофобию Гитлера и Риббентропа. Он сосредоточил свое внимание только на фактах, добывая их частью по традиционным дипломатическим каналам, частью путем шпионажа.

Он добывал сведения везде, где мог, у американцев, находящихся в оппозиции к Рузвельту и его внутренней и внешней политике. Многие из них действовали таким образом, чтобы удержать Америку от вступления в войну. В вашингтонских джунглях Томсену удалось найти несколько человек, вхожих в «коридоры власти» или имевших доступ к государственным секретам и готовых поделиться ими за определенную мзду. Самым важным среди них был, как сообщал Томсен, друг министра юстиции Гомера Каммингса. Через этого агента немец получил немало важных сведений. Так, 11 июня 1940 года Томсен доложил в Берлин, что, согласно донесению его «надежного осведомителя», Рузвельт в беседе с министром юстиции следующим образом изложил свои намерения:

«1) В сложившейся военной ситуации президент будет использовать любые юридические лазейки, чтобы в обход Закона о нейтралитете оказывать союзникам всю возможную помощь.

2) Если война затянется, он примет меры к созданию в стране запасов вооружения и к развертыванию американской армии и предоставит их в распоряжение союзников.

3) Если война закончится скоро и Англия с Францией потерпят поражение, США в течение двух лет будут сохранять мирные отношения с Германией и за это время развернут свою армию, военно-морской флот и военно-воздушные силы, во что бы это ни обошлось.

4) Если немцы когда-нибудь нападут на Канаду либо на владения Англии или Франции в Вест-Индии, США немедленно, независимо от готовности, объявят Германии войну».

Томсен располагал еще одним, даже более ценным, источником информации. Как мы уже знаем, Тайлера Кента, шпиона в американском посольстве в Лондоне, разоблачили и арестовали в мае 1939 года, однако немцы продолжали получать почти дословные копии телеграмм Рузвельта, особенно тех, которыми он обменивался с послом США в Великобритании Джозефом Кеннеди. Они поступали от Томсена из Вашингтона и после разоблачения Кента.

Донесения Кеннеди давали Томсену возможность оценить способность Великобритании к продолжению войны и характер разрушений, причиненных воздушными бомбардировками Англии осенью 1940 года. Он переслал в Берлин целую серию сообщений Кеннеди с описанием «потрясающих результатов немецких воздушных налетов на порты, аэродромы и военные предприятия». 30 сентября 1940 года Томсен направил в Берлин телеграмму Кеннеди, в которой посол панически предупреждал Рузвельта, что с «Англией все кончено». Томсен ссылался на свой источник – «известного надежного информатора». Уже после войны Госдепартамент проводил расследование этого дела, но, как и в некоторых других случаях, результаты его не были опубликованы. Однако расследование, предпринятое автором этой книги и включавшее скромную по своим итогам беседу с самим Томсеном в 1966 году, позволило составить некоторое представление о том, как все происходило.

Немецкий дипломат-шпион приобрел агента в шифровальном отделе Госдепартамента и получал оттуда, из первых рук, информацию о наиболее важных секретах США.

Как ему это удалось? По словам Томсена, информацию он получал от «надежного и проверенного агента», дружившего с заведующим шифровальным бюро Госдепартамента. Их отношения были настолько близкими, что заведующий разрешал своему другу знакомиться с телеграфными донесениями и, вероятно, копировать наиболее важные из них.

Человеком, допускавшим утечку секретных материалов, был один из старших чиновников шифровального отдела Госдепартамента Джозеф П. Дуган. В те напряженные дни изоляционистски настроенный Дуган допустил нарушение служебных обязанностей. Он обсуждал со своим близким приятелем и единомышленником телеграммы посла Кеннеди. Некоторые из них, имевшие отношение к узловым вопросам войны и мира, он брал домой и, не подозревая, что его друг является немецким шпионом, не возражал, когда тот снимал копии якобы для того, чтобы показать некоторым законодателям, которые «имеют право знать, что происходит».

Большая часть немецких документов, относящихся к этому делу, уничтожена. Однако из сохранившихся материалов видно, что Томсен получал такие материалы по меньшей мере с октября 1939-го по конец апреля 1941 года. Например, он передал в Берлин подробное содержание очень важных донесений Кеннеди от 22 октября 1939 года, от 3 апреля, 19 августа и 30 сентября 1940 года.

Осенью 1940 года американцам удалось расшифровать японскую дипломатическую криптосистему, основанную на применении «машины-Б» и считавшуюся абсолютно надежной. Поскольку все другие японские коды и шифры американцы к тому времени уже раскрыли, то теперь американское правительство получило доступ ко всей японской дипломатической переписке, которую удавалось перехватывать. Эта операция, получившая условное название «Мейджик», держалась в строжайшем секрете, так как предполагалось, что японцы не знают об удаче американских дешифровальщиков. В Госдепартаменте доступ к расшифрованным японским телеграммам должен был иметь только государственный секретарь Халл, однако он в нарушение всех инструкций показывал их по меньшей мере шести своим помощникам, а те – еще четырем чиновникам дальневосточного отдела и т. д.

29 апреля 1941 года Томсен телеграфировал в Берлин: «Из абсолютно надежного источника узнал, что Государственный департамент имеет ключ к японской шифровальной системе и может дешифровывать телеграммы из Токио послу Номуре в Вашингтоне, содержащие донесения Осимы, посла в Берлине».

Нет никаких сомнений, что этим «абсолютно надежным источником» был друг заведующего шифровальным отделом.

Предупреждение Томсена было немедленно передано в Токио, а немцы усилили меры безопасности в своих контактах с японским послом в Берлине. Сами же японцы ограничились поверхностным расследованием, решив, что их шифровальная «машина-Б» по-прежнему «абсолютно надежна».

В самом же доме на Массачусетс-авеню у Томсена был еще один молодой атташе, который, несмотря на дипломатический ранг, занимался только своей шпионской ячейкой. Его иногда называли Барон, вероятно, потому, что этот титул подошел бы надменному и циничному берлинцу из старой прусской фамилии, который стал убежденным нацистом уже в пятнадцать лет.

Ульрих фон Гинант отличался врожденными элегантностью и шармом прирожденного аристократа и манерами представителя высшего общества. Впервые он приехал в Соединенные Штаты в 1930 году по студенческому обмену, а вернувшись в Германию, вступил в СС. Он был тут же зачислен в личную преторианскую гвардию Гиммлера в числе других молодых фашистов, отобранных в нее за нордическую внешность и чисто немецкое происхождение. В 1934 году Гинант перешел в СД, и его новый босс Гейдрих вновь направил его в США в качестве своего представителя, дав ему ранг атташе как прикрытие.

Он был также чем-то вроде гестаповского сторожевого пса, следящего за послом. В его обязанности входила также слежка за советником посольства доктором Эрнстом Мейером, в благонадежности которого Гейдрих не был уверен, в том числе и потому, что, по слухам, в его жилах была примесь еврейской крови. Вплоть до начала войны в 1939 году Гинант был полностью поглощен своими гестаповскими делами, что делало его, а не посла политическим руководителем посольства. Затем ему было приказано расширить круг своих обязанностей и работать в политической сфере, не столько собирая информацию, сколько вербуя агентов влияния.

Поскольку качества резидента принято оценивать по качеству завербованных им агентов, можно полагать, что Гинант не был асом разведки. Его круг общения составляли полусумасшедшие фанатики, считавшие, что за нацизмом будущее.

В этой кучке интриганов следует отметить Лору Инголлс, коренную американку, истеричную и рассеянную, которая была на жалованье у Гинанта, никогда не получая более 100 долларов единовременно.

В германском посольстве военный и военно-морской атташе традиционно уже по занимаемой должности считались значимыми фигурами в системе разведки. Поощряемые и подгоняемые Томсеном, они в полной мере пользовались тем, что их терпели как «официальных шпионов».

Военно-морским атташе был капитан Роберт Витгёфт-Эмден, жесткий, замкнутый и скрытный офицер, двойная фамилия которого объяснялась его службой на крейсере «Эмден» в годы Первой мировой войны.

Витгёфт-Эмден всерьез воспринял свое назначение на должность официального шпиона, хотя и уклонялся от участия в шпионских акциях, если по каким-либо причинам не мог руководить ими единолично. Иногда капитан разрешал агентам абвера пользоваться военно-морским шифром «М», который считался единственно надежным. Рекомендовалось прибегать к нему в тех случаях, когда агентурное донесение передавалось в Берлин через посольство и возникала необходимость сохранить в строжайшей тайне столь явное злоупотребление дипломатическими привилегиями.

В сентябре 1939 года Витгёфт-Эмден получил указание установить тщательное наблюдение за некоторыми портами на восточном и западном побережье США и создал в обеих приморских зонах хорошо справлявшуюся со своими задачами агентурную сеть.

В Нью-Йорке действовал агент Витгёфт-Эмдена некий Ремель, находившийся на связи у одного из сотрудников нью-йоркского консульства. Ремель входил в небольшую группу немецких шпионов, о которых до сих пор почти ничего не известно. Возможно, он работал судоходным экспертом и по своему служебному положению имел доступ к материалам обо всех судах, посещавших нью-йоркский порт.

На западном побережье агентом Витгёфт-Эмдена был Оскар Хабер, в свое время завербованный германским генеральным консулом в Лос-Анджелесе Гисслингом для выполнения таких же заданий, какие Ремель выполнял на восточном побережье. После того как Гисслинг был вынужден уехать из Лос-Анджелеса, Витгёфт-Эмден, не имея возможности оперативно руководить из Вашингтона своей агентурной сетью на тихоокеанском побережье, передал ее резидентуре абвера в Мехико, действовавшей под крышей германского посольства. Эта резидентура располагала широко разветвленной и активной агентурной сетью из нескольких десятков шпионов. Ими руководил некий Альфред Иоганн Вёл ер, вроде бы служащий фирмы «Вое де Пуэбло» в небольшом мексиканском городе Масатлане, расположенном на железнодорожной линии между США и Мексикой¹⁸¹.

Витгёфт-Эмден имел в своем распоряжении еще одну группу агентов, в задачу которых входила обработка моряков с кораблей, направлявшихся из США в Мексику, и сбор таким путем разведывательной информации о тихоокеанском военно-морском флоте США. Эта сеть была ликвидирована мексиканской тайной полицией в октябре 1942 года по материалам, представленным ФБР, но к тому времени Витгёфт-Эмден уже покинул Вашингтон.

Генерал-лейтенант Фридрих фон Бёттихер был первым и единственным военным атташе немецкого посольства в Вашингтоне, аккредитованным в период между двумя войнами. Он прибыл сюда в апреле 1933 года на третий месяц гитлеровского режима. Он являлся также и старшим военным представителем Германии в Северной и Центральной Америке.

Бёттихер родился в 1881 году и по военной специальности был артиллеристом, он увлекался историей, военной философией и геополитикой, написал на эти темы несколько статей и книг и тем самым заслужил в немецкой военной верхушке репутацию проницательного наблюдателя и глубокого мыслителя. Скорее всего, известность Бёттихера как писателя и аналитика (а не его военные таланты) послужила основанием для назначения генерала на такой важный пост в Вашингтоне.

За более чем восьмилетнее пребывание в Соединенных Штатах Бёттихер направил в Берлин массу донесений об американской армии и военном потенциале страны. Однако эти донесения, написанные с явной претензией на эрудицию, вовсе не обнаруживают в авторе проницательного наблюдателя. Верхогляд с салонными манерами, он был в действительности чванливым ослом, яростным антисемитом, солдафоном с устаревшими взглядами и кучей предрассудков. Антисемитизм, возвысивший его в глазах Гитлера, сказывался и на его профессиональных оценках.

Уже после войны бывший высокопоставленный чиновник немецкого министерства иностранных дел назвал Бёттихера одним из могильщиков Германии, утверждая, что его необъективные доклады немало способствовали ошибочному представлению Гитлера о Соединенных Штатах.

Низкий уровень тенденциозных донесений Бёттихера объяснялся, несомненно, его методами сбора информации, источником которой была небольшая группа офицеров американского Генерального штаба и их друзей с такими же, как у самого Бёттихера, взглядами и убеждениями.

В Вашингтоне, еще до вступления США в войну, существовала группа военных, на которую произвели огромное впечатление мощь и отлаженность германской военной машины и которая рассматривала события с явно прогерманских позиций. Ее немногочисленные, но влиятельные члены часто действовали как изоляционистское лобби. Время от времени они собирались в доме своего идеолога, бывшего американского военного атташе в Берлине полковника Трумэна Смита. Он представлял те силы, что исподволь действовали за кулисами событий. Смит оказывал определенное влияние как на творцов политики, так и на общественное мнение и способствовал углублению непримиримых противоречий, характерных для Америки тех дней, когда решались важнейшие проблемы войны и мира.

Смит, страдавший от болезни желудка, что делало его желчным и нетерпеливым, был искренним патриотом, честным и хорошим офицером. Его уважал и часто привлекал для консультаций генерал Маршалл, ценивший его как специалиста по Германии.

Убежденный консерватор, преклонявшийся перед авторитаризмом, Смит был склонен верить немцам на слово. В эту группу консервативных военных и политических изоляционистов входили офицеры всех родов войск, и в том числе контр-адмирал Стэнфорд Хупер.

Ими двигали не столько прогерманские настроения, хотя, конечно, и они играли не последнюю роль, сколько желание удержать США от вступления в войну. Активное участие в работе группы принимал полковник Чарльз Линдберг, решительно выступавший против вовлечения США в европейские ссоры, даже если бы это означало поражение Великобритании. Факты для подкрепления начатой им кампании Линдберг получал от своих единомышленников, хорошо осведомленных о мощи Германии, слабости Англии, состоянии американской готовности к войне и планах «разжигания войны», якобы вынашиваемых администрацией Рузвельта.

Разумеется, это не была исследовательская группа или дискуссионный клуб обычных граждан. И сами встречи, и обсуждавшиеся на них вопросы держались в секрете. На совещания доставлялись секретные документы, и в процессе дискуссий участники обменивались конфиденциальной информацией. Члены группы поддерживали негласную связь с некоторыми влиятельными изоляционистами в конгрессе, особенно с сенатором от штата Монтана Бёртоном Уилером. Время от времени они знакомили его с «фактами», которые он использовал, чтобы разоблачать Рузвельта как «поджигателя войны».

Вот таких людей и полученные у них сведения и использовал генерал Бёттихер не только для оценки политико-морального состояния американской армии, но и для получения «самой достоверной» информации, полагая при этом, что не выходит за рамки дипломатического протокола. Подобно многим немецким военным атташе, выросшим в тусклой сфере тайной дипломатии, он был ярым противником шпионажа и по мере сил противодействовал абверу. Он был вне себя от гнева на адмирала Канариса, который горько жаловался фельдмаршалу Кейтелю, заявляя, что Бёттихер пренебрегает «своими обязанностями содействовать делу рейха, саботируя работу тайных агентов».

Противостояние достигло своего пика к марту 1940 года, когда Берлин дал указание Бёттихеру не препятствовать деятельности агентов абвера в Соединенных Штатах. В собственноручно написанном письме начальнику Генерального штаба германской армии Бёттихер с негодованием утверждал, что он действует «исключительно в интересах фатерланда» и что он протестует против засылки агентов Канариса, представляющих собой «жалкое зрелище» в США.

Генерал Гальдер 6 мая постарался умиротворить Бёттихера, но, тем не менее, приказал ему прекратить вмешательство в деятельность агентов абвера, являющихся «непревзойденными в получении секретной информации об авиационном и военно-морском вооружении» и необходимых для «наблюдения за потоком военных поставок в Европу».

Бёттихер оставался непреклонен. Он докладывал, что относительно часто встречается с членами группы Смита и с «окружением Линдберга», особенно с теми, кто, подобно Смиту и майору (впоследствии генералу) Альберту Уэдемейеру, служил или учился в Германии. Его контакты создавали в Берлине уверенность в том, что ключевые офицеры отдела военного планирования поддерживают дело Германии в противовес официальной политике и планам администрации Рузвельта.

В действительности обильную и нужную информацию поставляли генералу лишь три члена группы. В то время они уже сняли военные мундиры и могли говорить и делать все, что считали нужным, поскольку им теперь не мешала осторожность, обязательная для военнослужащих в отношениях с иностранным военным атташе.

В этой тройке Бёттихер особо выделял бывшего военно-морского летчика майора запаса Элфорда Уильямса-младшего. Комментатор по вопросам авиации для группы газет «Скриппс-Говард», он был полезен Бёттихеру из-за своей близости к группе Смита. Раньше Уильяме был близок к Линдбергу, который, как утверждал Бёттихер в своем донесении в Берлин 20 июля 1940 года, «пытался воспрепятствовать евреям осуществлять контроль над американской политикой».

Другим информатором Бёттихера, тесно связанным с кружком Смита – Линдберга, был Чарльз Б. Аллен, тоже авиационный комментатор¹⁸². Генерал упоминал в одном из своих сообщений, что Аллен был близок к нему в течение нескольких лет и до «недавнего времени» занимал ответственный правительственный пост в гражданской авиации. По осторожному выражению немца, комментатор проводил для него «независимую исследовательскую работу».

Бёттихер постоянно беспокоился, что его связь с Уильямсом и Алленом выплывет наружу, и неоднократно просил Берлин не упоминать их имена в германской прессе. 20 июля 1940 года он телеграфировал:

«Я повторяю свою рекомендацию полностью избегать всякого упоминания в печати, в беседах с военными атташе и т. д. о наших связях с Линдбергом и другими американцами, ведущими борьбу против евреев».

Он вновь напоминает 4 августа:

«Это может парализовать работу нашего незаменимого информатора [Элфорда Уильямса], оценку полезности которого нельзя в полной мере выразить словами».

Человеком, которого кружок Смита – Линдберга использовал для передачи конфиденциальной информации влиятельным изоляционистам в конгрессе и важным политическим деятелям, был вашингтонский корреспондент газеты «Чикаго трибюн» Чезли Мэнли, одновременно выполнявший роль своего рода пресс-атташе группы. В конгрессе он поддерживал контакт, прежде всего, с сенатором Уилером и с председателем сенатской комиссии по военно-морским делам сенатором от Массачусетса Дэвидом Уолшем. Тесные отношения связывали Мэнли с германским дипломатом Херибертом фон Штемпелем – после войны тот признался, что журналист «был, возможно, его самым ценным источником информации».

Из секретных донесений генерала фон Бёттихера видно, что его друзья, американские офицеры, или вообще плохо знали обстановку в собственной стране и положение в армии, или имели о них неправильное представление. Дружба этих военных с представителем потенциального противника, их изоляционистские и антианглийские настроения заставили беднягу Бёттихера поверить, что большинство командного состава американской армии нелояльно к своей стране или по меньшей мере не хочет войны с Германией на стороне англичан.

Вместе с тем Бёттихер плохо использовал действительно ценные сведения, которые получал от своих агентов. Так, например, его своевременно и точно информировали о секретных американо-японских переговорах, но в своих донесениях в Берлин он утверждал, будто Рузвельт усиленно пытается спровоцировать Японию на войну в Азии, чтобы «по планам своих еврейских советников проложить путь для втягивания Америки в войну». Бёттихер заверял Берлин, что японцы не попадутся в ловушку и что в «обозримом будущем» войны между США и Японией не предвидится.

В мае 1940 года контр-адмирал Хупер начал снабжать сенатора Уилера секретной информацией ВМФ, из которой вытекало, что немцы не в состоянии предпринять воздушное вторжение в США, а также данными о быстром нарастании американской помощи Великобритании.

Затем произошло нечто куда более волнующее. 8 июня 1940 года к Уилеру пришел молодой армейский капитан, один из участников группы, и спросил, нужны ли сенатору «некоторые факты» о положении с обороной США. Он заявил сенатору, что в стране нет ни одного самолета, пригодного для боевых действий за океаном.

– Нужны три вещи, – сказал он, – бронезащита, емкие топливные баки и огневая мощь. У нас нет ни единого самолета, сочетающего эти три характеристики.

Он сообщил Уилеру, что военные самолеты США «пригодны для налетов на Кубу или Мексику, но не в состоянии противостоять современным военно-воздушным силам Германии». Когда правительство заявляет, утверждал капитан, что США имеют на вооружении «более 4 тысяч готовых к боевым операциям самолетов, 2600 из которых составляют ВВС», оно «лжет американскому народу».

Капитан и в дальнейшем продолжал снабжать Уилера подобной информацией. Сенатор обсуждал ее с Мэнли или с агентом Вирека в своей канцелярии, а те передавали все услышанное Бёттихеру или Штемпелю.

Офицер же, чувствуя безнадежность своих попыток остановить Рузвельта, решился на отчаянный шаг.

Летом 1941 года президент поручил оперативно-плановым управлениям штабов армии и военно-морского флота разработать, как выразился капитан, «план боевых действий американского экспедиционного корпуса». На самом деле речь шла о штабных разработках и ориентировочных подсчетах «потребности в военных материалах, необходимых для победы над потенциальным противником».

21 октября 1941 года «Уолл-стрит джорнал» сообщил, что работа над этим проектом продолжается, но не смог изложить никаких деталей. Автор статьи Юджин С. Даффид, не вдаваясь в подробности, заявил, что главная цель плана «разбить Гитлера».

Комплект этих документов назывался «Программой победы». Группа Смита – Линдберга рассматривала ее как бесспорное доказательство того, что, по мнению генерала Уэдемейера, «планируется вмешательство Соединенных Штатов в войну и что обещания президента Рузвельта не вовлекать нас в военные действия оказались лишь предвыборной риторикой».

Остановить президента на пути к войне и с этой целью предать гласности «Программу победы» – такое решение приняли противники политики Рузвельта. Неблаговидную роль исполнителя задуманной акции взял на себя капитан. 3 декабря 1941 года, закончив свой рабочий день в оперативно-плановом управлении военного министерства, он вынул из сейфа толстую папку с секретными документами «Программы», завернул в бумагу и, как обычный сверток, вынес из здания. По своему домашнему телефону офицер позвонил Уилеру и договорился встретиться с ним в тот же вечер на квартире сенатора. Капитан принес на встречу то, что Уилер позже назвал «самым охраняемым в Вашингтоне секретом».

– Вы не боитесь последствий? – спросил сенатор.

– Конгресс – это законодательная власть, – ответил офицер, – и, когда речь идет о человеческой жизни, он имеет право знать, что делает исполнительная.

Передавая Уилеру экземпляр «Программы победы», капитан и его единомышленники намеревались убедить сенатора, что план, предусматривающий «формирование армии вторжения численностью до 5 миллионов человек» и доведение общей численности вооруженных сил до 10 045 658 военнослужащих, разработан по распоряжению президента. По словам капитана, план уже представлен Рузвельту, и офицер хотел снабдить Уилера данными для использования в речи, в которой сенатор раскрыл бы сам факт существования «Программы победы», но без упоминания каких-либо ее конкретных деталей.

Уилер был очень удивлен. Документов оказалось много, требовалось время для ознакомления с ними. По просьбе сенатора капитан оставил ему все материалы на ночь, с тем чтобы утром взять их и положить на место до начала работы в военном министерстве.

После ухода капитана Уилер сделал совсем не то, о чем его просил офицер. Если пока все сводилось к серьезному нарушению правил хранения секретных материалов безответственным американским офицером, то сенатор США, по существу, встал на путь государственной измены.

Как только офицер ушел, Уилер созвонился с Чезли Мэнли из вашингтонского бюро «Чикаго трибюн» и попросил немедленно приехать к нему. Журналист приехал около восьми вечера и пробыл у сенатора почти до полуночи, делая выписки и диктуя длинные выдержки из документов специально вызванной личной секретарше Уилера.

Утром на следующий день в газетах «Чикаго трибюн», «Вашингтон таймс геральд» и «Нью-Йорк дейли ньюс», возглавлявших антирузвельтовскую прессу США, под огромным заголовком появилась сенсационная статья Мэнли.

«Конфиденциальный доклад, подготовленный совместно командованием армии и военно-морского флота по распоряжению президента, – говорилось в ней, – представляет собой программу беспрецедентной тотальной войны на двух океанах, в Европе, Африке и Азии. В своем докладе стратеги армии и ВМФ выражают уверенность, что «европейские державы, воюющие с Германией, не смогут нанести поражение ей и ее сателлитам». Поэтому они приходят к заключению, что, «если наши европейские союзники потерпят поражение, США должны вступить в войну и использовать часть своих вооруженных сил для наступательных боевых действий в Восточной Атлантике, в Европе и в Африке».

Мэнли утверждал в своей статье, что в соответствии с «Программой победы» дата 1 июля 1943 года «установлена для начала решающих действий американских сухопутных сил для сокрушения могущественной германской армии».

Опубликование «Программы победы» вызвало небывалую сенсацию и буквально потрясло членов администрации Рузвельта. Среди массы откликов наиболее лаконичным было заявление военного министра Генри Л. Стимсона:

«Эта публикация, несомненно, обрадует наших потенциальных противников… самое ужасное открытие заключается в том, что среди нас есть группа лиц… готовая добывать и разглашать подобные документы».

Позднее кое-кто выражал сомнение, что обнародование краденых материалов пошло на пользу Германии, уже через неделю объявившей войну Соединенным Штатам.

Подобные доводы оспаривались Марком Скиннером Уотсоном, военным обозревателем «Балтимор санпейперс» в книге «Начальник штаба» и были полностью опровергнуты захваченными немецкими документами и показаниями основных участников этого фантастического инцидента.

Вот какими были последствия этих событий.

В первой половине дня генерал фон Бёттихер получил ненадписанный конверт с подробными комментариями Элфорда Уильямса, основанными на тщательном изучении программы.

В 16.05 того же дня временный поверенный в делах Томсен послал в Берлин длинную телеграмму с изложением статьи Мэнли.

«Этот секретный доклад, – писал Томсен, – несомненно, подлинный план военных действий, разработанный по указанию Рузвельта. Вероятно, он и обсуждался на специальном заседании кабинета, о котором я сообщал в моем номер 3545 от 14 октября».

В 14.36 генерал фон Бёттихер направил германскому Верховному командованию более подробное донесение. Одновременно одному из испанских курьеров Карла Айтеля было поручено доставить в Германию заметку Мэнли и записи, сделанные на квартире Уилера.

Бёттихер в своем донесении делает следующие выводы:

1. Американские вооруженные силы не смогут достичь полной боевой мощи ранее июля 1943 года.

2. Для победы над Германией американцам нужна экспедиционная армия численностью не меньше чем в несколько миллионов человек личного состава.

3. Для приведения в готовность, оснащения и переброски такой армии потребуются огромные средства, что вызовет потрясение американской экономики.

4. Утверждение, что победы над Германией можно достичь, если заставить ее голодать, признано составителями доклада безосновательным, а тезис американской пропаганды о том, что Рузвельт хочет лишь добиться свержения «нацистского режима», отвергнут.

5. Военные мероприятия против Японии будут вынужденными и имеющими оборонительный характер.

6. В случае войны на двух океанах наступательные операции США в основном будут предприняты в Европе и в Африке.

7. Уничтожение Советского Союза и крах Британской империи к лету 1942 года рассматриваются серьезно и как реальная возможность.

В Берлине информацию генерала признали столь важной, что германское Верховное командование сочло возможным внести изменения в свои военные планы.

Так немцы добились крупного успеха без участия шпионов абвера и без особой помощи Бёттихера, а исключительно в результате странного понимания «патриотического долга» капитаном американских вооруженных сил.

Это произошло в четверг 4 декабря 1941 года, за два дня до Пёрл-Харбора.

Германское посольство в Вашингтоне активно занималось шпионажем и диверсиями на всей территории США.

Осенью 1941 года Канарис после нескольких провалов абвера в Соединенных Штатах пожаловался своему шефу в Верховном командовании фельдмаршалу Кейтелю, что трудности, испытываемые абвером в этой стране, объясняются главным образом враждебным отношением немецких дипломатов к его людям. Кейтель обратился к министру иностранных дел Риббентропу, который, боясь, что жалоба может дойти до Гитлера, распорядился провести расследование.

К тому времени все германские консульства в США по требованию американского правительства были закрыты, и консулы возвратились в Германию. По указанию Риббентропа каждый из них представил подробный доклад о своем сотрудничестве с абвером. Взятые вместе, они рисуют картину тотального немецкого шпионажа в США, проводившегося под крышей консульств. В последние дни войны эти доклады попали в руки союзников. Ниже впервые дается их краткое содержание.

По всей территории США немцы имели значительное число почетных консулов из местных жителей, а в главных городах – штатные генеральные консульства.

Германское генеральное консульство по адресу Баттери-Плейс, 17 в деловом районе Манхэттена считалось логовом подрывной деятельности, но даже осенью 1945 года генеральный консул Генрих Франц Йоханнес Борхерс доказывал следователю Уэнделлу Блэнку, что его консульство в Нью-Йорке «никогда не занималось ни шпионажем, ни пропагандой». Если же у консульства были контакты с абвером, он ничего не знал об этом.

На самом деле консульство отправило в абвер через отдел связи МИД сотни телеграмм с разведывательными сведениями (а порой и сообщениями о диверсиях). И на всех была подпись «Борхерс». Естественно, что корреспонденция, отправляемая за подписью руководителя, не обязательно прочитывалась им.

Даже если сам Борхерс и не был руководителем разведывательной группы, кое-кто из его подчиненных был. Весь аппарат консульства выполнял двойную функцию – он занимался шпионажем для абвера под руководством молодого консула Зигфрида Люрца и вел фашистскую пропаганду под патронажем консула Фридгельма Дрэгера.

Лурц в своем отчете перечислил следующих агентов, которыми руководил, окопавшись в консульстве: граф Дуглас, Дюнсер, Вальтер Кёлер и осведомитель, устроившийся в фирму «Лейц инкорпорейтед» по производству фотоаппаратов «Лейка». Он отметил уже упоминавшегося Ремеля, берегового наблюдателя из агентуры военно-морского атташе. Кроме того, Лурц утверждал, что завербовал нескольких портовых грузчиков в Нью-Йорке и лейтенанта канадского военно-морского флота, снабжавшего Ремеля «ценной разведывательной информацией о маршрутах конвоев».

Хотя Лурц не упомянул в своем отчете, но из других документов известно, что у него были и гораздо более важные агенты. Одним из них был диверсант Гаусбергер. Другим был Фред Людвиг, руководитель одной из опаснейших групп немецких шпионов в США. Оба они получали средства через Лурца и использовали его линию связи для пересылки своих сообщений.

Лурц был главой собственной организации, работавшей, как минимум, в трех направлениях. Он внедрил двух агентов на авиационный завод Сикорского на Лонг-Айленде и получил от них, помимо всего прочего, образцы специальных алюминиевых сплавов для производства фюзеляжей, хвостового оперения и крыльев самолетов и рам авиадвигателей.

Ему удалось завербовать инженера, хорошо знакомого с английской авиационной промышленностью и имевшего доступ на все авиационные заводы США. За ежемесячное вознаграждение в 500 долларов этот агент поставлял информацию, которая «не могла быть получена иным путем», а однажды передал ему «оригиналы чертежей нового истребителя, подготовленные конструкторами завода-производителя».

Лурц нашел для абвера также «американского летчика, перегоняющего военные самолеты в Англию». За единовременные вознаграждения от 30 до 50 долларов этот коренной американец, уроженец одного из штатов Новой Англии, продавал ему «графики полетов, карты и так называемые полетные задания, выдаваемые пилотам».

Когда немцам пришлось закрыть свои консульства, Лурц передал все свои связи военному атташе в Вашингтоне, который еще продолжал работать в Соединенных Штатах.

Рядом с Лурцем работали Дрэгер, который занимался для СД тем же, чем Лурц для абвера, Теодор фон Кноп, специализировавшийся на экономическом шпионаже, и еще один романтик, из ведомства Лурца, которому суждено было умереть шпионом. В 1943 году его решили забросить в Штаты на подводной лодке в качестве радиста. Его миссии был положен конец, когда субмарина вместе со злосчастным пассажиром и всем экипажем затонула в Западной Атлантике в результате взрыва бомбы, сброшенной с американского самолета.

В Новой Англии шпионским гнездом был Бостон, где шпионажем руководил эсэсовец Герберт Шольц, еще в 1938 году завербовавший мисс Фарни. После перевода на берега Чарльз-Ривер он стал удачливым резидентом. Он сумел даже одурачить либерального издателя Эдварда Уикса из «Атлантик мангли» и опубликовать в этом журнале статью «Германия и мировая торговля после войны», где принимал за аксиому победу Германии.

Она была опубликована за подписью немецкого промышленника доктора Георга фон Шницлера, члена совета директоров «И. Г. Фарбен индустри», оказавшегося тестем Шольца. Естественно, что ни Уикс, ни читатели журнала не подозревали, что статья была подготовлена германским министерством пропаганды. 23 января 1940 года министерство иностранных дел отправило английский перевод статьи в вашингтонское посольство с приказом доктору Томсену подсунуть статью «герру» Уиксу «через подходящего агента». Статья была опубликована в июньском номере журнала.

Шольц располагал обширной сетью осведомителей. С начала войны в Европе Шольц установил связь с людьми, выдававшими себя за членов американского крыла Ирландской республиканской армии.

По замыслу Шольца, они должны были организовывать диверсии в бостонском порту, устраивая взрывы на судах и уничтожая склады с военными материалами, предназначенными для отправки в Великобританию. В порту и в самом деле произошло несколько серьезных аварий, и ирландцы утверждали, что это их рук дело, чтобы выманить побольше денег у Шольца. Тот в своих докладах Берлину старался как можно ярче расписать эти и другие происшествия, заявляя, что они являются делом рук его ирландских друзей.

Двойную роль – официального дипломата и тайного организатора диверсий – Шольц играл до 15 октября 1940 года, когда один из агентов предупредил его о надвигающихся неприятностях. Это известие принес морской офицер запаса, работник штаба военно-морского округа в Бостоне. Он сообщил, что ФБР намерено предъявить Шольцу серьезные обвинения, основанные на показаниях моряков немецкого торгового судна «Колумбус», вынужденного стоять в порту из-за английской блокады и превращенного Шольцем в базу для диверсионных операций, и на заявлении бывшего советника германского посольства в Вашингтоне Эрнста Мейера, назвавшего Шольца представителем гестапо в США.

Разразился скандал, но эсэсовец обратился к своему другу Гиммлеру и спросил рейхсфюрера, что делать. Томсен просил МИД отозвать Шольца, прежде чем будут выдвинуты официальные обвинения.

Гиммлер приказал Шольцу все отрицать и держаться до последнего. Шольц так и поступил и оставался в США еще до июля 1941 года и лишь тогда вернулся домой вместе с другими консулами. В Германии по достоинству оценили заслуги Шольца, назначив его советником германского посольства в Риме, теперь уже чтобы шпионить за итальянцами.

Как посольство, так и консульства публично опровергали все обвинения в участии в шпионских и диверсионных акциях. После войны такие консулы, как Йоханнес Борхерс, капитан Фриц Видеманн и Карл Виндельс, категорически заявляли, что не имели никакого отношения к подобной деятельности.

Это было правдой лишь в отношении Виндельса. Насколько это может быть доказано, ни он, ни его сотрудники не занимались шпионажем ни в Канаде, ни в Филадельфии, где он занимал пост генерального консула. Единственный случай, когда он сталкивался со шпионской деятельностью, произошел в 1940 году, когда он вступил в контакт с одним из агентов абвера в районе Филадельфии, который был одним из самых продуктивных немецких разведчиков в Соединенных Штатах.

Это был преподобный Курт Мольцан, лютеранский священник, работавший на Третий рейх в двух сферах – как пропагандист и как агент резидента Р-2601, жителя Нью-Йорка Гюнтера Оргелла, руководителя сети бременского отделения на востоке США. Мольцан, после начала войны в сентябре 1939 года получивший регистрационный номер 2320, сумел завербовать нескольких человек.

К июлю 1940 года ячейка Мольцана выросла настолько, что он должен был отделиться от Оргелла и работать как самостоятельный руководитель. Он потребовал у Виндельса «субсидии в несколько тысяч долларов» для финансирования его операций и «надежного радиотехника» для установления «тайной беспроводной связи с Германией».

Преподобный Курт Мольцан засветился благодаря своей профашистской деятельности в различных бундах, и, не желая быть скомпрометированным, Виндельс отказал ему.

Консул в Чикаго Краузе-Вихманн отвечал за шпионаж в среднезападных штатах, поддерживая одновременно связь с агентурой абвера и СД. У него было несколько агентов, в их числе пресловутый Отто Виллюмайт из Чикаго. Вихманн лично разработал информатора, от которого регулярно получал сведения о «месте и времени отправки американских бомбардировщиков в Англию».

Генеральный консул в Кливленде Карл Капп был резидентом абвера еще с начала 1938 года и получил задание с перечнем вопросов, которые особенно интересовали Верховное командование вермахта. В задании перечислялись заводы военного значения, в первую очередь те, где вырабатывались необходимые для производства самолетов алюминий, магний, каучук.

В своем отчете он утверждал, что половина сотрудников консульства занималась исключительно добыванием секретной информации об этих предприятиях. К лету 1940 года Капп завербовал нескольких агентов, которые передавали ему важные сведения как о новых заводах для производства двигателей, танков, боеприпасов, химикатов, машин и станков, так и о реконструкции действующих. Они доставляли ему и «значительное количество последних канадских газет, из которых он извлекал важнейшую информацию, а также получал и оригинальные материалы, которые не могли быть опубликованы из-за цензурных ограничений». Он сумел внедриться и в систему гражданской обороны района Кливленда, а один из его агентов выкрал и передал ему новый противогаз.

Агентура Каппа добывала секретные материалы в таком количестве, что он ежедневно отправлял их в Германию дипломатической почтой через Вашингтон.

Генеральный консул в Лос-Анджелесе Георг Гисслинг не только был активным нацистом, но и руководил одной из наиболее деятельных резидентур. На связи у него состоял крупный агент Ойген Л ар, посланный из центра абвера в Берлине под видом корреспондента «Мюнхенер нойсте нахрихтен» для сбора на западном побережье информации, которую требовали от Канариса его японские партнеры. Гисслинг обеспечивал Лара деньгами, конспиративной квартирой, связью с Берлином. Лар довольно долго орудовал в США, а затем благополучно вернулся в Германию. О его пребывании в Штатах здесь сообщается впервые.

Другой агент Гисслинга Карл Рид ель, которому абвер поручил создать и возглавить резидентуру с районом действия от Сан-Диего до Сиэтла, хотя он едва говорил по-английски, был не столь удачлив, как Лар. Вскоре он попал под подозрение ФБР, за ним была установлена слежка, и Гисслинг поспешил отправить его в Мексику, оплатив даже проезд для его приятельницы.

После отъезда Риделя Гисслинг стал искать ему замену и нашел человека по фамилии Клинге, который должен был, как и Ридель, специализироваться на авиационной промышленности Калифорнии. Клинге оказался заметно лучше Риделя. Он, по крайней мере, мог говорить по-английски. И в отличие от своего предшественника, пьяницы и бабника, оплачивавшего свои прихоти из секретных фондов Гисслинга, Клинге отличался безупречным поведением, работоспособностью и преданностью.

В Северной Калифорнии шпионским бизнесом вначале руководил генеральный консул в Сан-Франциско саксонец Манфред фон Киллингер, высокопоставленный нацистский функционер, бывший штурмовик. Он тесно сотрудничал с Джорджем Э. Дитерейджем из Американской националистской конфедерации, позднее привлеченной к суду за подрывную деятельность, а также привлек некоего авантюриста-белоэмигранта и организовал банду хулиганов для осуществления диверсий, «когда наступит время».

Киллингера отозвали, потому что он понадобился в Румынии для обеспечения мягкого вторжения в Балканские страны. Его сменил капитан Фриц Видеманн, ротный командир Гитлера во время Первой мировой войны, а потом один из его адъютантов.

При слабохарактерном Видеманне здешнее генеральное консульство стало утрачивать свое значение в качестве базы шпионажа, хотя некоторые агенты продолжали работать в этом районе и дальше, получая через консульство деньги и поддерживая связь с Берлином.

Деятельность Видеманна засветилась в августе 1940 года, после провала агента абвера Э. Вольфа, которого задержали в зоне Панамского канала со шпионскими материалами в двойном дне чемодана. Он был курьером абвера, перевозившим новые шифры для германской агентуры в Буэнос-Айресе, и после плавания через Тихий океан на японском судне прибыл к Видеманну, который организовал его дальнейшее путешествие.

Арест Вольфа потряс Видеманна, и он стал просить МИД уберечь его в дальнейшем от подобных неприятностей.

11 декабря Гитлер, войска которого мерзли на 300-километровом русском фронте¹⁸³, совершенно неожиданно для своих союзников по Оси и в полном противоречии со своими прежними заявлениями объявил войну Соединенным Штатам.

По всей Америке от западного до восточного побережья началось интернирование враждебных иностранцев. К концу недели ФБР арестовало 1002 немцев, включенных в секретные списки подозреваемых в шпионской и диверсионной деятельности. Городские власти Норфолка, штат Вирджиния, узнав о Пёрл-Харборе, не стали дожидаться указаний ФБР и отправили в тюрьму всех японцев, которых могли схватить. Однако на свободе оставалось еще 1 миллион 124 тысячи немцев, итальянцев и японцев, и среди них два крупных шпиона абвера, сумевшие избежать ловушки Трэмпа.

Один из них был обитателем Нью-Йорка. Другой жил в Норфолке, Вирджиния.

Глава 41

ПОСЛЕ ПРОВАЛА

Таинственной личностью, которую упустило ФБР, был один из лучших немецких агентов Второй мировой войны, которого я в своих розысках в документах абвера смог идентифицировать лишь по его регистрационному номеру – А-2011.

Сами номера в абвере не говорили о многом. Это были лишь административные символы. В данном случае буква «А» указывала, что он профессиональный разведчик, цифра 2 означала бременское отделение, а 011 было порядковым номером в регистратуре, указывая, что он был одной из ранних пташек.

Но зато его досье говорило о многом. Эта папка была одной из самых толстых в картотеке американской агентуры, его сфера деятельности была одной из самых обширных, а его жизнеописание одним из самых длинных.

Он произвел на меня впечатление присущим ему коварством, изобретательностью, с которой выходил из самых трудных положений, находчивостью, с которой избавлялся от хвоста. Я смог следить за его передвижениями почти день за днем.

В конечном итоге мне потребовалось два года на то, чтобы просмотреть тысячи кадров микрофотопленки. Первый ключ к установлению личности этого человека я нашел в фискальных документах бременского отделения, лежавших нетронутыми среди не внесенных в каталоги материалов. Это была выплата в 200 долларов, отмеченная как «ежемесячное пособие» некоему Кёделю, что было либо фамилией, либо псевдонимом.

Поиски А-2011 завершились, начались поиски Кёделя.

Официальные запросы ни к чему не привели (как ФБР, так и СИС отказались сотрудничать), а запросы у десятка знакомых в США и в Германии не пролили свет на загадку. Наконец, я смог найти ответ, просмотрев с самого начала архивы «Нью-Йорк таймс».

В длинном ряду картотеки я обнаружил одинокую вырезку из газеты от 24 октября 1944 года с информацией об аресте немецкого шпиона Симона Эмиля Кёделя. Неожиданно тусклый призрак обрел плоть, имя, семью и друзей, прошлое и несколько адресов в Соединенных Штатах.

Я узнал, что Кёделю, уроженцу Вюрцбурга в Германии, к моменту ареста было шестьдесят два года. Он приехал в США 4 апреля 1906 года и стал американским гражданином через шесть лет, в американской армии дослужился до славного звания капрала, развелся со своей женой-американкой Анной, и у него была двадцатишестилетняя приемная дочь Хедвиг-Мария.

В вырезке было мало сведений о нем, за исключением того, что он был арестован рано утром 23 октября 1944 года в гостинице города Харперс-Ферри, Западная Вирджиния, где недавно получил работу киномеханика.

Заметка в «Таймс», однако, была интересна не тем, что в ней сообщалось, а тем, что умалчивалось. Федеральное бюро расследований обвинило его в «заговоре с целью совершения шпионажа… с 1 октября 1939 года по 25 октября 1941 года». Записи, найденные мной в картотеках абвера, свидетельствовали, что он был в игре с весны 1936 года до 1943 года, а возможно, и дольше.

В обвинительном заключении говорилось, что он был береговым наблюдателем, и приводился факт его попытки проследить за погрузкой судна с поставками по ленд-лизу в порту Бруклина 9 октября 1941 года. Но я знал, что он был шпионом-одиночкой, специализировавшимся на всем: от политических интриг в Вашингтоне до производства вооружения, а его наблюдения охватывали зону от химического военного центра в Бель-Эйр, штат Мэриленд (который он осматривал открыто и под собственным именем), до армейской киностудии в Куинсе, где он раздобыл секретные учебные фильмы, а также кадры со съемками танков, кораблей, различного вооружения и испытаний нового оружия.

В обвинительном заключении он не связывался с абвером. Не удалось даже доказать, что хоть что-то из добытых им данных попало в Берлин. Но в его картотеке я обнаружил 600 отправленных им отчетов.

Здесь же были сведения, дополнившие мои знания о двух инцидентах, описанных ранее. Рассказывая о наглости, с которой действовали немецкие агенты в США, я упоминал о шпионе, написавшем оскорбительное письмо американскому генералу, и еще об одном шпионе, пытавшемся завербовать чистильщика обуви на пароме Стейтен-Айленда. Теперь я узнал, что в обоих случаях речь шла о Кёделе. Он написал письмо генерал-майору Моррису Б. Пейну, командиру 43-й дивизии национальной гвардии штата Коннектикут, где убеждал генерала, что Германия, несомненно, выиграет войну, что бы Соединенные Штаты ни делали, он заявлял, что американцы по характеру обманщики, жулики и симулянты и «приносят эти свои качества в армию».

Именно Кёдель пытался завербовать Кармине д'Андреа, чистильщика обуви на пароме Стейтен-Айленда. Заметив однажды, что Кёдель в мощный бинокль следит за движением судов по проливу, д'Андреа спросил, зачем он делает заметки.

– Я отправлю их в Германию, – прямо ответил Кёдель и тут же предложил чистильщику делать то же самое для Италии.

Когда Кёдель понял, как мало американцы знают о его прошлом, он тут же признал себя виновным, надеясь, что его осудят как за незначительное нарушение закона о шпионаже. 1 марта 1945 года, за несколько недель до окончания войны в Европе, он был осужден за «заговор с целью шпионажа» и приговорен в Милане, штат Мичиган, к пятнадцати годам заключения.

У меня нет ни малейшего сомнения в том, что Симон Кёдель был лучшим немецким шпионом в Соединенных Штатах в течение двух мировых войн. История А-2011 началась не в 1937 году, как сказано в его абверовском досье, не в 1939 году, как считало ФБР, а в 1915 году, когда бывший капрал американской армии стал капитаном немецкой армии, получившим задание стать немецким шпионом в США.

Его тайная карьера в годы Первой мировой войны началась не очень благополучно. После кратковременного наблюдения за судами, прибывающими в нью-йоркский порт и отправлявшимися из него, Кёдель не смог противиться тяге к морю. Он предложил направить его в Англию под защитой его американского паспорта для сбора военной информации. Но, прибыв в Саутгемптон, он был встречен группой детективов из специального отдела, получивших о нем сведения от МИ-5, чьи агенты в США указали на него как на шпиона. У британцев не было достаточных доказательств для предания его суду, поэтому он был депортирован обратно в Штаты. После этого он как-то сумел выбраться в Германию, где в звании капитана работал в разведке. Ему удалось это скрыть, и он сохранил американское гражданство и хорошую репутацию, даже когда стал работать в гитлеровской разведке.

Появившись в бременском отделении абвера в 1936 году, он вновь предложил свои услуги по работе в Соединенных Штатах. Его прикрепили к Йоханнесу Бишоффу, торговцу хлопком, совмещавшему свой бизнес с работой на абвер и создавшему свою собственную глобальную шпионскую сеть из 15 агентов, над которыми никогда не заходило солнце. Они специализировались на англосаксах и были рассеяны по всей Британской империи, от Северной Ирландии до Австралии.

Бишофф включил Кёделя в свое досье под номером СХБ-7, уверенный, что старый профи будет работать в Соединенных Штатах за целую шпионскую ячейку. Постепенно Кёдель перезнакомился со всеми светилами бременской резидентуры, начиная с Нико Бенсманна, в распоряжение которого он и поступил после Бишоффа, и с другими «англосаксонскими» специалистами.

Он также познакомился с неким P.A. Гамбургом из Милана в Италии, в доме которого по адресу Виа Гран-Сасо, 46 был его почтовый ящик, и с еще одним американским гражданином Вальдемаром Отмером из Трентона, штат Нью-Джерси. После прохождения подготовки под руководством Бишоффа и Бенсманна Отмер был направлен для работы в качестве берегового наблюдателя на восточном побережье в районе между Балтимором и мысом Гаттерас из Норфолка, штат Вирджиния, ставшего его опорной базой. Кёдель прибыл в США в начале 1937 года, снял большую квартиру на Риверсайд-Драйв в Манхэттене и приступил к выполнению задания. Хотя ему платили в месяц лишь 200 долларов в качестве зарплаты, Бишофф выделял дополнительно значительные средства, позволявшие ему вести образ жизни зажиточного и респектабельного гражданина, что было необходимо ему, чтобы искать пути к секретам американской военной промышленности и к самому военному министерству.

У него появилась идея стать членом Американской артиллерийско-технической ассоциации, полуофициальной и полузакрытой торгово-промышленной организации, объединявшей производителей вооружения и боеприпасов и фактически входившей в артиллерийско-технический департамент военного министерства.

В своем заявлении о приеме он сообщил Л.А. Кодду, секретарю ААТА, что он по профессии инженер-химик и является крупным акционером таких военных предприятий, как «Сперри джироскоп», «Кёртисс-Райт» и некоторых других. Он предъявил свои документы об увольнении из армии, и, хотя были датированы 1909 годом, они произвели должное впечатление на секретаря Кодда.

– Вы можете гордиться вашей службой нашей стране, – сказал он, возвращая документы. – Берегите их.

Он был без проволочки принят в ААТА и стал пользоваться всеми льготами, которые предоставляло членство в организации. Его включили в секретный список адресатов военного министерства, имеющих дело с артиллерийско-техническими делами, – золотое дно для шпиона. Отправляемая ему информация не была секретной, но многие входящие в нее данные были не подлежащими разглашению. Он получил свободный доступ на все совещания ААТА, включая проводившиеся за закрытыми дверями, и смог посещать лекции и дискуссии по всем проблемам, касающимся американского вооружения. Показав членский билет ААТА, он мог пройти на любой оборонный завод США, как частный, так и государственный.

Хотя в 1937–1938 годах в Соединенных Штатах не слишком заботились о секретности, тем не менее ААТА считалась организацией, подлежащей особому вниманию, и ее члены регулярно контролировались Федеральным бюро расследований. Однако нет никаких свидетельств, что бывшего шпиона Первой мировой войны перед вступлением в члены ААТА проверяли в Бюро.

Кёдель расширил базу своей деятельности, разослав письма (на бланках ААТА) председателям комитетов по военным и морским делам обеих палат конгресса. Представившись инвестором в американскую оборонную промышленность, имевшим значительные пакеты акций, он пригласил их к сотрудничеству «в интересах американской боеготовности и безопасности».

Он отправил письмо и сенатору Роберту Раису Рейнольдсу, члену (а затем председателю) комитета конгресса по военным делам, и произвел на джентльмена из Северной Каролины настолько благоприятное впечатление, что тот пригласил этого искреннего патриота в Вашингтон. Визит Кёделя в здание сената на следующей же неделе положил начало весьма плодотворной дружбе, длившейся годы.

Тщательно продуманный процесс разработки источников и формирования репутации проходил без сучка и задоринки. В целях создания мнения о себе как о надежном гражданине он написал мистеру Кодду, редактору журнала ААТА, письмо, в котором осудил публикацию одной из статей, по его мнению, раскрывающей военные тайны. Однажды он написал в военное министерство донесение о недостаточном обеспечении секретности в частном секторе и предложил предпринять меры по усилению безопасности на военных заводах.

Симон Кёдель тем не менее был «кротом», ожидавшим приказа о переходе к активной деятельности. Этот сигнал поступил 5 сентября 1939 года в телеграмме от Бишоффа, содержащей условленное слово «сплав» и подписанное «Гартманн». Комбинация слов «сплав» – «Гартманн» означала приказ приступить к сбору разведывательной информации.

В тот же день он совершил первую инспекционную поездку на пароме с Тридцать девятой улицы на Стейтен-Айленд, чтобы узнать, что можно обнаружить на складах форта Гамильтон. С собой он взял приемную дочь Марию, которой только что исполнилось двадцать лет. Эта стройная девушка с большими глазами в тот день сделала первый шаг к тому, чтобы стать «Мата Хари береговой полосы», звание, которое впоследствии в шутку присвоил ей Кёдель.

Он обучал Марию искусству шпионажа за кораблями и доками с парома, брал ее с собой в таверны, посещаемые моряками, где она могла услышать от них какие-то секреты. Симон Кёдель был очень строгим и несдержанным отцом. Он мог отвесить ей пощечину за любой мелкий проступок, а если она вечером приходила домой на несколько минут позже установленного времени, избивал ее кожаным ремнем. Боясь своего приемного отца, Мария делала все, что он приказывал.

Вскоре после начала войны Кёдель смог отправить в Бремен нечто более важное, чем выуженные из разговоров в портовых барах сведения об отправке судов. Он 11 ноября был приглашен Американской артиллерийско-технической ассоциацией на лекцию о пехотной винтовке, принятой на вооружение британским экспедиционным корпусом во Франции. Полковник артиллерийско-технического корпуса подробно рассказал о винтовке, продемонстрировал ее и ответил на вопросы об экипировке британского пехотинца.

В ту же ночь Кёдель отправил в Бремен свою первую серьезную разведывательную информацию. До конца года он составил множество подобных сообщений, среди которых два были исключительно важными.

По каким-то загадочным причинам шпионы всегда уделяли особое внимание химической войне, связанные с ней тайны почему-то будоражили их воображение. Кёдель не избежал этой участи и решил проинспектировать арсенал Иглвуд, где находился центр химической войны армии США, чтобы передать в Бремен полностью надежные факты.

В ноябре 1939 года он дважды пытался проникнуть в центр, просто предъявив на проходной членскую карточку ААТА, и дважды получал отказ. Раздраженный, он позвонил в ассоциацию с официальной жалобой на то, что его не пропускают в Иглвуд. Оттуда позвонили в военное министерство и получили для своего заслуженного члена пропуск в арсенал.

Прибыв в Бель-Эйр утром 7 декабря, он был встречен красным ковром. Сообщение, отправленное им после этого в Бремен, не оставляло поводов для вопросов. Он указал даже, какие таблички были на ящиках, которые грузили в железнодорожные вагоны. Одна из них гласила: «25 ручных гранат – раздражающий М-7 – Взрыватель М-200 – Газ». В сообщении также содержалась полезная для Бишоффа зацепка:

«Основные поставщики арсенала – «Бейкер» из Филипберга, «Дженерал кемикл компани» и завод в г. Лоди, Нью-Джерси. Главный источник сырья – фирма «Эймер и Аменд», расположенная между Восемнадцатой и Девятнадцатой улицей на Третьей авеню в Нью-Йорке, контролируемая германо-американским капиталом. Проникновение, по-видимому, возможно».

Его длинное сообщение, отправленное из отеля в Гавр-де-Грасе, штат Мэриленд, где он остановился во время поездки, содержало массу научных и технических данных, сведения о возможностях хранения и информацию о последних лабораторных разработках.

Вторым крупным успехом Кёделя было сообщение о корабле «Адмирал граф Шпее», взорванном по приказу его капитана в гавани Монтевидео из-за повреждений, нанесенных британскими крейсерами¹⁸⁴ под командованием коммодора Генри Харвуда, которые блокировали выход из гавани. Битва у Ла-Платы, в результате которой погиб «Шпее», вывела Гитлера из себя. Он потребовал подробнейшего доклада о случившемся, и капитану Дитриху Нибуру, представителю абвера в Буэнос-Айресе, был отправлен приказ собрать всю возможную информацию.

Поспешно составленный Нибуром отчет не удовлетворил фюрера. Но вскоре пришла депеша, в которой содержался ответ на каждый заданный Гитлером вопрос и даже на некоторые упущенные им.

Она пришла от Кёделя! Как же он раздобыл эти сведения?

Сразу же после битвы власти поручили Американской артиллерийско-технической ассоциации провести расследование обстоятельств уничтожения «Шпее». В Монтевидео была направлена специальная группа экспертов, чтобы произвести расследование на месте. Именно их доклад и получил Кёдель, пользуясь своим членством в ААТА, и сумел пролить свет на обстоятельства гибели корабля.

Трудолюбие Кёделя в сборе разведывательной информации и ее надежность, казалось, не знали границ. Как и у всех зарубежных агентов абвера, главную проблему представляла связь. Собранная в порту информация была скоропортящейся. Данные об отправлении отдельных кораблей или конвоев должны были поступать с таким расчетом, чтобы немцы могли успеть выслать на перехват подводные лодки или надводные рейдеры. Поэтому, и только для этой цели, Кёделю было разрешено пользоваться телеграфом и шифром германского консульства в Нью-Йорке. В противном случае он был бы ограничен возможностями медленно движущейся почты, подверженной всем случайностям войны, особенно бдительности британской цензуры.

Когда возникла угроза того, что цензоры на Бермудах могут положить конец потоку его отчетов, Кёдель нашел способ обвести их вокруг пальца. Несколько раз в неделю он получал из военного министерства информацию для избранных членов ААТА. Она приходила в больших конвертах из оберточной бумаги со штемпелем «Официальное», адресованных «Мистеру Симону Э. Кёделю, 660 Риверсайд-Драйв, Нью-Йорк, Н.Й.»

Кёдель открывал конверт над паром, добавлял к его содержимому свой отчет и вновь заклеивал его. Затем он зачеркивал свои фамилию и адрес и вписывал адрес своего миланского почтового ящика, полагая, что цензор постесняется проверять официально выглядевший конверт со штампом военного министерства.

Он оказался совершенно прав. Его письма все до единого оказались на письменном столе доктора Бенсманна в Бремене. Таким способом абвер получал не только собственные отчеты своего агента, но и закрытые издания военного министерства практически непосредственно из вашингтонского источника. В истории разведки не было такого случая, чтобы секретную службу противника обслуживала сама жертва ее шпионажа.

Его методы сбора информации были просто поразительными. В конце марта 1940 года, когда немцы завершали разработку планов своей кампании против Франции, они обнаружили, что у них не хватает весьма важной информации. Им было очень мало известно о таких стратегических французских портах, как Нант, Ла-Рошель и Ла-Палис. Стремясь узнать, могут ли эти порты обрабатывать не только танкеры и угольщики, но и другие суда, абвер сделал об этом запрос своим агентам, в том числе и Кёделю. Но как мог нью-йоркский химик получить такие сведения?

Он решил проблему способом, который после этой первой удачной попытки не раз использовал и в дальнейшем. Он связался со своим другом сенатором Рейнольдсом из Вашингтона, заявил, что ему нужны данные для организации поставок во Францию, и попросил председателя сенатской комиссии по военным делам предоставить ему эту информацию. Он также любезно подсказал, что такие сведения должны быть у комитета по судоходству.

Сенатор Рейнольде тут же отправил на своем бланке запрос в комитет, благодаря чему Кёдель смог 9 апреля информировать Бремен, что «по данным комитета по судоходству, эти порты не имеют ограничений в отношении своего оборудования и способны обрабатывать как суда, перевозящие уголь и нефть, так и транспорты общего назначения».

К письму, которое Рейнольде получил из комитета в ответ на свой запрос и оригинал которого он отправил Кёделю в Нью-Йорк, сделал любезную приписку: «Рад, что сумел помочь». На обложке папки в Бремене, в которой хранился отчет Кёделя, имеется интересная приписка: «В связи с ненадежностью почтовых отправлений морским путем агент похвальным способом переправил срочный отчет через военно-морского атташе, используя его шифр «М». Он отправил дубликат на другой почтовый ящик, по-видимому неизвестный британской цензуре».

Благодаря помощи, которую Кёдель получал от своего друга на Капитолийском холме, он добыл не один такой куш. В частности, он регулярно получал из офиса Рейнольдса конфиденциальный еженедельный доклад, выпускаемый бюро по вооружениям Государственного департамента, где перечислялись поставки военных материалов в Англию.

В августе поступил шифрованный запрос Бишоффа Кёделю относительно загадочного плавания транспортного судна США «Американский легион» из Петсамо в Финляндии в Нью-Йорк. Абвер насторожился. Во-первых, судно игнорировало предупреждения немцев и следовало через зону боевых действий, напичканную минами. Предполагалось, однако, что у штурмана была карта минных заграждений. Во-вторых, оно совершило незапланированный заход в шотландский порт, чтобы взять на борт пассажира или пассажиров, которых абвер хотел бы идентифицировать. Может ли Кёдель достать список пассажиров «Американского легиона»?

По запросу шпиона сенатор Рейнольде написал в Госдеп и военное министерство требование выслать в его комитет данный список. Госдеп отверг требование, посоветовав Рейнольдсу обратиться к «соответствующим органам власти». Военное министерство сослалось на отсутствие у него такого списка. Но Кёдель не сдался. Он убедил сенатора повторить запрос, и военное министерство подготовило ответ. Это потребовало некоторого времени. Но в результате усилий Кёделя 4 декабря 1940 года в Бремен ушло сообщение, в котором он мог уверить абвер, что «никакие пассажиры не сели на борт судна в шотландском порту, где «Американский легион» совершил незапланированную остановку».

Тем временем Мария Кёдель занималась береговой линией. У нее не было выбора. Если она приходила из порта без коллекции сведений, собранных от разговорчивых приятелей с торговых судов, или данных, собранных в результате визуального наблюдения, приемный отец нещадно ее избивал. Мария научилась добывать нужную ему информацию. Так, после одного из ежедневных посещений Стейтен-Айленда она принесла достаточное количество данных, позволивших Кёделю 3 января 1940 года отправить через курьера на пароходе «Сатурния» следующий типичный отчет:

«Гамильтон-док в Бруклине, финское судно «Вилья» загружается грузом общего назначения.

Норвежское судно «Бергандер» в дополнение к основному грузу загружается большим количеством стальных болванок длиной примерно 0,5–1 метр.

На Гамильтон-доке складированы значительные запасы в ожидании погрузки на только что прибывшее судно «Протопала», отбывающее в Ливерпуль; «Эмми» и «Адамас» отплывают в Гавр. Согласно маркировке на контейнерах, поставки осуществляются следующими фирмами: «Сандсбренд машин тул компани» из Рокфорда, Иллинойс, получатель Бёртон Филе на рю де Марэ, Париж, каждый контейнер весом от 2 до 3 тонн; 100 черных металлических бочек с машинным маслом «Садония» будут погружены на «Эмми» для «Ф. А. X. компани» в Лондоне, «Ю. С. навигейшн компани», 17 Баттери-Плейс, для «Губерт Дэвис компани» в Йоханнесбурге (Южная Африка) через Порт-Элизабет».

Приятели Марии помогли ей подготовить для ее отца два необыкновенно важных отчета для германского ВМФ. Один из них назывался «Отчет, касающийся американских судов, проверенных англичанами по подозрению в контрабанде». Второй, по-видимому содержащий самую ценную разведывательную информацию из всей, когда-либо отправленной им, назывался «Отчет о прохождении конвоями вражеских судов через моря Атлантики, основанный на рассказах британских моряков» и включал в себя результаты опроса британского моряка, который покинул свое судно в Нью-Йорке и предложил через Кёделя свои услуги абверу.

Его звали Дункан Александр Кроалл Скотт-Форд. Зачисленный в штат абвера по рекомендации Кёделя, он работал экспертом по судоходным делам в абверовской резидентуре в Португалии. Там Форд был вычислен британской контрразведкой, работавшей под руководством Кима Филби. Его хитростью заманили в Англию, где он был арестован и оказался в тюрьме всего лишь через несколько месяцев после рокового знакомства с Кёделем.

Сколь краткосрочна ни была шпионская карьера Форда, он тем не менее за непродолжительное время своего сотрудничества оказался одним из самых опасных шпионов. Выдав маршруты конвоев, он тем самым предоставил немецким подводным лодкам возможность устраивать перехваты караванов судов. В записях МИ-5, обычно скупых на похвалы в отношении вражеских шпионов, указано, что Форд нанес самый большой ущерб британскому судоходству за всю войну.

Кёдель продолжал действовать, орудуя своей волшебной палочкой – членским билетом ААТА. В сентябре 1940 года он проинспектировал арсенал США в Уотерфлите, штат Нью-Йорк, где производились артиллерийские орудия для форта Монро в Чесапикском заливе, форта Маултри в Южной Каролине и форта Хэнкок в Массачусетсе. В апреле 1941 года, посетив завод по производству новых видов взрывчатки в Редфорде, штат Вирджиния, он представил набор из пяти фотографий промышленных установок и их подробное описание. В этот список позднее вошли еще два завода: в Чарльстауне, Индиана, и в Чайлдберге, Алабама.

Целые страницы займет даже выборочный список его объектов, таких, как новый скоростной катер ВМФ США, крейсер «Тускалуза», оборонительные сооружения в Карибском море. В 1941 году Кёдель получил признание – 17 мая Бишофф уведомил его, что фюрер присвоил ему звание майора.

После 11 марта 1940 года вместе с отчетами Кёделя в Бремене стали подшиваться и сообщения другого его агента, скорее не информатора, а полноценного коллеги.

Этот агент числился под номером А-2018, и у меня было не меньше проблем с установлением его личности, чем с Кёделем. После почти целого года поисков я наконец обнаружил в бременских досье ключ к его идентификации. Лаконичное сообщение от 25 января 1940 года гласило: «Отмер прислал открытку из США с сигналом о своем прибытии». Затем последовало другое указание: «Подробным письмом из Бруклина, отправленным по почте, А-2018 описал свое путешествие в США». А-2018 и был Отмером. Дальнейшие поиски позволили выяснить, что в тридцатых годах Вальдемар Отмер был руководителем немецко-американского бунда в Трентоне, штат Нью-Джерси, тесно сотрудничая с Герхардом Вильгельмом Кунце и преподобным Мольцаном из Филадельфии – двумя нацистами, задолго до этого известными как агенты абвера.

Отмер никогда не был таким же безликим, как Кёдель. Он родился в горах Гарца в Саксонии в 1909 году, эмигрировал в Соединенные Штаты в 1919 году и натурализовался в Трентоне 13 апреля 1935 года. На следующий день он вступил в бунд и еще до конца года стал местным «фюрером» в Трентоне.

Его нацистская деятельность отражалась в газетах, чего будущему шпиону следовало избегать. 25 марта 1938 года в «Нью-Йорк таймс» появилась заметка с описанием митинга бунда в Трентоне, который завершился беспорядками, где содержалось упоминание о нем. «Когда подняли занавес, представитель трентонского отделения бунда Вальдемар Отмер стал дирижировать исполнением «Звездно-полосатого знамени». Все присутствующие встали и запели песню». Это была тщетная попытка. Через несколько мгновений, когда Отмер захотел представить своего друга Кунце из Филадельфии, это сопровождалось еще более громким, чем пение, свистом.

Совершая эти патриотические жесты, он уже был агентом абвера. В личной карточке А-2018, обнаруженной среди бумаг абвера, было и его жизнеописание. Навестив фатерланд в декабре 1936 года, он добровольно предложил свои услуги абверу, был зачислен в команду Бишоффа – Бенсманна и приглашен позднее приехать для прохождения подготовки. В начале 1937 года он несколько раз ездил в Германию и обратно, пройдя и обучение в разведывательной школе.

Вначале он был «кротом», как и Кёдель, но, в отличие от последнего, не был избалован щедростью абвера. В период выжидания он получал 300, а затем 500 долларов, высылаемых ему из Шанхая через «Чейз нэшнл бэнк», но он также и сам зарабатывал на жизнь. По профессии он был электриком и получал дополнительный доход в годы депрессии, торгуя пылесосами «Электролюкс».

Этот симпатичный голубоглазый блондин добродушно взирал на мир сквозь очки без оправ. Хотя он не обладал ни блестящей беззаветностью Кёделя, ни его врожденной общительностью, он стал превосходным шпионом.

Он вновь приехал в Германию 25 ноября 1938 года, на сей раз надолго, женился, и жена родила ему сына. Весь 1939 год он провел, обучаясь в разведшколе абвера. Теперь он вернулся в Штаты как секретный агент. После недолгого пребывания в Бруклине он получил задание перебраться в Норфолк, чтобы дополнить покрытие Кёделем восточного побережья наблюдением за зоной атлантического побережья к югу от Чесапикского залива. Акклиматизируясь в Норфолке, он изучал большую военно-морскую базу, затем работал помощником водопроводчика на оперативной базе ВМФ, электриком в Кэмп-Пендлтон и грузчиком в порту, получая от 45 до 65 центов в час.

В одном из своих донесений он просто перечислил названия судов, но в следующем – дал подробную характеристику отправляющегося конвоя. От простого перечисления поврежденных британских военных кораблей, ремонтировавшихся на верфях Норфолка, он мог перескочить к предупреждению абвера о предстоящем неминуемом значительном увеличении производства 50-тонных цистерн для англичан, основанном на сообщении о контракте стоимостью в 10 миллионов долларов, заключенном военным министерством с фирмой «Мак трак компани», занимающейся производством специальных транспортных средств.

Ничто, казалось, не могло избежать его внимания, было ли это увеличение дальности стрельбы 380-мм орудий скорострельностью в 20 выстрелов в минуту и дальнобойностью до 11 километров, или разработка новейшего танка-амфибии трентонской фирмой «Джон Рёблинг и сыновья».

«Внимание! – сообщал он 29 октября 1940 года. – На северо-западном краю норфолкской военно-морской базы установлены два новейших 152-мм орудия».

«Легкий крейсер «Омаха» вернулся в Норфолк после 19-дневного плавания в Португалию, Африку, Южную Америку. Вскоре отплывает в Галифакс с адмиралом Ричардсоном на борту. Он назначен новым командующим флотилией американских эсминцев в Северной Атлантике на смену адмиралу Брентону. Крейсерская скорость «Омахи» 22 узла, корабль вернулся с остатками горючего, достаточного лишь на 10 миль пути».

«В Англию проданы, – писал он 28 января 1941 года. – фирмой «Дж. М. Винчестер и компани» из Нью-Йорка пароходы: «Беллемайн», 9786 тонн; «Уэст Рэританс», 5703 тонн; «Клэртон», 9808 тонн; «Уэстерн Оушн», 8800 тонн; «Уиллимантик», 7615 тонн; «Уайнон кантри», 9008 тонн; все они стоят на якоре у Джеймс-Ривер».

В его методах сбора информации не было ничего от той изобретательности, с которой действовал Кёдель, его сообщениям недоставало эффектности. Но на длинной дистанции Отмер был, возможно, более ценным, поскольку из его рутинных маленьких кусочков информации в абвере складывалась мозаика, рисующая картину американской помощи Великобритании и растущую боеготовность Соединенных Штатов на море.

В июле, когда развернулась операция «Трэмп», Отмер собирался, как обычно, заниматься своим делом, готовя для абвера сообщение, что началось ведущееся быстрыми темпами строительство казарм в Кэмп-Пендлтоне и форте Стори.

Как ему, так и Кёделю удалось избежать облавы ФБР не только благодаря удаче, но и благодаря предусмотрительности своих наставников Йоханнеса Бишоффа и Нико Бенсманна.

В то время как Гамбург и Берлин напропалую прикрепляли своих агентов к радиопередатчикам Сиболда и Уиллер-Хилла, создавая Traubenbildung, или виноградную гроздь, как на жаргоне абвера именовалась подобная система, тем самым загоняя их в ловушку Трэмпа, Бремен уклонялся от сотрудничества. Ни одному агенту этого отделения не разрешалось пользоваться этими средствами связи и ни один из них не был задержан.

Разгром разветвленной нью-йоркской сети летом 1941 года произошел тогда, когда абвер не мог позволить себе такую потерю. А когда наступил момент истины 7 декабря 1941 года, у немцев не оставалось даже скелета когда-то феноменальной разведывательной организации в Америке. Объявление Гитлером войны Соединенным Штатам застало Канариса врасплох, о чем свидетельствует изданная полковником Пикерингом 12 декабря директива, предписывающая абверу предпринять меры по созданию эффективной разведывательной сети в США.

«Это новая война, – писал Пикеринг. – Для ее ведения мы должны создать новую организацию».

Всего лишь за пять месяцев до этого Соединенные Штаты были наводнены немецкими шпионами. Теперь для осуществления новых гигантских задач абвер располагал лишь 6 агентами в Соединенных Штатах и 1 шпионом, ведущим из Кубы наблюдение за американской активностью в зоне Карибского бассейна.

Их человек в Гаване был самой загадочной и романтической личностью в этой группе. Его прозвали Птицелов из замка Морро, поскольку в своей комнате в пансионе сеньора Эмилио Переса он держал множество клеток с канарейками, надеясь, что их пение заглушит его работу ключом на рации, и еще потому, что он закончил жизнь перед строем расстрельного взвода в старинной крепости.

В пансионе на Тененте-Рей он был известен как Энрике Аугусто Луни. Другие гаванцы называли его Рафаэль Кастильо. В действительности это был Гейнц Август Лунинг, сорокалетний гондурасец смешанного немецко-итальянского происхождения, поступивший на службу в абвер в 1937 году. Через год он был направлен на Кубу, чтобы следить за крупной американской военной базой на Гуантанамо, отмечать суда, проходящие Карибским морем, и военную активность в районе южной оконечности Флориды.

Злополучный Лунинг был одинокой и загадочной фигурой. Он успел отправить лишь 48 сообщений, когда ФБР вышло на него, и кубинцы произвели арест. Не дотянув лишь три недели до первой годовщины своей игры, этот неизвестный солдат секретной войны погиб.

У абвера оставался еще лишь один, помимо Кёделя, ветеран Первой мировой войны, вновь задействованный в 1938 году. Это был Эрнст Фридрих Лемиц, высокий, худощавый замкнутый натурализованный американец, проживающий в Томпкинсвилле на Стейтен-Айленде, удобном пункте для осуществления наблюдения за передвижением судов.

В 1939 году он прошел в Гамбурге обучение на берегового наблюдателя, возвратился в США в марте 1941 года на лайнере «Сибоней» и немедленно приступил к работе, специализируясь на судоходстве и поставках. Хотя раньше он был торговцем каучуком, теперь он устроился подсобным рабочим в портовую таверну, где мог легко собирать сведения у гулявших здесь моряков. Он отправлял свои донесения на почтовые ящики в Лиссабоне и Бильбао, а также своему главному связному Вальтеру Гирцелю в Винтертур, Швейцария, подписываясь как «Фред Льюис» или «Фред Слоан».

У Гирцеля был еще один корреспондент в США, некий «P.O. Герсон», затем «Р.Л. Эрскин» и некто, подписывающийся просто «Роджерс». После тщательного изучения удалось выяснить, что все эти псевдонимы принадлежали одному лицу со столь длинным именем, что его хватило бы на троих. Это был Вильгельм Альбрехт фон Прессентин Геннант фон Рауттер, паршивая овца в семье немецкого графа и английской аристократки (родственницы знаменитого адмирала лорда Фишера, прославившегося в Первую мировую войну)¹⁸⁵.

Покинув обширное родовое поместье в Померании (а точнее, будучи изгнанным из него), он нелегально въехал в Соединенные Штаты в 1920 году, покинув судно, вновь прибыл в США легально в 1926 году и через двенадцать лет натурализовался. Вскоре после получения гражданства он изменил своей новой родине, завербовавшись в абвер.

Он стал незаменимым для абвера после Пёрл-Харбора отчасти потому, что, привыкнув изменять всем, не мог не стать блестящим шпионом, отчасти же потому, что большинство из его предшественников оказались в тюрьме.

Третьим лишним в этом секстете был колумбийский лингвист Роберто Ланас Вальесилья, работавший под псевдонимом Габриель Рейес. Бывший переводчик Международной организации труда (МОТ) в Женеве прибыл в США в сентябре 1940 года по заданию абвера. В этой стране он стал весьма успешно действовать как лингвист, как шпион и даже как перспективный холостяк – используя все эти три ипостаси во благо своим немецким хозяевам.

В качестве лингвиста он сумел устроиться на работу в Вашингтоне в управление по координации межамериканских отношений. Как шпион он использовал свой пост для сбора секретной информации о межамериканских делах. И в качестве красивого холостяка с вьющимися волосами он сумел обаять (а затем и жениться) секретаршу контр-адмирала Чарльза Э. Розендаля, командующего флотом дирижаблей США. Конечные результаты его деятельности на трех фронтах поступали в абвер через Гонсалвиша ди Азеваду, португальца, которого немцы использовали в качестве своего основного почтового ящика в Лиссабоне.

Все они оставались в упряжке в течение какого-то времени – фон Прессентин все четыре долгих года войны. Другие появлялись и исчезали, некоторые вплоть до конца 1944 года, как злосчастный Эрих Гимпель и французский инженер Жан-Мари Кавайе. Но звездные часы абвера в Америке прошли. Новым агентам было далеко до таких виртуозов, как Лонковски, Дюкесн, Ланг и Ройпер.

Часть шестая

ЭТО НОВАЯ ВОЙНА

Глава 42

ИБЕРИЙСКИЙ ЧЕРНЫЙ РЫНОК

20 декабря 1941 года, через две недели после Пёрл-Харбора и девять дней спустя после объявления Германией войны Соединенным Штатам, ближайший помощник Канариса полковник Пикенброк направил министерству иностранных дел Германии письмо, в котором говорилось:

«Вступление США в войну еще больше сужает базу разведывательной службы вермахта.

В связи с этим необходимо расширить сбор секретной информации в остающихся нейтральными странах (Португалия, Испания, Швеция, Швейцария и Турция), для чего потребуется значительно увеличить в них личный состав абвера.

Абвер считает необходимым обратить внимание на сложившуюся обстановку и зарезервировать за собой право возбуждать в необходимых случаях ходатайство о включении работников разведки в германские дипломатические миссии в этих странах».

Руководство МИДа сочло письмо Пикенброка наглостью, поскольку сотрудники абвера с дипломатическими паспортами и так наводнили зарубежные представительства Третьего рейха, что и прежде вызывало раздражение у кадровых дипломатов.

Получив отказ министра иностранных дел, Канарис решил подключить к делу начальника гитлеровского Генерального штаба генерала Вильгельма Кейтеля и даже самого фюрера. Ссылаясь на заинтересованность Гитлера, Кейтель направил Риббентропу письмо аналогичного содержания (в действительности составленное Канарисом) с требованием разрешить внедрение своих людей в дипломатические миссии. После этого двери посольств и представительств широко распахнулись перед лжедипломатами.

Прошло совсем немного времени, и личный состав германского посольства, например, в Мадриде вырос до 391 чиновника, из которых только 171 были настоящими дипломатическими работниками и канцелярскими служащими, а все остальные – разведчиками, в большинстве случаев пользовавшимися неприкосновенностью и другими привилегиями своего дипломатического статуса.

Канарис имел веские основания для расширения баз абвера за границей. Уже к январю 1940 года, на пятом месяце войны, стало очевидным, что Гамбург, как и любой другой пункт в Германии, вовсе не идеальное место для ведения разведки против такой островной страны, как Великобритания, куда доступ даже легальным путем становился все более трудным. Подразделения абвера в Гамбурге и Бремене продолжали готовить агентов для Великобритании, но это была длительная, кропотливая и рискованная работа, без какой-либо гарантии, что из Германии этих агентов удастся забросить в Англию.

Предвидя, что после начала войны немецкой разведке придется встретиться с большими трудностями, Канарис заблаговременно создал в странах, которые должны были, по его предположениям, остаться нейтральными, несколько крупных подразделений абвера, названных им «Kriegsorganisationen» (военные организации), или сокращенно КО. Таких военных организаций насчитывалось по меньшей мере шесть: в Испании, Португалии, Швейцарии, Швеции, Турции и Китае, причем все они, даже в Шанхае, занимались шпионажем против Англии¹⁸⁶.

Первый КО был организован в Испании, что имело как сентиментальные, так и практические причины. Именно в Испании, единственной зарубежной стране, которую любил Канарис, абвер обосновался еще со времен Гражданской войны, в разжигании которой Канарис сыграл важную роль. Абвер работал в тесном сотрудничестве с испанской разведкой, возглавляемой другом Канариса генералом Кампосом Мартинесом.

Благодаря этому абвер покрыл всю страну густой агентурной сетью, наладил хорошие линии связи и создал несколько фиктивных фирм, служивших крышами для разведчиков и их финансовых операций, в том числе «Ровак исма», «Карлос Индерер и компани» и «Трансмер».

«Трансмер» была крупнейшей из них и имела филиалы во всех странах Латинской Америки и в испанском Марокко. Управлял ею близкий друг Канариса русский эмигрант барон Роланд Каульбарс, известный как барон Ино.

Благодаря хорошим личным отношениям между Канарисом и Франко испанская разведка, так называемая «Сирена», фактически превратилась в филиал абвера.

Представителем Канариса в Испании был старый друг Канариса, офицер германского флота в Первую мировую войну, кадровый разведчик Вильгельм Лейсснер. После войны он эмигрировал в Никарагуа, где был издателем. Возглавив абвер, Канарис вызвал Лейсснера в Германию, вновь принял его на службу в ВМФ в звании капитана 3-го ранга и направил в Испанию в качестве своего личного представителя. Под именем Густав Ленц он обосновался в этой стране в качестве главы фиктивной фирмы «Эксельсиор». В 1936 году началась Гражданская война и папа Ленц был активирован. Он руководил огромной агентурной сетью абвера в Испании и после победы Франко остался там для руководства абверовской структурой.

Когда потребовалось перестроиться на ведение операций против Англии с нейтральной почвы, Канарис выбрал Лейсснера для передачи ему эстафеты от Гамбурга. Второй пост был создан в Португалии с КО в Лиссабоне под руководством бывшего офицера разведки австрийского Генерального штаба майора фон Ауэнроде, он же Альбрехт фон Карстхофф. Как разведчик он был известен в первую очередь своим талантом расходовать значительные суммы из секретных фондов на бесполезные, зачастую мертворожденные проекты.

К маю 1944 года, накануне высадки союзников в Нормандии, в КО-Испания насчитывалось 717 штатных и 600 внештатных сотрудников. Кроме центра в Мадриде, известного как «контора Ленца», имелось еще 8 бюро (включая несколько станций радиоперехвата и групп дешифровки), а также посты в Сан-Себастьяне, Барселоне, Севилье, Алхесирасе, Ла-Линеа, Танжере, Сеуте, Тетуане и Мелилье¹⁸⁷.

«Контора» Ленца состояла из нескольких отделений – центральное управление и отделы разведки, диверсий и контрразведки, а также несколько технических бюро. Среди его «дипломатов» были специалисты по шпионажу и диверсиям, главный вербовщик, начальник действующей агентуры, руководитель подразделения, занятого сбором авиационно-технической информации, и подполковник, ответственный за внедрение агентуры в британскую и американскую секретные службы.

В «конторе» Ленца действовала и группа «документалистов», занятая изготовлением всякого рода фальшивых документов, секретных чернил, других шпионских принадлежностей, вплоть до взрывчатки, а также обработкой микрофотопленок и т. д. Этот штат возглавляла личная секретарша Ленца фрейлейн Хойпель.

КО-Испания располагало 360 действующими агентами и 60 диверсантами. Подобная структура действовала и в Португалии во главе с бывшим австрийским разведчиком Ауэнроде-Карстхоффом. Она располагалась в германском посольстве в Лиссабоне и одновременно обслуживала португальские колонии.

Оба подразделения имели задание вербовать и готовить агентуру для заброски в Англию и США. Лейсснера не удовлетворяли скудные сведения, которые он получал от испанской разведки по соглашению между Канарисом и Кампосом Мартинесом, Ауэнроде выражал недовольство тем, что ему поставляли фашиствующие или купленные чиновники МИДа Португалии и португальская разведка. Особенно плохо работала испанская разведка, а старомодная, времен Первой мировой войны, система шифровки, которой она пользовалась, была самой ненадежной в Европе.

У них было очень мало агентов за рубежом. Вскоре после поражения Франции немецкий посол в Мадриде Эберхард фон Шторер получил указание выяснить возможность более тесного сотрудничества и перспективы использования абвером испанской агентуры в Англии. Посол обратился к испанскому министру иностранных дел полковнику Хуану Бейгбедеру-и-Атиенса, который прямо заявил:

– У нас нет шпионов в Англии.

Не обескураженный таким ответом Канарис обратился к Франко, и 6 сентября 1940 года все испанские консулы в Великобритании получили указание работать на немецкую разведку и представлять ей «подробные доклады о политико-моральном состоянии населения и результатах [немецких] воздушных налетов». Еще через четыре дня испанского посла в Великобритании герцога Альбу обязали не ограничиваться пересылкой сообщений испанских консульств, а представлять также доклады по вопросам, список которых Канарис передал Франко. Ответы на эти вопросы позволяли получать информацию о результатах немецких воздушных рейдов и политико-моральном состоянии населения Англии, о профсоюзах и членах парламента, об английских летчиках и военно-морском флоте, о положении со снабжением населения и о промышленном производстве¹⁸⁸.

Результаты оказались разочаровывающими. Испанцы согласились передавать немцам копии отчетов и сообщений своего посла, но пользы от них было мало. По словам фон Шторера, испанский посол ограничивался тем, что «просто передавал официальные заявления различных британских ведомств».

Осенью 1940 года для создания в Великобритании самостоятельной агентурной сети, состоящей из испанцев, Лейсснер направил туда фалангиста дона Анхеля Алькасара де Веласко, журналиста по профессии, получившего псевдоним Гильермо и регистрационный номер В-312. Прикрываясь дипломатическим паспортом и должностью пресс-атташе испанского посольства в Лондоне, дон Анхель начал посылать в Мадрид доклады на политические темы. Он утверждал, что его основным источником является один из заместителей министра в кабинете Черчилля – восходящая звезда в консервативной партии, с амбициями на пост ее лидера и премьер-министра страны.

Алькасар де Веласко побывал в Мадриде в феврале 1941 года, чтобы доложить о результатах работы. Характеризуемый в материалах немецкой разведки «как агент абвера… пользующийся полным доверием англичан», он привез с собой «несколько докладов военно-разведывательного характера», немедленно пересланных ведомству Канариса. В подробном донесении в Берлин от 28 февраля 1941 года посол фон Шторер так обобщает доставленную им политическую информацию:

«Секретный агент подтвердил сообщение [испанского министра внутренних дел и лидера фалангистов] Серрано Суньера о возможности взять Гибралтар в аренду после войны. Согласно донесению этого же агента, его высокопоставленный британский источник не высказался за передачу французского Марокко Испании, а говорил только о пересмотре границ в пользу Испании».

После возвращения дона Анхеля в Лондон Лейсснер назначил его руководителем группы из десятка агентов-испанцев. Вскоре он дважды раздобыл настолько важную информацию, что заслужил в абвере репутацию одного из лучших агентов Англии. В марте 1941 года он прислал получивший высокую оценку разведывательного управления немецких ВВС отчет о разрушениях, причиненных налетами люфтваффе.

Через полгода доложил еще об одном своем крупном успехе. Английская армия была почти полностью разгромлена во время своей краткой экспедиции во Францию, и после Дюнкерка ее пришлось, по существу, создавать заново. В Берлине мало что было известно о структуре и дислокации этой новой армии, а все попытки получить нужные сведения оказались безуспешными. Но вдруг все изменилось. В разведывательном управлении Генерального штаба появился экземпляр боевого порядка британской армии. Алькасар де Веласко, по его словам, попросту купил его у одного английского лейтенанта.

Резидент МИ-6 в Испании Кеннет Картер Бентон (работавший под крышей британского посольства в Мадриде) заподозрил Веласко и решил собрать необходимые улики. Имитируя квартирную кражу, люди Бентона проникли в апартаменты Веласко, обнаружили там и скопировали его дневник, записи в котором не оставляли сомнений в том, что его владелец является руководителем опасной группы испанских шпионов абвера.

Незадолго до этого Веласко вернулся в Лондон с заданием получить через завербованного им английского офицера новые документы. Получив из Мадрида сообщение о визите «воров», он сразу сообразил, что на его след вышли английские контрразведчики, и поспешил убраться из Лондона. Своим преемником он оставил Луиса Калво – корреспондента крупной мадридской газеты «ABC», а для передачи информации связал его с чиновником испанского посольства доном Хосе Бругадой Вудом.

Но дон Хосе под кличкой Пепперминт работал на «Двойной крест» и тут же известил о смене караула майора Лиддела из МИ-5. Арестованный Калво, тогда уже агент номер В-319, руководитель сети из 7 испанцев в Англии и Уэльсе, был доставлен в Хэм-Коммон, там быстро сознался, был перевербован и освобожден.

В апреле 1942 года немцам сообщили, что Калво побывал под арестом. Было произведено срочное расследование, в результате которого сделали вывод, что Калво чист. Агент В-319 остался на своем посту, пользовался полным доверием абверовского начальства и до 1944 года, вплоть до дня «Д», работал под контролем англичан, руководя испанской агентурой и снабжая своих немецких друзей дезинформацией.

Гением, стоявшим за всей этой феноменальной операцией по разоблачению дона Анхеля, по вербовке Пепперминта и Калво и по установлению контроля над так называемой испанской группой в Англии, был Гарольд Андриен Рассел Филби. Сын знаменитого арабиста Гарри Сент-Джона Бриджеса Филби Ким ушел из Кембриджа и стал журналистом. В июне 1933 года он стал агентом разведывательной службы Красной армии и, по его собственному признанию, служил красным верой и правдой.

В 1934 году по приказу Москвы он внедрился в германо-английский бунд и стал сотрудничать в журнале, издававшемся на фашистские деньги. Он активно работал в прогерманских организациях, получал приказы и деньги от министерств пропаганды и иностранных дел Третьего рейха. Затем он был направлен лондонской «Таймс» в Испанию в годы Гражданской войны и освещал события с позиций генерала Франко, от которого даже получил одну из высших наград – орден Красного креста за военные заслуги. После этого он нашел себе место в секции V МИ-6 в качестве главного помощника майора Каугилла по контрразведке на Иберийском полуострове.

Он работал весьма успешно, и чем больше испанских и португальских шпионов прибывало в Англию, тем больше был его улов. Успех секции V особенно замечателен тем, что он представлял собой победу кучки любителей над немецкими профессионалами. Основными соратниками Филби были тоже новички в разведке писатель Грэм Грин и бывший редактор журнала «Панч» Малькольм Маггеридж.

Работа оказалась для Маггериджа во многом непосильной. Когда он был отправлен в Лоренсу-Маркиш в португальской Восточной Африке (Мозамбик) и увидел, насколько велика и разветвленна там сеть абвера, он даже попытался утопиться в Индийском океане. В то же время циничный и саркастический подход к делу Грина позволил ему в значительной мере нейтрализовать деятельность организации Ауэнроде.

Деятельность британских секретных служб на иберийском черном рынке шпионажа и контрразведки не ограничивалась только работой МИ-6, в особенности Кима Филби. Хотя считалось, что МИ-5 не осуществляет операций за рубежом, ее секция Б-1А (система XX) имела в Испании своего важного агента по кличке Нетл (Крапива), связь с которым из Лондона осуществлялась через французского двойного агента Шеперда (Пастух).

В Португалии у абвера была автономная агентурная сеть, в определенной мере конкурировавшая с КО Ауэнроде-Карстхоффа. Более того, МИ-5 использовала эту сеть в своем соперничестве с организацией МИ-6 в Лиссабоне.

Руководителем операций XX был один из доверенных и ценных агентов – немецкий эмигрант, проживающий в Лиссабоне, довольно состоятельный промышленник, приехавший в свое время в Лиссабон для закупки стратегического сырья для Германии и ставший затем близким другом Ауэнроде.

Человек этот, известный в абвере как агент А-1416, а в английском «XX» комитете как Гамлет, трудился на двух хозяев настолько успешно, что обе стороны не могли на него нарадоваться. В 1941 году он связался с англичанами как представитель мифической группы антинацистски настроенных офицеров вермахта, был завербован людьми «XX» комитета и использовался для передачи абверу английской дезинформации. В Лиссабоне его группа работала на абвер под прикрытием процветающей экспортно-импортной фирмы. Англичане поддерживали связь с Гамлетом через двух его деловых партнеров, один из которых (кличка Маллет) представлял его фирму в Англии, а другой (австриец по кличке Паппет) периодически посещал Англию по делам своей португальской фирмы, причем «XX комитет» так хорошо маскировал эти визиты, что абвер даже не подозревал об их подлинных причинах.

«XX» комитет регулярно снабжал Маллета и Паппета (в абвере они звались Фамулус и Будни) дезинформацией для передачи Гамлету, а тот переправлял ее абверу.

Англичане весьма дорожили этим каналом, так как поступавшая по нему к немцам специально обработанная информация становилась известной командованию вермахта и военному губернатору оккупированной Бельгии генерал-полковнику Николаусу фон Фалькенгаузену. Для поддержания деловой репутации фирмы Гамлета английская контрразведка занималась довольно крупными торговыми операциями – покупала и продавала через нее большие партии мыла, непромокаемой бумаги и даже обезжиривающие составы и лимонадный порошок.

Это было, пожалуй, одной из наиболее разработанных операций «Двойного креста» и его самым глубоким внедрением в агентурную сеть абвера, поскольку материалы Гамлета высоко ценились в абвере и не вызывали никаких сомнений.

Самой активной группой абвера в Португалии была «Остро», которой руководила некая загадочная личность из Лиссабона. В ее составе были работающие во всех концах Британской империи и в Соединенных Штатах агенты – такие, как организация СХБ Бишоффа и Ширенбека. Как полагают, три агента находились в Соединенном Королевстве.

Секция V предприняла в Португалии чрезвычайные усилия с целью обнаружить организатора группы «Остро». Когда он был разоблачен, выяснилось, что это был Поль Фидрмук, руководитель респектабельной фирмы, ведущей дела в странах союзников, который вслепую использовал своих сотрудников для сбора разведывательной информации.

Дальнейшее расследование дела сеньора Фидрмука выявило несколько весьма интересных фактов. При изучении его отчетов, отправляемых в абвер, британские секретные службы пришли к выводу, что группа «Остро» была фикцией и состояла из одного Фидрмука.

Его высоко ценимые сообщения, которые он передавал майору фон Ауэнроде, получая самую высокую из всех агентов КО плату, были подготовлены только им лично, а все данные, содержащиеся в них, либо извлечены из газет стран-союзников, либо просто выдуманы.

После того как МИ-6 выяснила истинное лицо группы «Остро», было решено оставить Фидрмука в покое, чтобы он и далее продолжал дурачить немцев.

К концу лета 1944 года Фидрмук пришел к заключению, что война будет проиграна немцами, и решил покинуть Лиссабон, чтобы португальские власти не разоблачили его и не привлекли к ответственности.

К тому времени оставалось уже не так много тихих гаваней, где он мог бы укрыться. Перебравшись в Мадрид, он обнаружил, что в абвере он полностью дискредитирован, и его спасло только падение Канариса. Он обрел новых друзей в империи Шелленберга, но его дни как процветающего немецкого шпиона были сочтены. Фидрмук был одним из последних иберийских шпионов, оставшихся на обочине.

Тем не менее к 1943 году после появления на Иберийском полуострове Филби и ряда провалов руководство абвера пришло к выводу, что Испания и Португалия утратили свою ценность в качестве базы для заброски агентуры. Обстоятельства вынуждали немецкую разведку искать другую нейтральную страну, откуда можно было бы более успешно вести шпионаж против Англии.

Такой страной могла стать Швеция.

Глава 43

ШВЕДСКАЯ АРЕНА

«Кто разом может быть горяч и трезв, взбешен и сдержан, предан и бесстрастен?» – спросил Макбет Макдуфа¹⁸⁹.

Шведы попытались. Последний раз они воевали в 1813–1814 годах (против Наполеона), а затем сделали своим фетишем не мир, но нейтралитет. Во время Второй мировой войны большинство населения Швеции было настроено скорее проанглийски, чем прогермански, однако они все же были ближе к немцам, чем к англичанам, а свои симпатии распределяли в соответствии с целесообразностью, считая, что война пройдет мимо них, если они будут оставаться хладнокровными. Подобно англичанам Шоу, они считали моралью чувство неловкости.

После оккупации Дании и Норвегии весной 1940 года и изгнания англичан с континента нейтралитет шведов начал претерпевать изменения настолько, что могло показаться, что они нейтральны относительно англичан¹⁹⁰.

Двойственный подход можно было наблюдать, в частности, в отношении к шпионам. Подобно любой другой нейтральной стране, Швеция в годы войны кишела агентами различных разведок, как шпионами всех воюющих стран, так и авантюристами, работавшими в одиночку в поисках прибыли.

Неужели Стокгольм да и вся Швеция были столь наполнены секретами, чтобы удовлетворить аппетиты всех этих падальщиков? Ясно, что нет. Шведы были очень чувствительны в отношении собственных военных тайн, зная повышенный интерес к ним Советов. Русские содержали здесь огромный контингент шпионов, как в своем посольстве, так и в марионеточной коммунистической партии. В самом представительстве была тройка псевдодипломатов под фамилиями Семенов, Ветров и Ярцев, которые управляли всей этой армией шпионов. Псевдожена Ярцева – Круглова осуществляла связь с местной коммунистической партией. Значимость этой страны как объекта шпионажа была видна из того факта, что это направление возглавлял один из асов советской разведки. Его самым значительным успехом было похищение системы работы шифровальной машины шведского министерства обороны.

Если не считать русских, шпионы, наводнившие страну в годы Второй мировой войны, не интересовались шведскими военными тайнами, а делали свой бизнес в большой игре, где каждый лагерь противостоял другому.

Особенно многочисленными и вездесущими были норвежцы, обладавшие тем преимуществом, что работали почти дома, а их секретная служба в изгнании, возглавляемая полковником Роскером Лундом, вовсю пользовалась этим обстоятельством. Деголлевская разведка во главе с графом де Флёрио, маскировавшим свои истинные симпатии и подлинную деятельность службой в качестве дипломата Виши, действовала вяло.

Американцы активно вели разведку через американского гражданина шведского происхождения бизнесмена Эрика Сигфрида Эриксона и через вице-консула в Гётеборге Уильяма Коркорана, весьма наблюдательного человека с авантюристическими замашками.

Еще большей предприимчивостью, чем норвежцы, отличались японцы, что следует приписать стараниям японского военного атташе генерала Онодеры, возглавлявшего всю японскую разведку в Европе. Онодера шпионил против Германии с неменьшим усердием, чем против ее врагов, и один из его агентов, которого я буду называть Поляк-зануда, поставлял ему огромное количество информации о его союзниках по Оси. Генрих Гиммлер, который однажды даже назвал Поляка «самым опасным оперативником шпионажа в мире», заявил Токио протест по поводу «штатного сотрудника [японского] военного атташе». Агенты гестапо в Стокгольме не раз пытались похитить его и вывезти в Германию. Когда Поляк успешно уберегся от всех таких попыток, Гиммлер сообщил о нем шведскому посланнику в Берлине и предложил в обмен за Поляка-зануду двух шведских моряков, арестованных в Германии за шпионаж в пользу русских.

Он продолжал работать на Онодеру как его самый доверенный сотрудник, не переставая работать и на англичан, которые с его помощью сплавляли немцам дезинформацию через Японию.

Разветвленная и эффективная польская секретная служба действовала в сотрудничестве с группой влиятельных шведских бизнесменов, занимающихся бизнесом с немцами в Польше. Эта шпионская ячейка, организованная Свеном Норманом, пятидесятиоднолетним варшавским менеджером крупного шведского промышленного концерна АСЕА и полковником Карлом Херслоу, бывшим шведским военным атташе в Берлине и генеральным консулом в Варшаве, ни в коей мере не представляла собой группу наемников. В нее входили респектабельные промышленники, бизнесмены и банкиры, и они согласились стать шпионами потому, что видели вблизи зверства нацистов.

Польско-шведская ячейка представляла собой незаменимое звено британской разведывательной сети, нацеленной против немцев. Именно она предупредила англичан о предстоящем нападении Германии на Советский Союз. И именно с их помощью британцы получили действующую модель «Энигмы», шифровальной машины, с помощью которой немцы кодировали свои самые секретные сообщения¹⁹¹.

Когда в 1942 году гестапо сумело раскрыть эту сеть, в Варшаве были арестованы 51 поляк и несколько шведов. Если поляки были сразу же расстреляны, то шведов приговорили к смертной казни и содержали в тюрьме в качестве заложников, чтобы обеспечить безопасность своих шпионов в Швеции.

Англичане в своей разведывательной работе в Швеции встречались с трудностями, а после двух инцидентов и вообще оказались в явно невыгодном положении. В 1939 году они узнали, что немцы располагают запасом высококачественной руды, необходимой для выплавки стали, только на девять месяцев и почти полностью зависят от шведских поставок, осуществлявшихся через Лулеа в Ботническом заливе и Окселёсунд в Южной Швеции. Сорвать поставки значило нанести серьезный удар по немецкой военной промышленности. Именно такое решение было принято британским правительством, и для его выполнения в Швецию приехал инициатор задуманной операции Уильям Стефенсон в сопровождении специалиста по диверсиям Александра Рикмана.

В соответствии с планом Стефенсона предполагалось взорвать краны и другие портовые механизмы, используемые для погрузки руды на немецкие пароходы, для чего дипломатической почтой в британское посольство в Стокгольме была прислана взрывчатка новейшего типа. Хранилась она в подвалах посольства и в студии одного шведского скульптора. Стефенсон и Рикман вели себя настолько неосторожно, что вскоре их замысел стал секретом полишинеля. Узнали о нем и немцы. Они не замедлили проинформировать о намерениях англичан соответствующие шведские органы, и Стефенсону пришлось срочно покинуть страну, а Рикман оказался за решеткой.

Еще более неприятные последствия имел для Англии другой инцидент. Он произошел в самом начале войны, и не только настроил против англичан командование военно-морского флота Швеции, но и помог немцам приобрести влиятельных покровителей. В свое время шведы заказали в Италии 3 эсминца. Они были построены, когда уже шла война, и шведы попытались провести их в Швецию через английскую и немецкую блокаду. Немцы не возражали, наоборот, даже предложили шведам свою помощь, англичане же перехватили эсминцы, интернировали экипажи в одном из шотландских портов и довольно грубо обращались с моряками. Это вызвало в Швеции бурю возмущения и привело некоторых высших командиров шведского ВМФ в такое негодование, что они до конца войны прониклись антианглийскими настроениями, проявляя в то же время особую благосклонность к немцам. Под их давлением начальник шведской контрразведки майор Вальтер Лундквист создал еще более трудные условия для английской агентуры, одновременно предоставляя гитлеровским шпионам относительную свободу действий.

Перед войной МИ-6 организовала свою резидентуру в Стокгольме, которая действовала под крышей отдела паспортного контроля посольства Великобритании и возглавлялась кадровым разведчиком Мартином. Одним из ее оперативников был венгерский художник-плакатист Эмери Герё. Его друг, шведский журналист Карл Христиан Альбректссон Эллсен, демонстрировал профашистские симпатии. Немцы взяли его на работу в качестве пропагандиста и платили ему 500 марок в месяц с возмещением служебных расходов. За эти деньги Эллсен должен был рассылать пронацистские материалы радиостанциям нейтральных стран и сочинять статьи, доказывающие преимущества германской оккупации. В начале 1941 года Герё завербовал Эллсена для работы на англичан, и в течение полутора лет тот добывал для них ценную информацию в оккупированной немцами Европе. От него же английская разведка получала сообщения о переброске и концентрации немецкой армии на Востоке накануне нападения гитлеровцев на Советский Союз.

В ноябре 1942 года Герё и Эллсен были арестованы, что явилось крупной неприятностью для англичан, но имело и свою положительную сторону. Эллсен на суде разоблачил стокгольмский филиал радиостанции «Мундиал» как одно из прикрытий нацистской агентуры, оснащенное секретной радиоаппаратурой для передачи разведывательной информации в Германию.

Главным врагом шведских адмиралов и шефа контрразведки майора Лундквиста был военно-морской атташе британского посольства в Швеции капитан Генри Мангле Денем, по совместительству выполнявший обязанности разведчика.

С назначением на пост начальника управления военно-морской разведки контр-адмирала Джона Годфри, который сменил капитана 1-го ранга (впоследствии вице-адмирала сэра) Нормана Деннинга, эта служба получила новое дыхание, став огромной структурой со множеством агентов и дешифровщиков, которые провели значительное число крупных операций.

Одним из помощников Годфри был молодой штатский сотрудник по имени Ян Флеминг. Его живое воображение, позволившее ему впоследствии создать образ Джеймса Бонда, помогало в те годы разрабатывать и осуществлять очень дерзкие операции. Его инициативность и энергия заставили активно работать таких военно-морских атташе, как капитан 3-го ранга Ален Хилгарт в Испании, капитан 3-го ранга Вольфсон в Турции и капитан Денем в Швеции, ставших не только дипломатами, но и очень деятельными разведчиками.

Это был красивый смелый офицер с независимым характером, со своими удачами и провалами. Одним из своих лучших агентов он считал капитана шведского торгового судна. Моряк регулярно снабжал его информацией о гитлеровском ВМФ в Балтийском море и о таких важных портах, как Штеттин, Киль, Зассниц и Пиллау. Это был очень скрытный человек, и Денем до сих пор не знает его настоящего имени.

Шкипер, который делал это без всякого вознаграждения, якобы исключительно из-за глубокой преданности англичанам, в действительности оказался агентом абвера номер Ф-3243 по кличке Бальзак. Настоящее его имя было Фритьоф фон Барт, и он был подставлен военно-морскому атташе абвером для снабжения его дезинформацией. Подобные просчеты неизбежны в работе каждого разведчика, но достижения Денема заметно превосходили его провалы. Именно он стоит у истоков одной из величайших исторических побед этой войны.

Именно Денем своевременно предупредил британское Адмиралтейство о проходе немецких военных кораблей через проливы Каттегат и Скагеррак.

Рано утром 20 мая 1941 года шведский крейсер «Готланд» обнаружил линкор «Бисмарк» и крейсер «Принц Евгений», о чем один из офицеров шведской разведки проговорился норвежскому военно-морскому атташе, который, в свою очередь, передал информацию Денему, а тот незамедлительно отправил в Адмиралтейство в Лондон следующую телеграмму:

«Молния» – Каттегат, 20 мая. В 15.00 2 больших военных корабля в сопровождении 3 эсминцев, 5 эскортных кораблей и 12 самолетов прошли Марстранд курсом на север».

В Адмиралтействе сделали правильный вывод, что «Бисмарк» готовится прорваться в Атлантику. После этого не прерывался усиленный поиск вплоть до 27 мая, когда линкор был потоплен.

Немцы все время ощущали работу Денема, понимали, какую опасность он для них представляет, и пытались добиться его смещения. Его главный противник – военно-морской атташе посольства Германии Пауль фон Валерт, в свое время представитель американской фирмы «Дженерал моторе» в Гамбурге, фактически ничего не предпринимал, чтобы помешать ему неприкрытой слежкой. Да у него и не было в том особой необходимости, так как шведы делали все, что могло бы ему навредить. Филеры майора Лундквиста следили за каждым шагом Денема, который был жупелом также и для еще одного офицера секретных служб, таинственного полковника Адлеркойца.

Всех его посетителей допрашивали, установили за ним постоянную слежку, в дымовой трубе камина в его канцелярии установили микрофоны, а в окне дома напротив квартиры Денема посадили специалиста для чтения с губ, который постоянно следил за ним через бинокль, стараясь по губам прочитать те беседы, которые недоступны «жучкам».

Поскольку разоблачить Денема не удалось, его попытались подловить на провокации, что дало бы возможность потребовать его отзыва из страны. Эти попытки также оказались безуспешными: он был очень осмотрителен и избегал любых сомнительных ситуаций. Более того, шведский военно-морской атташе в Лондоне, капитан Оксенштерна, как мы еще увидим, добывал там закрытую информацию, и шведские адмиралы боялись потерять этот ценный источник, поскольку высылка Денема из Стокгольма повлекла бы за собой подобную ответную меру англичан в отношении Оксенштерны.

И без того обширная резидентура абвера в Стокгольме стала еще многочисленнее в 1940 году, когда Канарис по предложению полковника Пикенброка, хорошо понимавшего, насколько важна эта нейтральная страна для тайной подрывной работы против союзников, назначил представителем абвера в столице Швеции бывшего резидента в Бухаресте сорокасемилетнего майора Ганса Вагнера.

Подполковник Рудольф Рохледер под кличкой Аксель стал его контролером в Берлине. Для камуфляжа связи Швеция получила в абвере название «Шверин». Вагнер под именем Ганс Шнайдер получил как прикрытие в германском посольстве в Стокгольме должность экономиста при аппарате военного атташе. Ему выделили секретный фонд в 400 тысяч марок и предоставили право пользоваться дипломатической почтой и шифрами посольства. Все его телеграммы посылались в МИД Германии со специальной пометкой «для передачи капитану 2-го ранга Вихманну, комната 320 в управлении абвера на набережной Тирпиц».

28 ноября «доктор» Вагнер представился германскому послу и первым делом получил в посольстве две комнаты, для себя, для своего помощника лейтенанта Альберта Утермарка и секретарш Алисы Фишер и Эрики Вендт. Теперь он был при деле – главный резидент немецкой разведки в Швеции.

Вагнера назначили потому, что он считался специалистом по контрразведке, поэтому главное, что от него требовалось и на что обратил его внимание Пикенброк, – всемерно противодействовать растущей активности вражеских разведок. Он получил категорическое указание воздерживаться от шпионажа против Швеции и поначалу придерживался его, но впоследствии полностью пренебрег им¹⁹².

Вагнер был уникальной личностью среди всех стокгольмских организаторов шпионажа. Он не обладал ни изяществом капитана Денема, ни изощренностью генерала Онодеры. Это был хмурый человек с квадратным подбородком и мешками под глазами, в длинном пальто, никогда не расстававшийся с тяжелым саквояжем, выглядел немного комично, чем-то напоминая братца Джунипера. Он был прирожденным бюрократом и своей придирчивостью довел рыжеволосую чувствительную фрейлейн Фишер, она же Берта, до самоубийства.

Он оказался серьезным противником для англичан, но не потому, что сумел добывать у них какие-то важные секретные сведения, а потому, что перекрыл им доступ к источникам информации. Вагнер быстро понял, что для немцев наиболее опасен Денем, причина завидной осведомленности которого заключается в дружбе с начальником объединенного разведывательного бюро высшего командования Швеции полковником Бьёрнштерной.

По существу, Бьёрнштерна был агентом английской разведки. Он снабжал Денема обильной информацией – копиями докладов шведских военных атташе, донесениями секретных агентов, штабными прогнозами и оценками, а также перехваченными немецкими секретными телеграммами, в том числе обработанными на шифровальной машине «Сименс», которая считалась у немцев такой же абсолютно надежной, как у японцев «машина-Б», но шведы читали зашифрованные с ее помощью сообщения. В период сотрудничества Бьёрнштерны с Денемом шведская разведка фактически была филиалом английской разведывательной службы.

Среди материалов, которые Бьёрнштерна регулярно передавал Денему, особую ценность представляли доклады шведских военных атташе, в Берлине – полковника Юхлин-Даннфельта и в Виши – подполковника Констанца Эдуарда дю Ритца. Даннфельт присылал не только наблюдения личные и своих помощников, но и донесения агентуры, которую навербовал среди эсэсовцев Гиммлера. Это были несколько молодых шведских патриотов, внедренных в национал-социалистское движение пера Линдблома, которые затем «бежали» в Германию и поступили в СС, где продолжали служить своей родине, шпионя против Германии. Даннфельт также обменивался информацией с хорошо осведомленным швейцарским военным атташе в Берлине, обеспечивая британцев информацией о состоянии вооруженных сил Германии, какую только можно было раздобыть в военное время¹⁹³.

Решение проблемы Денем – Бьёрнштерна Вагнер поставил во главе своей повестки дня.

С помощью молодого капитана из разведывательного бюро майора Петерсена Вагнер собрал достаточно свидетельств, не оставлявших сомнений в связи полковника Бьёрнштерны с англичанами. Вместо того чтобы отправить собранные материалы по официальным каналам, что позволило бы Берлину заявить через свое посольство официальный протест, он решил передать их шведам, найдя высокопоставленного офицера, который разоблачит Бьёрнштерну и тем самым окажется в долгу перед Вагнером.

Свой выбор он остановил на начальнике шведской контрразведки майоре Вальтере Лундквисте. Тот уже давно сотрудничал с руководителем одной из групп контрразведки абвера полковником фон Бентивеньи, обмениваясь с ним материалами о деятельности советской разведки.

Майор Лундквист представил собранные Вагнером материалы начальнику Генерального штаба генерал-лейтенанту Олафу Тёрнеллу. Бьёрнштерну не только сместили с занимаемого поста, но и пригрозили передать дело в военный трибунал. В результате чистки объединенного разведывательного бюро, проведенной по приказанию Тёрнелла, несколько работников, сотрудничавших с Денемом, были арестованы и осуждены. Великолепная шпионская ячейка была полностью разгромлена.

Но окончательно восторжествовал Вагнер, когда начальником объединенного разведывательного бюро стал однофамилец майора Вальтера Лундквиста – не очень далекий офицер, капитан Б. Лундквист. С ним у Вагнера установились такие же «дружеские» отношения, как у Денема с Бьёрнштерной. «Новый начальник объединенного разведывательного бюро, – докладывал Вагнер Пикенброку, – готов к самому тесному сотрудничеству со мной». По его рекомендации Канарис пригласил капитана в Берлин и оказал ему пышный прием.

Вместе с тем Вагнер продолжал поддерживать близкие отношения и с начальником шведской контрразведки майором Вальтером Лундквистом, что весьма пригодилось немцам, особенно в наиболее трудный для них период войны. Лундквист не только поставлял Вагнеру информацию об агентах английской разведки в Швеции, но и выступал в роли покровителя германской агентуры. «Несомненно, что наши агенты, – доносил Вагнер в Берлин, – если только они не нарушат запрета работать против Швеции, будут пользоваться полной неприкосновенностью».

Под защитой майора Лундквиста Вагнер стал действовать грубо и неосторожно. Он использовал десятки филеров для слежки за агентами противника, засылал агентов-двойников в конкурирующие разведки, почти открыто, чувствуя себя в полной безопасности, брал агентов к себе на работу. Одним из его резидентов был сорокалетний повар-немец, женатый на шведке, которую Вагнер взял в штат в качестве переводчицы.

Но главное внимание Вагнер уделял контрразведывательной работе.

Три его филера выслеживали британских шпионов, работая в качестве агентов-провокаторов, они получали приказы и плату прямо в офисе Вагнера и там же докладывали ему о своей работе. Этих агентов – фотографа, судового стюарда и таможенника, постоянно бывающих у Вагнера, засекли детективы тайной полиции Мартина Лундквиста¹⁹⁴, и влиятельные друзья Вагнера не смогли спасти их от ареста.

Когда эти аресты оказались вынесенными на первые страницы газет, шведы пригласили тогдашнего германского посла Ганса Томсена к высокопоставленному чиновнику политического департамента, который заявил ему:

– Мы не намерены раздувать это дело. Но мы были бы признательны, если бы вы попросили полковника Вагнера заниматься своими делами с несколько большей осмотрительностью.

Это было весьма мягким выговором, но посол был возмущен и попросил Вагнера выехать из помещения посольства. Резидент абвера снял офис на Ниборгсгатан, где продолжал действовать так же неосторожно, как и прежде. Именно здесь через два года после этого скандала повар-переводчик Вагнера в конце концов попал в руки Мартина Лундквиста.

Вагнер не хотел или не умел собирать так называемую позитивную информацию об англичанах – это должны были делать за него другие.

К числу таких агентов относился, например, пресс-атташе германского посольства в Стокгольме Пауль Гроссманн, в прошлом профессиональный журналист. Он не только тайно субсидировал некоторых журналистов и даже целые газеты, но и сам занимался шпионажем. Главным советчиком Гроссманна в его темных делах был шведский миллионер Тор стен Крёгер, брат печально известного спичечного короля. Он контролировал несколько крупных газет, которые использовал для профашистской пропаганды.

В сентябре 1942 года обычно осторожный и расчетливый Крёгер согласился участвовать в драматической акции, порученной Гроссманну Риббентропом. План заключался в том, чтобы «подобрать надежного шведского журналиста, чьи прогерманские симпатии не были бы широко известны», для засылки в Лондон, где он наряду с открытыми сообщениями для печати посылал бы и тайные отчеты военного характера. Крёгер рекомендовал человека, которого считал идеально подходящим для этой миссии. Но корреспондент крайне разочаровал своих наставников. Отчеты, присылаемые им из Лондона, были, как Гроссманн жаловался Т. К., «имеющими склонность к нашим врагам и абсолютно бесполезными для нас»¹⁹⁵.

Глава 44

БАРОН СЛЕДУЕТ НА СЕВЕР

Когда Канарис и Пикенброк решили направить в Швецию агентов для сбора «позитивной» информации о союзниках, это было поручено двум оперативникам, способным повысить уровень германской разведки. Одним из них был международный банкир из Кёльна, другим – датский аристократ.

Барон Вальдемар фон Оппенгейм, банкир, родился в 1894 году в замке Шлендерхан в провинции Рейнланд и был членом хорошо известной еврейской семьи в Германии. Он избрал карьеру профессионального военного, стал лейтенантом и отличился во время Первой мировой войны. После войны он женился на Габриеле фон Гольдшмидт, «объединив» две богатые аристократические фамилии, затем по просьбе отца вышел в отставку и стал работать в банке своей семьи в Кёльне.

Высокий, красивый, стройный мужчина с консервативными взглядами, обычными для офицера, барон фон Оппенгейм, как многие немецкие евреи его круга, считал себя больше немцем, чем евреем. Остается фактом, что он вступил в НСДФБ, банковскую группу нацистской партии еще в июле 1932 года, за несколько месяцев до прихода Гитлера к власти. Хотя он был евреем-полукровкой, гитлеровцы считали его «ублюдком второй степени». Этот ярлык отражал лишь его неарийское происхождение, но не характер. Оппенгейм намек понял. После 1933 года он сделал вывод, что ему лучше воздержаться от официального сотрудничества с нацистами, и с головой ушел в руководство международными делами своего банка, как и многие другие немецкие евреи его круга.

В связи с войной банк был вынужден перенести свои международные финансовые операции в Швецию, где Оппенгейм поддерживал близкие отношения с весьма влиятельным «Энскильда банкен» знаменитых братьев Якоба и Марка Валленбергов, с которыми был в родстве через жену.

Именно близость Оппенгейма с Валленбергами, его международные связи, солидная биография и патриотизм привлекли к нему внимание абвера, как к потенциально перспективному секретному агенту. Его рекомендовал агент Ф-2371, как «сильную личность со значительным опытом работы за границей и обширными связями». Сотрудник абвера, некий капитан Драйссен, познакомился с Оппенгеймом в отеле «Эксельсиор» в Кёльне и, представившись как «герр Друйзенберг», предложил работать на немецкую разведку, главным образом по сбору экономической информации об Англии и США.

Оппенгейм поначалу колебался, заявив, что вряд ли целесообразно возлагать такую деликатную миссию на еврея. Но Драйссен заверил его, что у абвера много агентов, занимающих в обществе такое же положение, как и Оппенгейм, – «стопроцентных евреев».

На следующей встрече, устроенной на явке в отеле «Хильдманнс» в Бремене 23 июня 1941 года, Вальдемар фон Оппенгейм был зачислен в штат абвера с кличкой Барон и регистрационным номером А-2408. Драйссен вручил ему шифровальное устройство Fadenzaehler, код и сообщил условный адрес в Бремене, по которому Барону следовало пересылать свои донесения. Тут же Оппенгейм получил и первое задание, напечатанное на уменьшенном до размеров почтовой марки листочке бумаги, и по указанию Драйссена спрятал его под крышкой своих фамильных золотых часов.

После первой испытательной поездки в Голландию, откуда Оппенгейм вернулся с полезной информацией, его отправили в Швецию с поручением подготовить почву для сбора разведывательной информации через ничего не подозревавших Валленбергов. Из Швеции Оппенгейм послал 5 длинных донесений, оправдавших самые оптимистические надежды Драйссена. Одно из донесений содержало общие данные о росте американской военной промышленности, другие – более конкретные сведения о выпуске американцами танков, самолетов и торговых судов, а также о методах подготовки команд транспортных кораблей, предназначенных для перевозки грузов под охраной военно-морского конвоя.

В 1941 году Оппенгейм побывал в Швеции четыре раза и представил 16 донесений с информацией, получившей в абвере высокую оценку. Уже одни заголовки донесений говорят сами за себя: «Английский тоннаж в Атлантике»; «Норвежские суда на службе противника»; «Выпуск танков и бронемашин в США»; «Календарный план доставки в Великобританию американских самолетов различных типов». Накануне Пёрл-Харбора абвер получил от Оппенгейма подробный доклад о японо-американских отношениях.

В 1942 году Оппенгейм обрадовал германскую разведку новыми ценными «подарками». В начале года он сообщил о работе американской военной промышленности, выпуске самолетов и грузовых судов, а позже представил подробные тактико-технические данные нового американского истребителя и детальное донесение об англо-американских морских караванах в Атлантике. 6 февраля от него поступил материал с подробностями «Аркадии», последнего совещания между Рузвельтом и Черчиллем в Вашингтоне, где было принято решение сделать Европу «центром тяжести англо-американских военных усилий».

8 апреля по паспорту и визе, полученным от абвера, Оппенгейм снова отправился в Швецию и остановился у Валленбергов. Как раз в это время в лондонской газете «Дейли мейл» появилась статья ее стокгольмского корреспондента Ральфа Хьюинса, в которой говорилось, что в столице Швеции находится некий «банкир из Германии, личный эмиссар Гитлера» и что он «устанавливает связи с английскими и американскими друзьями для выяснения возможности заключения сепаратного мира».

Статья вызвала недовольство в Берлине, так как Гитлер готовил свое решающее наступление против СССР. Гитлер пришел в ярость и приказал гестапо раскрыть этот «коварный заговор». Спешное расследование позволило выяснить, что с 25 октября 1941 года по 2 апреля 1942 года пять «банкиров из Германии» побывали в Стокгольме, но ни одного из них не было там в момент появления статьи Хьюинса.

Статья в «Дейли мейл» произвела сенсацию во всем мире, что еще больше усилило ярость Гитлера и активизировало поиски таинственного банкира. На него удалось выйти через так называемых «коричневых друзей» – копии перехваченных телеграмм британского посла в Стокгольме Виктора Маллета в Форин Офис. Немцы вскрыли английский дипломатический шифр и на основании одной из телеграмм смогли идентифицировать этого эмиссара с бароном Вальдемаром фон Оппенгеймом, банкиром.

Выяснилось также, что во время пребывания в Швеции барон встречался «с людьми, имеющими англо-американские связи», в имении Марка Валленберга в Мальвике и на торгах скаковых лошадей в Ульриксдале.

После возвращения в Кёльн Оппенгейма вызвали в Берлин, где в течение нескольких дней допрашивали начальник гестапо Мюллер и инспектор Клеменс, обвиняя в том, что в Швеции он «злоупотреблял именем фюрера» и участвовал в «интригах, наносящих ущерб интересам Германии».

Это было весьма серьезным обвинением, и Оппенгейм все отрицал.

Но как Хьюинс узнал, допытывался гестаповец Клеменс, что Оппенгейм был в Стокгольме? Оппенгейм заявил, что вел себя со всевозможной осмотрительностью. Единственная «утечка информации» могла произойти, когда он побывал с «младшими Валленбергами» в ночном клубе, где выступала чилийская певица Росита Серрано, у которой он попросил автограф. Поскольку ей было не на чем писать, он дал ей свою визитную карточку, из которой она могла узнать его имя и положение, а затем эта информация могла попасть к Хьюинсу.

Поскольку против него не было серьезных улик, дело кончилось тем, что ему разрешили вернуться в Кёльн, однако отобрали заграничный паспорт и запретили поездки в Швецию.

Это было серьезным ударом по абверу.

Но к тому времени Оппенгейм уже зарекомендовал себя в абвере с самой лучшей стороны, и Пикенброк, не согласный с решением гестаповцев, добился его отмены. Оппенгейм не замедлил отблагодарить своего заступника. Немцы как раз намеревались заказать в Швеции 45 рыболовных траулеров для последующего переоборудования их в военные катера. За дело взялся Оппенгейм, и ему удалось убедить шведов принять заказ, несмотря на решительные протесты англичан.

Но это было не все. Гитлеровцы усиленно пытались реализовать акции и облигации, награбленные в оккупированных европейских странах. И тут снова большую помощь оказал им Оппенгейм, выступив посредником между немцами и Валленбергами, проявившими интерес к покупке этих ценных бумаг. К тому времени он уже не был мелкой сошкой в аппарате абвера, а пользовался расположением и доверием не только полковника Пикенброка, но и самого Канариса.

В период между 23 и 30 июля Оппенгейм побывал в Париже, где договорился с Валленбергами о трансфере захваченных зарубежных активов, а 10 сентября снова получил приказ выехать в Стокгольм с заданием абвера «побеседовать с высокопоставленным скандинавом, который возвращается из США с ценной секретной информацией». Этим скандинавом был дипломат из шведского посольства в Вашингтоне, тесно связанный с американскими финансовыми и промышленными кругами. Оппенгейм прибыл в Стокгольм 20 сентября и действительно получил от него информацию о ходе строительства кораблей типа «Либерти», некоторые данные о выпуске самолетов и сведения, изложенные в донесении под заголовком «Поставки и производство каучука». Впрочем, по оценке абвера, материалы оказались «устаревшими и необъективными».

Глубоко оскорбленный апрельскими допросами в гестапо, Оппенгейм уже не проявлял прежнего рвения. Стало ясно, что агент А-2408 перегорел. Барон был исключен из списков абвера 6 ноября 1942 года, на чем его секретная карьера закончилась.

Затем в мрачные для нацистов времена начала 1945 года о нем вдруг вспомнили как о человеке, замешанном в таинственных мирных переговорах, происходивших три года назад. К этому времени Канарис уже не возглавлял германское разведывательное ведомство, а его преемник Вальтер Шелленберг и сам Генрих Гиммлер за спиной Гитлера строили планы заключения сепаратного мира через посредничество Швеции с помощью графа Фольке Бернадотта. Они пришли к выводу, что Оппенгейм может оказаться им в этом полезным.

6 февраля Барон был вновь призван на секретный фронт, быстро внесен в списки, а затем забыт, поскольку не смог или не захотел представить какие-либо результаты. В качестве последнего жеста доброй воли, когда союзники подходили к Бремену, руководство отделения приказало сжечь досье Оппенгейма, чтобы скрыть от союзников свидетельства его прошлой деятельности. Но уцелел один документ, содержащий приказ об уничтожении 37 отчетов и личного дела Оппенгейма. Как и многие подобные материалы, сами бумаги также избежали аутодафе. Они были захвачены нетронутыми американской разведывательной командой, позволив нам реконструировать необычайную историю «еврейского банкира из Кёльна», ставшего нацистским шпионом.

К тому времени как Оппенгейм уже утвердился в роли секретного агента, еще один представитель благородного сословия был привлечен к разведывательной деятельности против Англии. Это был датский аристократ, тесно связанный со шведской королевской фамилией и ее придворными. Особенно близкими были его дружеские отношения с кронпринцессой Луизой, сестрой лорда Луиса Маунтбеттена, который, как объяснил граф своим немецким хозяевам, имел родственные связи с обитателями Букингемского дворца. Он также утверждал, что дружен с графом фон Эссеном, видным придворным и наперсником короля Густава.

Этот дворянин, принятый на службу в абвер вскоре после оккупации Дании, был направлен в Швецию осенью 1940 года, получив въездную визу после вмешательства кронпринцессы. Представленный им отчет от 11 ноября содержит сведения о беседах с королем и наследной четой. В ней содержатся сведения о его споре с кронпринцессой, которую он характеризует как «стопроцентную британскую патриотку, ненавидящую нацистскую Германию».

Вновь датский аристократ побывал в Стокгольме на Рождество 1941 года и в течение двухнедельного пребывания имел беседы с королем, министром иностранных дел Гюнтером и другими «старыми друзьями», включая британского консула Рональда Боттралла и нескольких английских газетчиков.

На сей раз он смог добиться нескольких прогерманских высказываний от своих шведских друзей и какой-то «разведывательной информации» от британских. Но его полезность иссякала. Кронпринцессе конфиденциально сообщили, что визиты ее друга имеют подспудные мотивы. Когда у него вновь возникли проблемы с въездной визой, принцесса вмешалась, но на сей раз чтобы не допустить его в Швецию.

После того как Оппенгейм оказался в забвении, а перед датским аристократом были закрыты двери, у немцев не осталось в Швеции ни одного значительного агента, способного заниматься политической разведкой против США и Англии со шведской арены.

Глава 45

ПОДВИГИ «ЖОЗЕФИНЫ»

Расстояние от Стокгольма до Лондона неизменно и не зависит от того, идет ли война, или царит мир. В любом случае это 900 миль птичьего полета. Но во времена Второй мировой войны казалось, что два города разделяют световые годы. Для преодоления этого пути нейтральным судам приходилось прорываться сквозь два кольца блокады – британскую, к западу от пролива Скагеррак, и немецкую в Балтийском море. Немногочисленные гражданские самолеты, все еще рисковавшие совершать коммерческие рейсы, были вынуждены держаться узкого воздушного коридора. В противном случае они рисковали попасть под огонь зенитной артиллерии. И все же именно в Стокгольме действовал один из лучших немецких шпионов, чьи интересы распространялись как раз на Великобританию. Ни расстояние, ни строгие ограничения военного времени не мешали ему заниматься сбором военных секретов этой страны, как будто он проживал где-нибудь в районе Марбл-Арч в Лондоне.

Агент действовал под псевдонимом Жозефина. Он единственный из разведчиков абвера удостоился персонального упоминания в 5-тысячестраничном «Военном дневнике» германского Верховного командования.

Даже кодовое имя агента упоминалось весьма редко. Во всех документах он обычно фигурирует как S.Z.V-Mann (очень надежный секретный агент) или bekannte Quelle (осведомленный источник). Я видел множество разведывательных документов, имеющих отношение к операции «Жозефина», но только один из них – сводка штаба люфтваффе – упоминает этот псевдоним, подробно раскрывая лицо, которому он принадлежит: «военный атташе нейтральной страны, действующий в столице одной из воюющих сторон».

Я уже два года собирал материалы для этой книги, когда обнаружил, что приведенное выше, казалось бы, исчерпывающее определение вводит в заблуждение. Дело в том, что «военный атташе нейтральной страны» на самом деле участвовал в операции и не подозревая об этом, и он совсем не был агентом Жозефиной.

Затем фрагменты мозаики постепенно стали складываться в цельную картину. Я обнаружил, что Жозефина – не кодовое имя какого-то отдельного лица, а название операции. Коллективное имя принадлежало сразу двум суперагентам под псевдонимами Пандур и Хассо, курировавшим работу двух шпионских сетей «Зигфрид А» и «Зигфрид Б». Пандуром был капитан резерва люфтваффе Генрих Венцлау, а Хассо – бывший адвокат Карл Хайнц Кремер, в военное время посвятивший себя службе в абвере.

Поиски Венцлау привели в тупик. Я отследил его путь до Годесберга на Рейне, где узнал, что Венцлау умер. Поиски оставшегося в живых члена группы «Жозефина» Кремера оказались весьма затруднительными. Его репутация мастера шпионажа, вся его деятельность, масса материала, который ему удалось собрать за три года разведывательной работы, упоминание его настоящего имени в сотнях документов – всего этого тем не менее оказалось недостаточно для того, чтобы утверждать, что этот человек имел отношение к легендарной операции. Нет никаких сомнений, что этот человек был истинным гением в ряду крупнейших мастеров германской разведки. Просмотрев имеющиеся документы, я увидел перед глазами смутный образ молодого человека лет тридцати, приятной наружности, уверенно продвигающегося в этом мире теней, искусно сплетающего сеть стратегической разведки в самых верхних эшелонах.

Сухой язык документов позволяет проследить за его деятельностью, однако не дает никакого представления о том, каким был этот человек. Понять его стало для меня как бы игрой в игре, и, как потом оказалось, мне это удалось. Когда этот человек согласился побеседовать со мной, наша встреча подтвердила тот образ, который я успел нарисовать себе на основе изученных документов.

В свои пятьдесят – шестьдесят лет он все еще молодо выглядел и полностью контролировал свои мысли и жесты. С первого взгляда я понял, что именно сделало этого необыкновенного человека разведчиком такого высокого класса. Не оставалось никаких сомнений, что я, наконец, вижу перед собой человека, которого так долго и настойчиво искал. С самых первых минут нашего знакомства он сказал мне: «Ваши поиски закончены. Перед вами Хассо из группы «Жозефина»».

Кремер объяснил, что не хотел этой встречи, поскольку рассматривал военную карьеру как закрытую главу в своей жизни и не хотел бы вновь воскрешать этот сравнительно короткий период. Молодой адвокат-разведчик превратился в финансового магната, занятого в сфере международной коммерции.

– Мои друзья могут не понять той роли, которую я играл, – заявил он с едва заметной улыбкой, – хотя я делал это, находясь на службе своей страны. Думаю, что любой англичанин или американец в сходных обстоятельствах поступил бы так же.

Затем в течение нескольких дней во время многочасовых встреч он поведал мне историю, которая срывает завесу тайны, вне всякого сомнения, с самой находчивой и эффективной тайной операции в истории Второй мировой войны.

Кремер родился в Оберкирхене и работал в Гамбурге. Он стал сотрудником абвера в возрасте двадцати пяти лет. Несмотря на свой диплом юриста, молодой человек мечтал о карьере дипломата и работал в службе военного атташе Германии в Лондоне. Разразившаяся война поставила крест на многообещающей карьере молодого сотрудника внешнеполитического ведомства.

Друг представил Кремера гауляйтеру Гамбурга, на которого он произвел настолько приятное впечатление, что тот, в свою очередь, направил своего нового протеже к полковнику Гансу Дишлеру. Кремер, свободно владевший английским, французским и испанским языками, некоторое время живший и имевший много друзей за границей, принадлежал именно к тому типу урбанизированных молодых людей, в которых так нуждался абвер. Ему было присвоено звание зондерфюрера (нечто среднее между военным и гражданским чином). Далее экс-дипломат был направлен в отдел, занимавшийся разведкой ВВС, возглавляемый упорным и педантичным майором Николаусом Риттером. Риттер объединил под своим началом небольшую группу молодых офицеров, небезуспешно искавших новые подходы к древней профессии.

Кремер получил свое рабочее место на Зофиентеррасе, однако на первых порах его работа ограничивалась прослушиванием длинных лекций Риттера о требованиях и сложностях новой профессии, которой новому сотруднику предстояло овладеть. Шпионаж, конечно, можно рассматривать как грандиозное приключение, однако его вторая бюрократическая сторона начисто лишена этого ореола таинственности и романтизма. Кремеру хотелось сильных страстей, и он всей душой отдался их поиску.

Он недолго оставался на сидячей работе в здании на Зофиентеррасе. Вскоре после того, как молодой человек начал свою деятельность в абвере, Риттер отправил его в командировку в Голландию и Бельгию, где он участвовал в подготовке гитлеровского вторжения в эти страны. В ноябре 1940 года Гитлер направил генерала Риттера фон Тома в Ливию для планирования совместной германо-итальянской военной операции против англичан в Египте. Абвер конечно же должен был участвовать и в этом мероприятии. Капитан Торан из отдела авиации абвера в Берлине вывел майора Риттера на венгерского исследователя и авиатора графа Ласло Альмаши, который мог бы оказаться полезным в предстоящей египетской кампании. Граф выполнял заказ правительства Египта на проведение исследовательских работ в западной, пустынной части страны. Поскольку он знал этот район, как никто другой, и поскольку именно там страны Оси замыслили провести операцию, немцы заинтересовались этим человеком.

Майор Риттер отправил молодого сотрудника в Будапешт. Там Кремер должен был в интересах египетской операции провести вербовку Альмаши, а также трех дипломатов венгерского МИДа, так называемой «каирской клики». Каирская клика по уши увязла в антибританской заговорщицкой деятельности в Египте. Ее члены с удовольствием передали Кремеру свои контакты в Каире, к которым, в частности, относились генерал Масри-паша, командир звена ВВС Египта Хусейн Зульфикар Сабри, Абдель Рауф из Мусульманского братства, а также два «прирожденных революционера» Гамаль Абдель Насер и Анвар Садат¹⁹⁶, в то время молодой офицер корпуса связи.

В Будапеште Кремер тайно связался с рядом венгерских граждан, имевших доступ в официальные представительства Великобритании. Ему даже удалось привлечь к сотрудничеству дантиста, обслуживавшего одного из высокопоставленных британских дипломатов.

Поездка принесла значительное количество сведений об английских военных приготовлениях в Северной Африке. Капитан Фредерик Смит из отдела британского генерального штаба в Каире, занимавшегося вопросами переброски войск, познакомился с хорошенькой югославкой по имени Зорка. Между молодыми людьми установилась любовная связь. Посещая квартиру своей знакомой, Фредди не расставался с портфелем с секретными документами, которые не успевал изучить в штабе из-за насыщенного рабочего графика. Пока капитан спал, Зорка фотографировала документы. Однако ее добыча была ничто по сравнению с тем, что удавалось получить абверу от высокопоставленного знакомого Альмаши в Каире Масри-паши. Этот генерал, чьи настроения были резко антибританскими, передал немцам подробный план англичан по обороне западной части страны. Позднее, во время своего наступления в декабре 1940 года, англичане среди прочих захваченных документов обнаружили копии этого плана, и Масри-паша был отправлен в отставку. Его вынужденный уход сделал его еще более горячим союзником Германии. Он возглавил группу мятежных офицеров египетской армии, готовивших антибританский военный переворот. К моменту, когда в одном из стратегически важных районов Британской империи вспыхнула война, абвер уже изготовился к нанесению удара.

Поскольку после падения Франции столкновения германских и британских войск на суше носили локальный характер, выражавшийся в основном в высадке групп командос, Гитлер рассчитывал поставить Англию на колени с помощью авиации и подводного флота.

Наземная война стала уделом итальянских войск в Северной Африке, однако она вылилась в настоящую катастрофу для стран Оси. Цвет итальянской колониальной армии под командованием маршала Грациани был вдребезги разбит в Ливии англичанами. По этому поводу 19 января состоялась срочная встреча Гитлера с Муссолини, на которой фюрер прямо заявил дуче, что с этого момента немецкая сторона возьмет на себя ведение боевых действий на суше и что для спасения положения он отправляет в Северную Африку собственные войска.

К 14 марта 1941 года Роммель был полностью готов перейти в решительное наступление, в результате которого перед войсками Оси открывалась дорога на Суэцкий канал. Подготовить почву для наступления должна была группа Риттера. Кремер выехал в Ливию, чтобы вместе с Альмаши провести последние приготовления. Заранее предупрежденный Масри-паша согласился бежать в штаб Роммеля.

Риттер и Кремер вначале попытались вывезти генерала с территории Египта через Суэцкий канал на подводной лодке, однако, как оказалось, озеро Буруллус было слишком мелководным для подводного крейсера, и от плана пришлось отказаться. Согласно второму варианту, самолет люфтваффе с опознавательными знаками британских ВВС ждал генерала на заброшенном аэродроме Эль-Хатба, однако из-за случившейся по дороге поломки автомобиля тот опоздал к месту встречи.

Альмаши и Кремеру пришлось готовить новый окончательный вариант побега Масри-паши. Теперь генерал должен был вылететь с аэродрома Альмаза на двухмоторном бомбардировщике ВВС Египта, пилотируемом одним из главных заговорщиков командиром звена Зульфикаром. Риттер, Альмаши и Кремер ждали прибытия самолета арабов в штабе Роммеля в Ливии, однако самолет все не показывался. На этот раз англичанам удалось раскрыть заговор. Капитан британской спецслужбы Сансом перехватил и арестовал перебежчиков как раз в тот момент, когда они собирались покинуть аэродром. Вместо того чтобы возглавить совместный с германскими союзниками победный марш освободительной армии, генералу Масри-паше и его сообщникам пришлось провести все время до конца войны в заключении.

Таким образом, единственным положительным результатом неудачного заговора было привлечение на сторону немцев графа Альмаши, которого Роммель наградил Железным крестом первой степени и держал в своем штабе в качестве проводника через коварные пустыни Северной Африки. Однако от операции в Африке в тех грандиозных масштабах, как она ранее планировалась, пришлось отказаться.

Майор Риттер был отозван и направлен в Бразилию для работы под дипломатическим прикрытием военно-воздушного атташе. Молодого Кремера снова перевели, на этот раз в Стамбул, где в то время сплелись интересы ведущих европейских держав и кипели самые горячие шпионские страсти. Он легко вписался в милую его сердцу обстановку и быстро превратился из начинающего любителя в настоящего профессионала своего дела. Вместо того чтобы довольствоваться жизнью обычного сотрудника аппарата абвера, Кремер быстро установил отношения делового сотрудничества с суперагентом по имени Карл Фриде. Фриде обратился именно к нему, потому что привык получать разведывательные сведения от сотрудников зарубежных дипломатических представительств в Турции. При этом он действовал напрямую или через третьих лиц. Методы Фриде импонировали Кремеру и совпадали с его собственными устремлениями. Работая над организацией заговора в Египте и обкладывая британских дипломатов в Будапеште своими людьми, он постигал основы нелегкого шпионского ремесла. Внедряясь для сбора информации в дипломатические службы других стран, он получал возможность использовать иностранных дипломатов в интересах абвера. С помощью Фриде Кремер вскоре завязал полезные знакомства в посольствах Испании и Японии. Вскоре ему удалось заручиться поддержкой испанского дипломата де Прата и его итальянского друга доктора Эмонотти по прозвищу Яйцеголовый. Являясь блестящим лингвистом, последний работал на японскую разведку в Турции, выполняя самые широкие функции. Он совмещал обязанности добывающего агента, переводчика и аналитика. Эмонотти имел неограниченный доступ к разносторонней разведывательной информации высочайшего уровня, собранной японцами в Европе. В первую очередь эти данные касались Советского Союза и Великобритании, двух стран, к которым абвер также испытывал острейший интерес. Скопировав наиболее ценные документы, Эмонотти передал их Кремеру.

Помимо всего прочего, Кремеру удалось познакомиться с матерым мастером шпионажа, австрийцем по фамилии Клатт или Клаттерер, обладавшим обширными связями, которые способствовали его успешной деятельности на ниве сбора данных о военных потенциалах СССР и Великобритании.

Все сказанное выше вовсе не означает полной зависимости Кремера от своих новых друзей. В Стамбуле он продемонстрировал свой талант и самостоятельность, добившись первого впечатляющего успеха в своей карьере и завоевав репутацию самой яркой и стремительно растущей звезды на небосводе абвера.

Дело в том, что телефон и телеграф в Турции был проведен с помощью немецкой фирмы, один из сотрудников которой Карл Вестер в дальнейшем остался работать в Турции на должности главного инженера сети. Кремер подружился с Вестером и предложил идею прослушивания телефонов всех организаций союзников в Стамбуле.

Инженер согласился, и, поскольку он имел доступ ко всей кабельной системе, вскоре Кремер уже прослушивал телефонные переговоры наиболее важных сотрудников британского посольства и снимал информацию с телеграфной линии представителя Франции Рене Массильи. Телефоны английских специальных служб позволяли получать намного больше данных, чем даже те лакомые куски, которые давали прямые разведывательные контакты. Наблюдение за телеграфными линиями англичан сразу же позволило выявить руководителей диверсионными операциями на территориях Румынии и оккупированной Греции. Однако вскоре Кремеру пришлось уехать из Турции. Все выгоды от разработанного им проекта посчастливилось получить кому-то другому.

До того времени борьба против Великобритании велась на периферии огромной империи, о чем ясно свидетельствует предыдущая карьера Кремера. Однако после нападения японцев на Пёрл-Харбор и объявления Гитлером войны США Кремер сразу понял, что Британские острова внезапно стали центром Западного театра военных действий.

Одно дело было дразнить англичан издалека булавочными уколами, и совсем другое – оказаться с ними лицом к лицу. Кремер принимает решение отправиться на запад и весной 1942 года разрабатывает план, реализация которого дает абверу широчайшие возможности в Великобритании, а его самого делает одним из гроссмейстеров тайной войны.

К тому моменту Англия превратилась в обширное кладбище германского шпионажа. Абвер переживал в этой стране не лучшие времена. От сети «Джонни» остались лишь грустные воспоминания. Попытки построить на ее обломках новую сеть терпели одну неудачу за другой. За провалом пресловутых шпионов операции «Морской лев» последовал разгром «команды Лены».

Если абверу удавалось завербовать агента на британской территории, вскоре выяснялось, что он разоблачен и казнен или, что еще хуже, перевербован англичанами. Заместители Канариса мягко намекали своему шефу, что в ближайшем будущем станет невозможным организовать агентурную работу против Великобритании, за исключением отправки туда групп агентов низшего звена из филиалов абвера в Мадриде и Лиссабоне.

Именно в такой обстановке непоколебимого пессимизма взорвалась идея Карла Хайнца Кремера. Он разрабатывал новаторский для того времени метод, который мог позволить абверу получать самые достоверные разведывательные сведения о положении в Великобритании при полном отсутствии на ее территории немецкой агентуры. Речь шла о перехвате секретной информации у разведок других стран, имевших собственные шпионские сети на Британских островах.

В какой-то мере катализатором этой смелой идеи было знакомство с Эмонотти. Сам Эмонотти к тому времени уже был разоблачен в Стамбуле и, по настоянию англичан, выслан из страны. Он отправился в Бухарест, откуда планировал последовать в Стокгольм на службу к генералу Онодере в том же качестве, в каком помогал его коллегам в Турции. Вновь получив доступ к секретам японцев, Эмонотти мог бы продолжать снабжать абвер почерпнутой у них секретной информацией. Ведь японская разведка все еще активно действовала на английской территории, несмотря на то что две страны уже находились в состоянии войны.

Затем Кремером был открыт еще более ценный источник. Снова находясь в Германии, он обнаружил многочисленные донесения, полученные абвером осенью 1940-го и весной 1941 года. Обратив внимание на отсутствие упорядоченности в источниках этой информации, Кремер пришел к выводу, что ее систематизация в дальнейшем позволила бы немецкой разведке получать обширные и достоверные данные с английской территории. Дело в том, что во время воздушного блицкрига люфтваффе должно было иметь в Англии группы агентов, занимавшихся разведкой потенциальных объектов для нанесения воздушных ударов. Эти агенты снабжали германские ВВС информацией перед проведением широкомасштабных авианалетов, а также докладывали о результатах бомбежки непосредственно после их проведения.

В период между 13 августа и 31 октября 1940 года на территорию Англии было выполнено более 17 тысяч самолетовылетов. При этом было сброшено более 17 831 тонны бомб, не считая 13 472 зажигательных бомб. Например, только в сентябре Лондон 268 раз подвергался бомбежкам; на английскую столицу было сброшено 6224 тонны осколочных и фугасных, а также 8546 зажигательных бомб. Герингу и его подчиненным из люфтваффе казалось невероятным, что англичане смогли пережить эти варварские удары.

И все же рейхсмаршал оставался недоволен. Он знал о проделанной его подчиненными работе, но не знал о ее результатах. Данные, полученные с помощью воздушной разведки, были неполными. Система сбора данных отовсюду, построенная начальником разведки люфтваффе полковником Йозефом Шмидтом, оказалась неэффективной. Для того чтобы оценить результаты проведения воздушных рейдов против расположенной по соседству Великобритании, Шмидту приходилось обращаться к источникам в Вашингтоне, Токио или Буэнос-Айресе. Немецкие военно-воздушные атташе старались изо всех сил получить сведения, поступившие из Лондона в США, Японию и Аргентину, для того чтобы отправить их назад в Европу, на этот раз в Германию.

В такой критической обстановке помощь пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали. В Берлине знали, что военно-воздушный атташе Швеции майор Корнелиус отправлял в Стокгольм подробные отчеты о проведенных воздушных рейдах с оценкой причиненного ущерба. Военно-воздушный атташе Германии в Швеции сорокаоднолетний полковник Рейнхард фон Гейманн получил указание любой ценой обеспечить доступ к этим документам. Но Гейманн строго придерживался понятий офицерской чести и не хотел прибегать к грязным методам. Если ему не удавалось открыто получить доступ к донесениям Корнелиуса, он ничего не предпринимал для того, чтобы сделать это тайно.

К счастью для Шмидта, под началом Гейманна служил капитан Генрих Венцлау, методы работы которого совсем не соответствовали тем принципам, которые проповедовал прямолинейный атташе. Венцлау на самом деле и был тем самым Пандуром, направленным в Стокгольм для того, чтобы в рамках операции «Жозефина» из далекой Швеции отслеживать деятельность Королевских ВВС. Та информация, которую полковник фон Гейманн не мог или не хотел получить, теперь благодаря усилиям Венцлау имелась в изобилии. При негласном содействии прогермански настроенного сотрудника объединенного штаба разведки Верховного командования Швеции немцы получили копии ежедневных донесений майора Корнелиуса. Документы по цифровому телеграфу поступили в Берлин, где несказанно порадовали Геринга, так как приведенный в них ущерб, нанесенный бомбардировками люфтваффе Англии, превзошел все самые смелые ожидания рейхсмаршала. Геринг был настолько доволен, что решил показать эти донесения Гитлеру, рассчитывая поразить того эффективностью разрушительной мощи люфтваффе¹⁹⁷.

Когда Кремер отыскал среди досье абвера папку с данными Пандура, он сделал вывод, что через сотрудников атташе нейтральных стран в Лондоне можно получить доступ к самой секретной информации. Проблема теперь состояла в том, кого именно из нейтралов можно было использовать наиболее эффективно и как найти наиболее оптимальные способы выхода на них.

У адмирала Канариса было официальное соглашение с испанской разведкой, согласно которому абверу передавались копии докладов всех трех испанских атташе в Лондоне, полученных в Мадриде. Шмидт регулярно получал эти документы, находя их «посредственными», может быть, потому, что испанцы считали ущерб, нанесенный немецкой авиацией Великобритании, «значительным, но не критическим».

Другой выход на дипломатические документы нейтральных стран был найден капитаном Венцлау, подкупившим в Лиссабоне сотрудника МИДа Португалии. Португальские консульства были обязаны передавать в Лиссабон списки всех судов, прибывавших и убывавших из портов, в которых эти консульства располагались. Благодаря тому, что такие документы регулярно передавались, а вернее, перепродавались Пандуру, абверу удавалось собирать информацию, необходимую для немецких подводных лодок.

Операция, получившая название «Глобус», проходила не совсем гладко. Коррумпированный португальский чиновник обходился весьма дорого, кроме того, страдая тяжелой болезнью, он регулярно брал больничный лист. К тому же консульские документы отправлялись почтой, и упомянутые в них суда зачастую успевали войти в порт или далеко от него удалиться к тому времени, пока нужная информация доходила до абвера.

Летом 1942 года Венцлау был вновь направлен в Лиссабон с заданием найти способ более эффективного использования возможностей получения через Португалию сведений о Великобритании. Он прибыл туда с идеей внедрить своего агента в посольство Португалии в Лондоне. Ему удалось завербовать одного из молодых дипломатов. Новый агент должен был снимать копиис секретных отчетов посла и затем через Лиссабон отправлять их в абвер. У новоиспеченного шпиона была возможность передавать личную корреспонденцию дипломатической почтой.

Несмотря на то что новая схема обходилась значительно дешевле, чем «Глобус», она действовала очень короткое время. Британские контрразведчики, вовремя предупрежденные возглавляемыми Кимом Филби коллегами, арестовали молодого человека. Позднее ему был вынесен смертный приговор, что эффективно предотвратило все дальнейшие попытки нарушения традиционно сложившегося англо-португальского союза¹⁹⁸.

Хорошо проведя время в блистательном Лиссабоне и элегантном Эштуриле, доктор Кремер понял, что следует отказаться от идеи подкупа португальских чиновников. Страна была старым союзником Великобритании, и представители ее правящих кругов издавна были настроены проанглийски.

Кремер отказался и от помощи некоторых других нейтралов, в частности турок, так как немцам удалось взломать код, которым пользовались их посольства, и в Берлине регулярно читали отчеты их дипломатов. Симпатии чопорных и излишне щепетильных, по мнению Кремера, швейцарцев также были на стороне союзников; вряд ли удалось бы убедить кого-нибудь из сотрудников дипломатических ведомств этой страны встать под знамена рейха.

Так, перебрав все варианты, Кремер понял, что в его распоряжении остаются только возможности работы в одной-единственной стране. Подобно Пер Гюнту, стоявшему перед трудным выбором, он, наконец, решился. Он выбрал Швецию.

Поскольку Кремер являлся сотрудником абвера, ему приходилось держаться в рамках установленных этой организацией правил. Поэтому вопрос о его переводе в Стокгольм следовало согласовать с руководителем абвера в Швеции полковником Гансом Вагнером. Кремер встретился с ним 1 августа 1942 года, однако, побеседовав с полковником, сразу понял, что нельзя позволить тому превратить себя в одного из многочисленных рядовых клерков, работавших в бюро Вагнера. Кремер не мог высказать свои опасения напрямую адмиралу Канарису или полковнику Пикенброку, поэтому ему пришлось обратиться к своему другу майору Фридриху Бушу, который под псевдонимом Людвиг работал в берлинском бюро. Процветающий торговец сардинами в прошлой гражданской жизни, независимый и амбициозный, Буш не испытывал ни малейшего трепета перед «священными коровами». Он сразу понял, что план Кремера представляет собой совершенно новый подход к задаче овладеть секретами Королевских ВВС и авиационной промышленности Великобритании. Кроме того, этот план позволил бы быстро решить задачу разведки целей на вражеской территории, на чем неоднократно заострял внимание Геринг. Майор Буш добился от Канариса распоряжения о предоставлении Кремеру полной оперативной и финансовой независимости. Адмирал сразу понял, что именно такой человек был необходим абверу в Швеции. Кремера поддержал и посол Карл Рихтер, ведавший всеми военными вопросами в МИД Германии. В своем меморандуме на имя Риббентропа он просил предоставить бывшему коллеге на внешнеполитическом поприще статус дипломатической неприкосновенности:

«Доктор Кремер работает в интересах люфтваффе. Имея давние связи в Англии, он регулярно получает оттуда сведения о предприятиях, выполняющих военные заказы. Достоверность и своевременность поступления такой информации проверена. В настоящее время предоставляемые Кремером данные рассматриваются командованием люфтваффе как наиболее ценный вклад в выполнение задачи разведки объектов на территории противника. Они необходимы штабу ВВС для планирования действий бомбардировочной авиации в рамках военной кампании против Великобритании».

Риббентроп утвердил назначение Кремера на должность пресс-секретаря посольства Германии в Стокгольме. 29 октября он был официально аккредитован в качестве дипломата при министерстве иностранных дел Швеции. Еще через два дня по дипломатическому паспорту, выданному на его настоящее имя, Кремер прибыл в Стокгольм, где сразу же с головой окунулся в выполнение своей секретной миссии.

Благодаря усилиям майора Буша у него было все необходимое для успешной деятельности. Кроме места в помещении, занятом сотрудниками военно-воздушного атташе, у него был и собственный офис, где он был предоставлен самому себе и мог спокойно работать. К услугам Кремера была курьерская служба посольства, а также прямая телетайпная линия защищенной связи с Верховным командованием люфтваффе GLYST. В качестве личного секретаря у Кремера работала дочь министра князя цу Вида. Никто другой в ведомстве абвера не пользовался такой неограниченной свободой и не имел таких привилегий. К тому же осуществилось его самое заветное желание – не иметь никаких дел с полковником Вагнером. Толстяк шпион не был в курсе его дел.

Первая информация была отправлена 12 ноября курьерской почтой, так как ее объем был слишком велик для телетайпа. Она включала в себя 11 отдельных донесений, каждое из которых было посвящено отдельному военному объекту на территории Великобритании. Документ был сенсацией не только для абвера, но и для люфтваффе, где никогда прежде не получали такой подробной информации о потенциальных целях для авианалетов немецкой авиации.

Начался головокружительный старт операции «Жозефина».

Выражаясь языком бизнеса, «Жозефина» представляла собой мощный шпионский картель, в котором Венцлау (Пандур) был председателем совета директоров, а Кремер (Хассо) выполнял обязанности исполнительного директора. Венцлау координировал действия в Стокгольме и Лиссабоне.

Кремер проявил себя блестяще. Периодом пика его деятельности был 1943 год. Собранные в штабе люфтваффе объемистые папки с добытой им информацией свидетельствуют, что за этот год им было отправлено около тысячи донесений. Сведения, полученные от Кремера, касались всех аспектов деятельности союзников на каждом этапе войны. Он собирал и стратегическую информацию, раскрывающую их планы по подготовке вторжения в Европу, и сведения тактического звена, в частности о боевом составе Королевских ВВС и о наращивании американского военного присутствия на территории Великобритании. Кремер информировал о концентрации боевых кораблей союзников и об английских промышленных объектах, потенциальных целях для бомбардировщиков люфтваффе.

Некоторые данные, полученные от Кремера, свидетельствуют о его осведомленности о том, что происходит в самых верхних эшелонах командования союзников, в том числе даже в здании на Даунинг-стрит, 10. Кремер приводит заявления, сделанные для строго ограниченного круга лиц такими фигурами в британской администрации, как вице-маршал авиации, член парламента, высокопоставленные чиновники в министерстве авиации, офицер – один из личных помощников английского короля в Букингемском дворце и т. д.

От размаха деятельности группы «Жозефина» просто захватывает дыхание. Ее интересы распространяются и на приобретение 20 экземпляров последнего выпуска справочника «Who is Who», и на получение протокола секретного совещания у министра авиационной промышленности сэра Стаффорда Криппса, в котором принимали участие только пять человек, на одного из которых Кремер ссылается как на свое доверенное лицо (псевдоним – Гектор). По данным Кремера, именно на этом совещании было принято решение о более интенсивных бомбежках территории Германии независимо от того, идет ли речь о военных или о гражданских объектах. Англичане собирались сосредоточить усилия своей авиации как на производственных объектах, так и на жилых районах, в которых проживали квалифицированные рабочие. Кремер просил не использовать эту информацию в пропагандистских целях, поскольку это сразу разоблачило бы его агента.

Как мог один-единственный человек выполнять такие объемы работы? Кто был источником его информации и к каким ведомствам принадлежали эти люди? Можно сказать, что предприятие, в которое Кремер инвестировал все свои силы и мастерство, было уникальным в огромной индустрии военного, промышленного и политического шпионажа. Он держал в своих руках многочисленные нити, ведущие от разных людей, действовавших под различными псевдонимами. Каждый из этих людей контролировал поток информации на своем направлении. Один из этих людей работал в Стокгольме на агента абвера, который занимал должность представителя авиакомпании «Люфтганза» в аэропорту Бромма.

Еще с 1940 года представитель «Люфтганзы» вел наблюдение за прибытием и отправкой из аэропорта Бромма в Англию стратегических грузов. Кроме того, он информировал руководство о пассажирах, которые могли бы заинтересовать немецкую разведку. Агенту удалось завербовать двух помощников из числа шведских граждан, механика и диспетчера по фрахту. Каждому из них он платил по 7500 крон. Это трио ежедневно добывало копии накладных на такую жизненно важную для британской военной промышленности продукцию, как подшипники фирмы СКФ, запчасти к станкам «Болиндерс» и моторам «Атлас дизель», электрооборудование и запчасти АСЕА, а также специальные стальные сверла производства фирмы «Сандвикен». Они же проверяли списки всех пассажиров, прибывавших или вылетавших из аэропорта, что в конце концов погубило многих молодых норвежцев, направлявшихся через Швецию в Шотландию в лагеря подготовки бойцов Сопротивления, а затем возвращавшихся тем же маршрутом назад.

Местное воздушное сообщение было крайне важным для группы «Жозефина». Всю переписку с таинственными корреспондентами в Англии Кремер вел, пользуясь услугами шведской авиакомпании ABA. Английские агенты Кремера, обозначаемые в донесениях как «Зигфрид В», были ядром предприятия, источником ценнейших сведений. Именно благодаря им в руки Кремеру попали документы о совещании у Стаффорда Криппса.

Британская контрразведка была в курсе того, что где-то в верхних эшелонах, возможно в самом здании на Уайтхолл, идет утечка информации. Ее сотрудники догадывались, что для отправки шпионских сведений используется дипломатическая почта шведского посольства, отправляемая самолетами компании «Бритиш эруэйс». Но, несмотря на все старания, ни МИ-5, ни Скотленд-Ярд так и не смогли поймать неуловимых шпионов.

Следы, ведущие по крайней мере к одному из них, были обнаружены летом 1943 года. Произошедший тогда печальный инцидент прямо коснулся военно-морского атташе в Лондоне графа Оксенштерны. Потомок знаменитого и весьма почитаемого в Швеции рода, жизнерадостный и энергичный аристократ с безупречными манерами, Оксенштерна и его супруга всегда были желанными гостями в королевской резиденции Сент-Джеймс. Руководителю скандинавского отдела военно-морской разведки Великобритании капитану 3-го ранга Тауэру всегда не нравился явный интерес, который Оксенштерна проявлял к Королевским ВМС, и его активная охота за важной информацией. Ловкий атташе хорошо знал свое дело. Он буквально вцеплялся в знакомых из Адмиралтейства, выуживая у них информацию. Во время частых поездок на военно-морские базы и другие военные объекты он любил задавать уточняющие технические вопросы, из чего было видно, что он знает о предмете разговора гораздо больше, чем желает показать, и что не прочь узнать что-нибудь еще.

Тауэр был очень расстроен, когда получил прямые улики того, что его опасения в отношении шведского атташе оправдались. Обнаружилось, что сведения о вооружении эсминца нового типа попали в Германию вскоре после того, как капитан Оксенштерна совершил свою очередную поездку в Портсмут.

В то же время британская контрразведка засекла повышенную активность работы телетайпа военно-воздушного атташе Германии, шифр которого англичанам удалось взломать. В одном из перехватов содержалась именно та информация, которую Оксенштерна получил в Портсмуте. В другом донесении было прямо названо его имя как источник информации для «Жозефины».

Тауэр больше не сомневался, что в постыдном провале британской службы безопасности повинен шведский офицер, и потребовал объявить его персоной нон грата. МИД отказал, опасаясь, что шведы в ответ могут выдворить из своей страны британского атташе капитана Денема. Однако графа вежливо попросили отправиться домой. Он уехал чернее тучи, удивленный и оскорбленный, выражая бесполезные протесты. Граф искренне не понимал, как англичанам могла прийти в голову нелепая мысль, будто он немецкий шпион.

Когда в Лондон прибыл сменивший на посту атташе графа Оксенштерну капитан 3-го ранга герцог Бертиль, внук самого короля Густава V, подозрения Тауэра, казалось бы, подтвердились. Утечка сведений прекратилась. Через телетайп немцев больше не передавалась информация о британских ВМС. Имягерцога Бертиля не упоминалось совсем. И все же Оксенштерна не был немецким агентом. Информация, которую он по долгу службы собирал в Англии, предназначалась исключительно для шведского Адмиралтейства. Однако как могли его депеши попасть в руки немцев, если он не был вовлечен в деятельность германской разведки? Это было одной из великих загадок «Жозефины». Кремеру удалось проникнуть в зарубежный департамент шведского Генерального штаба, которому подчинялись все военные атташе и органы разведки, включая агентурную и дипломатическую. Таким образом, капитан Оксенштерна и любой другой военный атташе в Лондоне (и в Москве), сами того не ведая, были источниками информации «Жозефины». Никакие расстояния от министерства иностранных дел Швеции не мешали Кремеру читать их донесения.

Кремер подружился с целой группой хорошеньких шведок, которые вознаграждали его за дружбу копиями докладов атташе. Кроме того, эти знакомства использовались как самое подходящее прикрытие. Ведь любому, кому бы пришло в голову поинтересоваться деятельностью молодого немца, сразу же становилось ясно, что речь идет о тайных романтических отношениях. На самом же деле девушки интересовали Кремера только как источник первоклассной разведывательной информации.

Прибыв в Стокгольм, Кремер, не теряя времени даром, с головой погрузился в светскую жизнь. Если, к примеру, девушка знакомила его со своими подругами, он тщательно отбирал тех из них, которые в дальнейшем могли оказаться ему полезными. Самыми ценными из новых знакомых оказались три молодые женщины – Инга Бритт Оллсон, Моника Алстрем и Сив Хёглунд¹⁹⁹. Между ними было много общего. Все они были красивы, жизнерадостны, общительны, любили потанцевать, провести время в хорошей компании. И все они работали в Генеральном штабе; например, Сив была секретарем департамента, принимавшего донесения военных атташе.

Когда деятельность Кремера привлекла внимание управления национальной полиции, выполнявшего среди прочего и задачи контрразведки, было просто невозможно не заметить, что между ним и молодыми женщинами существует связь. Их видели танцующими или ужинающими в дорогих ресторанах и шикарных ночных клубах, затем они отправлялись на одну из холостяцких квартир, которые Кремер держал специально для таких случаев. Некоторое время детективы не обращали особого внимания на эти похождения. Когда стало очевидным, что деятельность Кремера имеет мало общего с работой пресс-атташе посольства, всех женщин опросили о том, какие отношения связывают их с лихим немцем. Как показывают результаты опросов, им удалось ввести следствие в заблуждение. Все они с готовностью признавали, что находились в дружеских отношениях с доктором Кремером, но настаивали на том, что не нарушали своего служебного долга. Свидания с молодым немцем, признавали они с застенчивым негодованием, носили сугубо личный характер. Да, они дарили Кремеру приятное времяпрепровождение, но и помыслить не могли ни о какой передаче секретной информации.

Если бы детективы догадались вести себя с женщинами более жестко, подвергнув их личному досмотру и исследовав содержимое их сумочек, они наверняка обнаружили бы «подарки» Кремеру. Сейчас же дамы были полны благородного негодования. Особенно красноречива и убедительна в защите своего достоинства была Сив, которая на самом деле была главной сообщницей Кремера на этом этапе деятельности группы «Жозефина». Именно она передала немцу бесценные донесения Оксенштерны, а также отчеты нового шведского военно-воздушного атташе в Лондоне, сменившего майора Корнелиуса.

Но такой порядок поступления информации был односторонним. Время от времени Кремеру было необходимо добывать конкретные сведения по заказу своих «клиентов» в абвере и люфтваффе. Ему постоянно направлялся список интересующих руководство вопросов, ответы на которые, как считали шефы, можно получить от одного или другого военного атташе.

Кремер не подводил и в таких ситуациях, постепенно отвечая на все эти вопросы. Из этого следует, что у него была возможность их переадресации в Лондон с получением необходимых разъяснений. Еще на начальном этапе операции он понял, что для выполнения заданий руководства ему необходимо иметь своего человека в шведском Генеральном штабе. Таким человеком стал офицер, который в 1940–1941 годах помог капитану Венцлау получить донесения Корнелиуса. Кремер восстановил с ним отношения, а осенью 1942 года, через несколько недель после прибытия в Стокгольм, организовал для него поездку в Берлин, где шведский офицер был представлен майору Бушу и другим коллегам Кремера. После поездки швед согласился работать на абвер на регулярной основе. Должность новоиспеченного агента весьма подходила для его второй службы: он был помощником руководителя шведской разведки и легко мог направлять в адрес военных атташе запросы, в ответах на которые так нуждались в Берлине.

Еще одна деталь. Возможно, для того, чтобы произвести более сильное впечатление на свое начальство, Кремер в донесениях раскрывал все свои источники. Это было необычной иочень рискованной особенностью его деятельности. Всегда существовала возможность перехвата донесения на пути его доставки, и такая неосторожность могла привести к разоблачению важного источника информации. Например, коллега Кремера Вильгельм Ширенбек из бременского отделения заявлял, что располагает в Англии тремя ценнейшими агентами, которые работали под псевдонимами СНВ1, СНВ2 и СНВЗ. Но он наотрез отказался назвать их подлинные имена даже такому важному «клиенту», как начальник отдела разведки Генерального штаба вермахта полковник Алексис фон Рёне.

Кремера не мучили подобные опасения. В его донесениях обычно приводились подлинные имена информаторов. Не были исключением и те из них, которые попали в этот ряд поневоле, как было, например, со злосчастным капитаном Оксенштерной. Среди тех, кто наиболее часто упоминался в донесениях Кремера, имена трех видных британцев. Его главным источником информации в Королевских ВВС был заместитель командующего (позднее вице-маршал), который во время войны отвечал за истребительную авиацию. Вторым важным информатором был человек, принадлежавший к семье, владевшей сетью кафе, ресторанов и прочих подобных заведений в Лионе. И наконец, третьим лицом из этой группы был высокопоставленный гражданский чиновник, через которого поступали сведения о важнейших событиях, происходивших на Даунинг-стрит.

Сейчас вызывает сомнения, что кто-либо из перечисленных выше лиц мог даже подозревать, как часто его имя упоминалось в депешах Кремера. Вероятно, немец получал сведения от своих агентов, поддерживавших с ними дружеские отношения. Единственное, что можно поставить им в вину, – это допускавшуюся периодически неосторожность в высказываниях и пренебрежение мерами безопасности. Люди, служившие передаточным звеном между источниками информации и Кремером, находились в тени, их имена скрывались под псевдонимами: Гектор, Финк, Монограмма. Даже сейчас Кремер отказывается называть их настоящие имена²⁰⁰. Связь с агентами поддерживалась по очень простой схеме. Кремер вручал Гансу Шаферу из группы «Зигфрид А» запечатанные письма с написанными на них адресами в Лондоне. Затем представитель компании «Люфтганза» в аэропорту Бромма находил среди летных экипажей подходящего человека, который соглашался опустить их в почтовый ящик в Англии. Остальное было делом обычной почтовой службы. Кроме того, часть почты вручалась агенту, который отвечал за почту в министерстве иностранных дел. Агент отправлял письма абверовцев курьерской службой вместе с корреспонденцией МИДа. Система работала в обоих направлениях: Стокгольм – Лондон и Лондон – Стокгольм.

Обладая разветвленной агентурной сетью и контролируя важные источники информации, Кремер считал, что наибольшее содействие ему оказывал Яйцеголовый, который к тому времени уже перебрался в Стокгольм в распоряжение генерала Онодеры. Сейчас нельзя уверенно утверждать, располагали ли японцы в тот период своей агентурой в Англии. Онодера в поисках разведывательных данных пользовался как агентурной сетью, так и услугами криптографической службы. Его сотрудникам удавалось перехватывать сообщения британских министерств иностранных дел и обороны, а также Адмиралтейства. Коды этих ведомств оставляли желать много лучшего. Умение расшифровывать коды и шифры было сильной стороной сотрудников генерала Онодеры. Благодаря этому японцам удавалось перехватывать наиболее важные документы из радиообмена союзников, представлявшие собой ценнейшие разведывательные сведения.

Это еще одна причина всеведения Кремера. Он поддерживал прекрасные отношения с генералом Онодерой и даже передавал тому копии всех донесений обеих групп «Зигфрид». Конечно, генерал не проявлял ответной любезности, но это не имело значения. В рамках заключенного еще его коллегой Клаттом соглашения Кремер получал от Эмонотти уже переведенные разведывательные сводки японцев.

Осенью 1944 года в операции «Жозефина» неожиданно наступил кризис. В ноябре Кремера срочно вызвали в Берлин якобы для консультации. Когда он отчитывался перед подполковником Олетцем из отдела военно-воздушной разведки, ему в резкой форме заявили, что он находится под следствием, так как руководство предполагает, что Кремер злоупотребляет казенными финансовыми средствами, списывая их под несуществующие разведывательные операции. Затем Олетц препроводил Кремера к шефу гестапо Генриху Мюллеру, где его в течение суток подвергали жесткому допросу. Впрочем, допросы остались для него без последствий. Кремеру удалось убедить Мюллера в том, что подозрения в отношении его беспочвенны, что в своей деятельности он не допускает мошенничества. Когда в сопровождении Олетца Кремер вышел из гестапо, тот вздохнул с явным облегчением. «Я не знаю, – заявил он Кремеру, – в курсе ли вы того, что сегодняшний день был, может быть, самым важным в вашей жизни. Если бы вам не удалось убедить Мюллера в своей лояльности, сейчас вас бы уже везли в концлагерь».

Конец этой истории показывает, что Кремер действительно был мастером своего дела и что его операции были безукоризненны во всех отношениях. Однако к этому времени становится ясно, что в его деятельности с каждым днем все меньше смысла. 5 октября 1944 года новое руководство Кремера во главе со сменившим Канариса Вальтером Шелленбергом пересмотрело высокую оценку, данную операции «Жозефина». «Высокая оценка операции, данная ранее абвером, – говорилось в докладе специальной комиссии, – более недействительна. Качество добываемой информации, особенно материалов, освещающих деятельность сухопутных войск, как правило, крайне низкое».

Из десяти донесений, взятых для контроля работы группы, одно получило оценку «весьма ценное», одно – «ценное» и еще одно – «представляет интерес». Четыре донесения презрительно назвали «полной ерундой», еще два – «фальшивкой» и, наконец, последнее послужило основанием для краткого вывода – Spielmaterial, то есть шефы Кремера не исключали, что он был двойным агентом и передавал в Берлин дезинформацию союзников. Катастрофический для Германии исход войны, повергший страну в руины поражения, не позволил по достоинству оценить тот фантастический вклад, который группа «Жозефина» сумела внести в военные усилия своей страны. Однако это ни в коей мере не умаляет заслуг Кремера.

Кремеру помогло стать хорошим разведчиком то, что со стороны его жизнь выглядела вполне заурядной, далекой от шпионских страстей. Со своей очаровательной супругой Евой и дочерью Гедди он жил на комфортабельной вилле в респектабельном пригороде Стокгольма Стора-Эссинтен. Кремер представлял собой типичный экземпляр талантливого любителя, отдающего в распоряжение своих временных руководителей-профессионалов весь свой яркий ум, амбиции и желания. Он находился в постоянном поиске, всегда был полон идей. Ему удавалось играючи решать задачи, которые другим могли показаться сложными или даже невыполнимыми.

Прекрасно сложенный голубоглазый великан, розовощекий, как ребенок, он был необычайно привлекателен. Великолепный собеседник, он весь, как утверждали знакомые, особенно женщины, так и лучился обаянием и добродушием.

Один высокопоставленный сотрудник шведской тайной полиции писал мне о нем со сдержанным восхищением:

«Деятельность Кремера привлекла наше внимание в начале февраля 1943 года. После этого он до самого конца войны находился под постоянным наблюдением.

У Кремера не было жесткого рабочего распорядка. По утрам он обычно проводил несколько часов в посольстве. Кроме того, он ежедневно посещал здание в Карлавегене, которое занимал немецкий военно-воздушный атташе.

Ему нравились развлечения. Среди любимых ресторанов Кремера были три в центре Стокгольма и еще один, находящийся в гостинице в западном пригороде. Обычно он забирал свой «контакт» в одну из трех имевшихся в его распоряжении квартир в северной части города. Такая привычка значительно облегчала нашим людям задачу по наблюдению за Кремером, выявлению его связей и возобновлению слежки в случае потери объекта».

Естественно, как и любой разведчик даже более мелкого ранга, Кремер соблюдал некоторые меры маскировки. Однако он избегал применения избитых шпионских приемов и мелодраматических трюков.

«Кремер постоянно рисковал жизнью, – заявил мне в Стокгольме один из детективов, на долю которого выпала неблагодарная миссия следить за ним, – но не потому, что он был тайным агентом. У него был очень резвый «DKW», на котором он носился с головокружительной скоростью».

Как правило, все шпионы стараются избегать любого внимания со стороны полиции. Кремер был совсем другим. Сумасшедшая манера вождения заставила познакомиться с ним всех городских полицейских. По количеству нарушений правил дорожного движения он был своеобразным рекордсменом. Во времена адмирала Арчибальда Синклера в британской разведке неуклонно соблюдался один принцип. Когда новичков отправляли на выполнение первой шпионской миссии, им давали один-единственный совет: «Никогда не злите полицейского. Это ваш единственный друг». Вряд ли Кремер был знаком с этим мудрым изречением, но он тем не менее постоянно руководствовался им на практике и держался очень дружелюбно с детективами, контролировавшими его перемещения. Для его сопровождения неизменно выбирались спортивные молодые люди, так как для того, чтобы следовать за неутомимым немцем, требовалось немало сил и энергии. Еще одним требованием к ним было умение хорошо водить автомобиль, иначе было бы просто невозможно следовать за машиной Кремера.

«Он просто ставил нас в тупик своим поведением, – признался мне один из детективов, – настолько оно отличалось от того, чего обычно ждешь от шпиона. Взять, к примеру, эти его три маленькие квартирки. В шпионском деле принято организовывать встречи в так называемых «безопасных местах», в отдельно расположенных домах, тайных квартирах, обычно в зданиях с несколькими выходами. Все эти меры призваны сделать встречу максимально скрытой от посторонних глаз. Но Кремера все это будто не касалось! Он предпочитал ехать прямо с одной встречи на другую, с квартиры на квартиру, паркуя свою маленькую яркую машину прямо напротив дома, в который направлялся. Мы могли отслеживать время, когда он приезжал и уезжал. Он был очень простым объектом для наблюдения во всем, кроме его сумасшедшей манеры езды».

Находясь под наблюдением, Кремер никогда не давал понять, что его раздражает установленная за ним постоянная слежка. Этого не случалось, даже когда внимание к нему становилось слишком назойливым, что было неизбежно, так как детективы часто не понимали, отправляется он на тайную встречу с агентом или просто на свидание. Однажды во время движения он неожиданно остановил машину, перегородив проезд автомобилю с его преследователями, подошел к детективам и обратился к ним в своей обычной вежливой манере: «Мне хотелось бы познакомиться с людьми, проявляющими ко мне столь настойчивый интерес. Мое имя Кремер. А как зовут вас?»

Во время одного из своих частых посещений дорогого ресторана «Опера Гриль» Кремер выявил группу наблюдения, сидевшую за соседним столиком. Он попросил официанта отнести на этот столик бутылку шампанского и поднял собственный бокал, предлагая тост за здоровье изумленных детективов.

Он чувствовал себя в Стокгольме вполне безопасно, поскольку не занимался шпионской деятельностью против Швеции. Все его внимание было сосредоточено на Великобритании. И он вел свои дела так умело и осторожно, что в имевшемся в распоряжении полиции пухлом досье на неугомонного немца речь шла о его многочисленных любовных похождениях и почти ничего не было о его работе в качестве разведчика. Полиция считала Кремера плейбоем, щедро проматывавшим деньги абвера, и совершенно пренебрежительно относилась к нему как к разведчику.

И это стало лучшим прикрытием в его работе.

Если бы Ян Флеминг был знаком с ним, я бы сказал, что Кремер послужил прототипом для Джеймса Бонда. Единственное отличие заключается в том, что у немца не было разрешения на убийства. Все свои агрессивные инстинкты он реализовывал в спорте (был прекрасным теннисистом) или за карточным столом (был страстным поклонником игры в бридж).

Кремер избегал насилия ни в коем случае не потому, что был трусом, а потому что считал это грязным занятием. А Карл Хайнц Кремер во всем был ярым приверженцем чистоты, аккуратности и скрупулезности.

Глава 46

ДОРОГА В КАСАБЛАНКУ

Помимо сэра Френсиса Уолсингэма²⁰¹, шпионы которого прозевали наступление испанской Непобедимой армады в 1588 году, бывали и другие случаи, когда разведывательные службы умудряются не заметить целый неприятельский флот, изготовившийся к внезапному нападению. Так и абвер осенью 1942 года не сумел вовремя обнаружить американскую эскадру из 104 кораблей на всем ее пути из Норфолка в штате Вирджиния к атлантическим берегам французского Марокко, составившем 3 тысячи миль. Просмотрел он и британские конвои, отправленные из Лок-Ю и устья Клайда в Шотландии в Алжир через Бискайский залив и Гибралтар, где постоянно рыскали немецкие субмарины. На кораблях находились экспедиционные войска, участвовавшие в операции «Торч» (Факел), первом наступлении союзников на их долгой окольной дороге в оккупированную немцами Европу.

Немецкая разведка даже не подозревала ни о столь массовом передвижении кораблей союзников, ни о том, что это означало. В день высадки англо-американских войск в Северной Африке адмирал Канарис и полковник Пикенброк приятно проводили время в Копенгагене, более чем за тысячу миль от места событий.

Возможно, для подобного неведения абвера, его неспособности предвидеть удар и были какие-то оправдания. Всего лишь за три месяца обстановка на фронтах кардинально изменилась. Все лето 1942 года союзники испытывали сильнейшее давление немцев. Неприятности следовали одна за другой: караваны, отправляемые в Мурманск и на Мальту, несли огромный урон, крупными потерями закончился неудачный рейд канадцев на Дьепп, Роммель быстро продвигался к Каиру.

Однако после летних неудач наступил ноябрь, который принес с собой резкое изменение положения. К 4 ноября Роммель уже поспешно отступал по всему фронту, а 8 ноября Египет был полностью освобожден. В тот же день войска объединенного англо-американского экспедиционного корпуса начали военные действия в Северной Африке.

Приход неприятеля был настолько неожиданным, а отступление настолько непривычным, что немцы не сразу утратили свое обычное чванство и самоуверенность. Целиком поглощенные войной с Советским Союзом, они поначалу попросту игнорировали угрозу со стороны западных союзников, тем более в таких отдаленных местах, как Марокко и Алжир.

Сразу же после поражения Франции обе стороны западного побережья Средиземного моря привлекли внимание двух непримиримых противников – Адольфа Гитлера и Франклина Рузвельта. Еще в июле 1940 года, раздраженный упорным отказом англичан заключить мир, Гитлер решил захватить Гибралтар, закрыть Гибралтарский пролив и тем самым «выгнать англичан из западной части Средиземного моря». Примерно в то же время президент Рузвельт, несмотря на то что США в то время еще соблюдали нейтралитет, пришел к выводу, что самая удобная дорога на континент (а значит, и к разгрому фашизма) лежит через тот же район.

Гитлер действовал, как обычно, прямолинейно. По его распоряжению был разработан план нападения на Гибралтар, назначенного на ноябрь 1942 года, – операция «Феликс». Учитывая близкие отношения Канариса с испанцами и его влияние на Франко, фюрер поручил адмиралу провести всю подготовительную работу, включая рекогносцировку гибралтарских укреплений. А главное, шеф абвера должен был попытаться вовлечь Испанию в намеченную авантюру. Вообразив себя вторым Наполеоном, Канарис развил лихорадочную деятельность и вскоре вышел далеко за рамки полученного задания. Он пытался взять на себя руководство всей операцией, начиная с неблагодарной шпионской работы и кончая триумфальной деятельностью командующего всеми штурмовыми частями.

22 июля адмирал во главе разведывательной группы побывал в предместье Гибралтара «для изучения местности, выявления возможных трудностей в ходе операции, а также для разработки конкретного плана штурма». Вскоре он приступил к формированию собственных экспедиционных сил из числа солдат своей личной армии, созданного при абвере диверсионного полка «Бранденбургерс».

Рекогносцировочная вылазка Канариса превратилась в настоящий фарс. Никогда еще за всю историю шпионажа подобная миссия не возглавлялась столь значительными фигурами – лично шефом разведки, его ближайшим помощником полковником Пикенброком и руководителем бюро абвера в Испании капитаном 3-го ранга Вильгельмом Лейсснером (он же Густав Ленц). В типичной для Канариса манере действовать буквально вслед за первой группой на Гибралтар была отправлена вторая. Она укомплектовывалась в обстановке строжайшей секретности, и командиром ее был назначен не лишенный способностей мастер диверсий капитан Ганс Йохен Рудлофф, которому уже доводилось заниматься ведением «деликатных» операций во время французской кампании.

За двумя первыми разведывательными группами отправилась целая лавина последующих, и вскоре Испания превратилась всвоего рода курорт для сотрудников абвера. Стоило кому-либо из них захотеть провести несколько дней отдыха в Андалусии, он тут же придумывал себе задание, имевшее пусть даже отдаленное отношение к «Феликсу», и тут же получал вожделенную командировку в Испанию, ничем не отличавшуюся от отпуска. В районе местонахождения легендарных столбов Геркулеса одно подразделение сменялось другим. Зачастую они дважды выполняли одно и то же задание. В абвере царила нехарактерная для этого ведомства обстановка всеобщего веселья.

Лихорадочная деятельность рьщарей плаща и кинжала напоминала комедию Мака Зеннета, где люди ломятся в двери, сталкиваясь, наступают друг другу на ноги, а на голову им обрушиваются непонятные падающие предметы. Однажды Канарис одновременно отправил в Испанию две независимые разведывательные группы, строго-настрого поручив каждой из них действовать автономно, в обстановке полной секретности, избегая встреч с коллегами. Во время короткой остановки в Мадриде сотрудники одной из групп решили скрасить вечер посещением кабаре, излюбленного для немцев места отдыха. Обремененные тяжелыми портфелями, они ввалились в зал. Каково же было их удивление, когда там они увидели группу своих коллег с точно такими же раздувшимися портфелями.

Обстановку фривольности, сложившуюся во время этой операции, характеризует инцидент, в результате которого был уволен в отставку лучший фотограф абвера капитан Ганс Рошман из второй группы, которому удалось сделать снимки укреплений восточной части Гибралтара. Фотографирование осуществлялось из здания на улице Ла-Линеа²⁰². Для маскировки цели съемки Рошману позировали две молодые женщины. Снимки были со скандалом отвергнуты, когда генерал Йодль из Верховного главнокомандования узнал в здании, из которого работал фотограф, знаменитый бордель, а в женщинах двух его постоянных обитательниц.

Время от времени Канарису приходилось самому приезжать в Испанию, где он лично руководил подготовкой операции «Феликс». Его визиты маскировались настолько примитивно, что английские агенты, которых в этом районе было ничуть не меньше, чем немецких, знали о каждом его шаге. Так, Новый год адмирал встречал в таверне в Альхесирасе²⁰³, заведении, пользовавшемся популярностью как у немецких «туристов», так и у их английских коллег. Позже сложился миф, что именно здесь адмирал впервые пошел на контакт с британской разведкой, предложив ей свои услуги в совместной борьбе против фюрера.

Всю эту комедию можно было бы понять, если бы, как позднее утверждали защитники Канариса, она осуществлялась для того, чтобы обмануть Гитлера и саботировать операцию «Феликс». Но участники пьесы действовали всерьез и, похоже, не замечали, как смешно выглядит со стороны эта пародия на шпионаж.

К концу 1940 года немцы тщательно изучили весь район и нанесли его на карты, но эта большая работа оказалась напрасной. В январе 1941 года, после всякого рода проволочек и маневров, испанцы отказались участвовать в операции «Феликс», и план пришлось положить на полку. Однако огромная разведывательная организация, созданная в ходе подготовки к операции на обоих берегах Средиземного моря, от Испании до французского Марокко, сохранилась и продолжала действовать.

Наблюдение за Гибралтарским проливом велось под руководством майора Фрица Кучке и Альберта Карбе²⁰⁴ из двух вилл в Альхесирасе, оборудованных лучшими оптическими и электронными приборами, какие только могла создать промышленность Германии. Одним из руководителей группы наблюдения за Гибралтаром в Тетуане был полковник Йоханн Рекке, с 1937 года выполнявший обязанности резидента абвера в испанском Марокко. Бюро Рекке располагало несколькими кадровыми разведчиками и многочисленными агентами. Только в Танжере абверовская группа наблюдателей занимала два дома и дежурила в три смены круглосуточно.

Разведывательная служба Испании, руководители которой были друзьями Канариса, отнеслась к подготовке к операции «Феликс» гораздо с большим пониманием, чем генерал Франко. Она полностью переориентировала ряд своих агентов на деятельность в рамках этой операции. Широко разветвленная шпионская сеть протянулась от Алжира до Касабланки. Руководитель сети работал под прикрытием должности члена немецкой комиссии по перемирию во французском Марокко.

Казалось, даже мышь не могла проскочить мимо гигантской шпионской сети немцев, насчитывавшей 357 агентов, возглавлявшейся наиболее грамотными офицерами разведки и опиравшейся на широкую поддержку подразделений абвера в Мадриде и Лиссабоне.

Но за спиной немцев в той же Испании и Португалии активно действовала прекрасно организованная британская сеть. Руководство ее осуществляли военно-морской атташе Великобритании в Испании капитан 3-го ранга Хилгарт, а также Ким Филби, контролировавший работу подчиненных из Англии, где он работал в секции 5 МИ-6. Основной задачей этого своего рода подпольного экспедиционного корпуса союзников на Иберийском полуострове был не сбор разведывательных данных, а тайная война с абвером там, где немцы привыкли действовать как у себя дома. И англичане выиграли этот эпизод тайной войны, как выиграли и всю тайную войну против гитлеровцев. Они внедряли своих людей в агентурную сеть немцев, обезвреживали агентов абвера, держали их под постоянным наблюдением, снабжали гитлеровскую разведку дезинформацией. Целью всего этого было сорвать операцию «Феликс» и помешать наблюдению немцев за проливом. Результат действий английской разведки оказался для немцев катастрофическим. В ноябре 1942 года организация Канариса в этом регионе была на пике своей эффективности, и все же она оказалась совершенно неспособной предупредить Берлин о подготовке союзников к вторжению в Северную Африку. Экспедиционные войска достигли мест высадки практически незамеченными.

Абвер всячески пытался обелить себя, переложив свою вину на других. Канарис принялся поспешно фабриковать различные материалы, якобы доказывавшие, что он вовремя поставил Верховное командование в известность о намерениях союзников. И он настолько преуспел в этом, что сумел убедить даже такого подозрительного скептика, как Геббельс. 9 апреля 1943 года тот написал в своем дневнике, что, судя по докладу Канариса, абвер своевременно предупреждал о подготовке высадки англо-американских войск в Северной Африке и о конференции в Касабланке, но эти предупреждения были проигнорированы. Фюрера не поставили в известность о надвигавшихся событиях.

В июле 1943 года Геббельс писал: «Я договорился с Канарисом о более тесном сотрудничестве в будущем. Он будет регулярно информировать меня о деятельности своего ведомства с тем, чтобы я, в свою очередь, мог докладывать о ней фюреру». И далее добавил (что свидетельствует о том, что адмирал обладал хорошим даром убеждения): «В целом Канарис производит хорошее впечатление или, по крайней мере, гораздо более благоприятное, чем я ожидал».

И все-таки, несмотря на то что потребовалось некоторое время для того, чтобы это стало очевидным, неспособность абвера отследить подготовку высадки союзников в Северной Африке нанесла серьезный удар по его репутации и по престижу самого Канариса. После такого фиаско Верховное командование ожидало от ведомства еще более серьезных неудач в будущем. Положение самого Канариса внезапно пошатнулось настолько, что его противники теперь осмеливались подвергать его критике в глазах фюрера и даже требовать его отставки.

У адмирала появился сильный конкурент в лице Вальтера Шелленберга, который давно мечтал подмять под себя организацию адмирала. Теперь же, воспользовавшись неудачами абвера и его шефа, он значительно продвинулся в этом направлении. Насколько опасным противником был Шелленберг, можно убедиться, проследив его типичную для нацистского режима конкурентную борьбу с Канарисом, особенно в таких важных направлениях деятельности, как шпионаж в США и Великобритании.

Ситуация абсолютно точно характеризовала работу всего государственного аппарата Третьего рейха. В лабиринтах нацистской бюрократии (в которой причудливо переплетались прусский педантизм, австрийское фантазерство Гитлера и средневековые методы ассассинов) царила путаница и дублирование. Но нигде это не проявлялось столь очевидно, как в борьбе за место под солнцем между возглавляемым Канарисом абвером и подведомственным Гиммлеру другим монстром – государственным управлением имперской безопасности РСХА.

В недрах РСХА был создан собственный аппарат разведки и контрразведки СД. Причем происходило это при полном попустительстве Канариса, который испытывал дружеские чувства к шефу РСХА Рейнхарду Гейдриху. Несколько подразделений были объединены в отдел IV «Е», занимавшийся контролем деятельности разведчиков за границей. Его возглавил протеже Гейдриха Вальтер Шелленберг, имевший репутацию хорошего специалиста по вопросам зарубежной разведки. Недоучившемуся адвокату в то время еще не исполнилось тридцати лет. Честолюбивый и одаренный человек с претензиями на роль интеллектуала и хорошо подвешенным языком, Шелленберг, кроме всего прочего, обладал несомненным талантом в области разведывательного ремесла. Хитрый авантюрист, Шелленберг заранее запланировал свой взлет. В обход своего непосредственного начальника шефа гестапо Генриха Мюллера, который руководил IV отделом, Шелленберг начинает напрямую информировать Гейдриха о том, как идут дела в VI отделе, занимавшемся закордонной разведкой. Информация подавалась так хитро, что вскоре Шелленберг уже получил то, к чему стремился. Он сам возглавил VI отдел. Новый руководитель немедленно приступил к строительству собственной шпионской империи. Была организована секция, занимавшаяся США и странами Латинской Америки. Главой ее был назначен гауптштурмфюрер Вильгельм Карстенн, в основном потому, что у него была пара приятелей, владевших английским языком. Это означало уже открытую конкуренцию с ведомством Канариса. Карстенн с уважением отзывался о ФБР, которое, по его собственным словам, «может использовать богатый опыт, накопленный в борьбе с гангстерами, для разоблачения иностранных агентов». Он перечислил ряд профилактических мер, принятых в этом направлении американским правительством, таких, как обязательная регистрация иностранных граждан, строгие правила выдачи паспортов и виз, ограничения в финансовой деятельности.

Тем не менее, как докладывал Карстенн, ему удалось добиться впечатляющих успехов в деле внедрения своих агентов в США. В частности, он имеет в этой стране нескольких радистов для обеспечения коротковолновой радиосвязи с Берлином его 6 агентов. Восемь агентов, по словам Карстенна, действовали в дипломатических кругах, причем 6 из них якобы работали в посольстве США в Берлине.

И все же и Шелленберг, и Карстенн плохо знали далекую Америку. Они нуждались в человеке, который мог бы хоть как-то руководить их агентурой и оценивать поступающую информацию. Такой человек нашелся в лице Курта Янке, ставшего профессиональным шпионом еще во время Первой мировой войны. Уроженец Померании, Янке был полным круглолицым человеком с невозмутимым взглядом невыразительных глаз. Однако под такой невзрачной внешностью скрывалась натура великого авантюриста. Когда отец Курта, крупный землевладелец, выгнал его из дома, он незадолго до начала Первой мировой войны оказался в США, где служил в пограничном патруле иммиграционной службы, охраняя границу с Мексикой. Затем работал в китайском квартале Сан-Франциско. После войны он переехал в Китай, где выполнял шпионские задания для повстанцев Сунь Ятсена. Далее Янке готовил разведчиков в военной академии Вампоа. Там он начал работать на японскую разведку в Маньчжурии. По заданию японцев Янке вернулся в Германию и устроился в личный штаб Рудольфа Гесса, откуда его и забрал Шелленберг, рассчитывая, что этот многоопытный специалист по шпионажу поможет ему ориентироваться в сложных проблемах, возникавших в процессе разведывательной работы в США и Японии. С согласия Шелленберга Янке передавал японцам интересующие их секретные сведения в обмен на информацию о США и СССР.

На основе поставляемых Янке аналитических материалов Шелленберг пришел к выводу, что рано или поздно США вмешаются в события в Европе. Эту мысль он в различных вариациях повторял во всех своих прогнозах относительно планов США. На докладе в декабре 1940 года он заявил, что по данным, полученным из абсолютно надежного источника, Франклин Рузвельт втянет Америку в войну весной 1941 года.

Пришла и прошла весна 1941 года, а США все еще сохраняли авторитет, и Шелленбергу пришлось немного подправить составленное им ранее «расписание». Теперь его прогнозы основывались на беседе, которую один из агентов в США провел с Гринвил Эммет, вдовой бывшего партнера Рузвельта по адвокатскому бизнесу и частой гостьей в доме президента в Гайд-Парке. 14 июня Шелленберг написал:

«На прямой вопрос г-жи Эммет о том, когда, по мнению президента, США вмешаются в войну, он [Рузвельт] ответил, что это должно было произойти весной. Теперь он убежден, что такая возможность представится не ранее чем летом 1941 года»²⁰⁵.

Как религиозный фанатик постоянно предсказывает скорый конец света, Шелленберг продолжал твердить, что вступление США в войну неминуемо. Однако с конца лета он уже утверждал, что американцы начнут войну не в Европе, а в бассейне Тихого океана.

После заключения в сентябре 1940 года пакта трех держав Оси, что привело Японию в лагерь союзников Германии, в Вашингтоне продолжались переговоры между Японией и США, в которых два государства пытались разрешить возникшие между ними противоречия. Об этих переговорах в Берлине знали очень мало. Послу в Вашингтоне Томсену не удавалось добыть ничего существенного, а с послом Германии в Токио японцы поделиться информацией отказались.

Как писал Шелленберг:

«Гитлер был очень разочарован таким оскорбительным поведением государства, являвшегося членом союза стран Оси. Несмотря на все усилия Риббентропа, они [японцы] даже не ответили на его настоятельную просьбу вступить в войну против Советского Союза. Оставался неясным и вопрос о том, планировали ли японцы начать наступление в южной части Тихоокеанского бассейна или их вполне удовлетворяло участие только в кампании в Китае».

В условиях, когда новые союзники его игнорировали, а собственный МИД был не в состоянии пролить свет на происходящее, Гитлер приказал Канарису и Гейдриху любыми средствами обеспечить получение информации о переговорах в Вашингтоне и особенно о намерениях японцев. Канарис не был готов к выполнению такого приказа, так как его контакты с японской разведкой носили поверхностный характер и на нее нельзя было рассчитывать всерьез. Видя живейший интерес Гитлера к «непредсказуемым японцам», а также полную неспособность Канариса его удовлетворить, Шелленберг решил сам вступить в игру, сосредоточившись на японской проблеме. Он поручил Янке тщательно наблюдать за американо-японским диалогом и выяснить, что японцы намерены предпринять в случае, если переговоры закончатся безрезультатно. Кое-какую информацию Янке получил от японцев в Стокгольме, пользуясь тем источником, ценность которого определили еще Клатт и Кремер. Затем служба Шелленберга стала получать копии некоторых донесений японского посла в Швеции министерству иностранных дел Японии, касавшихся волновавшего немцев вопроса. Этими материалами ведомство Шелленберга снабжал старый немецкий агент итальянец доктор Эмонотти – блестящий лингвист, переводчик японского военного атташе в Швеции генерала Онодеры (и одновременно вербовщик агентуры как для японцев, так и для немцев). Однако Янке располагал не только приведенными выше источниками информации. Через руководителя официального Агентства немецких новостей доктора фон Ритгена он вышел на корреспондента газеты «Франкфуртер цайтунг» в Токио Рихарда Зорге. Зорге был резидентом разведки Генерального штаба Красной армии на Дальнем Востоке, однако для прикрытия своей работы на русских он охотно шел на контакты с немецкой разведкой. К тому времени у Ритгена были некоторые основания подозревать, что Зорге является «коммунистическим шпионом». Однако и он, и Янке не отказались от контактов с ним, поскольку надеялись «воспользоваться его глубокими знаниями положения на Дальнем Востоке».

К октябрю 1941 года Янке уже располагал той информацией, которой добивался от него Шелленберг. Зорге передал ему те важнейшие сведения, о которых уже знали русские: японцы не считали, что участие в Тройственном союзе обязывает их начать вооруженные действия против Советского Союза. Зорге предупредил Янке, что японская сторона «ни при каких обстоятельствах не намерена денонсировать заключенный с Советским Союзом пакт о ненападении. Их стратегические цели связаны с захватом южной части Тихоокеанского региона, и только».

После того как 17 октября 1941 года генерал Того сменил на посту премьер-министра Японии принца Коноэ, Янке узнал из своих японских источников, что, «по мнению нового премьер-министра, Рузвельт и Черчилль не пойдут на уступки в переговорах». Янке проинформировал Шелленберга, что война между Японией и США (а следовательно, и Великобританией) стала неизбежной и начнется в течение ближайших месяцев, если не недель.

Именно поэтому Гитлер, который к тому времени уже столкнулся с трудностями в войне против России, надеялся, что Япония также начнет боевые действия против Советского Союза. Когда Шелленберг представил ему данные Янке, фюрер решил, что, «в конце концов, не важно, где именно Япония вступит в войну, важно, чтобы она ее начала».

Работая на немцев, Янке продолжал одновременно служить и японцам. В середине ноября они попытались выяснить через него, как поведет себя Германия в случае войны между Японией и англосаксами, даст ли Германия обязательство не заключать мир в обход Японии и последует ли Германия примеру Японии, если та объявит войну англосаксам. По просьбе Шелленберга Гейдрих передал все эти вопросы Гитлеру. Уже 15 ноября Янке, по указанию Шелленберга, сообщил японцам, что «Германия весьма заинтересована в участии Японии в войне независимо от ее характера и целей»²⁰⁶.

Позже Шелленберг написал:

«Я думаю, что не ошибусь, если заявлю, что послание Янке сыграло решающую роль при формировании японской стратегии. После получения этого послания, не дожидаясь официальных гарантий, японцы завершили мобилизацию своих вооруженных сил. В конце ноября весь японский флот был направлен для осуществления десантных операций в южной части Тихого океана».

Вскоре после Пёрл-Харбора, звездного часа для Янке, пришло время заката его карьеры. По инициативе японцев он пытался добиться сепаратного мира между Германией и Советским Союзом, по инициативе немцев он пытался добиться перемирия в Китае. Но, несмотря на поддержку Шелленберга, для Гитлера, Гиммлера и Гейдриха он оставался персоной нон грата. Поскольку в свое время Янке был близок к Рудольфу Гессу, Гитлер подозревал его в причастности к перелету бывшего шефа к англичанам накануне начала войны с Советским Союзом. Гейдрих не признавал Янке, так как, по данным гестапо, тот являлся агентом англичан. Когда в марте 1942 года он находился в Швейцарии, совместно со своими китайскими друзьями зондируя почву для заключения сепаратного мира с Японией, шеф гестапо Генрих Мюллер передал Гейдриху отпечатанный на 30 страницах рапорт, в котором были подробно описаны связи Янке с британской разведкой. Из рапорта категорически следовало, что поездка в Швейцарию была нужна Янке не для того, чтобы разрешать проблемы Китая и Японии, а для получения очередных инструкций от своих английских шефов²⁰⁷.

По возвращении из Швейцарии Янке был допрошен Гейдрихом и Шелленбергом. На все их обвинения Янке загадочно заявил: «Сама ваша жизнь заставляет вас быть подозрительными. Но я думаю, что вы достаточно взрослые, чтобы преодолеть это в себе. Важны поступки человека, и здесь вы можете довериться своим чувствам».

И все же после вышеописанных событий Янке попал под надзор гестапо, и Шелленбергу запретили любое его использование. Янке выбыл из игры, и Шелленберг в его разведывательной деятельности против США был предоставлен самому себе.

И все же перед своим уходом Янке успел оказать Шелленбергу еще одну неоценимую услугу. Одним из главных источников Янке был некий Кидзуро Судзуки, японский разведчик в Лиссабоне. Через купленного им чиновника португальского МИДа Судзуки получил доступ к конфиденциальным посланиям португальских послов в Лондоне и Вашингтоне. Он делился этой информацией с Янке. Документы представляли большую ценность для немецкой разведки, поскольку оба посланника были людьми хорошо информированными.

После отстранения Янке Судзуки продолжал снабжать немецкую разведку информацией через резидента СД в Португалии Эриха Шредера. В частности, 17 декабря 1942 года он передал Шредеру копию пришедшего в Португалию из Лондона отчета о состоявшемся в ночь с 11 на 12 декабря совершенно секретном военном совете союзников. Совещание состоялось сразу же после вторжения союзников в Северную Африку.

19 января 1943 года Шредер получил очередную информацию от Судзуки. На этот раз речь шла о том, что Черчилль вылетел в Касабланку, предположительно, для встречи с Рузвельтом. Поскольку сведения о передвижениях государственных деятелей такого ранга, особенно в военное время, представляли собой государственную тайну, получить их считается большой удачей для любой разведки мира. Шелленберг отчаянно пытался добыть данные об этой встрече, особенно после того, как абвер снова оказался не на высоте: там либо ничего не знали о совещании в Касабланке, либо не проявили к нему интереса²⁰⁸.

Получив телеграмму от Шредера из Лиссабона, Шелленберг срочно информировал о предстоящей встрече Рузвельта и Черчилля. Донесению на имя Гитлера был присвоен высший приоритет (Blitz – RSHA-Amt VI – No. 1201/Kr-VI 85–19.1.43 – Top Secret). Это был один из тех случаев, когда разведка прекрасно сработала на опережение. Ей удалось буквально пробить броню секретности вокруг конференции, которая действительно проходила в Касабланке с 14 по 24 января 1943 года.

Спецслужбы союзников прилагали все силы к тому, чтобы скрыть подготовку и сам ход встречи двух руководителей. Рузвельт покинул Вашингтон 9 января, а Черчилль вылетел из Лондона 12-го числа. Беспрецедентные меры предосторожности соблюдались вплоть до 1 февраля, когда о конференции было объявлено официально. Тем не менее немцы узнали об этом событии на пятый день встречи, за шесть дней до того, как Рузвельт покинул Марокко.

И все же этот несомненный успех не принес Шелленбергу особых лавров, причем по его же собственной вине. Шелленберг имел очень серьезный для разведчика недостаток: он всегда был склонен давать волю своему богатому воображению, не желая или не умея придерживаться «упрямых фактов». Редактируя донесения агентов, он приукрашивал и расширял их за счет собственных догадок, умозаключений, а то и просто выдумок, с тем чтобы даже самая хорошая информация выглядела еще лучше. Будь он более широко образованным, обладай более глубоким пониманием международной обстановки, тогда подобное «творчество», возможно, и не вредило бы делу. Но именно в этом смысле Шелленберг был человеком ограниченным, и поэтому отредактированные им донесения подчас не только не приносили пользы, но, наоборот, вводили в заблуждение.

Приведенные в телеграмме Шредера голые факты не удовлетворяли Шелленберга, а упомянутое в ней слово «Касабланка» было истолковано неправильно. Он не мог себе представить, что президент США рискнет отправиться во французское Марокко, район ведения боевых действий, где войска союзников высадились всего два месяца назад. Прочитав слово «Касабланка» как «каса бланка», что по-испански означает «белый дом», Шелленберг решил, что Черчилль и на этот раз отправился в Соединенные Штаты для встречи с президентом Рузвельтом в Белом доме. Поэтому отредактированное им сообщение Шредера в срочном докладе Гитлеру выглядело так: «Посол Португалии в Лондоне проинформировал свое правительство, что Черчилль вылетел в Вашингтон на очередную встречу с Рузвельтом».

Однако и этого Шелленбергу было недостаточно. Он придумал еще и информацию, «освещавшую ход встречи». В 19.15 23 января 1943 года он вновь отправил Гитлеру особо срочное секретное донесение следующего содержания:

«Из нескольких источников получены подробности проходящего сейчас визита Черчилля в США. Изложенная ниже информация основывается на донесениях португальских послов министерству иностранных дел Португалии.

Посол Португалии в Вашингтоне проинформировал свое правительство, что во время пребывания в США Черчилль намерен обратиться в сенат с настойчивой просьбой увеличить военные поставки Англии. В связи с отъездом Черчилля в Америку 19 января посол Португалии в Лондоне доложил, что, как ожидается, Соединенные Штаты в обмен на дополнительные поставки потребуют от Великобритании новых территориальных уступок. Речь идет, в частности, о Тринидаде и Ямайке. Кроме того, по сообщению посла, усиливается напряженность в англо-американских отношениях из-за трений по вопросам о Верховном командовании в Северной Африке. Предполагается, что американцы будут настаивать на удалении из Северной Африки англофила де Голля. Англия же категорически против кандидатуры Жиро».

Донесения Шелленберга вызвали огромный интерес как в ставке фюрера, так и в Берлине. Там ожидали, что очередная встреча Рузвельта с Черчиллем состоится в ближайшее время, и вот теперь выяснилось, что она уже идет, и даже известны некоторые ее подробности.

Вызванный этой новостью ажиотаж продолжался несколько дней. Шелленберга поздравляли с феноменальным успехом, пока 27 января от посла Германии в Токио Отта не поступила отрезвляющая телеграмма:

«По сведениям, конфиденциально сообщенным мне министерством иностранных дел, Рузвельт и Черчилль находятся на совещании в Касабланке. Были приглашены также Сталин и Чан Кайши, но они приехать отказались. <…> Министерство иностранных дел будет признательно за любую информацию о якобы проводящейся в Касабланке конференции».

Шум, вызванный донесениями Шелленберга, сменился недоумением. Кто же прав – Шелленберг, доложивший, что Черчилль в Вашингтоне, или японцы, по сведениям которых он вместе с Рузвельтом находится в Касабланке? И вообще, соответствует ли действительности сам факт их встречи на фоне столь противоречивых данных?

Уже на следующий день, 28 января, немцы пришли к выводу, что информация из Токио достоверна и что встреча действительно проводится в Касабланке. Шелленберг попытался вывернуться с помощью нового донесения, которое он якобы только что получил из Лиссабона. Вновь ссылаясь на дипломатические круги Португалии и состряпав подходящее случаю донесение, он продолжал настаивать, что Черчилль все-таки успел побывать в США. Теперь, по данным Шелленберга, Черчилль прибыл в США, откуда вместе с Рузвельтом на пароходе отправился в Касабланку:

«26 января португальский консул в Касабланке проинформировал свое министерство о том, что Черчилль и Рузвельт в обстановке строжайшей секретности вместе прибыли в Касабланку».

Все еще не зная о том, что же происходит во французском Марокко, но желая доказать свою осведомленность, Шелленберг вновь прибегает к импровизации и составляет разведдонесение, которое впоследствии поставило его в еще более неудобное положение:

«По сведениям из Танжера, английские участники конференции раздражены тем, что американцы усиленно выдвигают в качестве французского представителя на переговорах Жиро. В то же время де Голлю не разрешили даже приехать в Северную Африку».

Спустя всего три дня, 1 февраля, в мировой печати появились официальные сообщения о переговорах Рузвельта и Черчилля в Касабланке и фотоснимок, на котором они наблюдают, как Жиро и де Голль обмениваются рукопожатиями на закрытой пресс-конференции 24 января 1943 года.

Глава 47

АГЕНТ ПРЕЗИДЕНТА

Несмотря на то что принято считать, будто противостояние разведок, по сути, та же война, на которой рьщари плаща и кинжала зачастую умирают героической смертью, нельзя сказать, что поле тайной войны между агентами Германии и США былоусеяно трупами. Возможно, единственной жертвой в этой жестокой схватке был агент нацистов в Болгарии. Но и ему удалось отделаться всего лишь разбитой головой. Ответственность за причинение ущерба злосчастному наци (для которого подобное ранение не было в новинку) несет бойкий политик из штата Пенсильвания, выполнявший в то время обязанности посла США в Софии. Обязанный по должности быть миротворцем, он на самом деле нередко сам провоцировал подобные конфликты, поскольку был полон решимости, если понадобится, в одиночку, голыми руками разгромить фашизм.

Трудно сказать, приносила ли объявленная им частная война больше пользы или вреда. Благодаря ей немцам стали известны планы секретнейшей операции по высадке союзников на Сицилии. Однако она позволила пополнить знаменитую коллекцию президента Рузвельта серией из хорватских марок 1941 года выпуска. В данной главе речь пойдет как раз об этих марках (сейчас такие марки стоят примерно по 7,5 доллара США). Они попали к президенту благодаря абверу, который, конечно, предоставил их Рузвельту не с целью потрафить его хобби филателиста.

Стамбул… 1943 год…

Расположенная в бухте Золотой Рог бывшая столица Османской империи, долгое время символ восточной пышности и роскоши, изрядно изменилась за суровые годы правления великого Ататюрка²⁰⁹. Символы Константинополя, некогда бывшие свидетелями мощи, богатства и разнузданного разврата древней империи, теперь превратились в места скопления любопытных туристов.

Но теперь, на четвертый год войны в Европе, возродилось былое значение великой столицы. Ведь Турция была важнейшей из нейтральных стран, дружбы с ней искали обе воюющие стороны. Поскольку город представлял собой наилучшее место для подслушивания и наблюдения за событиями, происходившими в Восточном Средиземноморье, в Стамбуле кипели буквально византийские интриги. Иностранцы и местные жители шпионили друг за другом, несмотря на то что официально Турция не принимала никакого участия в мировом конфликте. Прекрасный город на берегу Босфора кишел шпионами, представлявшими все разведки мира. Они заполняли лучшие гостиницы и рестораны и, казалось, забыли о разделявшей их вражде. На коктейлях, танцплощадках и даже на частных приемах агенты из Америки, Германии, Англии, России, Франции, Италии, Польши, Югославии, Греции и Японии сидели за общим столом, толкали друг друга во время танцев, обменивались партнершами и через этих партнерш некоторыми своими секретами. Ведь в подходящих для этого миловидных женщинах недостатка не было. Впрочем, и здесь спрос превышал предложение, и вокруг темноглазых прелестниц кипели не только шпионские, но и вполне обычные мужские страсти. Сплошь и рядом имели место классические случаи измен, обмена избранницами, что служило подтверждением тезиса о том, что любовь сильнее войны.

Никогда и нигде шпионская деятельность не велась так открыто. Не проходило ни дня без инцидента, свидетельствовавшего о кипучей деятельности этих якобы тайных агентов. Традиционно самым большим шпионским контингентом обладали русские. Во главе их организации стояли три гроссмейстера шпионажа: товарищи Якимов, Мачканелли и Махарадзе. Может быть, потому, что они больше всех были озабочены конспирацией, от них было больше всего шума. Убежденные сторонники «прямого воздействия», или, другими словами, диверсий и убийств, русские предпочитали, воспользовавшись удобным моментом, решать вопросы радикально, и тогда неудобные для них люди и предметы просто взлетали на воздух. Следует отметить, что не всегда такие острые акции были необходимы на самом деле.

Филиал спецслужбы ее величества возглавляли настоящие асы своего дела: обладавший безукоризненными манерами капитан 3-го ранга Вулфсон и таинственные братья Гибсон, великолепные специалисты по Балканам и Советскому Союзу. Английские агенты то безвылазно сидели в городе, то вдруг таинственно исчезали на несколько недель – время, достаточное для проведения диверсии на нефтяном предприятии в Плоешти в Румынии или организации партизанского движения в Греции. Затем они вновь появлялись в казино «Таксим», где отдыхали с прелестными венгерскими девушками из хора.

Самой общительной и одновременно непредсказуемой была немецкая колония, представленная двумя соперничавшими шпионскими братствами: разведкой СД и, конечно, абвером. Бюро абвера возглавлял майор Шульце-Бернетт, всегда каменно-невозмутимый, как сама столица Анкара, где располагался его головной офис. Его конкурентов из СД представлял мрачный австриец с вкрадчивыми манерами Людвиг Мойзиш, человек, который после войны снискал мировую известность как автор и руководитель операции «Цицерон». Это произошло в Стамбуле, где филиалом абвера руководил доктор Пауль Леверкуэн, прибывший туда из объятого смутой иранского Азербайджана. Вскоре им была развернута охватившая всю страну огромная агентурная сеть.

Сюда относилась и группа агентов-греков, один из которых служил радистом в бюро британской разведки в Каире.

Высказывание Вергилия о том, что секреты порождают зло, получило своеобразное подтверждение в Стамбуле. Здесь причудливо переплетались личные привязанности и верность национальным интересам. Американский корреспондент помогал русским; руководитель немецкого агентства новостей работал на англичан. Цицерон предал своих английских хозяев и стал работать на фашиста Мойзиша, пока личный секретарь Мойзиша, очаровательная блондинка Элизабет Капп, не выдала его самого американцам. Турецкие власти были обязаны выявлять иностранных шпионов и избавляться от них, однако шеф турецкой контрразведки работал на немцев, а его заместитель сочувствовал англичанам. Их два помощника одновременно сотрудничали и с немцами, и с англичанами, и с русскими.

Утром 23 января 1943 года в этот кипящий котел прибыл некий американец, намеревавшийся, как и прочие, внести в тайную войну весь свой талант и профессионализм. Его имя было Джордж Говард Эрл, капитан 2-го ранга, владелец железных дорог в Филадельфии, бывший губернатор штата Пенсильвания, а ныне помощник американского военно-морского атташе по специальным поручениям.

Сразу же по прибытии в Стамбул Эрл отправил телеграмму в Венгрию, страну, с которой Соединенные Штаты находились в состоянии войны. Адресатом послания была госпожа Адриенна Мольнар, проживавшая в Будапеште по адресу Мускатили, 12. Название улицы вполне соответствовало сложившимся романтическим обстоятельствам: в переводе с венгерского это слово означало «герань» и как бы символизировало нежную дружбу двух сердец, которую столь грубо прервала война. Под телеграммой стояла подпись «Хефти», имя, которым Адриенна ласково называла его, Джорджа. В английском тексте содержалась информация весьма деликатного свойства: Джордж сообщал госпоже Мольнар, что остановился в гостинице «Парк-отель», где с нетерпением будет ждать ее приезда.

Это был второй приезд бывшего губернатора в Стамбул. Первый состоялся год назад при обстоятельствах, никак не напоминавших нынешние. Тогда он приезжал из Болгарии, где еще два дня назад был американским посланником. Метавшаяся из стороны в сторону Болгария, наконец, отошла к фашистам, прекратив тем самым пребывание Эрла в Софии в качестве посланника США при дворе царя Бориса. Болгары выслали его после того, как распространились слухи, что нацисты планировали покушение на американского посланника, воспользовавшись царящей в стране неразберихой после ее оккупации немецкими войсками генерал-фельдмаршала Листа. В прошлый раз он появился в Турции 27 декабря 1941 года, прибыв на личном автомобиле его величества в сопровождении секретаря царя Бориса. По сообщениям официального немецкого агентства новостей и других иностранных репортеров, его багаж состоял из 38 чемоданов, коробок и пакетов. Сюда входили более сотни флаконов туалетной воды, изготовленной специально для него из лепестков ароматных болгарских роз, огромной коллекции украшенных драгоценностями портсигаров, старинных золотых монет, древних икон и других милых вещиц. Несмотря на то что пришлось оставить в Болгарии ручного гепарда Пусси, ему удалось захватить с собой всех трех такс и еще одного «зверька», которого светловолосый немецкий корреспондент охарактеризовал как «еврейскую танцовщицу из кабаре по имени Адриенна».

Изобиловавшая явными преувеличениями статья немца была прямым оскорблением. Эрл был в числе тех политиков, которых нацисты считали своими главными противниками. Корреспондент, вероятно, получил указание из министерства пропаганды сделать статью настолько издевательской и клеветнической, чтобы уничтожить американца морально, раз уж не удалось сделать это физически.

Эрлу, высокому крепкому мужчине приятной наружности, в то время было около сорока лет. Он успел прославиться как ловкий политик у себя на родине и как способный дипломат за рубежом. Депеши, которые он отправлял из Вены, где был американским посланником в 1933–1934 годах, отличались большей яркостью и живостью, чем это было принято у его коллег-дипломатов. Многие чиновники в Государственном департаменте игнорировали их, несмотря на то что их автор был, несомненно, человеком наблюдательным, умеющим правильно оценивать обстановку. Они были настроены против Эрла, считая его вечным смутьяном, пользующимся дурной репутацией, постоянно нарывающимся на скандал, более подходящим для ночных клубов, чем для дипломатических приемов. Они вздыхали с облегчением, когда, независимо от желания самого Эрла, приходил конец его работы на очередной дипломатической должности.

Во время первой командировки в Вену своими смелыми высказываниями и веселыми выходками Эрл приводил в замешательство степенных дипломатов. Именно тогда нацисты впервые заинтересовались Джорджем Эрлом Третьим, как они стали его называть в своем досье, которое со временем превратилось в объемистую папку, полную грубых намеков и неприличных историй из жизни американского дипломата.

Один из таких секретных докладов начинался словами: «Вручая свои верительные грамоты [президенту Австрии], он воепользовался случаем, чтобы обрушиться с обвинениями на национал-социализм, заявив господину Миклашу: «Я отношусь к наци с омерзением».

Спустя несколько лет в Софии Эрл в равной степени шокировал как немцев, так и собственный Государственный департамент целым рядом откровенно антифашистских высказываний. Он был очень популярен у болгар и пользовался неизменным расположением царя Бориса, который явно выделял его среди прочих зарубежных дипломатов. Но его страстное неприятие фашистского режима приводило к одному инциденту за другим. Так, например, стало известно, что, обнаружив среди сотрудников посольства немецкого шпиона, Эрл с целью добиться полного признания подверг его допросу третьей степени. В другом случае одному из помощников с трудом удалось отговорить его открыть огонь по проходящей под окнами посольства демонстрации фашистов.

Настоящим триумфом (или позором, как предпочитали считать немцы) закончился инцидент в ночном клубе, спровоцировавший кровавую драку с немцами, когда Эрл предложил музыкантам оркестра исполнить собственную трактовку заказанной ими песни «Хорст Вессель», этого нацистского гимна, сочиненного в честь берлинского доносчика. Это происшествие вызвало даже гнев одного из конгрессменов, потребовавшего отзыва и отставки Эрла.

В одном из лучших ночных клубов Софии он познакомился с красивой венгерской девушкой, с которой стал часто появляться на людях. Это и была Адриенна, о которой впоследствии немецкий журналист отозвался как о «еврейской танцовщице из кабаре».

После возвращения Эрла в США чиновники Госдепартамента сделали все для того, чтобы покончить с его дипломатической карьерой. Несмотря на то что сам президент просил предоставить своему другу и политическому соратнику новый дипломатический пост, например в Ирландии, на котором он мог продолжить свою личную войну против нацизма, государственный секретарь Корделл Халл ответил категорическим отказом. Президент Рузвельт не только чувствовал себя обязанным Эрлу как политику, но и питал к опальному дипломату дружеские чувства по той же причине, по которой Госдепартамент противился его возвращению в строй, – в связи с органической неприязнью, которую Эрл испытывал к нацистскому режиму. Президент делал все возможное для того, чтобы вернуть Эрла в строй, в особенности после того, как тот сам попросил подыскать для себя работу где-нибудь в нейтральной стране, по возможности не очень далеко от Венгрии, где его ждала насильно разлученная с ним Адриенна.

Начиная с 1942 года президент Рузвельт время от времени получал сообщения о неких лицах в Германии, состоявших в заговоре с целью свержения Гитлера. Рузвельт, который сомневался в том, что сопротивление может возглавить даже такой человек, как генерал де Голль, не думал, что немецкая оппозиция была способна оказать союзникам существенную помощь. Однако по мере роста количества таких сообщений, приходивших в основном из Турции, он решил направить в эту страну группу своих наблюдателей, перед которыми стояла задача разобраться в том, насколько серьезную силу представляли собой эти немецкие «диссиденты». Так нашлась работа и для Эрла. Поскольку Госдепартамент продолжал отказывать в предоставлении Эрлу новой должности на дипломатическом поприще, Рузвельт, предпочитавший не ссориться по таким вопросам с госсекретарем, призвал Эрла из резерва ВМС и, присвоив ему звание капитана второго ранга, назначил помощником военно-морского атташе в Турции. Личным указанием Эрлу от президента США было понаблюдать оттуда за антифашистским движением.

В качестве жеста высокого уважения президент предложил Эрлу сопровождать его по дороге на конференцию в Касабланке в январе 1943 года, где он встречался с премьер-министром Черчиллем.

Оттуда Эрл самолетом отправился в Стамбул, и, как уже было сказано выше, первое, что он сделал, оказавшись на турецкой земле, была телеграмма госпоже Адриенне Мольнар, проживавшей на улице Мускатили в Будапеште. Обрадованная и одновременно напуганная запутанностью ситуации, Адриенна не знала, как ей поступить и что ответить на телеграмму. Она решила попросить совета у фрау Асты Мацхольд, жены австрийского журналиста, прежде работавшего в Вашингтоне и переведенного оттуда в Будапешт. Аста испытывала к Адриенне дружеские чувства и всегда была рада помочь советом, если проблема была слишком сложной для того, чтобы справиться с ней самостоятельно. Таким образом, телеграмма Эрла привела к чему-то типа цепной реакции, ничуть не менее драматичной, чем аналогичная, происходившая с Ленни Бадд, героиней Синклера.

Аста предоставила право принимать решение своему мужу Луи. Она считала, что ему более привычно принимать решения, явно касающиеся международных отношений. Тем более, добавила она, что Луи знал Эрла по его прежней деятельности в США и на Балканах.

Как и в Вашингтоне, Мацхольд находился в Будапеште с двойной миссией. Официально он представлял большую газету «Берлинер борзен цайтунг», выдержки из которой печатались даже в «Уолл-стрит джорнал». Во второй своей ипостаси он был Майклом, одновременно агентом абвера, СД и собственной разведки Риббентропа. Последнюю возглавлял бывший журналист, а в дальнейшем офицер СС Рудольф Ликус, школьный друг самого министра. Нельзя сказать, чтобы Мацхольд так уж преуспел в Будапеште в своей шпионской деятельности. Война практически полностью парализовала жизнь в Будапеште. Время от времени он выезжал в Стамбул и Анкару якобы как корреспондент, а на самом деле для сбора разведданных для бюро Ликуса. В таких случаях он обязательно навещал своих американских и английских коллег, с которыми подружился еще до войны. Вард Прайс, корреспондент «Дейли мейл», издавна был знаменит своими прогерманскими симпатиями. Вторым приятелем был молодой Сайрус Сульцбергер, не имевший постоянной аккредитации корреспондента «Нью-Йорк таймс». Результаты таких встреч были мизерными и позволяли лишь в небольшой степени оправдать ожидания Мацхольда-Майкла. Теперь же, после признания Адриенны, он понял, что нашел, наконец, свою золотую жилу.

24 января, через день после того, как Хефти отправил телеграмму Адриенне, Мацхольд, в свою очередь, проинформировал об этой новости секретный отдел германского посольства. Он предлагал использовать в разведывательной игре сделанное Адриенне предложение. С благословения Риббентропа в Будапешт прилетел Ликус. Вместе с Мацхольдом они составили план заговора, в котором госпоже Мольнар отводилась роль приманки, а Эрлу – жертвы. Целью операции было получение информации первостепенной важности от личного представителя самого президента США. Этот дьявольский план основывался на стремлении Адриенны воссоединиться со своим высокопоставленным другом и на том интересе, который Эрл испытывал к девушке.

На первом этапе операции немцы употребили все свое влияние на венгерские власти для того, чтобы задержать выдачу госпоже Мольнар разрешения на выезд. Затем Мацхольд должен был выехать в Турцию, познакомиться с Эрлом, представившись доверенным лицом Адриенны, и начать выкачивать информацию из влюбленного американца. 4 февраля на немецком почтовом самолете Мацхольд вылетел в Турцию. Вечером того же дня он уже беседовал с Эрлом в его гостиничном номере. Он представился как нежно любящий Адриенну старый друг и опекун и одновременно как антифашист-подпольщик, располагавший ценнейшей информацией о движении Сопротивления. Ведь для немцев с самого начала не было тайной то, что главная цель приезда Эрла состояла в возобновлении отношений со старыми друзьями-антифашистами.

Мацхольд старался как мог, и Эрл отнесся к нему очень приветливо. Он передал журналисту деньги для Адриенны и поделился некоторой информацией, которая показалась Мацхольду настолько важной, что он решил немедленно отправиться в Берлин на доклад Ликусу.

Эрл рассказал, как сопровождал президента Рузвельта в Касабланку, добавив некоторые подробности этой встречи «Большой двойки». Среди прочих вопросов повестки дня конференции в Касабланке было обсуждение решения о вторжении на Сицилию, которое должно было состояться сразу же вслед за тем, как Северная Африка будет полностью очищена от немецких и итальянских войск.

Информация Мацхольда произвела эффект взорвавшейся бомбы. То, что раньше было пробным контактом, превратилось в важнейшую секретную миссию. Министр иностранных дел лично уполномочил Мацхольда развивать отношения с Эрлом, используя Адриенну поначалу как приманку, а затем как посредника. Хитрый Риббентроп сразу понял, что в лице Эрла получил неожиданный канал связи с самим Рузвельтом и теперь можно воспользоваться этим, попытавшись внушить президенту некоторые полезные для немцев мысли. В частности, почему бы не попытаться убедить американского президента в том, что помощь Советскому Союзу может привести к мировому господству большевизма, а в том мире, как заметил Риббентроп, «не будет места для миллионеров Рузвельта и Эрла».

28 февраля Мацхольд вновь отправился в Анкару на очередную встречу с Эрлом. На этот раз она состоялась в гостиничном номере Мацхольда. После привета от Адриенны с заверениями о том, как она жаждет снова встретиться с Хефти, Мацхольд передал Эрлу конверт, который «предназначался президенту США». В конверте было несколько серий марок, выпущенных в основном в оккупированных Германией странах, в том числе несколько «очень редких» марок, выпущенных недавно в Хорватии.

«Когда я был в Вашингтоне, – заявил Мацхольд, – мне несколько раз приходилось обмениваться марками с господином президентом. Пожалуйста, передайте ему привет от знакомого филателиста, а также эти марки в знак моего глубокого уважения. Я уверен, что теперь их не так просто достать в Америке, поскольку США оказались оторваны от Европы».

МИД Германии через абвер приобрел эти марки для того, чтобы Мацхольд мог сыграть на этом пристрастии американского президента и сделать его более податливым при дальнейших контактах. На конверте, возможно рукой одного из сотрудников абвера, было написано: «Господину Президенту Соединенных Штатов лично от Луи А. Мацхольда».

Эрл отправил конверт президенту ближайшей почтой, сохранив напечатанную или написанную на конверте надпись²¹⁰. Через некоторое время Мацхольду удалось втянуть представителя президента в обсуждение любимой темы Риббентропа о большевиках. Он уже знал, что Эрл тоже помешан на проблеме «красной угрозы». Губернатор одинаково не любил фашистов и коммунистов и не видел разницы между ними.

Эрл разразился длинной едкой тирадой в адрес большевиков, хотя время для этого было совсем не подходящим. Ведь США и Советский Союз были союзниками, и в Вашингтоне косо смотрели на подобные разговоры, которые могли бы скомпрометировать президента.

В пылу беседы Эрл пытался убедить Мацхольд а в том, что Германия уже проиграла войну. «Как только закончится кампания в Северной Африке, – заявил он, и Мацхольд в дальнейшем упомянул эти слова в рапорте на имя Ликуса, – мы высадимся в Европе в 34 различных местах. И начнем с Сицилии. Я это точно знаю, ведь я сопровождал президента в Касабланку и знаю все, что они там обсуждали с Черчиллем».

Мацхольд снова посчитал, что получил от американца важнейшие сведения, и поспешил вылететь в Будапешт. По дороге он написал на 15 страницах подробный отчет о встрече с американцем, который отправил курьерской почтой Ликусу.

Затем внезапно наступил кризис, предвестником которого стала телеграмма, которую Эрл отправил Мацхольду на следующий день после его отъезда. Он просил журналиста срочно вернуться в Стамбул. Мацхольд возвратился 3 марта. На следующий день Эрл пригласил его к себе в гостиницу. Он выглядел явно испуганным.

«У меня проблемы, Луи, – заявил он. – На следующий день после нашей последней встречи ко мне зашел Геди, бывший корреспондент «Нью-Йорк таймс», который сейчас большая шишка в представительстве английской разведки здесь, в Турции. Он под большим секретом сообщил мне, что ваша комната в той проклятой гостинице прослушивалась русскими. Они записали каждое слово нашего разговора»²¹¹. Эрл продемонстрировал Мацхольду пару записей на фонографе. «Геди заверил меня, что англичане не стали бы так подло со мной поступать. Каким-то образом им удалось выкрасть эти записи у коммунистов. Я не знаю, что со мной будет, если о нашем разговоре узнает президент, особенно о той его части, где я прямо высказался о том, что думаю об этих проклятых большевиках и немцах».

Как отметил в своем отчете Мацхольд, Эрл заявил, что в будущем они уже не смогут встречаться, так как англичане и русские, скорее всего, взяли его под наблюдение. В то же время, как добавил Эрл, он был бы благодарен, если Мацхольд продолжит свои хлопоты за Адриенну, которая все еще ждет в Будапеште разрешения на выезд. Мацхольд немедленно поставил Ликуса в известность о таком странном повороте событий. Вместе они решили попросить венгерские власти разрешить Адриенне выехать к Эрлу в Турцию. Если Мацхольд потеряет прямой выход на такой фантастический источник информации, в будущем он сможет получать и передавать сведения через девушку.

Поначалу турки отказали Адриенне в визе на въезд в страну. Казалось, что на отношениях с американцем можно было ставить крест, однако позднее девушка телеграммой сообщила Эрлу, что 24 апреля вылетает к нему. Однако, как оказалось, представитель президента устал ждать ее приезда и его стали часто видеть в обществе молодой бельгийки. Эрл отправил Адриенне телеграмму, в которой просил ее оставаться в Будапеште и забыть о нем. Он обещал заботиться о ней, раз в полгода переводя ей деньги. Расстроенная Адриенна показала телеграмму Мацхольду. Тот посоветовал не обращать на нее внимания. «Сделай вид, что не получала ее, – сказал он рыдающей девушке, – поступай, как мы планировали, и поддерживай со мной связь. Если все будет хорошо, через неделю или две я тоже приеду в Турцию».

Госпожа Мольнар благополучно добралась до Турции на Восточном экспрессе. Несмотря на телеграмму, Эрл, казалось, был очень рад ее приезду. Они торжественно отпраздновали встречу. 26 апреля Адриенна телеграфировала Мацхольду: «Мы на седьмом небе». Это была последняя весточка, которую австриец получил от нее.

Если Эрл был действительно рад видеть Адриенну после полутора лет вынужденной разлуки, то он повел себя очень странно. Он уговорил девушку спокойно расстаться с ним, а затем подыскал ей работу в казино «Таксим».

Мацхольд доложил обо всем этом руководству. В нескольких посланиях Ликусу он пылко заверял того, что операцию еще можно спасти. Адриенна в Стамбуле, убеждал он немца, через нее можно будет наладить конвейер для получения ценнейшей информации от Эрла. Даже если тот всерьез решил избавиться от Адриенны, у них с Мацхольдом сложились хорошие отношения.

Был ли губернатор настолько наивен, чтобы всерьез поверить назойливому австрийцу? Действительно ли он был настолько глуп, чтобы раскрыть первому встречному совершенно секретную информацию о намерениях союзников сделать следующий шаг по пути к освобождению Европы?

«Возможно, не очень скромный и несколько своеобразный человек, – писала газета «Нью-Йорк таймс», – Эрл тем не менее всегда был верным бесстрашным другом, душой любой компании».

Несмотря на свою эксцентричность, Эрл далеко не был дураком и умел трезво оценивать людей и ситуацию. Большой опыт политической и дипломатической деятельности научил его сочетать гибкость с жесткостью. Ведь в этом мире умение плести интриги иногда значит больше, чем применение силы. Он мог быть таким же коварным и хитрым, как и его противники, и в этом искусстве наверняка превосходил Мацхольда. Несмотря на то что Эрл часто попадал в затруднительные ситуации, это научило его быстро находить самый правильный выход из положения. В случае с Мацхольдом Эрл не питал никаких иллюзий относительно этого человека. Он хорошо представлял себе, что перед ним немецкий агент, и относился к нему соответственно.

Он был знаком с австрийцем в Вашингтоне и общался с ним в 1941 году, работая в Софии. Дважды он навещал Мацхольда в Будапеште, ездил с ним на рыбалку, на самом деле преследуя цель из первых рук получить информацию о планах фашистов на Балканах. Эрл прекрасно знал источник осведомленности Мацхольда и то, как австриец любил лишний раз щегольнуть своей информированностью. Он использовал австрийца для того, чтобы ввести немцев в заблуждение, передавая через того дезинформацию о планах и намерениях американцев. В Стамбуле он одурачил их в очередной раз, воспользовавшись этим ставшим традиционным каналом связи. Через Адриенну Эрл ловко заманил Мацхольда в ловушку. Для того чтобы поразить противника своей осведомленностью, Эрл «проболтался» ему, что дело немцев безнадежно, и «поделился» ближайшими планами союзников. Рассказывая Мацхольду о «тридцати четырех» будущих плацдармах высадки, Эрл тем самым рассчитывал на то, что немцы неизбежно будут распылять собственные силы, пытаясь прикрыть районы возможного вторжения. Как впоследствии выяснилось, немцы были так напуганы, что проигнорировали сведения о вторжении на Сицилию, которое действительно состоялось 10 июля 1943 года, через восемь месяцев после высадки в Северной Африке.

После приезда Адриенны в Стамбул инициатива полностью перешла к Эрлу. Ему удалось внедриться в ряды участников антигитлеровского заговора в Турции и даже провести секретную встречу с послом фон Папеном, одним из организаторов заговора. Ему удалось деморализовать и даже частично ликвидировать аппарат абвера в Стамбуле. С этой целью и был организован небольшой заговор, одну из главных ролей в котором сыграла Адриенна. Он поддерживал с ней связь с целью проникнуть в немецкую разведывательную сеть в Турции. Поскольку в мире разведки ничего не удается надолго сохранить в тайне, в Стамбуле вскоре стало известно, что должность помощника военно-морского атташе была для Эрла всего лишь прикрытием. На самом деле он является представителем президента Рузвельта в Турции. Взгляды всех разведок сосредоточились на Эрле, ведь каждый мечтал получить выход на Белый дом. А поскольку Адриенна была доверенным лицом Эрла, ее стали рассматривать как ключевую фигуру выхода на представителя президента²¹².

Вскоре она уже блистала, как самая загадочная и желанная женщина в Стамбуле. Разведки русских и англичан, итальянцев и французов отрядили самых привлекательных агентов-мужчин, которые жаждали сойтись с ней поближе. Британская разведка поручила это деликатное задание лорду Кэмпбеллу, на счету которого, по слухам, было немало разбитых дамских сердец. Его соперником, представлявшим абвер, был молодой австриец из Вены доктор Вильгельм Гамбургер, для которого удовлетворение профессионального любопытства за счет доверчивых женщин также не было в новинку. Неожиданно на Адриенну дождем посыпались дорогие подарки. Пылкие поклонники по зову служебного долга украшали ее, как новогоднюю елку. Ожерелья, браслеты и даже кольцо с бриллиантом в шесть карат – вот далеко не полный список знаков внимания влюбленных шпионов.

Доктор Гамбургер, увы, не мог блеснуть такой же королевской щедростью, как его конкуренты, поскольку руководство филиала абвера строго следило за бюджетом и поэтому ограничило его расходы. Все, что он мог дать девушке, была искренняя любовь. И как оказалось, это для нее значило больше, чем подаренная лордом Кэмпбеллом массивная брошь, украшенная сапфирами. Молодые люди стали неразлучны, и, когда Гамбургер понял, что Адриенна действительно работает на агента президента США, он, чтобы не расставаться с любимой женщиной, с помощью Эрла перебежал к американцам. Это было первой победой Эрла на полях невидимого фронта.

Затем перебежчики из немецкой разведки повалили потоком. Каждый спешил воспользоваться возможностью бежать с тонущего корабля фашистов.

В конце 1944 года Луи Мацхольд вновь появился в Стамбуле, на этот раз работая на самого себя. Он разыскал свою старую знакомую. Адриенна, подобно Элизе Дулиттл из пьесы «Пигмалион», совершенно преобразилась, превратившись в настоящую светскую даму. Во время торжественного ужина с шампанским Мацхольд осторожно осведомился: «Как дела у Хефти?» Услышав в ответ, что у Эрла все хорошо, он, наконец, задал вопрос, ради которого приехал в Турцию: «Не могли бы вы помочь мне встретиться с ним? Я хотел бы предложить свои услуги американцам».

Глава 48

СЕКРЕТЫ «ГОРЯЧЕЙ ЛИНИИ» РУЗВЕЛЬТ-ЧЕРЧИЛЛЬ

20 мая 1943 года, выслушав одного из своих специальных представителей, который вернулся с плохими новостями из Италии, Гитлер со вздохом заметил: «Кому-то, как пауку в своей паутине, нужно быть постоянно начеку. Слава богу, у меня всегда был хороший нюх на предстоящие события. Обычно я чувствую их заранее».

Через девять недель знаменитый нюх подвел фюрера. Он не успел его заранее предупредить о падении Бенито Муссолини.

В воскресенье 25 июля дуче отправился на королевскую виллу для встречи с королем Виктором-Эммануилом III. Как он позднее вспоминал, в его голове не было никаких дурных предчувствий. Король, одетый в маршальский мундир, встретил его у входа в гостиную. После того как собеседники сели, король, «лицо которого было мертвенно-бледным», обратился к дуче торжественным голосом: «Мой дорогой дуче, дела давно идут из рук вон плохо. Италию разрывают на куски… Солдаты больше не хотят воевать… Вы сейчас человек, которого в Италии больше всего ненавидят». Затем он объявил Муссолини, что смещает его с поста главы правительства. На его место был назначен семидесятидвухлетний маршал Пьетро Бадольо²¹³. Престарелый маршал выступил по национальному радио, объявив об отставке дуче и конце фашистского режима. Таким образом было официально подтверждено падение всесильного диктатора.

По подсчетам самих итальянцев, в то время в Италии действовало около 10 тысяч немецких агентов, разбросанных по всей территории страны, от правительственной резиденции до самого захудалого полицейского участка. И все же вся эта огромная агентурная сеть не смогла своевременно представить Гитлеру ни одного серьезного свидетельства о характере надвигающихся событий. Первый сигнал тревоги поступил 25 июля около полудня в телеграмме немецкого посла в Риме Ганса фон Макензена. В ней говорилось, что, «согласно многочисленным слухам, накануне вечером состоялось заседание большого фашистского совета, на котором короля попросили покончить с диктатурой и взять управление страной на себя».

Гитлер срочно собрал совещание для обсуждения создавшейся обстановки. Представитель министерства иностранных дел в ставке Гитлера Вальтер Гевель доложил, что, «хотя пока не поступило никаких определенных новостей, ясно, что в Италии разразился настоящий кризис. Посол Макензен считает, что мы должны соблюдать осторожность и ничего не предпринимать». Гитлер перебил его репликой: «И что же из этого получится?» Однако и ему было нечего добавить.

В половине десятого вечера того же дня, через четыре часа после выступления Бадольо по радио, Гитлер собрал второе совещание, на котором взволнованно произнес: «Вы знаете, что творится в Италии? – и еще более возбужденно добавил: – По неподтвержденным данным, дуче выдворен в отставку. Правительство возглавил Бадольо. Да, дуче смещен».

Судя по стенограмме совещания, фюрер не особенно нервничал. Из его высказываний видно, что он наблюдал за сложившейся чрезвычайной ситуацией со стороны. Генерал Альфред Йодль тоже не знал, как в таком случае следовало поступить. Он несколько раз повторил в разных вариациях одну и ту же мысль: «Нам действительно следует дождаться точной информации с места событий, прежде чем что-либо предпринимать»²¹⁴.

Наконец, Гитлер, подавшись вперед в характерном для него наклоне заговорщиков, заявил: «Мы можем тоже поучаствовать в этой игре. Мы приберем к рукам весь этот кипящий котел. Завтра я отправлю своего человека к командиру 3-й гренадерской дивизии с приказом занять Рим. Специальному подразделению я прикажу арестовать правительство и всю эту банду заговорщиков – короля, наследника и в первую очередь Бадольо».

На следующих одно за другим совещаниях царили растерянность и непонимание ситуации. Бросалось в глаза отсутствиепредставителей разведывательных служб. В «Военном дневнике» немецкого командования в записях о совещаниях между прочим отмечается:

«Быстрота, с которой разразился кризис, не оставляет сомнений, что заговор был тщательно подготовлен, причем эта подготовка осуществлялась настолько скрытно, что представители наших военных и разведывательных ведомств в Италии оказались поставленными перед свершившимся фактом».

Гитлер был по-настоящему ошеломлен. До сих пор, начиная с 1933 года, именно ему принадлежала инициатива во всех подобных событиях. Теперь же он сам был захвачен врасплох событиями, которые был не в силах контролировать. 27 июля он приказал адмиралу Канарису и начальнику разведывательного управления Генерального штаба вермахта полковнику фон Рёне принять самые энергичные меры для получения конкретной информации о планах и намерениях итальянцев. Но все, что они смогли доложить ему, представляло собой лишь пересказ нескольких ранее полученных донесений, которые не содержали никаких упоминаний о возможных кардинальных изменениях в Италии. Согласно донесению военного атташе в Риме генерала Энно фон Ринтелена, не было никаких оснований говорить о намерениях Бадольо перейти на сторону союзников, как не было и признаков переговоров о заключении мира.

Агентам Канариса удалось внедриться в ряды заговорщиков и наблюдать за подготовкой свержения Муссолини²¹⁵. Канарис общался с руководителем военной разведки Италии генералом Чезаре Аме, который разразился многословной тирадой по поводу того, что дни дуче были сочтены. Один из агентов абвера докладывал о том, что на дуче оказывают сильнейшее давление с целью заставить его разорвать отношения с Германией и что дуче сопротивляется этому с каждым разом все слабее.

Эти сведения от фюрера утаил сам адмирал Канарис. Решив, что пришло время бороться за мир, он с радостью воспринимал любое событие, которое ослабляло способность режима Гитлера продолжать войну. Он рассматривал события в Италии как одно из важнейших событий в этом направлении и предпочел не вмешиваться. Во время подготовки военно-монархического переворота в Италии Канарис находился с фельдмаршалом Эрвином Роммелем в Винер-Нейштадте, близ Вены, а когда Роммельотправился в Грецию, адмирал поехал с ним. События 25 июля в Италии застали его в Салониках.

Только спустя четыре дня Канарис сделал первые телодвижения в связи с недавно произошедшими событиями. Он связался с генералом Аме, который сам был одним из заговорщиков, и договорился с ним о личной встрече «для выяснения обстановки». Руководители двух разведок встретились 30 июля в Венеции, когда ни у кого уже не оставалось сомнений в том, что итальянцы будут добиваться заключения мира. Тем не менее, пытаясь ввести фюрера в заблуждение, Канарис в своем докладе писал:

«Решимость итальянцев противостоять союзникам остается непреклонной, если иметь в виду народ и вооруженные силы. Правительство намерено осуществить в стране жесткие мероприятия для продолжения войны. Вопрос о мирных переговорах полностью исключается, и даже Ватикан не предпринимает никаких шагов в этом направлении. 27 июля ходили слухи, что Германия намерена ввести в Рим свои войска и вернуть к власти Муссолини. В то же время верховный главнокомандующий генерал Витторио Амброзио не придает значения таким слухам. Однако в Риме выражают опасение, что некоторые недисциплинированные немецкие части могут предпринять нежелательные действия по собственной инициативе».

Это была именно та линия, которой придерживались итальянцы, чтобы замаскировать свое истинное намерение денонсировать договор с Германией и заключить сепаратный мир.

В течение этих четырех решающих июльских дней Гитлер, получая подобную информацию, оставался в неведении относительно истинного положения дел в Италии, не зная, чего следует ожидать дальше и что нужно предпринять. В ловушке в континентальной части Италии могло оказаться 8 немецких дивизий и еще 70 тысяч военнослужащих экспедиционных войск на Сицилии. К тому же с потерей Италии весь африканский корпус в Ливии был бы безнадежно отрезан от своих войск²¹⁶.

Тем временем тревожные для немцев сигналы поступали все чаще. Из Мерано сообщили, что предполагается перехватить немецкие войска при переходе через Бреннерский перевал в Восточных Альпах. Командующий 4-й итальянской армией, дислоцированной на франко-итальянской границе, отказался пропустить через расположение своих войск две немецкие дивизии, которые перебрасывались на новые позиции в Северной Италии. Затем пришло донесение от резидента СД в Загребе Зигфрида Каше, подтверждающее то, что итальянские союзники ведут двойную игру. Ссылаясь на беседу с хорватским «фюрером» Павеличем, он докладывал, что, по словам хорватского представителя при 2-й итальянской армии, начальник итальянского Генерального штаба генерал Роатта заявил: «Заверения Бадольо имеют единственную цель: выиграть время для завершения переговоров с противником».

Отправленное 27 июля донесение было получено в штабе Гитлера только 30-го числа.

Утром 29 июля генерал Йодль получил из министерства почты запечатанный конверт, промаркированный буквой «U», что указывало на то, что в нем содержится расшифрованный перехват переговоров по телефонной линии между США и Великобританией. Данный факт нашел свое отражение в специальной сноске немецкого «Военного дневника»:

«29 июля в 01.00 по центральноевропейскому времени была перехвачена беседа между премьер-министром Великобритании Черчиллем и президентом США Рузвельтом. Темой разговора было обращение генерала Эйзенхауэра к итальянскому народу в связи с предстоящим перемирием с Италией.

Ч е р ч и л л ь. Мы не хотим выдвигать никаких конкретных условий заключения перемирия до тех пор, пока нас не попросят об этом.

Р у з в е л ь т. Да, это верно.

Ч е р ч и л л ь. Мы можем подождать еще день или два.

Р у з в е л ь т. Согласен».

Далее речь шла о проблеме английских пленных, находившихся на территории Италии. Оба руководителя были озабочены возможностью их передачи «гуннам». Черчилль намеревался напрямую обратиться по этому поводу к итальянскому королю. Рузвельт также обещал свое содействие, хотя пока еще не знал точно, в какой форме можно осуществить это намерение²¹⁷.

«Таким образом, – говорилось в заключение в «Дневнике», – получено неоспоримое доказательство того, что между англо-американцами и итальянцами уже ведутся секретные переговоры».

Здесь необходимо отвлечься ненадолго от канвы политических событий и поговорить о чисто технической стороне, касающейся обеспечения связи при ведении переговоров в условиях военного времени.

Президент и премьер-министр имели основания для того, чтобы не опасаться прослушивания своих бесед по «горячей линии». Ведь технические эксперты уверяли их, что благодаря кодирующему устройству голос собеседников изменялся настолько, что просто невозможно было разобрать связной речи. Для предотвращения перехвата переговоров фирмой «Белл телефон системе» был разработан специальный прибор, разбивающий рабочую частоту на меньшие диапазоны, искажающий и изменяющий скорость воспроизведения человеческой речи. В сентябре 1939 года техническая новинка, получившая обозначение А-3, была установлена на радиотелефонной линии, обеспечивающей личный канал связи президента Рузвельта. В дальнейшем она была еще более усовершенствована преобразователем тона речи в сигнал, напоминающий резкий кратковременный звон колокольчика. Были приняты и другие меры технической безопасности. В частности, специальная инженерная группа в Нью-Йорке наблюдала за обеспечением закрытости личной международной связи президента. Еще одно устройство позволяло автоматически менять радиочастоту при ведении разговора. Таким образом, если даже теоретически допустить, что вражеская служба перехвата сумела начать прослушивание, через очень короткое время эфир снова был пуст. Как в Вашингтоне, так и в Лондоне считали связь по трансатлантическому кабелю безопасным, быстрым, лишенным всякой дипломатической волокиты способом ведения переговоров. Кроме того, в прямых беседах по телефону укреплялись и личные отношения двух руководителей.

Как же тогда немцы сумели перехватить закодированный секретный разговор Рузвельта с Черчиллем, расшифровать его и доложить Гитлеру?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться в октябрь 1939 года в Нью-Йорк, откуда агент абвера Симон Кёдель почтой отправил своему руководству в Бремене несколько заинтересовавших его статей из газеты «Нью-Йорк таймс». Пакет с вырезками благополучно миновал британскую цензуру на Багамских островах и оказался у адресата, которым был кадровый сотрудник абвера Бенсманн (псевдоним Нико). Бенсманна особенно заинтересовала статья с интригующим заголовком: «Радиопереговоры Рузвельта с его послами за рубежом защищены кодирующим устройством, исключающим возможность прослушивания вражескими шпионами». В статье сообщалось, что специальный прибор, так называемый скремблер, предназначенный для обеспечения секретности переговоров президента с заокеанскими партнерами, установлен в звуконепроницаемой подвальной комнате Белого дома. Далее описывалось, что впервые прибор был опробован в беседе президента с американским послом в Париже Уильямом Буллитом 1 сентября 1939 года, во время обсуждения вторжения немецких войск в Польшу.

Бенсманн передал материалы капитану 3-го ранга Карл су, который, в свою очередь, отослал их в специальный межведомственный комитет, занимавшийся проблемами перехвата телефонных переговоров из-за океана. В комитете рассматривалась возможность не прямого радиоперехвата (это было бы слишком трудно, если вообще возможно), а снятие высокочастотного сигнала непосредственно с кабеля на одном из участков передачи. Позднее Вальтер Шелленберг в своих мемуарах утверждал, что немецкая разведка перехватывала переговоры между Англией и США по трансатлантическому кабелю, и приводил в качестве подтверждения многочисленные материалы о производстве и поставках вооружений, полученные по этому каналу. «Сюда же относятся и сведения о морских конвоях союзников, бесценные для нашего подводного флота», – добавлял он.

Казалось, никого в командовании связи Германии²¹⁸ не заинтересовало сообщение Кёделя. Никто не порывался ценой неимоверных усилий и затрат раскрыть секрет американского скремблера и тем самым получить доступ к самым важным секретам Америки.

Работы в этом направлении начались в самом что ни на есть мирном на первый взгляд почтовом ведомстве. Дело в том, что, как это принято в большинстве европейских стран, телефонная и телеграфная связь находятся в ведении почтовой службы.

Идея съема высокочастотного сигнала с трансатлантического кабеля принадлежала рейхсминистру почты шестидесятилетнему Вильгельму Онезорге. Затем он сосредоточил усилия на второй половине проблемы – расшифровке кода, применявшегося при ведении переговоров между Англией и США. Это не означало работу службы криптографов и дешифровальщиков, как это принято думать во всех случаях, когда употребляется это слово. Здесь речь шла о чисто технической работе по достижению соответствия тоновых телефонных сигналов. Перед подчиненным Онезорге инженером Веттерлейном стояла задача, подобная той, которую решали американские дешифровальщики в 1939–1940 годах, когда им предстояло взломать код шифра, применявшегося японскими дипломатическими службами. Для этого вначале пришлось воссоздать шифровальную машину японцев. Как в свое время у американцев, у Веттерлейна тожене было в руках никакого исходного материала – модели, фрагмента, рабочих схем устройства. Тем не менее обе стороны преуспели в своей работе. Немецкий ученый затратил гораздо меньше времени на создание собственной версии американского устройства А-3, чем потребовалось его американским коллегам для получения аналога знаменитой японской «машины Б», которую американцы назвали «Магик».

Веттерлейн начал работу над проектом летом 1941 года. К сентябрю в его распоряжении уже были опытные образцы кодирующего и декодирующего устройств. Немного больше времени заняло создание экспериментальной модели станции слежения и необходимого дополнительного оборудования для перехвата, записи и декодирования телефонного сигнала. Полностью проект был завершен к 1 марта 1942 года. На побережье оккупированной Голландии, в Эйндховене, была возведена специальная станция перехвата с гигантскими направленными антеннами. Оборудование было настолько совершенным, что позволяло декодировать перехваченные переговоры в реальном масштабе времени. При этом при перехвате терялось всего несколько слогов после каждой смены кода (которые происходили с интервалом 20 секунд). Это время было необходимо устройству для того, чтобы подобрать новый код, применявшийся в переговорах. По закрытой телеграфной линии, оборудованной собственным скремблером, перехваченные материалы отправлялись в Берлин. Вся операция от перехвата до получения его материалов в Берлине обычно занимала всего около двух часов. Вероятно, это был самый быстрый способ добывания секретной информации за всю историю разведывательных служб²¹⁹.

На начальном этапе министр Онезорге и инженер Веттерлейн позаботились о том, чтобы обеспечить высочайшую степень секретности проекта. К марту 1942 года удалось так блестяще организовать работу и добиться таких впечатляющих результатов, что, по мнению Онезорге, пришло время ознакомить самого фюрера с новым оружием, появившимся в арсенале немецкой разведки. 6 марта в совершенно секретном письме он сообщает Гитлеру, что «исследовательское бюро завершило… установку оборудования перехвата телефонных переговоров между США и Англией», и с закономерной гордостью добавляет, что его ведомство «было единственным, добившимся того, чтобы вновь открыть доступ к разведывательной информации, которую на время удалось сделать недоступной».

Это был триумф той ветви разведывательных служб Германии, которые представляли нацистскую партию, и пользовались его плодами далеко не все. Круг доступа к полученной информации был крайне ограничен. Единственный экземпляр расшифрованного и переведенного текста получал Гиммлер. Он же и распоряжался этой информацией по собственному усмотрению. Ни абвер, ни разведывательные управления армии, ВВС и ВМС таких перехватов не получали.

К Гиммлеру такие данные стали поступать начиная с 22 марта 1942 года. Наиболее важные из них он докладывал Гитлеру, а копии периодически получал министр иностранных дел Риббентроп²²⁰.

Немецкие операторы быстро научились извлекать ценную информацию даже из самых кратких и внешне безобидных разговоров. Список английских и американских государственных деятелей и высокопоставленных чиновников, из разговоров которых немцы черпали свои сведения, напоминает страницы справочника «Who is Who» в руководстве союзников: Гарри Гопкинс, Энтони Иден, Гарриман, Андерсен (одно время фактический заместитель Черчилля), руководитель группы личных секретарей Черчилля Мартин, английский посланник в Вашингтоне Кэмпбелл, генеральный директор английского министерства экономической войны Лейт-Росс, а также многие ответственные работники министерства финансов, военного министерства, министерства военного транспорта, снабжения и других ключевых ведомств Великобритании и США.

Абсолютно уверенный в надежности радиотелефонной связи, Черчилль с установленного в бомбоубежище Уайтхолла телефонного аппарата в любое время дня и ночи звонил Рузвельту и другим лицам в Вашингтоне и Нью-Йорке. Именно он 29 июля первым позвонил Рузвельту, чтобы обсудить важнейшие последние события в Италии. Английская разведка располагала хорошей агентурой в Риме, однако подготовка переворота проводилась, очевидно, в такой тайне, что англичане, судя по утверждениям Черчилля, ничего не знали заранее. «Мы не имели достоверной информации о борьбе в правящих кругах Италии», – отмечал он в своих мемуарах.

Известие о падении Муссолини английский премьер-министр получил около полуночи 26 июля и сразу же отправил Рузвельту телеграмму, в которой, в частности, говорилось:

«Теперешний этап можно рассматривать только как переходный, однако, как бы там ни было, Гитлер без Муссолини будет чувствовать себя очень одиноко».

Рузвельт в своей телеграмме Черчиллю был более осторожным:

«Я думаю, что наши условия должны сводиться к требованию безоговорочной капитуляции, подкрепленному гарантией хорошего обращения с населением Италии… Наши полевые командиры ни в коем случае не должны договариваться о каких-либо принципиальных условиях без вашего или моего согласия».

Во время телефонного разговора 29 июля оба государственных деятеля были в прекрасном настроении и, забыв о всякой осторожности, весело болтали о последствиях событий на Апеннинах и об условиях перемирия²²¹, хотя в то время Италия еще не предприняла никаких официальных шагов, чтобы договориться хотя бы о прекращении огня. Правда, в Танжере, Лиссабоне, Барселоне и Берне итальянцы уже заводили речь о заключении мира, но эти попытки были неофициальными и носили общий характер. Тем не менее, воодушевленные обнадеживающим развитием событий, президент и премьер-министр разговаривали о перемирии с Италией как о деле уже решенном.

Об этой злосчастной беседе и доложил Йодль Гитлеру 29 июля в 11.00 утра. И сразу же царившая в ставке нерешительность сменилась лихорадочной деятельностью. Гитлер, наконец, получил то, чего не могла раздобыть для него целая армия шпионов, и немедленно принялся действовать. Еще до конца дня фюрер отдал приказ об оккупации Италии. Немецкие войска перешли через альпийские перевалы, и вскоре 20 германских дивизий растеклись по всей стране, от Калабрии до ее границ в Альпах.

Позже в своих мемуарах Черчилль писал, что решение Гитлера оккупировать Италию было одной из его роковых ошибок:

«В концентрации немецких войск в Италии и на Балканах не было необходимости. Тот факт, что ему [Гитлеру] пришлось сделать это, означал потерю последнего шанса».

Возможно, утверждение о том, что оккупация Германией Италии была гибельным шагом, что она дала союзникам возможность через год провести широкомасштабную операцию в Нормандии, и в самом деле верно. Однако война на территории Италии продолжалась; каждый шаг союзников давался там ценой ожесточенных боев за каждую пядь земли.

Италия воевала еще почти два года и капитулировала только 15 апреля 1945 г.²²²

Выводом из этой главы может послужить известный девиз американской телефонной компании «Белл системе»: если хотите сохранить государственную тайну, не доверяйте ее телефону.

Часть седьмая

ЗАКАТ ЛИСИЦ

Глава 49

ЗАГАДКИ «ОВЕРЛОРДА»

Рано утром 15 января 1944 года майор Герман Зандель получил в радиоцентре абвера на Зофиентеррасе в Гамбурге неподписанную телеграмму, состоявшую всего из десяти слов:

«Hoerte, dass Eisenhower am 16. Januar in England eintreffen wird».

(Говорят, Эйзенхауэр прибывает в Англию 26 января.)

Несмотря на то что шел пятый год войны, телеграмма поступила непосредственно из Великобритании. Ее отправителем был молодой датский чертежник Ханс Хансен, лучший агент Занделя А-3725, отправленный в Англию для долговременного оседания. Данное донесение молодого датчанина было 935-м по счету с того летнего дня 1940 года, когда он впервые приземлился на парашюте в окрестностях города Солсбери.

Робкое зимнее солнце медленно поднималось над унылым днем, легкий ветерок с Северного моря освежал воздух, перенасыщенный строительной пылью, напоминанием об операции «Гоморра», крупнейшем за все время войны воздушном рейде союзников. Наиболее сильно главный город Ганзейского союза пострадал в июле 1943 года, когда в течение пяти дней и ночей на него было сброшено около 6889 тонн зажигательных бомб, что превратило в руины как сам город, так и расположенные в нем 80 военных объектов. Несмотря на то что здание абвера на Зофиентеррасе также тяжело пострадало, работа там продолжалась.

Майору Занделю, пришедшему в абвер из резерва, было далеко за сорок. Последнее донесение повергло лучшего эксперта военной разведки по вопросам политики англосаксов, прожившего несколько лет в Америке, в состояние мрачной задумчивости. Знакомый по долгу службы со всеми секретами, которые доктор Геббельс пытался скрыть от немецкого народа, майор мог объективно оценивать ход войны.

Днем раньше началось крупное январское наступление Красной армии против группы армий «Север» под командованием фельдмаршала Георга фон Кюхлера на фронте протяженностью от Ленинграда до Новгорода.

Телеграмма из Англии усугубляла его мрачные предчувствия. Не было секретом, что западные союзники вели беспрецедентные приготовления к историческому прыжку в оккупированную Европу, сосредоточивая на Британских островах огромные людские и материальные ресурсы. Короткая телеграмма от А-3725 подтверждала, что теперь эти широкие приготовления вступили в завершающую фазу.

С профессиональной точки зрения донесение являлось образцом находчивости. О назначении Айка главнокомандующим было объявлено в рождественские праздники. 31 декабря он буквально исчез из Северной Африки, вылетев оттуда в США для проведения серии совещаний с генералом Джорджем Маршаллом, а также для встречи с семьей. Передвижения генерала хранились в строжайшем секрете: сняв звездочки знаков различия с головного убора и прикрыв погоны воротником плаща, Эйзенхауэр вылетел из Вашингтона в 19.00 13 января и прибыл в Лондон в 23.00 14 января. Таким образом, командующий был на месте. О его прибытии было решено не сообщать вплоть до второй половины дня 16 января.

Хансен проинформировал об этом событии утром 14-го. В это время Айк в своем личном вагоне двигался сквозь плотный английский туман из Прествика в Лондон. Агент передал новость за семь часов до прибытия генерала на новый командный пункт и за сорок восемь часов до официального объявления об этом.

Майор Зандель счел новое донесение заслуживающим самого пристального внимания и достаточно важным для его передачи в группу I секретного подразделения абвера «Белинда», расквартированного в окрестностях Берлина. Оно было передано туда по прямой линии кодированного телетайпа G-Schreiber. После этого Зандель направил сообщение агенту:

«Благодарим за сведения, полученные в донесении номер 935. Продолжайте информировать нас обо всех передвижениях Эйзенхауэра, связанных с подготовкой вторжения».

Телеграмма была отправлена в 20.30 в соответствии с графиком регулярного радиообмена между Гамбургом и Хансеном.

21 октября 1940 года в обращении к находящемуся под нацистским игом французскому народу Уинстон Черчилль, издеваясь над Гитлером за задержку операции «Морской лев», грандиозного, но малореального плана вторжения на территорию Великобритании вслед за разгромом Франции, заявил: «Мы ждем вторжения, которое нам так давно обещали.

И рыбы тоже ждут». Теперь рыбы ждали вторжения с другой стороны.

Позже Черчилль описывал огромные проблемы, связанные с выбором самого безопасного и одновременно самого прямого пути для броска через канал Ла-Манш в занятую немецкими войсками Францию. «Я знал, что такая операция будет очень тяжелой и рискованной».

В то же время Адольф Гитлер не испытывал подобных проблем. Еще в 1941 году, демонстрируя свою удивительную интуицию, фюрер предугадал, когда и откуда должно последовать возможное вторжение. Всего через неделю после нападения на Пёрл-Харбор он издал свою знаменитую директиву под названием «Построение прибрежных оборонительных сооружений». Предвидя то, что впоследствии им же было названо die Crosslandung der Alliierten (решающая высадка союзников), он ожидал от союзников нанесения ударов по выступам на территориях Нормандии и Бретани, прекрасные гавани которых могли быть использованы в качестве береговых плацдармов.

Фюрер предложил широкую схему «противодействия любым попыткам высадки». В марте 1942 года он отозвал из отставки престарелого Герда фон Рундштедта, самого надежного и хладнокровного из фельдмаршалов вермахта, назначив его главнокомандующим на Западе и поручив ему оборону Франции, Бельгии и Голландии.

Это было очень похоже на жизнь в доме с привидениями, где малейший шум расценивается как движение неуловимого призрака. До 1942 года сведения о любых, даже самых случайных событиях со стороны пролива Ла-Манш приводили Гитлера в состояние нервного срыва. Так, например, рейд командос в Сен-Назер он рассматривал как «пробное вторжение», а злополучный штурм города Дьеппа²²³ был расценен как «явные признаки вторжения». Гитлер упорно настаивал на том, что «эти англичане были полны решимости закрепиться на захваченной территории», несмотря даже на то, что в распоряжении Генерального штаба оказался захваченный план операции, в котором канадским военнослужащим прямо приказывалось после выполнения задания вернуться на территорию Великобритании.

Строительство Атлантического вала шло полным ходом. Сюда поступали батареи 16-дм морских орудий, демонтированных с боевых кораблей. В этом стратегически важном районе постоянно находились лучшие части и соединения вермахта. Во время одного из приступов паники, периодически охватывавших Гитлера в 1942 году, он распорядился в спешном порядке перебросить из России на побережье Атлантики две моторизованные дивизии «Адольф Гитлер» и «Великая Германия». В то время в этих войсках остро нуждались на Восточном фронте, необходимости их присутствия на Западе пока не было.

Прошло два года, а союзники ничего не предпринимали. Их пассивность делала «вторжение» самой мучительной загадкой войны. Фантастические затраты людских ресурсов, денежных средств, стали и бетона ушли в вакуум. Следует отметить и поразительную неосведомленность немецких войск в этот период. История не знает других примеров, когда немецкое Верховное командование находилось бы в полном неведении относительно противника и его планов на столь важном этапе вооруженного конфликта. Свидетельством тому документы того времени.

19 ноября 1943 года в своей директиве «Подготовка к борьбе» фельдмаршал фон Рундштедт писал:

«Противник находится в стадии завершения подготовки наступления против западного сектора. Мы не знаем, где он будет наступать. Не знаем мы и когда он начнет наступление».

23 декабря состоялось совещание в ставке Гитлера, которое, однако, только усугубило общую путаницу. От генерала Альфреда Йодля, начальника личного штаба Гитлера, поступила директива, в которой в качестве возможных мест вторжения были указаны шесть различных географических пунктов. Два из них располагались на западном побережье, два других в Италии и, наконец, еще два в Восточном Средиземноморье. Данные пункты получили по инициативе Йодля соответствующие кодовые обозначения: Flower I и II, Marten I и II, а также Trout I и II.

Такое гадание в самых верхних эшелонах менее чем за шесть месяцев до наступления дня «Д» было удивительным. Оно ставило под сомнение проницательность адмирала Канариса и эффективность возглавляемого им абвера, который должен был знать все, что происходит внутри лагеря союзников.

После войны, пытаясь дать объяснения причинам своего поражения, реакционные круги в Германии настаивают на том, что абвер не только не справился со своей задачей снабжать Верховное командование необходимой ему важнейшей информацией, но и намеренно вводил его в заблуждение, докладывая заведомо сфальсифицированные данные. Адмирал Канарис представляется законченным негодяем, который в действительности работал на союзников. Всячески подчеркивается тот факт, что высший офицер германской разведки являлся одной из ключевых фигур покушения на Гитлера 20 июля 1944 года.

Организация Канариса в действительности не была столь эффективна, как сейчас некоторые пытаются это представить. Но она не была и так ужасающе плоха. В чрезвычайно неблагоприятных условиях ей удалось обеспечить эффективное наблюдение за объектами в США и на Британских островах. Ее сотрудники добывали надежную информацию, что позволяло немецкому Верховному командованию быть в курсе развития англо-американской стратегии вторжения от разработки его плана в начале 1942 года до высадки союзников в Нормандии в 1944 году.

Такое наблюдение началось в декабре 1941 года, сразу после нападения Японии на Пёрл-Харбор. Полковник Ганс Пикенброк немедленно нацелил на эту работу весь аппарат абвера. Возможность переправы через Ла-Манш и появления на континенте грозной силы англо-американских союзников стала одной из ключевых проблем, которую должны были отслеживать сотрудники абвера.

Намерения противника, планы, разработанные в его высших эшелонах в обстановке строжайшей секретности, являются наиболее сложными задачами для разведывания. Тем не менее с самого начала абверу удалось точно установить главное намерение союзников – основу, на которой строилась вся их стратегия.

Всего через две недели после нападения на Пёрл-Харбор в Вашингтоне состоялась встреча президента Рузвельта и премьер-министра Черчилля под кодовым названием «Аркадия». Целью встречи было определение стратегии союзников в Атлантике и на Тихом океане. Двадцать три дня переговоров за закрытыми дверями привели к принятию важнейших решений. Майор Лайонель Фредерик Эллис, автор официальной британской истории войны на Западе, позже указал на то, что эти решения представляли собой краеугольный камень стратегии союзников в войне. Предполагалось, что все это будет держаться в жесточайшем секрете.

Однако всего несколько недель спустя после завершения конференции адмирал Канарис положил на стол фюреру исчерпывающую информацию о ее результатах. Изложенный на 20 страницах доклад, в котором раскрывались политические решения, принятые на встрече в Аркадии, а также «шаги, которые будут предприняты для их выполнения», поступил из источника, определенного как «хорошо известное и надежное лицо из числа наших друзей». Этим лицом был военный атташе Испании полковник Хосе Карлос Гарсия, в действительности являвшийся самым высокопоставленным агентом абвера в столице США.

Документ был тайно переправлен дипломатической почтой посольства Испании. Адресованный главе разведывательной службы Франко генералу Кампосу Мартинесу, 1 февраля 1942 года он прибыл в Мадрид. Генерал вручил его главе мадридского бюро абвера капитану 1-го ранга Вильгельму Лейсснеру, действующему под псевдонимом Густав Ленц. Затем специальный курьер абвера вылетел с документом в Берлин к адмиралу Канарису.

Одновременно абвером из других источников была получена косвенная подтверждающая информация по той же тематике. Итальянские спецслужбы передали Канарису расшифрованный перехват телефонограммы, отправленной в Анкару послом Турции в Лондоне, в которой воспроизводилась продолжительная беседа посла с военным атташе США полковником Робертом Лизом по поводу участия Турции в выполнении решений конференции в Аркадии. Службе Forschungsamt удалось расшифровать несколько донесений исключительно хорошо информированного посла Португалии в Лондоне, который был посвящен в некоторые детали конференции после возвращения премьер-министра Черчилля на Даунинг-стрит. Еще один агент, описанный как «наше доверенное лицо в швейцарском Генеральном штабе», передал руководителю бюро абвера в Берне копию аналитической справки по конференции в Аркадии, подготовленную и отправленную военным атташе Швейцарии из Вашингтона.

И наконец, самые подробные разведывательные донесения стратегического характера получили в филиале абвера в Бремене от агента А-2248. Этим агентом был барон Вальдемар фон Опенгейм, банкир из Кёльна, располагавший целым рядом высокопоставленных источников информации во влиятельных финансовых кругах Нью-Йорка и Вашингтона. В своих трех донесениях (номер 4097/41/IH, 308/42/IH и в особенности 573/42/IH) Барону (псевдоним агента) удалось передать в абвер неопровержимую информацию о том, что согласно решениям конференции в Аркадии «независимо от факта вступления Японии в войну» Атлантика и Европа были определены как «решающий театр», Германия как «основной противник», а ее разгром как «ключ к победе».

Представленное Канарисом Гитлеру досье по конференции в Аркадии не оставляло места для воображения.

Германская спецслужба вскрывала (шаг за шагом, в хронологической последовательности) все операции, проведение которых союзники планировали вплоть до 1943 года, начиная с «ограниченной наземной операции» в 1942 году и кончая «полным овладением всем побережьем Северной Африки». К 1943 году предполагалось принять уточненное решение о способе «вторжения на континент либо через Средиземное море с территории Турции на Балканы, либо путем высадки в Западной Европе».

Еще во время конференции в Аркадии штабам союзников была дана команда «принять срочные меры для сосредоточения на территории Великобритании союзных сил», а также начать работу над разработкой планов «широкомасштабного наступления сил союзников с высадкой во Франции». Военные цели союзников были определены однозначно; план операций был четко сформулирован во всех деталях; были подготовлены и четко упорядочены все временные графики.

Последовательное осуществление этой большой стратегии находилось под пристальным вниманием немецкой разведки. В мае 1943 года в абвер поступила дополнительная стратегическая информация от военного атташе Испании в Вашингтоне. Теперь она включала в себя расшифровку протоколов совещания «Трайдент» между Рузвельтом и Черчиллем, на котором впервые обсуждались детали вторжения войск союзников на континент. Всеобъемлющая информация поступала от немецких разведчиков оперативного и тактического звена, занимавшихся расшифровкой кодов беспроводных систем связи союзников, изучением захваченных документов и допросом военнопленных, взятых в Северной Африке, Италии, а также Сен-Назере и Дьеппе. Кроме того, такие данные предоставляла специально созданная агентурная сеть, «специализировавшаяся» на информации по готовящемуся вторжению.

Однако значительная часть этой важнейшей информации, полученной с таким трудом, либо совсем не доходила до высших эшелонов Верховного командования вермахта, либо зачастую не оказывала на них должного впечатления. Аналогичной была и ситуация в январе 1944 года, когда донесение агента А-3725 начало долгий путь по бюрократическим коридорам в Цоссен, в бетонные бункеры которого переехал Генеральный штаб сухопутных войск.

Несмотря на пометку SSD, что означало «очень срочно», донесение прошло через все инстанции, прежде чем попало в руки того, кому было предназначено, а именно полковника Алексиса фон Рёне, руководителя подразделения Fremde Heere West, немецкого аналога отдела G-2 американского Генерального штаба.

На следующий день агентство Рейтер (Рёне считал его одним из важнейших источников военной информации) опубликовало официальное коммюнике, в котором пыталось замаскировать причину поездки Айка в США. Агентство писало:

«Сейчас уже можно объявить о новом назначении генерала Эйзенхауэра в Великобритании, полученном им по приказу Объединенного комитета начальников штабов. Во время своей поездки из Средиземноморья в Великобританию генерал встретился с президентом и премьер-министром».

В то же время от агента А-3725 поступила новая информация, касающаяся темы вторжения. 16-го числа в радиограмме номер 937 он сообщил:

«В настоящее время в Лондоне постоянно находится более 7 тысяч американских солдат и офицеров, дополнительно к тем, что прибыли сюда в отпуск. Большинство из них выполняютработу при различных штабах, занятых вопросами подготовки вторжения. Один из таких штабов дислоцируется на площади Беркли в Мэйфер».

Примечательно то, что, несмотря на отсутствие в донесении данных особой важности, полковник фон Рёне, испытывавший настоящий голод в отношении «горячей» информации из Лондона, воспользовался этими данными при составлении своего доклада от 17 января.

«Обсуждаемое различными средствами печати и радио прибытие Эйзенхауэра в Англию, – указывал он, – является характерным признаком. В то же время из других агентурных источников поступила информация о том, что вновь созданный командный центр союзников на Гибралтаре является вторым по значению для подготовки вторжения и предназначен для непосредственного руководства операциями в Средиземноморье, в особенности на юге Франции».

«Другое донесение, – продолжал он, – сообщающее о прибытии в Англию заместителя Эйзенхауэра, главного маршала ВВС Великобритании Теддера, свидетельствует о быстром прогрессе в создании аппарата управления вторжением. О том же говорит и назначение генерала Брэдли командующим полевой армией США (первая американская армейская группа) с подчинением генералу Эйзенхауэру. Заслуживает внимания тот факт, что Брэдли ранее был командиром 82-й воздушно-десантной дивизии США (частичная переброска которой из Италии в Англию подтверждается надежными источниками), а затем командовал 28-й пехотной дивизией, прибытие которой в южную часть Англии подтверждается другим агентом»²²⁴.

Приведенный выше доклад о ситуации в Великобритании не принадлежал к числу лучших информационных документов, подготовленных Рёне. К этому времени в распоряжении Рёне было слишком мало по-настоящему ценных источников разведывательной информации.

Если бы речь шла о выделении ключевой фигуры со стороны противника во время той великой, предшествовавшей вторжению драмы, такой фигурой безусловно был Алексис фон Рёне. Его задачей являлось снабжение Верховного командования окончательно обработанной и проверенной разведывательной информацией, на основе которой принимались решения. Вся агентурная, шифровальная и аналитическая служба разведки работала на этого человека. На его столе заканчивались все разведывательные игры и интриги.

Всего лишь полковник среди фельдмаршалов и высших генералов, представлявших сияющее окружение фюрера, Рёне руководил относительно небольшим отделом в Генеральном штабе. Даже собственные враги (которых в его окружении было достаточно, так как ему были присущи гордость, смелость, прямота и наличие собственных убеждений) признавали его идеальным исполнителем для столь важной работы. Полковник Рёне был эрудированным, инициативным и мыслящим сотрудником, прекрасным администратором. Еще в 1940 году, в звании капитана, он снискал себе всеобщее заслуженное признание за великолепную подборку данных о французской армии, иллюстрирующую ее фатальную слабость. И это в то время, когда остальные эксперты в один голос твердили о ней как о значительной военной силе. Вклад Рёне в битву за Францию был оценен генералом Францем Гальдером, впоследствии начальником германского Генерального штаба, как решающий фактор ошеломляющей победы немецкого оружия.

В 1942 году, после ухода в отставку начальника бюро разведки, полковник фон Рёне стал его естественным преемником. Менее чем за три года трижды получивший повышение по службе, теперь он стоял не только перед величайшей задачей за все время своей карьеры, но и перед возможностью улучшить свое феноменальное достижение 1940 года, сбросив завесу тайны с планируемой союзниками операции по высадке на континент. Однако, как оказалось, даже его возможностей для этого было недостаточно.

«Приблизительно до 1942 года, – писал профессор Перси Эрнст Шрамм, перу которого принадлежали военные дневники ОКВ, – немецкое Верховное командование могло сосредоточить свои основные усилия (на Западе) на охране и контроле оккупированных территорий, а также на построении системы береговой обороны. Однако после событий лета и осени этого года (Дьепп, Эль-Аламейн, высадка союзников на побережье французской Северной Африки) стало очевидным, что англо-американцы решились на открытие второго фронта на контролируемом немецкими войсками побережье Европы… сосредоточив основные усилия на нанесении решающего удара в самой «европейской крепости».

Согласно проделанному Шраммом анализу, сложившаяся на тот период ситуация характеризовалась тем, что в составляемых Рёне Feindbild (схема планов противника) отсутствовали данные о точном месте предполагаемой высадки войск второго фронта союзников. Более того, к зиме 1943–1944 года картина стала еще более туманной. В информационном документе, подготовленном для самого Гитлера, генерал-майор из возглавляемого Йодлем штаба планирования отметил: «Мы занимаем внутреннюю линию системы стратегической обороны Festung Europa, не имея при этом возможности воспользоваться преимуществами такого расположения. Причина заключается в том, что многочисленные свободные силы противника в Средиземноморье, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке, Америке, Англии и Исландии, участие которых в высадке в Европу можно ожидать в любое время, связывают собой значительную часть наших резервов».

Подобное положение было недопустимым, и никто не понимал этого лучше, чем полковник фон Рёне, заточенный в бетонном бункере Цоссена, как в башне из слоновой кости.

Весь 1943 год он посвятил исследованиям в области этой важнейшей проблемы. В то время как войска союзников упорно продвигались через Средиземное море к своему плацдарму на юге Италии, Рёне пытался предугадать стратегическую цель, вытекающую из цепочки тактических решений. Он сознавал, что рано или поздно операции в Северной Африке, Сицилии и в Италии должны привести к широкомасштабному вторжению. Однако ему недоставало неопровержимых признаков подготовки такого вторжения.

«Наше незнание целей союзников, – писал в военном дневнике профессор Шрамм, – усугублялось тем, что им удавалось умело манипулировать средствами массовой информации. Начиная с лета 1942 года в прессе периодически поднималась шумиха с целью убедить нас в подготовке вторжения».

И хотя цели таких кампаний, как считает Шрамм, были предельно ясны, они тем не менее делали обстановку еще менее ясной.

Несколько раз полковнику фон Рёне раздраженно напоминали о том, чего ждет от него командование. Гитлер ждал от Йодля разработки мер противодействия союзникам, а тот, в свою очередь, находился под прессом постоянного отсутствия стратегической разведывательной информации. Тормозилась разработка планов действий войск по отражению внезапного нападения. Как могли разрабатываться такие планы в условиях отсутствия данных о направлении и времени вторжения?

3 января генерал Йодль разослал во все разведывательные службы инструкции с перечнем вопросов, на которые требовал однозначных ответов. 6-го числа он вызвал к себе адмирала Канариса и полковника Рёне и обрушил на них поток давно хорошо известной им информации. К тому же он продемонстрировал, насколько далеки были его оценки от действительного положения вещей.

«Я требую, – заявил Йодль, – как никогда ранее уделять особое внимание району Средиземного моря. То, что происходит там, не только свидетельствует о намерениях союзников в этом регионе, но и отражает все стратегические замыслы англо-американцев.

Кстати, – добавил он, – в последние дни я несколько раз обсуждал эту проблему с фюрером. Он настойчиво интересуется серьезностью намерений союзников. Фюрер предполагает, что, прежде чем пойти на риск полномасштабного вторжения, англо-американцы предпримут ряд локальных операций диверсионного характера. В первую очередь фюрер ожидает высадки на побережье Португалии или Испании либо к северу от Жиронды во Франции».

Как далеки были эти предположения от догадки фюрера в 1941–1942 годах, когда он определил Нормандию – Бретань как район вероятной высадки союзников. Теперь, в 1944 году, обманывая сам себя для поддержания иллюзии возможной победы Германии, он настолько внушил себе мысль о неприступности построенных на побережье фортификационных сооружений, что не мог даже предположить возможность высадки там союзных войск.

Рёне ушел от Йодля в смятении. Он больше не сомневался, что союзники готовятся к чему-то серьезному и не станут растрачивать силы на рейды и высадки в таких местах, как Португалия или Испания. Два крупных успеха его агентуры помогли полковнику кое-что разглядеть сквозь поставленную союзниками дымовую завесу.

16 декабря 1943 года он получил перехваченное письмо, в котором американский полковник, определенный как «влиятельный сотрудник штаба Эйзенхауэра», откровенно рассказывал о предстоящей операции «Оверлорд». Судя по целому ряду признаков, речь шла о решении союзников нанести главный удар через Ла-Манш. И действительно, почти одновременно Рёне поступила более надежная информация, подтверждающая, что под кодовым названием «Оверлорд» подразумевается генеральное наступление союзных войск. Эти сведения он почерпнул из весьма авторитетного источника – совершенно секретных документов высшего руководства союзников.

Начиная с 26 октября 1943 года резидентура СД в Анкаре получала информацию прямо из сейфа английского посла в Турции. Ее поставлял агент по кличке Цицерон, работавший слугой посла и имевший дубликат ключа от сейфа в спальне его превосходительства.

Глава резидентуры СД в Анкаре Людвиг Мойзиш считал, что в его руки попали бумаги, о которых любой разведчик может только мечтать. По его мнению, услуги, оказанные Цицероном Третьему рейху, бесценны. В то же время руководство СД в Берлине склонялось к мнению, что операция «Цицерон» является одним из трюков британской контрразведки. Вместо того чтобы действовать, исходя из полученной от Цицерона информации, бесчисленные инстанции без конца обсуждали, можно ли ей вообще доверять, а документы теряли тем временем свою актуальность.

Пока шли дискуссии, 14 декабря 1943 года Цицерон передал Мойзишу то, что оказалось наиболее ценным из выкраденных им документов. Это были копии протоколов состоявшейся в ноябре того же года Тегеранской конференции, где Рузвельт, Черчилль и Сталин достигли соглашения о будущем направлении военных усилий союзников и о мерах, которые ускорят их путь к победе. В разговорах трех лидеров часто упоминалась и операция «Оверлорд» – то самое кодовое название, которое Рёне обнаружил в столь неосторожном послании американского полковника.

Сейчас, когда то, что скрывалось под названием «Оверлорд», а следовательно, и планы союзников перестали быть для него тайной, Рёне вздохнул свободнее. Теперь, пользуясь всеми имеющимися средствами, предстояло только собирать подробности.

Рёне ежедневно встречался с адмиралом Канарисом и его заместителями, с начальником службы связи вермахта генералом Фелльгибелем, руководителями дешифровальной службы. Рёне настаивал на самом тщательном наблюдении за радиообменом союзников, надеясь получить информацию, которую пока не удалось добыть даже самым лучшим немецким агентам. Полковник выезжал для рекогносцировок в наиболее уязвимые точки французского побережья, проводил там совещания с офицерами разведки полевых армий.

Наконец, в ответ на его настойчивые требования от агентуры абвера стали поступать донесения о концентрации войск союзников. Так ему стало известно о развертывании в Южной Англии 1-й американской армии, а также о трех английских воздушно-десантных дивизиях: одна из них дислоцировалась в районе Солсбери – Йовил – Таунтон; вторая располагалась между Олдершотом и Гилфордом. Третья дивизия формировалась около Гулля. В одном из сообщений указывалось, что в Рединге дислоцируется штаб 7-го корпуса. В другом – что 49-я английская пехотная дивизия была замечена на марше из Шотландии на юг, в направлении Гарвича и Ловстофта. Третий агент информировал о значительной активизации противника вокруг Пула и Борнмута. В донесениях географические названия мелькали одно за другим. Отмечалось сосредоточение воинских частей, прибывавших из разных районов Великобритании, Исландии, Средиземноморского бассейна. Развертывались штабы и командные пункты. При этом чаще всего упоминались Истборн, Брайтон, Уортинг, Уайт и Уэймут. Судя по агентурным сведениям, основная масса войск союзников концентрировалась в южной части Англии, ниже Паде-Кале. Очевидно, отсюда союзники и собирались нанести главный удар.

И все же Рёне пока еще не мог ответить на два основных вопроса: где именно на побережье Франции намерены высадиться союзники?

А также: какова точная дата начала наступления?

19 января, делая прогноз предполагаемых событий, Рёне отметил:

«Следует предполагать, что наступление на Западе может начаться в любое время с середины февраля, как только установится благоприятная для проведения десантных операций погода».

Прошло время, когда можно было обманывать себя или совершать ошибки. После ноябрьского совещания в ставке фюрера, когда Йодль выдвинул целый ряд неконкретных предположений, Рёне постоянно держал у себя в столе карту Европы масштабом 1:6 000 000. Время от времени он доставал ее и, скользя взглядом по всей береговой линии от Северной Норвегии до Дарданелл, пытался представить себе замыслы союзников.

К концу января Рёне окончательно пришел к выводу, что союзники могут начать высадку примерно через две недели. У себя в Майбахе II он достал сложенную карту и стал всматриваться в нее более внимательно, чем делал это до сих пор. Разложил рядом цветные карандаши и, внезапно приняв решение, стал наносить план его на карту.

Зеленым цветом он обозначил один из возможных отвлекающих ударов из Дарданелл через Черное море по направлению к Одессе. Синий пунктир с вопросительным знаком пересек Адриатическое море, Хорватию и остановился в районе Будапешта. Две желтых пунктирных стрелы были нацелены в сектор между Марселем и Итальянской Ривьерой. Более толстая черная стрела была направлена из плацдарма в Италии в Милан. Обозначающая направление главного удара красная стрела толщиной почти в дюйм вела из Англии к побережью Франции. Ее основание находилось в районе Манчестера, затем она проходила через территорию Англии по линии Дувр – Фолкстоун, и, пересекая Ла-Манш в самом узком месте, упиралась в район Па-де-Кале на севере Франции.

Это было странное заключение: ведь ни один из агентурных источников не только не указывал на сосредоточение в этом районе большого количества войск и техники, но даже не отмечал какой-либо активности противника около Дувра. Однако, беседуя со своим заместителем и начальником британского отдела майором Зольтманном, Рёне заявил: «Какой смысл союзникам совершать длинный и рискованный путь, например из Портсмута, если они могут совершить бросок в Па-де-Кале из района Дувра, где ширина пролива составляет всего лишь 20 миль?»

Конечно, Па-де-Кале! Эта холмистая сельская местность провинций Артуа и Пикардии, упирающаяся в одноименный пролив, издавна была ареной военных столкновений. За нее боролись графы Фландрии, герцоги Бургундии, короли династии Бурбонов, французы, испанцы, австрийцы. Наконец, там разыгрывалось одно из главных сражений Первой мировой войны.

Он догадался! Рёне попросил Канариса о краткой встрече, на которой намеревался обсудить вопросы действий абвера в обеспечении организации противодействия союзникам. Сложившаяся в его голове картина еще не была полной. Он все еще нуждался в тысячах деталей, которые могли предоставить сотрудники разведки тактического звена. Он не знал точного построения боевых порядков, отсутствовали данные о снаряжении противника, тактике ведения им боевых действий – все эти многочисленные факты, учитывая которые полковник мог бы, наконец, составить окончательный вариант своего Feindbield.

Они встретились 2 февраля в бункере Генерального штаба в Цеппелине. Сохранилась захваченная позже союзниками запись их беседы. Как офицер Генерального штаба, Рёне разделял презрительное отношение Канариса к нацистскому режиму. Однако он не был высокого мнения и о возглавляемой адмиралом организации. Полковник понимал, что в сложившихся обстоятельствах было бы крайне сложно иметь на Британских островах эффективную шпионскую сеть. В то же время, по его представлениям, абвер мог бы лучше обеспечивать отслеживание сложившейся там обстановки, чем это происходило в действительности.

Каково же было его изумление, когда Канарис намекнул о существовании все еще действовавшей на территории Великобритании агентурной сети, сотрудники которой могли бы обеспечить Рёне недостающей ему информацией. «Уже сам факт, – самодовольно заявил адмирал, – что мы имеем на территории Великобритании нескольких наших людей, работающих там уже в течение трех-четырех лет, безусловно, представляет собой одну из ярчайших страниц в истории шпионажа». После пространных и ненужных рассуждений об эффективности и жесткости работы английских спецслужб Канарис, наконец, перешел к делу. Он нарисовал Рёне схему сети абвера, охватывавшей районы от Бристоля на юге до Глазго и Абердина на севере Великобритании. «Мы настолько преуспели в обеспечении работы наших людей, что даже сейчас имеем возможность… получать непосредственно с территории Англии от 30 до 40 донесений в сутки. При этом многие агенты передают информацию, пользуясь собственными радиопередатчиками, работая в условиях активных и эффективных мер электронного противодействия противника».

Канарис без преувеличения имел все основания для того, чтобы гордиться достижениями абвера в Великобритании. К началу боевых действий абвер располагал там всего одним агентом (А-3504). К 1944 году в Англии работало уже несколько групп, а также отдельные агенты, работавшие самостоятельно, – всего около 130 сотрудников разведки. Каждый из филиалов абвера в Гамбурге, Бремене, Висбадене, Париже и Брюсселе имел на территории Великобритании собственную агентурную сеть, включая находившегося на связи с бюро в Гамбурге знаменитого агента А-3725 (Хансен) и таинственную женщину-агента, действовавшую под псевдонимом Трэмп (Бродяга). Не следует путать ее с другим агентом, работавшим под тем же кодовым именем и разоблаченным англичанами. Новый Трэмп совершал регулярные поездки между Лондоном и Бристолем. «Она снабжает нас важнейшей информацией военного характера, – заявил Канарис и добавил с сожалением: – Хотя это всего лишь женщина».

Помимо всего прочего, большие филиалы абвера в Мадриде, Лиссабоне и Берне имели собственную агентуру; при этом некоторые агенты занимали ключевые государственные посты. Так, в Мадриде работала целая сеть под названием «Арабель». Она включала в себя 7 сотрудников добывающего звена, работавших самостоятельно, а также возглавляемую агентом С-319 группу, имеющую доступ к испанской дипломатической почте. Лиссабонский филиал представляла другая женщина – агент под кодовым именем Айви, также снабжавшая абвер ценной военной информацией. Кроме того, там же действовала сеть «Остро» под руководством португальского бизнесмена, добывавшего интересующие абвер сведения через филиалы своей фирмы в Англии и США.

Важные разведывательные сведения поступали из Стокгольма через группу «Жозефина», в свою очередь получавшую их из шведского дипломатического представительства в Лондоне. Сотрудник МИДа Швейцарии, он же агент Банта, имел в Берне доступ к отчетам военного атташе в Швейцарии, носителя ценнейшей информации.

Нити сплетенной службой Канариса паутины уходили в самые высокие сферы. Адмирал уверял Рёне, что один из личных секретарей Черчилля на Даунинг-стрит, 10 вот-вот будет склонен к работе на абвер. Дерзкому обаятельному А-3725 (Хансену) недавно удалось «соблазнить» сотрудницу штаба Эйзенхауэра, которой был присвоен псевдоним Мэри. Офицер польского Генерального штаба, прикомандированный к штабу полевой армейской группы США генерала Брэдли, на самом деле был двойным агентом абвера.

Построенный в годы войны со всей педантичностью, огромный аппарат продолжал функционировать. Все его сотрудники могли быть срочно переориентированы на добывание информации по готовящемуся вторжению. Более того, Канарис заверил Рёне, что с территории Испании и Португалии в Англию будут переброшены дополнительные силы разведки. Эти люди уже прошли подготовку, были проинструктированы, снабжены документами и ожидали соответствующего приказа.

Если в сложившейся обстановке настал своего рода звездный час для агентов абвера, то одновременно она представляла собой серьезное испытание для самого Канариса и всей возглавляемой им службы. Впервые за четверть века своего существования перед абвером ставилось не решение мелкой тактической проблемы, а по-настоящему сложная стратегическая цель. Его место в истории, его значимость среди других крупнейших разведывательных служб мира должны были определиться тем, способен ли абвер справиться с этой целью. От абвера зависела готовность находившегося в отчаянном положении гитлеровского Третьего рейха противостоять новым испытаниям. Не будет преувеличением утверждение о том, что победа или поражение зависели от способности абвера проникнуть под завесу тайны союзников.

В то же время этот момент истины таил в себе риск, который Канарис в душе представлял себе очень хорошо. В Англии ему противостоял противник, у которого, выражаясь терминами карточной игры, было на руках слишком много козырей.

Глава 50

ПЕШКИ В ОПЕРАЦИИ «ФОРТИТЬЮД»

Серьезную дилемму, стоявшую перед адмиралом Канарисом, разрешил сам ход дальнейших событий, превративший его в расходную фигуру в то время, когда услуги абвера были так отчаянно необходимы. Вскоре после встречи с Рёне 19 февраля 1944 года Канарис покинул свое ведомство. Пилюлю пытались подсластить назначением на другую должность в ОКВ. Адмирал стал шефом департамента экономического противодействия и переехал со своим штабом на один из многочисленных военных объектов в окрестностях Потсдама.

Способ, которым Гитлер избавился от него, говорил о том, что фюрер сохранил остатки былой привязанности к этому непроницаемому человеку маленького роста. Однако у самого абвера возникли серьезные проблемы. Небольшая группа руководителей, явно настроенная против Гитлера, в том числе генерал Остер и адвокат Донани, была скомпрометирована гестапо. Сам Старый Лис продолжал свое рискованное балансирование, с одной стороны, заигрывая с оппозицией, считавшей войну проигранной, но, с другой стороны, продолжая работать на нацистский режим.

Политическая шизофрения Канариса, его оппозиционные уклоны и общее утомление от долгой войны зеркально отражались на эффективности работы абвера. Поток жалоб на некогда мощный аппарат продолжал усиливаться: сведения о противнике поступали неустойчиво, зачастую были противоречивы и сиюминутны. Все большее недовольство демонстрировали и противники ведомства в нацистском партийном аппарате и вооруженных силах. Всегда готовый нанести удар в спину, молодой руководитель аналогичной службы СД Вальтер Шелленберг буквально «взорвал бомбу», предав гласности все компрометирующие абвер и самого Канариса материалы, которые ему удалось собрать. Время для нанесения смертельного удара по ведомству, контроля над которым он так долго добивался, было выбрано как нельзя точно.

Однако непрекращающиеся интриги Шелленберга послужили первыми толчками готового вот-вот разразиться мощного землетрясения. Тот на время отступил назад, предоставляя возможность вдребезги разнести ненавистное ведомство другому давнему сопернику абвера – министерству иностранных дел.

Соперничество между Иоахимом фон Риббентропом и адмиралом Канарисом наиболее остро проявилось в двух испано-язычных государствах, где влияние Германии было сильным, как нигде в мире. В Аргентине, единственной из южноамериканских стран, неуклонно придерживавшихся принципов политики дружеского нейтралитета по отношению к странам Оси, абвер располагал супершпионом, способным одним движением руки низвергать правительства. Такого успеха за годы войны германской разведывательной службе не удалось повторить больше нигде. Характерным было то, что агент Ганс Рудольф Лео Гарниш, сорокашестилетний респектабельный глава «Бокер и К0», одной из крупнейших аргентинских компаний по экспорту и импорту, был любителем на трудной ниве шпионажа.

Завербованный абвером летом 1941 года в своем родном городе Гамбурге, где он проводил отпуск, Гарниш (под псевдонимом Эрих Фирек) получил задание собирать экономическую информацию о США. Подгоняемый чувством азарта и вновь открывающихся возможностей, новоиспеченный разведчик, этот «рассудительный, здравомыслящий, сдержанный и хладнокровный» человек, с неожиданным для него мастерством и удовольствием включился в игру, в которой вышел за все обозначенные для него рамки. Гарниш приложил руку к свержению в июне 1943 года придерживавшегося принципов нейтралитета режима Кастильо военной хунтой во главе с профашистски настроенным генералом Педро Рамиресом. Затем он настолько преуспел в подкупе правительства Рамиреса, что Аргентина фактически превратилась в союзника Германии.

Вторым государством была Испания, где влияние абвера почти полностью основывалось на связях Канариса в Мадриде и на его предполагаемой дружбе с генералом Франсиско Франко, которая, по мнению Гитлера, могла стать последним доводом удержания этой страны в стане союзников Германии.

Оба бастиона абвера были разрушены почти одновременно, в самый неблагоприятный для адмирала Канариса момент. Общими усилиями британских и американских спецслужб 27 января 1944 года была разоблачена деятельность Гарниша. Аргентина была вынуждена пойти на разрыв дипломатических отношений с Германией, в результате чего последняя лишилась своего единственного форпоста в Западном полушарии. Внезапный ошеломляющий провал вызвал у Гитлера такую вспышку ярости, что понадобилось срочно найти козла отпущения. Министерству иностранных дел удалось переложить вину на абвер. Ведь дискредитация Гарниша привела к тому, что гнев союзников обрушился на генерала Рамиреса, который, сам являясь заговорщиком, теперь всячески пытался спасти собственную шкуру.

Почти тогда же перед Гитлером открылось, что влияние Канариса в Испании было полным блефом. В ноябре 1943 года посла Эберхарда фон Шторера, поддерживавшего дружеские отношения с Канарисом, сменил Ганс Генрих Дикхофф, находившийся не у дел после того, как в 1938 года был отозван из США.

Когда Дикхофф передавал генералу Франко свои верительные грамоты, он был поражен словами приветствия, которыми встретил его каудильо: «Я рад, что теперь смогу сталкиваться с настоящим представителем Третьего рейха, а не с этим выскочкой Канарисом». Эти слова Дикхофф охотно передал фон Риббентропу. Вслед за первым залпом посла по позициям абвера в Испании последовал целый ряд острых атак. В одной депеше за другой он обрушивался на абвер как на ведомство засилья некомпетентности, неуклюжая и непрофессиональная работа которого уводит Испанию в лагерь союзников. Посол туманно намекал на то, что Канарис ведет двойную игру, уверяя Гитлера в том, что делает все для того, чтобы сохранить Франко в числе союзников Германии. В то же время самому Франко он говорит, что немцы проигрывают войну, тем самым подстрекая генералиссимуса вовремя покинуть тонущий корабль. К началу 1944 года спровоцированный Дикхоффом кризис потребовал от Канариса личного вмешательства в дела в Испании. Адмирал тщетно пытался разоблачить проводимую послом кампанию как интригу. Дикхофф узнал, что Канарис планирует совершить секретную поездку в эту страну с целью добиться поддержки своих друзей, в том числе начальника Генерального штаба генерала Виго и руководителя разведки генерала Кампоса Мартинеса. В то время, когда грядущее вторжение союзников было наиглавнейшей проблемой абвера, а сам Канарис стоял перед величайшим испытанием в своей карьере, Дикхофф решил довести свою кампанию до логического завершения.

5 февраля 1944 года он сообщает в Берлин:

«Я только что получил конфиденциальную информацию о том, что адмирал Канарис планирует на следующей неделе приехать в Испанию. Приветствуя возможность провести совместно с ним ревизию здешнего аппарата абвера, считаю необходимым категорически высказаться против приезда адмирала Канариса в настоящее время. Такой визит, который будет невозможно сохранить в тайне, не только даст англичанам и американцам возможность усилить давление на местные власти, но и поставит наших испанских друзей в неловкое положение».

Рекомендации Дикхоффа были учтены, и Канарису запретили ехать в Испанию. Однако ему было позволено встретиться с Дикхоффом на территории Франции, вблизи от испанской границы, для разрешения возникших между ними противоречий. Для встречи был выбран фешенебельный курорт Биарриц на берегу Бискайского залива. Когда Канарис в сопровождении руководителей филиалов своей службы в Мадриде и Лиссабоне прибыл в этот чудесный городок, там его уже ждал молодой представитель СД, работавший под дипломатическим прикрытием, по фамилии Герберт фон Бибра, который вручил адмиралу записку от Дикхоффа.

«Я благодарю Вас за то значение, – говорилось в ней, – которое придается моему участию в работе совещания в Биаррице. К сожалению, мои обязанности не позволяют мне сейчас выехать из Мадрида. Поэтому я попросил г-на фон Бибру представлять меня на совещании с полным правом говорить от моего имени».

Вся сложившаяся обстановка уже свидетельствовала о близящемся проигрыше Канариса. Генерал Кампос Мартинес отказался от встречи с ним во Франции.

Кризису в Испании предшествовали похожие события в испанском Марокко. Там генерал Оргас под давлением союзников, войска которых стояли на восточной границе, потребовал убрать из страны все подразделения абвера. При этом была не только разрушена резидентура, но и ликвидирована специальная сеть абвера «Анти-Атлас».

В сложившейся критической обстановке Канарис неожиданно потерял своего самого могущественного защитника в нацистском лагере. Против него выступил Генрих Гиммлер, но не для того, чтобы подмять под себя абвер, как того желал его подчиненный Шелленберг, а для того, чтобы снять угрозу своей собственной разведывательной службе, которая при таком неблагоприятном развитии ситуации привела бы к более серьезным последствиям, чем просто дипломатический скандал.

Бегство с терпящего удар за ударом корабля Гитлера началось задолго до того, как он начал тонуть. Даже младшие чины разведки были лучше остальных информированы о ходе событий и о том действительно серьезном положении, в котором оказалась Германия.

Первыми крысами, воспользовавшимися обстановкой беспорядка и суматохи, стали агенты абвера. Дезертирство назревало в Швейцарии и Португалии, однако первый случай произошел в Турции, где три офицера стамбульского отделения сдались англичанам. Гораздо более серьезный провал случился почти одновременно в подразделении Людвига Мойзиша, представителя СД, курировавшего операцию «Цицерон». Личный секретарь Мойзиша молодая женщина по имени Нелли Капп перебежала к американцам и выдала Цицерона.

Служба СД была серьезно скомпрометирована. Для того чтобы замять скандал в собственном ведомстве, Гиммлер принялся раздувать дело о случаях предательства в абвере, возложив персональную ответственность за это на Канариса. Неожиданно адмирал обнаружил, что находится под перекрестным огнем многочисленных противников. Для того чтобы противостоять этому, ему необходимо было, мобилизовав всю свою былую хитрость и умение плести интриги, доложить о случившемся фюреру, изложив события в выгодном для себя свете, и тем самым спасти положение. Аванпост в Испании мог бы быть сохранен, а смертельный удар по абверу предотвращен, имей Канарис малейшую волю к борьбе. Но он был почти полностью сломлен. Его ближайшие соратники – Пикенброк, Лахузен и Бентивеньи – были отправлены служить на Восточный фронт, а с новыми людьми, заменившими их, он чувствовал себя неуютно. Совещание в Биаррице 10 февраля закончилось полной и безоговорочной капитуляцией адмирала. Его больше не интересовало, что будет в дальнейшем с абвером, да и с ним самим.

Описывая совещание, посол Дикхофф в бесстыдно-ликующем тоне писал в своем отчете в Берлин:

«Адмирал Канарис согласился реформировать в соответствии с моими пожеланиями и рекомендациями г-на министра иностранных дел филиал абвера в Испании».

Да, он готов сократить штат до абсолютного минимума! Да, он готов убрать своих людей с территории посольства! Да, он готов передать радиоцентр и подразделения радиоперехвата в подчинение МИДа!

Всего только один раз за время совещания на мгновение появился прежний Канарис, когда он раздраженно заявил фон Бибре: «Конечно, моим долгом будет проинформировать командование армии, ВМС и люфтваффе о том, что в свете изменившейся ситуации в будущем станет невозможно выполнить ни одну из поставленных абверу разведывательных задач». Однако и это было пустой угрозой.

Биарриц стал Ватерлоо для Канариса. Несмотря на то что он ехал на совещание с намерением согласиться лишь на небольшую реорганизацию испанского филиала, пришлось сдать так много позиций, что его последователям во главе с полковником Георгом Гансеном если и удалось спасти что-то из руин, то очень немногое. Через неделю после возвращения из Франции Канарис оставил свой пост. Спустя еще три месяца по специальному указанию Гитлера изрядно потрепанные остатки того, что прежде было абвером, были переданы под полный контроль нацистской машины. Во вновь созданную централизованную разведывательную службу, возглавляемую Шелленбергом, то, что осталось от абвера, вошло под наименованием Militaerisches Amt (Военное бюро).

Уход Канариса означал больше чем смену руководства. Абвер был его детищем, а сам он был плоть от плоти абвера. Без Канариса абвер можно было сравнить с судном, совершающим бесцельный и опасный дрейф без рулевого. Разрушение абвера в этот критический для Германии час было одним из проявлений самоубийственного психоза, который все больше довлел над Гитлером по мере приближения логического финала великой драмы. Как только силы союзников изготовились для нанесения решающего удара, сбор разведывательной информации стал для Германии вопросом жизни и смерти, а абвер превратился в первую линию обороны страны. Без него Гитлер был слеп, как легендарный Самсон в Газе. Решение непосильной задачи по выявлению намерений и планов союзников легло на другие плечи. Однако оно не было возложено на Шелленберга, который все еще не чувствовал себя полным хозяином в обновленном разведывательном ведомстве. Эта работа стала тяжким бременем человека, которого Канарис обещал снабдить полной и всесторонней информацией, касающейся подготовки вторжения. Полковнику Генерального штаба фон Рёне теперь приходилось самому решать полный цикл обработки данных: от накопления сырой информации до построения окончательных прогнозов.

Полковник был уверен, что самостоятельно пришел к мысли о том, что главный удар союзников будет нанесен в Па-де-Кале. Однако это не совсем так. Можно сказать, что идея была имплантирована ему извне. Такое внушение оказалось возможным благодаря заранее подготовленной дезинформации, причем работа над планом прикрытия велась так же тщательно и скрупулезно, как и подготовка основного плана вторжения.

Позже Черчилль написал:

«Главное, в чем нам удалось обмануть противника, было внушение ему мысли о том, что мы собираемся наступать через Па-де-Кале. Даже сейчас [писалось в 1955 году] было бы неверным описывать все методы обмана врага, однако применялись такие классические приемы, как ложная концентрация войск в Кенте и Суссексе, использование макетов кораблей, проведение учений войск по десантированию на близлежащем побережье, резкое увеличение радиообмена в интересующих противника районах. Конечный результат превзошел все ожидания».

Переправа через Ла-Манш получила кодовое название «Нептун». Операцией «Оверлорд» правильнее называть действия союзных войск, начиная с высадки на побережье Франции и кончая полным овладением двумя плацдармами: Омаха и Юта. Хитроумный план прикрытия также подразделялся на две самостоятельные операции. Первая называлась «Бодигард», вторая – «Фортитьюд».

Целью операции «Бодигард» было ввести немецкое Верховное командование в заблуждение относительно стратегии союзников в Европе, тем самым заставив его неверно расположить собственные силы и средства. Согласно плану прикрытия «Фортитьюд», предполагалось убедить противника в привлекательности для союзников варианта нанесения главного удара через Па-де-Кале с десантированием на ближайшем побережье Франции.

Кампания по дезинформации готовилась тщательно и профессионально, ценой огромных усилий. Централизованное руководство осуществлялось из кабинета министров на Даунинг-стрит, 10 Джоном Бевином (Джонни), подчинявшимся непосредственно начальнику Генерального штаба Великобритании генералу Исмею (Паг)²²⁵. Центр генерировал широкий поток «сведений», которые должны были ввести противника в заблуждение. Все организации, задействованные в операциях «Бодигард» и «Фортитьюд», были подотчетны командному центру Бивенса. Этот был целый вымышленный мир: здесь как по волшебству возникали события, никогда не происходившие в действительности, появлялись не существующие в действительности люди, моделировались ситуации, никогда и нигде не складывавшиеся, за исключением разве что воображения противника.

Согласно вымышленному плану, вторжение должно было начаться со вспомогательного удара из Шотландии по Южной Норвегии. Главный удар наносился в Па-де-Кале (как и предполагал Рёне). Нормандия, где в действительности наносился основной удар союзников, была представлена как район проведения диверсионных операций отвлекающего характера. День «D» был назначен на третью неделю июля, примерно на сорок пять дней позже, чем это имело место на самом деле.

Для нанесения вспомогательного удара в южную часть Норвегии в Шотландии была якобы развернута «четвертая армия». В реальности она состояла из трех штабов, буквально нашпигованных радиоаппаратурой, наводнявшей эфир «радиообменом» между несуществующими корпусами. Одновременно другая «армия» в составе 12 дивизий «сосредоточивалась» для нанесения основного удара в Па-де-Кале. Эта мифическая сила тем не менее казалась весьма внушительной, так как активно общалась по радио с войсками, также существующими только в воображении.

Для осуществления плана прикрытия широко применялась авиация. Она наносила удары по вражеским аэродромам, средствам радиолокации, батареям ПВО, железнодорожным узлам, мостам и другим военным объектам, расположенным по всей территории Западной Европы. В то же время оставалось нетронутым все то, что могло навести на мысль о подготовке удара на побережье Нормандии. Если подавлялась какая-либо цель в районе нанесения главного удара, одновременно проводилось два авианалета совсем в другом месте.

В то же время осуществлялись беспрецедентные мероприятия по предотвращению утечки информации о дислокации сил и средств, действительных намерениях или любых действиях, направленных на подготовку настоящего вторжения. Было приостановлено регулярное пассажирское сообщение между Великобританией и Ирландией. Была закрыта для посещения десятимильная зона по обе стороны от залива Ферт-оф-Форт, а также коридор от Уолша до Лендз-Энда. Казалось бы, только немецким шпионам было позволено разгуливать там, где им нравится.

Когда в феврале 1944 года Канарис в последний раз беседовал с Рёне, уверяя, что полностью контролирует Англию, он сам пребывал в мире иллюзий. Его хваленые разведчики оказались пешками в затеянной союзниками большой игре с названием «Фортитьюд».

В выполнении мероприятий, разработанных штабом Бевина, участвовали многочисленные ведомства и организации; другие разрабатывали собственные кампании по дезинформации противника в рамках большой общей операции. Так, в штабе 21-й армейской группы фельдмаршала Монтгомери, которая реально участвовала в операции вторжения, существовала специальная группа по дезинформации во главе с блестящим ученым Хескитом. Помимо трех подставленных абверу «шпионов» – голландца Пауля, испанца Като и француза Талейрана, которые исправно снабжали немцев дезинформацией, Хескит пользовался и другими каналами и способами обмана противника, причем эта работа не закончилась с высадкой войск союзников 6 июня 1944 года. Детали своей деятельности он впоследствии изложил в собственных неопубликованных воспоминаниях, посвященных одной из самых грандиозных операций в истории войны.

Решающую роль в кампании дезинформации играли разведывательные службы Великобритании. По заданию МИ-6 дипломаты, военные атташе и просто «осведомленные лица» выбалтывали за границей различные сведения, разумеется, только похожие на правду. Много подобных материалов было передано немцам напрямую через агентов-двойников в Испании, Португалии, Швейцарии, Швеции и Турции.

В одном из эпизодов грубая дезинформация, достойная первоапрельской шутки (события происходили в этот день), была передана в Барселоне МИ-6 через своего агента испанскому генералу Москардо. В последующем докладе Москардо сообщил в Берлин о полковнике Красной армии Николае Путилове Буденном, доверенном лице самого Сталина. По легенде, он был сброшен на парашюте во Франции с целью координировать действия французского коммунистического Сопротивления в день «Д». Преследуемый гестапо, полковник был вынужден бежать на Гибралтар, где рассказал о планах вторжения, а также о своем задании некоему испанскому коммунисту, являвшемуся на самом деле агентом испанской разведки.

Ссылаясь на «полковника Буденного», агент доносил, что вторжение будет осуществляться по направлению с севера от Амьена к Тулузе через Орлеан, Лимож и Монтабан на фронте между Бордо и Тарасконом. Перед вторжением состоится высадка на территории Франции 150 тысяч десантников, которые должны будут приземлиться на планерах или парашютах для того, чтобы атаковать немецкие береговые фортификационные сооружения с тыла. Одновременно будет захвачена территория Испании, которую в дальнейшем предполагается использовать в качестве базы союзников для вторжения во Францию через Пиренеи.

Как и любая дезинформация, доклад Москардо содержал в себе некоторые реальные данные. Несмотря на это, полковник фон Рёне полностью отверг его, назвав «полной ерундой». Он предпочитал верить информации, поступившей от агента в Швейцарии, который, ссылаясь на британского военного атташе в Берне генерал-майора Уэста, докладывал, что союзникам придется отказаться от планов вторжения в 1944 году, так как они не могут согласовать детали операции «Оверлорд».

Как уже говорилось выше, часть поставляемой через МИ-6 информации была достоверной, другая была похожа на правду. Однако немцы оказались не способны отличить правду от вымысла. Им явно не удалось выделить точные данные из донесений, поступающих от горстки верных агентов, не введенных в заблуждение мероприятиями операции «Фортитьюд». Когда агент группы «Жозефина» в Стокгольме добыл доклады военного и военно-воздушного атташе Швеции в Лондоне, где прямо говорилось, что союзники начнут высадку в Нормандии в период между 15 мая и 15 июня, в Берлине попросту не придали значения этой информации, так как она не соответствовала уже сложившемуся мнению Гитлера и его окружения, в том числе полковника Рёне.

С 1 января 1944 года целая секция Б-1А службы МИ-5 получила задачу снабжать противника дезинформацией непосредственно на территории Великобритании. Успех был настолько ошеломляющим, что превзошел все ожидания майора Робертсона, который был руководителем и душой работы.

Подразделение вошло в состав отдела «Б» МИ-5 под командованием полковника Уайта в 1941 году, и уже в 1942 году добилось первых успехов; в 1943 году оно было ориентировано на проведение операций в рамках плана «Оверлорд». Сейчас, оглядываясь назад, можно смело говорить о той исторической роли, которую подразделение майора Робертсона сыграло в дезинформации противника, внеся огромный вклад в успех вторжения. Благодаря этим людям удалось сберечь жизни тысяч солдат союзников. Учитывая обстановку строгой секретности, в которой работали его сотрудники, а также их немногочисленность, необходимо признать, что не многие звенья военной машины союзников могли похвастать такими успехами.

К 1944 году почти все немецкие агенты были либо арестованы, либо находились под контролем МИ-5. Многие уже долгое время работали на британскую контрразведку. При этом двойных агентов было так много, что можно было создавать целые сети такой агентуры, объединенные в единую систему. Благодаря наличию такой системы секции Б-1А удалось не только снабжать противника ложными сведениями, но и активно управлять немецким шпионажем в Великобритании, контролировать его работу.

На первый взгляд такое утверждение может показаться пустой похвальбой. Тем не менее это правда, и так было в действительности большую часть войны. К 1944 году в рамках плана «Фортитьюд» работала целая организация двойных агентов. Ее состав был довольно пестрым: испанцы, скандинавы, австрийка – жена англичанина, француженка русского происхождения, француз, четверо югославов (объединенные в отдельную сеть), чех, трое поляков, бельгиец, двое британских граждан и, наконец, единственный немец – специалист по военно-морской информации. Позже группа пополнилась агентами из группы «Арабель», заброшенными на Британские острова между ноябрем 1943-го и маем 1944 года из Испании и Португалии специально для сбора сведений по подготовке вторжения. Отказавшиеся от сотрудничества с МИ-5 помещались в Хэм-Коммон, психиатрическую больницу, ставшую местом заключения. Число же согласившихся на такое сотрудничество превысило 100 человек; 40 агентов передавали дезинформацию по собственным каналам радиосвязи; при этом 2 работали на союзников с 1940-го, а 5 – с 1941 года.

В рамках тщательно спланированного большого сценария каждый из перевербованных агентов выполнял свою задачу. Четверо особо ценных для абвера сотрудников получили ключевые роли. В числе этих четверых был все тот же Ханс Хансен (в абвере А-3725, в МИ-5 – Тейт), основным партнером которого стал сотрудник МИ-5 Брут, ставший для абвера Губертом. Главную женскую роль исполняла женщина – агент Трэмп, не без основания получившая в МИ-5 псевдоним Треже (Сокровище), поскольку ее услуги для британской контрразведки были поистине бесценными.

Операция «Гарбо» была настоящим шедевром в проводимой кампании по дезинформации, поскольку здесь речь шла о деятельности целой организации, состоящей из двух десятков агентов. Немцы полностью доверяли сведениям, полученным от группы в большинстве своем не существующих информаторов – испанцев.

Губерту (он же Брут), доблестному офицеру польского штаба, дважды за десять месяцев довелось испить горечь поражения – в Польше в 1939-м и во Франции в 1940 году. После капитуляции Франции он вскоре организовал там одну из первых групп Сопротивления, в состав которой уже в первый год существования входило 64 участника.

В 1942 году Брута выдала немцам агент-провокатор Кошка (Матильда Kappe), любовница одного из известных немецких контрразведчиков Гуго Блейхера. В тюремную камеру к нему явился начальник секции III/F абвера во Франции подполковник Райль и предложил сделку: Брут соглашается работать на немецкую разведку в Англии, а Райль организует ему побег из тюрьмы и обещает не передавать в гестапо материалы о его деятельности в подполье. Таким образом, Брут, с одной стороны, будет спасен от пыток и смерти в гестапо, с другой стороны, его честь офицера и джентльмена не пострадает.

Поляк принимает предложение, и они тут же в камере торжественно подписали соответствующий договор. В день взятия Бастилии Оскар Райль организовал «побег», и Губерт – такой псевдоним ему присвоили в абвере – вернулся сначала в Сопротивление, а затем был переброшен в Великобританию. В Англии Губерт (агент внедрения под номером GV-7615) немедленно сдался МИ-5, рассказал там свою историю и стал Брутом²²⁶ – одним из наиболее ценных агентов-двойников в системе комитета «XX».

Продолжая в качестве Губерта поддерживать связь с абвером, Брут одновременно нес службу в польской эскадрилье ВВС Великобритании в звании подполковника. Фактически роль информатора абвера за Губерта выполнял один из сотрудников комитета по дезинформации. Для повышения авторитета Губерта в абвере ему обеспечили соответствующее (конечно, фиктивное) положение, позволявшее снабжать немецкую разведку «важной» информацией. Он все выше поднимался по ступеням служебной лестницы и, наконец, доложил Райлю, что назначен офицером по связи польского Генерального штаба со штабом генерала Омара Брэдли в Лондоне. Задачей Брута, по замыслу авторов плана «Фортитьюд», стало убедить немцев, будто после того, как английская группировка генерала Монтгомери высадится в Нормандии для нанесения вспомогательного удара, оставшаяся на территории Англии американская армейская группа генерала Брэдли нанесет основной удар в районе Па-де-Кале.

Третьей фигурой в этом великолепном трио является одна из величайших женщин-разведчиц, чьими именами так богата история разведки союзников времен Второй мировой войны.

Речь идет о Лили Сергеев, эффектной двадцатишестилетней француженке русского происхождения. Ее грубоватое славянское лицо немного портил квадратный подбородок, что, однако, компенсировалось изящной линией бровей и очень красивыми глазами. Густые каштановые волосы спадали на плечи; в прямой спортивной фигуре было что-то мужское. Однако Лили была настоящей женщиной – мягкой, кокетливой, своенравной, с живым характером. Она принадлежала к тем натурам, для которых приключения были важнейшей жизненной необходимостью. В семнадцать лет Лили отправилась пешком из Парижа в Варшаву, вернувшись из этого путешествия нанемецком грузовом судне зайцем. В 1937 году ее жизнь впервые трагически пересеклась с деятельностью спецслужб. Ее дядя, бывший царский генерал Евгений Миллер, из парижской ссылки руководивший антикоммунистическим заговором²²⁷, был похищен и убит агентами красных.

Начало войны застало Лили в Ливане, на первом этапе велотура в Индокитай. Вместо того чтобы продолжить путешествие в Сайгон, она вернулась в Париж. В голове уже созрел замысел величайшего приключения в жизни. Лили решила посвятить себя разведке.

«Такая мысль пришла ко мне ночью в Бейруте, – написала она в своем дневнике 27 декабря 1940 года, – и два дня я гнала ее прочь. Ночью в постели все кажется таким простым. Но утром при дневном свете мой замысел казался мне наивным и ребяческим. Это то же самое, что прочитать в книге что-то такое, о чем ты точно знаешь, что в жизни такого не случается никогда».

Во время своего пешего путешествия в Варшаву в 1932 году Лили познакомилась с неким Феликсом Дасселем, журналистом из Прибалтики с сомнительной репутацией, занимавшимся, как выяснилось позже, вербовкой агентуры для абвера. После поражения Франции Лили вспомнила о Феликсе. «Можно ли, – размышляла она, – через него завербоваться в германскую разведку и затем, возможно, помочь тем, кто борется с захватчиками?»

Феликс был в Париже и продолжал работать на абвер. Лили попросила его представить ее Усатому, крупному австрийцу с манерами сибарита и дамского угодника. Это был майор Эмиль Климанн, заместитель руководителя филиала абвера, занимавшего большую площадь в гостинице «Лютеция» на бульваре Распель. Климанн приглашал Лили в шикарные рестораны и скорее флиртовал с ней, чем пытался ее завербовать. Наконец он согласился внести ее в список агентуры. К началу 1941 года Лили числилась агентом абвера под псевдонимом Трэмп. Кодовое имя было выбрано Климанном в приступе пьяной фантазии. «Теперь каникулы закончились, – пишет Лили, – нужно начинать реализовывать мой план. Если мне повезет, то с сегодняшнего дня я останусь совершенно одна».

Климанн не знал, как использовать нового агента в Париже. Он намеревался отправить ее в Лиссабон для сбора информации среди работающих там англичан. Лили предложила отправиться сразу в логово льва, ведь ее планом всегда было сначала попасть в Англию в качестве немецкого агента, а затем начать там работать против немцев.

В 1943 году ее желание исполнилось. Она была переброшена в Англию через Мадрид, где сразу вошла в контакт с англичанами, получила британскую визу будто бы для посещения родственников в Кембридже и друзей в Бристоле и отправилась из Гибралтара в Лондон, став классическим двойным агентом, работающим под эгидой МИ-5.

Лили вела игру по чрезвычайно высоким ставкам, с невиданным мужеством и мастерством, несмотря (а быть может, потому что) на то что была приговорена к смерти неизлечимой болезнью. В марте 1944 года, когда предусмотренная для нее роль в операции «Фортитьюд» потребовала необходимости быстрого обмена информацией с противником, она пригласила майора в Лиссабон и убедила его снабдить ее радиостанцией, так необходимой ей для того, чтобы быстрее передавать своему немецкому начальству ценные данные. Климанн не смог ничего возразить. Таким образом, она стала единственной женщиной, которой абвер доверил пользоваться собственным радиопередатчиком²²⁸.

В Англии служба МИ-5 использовала эту радиостанцию для передачи целого потока разнохарактерной, очень убедительной дезинформации, что сделало Лили в буквальном смысле звездой эфира. В ее лице для абвера не было более ценного и заслуживающего доверия агента. Поэтому Лили удалось стать очень важным звеном в кампании по введению противника в заблуждение с целью отвлечь его внимание от Нормандии.

Конечно, было бы абсурдом отдавать ей все лавры за успех этого этапа операции «Фортитьюд». Но ее вклад был весьма значительным: немцы считали своим козырем в игре против Британии человека, полностью преданного делу союзников. Как писал, восхищаясь ею, один из поклонников ее таланта: «Вокруг нее витает дух невидимой армии союзных солдат, жизнь которых она спасла на кровавых берегах Нормандии».

Через несколько недель после того, как ее работа была сделана, когда союзники полностью закрепились в Нормандии, Лили мысленно была все еще там, в своей работе, в своем гигантском приключении. «Я – номер 75054, – пишет она в своем дневнике 1 июля, – и мне кажется, что я потеряла себя как личность. Зато я больше не одна. Со мной целая армия».

Несмотря на то что он не присутствовал в отдельно стоящем здании в пригороде Лондона, в котором располагался комитет «XX», вклад Брута в общее дело был нисколько не меньше, чем заслуги Лили. У него тоже имелся свой передатчик, пользуясь которым сотрудники секции Б-1А отправляли в Германию данные, которые необыкновенно высоко ценились в Fremde Heere West. Роджер Хескит, специалист по дезинформации в штабе фельдмаршала Монтгомери, предоставил Бруту играть ключевую роль в своем спектакле. Брут должен был убедить немцев в том, что вторжение будет осуществляться в несколько этапов, что реальному удару будет предшествовать ложный маневр. Брута скрупулезно подготавливали к его роли. В глазах его немецких хозяев он сделал стремительную карьеру, получая одно за другим очередное воинское звание и заняв ответственную должность офицера связи польской армии в Англии.

Доложив вначале о своем назначении в штаб генерала Брэдли, через одиннадцать часов Брут сообщает, что его переводят в штаб самого генерала Эйзенхауэра. В мае 1944 года 7 из его донесений показались немцам настолько убедительными, что получили самую высокую оценку в верхних эшелонах их командования: «Представленные этим агентом данные способствуют уточнению боевых порядков противника». Такое «уточнение» не давало немцам ничего хорошего. Донесения агента укрепляли их убежденность в том, что Нормандия является всего лишь объектом вспомогательного удара, что расквартированная в Англии огромная американская армия генерала Брэдли предназначена для нанесения удара гораздо севернее. Результатом послужило то, что сейчас знает история. 6 июня защищавшая Нормандию немецкая 7-я армия была внезапно атакована и опрокинута в то время, как гораздо более мощная 15-я армия ждала высадки союзников в Па-де-Кале.

Что касается Ханса Хансена, отрапортовавшего 15 января о назначении генерала Эйзенхауэра командующим операцией «Оверлорд», этот агент продолжал информировать немцев о все ускорявшихся темпах подготовки операции. Его долгая двойная игра подошла к завершающему этапу в мае. Хансен ежедневно сообщал в Гамбург данные о концентрации войск в местах, где на самом деле их никогда не было; его очень убедительные данные страдали одним-единственным недостатком: они были полностью вымышленными. Даже имена генералов, например Фриден-холл и Эшланд, были плодом воображения.

В мае он описывал свою поездку в пункт «игрек», «закрытый район в окрестностях Дувра», где обнаружил 20 тысяч канадских военнослужащих; в Эшфолд, где им была «вскрыта» дислокация 83-й пехотной дивизии США; в Фолкстоун, город, где расположены основные американские штабы и где он видел, как «переполненные поезда подвозили пополнение из США». Он совершал поездки в Ньюмаркет, Тетфорд, Кромер и Норвич. Ему удавалось проникать в такие закрытые для посещения районы, куда, казалось бы, всем, кроме него, вход заказан.

В качестве своих источников Хансен указывал главного маршала авиации, капитана Королевских ВВС, другого высокопоставленного представителя ВВС, который в его донесениях фигурировал как Говорун. Никто из его немецких шефов ни разу не удивился, что самые видные из британских военных чинов вдруг вспыхивали к молодому датскому путешественнику необъяснимой симпатией и открывали ему сокровеннейшие секреты операции «Оверлорд».

Псевдоним Гарбо принадлежал еще одному суперагенту германской разведки (В-319), испанскому журналисту Луису Калво. Работая под контролем англичан после своего разоблачения в феврале 1942 года, он стал преемником дона Анхеля Алькасара де Веласко на посту руководителя испанской сети абвера в Британии. Операция под одноименным названием являлась одной из самых тонких и эффективных мистификаций, когда-либо разработанных службой МИ-5. Ее автором был Томас Харрис, великолепный специалист и очень разносторонняя личность. Он был одним из немногих, кто воспринимал близко к сердцу все испытания и страдания, выпавшие на долю несчастных испанцев, которыми «папа Ленц» наводнил Англию. Когда группа дона Анхеля была разгромлена, все, что от нее осталось, был Калво, надежно упрятанный в камере в Хэм-Коммон. Почему бы, размышлял Харрис, не создать вокруг этого агента новую сеть? Доверенный агент абвера, о провале которого его руководители даже не мыслили, вполне мог завербовать новых людей. Идея получила полную поддержку полковника Робертсона, и Харрис с энтузиазмом приступил к созданию фиктивной шпионской сети, «опутавшей своими щупальцами» всю территорию Великобритании.

Такая работа требовала сверхнапряжения даже от обладавшего богатейшим воображением и необузданной энергией Харриса. Ведь необходимо было создать и поддерживать работу огромного призрака, призванного постоянно снабжать немцев дезинформацией относительно подготовки к вторжению 1944 года. Работа двигалась медленно и кропотливо – один агент здесь, другой – там, и вот, наконец, В-319 стал руководителем целого ряда несуществующих агентов.

Немцы были просто поражены обилием поступавшей к ним информации. Они назвали новую организацию сетью «Арабель», которая казалась им настолько разветвленной, что была, в свою очередь, подразделена на три самостоятельные сети: «Аларих», «Бенедикт» и «Дагоберт». Ниже приводятся досье некоторых из этих агентов, составленные незадолго до вторжения, с оценкой степени их надежности:

В-217, действует в Бедфорде, штат Нью-Йорк, США, – «надежен».

В-303, клерк, работает в Лондоне – «надежен, но способен выполнять только незначительные поручения».

В-305, коммивояжер, Юго-Восточная Англия – «проверен, надежен».

В-308, бизнесмен, Лондон, – «очевидно надежен».

В-314, экспедитор, Лондон, – «проверен, надежен».

В-315, оптовый торговец, Лондон, – «проверен, надежен».

В-316, государственный служащий, Бристоль, – «проверен, надежен».

В-322, военный летчик, Лондон, – «проверен, надежен».

В-337, безработный, постоянно проживает в Англии – «без значительных результатов».

В-372, служащий, Ливерпуль, – «проверен, надежен».

В-373, студент из Венесуэлы, Глазго, – «проверен, надежен».

В-374, студент из Венесуэлы, Абердин, – «проверен, надежен».

В-377, владелец отеля, Лондон, – «проверен, надежен».

В-392, коммивояжер, США, – «ценный источник информации».

В-1239, техник, Лондон, – «новый, еще непроверенный источник (1944 г.)».

В-1241, Лондон, – «полезный источник».

В-1245, Лондон, – «проверен, надежен».

Операция «Гарбо», к реализации которой Томми Харрис приступил в апреле 1942 года, к весне 1944 года достигла своего апогея. Все произошло так, как и планировали полковник Робертсон и Харрис, – создать целую организацию, задействованную в выполнении основной стратегической задачи по передаче противнику дезинформации стратегического характера. Такие данные передавались агентами «Гарбо» изо всех мест предполагаемой сценарием концентрации сил и средств союзников.

Как такое изобилие информации и дезинформации отражалось на планах и замыслах немецкой стороны в мае 1944 года? Немцы не полностью зависели, вернее, полагались на разведданные, полученные от своих агентов. Общая картина о положении в лагере союзников складывалась из данных авиационной разведки, радиоперехвата, захваченных документов, допроса пленных, анализа накопленной ранее информации, сведений, полученных из нейтральных дипломатических источников в Англии. Однако, поскольку объем полученных агентурных сведений доминировал над всеми остальными источниками, именно эти данные играли решающую роль при анализе и прогнозировании, а, скажем, не фотоснимки позиций союзников, получаемые от разведки люфтваффе.

К маю 1944 года все прогнозы немецкой стороны свелись к почти окончательному предположению, что районом сосредоточения основных усилий союзников станет Па-де-Кале. До начала основной операции, по всей видимости, будут нанесены вспомогательные удары в Норвегии, на средиземноморском побережье Франции, в Португалии и, возможно, в Нормандии и Бретани.

В октябре 1943 года фельдмаршал фон Рундштедт считал Нормандию «одним из вероятных районов высадки войск союзников, поскольку им необходимы крупные порты, такие, как Гавр или Шербур». Теперь он был согласен с общим мнением, что наиболее вероятным районом десантирования будет Па-де-Кале. Что касается даты высадки, здесь немцы находились в полном неведении. 4 июня общую оценку относительно сроков высказал командующий военно-морскими силами Германии во Франции вице-адмирал Кранке, написавший в своем прогнозе: «Сомнительно, что противнику удалось сосредоточить достаточно мощный для вторжения военно-морской флот». На следующий день фельдмаршал фон Рундштедт в своей еженедельной сводке разделил оптимизм Кранке: «В целом признаков немедленного вторжения пока не отмечается». Одним словом, на Западном фронте без перемен.

Вечером 5 июня адмирал Кранке отменил регулярное военно-морское патрулирование пролива Ла-Манш. Не были отменены краткосрочные отпуска для офицеров. На 6 июня командующий 7-й армией генерал Фридрих Доллман назначил плановые учения командного состава. Что касается фельдмаршала Роммеля, он настолько мало ожидал вторжения, что 5 июня покинул свой штаб во Франции и отправился в Тюрингию, где собирался провести выходные в кругу семьи, а затем оттуда ехать в ставку Гитлера.

Неведение немецкого Верховного командования, его полная неспособность выбраться из тумана заблуждения, в котором оно пребывало, наиболее ярко иллюстрируется высказыванием заместителя Йодля генерала Вальтера Варлимонта. «5 июня 1944 года, – написал он в своих мемуарах через восемнадцать лет, – то есть за день до высадки союзников, германское Верховное командование не имело ни малейшего представления о том, что оно находится накануне одного из важнейших событий войны. Свыше 5 тысяч судов в течение суток двигалось к побережью Нормандии, но не было принято никаких мер для того, чтобы своевременно их обнаружить».

И все же, несмотря на строжайшие меры маскировки и колоссальную кампанию по дезинформации, немцы получили по крайней мере одно сообщение, бесспорно свидетельствовавшее, что вторжение состоится в ближайшие дни, если не часы. Варлимонт пишет далее:

«Мы не знали, что еще в январе 1944 года адмиралу Канарису стал известен текст состоявшего из двух частей радиосообщения, которое должно было передаваться из Англии накануне вторжения как сигнал французскому движению Сопротивления привести свои силы в состояние готовности. <…> 5 июня разведка проинформировала Йодля, что накануне ночью служба безопасности 15-й армии перехватила вторую часть сообщения. Однако никаких мер принято не было».

Как утверждает Варлимонт, никто из тех, кому стал известен текст сообщения, включая генерала Йодля, не обратил на него ни малейшего внимания.

«Возможно, – заключает Варлимонт, – что, в отличие от адмирала Канариса, который к тому времени был уже снят со своего поста и находился в опале, они не разобрались в важности полученного предупреждения».

Кому-то может показаться, что генерал Варлимонт пишет об этом курьезе, исходя из собственного опыта, что он, находясь на высоком посту в гитлеровском штабе, был невольным свидетелем инцидента. Но нет! Его не вполне точное описание базируется на другом источнике. Это книга Корнелия Райана «Самый длинный день», увидевшая свет в 1959 году, в которой впервые упоминается этот эпизод. Как пишет Райан, «в январе [1944 г.] адмирал Вильгельм Канарис, в то время шеф германской разведки, рассказал подполковнику Гельмуту Мейеру, офицеру разведки 15-й армии под командованием генерала Ганса фон Зальмута, невероятные подробности о состоявшем из двух частей сигнале союзников, по которому движение Сопротивления оповещалось о готовности к вторжению». Далее этот эпизод описывается подробно, совпадая во всех деталях с описанием в мемуарах Варлимонта. Однако далее Райан сообщает о том, как переданный союзниками сигнал был перехвачен службой Мейера и доложен генералу Йодлю. Данный случай представляется маловероятным, так как он являлся бы грубым нарушением армейской субординации, что вовсе не характерно для немецких штабных офицеров.

Видя, что данный эпизод войны представляет исторический интерес, а также в связи с тем, что с течением времени он обрастает все новыми невероятными подробностями, я предпринял в этом направлении собственное расследование. Хотелось иметь документальное подтверждение этому подвигу абвера, который давал в руки немецкого командования возможность встретить вторжение во всеоружии. В захваченных архивах Генерального штаба я обнаружил три документа, проливающие свет на обстоятельства дела. Первый из них под номером Abw. 4508/43 датирован не январем 1944 года, как утверждал Варлимонт, а 14 октября 1943 года. Второй под номером RSHA IV-A2/478/44 – получен в 9.37 2 июня 1944 года, третий – RS НА IV-A2/573/44 – 4 июня 1944 года.

Несмотря на то что на первом документе стоит подпись «Хёбнер», а на двух других – «д-р Кальтенбруннер», все они принадлежат подполковнику Оскару Райлю. Этот упорный профессионал возглавлял секцию III-Ф абвера в Париже и занимался безнадежным делом борьбы с французским подпольем. Основанием для подготовки документа от 14 октября 1943 года послужило событие, имевшее место 3 октября того же года. В этот день агентами Райля был захвачен человек, охарактеризованный как «руководитель подрывной организации, состоящей на связи с Англией». В ходе его допроса выяснилось, что для оповещения о предстоящей высадке союзников во Франции установлен следующий пароль:

«Les sanglots longs des violons//de l'automn blessent mon coeur//d'une langeur monotone».

Райль, сам обладавший поэтическим даром, узнал в нем строки одного из сонетов Поля Верлена.

Арестованный спустя несколько дней после этого руководитель другой подпольной группы признал, что такой пароль действительно существует и что это в самом деле цитата из Верлена. Райль включил полученную информацию в специальный отчет, в котором содержались и другие данные, сообщенные двумя арестованными французами.

В донесении от 14 октября он писал:

«Первая часть пароля по слово «l'automn» включительно прозвучит в эфире по английскому радио 1-го и 15-го числа соответствующего месяца. Передача второй части – это сигнал, что высадка произойдет в течение сорока восьми часов, считая с полуночи тех суток, когда состоится первая передача этой части пароля».

В донесении от 2 июня 1944 года, когда абвер уже находился в подчинении нацистской службы безопасности и все документы особой важности, имевшие высший гриф секретности, подписывались заместителем Гиммлера Гансом Кальтенбруннером, Райль в срочном порядке информировал своих шефов о том, что момент истины наступил. Между половиной второго и половиной третьего дня 1 июня радиостанция Девентри несколько раз передавала первую часть пароля пяти группам Сопротивления во Франции, предупреждая их о необходимости быть в готовности.

Наконец, в последнем донесении Райля сообщалось, что 3 июня между двенадцатью часами и половиной третьего дня радиостанция Девентри 15 раз передавала вторую часть сигнала. Кроме того, передавались последующие стихотворные строки, которые, по мнению Райля, представляли собой последнее оповещение о готовности вторжения.

Первое донесение было отправлено по 23 адресам, включая штаб фельдмаршала фон Рундштедта, командующих немецкими войсками во Франции, Бельгии, Голландии, Дании и Норвегии, а также штаб группы армий «В» фельдмаршала Роммеля. Второе и третье донесения ушли шифротелетайпом полковнику Рёне в разведывательный отдел Генерального штаба, а также полковнику Мейер-Дитрингу, начальнику разведки штаба фельдмаршала фон Рундштедта. В каждом случае первый экземпляр был адресован генералу Йодлю в ставку Гитлера.

Получение первого донесения Райля в штабе Йодля было подтверждено 15 октября 1943 года офицером по фамилии Хальбауэр, который, по всей видимости, проигнорировал необходимость его регистрации в папке входящих документов. Сообщение Райля от 2 июня 1944 года подтвердил в 7.55 того же дня офицер штаба Йодля капитан Хенкель. Он же аккуратно зарегистрировал его под номером WFSt/IC/II 771747. Третье донесение поступило в штаб в 11.37 4 июня. Оно было получено и зарегистрировано под номером WFSt/IC/II 772174 майором Кранцем, офицером разведывательного отдела, возглавляемого полковником Крумахером. В дальнейшем информацию, полученную от Райля, что называется, положили под сукно. В противоположность мнению Райана о том, что в штабе ОКВ эти данные были доложены генералу Альфреду Йодлю, утверждаю, что ни один из вышеперечисленных докладов не был ему представлен.

В штабе полковника Рёне в Цоссене донесения так же аккуратно подшили в папки и забыли о них.

Начальник разведывательного отдела штаба Рундштедта во Франции полковник Мейер-Дитринг разослал копии второго и третьего донесений Райля в разведывательные отделы штабов армий, подчиненных Рундштедту. Так эти данные попали полковнику Мейеру из 15-й армии. Тот никак на них не отреагировал. Может быть, это отчасти объясняется тем, что Мейер не хотел портить настроение своему шефу генералу фон Зальмуту, который в это время находился на холостяцкой вечеринке, таким очевидным нонсенсом. К тому же последнее донесение сопровождалось замечанием Мейер-Дитринга, который написал:

«Сейчас, как и ранее, побережье от Шельды до Нормандии и Бретани должно рассматриваться как наиболее вероятный фронт вторжения. Тем не менее прямых данных о непосредственной опасности «вторжения» пока нет».

Показателен тот факт, что само слово «вторжение» взято полковником Мейер-Дитрингом в кавычки.

Уверенный в том, что в течение последующих нескольких дней не должно произойти ничего экстраординарного, Мейер-Дитринг посчитал, что было самое время взять небольшой отпуск.

Сразу после того, как он разослал последнее донесение Райля, снабженное собственными комментариями, полковник уехал. Когда через несколько часов союзники высадились в Нормандии, он был далеко от своего рабочего стола, карт и телефонов.

Вторжение началось 6 июня между 1.30 и 2.30 ночи с выброски парашютистов и высадки воздушных десантов, после чего тысячи самолетов начали бомбардировку немецких батарей и береговых укреплений.

Гитлер в то время долго не просыпался, и никто не осмеливался явиться к нему с такими новостями. Только к пяти часам вечера, когда под прикрытием огня сотен боевых кораблей высадилось уже около 130 тысяч солдат и офицеров союзников, а также около 20 тысяч танков²²⁹, Гитлер начал принимать первые контрмеры.

Высадка союзников в Нормандии не заставила полковника фон Рёне отказаться от уже сложившегося у него мнения. Напротив, даже 9 июня, когда союзные войска находились в Нормандии уже около трех суток, он пытался через полковника Крумахера убедить генерала Йодля, что операцию в Нормандии следует рассматривать как вспомогательный удар. Главного же удара следует в любой момент ожидать в Па-де-Кале.

21 июня, спустя пятнадцать дней после высадки союзников, когда их войска уже прочно закрепились на двух плацдармах, германской разведке удалось то, что, по ее мнению, являлось выдающимся достижением в противодействии союзникам. Агенту в Англии удалось добыть копию реального плана «Нептун».

Когда полковник Мейер-Дитринг по обычным каналам получил этот документ, он украсил его титульный лист надписью:

«Это настоящий шедевр в деле шпионажа. Правда, было бы даже лучше, если бы мы получили его до 6 июня»²³⁰.

Глава 51

НЕМЕЦКИЙ АГЕНТ РЯДОМ С ЧЕРЧИЛЛЕМ

25 августа 1944 года Париж был освобожден американскими пехотинцами генерала Реймонда Бэртона и французскими танкистами генерала Жака Леклерка. Среди тех, для кого пробил час освобождения, была и двадцатисемилетняя аристократка Жаклин Маргарита, герцогиня де Броли, одна из наиболее известных представительниц международного высшего света, и ее муж, тридцатилетний австриец приятной наружности по имени Альфред Краузе. Супруги преподнесли освободителям подарок: двух офицеров британских ВВС, сбитых над городом несколькими днями ранее, но с помощью маки нашедших убежище в гостеприимном доме Броли на рю Галили.

В венах Жаклин де Броли текла кровь европейских аристократов и крупных американских предпринимателей. Ее отцом был герцог Пьемонтский Жан Амадей де Броли, предки которого получили этот титул еще в Средние века. Мать Жаклин – герцогиня Маргарита Северина Филиппина де Глюкеберг – была внучкой американского миллионера Айзека Зингера, запатентовавшего в 1851 году право на производство швейных машин и ставшего основателем крупнейшей компании в этой области.

В 1865 году Зингер, сын нью-йоркского рабочего, оставил свой процветающий бизнес в США и переехал в Великобританию, где поселился в городе Торки графства Девоншир. Две его дочери вышли замуж за отпрысков английской аристократии, а их потомки породнились с самими Черчиллями из Бленхейма, став, таким образом, частью европейского высшего света. Обладая многочисленными домами во Франции и Англии, они благодаря огромному наследству Зингера могли позволить себе вести беззаботный и расточительный образ жизни. Маргарита, французская внучка короля швейных машин (которую в узком кругу звали Дейзи), вышла замуж за вышеупомянутого герцога, подарив ему трех дочерей – Эммелину, Изабеллу и Жаклин. Герцог погиб в 1918 году. Вдова, которой так шел ее траурный наряд, в дальнейшем во второй раз вышла замуж за младшего отпрыска лорда Рэмси преуспевающего банкира Реджинальда Феллоуза. С той поры она находилась в постоянном движении между Французской Ривьерой и своим английским домом в Доннингтон-Холл, украшенном коллекцией мебели XVIII века.

Дейзи Феллоуз, герцогиня де Броли, была повсеместно признана самой элегантной женщиной. Она была полностью сосредоточена на своих домах и виллах, 70-метровой яхте «Сестра Анна» и развлечениях в кругу многочисленных друзей. Сюда входили не только члены именитых аристократических фамилий, такие, как герцог и герцогиня Виндзор, леди Диана Купер, сэр Освальд и леди Синтия Мосли, Агахан, но и Сомерсет Моэм, великий маэстро балета Серж Лифарь, Коко Шанель и многие другие.

Особенно близкими сложились ее отношения с кузеном Уинстоном Черчиллем. Был случай, когда этот великий политик отменил ради прогулки на яхте кузины свою встречу с европейскими государственными деятелями, для которой он специально приехал в Канны.

Жаклин, серьезная маленькая девушка крепкого сложения с каштановыми волосами и круглым ангельским личиком, жила в тени отблесков славы своей матери. Она получила блестящее образование в школе Хитфилд в Аскоте, а затем провела юные годы, путешествуя, как и ее мать, между домами в Англии и во Франции. В 1936 году в возрасте восемнадцати лет «маленькая Дейзи» уже имела свой собственный круг общения. Ее дом в столице и загородное имение постоянно заполняли интересные люди. Казалось, ничто не изменилось и после разгрома Франции летом 1940 года. Это время застало Жаклин в Париже. Сестра Эммелина с мужем графом Александром де Кастижа сразу же активно включились в движение Сопротивления. Позже Александр даже провел полгода в тюрьме гестапо. Однако Жаклин, среди друзей которой еще до войны было немало немцев, видимо, не разделяла горячего патриотизма сестры. Почти сразу же после подписания капитуляции в Компьене она вновь стала устраивать большие приемы, которые охотно посещали великосветские щеголи, стремившиеся заслужить расположение новых хозяев, и длинноволосые спорщики с Монмартра. Здесь же стали появляться и новые гости – лощеные немецкие офицеры, знакомства с которыми завязывались через Альфреда Краузе, одного из многочисленных поклонников Жаклин. В 1941 году Жаклин удивила свое окружение, выйдя за него замуж, заручившись предварительно специальным разрешением немецких властей. Это был откровенный мезальянс, и не только потому, что мужем герцогини стал подданный Третьего рейха. Краузе принимали в парижском обществе, он считался богатым человеком. Однако на самом деле сын обедневшего австрийского офицера не имел за душой ничего, кроме интересной внешности, хороших манер и умения вовремя целовать дамам руки.

Жаклин была без ума от своего мужа. 10 июня 1942 года у молодой четы родилась дочь, которой в дальнейшем было суждено стать разменной монетой в конфликте родителей. Веселость Жаклин, ее любовь к приемам и вечеринкам казались кощунственными на фоне того, что творил враг в оккупированном городе. Однако за всей ее кажущейся фривольностью стоял благородный мотив, а ее образ жизни, неразборчивые знакомства были лишь тщательно соблюдаемой маскировкой.

После капитуляции Франции Жаклин с помощью своего влиятельного дяди – премьер-министра Черчилля – могла бы уехать в Англию. Однако она решила остаться и принять участие в движении Сопротивления. Она связалась с МИ-6, первой из британских спецслужб, начавших действовать на территории Франции после ее поражения. После того как в 1941 году руководство Сопротивлением перешло в ведение другой британской разведывательной службы, управления специальных операций, Жаклин всецело предоставила себя в ее распоряжение. С помощью мужа, которого она считала убежденным антифашистом, герцогиня взяла на себя обработку секретной почты подпольщиков. Ей передавали материалы, адресованные управлению специальных операций в Англии, а Краузе доставлял их в Марсель, в контору Сейвона Гибса, владельца концерна по производству мыла, служившую основным перевалочным пунктом для подобной рискованной корреспонденции на французской территории.

Однако особенно большим вкладом герцогини де Броли в общей борьбе было то, что она укрывала у себя летчиков, сбитых над Францией и дожидавшихся переброски обратно в Англию. За время с 1940 года до дня освобождения Парижа она помогла ускользнуть из рук гестапо 16 французским и английским пилотам.

После освобождения французской столицы мужественная супружеская чета стала весьма популярной среди сотрудников различных британских миссий в Париже, осведомленных о ее активном участии в Сопротивлении. Как всегда словоохотливый и общительный, Фредди Краузе установил приятельские отношения с офицерами союзников, сменивших на приемах в доме супругов бежавших гитлеровцев. С некоторыми из них он сошелся так близко, что их усилиями был зачислен в британскую армию на должность «офицера для особых поручений». Теперь он разъезжал по Парижу в форме капитана британской армии, выданной ему в знак признания особых заслуг, может быть, несколько преждевременно.

Энергичная миссис Феллоуз, просидевшая всю войну в фешенебельном отеле «Дорчестер» в Лондоне, сразу же после освобождения отыскала свою дочь. Несмотря на недовольство браком Жаклин с австрийцем в самый разгар войны, она пригласила молодую пару погостить в своем доме в Англии. Дейзи обратилась к Черчиллю с просьбой разрешить зятю въезд на территорию Британии²³¹.

Жаклин была больна и не смогла вместе с маленькой дочерью приехать к матери. Фредди отправился в поездку один. Благодаря вмешательству премьер-министра все бюрократические проблемы были решены. В конце августа «капитан Краузе» в мундире, подаренном новыми друзьями, сел на пароход, следующий в Англию.

Миссис Феллоуз встретила зятя со всем радушием. Она представила его Черчиллям, которые, в свою очередь, пригласили молодого человека провести уик-энд в их загородном имении Чартуэлл. Черчиллю сразу понравился симпатичный австриец. Новый родственник признался ему в конфиденциальной беседе, что его высокопоставленные друзья-антифашисты в вермахте и правительстве Германии намерены устранить Гитлера и тем самым добиться скорейшего окончания войны. Поэтому они поручили Краузе заручиться соответствующими связями в Великобритании. Краузе предложил свои услуги в качестве посредника между немецким подпольем и британскими властями. Черчилль связал его с людьми, которые могли бы заняться таким деликатным делом.

Молодой светский лев быстро завоевал популярность в аристократическом обществе Лондона. Он стал постоянным посетителем фешенебельных английских клубов. Затем в октябре 1944 года Краузе неожиданно исчез. Те, кто знал о его новой роли, решили, что он отправился в секретную поездку, связанную с выполнением предложенного Черчиллю плана. В течение нескольких месяцев о нем ничего не было слышно.

8 апреля 1945 года независимый член парламента Грэнвилль получил от военного корреспондента газеты «Ньюс кроникл» информацию о том, что примерно месяц назад «немецкий офицер, некий капитан Клаузе» перелетел в Англию с континента, скорее всего из Швеции, и, выбросившись с парашютом где-то в сельской местности, направился в Лондон. По данным репортера, Клаузе надеется после прибытия в Лондон обменять информацию, собранную им в Париже во время оккупации, на предоставление статуса не военнопленного, а беженца. Не будучи достаточно осведомленным об этом деле, Грэнвилль обратился в палате общин к министру внутренних дел Герберту Моррисону и военному министру Джеймсу Григгу за разъяснениями о том, является ли на самом деле этот таинственный парашютист офицером рейхсвера.

«Привез ли этот человек с собой конкретные предложения и контактировал ли он с кем-нибудь в нашей стране?», «Почему с ним обращались не как с обычным пленным нацистом?».

На эти вопросы отвечала мисс Эллен Уилкинсон, член парламента от лейбористской партии, занимавшая в правительстве Черчилля пост заместителя министра внутренних дел. Теперь Фредди превратился в героя мистического триллера. Мисс Уилкинсон помогла вывести из заблуждения г-на Грэнвилля. Оказалось, что на самом деле «капитана Клаузе» не существует. Есть человек по имени Альфред Игнатц Краузе, бывший сотрудник немецкой фирмы во Франции, а не офицер германской армии. Эллен Уилкинсон признала, что речь идет не совсем о том человеке, которого в свое время с таким восторгом принимали в Англии. «В 1944 году, – заявила она, – после освобождения Парижа он заявлял о своих особых заслугах перед союзниками, которые даже предложили ему вступить в британскую армию. В сентябре 1944 года он прибыл в Великобританию, не предоставив компетентным органам достаточной информации о своей личности и не получив соответствующего разрешения».

В результате проведенного в дальнейшем расследования было решено, что Краузе не может более оставаться на свободе, и его интернировали. Таким образом, г-жа Уилкинсон пыталась доказать, что Краузе не пользовался никаким особым статусом и не был объектом особого отношения со стороны властей.

Однако Грэнвилль не был полностью удовлетворен таким ответом. Он продолжал задавать членам парламента неприятные вопросы. На этот раз на них отвечал сам министр внутренних дел Герберт Моррисон, который явно попытался разом покончить с расследованием обстоятельств дела. Моррисон заявил, что Фредди прибыл в Англию, не получив соответствующего разрешения на выезд из Франции, что он носил форму британской армии, не имея на то никаких законных оснований. Он добавил, что виновный в этом офицер привлечен к судебной ответственности. Далее Моррисон подтвердил, что Краузе около месяца находился на свободе, однако в октябре на него были распространены такие же ограничения, как на других граждан неприятельских стран, и он был задержан. В то же время, по заявлению Моррисона, не было никаких оснований подозревать, что «он занимался какой-либо деятельностью, приносящей ущерб нашей стране».

Как получилось, спрашивал Грэнвилль, что Краузе до его ареста удавалось в течение целого месяца свободно перемещаться по территории Англии?

«Считалось, – отвечал Моррисон, – что в его прибытии не было ничего противозаконного. Как только выяснились истинные обстоятельства, мы сразу же стали следить за ним и затем задержали его».

«Однако уверен ли мой уважаемый коллега, что он обладает всей информацией об этом человеке?» – настаивал Грэнвилль.

Доверительно улыбаясь, Моррисон заметил: «Я думаю, что мы знаем о нем все. Мой уважаемый друг был бы удивлен, если бы был в курсе, насколько подробной информацией мы располагаем».

Вся беседа продолжалась в подобном ключе. Казалось бы, дело можно было закрывать.

Однако сегодня нам известно, что Моррисон проявил излишнюю самоуверенность, утверждая, будто английским властям было известно о Краузе все. Прошло почти тридцать лет, прежде чем удалось сорвать покров тайны, окружавшей похождения пронырливого австрийца. Впервые я заинтересовался этой историей, прочитав мемуары полковника абвера Гискеса. Перед войной Гискес участвовал в ликвидации английской разведывательной сети в Европе, а в годы войны не без успеха боролся с агентурой союзников в оккупированных немцами странах. Именно Гискесу в результате операции «Северный полюс» (другое название – «Английская игра») удалось нейтрализовать работу голландской резидентуры управления специальных операций, установив полный контроль почти над всеми агентами, которых во время войны англичане забрасывали в Голландию. С мая 1941-го по ноябрь 1943 года в радиоигре, которую полковник вел с голландским отделом управления, принимало участие 18 подпольных радиостанций. Деятельность Гискеса была самым крупным поражением союзников в секретной войне с немцами.

До того как отправиться в Голландию в качестве начальника отдела IIIF (контрразведка) абвера, Гискес, тогда еще майор, занимался той же деятельностью в Париже, настойчиво пытаясь внедрить своих людей в английскую разведывательную службу. Здесь, во Франции, ему и удалось приобрести агента, который впоследствии проник в семейное окружение самого Черчилля. Этим агентом был Фредди Краузе.

Операция, если такое название уместно для личной драмы, разыгравшейся между блестящим офицером разведки и попавшей в его когти жертвой, началась сразу же после поражения Франции. На одном из приемов в американском посольстве присутствовали в качестве гостей герцогиня Жаклин де Броли и проживавший в Париже молодой немец, о принадлежности которого к гитлеровской разведке устроители приема не могли и помыслить.

Танцуя с герцогиней и любезно ей улыбаясь, партнер твердо заверил молодую женщину, что ее дальнейшее пребывание в Париже полностью зависит от доброй воли германских властей. Он хорошо знал и об английском происхождении герцогини, и о близости ее матери к Уинстону Черчиллю.

– Почему бы вам не помогать Германии в обмен на наше покровительство? – прямо спросил немец. – Мы не ждем от вас многого. Просто продолжайте устраивать свои приемы и вечеринки, а уж как мы этим воспользуемся – не ваша забота. Во всяком случае, никто, кроме нас, ни о чем знать не будет.

– Чего вы хотите от меня? – заволновалась де Броли.

– Не стану скрывать: мы хотим использовать ваш дом и загородное имение для подслушивания интересующих нас разговоров.

– Как вы смеете…

– Я только пытаюсь помочь вам, – заявил молодой человек и перевел разговор на другую тему.

Перепуганная Жаклин рассказала о странном инциденте своему австрийскому знакомому Альфреду Краузе, которому, как ей казалось, она может полностью довериться. Она попросила Краузе помешать грязной затее немцев. Тот был искренне обеспокоен положением, в котором оказалась молодая женщина. Поскольку сам не имел связей с абвером, он обратился к некоему графу Крейцу, который, по слухам, был вхож в расположившееся в отеле «Лютеция» ведомство. Тот в свою очередь свел его с Гискесом, предварительно охарактеризовав последнего как самого человечного из всех офицеров абвера в Париже, обладающего к тому же достаточным мужеством для того, чтобы действовать решительно и самостоятельно.

Крейц расставлял капкан. Он был одним из агентов Гискеса для особых поручений и тщательно законспирированным осведомителем абвера. Да и самого Гискеса вряд ли можно было считать добрым самаритянином, способным из одних гуманных побуждений выручить молодую аристократку из трудного положения, в котором она оказалась. Не видя ничего плохого в том, чтобы использовать герцогиню в качестве ширмы для абвера, Гискес поручил Краузе всячески развивать отношения с Жаклин, стать ее ближайшим поклонником, полностью завоевать ее доверие с тем, чтобы всецело ее контролировать. Это было оскорбительное предложение. Однако Фредди Краузе не нашел в себе смелости для того, чтобы с презрением от него отказаться.

Следуя рекомендации майора, которая больше походила на приказ, он принялся «обрабатывать» Жаклин, и очень скоро девушка действительно в него влюбилась. Сейчас уже трудно ответить на вопрос о том, каковы были его подлинные чувства к Жаклин. Во всяком случае, они нисколько не мешали ему шпионить за молодой аристократкой. Жаклин полностью попала под влияние Краузе. Она во всем подчинялась его (а в действительности абвера) требованиям и указаниям. Связь Жаклин с МИ-6, управлением специальных операций и французским подпольем полностью контролировалась Краузе; обо всех шагах сразу же становилось известно Гискесу. Краузе выдал ему всех участников Сопротивления из окружения Жаклин, тех самых людей, которым он якобы помогал как партнер Жаклин по антифашистской деятельности.

В дальнейшем все приемы и вечеринки в доме герцогини организовывал и частично финансировал Гискес. Он лично присутствовал на многих из них, чтобы подсказывать своим людям, кто из окружавших Жаклин «болтунов» представлял интерес для абвера. Гискес стал почетным гостем в доме четы Краузе. Благодарная герцогиня очень привязалась к нему. Ведь Фредди успел внушить ей мысль, что именно Гискес спас ее от абвера.

Особенно ценные услуги Краузе оказал немецкой разведке, работая курьером подполья. Именно в этом качестве он нанес серьезный ущерб Сопротивлению. Вся доверенная ему почта попадала в первую очередь в руки Гискеса. Таким образом, майор имел возможность знакомиться с самой конфиденциальной информацией задолго до того, как она попадала в руки адресатов. Гискес мог свободно манипулировать этой информацией. Он удалял из нее все, о чем, по его мнению, не должно было узнать управление специальных операций, исправлял и даже заново переписывал некоторые донесения, чтобы запутать и ввести в заблуждение тех, кому они были адресованы, подменял подлинные данные дезинформацией, использовал почту для внесения раскола и дезорганизации движения Сопротивления.

И все это совершалось по вине человека, заявлявшего о своих симпатиях к союзникам и антинацистских настроениях, за спиной женщины, которую он якобы любил и которую предавал. Стремясь укрепить положение австрийца в семьях де Броли и Черчилль, Гискес устроил его женитьбу на Жаклин. Он сам оформил все бумаги, необходимые для брака немца с француженкой в оккупированной Франции, и был шафером на свадьбе.

После высадки союзников в Нормандии и в связи с их приближением к Парижу Гискесу пришла в голову смелая мысль внедрить Фредди Краузе в окружение самого Черчилля. Австриец не возражал и вскоре отправился в Англию в качестве супруга Жаклин де Броли и отца ее ребенка. Так Гискес добился, казалось бы, невозможного: его агент оказался в Лондоне среди самых близких к британскому премьер-министру людей.

О чем конкретно договорились Гискес и Краузе, не установлено, однако известно, что австриец во время кратковременного пребывания на свободе в Англии отправил Гискесу на условленный адрес несколько донесений.

Во время войны несколько агентов абвера утверждали, будто они располагают контактами в ближайшем окружении Черчилля. Так, по заявлению агента группы «Жозефина», «у одного из его информаторов был роман с секретаршей премьер-министра, что позволяло получать сведения исключительной важности». Функционер организации фалангистов Алькасар де Веласко, с 1941 года работавший на абвер под прикрытием поста пресс-атташе испанского посольства в Лондоне, также заявлял, что у него «есть свой человек в здании на Даунинг-стрит, 10».

Однако все эти утверждения весьма сомнительны. Единственным агентом, проникшим в ближайшее окружение Черчилля, был Краузе. Английские спецслужбы проводили тщательное расследование, но так и не смогли полностью доказать пребывание в семье премьер-министра немецкого шпиона. Даже тогда, когда были все основания подозревать, что Фредди прибыл в Великобританию, преследуя не вполне чистые цели, он был всего лишь интернирован, а не арестован по подозрению в шпионаже. Казалось, что Фредди удастся выйти сухим из воды. По окончании войны он должен был освободиться и получить разрешение вернуться в Париж к жене и дочери. Но все произошло совсем не так.

После войны до офицеров британских спецслужб дошли слухи о грязных делишках Краузе, связанных с услугами, которые он оказывал нацистам. Он подозревался в том, что, будучи двойным агентом, выдал немцам ряд участников Сопротивления, а также нескольких летчиков союзной авиации. Эти обвинения довели до сведения Черчилля, и тот дал свое согласие на арест зятя своей кузины для проведения официального расследования. Краузе был арестован и помещен в секретную тюрьму МИ-5 Хэм-Коммон. На допросах Фредди категорически отрицал свою вину. Он настаивал на том, что его дружба с Гискесом носила сугубо личный характер. Он напоминал о том, как помогал союзникам, спасая сбитых летчиков английских ВВС, как рисковал жизнью, обеспечивая доставку корреспонденции участников Сопротивления в Марсель.

Арестованный союзниками Гискес также находился в тюремном заключении в Хэм-Коммон. Условия его содержания были очень жесткими, порой просто унизительными. Его подвергали постоянным допросам, иногда заставляя стоять (часто в раздетом виде) по нескольку часов подряд перед сменяющимися следователями. Он полностью рассказал о своей роли в операции «Северный полюс». Однако Гискес настаивал на том, что его отношения с Фредди были вполне невинными. Да, ему нравилась компания молодого человека, и он, как мог часто, посещал вечеринки в его доме. Да, он вносил иногда несколько тысяч франков в качестве своей доли в общих расходах на вечеринку. Однако эти деньги вручались Фредди из лучших побуждений, а совсем не на выполнение шпионских заданий.

Премьер-министр уведомил г-жу Феллоуз о том, что репутация ее зятя в Англии становится все более запятнанной. Ходили упорные слухи о его сотрудничестве с нацистской военной разведкой. Несмотря на то что следствие не располагало неопровержимыми уликами, все считали, что Альфред Краузе был немецким шпионом. Его будущее в Великобритании представлялось далеко не безоблачным.

Были срочно подняты по тревоге семейные адвокаты. Жаклин деликатно пересказали новости. 28 апреля 1945 года по инициативе герцогини было начато дело о ее разводе с Альфредом Краузе с передачей матери прав опекунства над их трехлетней дочерью. Дело слушалось в отсутствие Фредди. Из тюрьмы Хэм-Коммон он оспаривал иск, заявляя о своей невиновности, о любви к жене и дочери. Он заявлял, что, в конце концов, если Жаклин нужен развод, она его получит, однако он не намерен отказываться от дочери. Игра в перетягивание каната, призом в которой была судьба маленькой девочки, превратилась в один из самых странных международных судебных процессов. Затем все неожиданно закончилось.

Периодически Фредди забирали из тюрьмы для каких-то таинственных целей в крытом черном лимузине. Затем тот же автомобиль привозил его обратно. Все терялись в догадках. Чем занимался Краузе во время этих отлучек? Виделся ли он с Черчиллем? Предлагали ли ему какую-то сделку?

Обычно разговорчивый и общительный, Фредди возвращался из поездок мрачным и подавленным. На вопросы любопытных не отвечал. Однажды в июне 1945 года он так же отправился в очередную поездку, однако назад не вернулся. В тюрьме его больше не видели.

Жаклин получила развод и право опекунства над маленькой Розамундой. Альфред Краузе получил свободу. А семья Черчилля избавилась от шпиона. Что же произошло? Многих персонажей рассказанной выше истории, которые могли бы пролить свет на события тех дней, – Черчилля, Жаклин, Дейзи Феллоуз, адвокатов, которые вели дело, – уже нет в живых. До самой смерти все они хранили молчание. Сам Фредди Краузе жив, ведет затворническое существование где-то в Австрии и тоже молчит.

Глава 52

ОПЕРАЦИЯ «ГЕНРИХ». ПОСЛЕДНЕЕ ДОНЕСЕНИЕ «ЖОЗЕФИНЫ»

После ликвидации абвера фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль настаивали на том, чтобы сохранить подчинение военной разведки ОКВ. При этом возглавить ее должен был один из заместителей Канариса полковник Георг Гансен. На самом же деле Гансен продержался у руля этого ведомства очень недолго. Он был арестован и казнен за причастность к заговору против Гитлера 20 июля 1944 года. После него во главе того, что осталось от абвера, был поставлен ничем не примечательный офицер ВМС. Он поспешно организовал новый тип подразделений разведки – так называемые Frontaufklaerung-Kommandos, или боевые разведывательные группы, которые должны были работать, сменяя друг друга, почти в автономном режиме, при отсутствии центрального подчинения.

Когда в ходе стремительного наступления союзников начался не менее стремительный отход немецких войск, весь гигантский театр военных действий стал представлять собой картину всеобщего хаоса. Любая разведывательная деятельность стала крайне трудна в связи с постоянно менявшейся обстановкой на фронте. Соломоново решение о наборе новых агентов с целью оставлять их в тылу наступающих союзных войск пришло слишком поздно. Было собрано несколько сотен человек, а затем после поспешной поверхностной подготовки этот расходный материал был наугад распределен по территориям, только что освобожденным британскими и американскими войсками. Такие агенты были снабжены радиостанциями для связи с боевыми разведывательными группами, которым они были подчинены.

В то время как вермахт продолжал сражаться с мрачной решимостью, продлевая войну своими бессмысленными жертвами, шпионы справедливо считали войну уже проигранной. Большинство из них не хотели рисковать своей жизнью в заведомо проигранном деле. Поступало очень мало информации как от разведывательных групп, так и от агентов R (так назывались разведчики, оставленные в тылу войск союзников). Те же из них, кто серьезно подошел к своей задаче по сбору сведений в тылу противника, были быстро обезврежены британской и американской контрразведкой. Из захваченных документов видно, что такая вынужденная импровизация в разведывательной работе не принесла ни малейшей пользы немецкому командованию, которое так нуждалось в сведениях о постоянно менявшейся боевой обстановке. Ничто так не демонстрирует быстрое разрушение военной машины гитлеровской Германии, как разложение, царившее в то время в ее разведывательном ведомстве. И ничто так не свидетельствует о явной некомпетентности сменившего адмирала Канариса Вальтера Шелленберга и неэффективности его детища Militaerisches Amt, построенного из обломков разрушенного абвера. Лишь один раз после ухода Канариса одному из его старых кадров удалось провести операцию, отдаленно напоминавшую былые победы мастеров шпионажа немецкой военной разведки. Речь идет об уже упомянутом выше подполковнике Германе Гискесе. Назначенный командовать одной из фронтовых разведывательных групп, он объединил под своим началом 5 групп войсковой разведки и несколько десятков злополучных агентов. Гискесу выпал шанс отличиться во время пресловутой битвы в Арденнах, единственной козырной карты, оставшейся к тому времени в руках у Гитлера.

Немецкой военной разведке удалось добыть верные данные, необходимые для планирования отчаянного контрнаступления в Арденнах в декабре 1944 года. Она правильно определила численность и боевые порядки американских войск при нанесении удара в Бельгии и Северном Люксембурге.

Любимец фюрера, авантюрист и забияка в форме СС, человек со шрамом Отто Скорцени внес еще большую сумятицу в лагерь союзников, проведя импровизированную «спецоперацию» в их тылу. Казалось бы, бессмысленная вылазка агентов, одетых в форму британской и американской армий, принесла неожиданный эффект. Наличие в тылах этих головорезов вынудило американцев принять меры по защите генерала Эйзенхауэра, так как усиленно распространялись слухи о готовящемся на него покушении.

Гискес предложил оригинальный план, получивший название операция «Генрих». Его целью являлось отвлечь внимание союзников от готовящегося наступления путем распространения дезинформации через разведывательные отделы 1-й Американской армии под командованием генерала Джона Ходжеса. 5-й и 8-й корпуса этой армии в дальнейшем приняли на себя основной удар немецких войск.

Для выполнения операции «Генрих» Гискес подобрал нескольких рабочих-иностранцев, принудительно отправленных в Германию и содержавшихся там в «трудовых лагерях». Снабдив их фальшивыми сведениями, он организовал их «побег» и переход через линию фронта. Неожиданное спасение этих марионеток Гискеса было организовано так ловко, что большинство из них пребывало в уверенности, что им удалось бежать благодаря собственной удаче и сообразительности. Большинство бежавших не знали, что попавшие к ним документы сфальсифицированы. Другим такие документы были просто подложены в личные вещи.

Операция «Генрих» прошла успешно, но ее эффект был очень кратковременным. Горе-агентам удалось внести путаницу в деятельность разведывательного отдела штаба 12-й армейской группы США. Однако американцы быстро пришли в себя. Наступление немцев было остановлено 24 декабря, через два дня после его начала.

Операция «Генрих» была своего рода лебединой песней германской военной разведки. Она была так же бессмысленна, как и само немецкое наступление в Арденнах. Немецкая разведка потерпела окончательное поражение за несколько месяцев до того, как Германия проиграла войну.

«Жаль, – написал в своем дневнике начальник британского Генерального штаба фельдмаршал Алан Брук, – что такой день не повторится еще лет сто».

12 марта 1945 года действительно было замечательным днем для Лондона. После нескольких суровых зимних недель битвы в Арденнах и решительного контрнаступления союзников, которое привело их на Рейн, на Западном фронте было спокойно. Однако массированные бомбардировки Гамбурга, Бремена, Дортмунда, Эссена, Касселя, Свинемюнде и других городов Германии давали понять немцам, что война вступила в заключительную стадию. Гитлеровский тысячелетний рейх терпел крах. Погребенный множеством сложнейших поставленных ему задач, решить которые в обстановке всеобщей неразберихи он был просто не в состоянии, Вальтер Шелленберг терял контроль над своей организацией. Каждое из ее звеньев было занято подготовкой для себя собственной лазейки, собственного пути к спасению.

Тем же прекрасным днем вице-маршал Королевских ВВС выкроил для себя время для посещения клуба на улице Сент-Джеймс, где собирался в приятной компании обсудить последние военные события. Кто-то из его окружения, упомянув о грядущей реорганизации ВВС, спросил, правда ли, что собираются упразднить аэростатное командование.

В сложившейся обстановке вопрос звучал глупо. Конечно же данное подразделение ВВС, созданное в 1937 году, во время разгоравшегося конфликта, теперь уже не было нужно. Заявив это, офицер добавил несколько незначительных замечаний, касавшихся порядка ликвидации командования.

Беседа носила вполне невинный характер. В ней было очень мало того, что можно отнести к серьезным военным секретам. К тому же тихие залы этого клуба, где во время войны любили собираться всезнающие британцы, слышали и не такое. Однако разговор был не настолько безвреден, а заданный вопрос не настолько случаен, как это могло показаться на первый взгляд. И человек, задавший его, имел к беседе вовсе не праздный интерес.

Этим человеком был агент абвера из группы «Жозефина», сотрудник группы шведского атташе, завербованный в свое время молодым сотрудником абвера Карлом Хайцем Кремером. Сейчас, конечно, война была далеко от «Жозефины». Главные военные секреты теперь были сосредоточены не в Лондоне, а в штабе генерала Эйзенхауэра во Франции. И все же агент оставался в строю.

Майор Фриц Бреде, офицер разведки ВВС, находившийся на связи с доктором Кремером и руководивший деятельностью агента в период самого плодотворного их сотрудничества, больше не служил в абвере. Теперь агент группы «Жозефина» работал на майора Людвига Клейенштубера, педантичного и упрямого человека, склонного к бюрократизму. Майор требовал от агентов добывать малейшие крохи информации даже тогда, когда это казалось невозможным. Он постоянно докучал агенту «Жозефины» мелкими незначительными вопросами, требуя на них незамедлительных ответов.

10 марта Клейенштубер потребовал от агента «Жозефины» выяснить судьбу аэростатного командования. Для выполнения задания агент отправился в клуб, где надеялся получить ответ на поставленный вопрос. В тот же день он зашифровал полученные данные и отправил их почтой шведского атташе, каналом связи, которым он беспрепятственно пользовался до сих пор.

«По словам вице-маршала ВВС Амблера, – гласил текст донесения, – директивой министерства ВВС от 5 марта 3 тысячи человек личного состава командования аэростатов переводятся в сухопутные войска. Распоряжением от 1 мая уже был осуществлен перевод 15 тысяч из числа военнослужащих штабов и наземных групп».

Клейенштубер получил донесение своего последнего находящегося на свободе агента утром 13-го числа. Примечательна оперативность, с которой агент умудрялся доводить свои депеши до сведения руководителей в то время, когда была разрушена практически вся система связи Германии. В то же утро армии советского 3-го Украинского фронта нанесли 4-й немецкой армии генерала Винцента Мюллера²³² столь мощный удар, что она в тот же день фактически перестала существовать. Вечером того же дня бомбардировщики английских ВВС стерли с лица земли город Дортмунд. 8-я воздушная армия США сбросила 1435 тонн бомб на Свинемюнде и на другие города Рейнской области. 78-я дивизия США удерживала плацдарм в районе Ремагена, несмотря на отчаянные контратаки немецких войск.

Однако Клейенштубер продолжал упорно интересоваться судьбой аэростатного командования. Его не удовлетворило донесение, полученное от агента «Жозефины». Он вновь отправил ему команду уточнить причины ликвидации командования.

Ответ агента пришел 14 марта. «В ответ на ваш запрос сообщаю, – информировал агент, – что командование упразднено, поскольку, как считает Амблер, оно больше не нужно. Оставшийся личный состав будет передан в распоряжение командования истребительной авиации».

Депеша прибыла в центр связи «Белинда II» ранним утром 15 марта. Майор Клейенштубер немедленно переадресовал его в разведотделы штабов вермахта и люфтваффе. В неразберихе того времени донесение дошло до адресатов только 15 апреля 1945 года. Но это уже не имело значения. Послание шпиона не вызвало того ажиотажа в штабах, как это обычно бывало с предыдущими донесениями группы «Жозефина». Оно было просто подшито в дело и забыто.

И все же это послание столь тривиального содержания имеет, можно сказать, определенное историческое значение. Оно было последним известием от агента. На этом его работа была завершена.

Глава 53

ШПИОН, КОТОРЫЙ ОБМАНУЛ ГУВЕРА

Пятница, 26 апреля 1945 года. Тогда никто еще не знал, что до конца войны в Европе оставалось всего две недели.

Третий рейх разваливался. Соединенные Штаты в войне не пострадали. Ни один вражеский солдат не ступил на американскую землю, ни один самолет неприятеля даже не приблизился к американским берегам. Казалось, война бушует где-то очень далеко – на Тихом океане, в Берлине и Будапеште. И все же ее дыхание ощущалось и здесь, в уединенном особняке на Лонг-Айленде.

Все происходившее за плотно закрытыми, хорошо охраняемыми воротами поместья свидетельствовало, что США не так уж неуязвимы для противника, как кажется. В большом доме, укрытом от посторонних взоров деревьями и кустами парка, работала рация немецкого шпиона.

Им был голландец по имени Вальтер Кёлер – во всяком случае, под этим именем он значился в главной картотеке абвера. Лысеющий близорукий человек небольшого роста пятидесяти одного года, он не был ни романтиком, ни искателем приключений. Он прибыл в США летом 1942 года с заданием добывать любую информацию, касающуюся проблем ядерных разработок. Ему было поручено собрать коротковолновую рацию и передавать свои сообщения в Германию еженедельно по пятницам в восемь часов утра.

Кёлер, видимо, действовал умело, потому что уже длительное время безнаказанно выполнял свои шпионские обязанности, не пропустив ни одного радиосеанса.

В это унылое апрельское утро Кёлер готовился передать в эфир очередное еженедельное донесение номер 231, как делал это уже на протяжении более двух лет, начиная с того зимнего дня 1943 года, когда он впервые вышел на связь с радиоцентром абвера, обслуживавшим зарубежную агентуру.

Последнее донесение агента имело мало общего с его основным заданием и не содержало никаких секретных данных. В нем шла речь всего лишь о нарукавной эмблеме американской пехотной дивизии, которая якобы перебрасывалась в Европу. Кёлер уже не первый раз сообщал своим шефам подобную мелочь, словно это могло придать новые силы основательно потрепанному вермахту.

Эта история началась задолго до того, как Кёлер стал одним из ее основных персонажей. 12 ноября 1940 года подразделение абвера в Бремене получило донесение от своего агента в США. Казалось бы, это было обычное послание, однако оно положило начало цепочке событий, которые в конечном счете вылились в целую шпионскую операцию, длившуюся четыре с половиной года.

В своем рапорте агент, зарегистрированный в картотеке под номером 6079/40/Ig или R-2232, сообщал, что несколько американских заводов, вырабатывающих гелий, наращивают свои производственные мощности, что приведет к увеличению выпуска продукции. Он обращал внимание на тот факт, что того количества гелия, какое до сих пор вырабатывалось в США, являвшихся монополистом в данной отрасли, было более чем достаточно для удовлетворения всех потребностей этой страны. Гелий использовался ВМС США для наполнения дирижаблей, а также как компонент воздушной смеси при выполнении водолазных работ на больших глубинах и в кессонах. Поэтому, как предполагал R-2232, увеличение производства гелия преследует какую-то иную цель. Агент обращал внимание на то, что «излучаемые радием альфа-лучи представляют собой ядра атомов гелия», и предполагал, что увеличение производства гелия «может быть связано со значительными достижениями в ядерной физике». Возможно, считал R-2232, ведутся эксперименты по использованию атомной энергии в военных целях.

Под номером R-2232 скрывался работавший на абвер немецкий химик Альфред Хильхаус, давно проживавший в США и имевший престижную работу. Его задачей был технологический шпионаж. Во время сугубо деловых на первый взгляд поездок (буква R (Reiseagenten) в номере агента обозначала, что сбор данных ведется в движении) Хильхаус собирал разведывательные сведения. Положение ученого позволяло ему посещать важнейшие предприятия, расположенные на всей территории США. Свое донесение от 12 ноября 1940 года он отправил после поездки в Амарильо, штат Техас, на один из крупнейших заводов по производству гелия, относящийся к министерству внутренних дел.

Оглядываясь назад, сейчас можно смело заявить, что агент Р-2232 передал в абвер то, что теперь можно назвать первым разведывательным донесением, возвещавшим наступление атомной эры.

Во второй половине ноября и в декабре он отправил в Бремен еще несколько сообщений на ту же тему. Разумеется, он только высказывал свои догадки, но они были близки к истине. Тем более, что сведения о новом научном прорыве успели просочиться даже в прессу.

5 мая 1940 года в газете «Нью-Йорк таймс» Уильям Лоуренс, автор статей на научную тематику, впервые рассказал, что в его стране группа выдающихся ученых работает над использованием атомной энергии. Далее последовала длинная статья от 7 сентября в «Сатердей ивнинг пост» с претенциозным названием «Атом уступает». Лоуренс писал об «открытии нового источника энергии, в миллионы раз более мощного, чем все до сих пор известное на земле. Один фунт вновь открытого вещества эквивалентен 15 тысяч тонн тротила». Уран-235 автор сравнивал с «прометеевым олимпийским огнем».

Сведения, полученные от агента, не показались руководству бременского центра убедительными, однако, отдавая должное его настойчивости, оно разослало донесения R-2232 в штабы вермахта, ВМС и люфтваффе. Последовавшая реакция была прохладной. Типичным выражением общего скептицизма был, например, ответ штаба ВМС от 17 декабря 1940 года:

«Утверждения агента об увеличении производства гелия не содержат ничего нового. Все, что нам известно, не дает оснований делать вывод, будто между увеличением выработки этого газа и возможным промышленным производством тяжелого урана существует какая-то связь. Представляет интерес лишь информация, в каком количестве и куда экспортируется гелий».

Весной 1941 года Хильхаус получил указание вернуться в Германию. Явившись в Бремен, он суммировал все, о чем знал, в длинном документе с интригующим названием «Производство тяжелого урана из гелия, предположительно, для ВВС США» и убедил тогдашнего руководителя подразделения абвера в Бремене капитана 1-го ранга Карлса разослать его тем же адресатам, которым были направлены его предыдущие донесения.

Штаб вермахта не удосужился даже подтвердить получение меморандума. Разведывательное управление ВМС не только отмахнулось от документа, но и недвусмысленно дало понять, что абверу не следует отвлекать сотрудников управления от работы на чтение досужих вымыслов агента. В ответе ведомства говорилось:

«Рост производства гелия не имеет никакого отношения к ядерным разработкам. Оно объясняется увеличением флота дирижаблей, а также в первую очередь необходимостью обеспечить потребности в этом газе для заправки многочисленных аэростатов заграждения».

Начальник разведки люфтваффе полковник Шмидт ответил Карл су только 19 января 1942 года, то есть почти через полгода после получения меморандума Хильхауса. Его мнение не совпадало с мнением коллег из других ведомств:

«По некоторым данным, работы в области ядерной физики, особенно в США, настолько продвинулись вперед, что в случае, если война затянется, они могут приобрести особое значение. Поэтому было бы желательно получить через абвер дополнительную информацию об американских планах, а также о том, насколько далеко продвинулись США в области ядерных исследований».

Шмидт направил меморандум Хильхауса полковнику фон Рёдеру, начальнику военно-технического управления вермахта. Так у Хильхауса неожиданно появился союзник. Рёдер, сам будучи грамотным ученым, написал Карл су, что «донесения агента очень неконкретны, и необходимо добиться от него более точных данных относительно этих экспериментов, ведущихся в США». Однако ничего нового к своим прежним донесениям Хильхаус добавить не мог. Тогда Рёдер обратился к Карлсу со следующим запросом:

«Через другую агентуру в США необходимо выяснить:

1) какие процессы применяются для получения тяжелого урана;

2) где именно, включая частные промышленные лаборатории, ведутся такие эксперименты с большими количествами урана;

3) какие другие материалы и сырье применяются в этих процессах».

В заключение своего меморандума полковник фон Рёдер рекомендовал «задействовать в операции специального агента, по возможности ученого-физика, направив его для работы в США для сбора информации на месте».

К этому времени новым направлением заинтересовались Канарис и Пикенброк. Они поддержали предложение фон Рёдера о привлечении к операции нового агента.

Выбор пал на Кёлера. Вообще-то он был далеко не идеальным кандидатом для выполнения такого ответственного задания. Однако он обладал другими важными качествами, позволявшими привлечь его к разведывательной работе на территории США. Во-первых, Кёлер не был новичком в шпионском ремесле. Он работал в разведке во время Первой мировой войны и эпизодически в период между двумя войнами. Во-вторых, он был голландцем по национальности и католиком по вероисповеданию, что давало основания выдавать себя за беженца, скрывающегося от нацистского режима. В-третьих, в свое время Кёлер учился на инженера и, хотя впоследствии стал ювелиром, все же сохранил кое-какие технические знания. И наконец, он знал США. Кёлер до 17 июня 1941 года проживал в Нью-Йорке в качестве законсервированного агента абвера, однако был отозван, когда в его финансовых отчетах обнаружились некоторые «неточности».

Одной из способностей Кёлера было умение находить выход из, казалось бы, самых опасных ситуаций. Вот и тогда ему удалось оправдаться и убедить контролеров в том, что каждая казенная копейка была затрачена для святых целей его шпионской миссии. Правда, руководство не совсем уж до конца поверило ему, но это было не важно. Ведь им был нужен этот человек, и поэтому они были готовы мириться со всеми его маленькими слабостями. Руководство абвера с удовлетворением восприняло согласие Кёлера вернуться в США теперь уже в качестве «атомного» шпиона.

Кёлер прошел краткий курс по основам ядерной физики. Его прежнюю «легенду прикрытия» слегка подновили. Но, как и раньше, лучшей маскировкой служила его внешность безвредного обывателя. Невысокого роста, полный, в очках с толстыми стеклами, он ничем не бросался в глаза, и ничто не заставляло заподозрить в нем шпиона. Предполагалось, что вместе с женой он отправится в США через Аргентину по визе, которую обеспечит резидентура абвера в Мадриде. О дальнейшем пути должна была позаботиться резидентура в Буэнос-Айресе.

Кёлер согласился с таким маршрутом, хотя вообще испытывал некоторые сомнения в целесообразности для себя новой длительной поездки в Америку со шпионскими целями. Он чувствовал, что не следует злоупотреблять удачей. Прошлое пребывание в США прошло благополучно, однако он вовсе не был уверен, что ФБР им не заинтересовалось. Помимо всего прочего, у него не все было благополучно и по линии криминальной полиции. Однажды, во время одной из своих шпионских поездок в Голландию, он украл у приятеля портфель с несколькими тысячами гульденов, за что получил полтора года тюрьмы, из которых, правда, отсидел всего полгода. Кёлер опасался, что во все полиции мира, не исключая американскую, по линии Интерпола поступили отпечатки его пальцев, что может послужить началу его разоблачения.

В конце концов Кёлер поборол свои сомнения, чему немало способствовало обещание крупного вознаграждения. А он никогда не мог устоять перед денежным соблазном. К тому же его посетила еще одна блестящая мысль: получить деньги, уехать в Аргентину и там затеряться.

Уже в Мадриде первоначальный план поездки дал сбой – резидентура абвера не смогла получить для Кёлера аргентинскую визу. Пришлось изменить маршрут. Кёлеру предложили отправиться в США из Лиссабона на португальском пароходе по американской въездной визе, которую ему, маленькому несчастному голландцу-католику, конечно же предоставит мягкосердечный американский консул.

Кёлер согласился и на это. Ведь теперь у него была еще более перспективная идея, чем та, что влекла его в Аргентину. Вот с этой идеей и липовыми документами он и пришел на прием к американскому вице-консулу в Мадриде просить въездные визы для себя и для жены. Способ получения визы этим человеком, видимо, был самым эксцентричным за всю историю существования консульской службы.

«Вообще-то, сэр, – заявил он вице-консулу, – на самом деле я сотрудник абвера и направлен в вашу страну со специальным заданием. Согласно моим инструкциям, в первую очередь я должен собрать там рацию для передачи немецкой разведке особо важных срочных сведений». Консул в ответ поинтересовался, в чем же заключается особая важность его задания. «Я должен сообщать о передвижениях войск», – последовал ответ.

У него было достаточно доказательств того, что он действительно немецкий агент, направляющийся в США. В небольшом фанерном чемодане, который он принес с собой, лежало все его шпионское снаряжение, выданное абвером. Кёлер предъявил консулу руководство по сборке и работе на коротковолновой рации, микропленку с шифром, а также ноты голландского национального гимна с записанными между строк симпатическими чернилами расписанием работы рации и позывными. Затем он показал молитвенник, который служил шифровальным блокнотом, химикалии для изготовления симпатических чернил и проявителя, сильное увеличительное стекло, входившее в снаряжение всех агентов абвера. В качестве последнего доказательства Кёлер выложил выданные ему 6230 долларов США наличными, дорожные чеки, золотые монеты, кое-какие драгоценности и небольшую коллекцию редких почтовых марок. Лишь после этого он начал рассказывать придуманную им версию. Он согласился поехать в США с заданием абвера только для того, объяснил Кёлер, чтобы спастись от нацистов, которые преследовали его как голландца – патриота и набожного католика.

«Я хочу помогать союзникам, – заявил он, – и если мне разрешат поехать в США, я готов работать на вас, делая вид, что выполняю задание абвера».

Предложение передали в Вашингтон, и ФБР решило рискнуть. По запросу Гувера Государственный департамент поручил консульству в Мадриде выдать Кёлеру визы.

Голландец был озадачен результатами своего визита в американское посольство. Ни в Мадриде, ни в Лиссабоне, где он ожидал отплытия парохода, никто из представителей американских властей не пытался войти с ним в контакт для обсуждения его предложения. Он начал склоняться к мысли, что наивный вице-консул поверил его басням и выдал визы без всяких условий.

Такой исход дела вполне отвечал бы его желанию оказаться в США с ведома и одобрения ФБР.

В августе 1942 года он сел в Лиссабоне на португальское судно, но сотрудникам ФБР, поджидавшим Кёлера в Нью-Йорке, не удалось его встретить. Позже они нашли его в больнице во Флориде. Оказалось, что Кёлер попал туда заботами американских пограничников, которые сняли его с парохода, где он заболел пневмонией.

После выздоровления агенты ФБР потребовали от Кёлера выполнения ранее оговоренной работы. Прошло некоторое время, прежде чем по заданию ФБР он начал передавать в Германию дезинформацию. Недалеко от Нью-Йорка, в уединенной усадьбе Лонг-Айленда, была установлена радиостанция, у которой круглосуточно посменно дежурили три федеральных агента. Территория, на которой, по официальной версии, располагался подведомственный ФБР «центр связи», была ограничена для доступа посторонних и охранялась полицейскими с собаками²³³.

Впервые рация вышла в эфир в восемь часов утра в субботу 7 февраля 1943 года. Собственно, сам Кёлер даже не присутствовал при передаче. Передачи вели специально обученные имитировать почерк голландца радисты ФБР. В первом донесении, отправленном от имени Кёлера, говорилось:

«Готов приступить к работе. Чувствую себя в безопасности, но соблюдаю осторожность. Буду слушать вас в 19.00. Если связи не будет, повторю попытку в это же время на следующий день».

Таким образом, для Кёлера было составлено новое расписание, по которому он должен был выходить на связь в восемь утра по субботам или воскресеньям и находиться на приеме указаний из Центра в семь часов вечера по пятницам и субботам. В пятницу 12 февраля пришло первое сообщение из Гамбурга:

«Дядя очень рад. Он шлет вам свою благодарность и наилучшие пожелания. В дальнейшем при выполнении задания действуйте осторожно и осмотрительно».

Начиная с этого времени в течение более двух лет осуществлялся регулярный обмен передачами между рацией Кёлера и его германскими шефами. Как позже вспоминал сам Гувер, «неделю за неделей мы кормили немцев военной и экономической информацией, по большей части достоверной, но не представлявшей особой тайны». Это были метеосводки (засекреченные во время войны), сведения о движении судов через американские порты, названия боевых кораблей ВМС США, поставленных на ремонт, кое-какие данные о строительстве новых кораблей. С весны 1944 года и почти до начала вторжения союзников передавалась информация об отправке частей и подразделений американской армии в Европу с описанием их нарукавных эмблем. Ведь в свое время Кёлер сообщил вице-консулу США в Мадриде, что для сбора именно таких данных он был направлен в США.

Среди всех этих разнообразных сведений совершенно отсутствовали те, ради которых голландца отправили за океан, а именно сведения о развитии таинственной ядерной программы. По мнению сотрудников ФБР, немцы были вполне удовлетворены тем, что он им присылал. Ответы абверовцев на донесения Кёлера и в самом деле изобиловали похвалами и поздравлениями. Они поздравляли его с днем рождения и с днем ангела, с Рождеством, Новым годом, Пасхой. ФБР не оставалось в долгу, и многие донесения Кёлера заканчивались благодарностями за поздравления, приветами и т. д. В общем, переписка носила весьма дружеский характер.

Одним словом, происходило то, что немцы называли Funkspiel. Перевод этого термина как «радиоигра» на самом деле очень бледно отражает его содержание. Игра, которую вело ФБР, была сродни обмену выстрелами в темноте, когда каждый из противников делает все возможное, чтобы превзойти соперника.

Конечно, американцы вели радиоигру не для развлечения. «Мы хотели, – пояснял позже директор ФБР Гувер, – выяснить, действуют ли в Америке другие немецкие агенты. Ведь Гамбург мог поручить Кёлеру связаться с кем-нибудь из них. Кроме того, мы пытались узнать, как немцы оплачивают услуги своих агентов в Соединенных Штатах. Но главная наша цель состояла в том, чтобы вводить в заблуждение германское Верховное командование, снабжая его дезинформацией, прежде всего, о времени и месте высадки союзников в Европе. И мы преуспели во всех отношениях».

Между тем Кёлер чувствовал себя вполне комфортно, проживая в небольшой уютной гостинице в Нью-Йорке и получая неплохое жалованье (из конфискованных у него же средств). Он пользовался, по крайней мере внешне, полной свободой, мог приходить и уходить когда и куда ему вздумается. Он быстро привык пользоваться предоставленными возможностями, стал требовательным, держался довольно вызывающе и уже не проявлял той откровенности, с которой впервые рассказывал о себе агентам ФБР, сдаваясь на их милость. В его поведении появилась какая-то скрытность, несколько раз ему удавалось обмануть наблюдавших за ним сотрудников ФБР. Как только Кёлер с супругой приехали в США, его жена пыталась спрятать набор шпионских принадлежностей мужа, который он показывал американскому вице-консулу, – увеличительное стекло, специальный фотоаппарат «Лейка», химикаты для изготовления симпатических чернил и проявления написанного ими текста. У Кёлера изъяли деньги, которыми его снабдили в абвере, драгоценности и марки, но голландец, видимо, имел и другие средства, о которых предусмотрительно умолчал и хранил их у какого-нибудь сообщника. Несмотря на то что он называл себя ювелиром по профессии, он потребовал, чтобы ему разрешили открыть мастерскую по ремонту радиоаппаратуры – он якобы договорился об этом с вице-консулом в Мадриде.

Кёлер сотрудничал с американцами, но, как выразился Гувер, делал это «под дулом пистолета».

С 7 февраля 1943-го по 26 апреля 1945 года ФБР от имени Кёлера было отправлено 115 различных сообщений, составивших в общей сложности 231 радиограмму, о чем свидетельствует номер его последнего донесения. Все эти послания я впоследствии обнаружил аккуратно подшитыми в форму 0448-32831 Herren-Fernschreibenetz (служба армейского телетайпа). В опубликованной через год после войны статье под названием «Шпион, который перехитрил Гитлера» Гувер полностью приводит одно из длиннейших сообщений агента, донесение от 3 марта 1944 года. Для меня было очень волнующим обнаружить его оригинал в досье Кёлера в том виде, как его приняли в радиоцентре в Гамбурге. Но вот неожиданность: донесений Кёлера оказалось не 115, а гораздо больше. Например, 4 марта 1944 года ФБР отправило радиограммы под номерами 63, 64, 65, а к тому времени в деле Кёлера уже хранились расшифровки 137 радиограмм.

Меня ждал и другой сюрприз. Донесения, которые Федеральное бюро расследований отправляло от имени Кёлера, шифровались с помощью голландского молитвенника, выданного ему в абвере. Этот молитвенник он показывал американскому вице-консулу в Мадриде, а в Нью-Йорке отдал сотрудникам ФБР. Между тем, когда я ознакомился с радиограммами под номерами 137, 140, 178, 229 и 240, оказалось, что в них использовался совсем другой шифр.

Удалось установить еще одно обстоятельство, позволяющее сделать вывод, что Кёлер, видимо, использовал в своей работе на немцев не единственный канал. Дело в том, что после отстранения адмирала Канариса в феврале 1944 года и передачи большинства функций абвера СД Вальтер Шелленберг провел реорганизацию унаследованного от опального адмирала ведомства. Он был убежден, что большая часть агентуры абвера уже не способна приносить пользу, а некоторые агенты скорее даже вредят своей деятельностью. Озлобленный дилетант, не склонный доверять никому, а в особенности людям Канариса, он приказал тщательно пересмотреть весь состав агентов, а для их оценки придумал собственную систему. По указанию Шелленберга на каждого агента была заведена особая карточка, на которой отдельно отмечались его «хорошие» донесения и «плохие» или даже дезинформация. По мнению Шелленберга, просматривая время от времени такие карточки, можно было определить, кто из агентов полезен и надежен, а кто бесполезен или даже ведет двойную игру. Итоги работы каждого агента планировалось подводить раз в четыре месяца, поскольку предполагалось, что за это время станет ясно, подтверждаются переданные им сведения или нет.

К моменту всех этих нововведений большинство агентов, работавших на абвер с начала войны, уже отсеялось, и задуманная Шелленбергом реформа касалась новой агентуры, поспешно завербованной взамен выбывшей. Весьма заметно в худшую сторону, как с точки зрения количества, так и качества, изменился и состав агентуры, действовавшей в Соединенных Штатах. Если еще в 1942 года, когда Кёлер прибыл в США, в списках агентуры насчитывалось 9 очень ценных агентов и несколько десятков средних, то после устроенной Шелленбергом чистки в списке осталось 12 посредственных агентов, главным образом испанцев и португальцев. Из ценных шпионов удалось уцелеть только двоим.

Одним из них был А-3778, немецкий бизнесмен, завербованный абвером еще в 1941 году. Первоначально предполагалось, что он отправится в Уругвай, где соберет рацию для передачи сведений об американской военной промышленности и военных базах, которые ему будут добывать трое агентов в США. Но А-3778 поступил иначе. Приехав в Монтевидео, он сразу же связался с американским дипломатом и предложил свои услуги в качестве двойного агента. По указанию ФБР он перебрался в Нью-Йорк, сообщив своим шефам в Гамбурге, что его попытки установить связь из Уругвая оказались безуспешными. Начиная с 20 февраля 1942 года этот агент, которому в ФБР был присвоен номер ND-98, регулярно поставлял немцам дезинформацию, подготовленную либо ФБР, либо управлением безопасности комитета начальников штабов. Немецкая разведка была так довольна его работой, что выплатила ему в общей сложности 55 тысяч долларов. А-3778, он же ND-98, участвовал и в передаче дезинформации накануне высадки союзников в Нормандии в 1944 году. Например, в одном из донесений он сообщал:

«Несколько пехотных и бронетанковых дивизий, ранее предназначавшихся для отправки в Великобританию, теперь перебрасываются в район Средиземного моря для проведения специальной операции».

А-3778 продолжал работать до весны 1945 года, то есть до тех пор, пока в радиоцентре немцев в Вольдорфе уже никого не осталось для того, чтобы принимать его радиограммы и отвечать на них.

Другим своим особо ценным агентом на территории США немцы продолжали считать Кёлера. Правда, он уже не присылал такую обильную информацию, как прежде, но все еще высоко котировался. Судя по его учетной карточке, он представил в три раза больше ценных сведений, чем несущественных. Такое соотношение является отличным показателем для деятельности любого разведчика.

Меня заинтересовало, как могло случиться, что многие из донесений Кёлера прошли придирчивую проверку службы Шелленберга в то время, как сам он бездельничал в Нью-Йорке, а ФБР от его имени снабжало немецкую разведку дезинформацией? Конечно же большинство донесений, составленных ФБР, содержало правдивую или, по крайней мере, правдоподобную информацию. Однако даже этот факт не мог служить основанием для столь высокой оценки, которую получила деятельность Кёлера со стороны немецкого руководства. Я начал подозревать, что человек под псевдонимом Альберт ван Лооп, или «шпион, обманувший Гитлера», как его называл Гувер, на самом деле умудрился обмануть и самого Гувера, и все Федеральное бюро расследований. Невольно напрашивалось предположение, что Кёлер с помощью какого-то фантастического трюка ухитрялся отправлять своим немецким руководителям правдивые донесения одновременно с тем, как его американские хозяева от его же имени слали в Гамбург ложные.

Найти подтверждение моим подозрениям оказалось довольно трудно. После соответствующих розысков мне удалось обнаружить в Германии трех высокопоставленных в прошлом сотрудников абвера, в свое время имевших отношение к деятельности Кёлера. Они-то и помогли мне выяснить его настоящую историю.

«Кёлер родился в городе Гуда в Голландии 15 октября 1885 года. По описанию его бывших коллег, это был полный седеющий мужчина с овальным лицом и несколько косящими серо-голубыми глазами. Особой приметой Кёлера было отсутствие двух передних зубов.

Во время Первой мировой войны он действительно являлся немецким агентом и в августе 1939 года вновь возвратился к этой работе на территории Голландии. После захвата Нидерландов немцами Кёлера впервые отправили в США в качестве законсервированного агента. В 1942 году, во время подготовки второй поездки в эту страну, Кёлера с самого начала готовили на роль агента-двойника. Для облегчения повторного внедрения было решено, что он уже в Мадриде явится к американцам «с повинной» и согласится на участие в любой радиоигре, которую американцы наверняка затеют, используя его «измену» абверу. В то же время Кёлер должен был развернуть сбор подлинной информации, но не для Гамбурга, а для крупного подразделения абвера в Париже. Там на связи с ним одно время состоял племянник самого адмирала Канариса полковник Вааг. Дезинформация, которую сотрудники ФБР от имени Кёлера отправляли в Гамбург, конечно же и воспринималась там именно как дезинформация.

9 июня 1944 года, через три дня после высадки войск союзников в Нормандии, Кёлер пошел на риск и отправил в Центр состоявшую из двух частей радиограмму:

«Судя по циркулирующим здесь слухам, вторжение продвигается успешно. Оно не сулит нам ничего хорошего. Но я убежден, что все это не более чем преувеличение и что все окончится хорошо. Надеюсь, что Дядя не оставит меня и будет продолжать снабжать меня средствами на оперативные расходы. Показания барометра по состоянию на девять часов утра – 30.29. Привет. Кёлер».

«Наверное, это донесение было оценено верно, – заметил один из ветеранов абвера, когда я показал ему расшифровку, – даже если оно было отправлено в Гамбург вместе с остальным мусором».

Как же все-таки Кёлер ухитрялся обманывать американцев, несмотря на тщательное наблюдение, которое, казалось бы, велось за ним круглосуточно? В том-то и дело, что в действительности наблюдение не было ни тщательным, ни круглосуточным. Такой жесткий контроль обеспечить практически невозможно. Предположим, что за Кёлером должны были присматривать круглосуточно. Поскольку сотрудники ФБР работают парами, для постоянного наблюдения за ним пришлось бы полностью подключить 6 специальных агентов. Бюро попросту не смогло бы выделить столько людей.

Кроме того, Кёлер был весьма опытен и знал, как при необходимости уйти от наблюдения. Ему не раз удавалось обманывать американцев. Так, например, перед поездкой ему выдали более 16 тысяч долларов, а он сдал ФБР только 6 тысяч. Остальные деньги жена Кёлера привезла в США, зашив их в корсет. Кёлер, конечно, ничего не сообщил сотрудникам ФБР о своем коллеге в Рочестере. Вдвоем они собрали рацию, но использовали ее лишь в тех случаях, когда возникала необходимость срочно передать важные сведения, за которыми агент из Рочестера обычно приезжал к Кёлеру в Нью-Йорк. Всю прочую информацию голландец пересылал через небольшую курьерскую сеть, созданную абвером специально для него на испанских торговых пароходах и на судах других нейтральных стран. В то время как дезинформация шла с Лонг-Айленда в Гамбург, подлинные сведения поступали из Рочестера в Париж. После освобождения столицы Франции и ликвидации находившегося там немецкого радиоцентра Рочестер продолжал радировать донесения Кёлера в Зигмаринген на юго-западе Германии, где располагался центр дальней радиосвязи с заграничной агентурой. В свою очередь, оттуда донесения Кёлера переадресовывались в Висбаден подполковнику Рауху, последнему куратору Кёлера.

Несмотря на все свои ухищрения, тройной агент Кёлер так и не выполнил своего основного задания – он не смог добыть никакой информации о создании атомного оружия. Но это была не столько его вина, сколько заслуга американских спецслужб, специально созданных для охраны проекта «Манхэттен». Однако неудача Кёлера на поприще «атомного шпионажа» не умаляет его авторитета в глазах германского руководства. Это признали даже спустя четверть века три бывших сотрудника абвера. «Это был наш сотрудник высочайшего класса. Другого такого у нас не было за все время войны», – заявил в 1945 году американскому следователю полковник Вааг в ответ на вопрос о «летучем голландце».

«Это был лучший наш человек в США, – говорил полковник Раух, добавляя со вздохом: – Но к сожалению, он был последним».

Эпилог…

НО НЕ ПРОСТО КОНЕЦ

26 апреля 1945 года ФБР от имени Кёлера отправило его последнее донесение в радиоцентр немецкой разведки, находившийся за 3 тысячи миль, в тенистом пригороде Гамбурга Вольдорфе. Радиоцентр представлял собой огромное, тщательно закамуфлированное здание, снабженное подземным железобетонным бункером. В течение почти десятилетия здесь располагался интеллектуальный центр германской разведывательной службы. Еще несколько недель назад здесь можно было видеть многочисленных офицеров разведки, радистов, шифровальщиков, секретарей и курьеров. Сюда сходились невидимые нити связи с сотнями агентов в Великобритании, Северной и Южной Америке и даже таких экзотических местах на планете, как Патагония и Афганистан.

Теперь же в огромном бункере находилось не более десятка безучастных ко всему людей. Над ними в руинах лежал окруженный англичанами Гамбург, и до его падения оставалось несколько часов.

Бункер держался, и радиостанция все еще действовала за счет аварийных генераторов. Но если раньше каждая смена операторов принимала сотни донесений, то сейчас каждая новая радиограмма вызывала удивление. Кому еще мог понадобиться Вольдорф в такое время?

Радист, хорошо знавший почерк Кёлера и принявший его радиограмму, тоже был поражен, но все же дисциплинированно записал пятизначные группы цифр и, не расшифровывая их, передал старшему смены молодому лейтенанту Роэру. Тот равнодушно взглянул на ряды цифр, тут же порвал донесение и выбросил его в мусорную корзину.

– Он ждет ответа, – напомнил радист.

– Передай ему завтра, чтобы заканчивал работу.

В мае 1945 года Кёлеру была отправлена радиограмма следующего содержания:

«Обстоятельства вынуждают нас прекратить связь, но продолжайте находиться на приеме раз в неделю в соответствии с расписанием. Не отчаивайтесь. Мы будем заботиться о вас и, как обычно, защищать ваши интересы».

Далее стояла подпись «Дядя».

Позже в тот же день из штаба преемника Гитлера гросс-адмирала Дёница во Фленсбурге поступил приказ уничтожить радиоцентр. Саперы заложили заряды, поспешно выбрались наружу и удалились на безопасное расстояние. Они почувствовали, как вздрогнула земля, и увидели, как взлетела и рассыпалась миллионами бетонных осколков тяжелая крыша бункера. Так, в пламени и грохоте Вольдорф ушел из эфира навсегда.

Двумя неделями раньше, в один из бурных дней того времени, в концентрационном лагере во Флоссенбурге нацистские тюремщики повесили адмирала Вильгельма Франца Канариса на фортепьянной струне, прикрепленной к мясному крюку из скотобойни.

Теперь, наконец, погибло последнее, что оставалось от абвера.

1 Второе бюро – французская контрразведка. (Примеч. пер. )

2 Хотя главная военная разведывательная служба имела более полное и развернутое название, изображенное на вывеске и менявшееся вместе с ростом организации, мы в этой книге будем ее именовать «абвер», словом, которое было и остается наиболее употребительным. Его собственные сотрудники пошли дальше и сократили и его, называя свое ведомство просто «абв», произнося каждую букву раздельно.

3 Генерал Отт стал военным атташе, а затем и послом в Японии и пережил войну. Маркс, дослужившийся до полного генерала, командовал армейским корпусом в Нормандии и погиб в 1944 г. под Сен-Ло. Кроме того, Э. Маркс был одним из составителей плана вторжения в СССР. Бредов был убит нацистами в ходе «кровавой чистки» 1934 г. Йост, командовавший 42-й егерской дивизией, был последним из трех немецких генералов, погибших в ходе итальянской кампании.

4 Улица была переименована в честь полковника Генерального штаба графа Клауса Шенка фон Штауффенберга, совершившего 20 июля 1944 г. покушение на Гитлера и вскоре расстрелянного.

5 Бастиан преувеличил лингвистические способности своего друга. На самом деле Канарис свободно владел лишь испанским. Хотя его английский был весьма приличным, в других языках у него были лишь незначительные навыки.

6 На самом деле Рёдер не любил Канариса и не доверял ему. Он лично выступал против его назначения и уступил лишь «под нажимом сверху». В то время абвер (полное название Abwehrabteilung) был лишь подразделением министерства обороны.

7 Под крышей РСХА действовали многие службы государственной безопасности нацистской Германии. Гестапо (секретная полиция), возглавляемая Генрихом Мюллером, была внутренней службой, тогда как СД Гейдриха осуществляла деятельность как внутри страны, так и за рубежом и была фактически политической секретной службой нацистов.

8 Он сам позволил упомянуть свое имя в печати лишь однажды в 1936 г., когда согласился опубликовать за своей подписью статью в книге «Вермахт и партия». Изданная отделом армейской пропаганды книга имела целью улучшить взаимопонимание между вооруженными силами и нацистами. В книге, посвященной столь деликатной теме, неизбежно следовало быть позитивным, но Канарис превзошел все пределы в своем панегирике. Он восхвалял Гитлера столь угодливо, что его протеже и начальник штаба полковник Ганс Остер, известный антифашистскими взглядами, сказал, прочитав статью: «Любой дурак всегда найдет еще большего дурака, который будет ему поклоняться».

9 Канарис никогда не пытался опровергнуть версию о его греческом происхождении и об адмирале Канарисе в качестве его предка. Более того, он поощрял эту легенду, даже когда его за глаза называли «маленький грек». По другой версии, род Канарисов – итальянского корня. (Примеч. науч. ред. )

10 По условиям Версальского договора от 28 июня 1919 г. Германии разрешалось иметь лишь ограниченные до минимума вооруженные силы.

11 Позднее он добавил к этой скромной галерее своих любимцев фотографию генералиссимуса Франциско Франко с автографом.

12 Когда Бамлер покинул абвер и вернулся в Генштаб, он был послан на Восточный фронт командиром дивизии. Попав в плен Красной армии, в лагере он стал убежденным коммунистом. После войны он поселился в Восточной Германии, где занимал высокий пост в службе безопасности.

13 Другими пунктами назначения для таких посылок в Западном полушарии стали Бразилия (Рио-де-Жанейро и Порту-Аллегри), Аргентина (Буэнос-Айрес), Уругвай (Монтевидео), Чили (Вальпараисо), Колумбия (Богота) и Перу (Лима), а в 1938 г. резидентуры абвера в Портленде, Орегоне и в Колоне, в зоне Панамского канала.

14 Последовавшие за встречей с Роаттой действия Канариса ярко иллюстрируют методы, которые он использовал. Вернувшись через несколько дней в Берлин, шеф абвера с энтузиазмом рассказывал о соглашении с итальянцами и восхвалял Роатту за готовность сотрудничать. Но затем он сказал полковнику Пикенброку: «Кстати, я бы хотел, чтобы вы организовали резидентуру в Риме прямо сейчас. Укомплектуйте ее своими лучшими людьми и прикажите начать вербовку агентов немедленно. Мы должны как можно ближе приглядывать за итальянцами». Второй подобный альянс был заключен почти тогда же с венграми, в октябре Канарис вступил в такой же союз с японцами, а через пять лет японский премьер принц Коноэ официально присоединился к Оси.

15 Э. Мола был одним из генералов, поднявших восстание 18 июля (Санкурхо, Кейпо де Льяно и т. д.). (Примеч. науч. ред. )

16 В кодовом номере Ф-2307, присвоенном Карлу Айтелю, буква «Ф» означала, что он был курьером-связником. Тогда же Грибль был внесен в досье лишь как субагент Айтеля. Но когда доктор проявил себя как организатор шпионской работы, значительно превосходящий по своему значению Айтеля, он получил свой собственный номер А-2339, где «А» означала, что он агент, добывающий разведывательную информацию.

17 Изменение буквы «Ф» на «Р» в кодовом номере Айтеля означало, что он из категории связника-курьера перешел в категорию агентов.

18 Дни Айтеля в этой шпионской сети были сочтены. Поскольку существовала вероятность того, что Лонковски мог его провалить, он был лишь временно назначен руководителем группы курьеров.

19 Канонерки тогда уже не строились. Имеется в виду сторожевой корабль. (Примеч. науч. ред. )

20 Эти слова не были пустой похвальбой. Способность немцев покрыть всю авиационную промышленность США имела большое значение. То, что они могли заполучить для развития люфтваффе все им необходимое, помогло обеспечить их боеготовность к 1939 г. Без помощи из Соединенных Штатов на это понадобилось бы гораздо больше времени, и немцы не смогли бы начать войну так скоро, как сумели.

21 Норден подписал соглашение с ВМФ о передаче правительству США всех чертежей на бомбардировочные прицелы и на другие его военные изобретения, включая катапульту и тормозной механизм для обеспечения взлета и посадки на авианосцы.

22 На эскизах показана была лишь небольшая часть бомбардировочного прицела Нордена – один из пропеллеров и стабилизационный винт.

23 Игнорируя элементарные нормы безопасности, секретные службы рекомендовали своим агентам останавливаться в одних и тех же отелях. «Тафт» был «абверовским отелем» в Нью-Йорке, в нем останавливались такие члены организации, как майор Ульрих фон дер Остен, прибывший в Нью-Йорк в 1941 г. с такой же миссией, как Риттер. Советская секретная служба направляла своих агентов в «Манхэттен», тоже в районе Таймс-сквер. Ричард Зорге останавливался здесь, когда у него была назначена в Нью-Йорке явка со связным из Москвы.

24 Разбирая в Нью-Йорке вещи, Риттер с ужасом осознал, что едва избежал провала. На внутренней стороне воротника одной из его рубашек была этикетка «Гарнизонный магазин люфтваффе». Он немедленно срезал ее бритвой и сжег, как улику.

25 По официальной версии, крейсер «Хемпшир» с Китченером погиб на минном поле. (Примеч. науч. ред. )

26 Этот вариант был воплощен в жизнь. В 1940–1943 гг. «FW-200» участвовал в «битве за Атлантику». (Примеч. науч. ред. )

27 На самом деле Румрих жил в Бронксе, но не решился сообщать домашний адрес, полагая, что «нацисты могут с подозрением отнестись к человеку, живущему в еврейском квартале».

28 В честь главного героя поэмы Р. Браунинга – дудочника, или флейтиста, в пестром костюме. (Примеч. пер. )

29 Ганза – старинный торгово-финансовый союз северогерманских городов во главе с Бременом, Гамбургом и Любеком. (Примеч. науч. ред. )

30 Строго говоря, данный договор запрещал Германии иметь ВВС, но не запрещал ей что-либо покупать. (Примеч. науч. ред. )

31 В 1939 г. эта должность была вновь занята офицером более высокого ранга с назначением на пост военно-воздушного атташе полковника Джона Лайна Вейчела, опытного авиационного специалиста и наблюдательного исследователя.

32 В 1936 г. в игре приняла участие еще одна команда – американский военный и военно-воздушный атташе полковник Трумэн Смит возродил «уловку Уинтерботема», убедив полковника Чарльза Линдберга использовать его огромную популярность в Германии, чтобы из первых рук получить информацию о люфтваффе. К тому времени у британцев уже не было иллюзий на этот счет. У них было больше надежной информации о германских ВВС и гораздо менее субъективная оценка их сил и возможностей, чем Линдберг сумел раздобыть после четырех неравнозначных визитов в Третий рейх.

33 Вспоминая свою деятельность с Розенбергом и де Роппом, Уинтерботем позднее писал: «В результате успешного визита Розенберга в Лондон [поздней осенью 1931 г.] я решил притвориться человеком, выражающим не только исключительный интерес, но даже и энтузиазм в отношении «новой Германии». Проявлять интерес было легко, энтузиазм – гораздо труднее». По-видимому, однако, с задачей он справлялся. Форин Офис, за спиной которого поддерживались контакты, узнал о них примерно в 1937 г. и, как отметил Уинтерботем, «был недоволен как моим визитом, так и сведениями, что я добыл». Он получил выговор от министра иностранных дел, и ему было приказано прекратить заигрывание с нацистами, какими бы мотивами он ни руководствовался.

34 В период с 1935-го по 1939 г. он, попирая условия Версальского договора, ввел войска в Рейнскую область, аннексировал Австрию, оккупировал Богемию и Моравию, захватил принадлежавший Литве Мемель (Клайпеду) и денонсировал дружественный договор с Польшей, и все это происходило в марте.

35 Согласно ст. 42–44 Версальского договора запрещалось содержать или строить военные укрепления к западу от Рейна и в 50-километровой полосе на его правом берегу, а также держать там германские воинские части. Этот запрет был подтвержден Пактом Локарно, под которым стоит и подпись Германии.

36 Его высочество Карл-Эдуард, сорокапятилетний герцог Сакс-Кобургготский, был своего рода агентом-двойником. Он был настолько близок к королевской семье, что часто останавливался в Кенсингтонском дворце (где жила его сестра) во время приездов в Англию. Этот бывший генерал прусской пехоты и саксонской кавалерии был страстным поклонником Гитлера, сделавшего его одним из старших офицеров отрядов коричневорубашечников-штурмовиков и президентом германского Красного Креста. Он прибыл в Лондон в 1936 г., когда король Георг V был еще жив, и планировал нанести ему визит, поскольку, как он сообщал Гитлеру, его кузен желал бы обсудить с тем «определенные события в Германии». Но до того, как он успел это сделать, король умер. Герцог немедленно прибыл к Эдуарду VIII и был единственным его сопровождающим, когда король впервые прибыл в Букингемский дворец, чтобы принять бразды правления.

37 Лига Наций в Лондоне не заседала. (Примеч. науч. ред. )

38 Когда все окончилось, бедняга Гайер был избран на роль козла отпущения за весь кризис. Гитлер приказал отозвать его с поста атташе и уволить из армии. Но «резиновый лев», как называли военного министра, посмел ослушаться фюрера. Он отозвал Гайера из Лондона, но оставил в войсках, где тот сумел дослужиться до генерала, командовавшего танковой армией во время высадки союзников в Нормандии. Капитана Васснера также сняли с поста военно-морского атташе.

39 Вероятно, следует читать: «…из агентства Рейтер…»

40 Среди документов, добытых Сосновски, были планы русско-германского сотрудничества на случай нападения Польши.

41 Участие одного из руководителей абвера в шпионской сети Сосновски было раскрыто лишь через несколько лет. Когда в 1939 г. немцы захватили картотеки польской секретной службы и добыли достоверное подтверждение его вины, дело быстро закрыли, вынудив изменника покончить жизнь самоубийством.

42 Протце настойчиво требовал разрешения создать в абвере отдел Gegenspionage (контрразведка), но в его интерпретации это звучало как «противодействие шпионажу других внутри Германии».

43 Одна из них называлась «Брейнен», по псевдониму ее организатора и руководителя, чье подлинное имя осталось неизвестным. Вторая называлась «Паффхаузен», а третья – «Биллем II» в честь Герхарда Губерта Виллемса, двадцатисемилетнего немецкого социалиста и заядлого мотоциклиста. Еще одна группа состояла из представителей германской аристократии, таких, как граф Феликс фон Шпигель-Зизенберг и барон фон Герлах. Ею руководил агент в германском дипломатическом представительстве в Гааге, непримиримый антинацист Вольфганг Ганс Эдлер цу Путлиц.

44 Военная разведка находилась в ведении капитана Лайонела Лоу, бывшего также и связным с разведкой голландских сухопутных сил. Авиационной разведкой занимался капитан ВВС Дж. Б. Ньюхаус. В группу входили также Кристофер Роудз, три голландца – Густав Стеетман, бывший судовой радист, тридцатипятилетний Карл Бревер и человек по фамилии Постхума, занимавшийся паспортами и визами, а также капитан Родни Деннис, отвечавший за безопасность группы и связь с СИС.

45 Например, Тео Хесперс, двадцатисемилетний уроженец Мюнхен-Гладбаха, руководитель антинацистской католической организации.

46 В Гааге ходила и другая версия. По мнению подполковника Тьете Солке Роозенблоома из нидерландской секретной службы, палестинские деньги не имели отношения к трагедии. Дальтон застрелился, обнаружив, что был втянут в нелегальную торговлю британскими паспортами и визами для богатых евреев из Германии, готовых уплатить любые деньги, чтобы спастись от нацистов.

47 «Ньив-Парклаан» в переводе с голландского означает «Новая Парковая», в разговоре первое слово могут опускать. (Примеч. пер. )

48 4 сентября, на следующий день после объявления войны между Англией и Германией, доктор Крюгер покончил с собой в тюремной камере.

49 Англичане настолько доверяли Ван Каутрику, что в день германского вторжения в Голландию в 1940 г. он вместе с остатками резидентуры СИС был эвакуирован на военном корабле его величества. Вместе со своей женой-немкой он 10 мая высадился в Фолкстоне и получил в так называемой Патриотической школе ответственную работу по проверке голландских беженцев, выразивших желание бороться в подполье в оккупированной Голландии. Позднее англичане переменили свое отношение к нему, но не по соображениям безопасности. Он был уволен из школы 5 августа 1943 г. за слишком вольное обращение с доверенными ему средствами. Ван Каутрику удалось сохранить свою тайну, и он был принят на работу в Лондонское бюро голландской военно-морской разведки. После войны он был репатриирован в Голландию, но так никогда и не привлекался там к суду, потому что, в конце концов, будучи двойным агентом двух иностранных держав, он никогда не вел шпионскую работу против своей родины. Когда я встретился с ним в Амстердаме летом 1970 г., он выглядел полностью раскаявшимся и сожалел о своем сотрудничестве с немцами, которое он назвал «трагической ошибкой глупого юнца».

50 Управляющий дух (лат. ).

51 Майор Стивене и капитан Бест провели в немецких тюрьмах несколько лет, но оба выжили. Несмотря на их вопиющий промах, в СИС решили, что они достаточно наказаны гестаповскими лагерями, и позволили им уйти в почетную отставку. После войны Бест написал книгу об этих событиях, где возлагал вину за провал на Стивенса. Стивене после войны работал литературным переводчиком и умер через несколько лет.

52 Она была создана в Бремене под видом бутафорской фирмы «Зееваг», и в ее распоряжении было семь агентов, пронумерованных от ЦХБ-1 до ЦХБ-7 и работавших, главным образом, в Великобритании и США. Это были X. Цириак, Герман Лемерманн, Карл Ганзен, Герберт Осмерс, Маргарет Зор, Фридрих Кутшау, Маргарет Зиц – мощная группа высококлассных шпионов, входивших в число «лучших оперативников абвера».

53 Официальное название должности министра военно-морского флота Великобритании. (Примеч. пер. )

54 Несмотря на блестящую организацию шпионажа в Великобритании, капитан Бургхардт был уволен в связи с разоблачением групп Румриха и Шакова в США в 1938 г. На его место был назначен спокойный, рассудительный и эрудированный капитан-лейтенант Герберт Вихманн, занимавший этот пост до конца войны.

55 Один случай, характеризующий эту растущую шпиономанию, произошел, когда Блок только начинал карьеру разведчика. 24 февраля 1938 г. экспериментальный двухмоторный моноплан «Виккерс-Уэлсли» (впоследствии «Веллингтон»), пилотируемый капитаном авиации Ф.С. Гардинером, в 9.15 взлетел с аэродрома Фарнборо и исчез. Когда не удалось разыскать следов этого «загадочного самолета», одного из трех британских бомбардировщиков, рассчитанных на побитие мирового рекорда беспосадочного перелета, распространились слухи, будто немцы сбили самолет на шотландском побережье, захватили обломки и вывезли их на подводной лодке. Их якобы предупредил о полете и сообщил о маршруте немецкий шпион в Фарнборо. Хотя и были некоторые основания для того, чтобы поверить в эту историю (у немцев действительно был агент в Фарнборо, сообщавший в том числе и о полетах), в бумагах абвера была обнаружена документация с опровержением принадлежности этой успешной операции, если она действительно состоялась, немцам.

56 Каулен оставался в абвере всю войну и в конце концов получил эту награду за службу в качестве радиста на одном из германских шпионских кораблей в канун вторжения в Данию и Норвегию весной 1940 г.

57 Исключением был немец, номинально числившийся служащим в местном филиале концерна Круппа в Нидерландах. Только в Роттердаме было семь «опросчиков», специализирующихся на Англии. Один агент, работавший на абвер по контракту, сам подобрал группу «опросчиков» из восьми человек.

58 В Нью-Йорке станция радиопрослушивания фиксировала такую активность в эфире в течение всех этих кризисных дней.

59 Уолтер Саймон, или Саймон-Хобо, был авантюристом лет пятидесяти и асом Риттера в Англии. Позднее он провалился при повторном появлении.

60 Они находились в Суонси, Саутгемптоне, Одихэме, Вустере, Бриксеме, Пэдстоу, Илфракоме, Эксетере, Югеле, Уорминстере, Бристоле, Глостере, Бистере, Рочестере и Оксфорде, Эйвонмауте, в Кеттерик-Кэмп в Олдершоте, Саутэнде, Дувре, Харвидже, Фолкстоне, Портсмуте, Кэддингтоне, Нортхолте, Хендоне, в порту Пемброка, в Четем-Патни-Хилл (где располагался центр связи ВВС), в Кинли, Фарнборо, Ливерпуле, Уэст-Хартлпуле и в пригородах Лондона Ил форде и Ричмонде.

61 Беппо был майор Йозеф Шмидт, начальник управления разведки главного штаба люфтваффе. Он был наиболее подходящим каналом для передачи сообщения Джонни генералу Мартини.

62 Решающий удар (фр. ).

63 Хроническая политическая шизофрения, присущая абверовцам, иллюстрируется и на примере судьбы молодого Герцнера. Всего за несколько месяцев до этих событий он был членом одной из антинацистских подпольных групп, готовивших покушение на Гитлера. Теперь он геройски и самоотверженно пролагал путь Гитлера к войне, которой он всегда противостоял. Герцнер умер во время войны неизвестно как.

64 Гизевиус был связан одновременно с абвером, гестапо и подпольем. (Примеч. науч. ред. )

65 Так Оуэне сообщил Риттеру. На самом деле МИ-5 узнала об этой рации, едва она была доставлена в Лондон. Именно МИ-5 передала ее в СИС, где специалисты чуть не сошли с ума, когда разобрали рацию, а потом не могли ее собрать. Лишь руководитель радиослужбы МИ-5 сумел наладить рацию и сделать ее пригодной к работе.

66 «Двойной крест», или «XX» – название комитета по дезинформации управления английской контрразведки МИ-5, double-cross означает «обман, хитрость, уловка». (Примеч. пер. )

67 Паг (pug) означает мопс. (Примеч. пер. )

68 Добросовестность (лат. ).

69 Имя У-3529 изменено в нашем рассказе, потому что, хотя и были доказательства ее сотрудничества с абвером в передаче денежных средств, ее никогда не привлекали к ответственности по обвинению в шпионаже.

70 Его незавершенная карьера немецкого агента по иронии судьбы трагически закончилась тем, что он непреднамеренно погиб от рук своих соотечественников, когда корабль «Арандорра Стар», на котором его перевозили в концлагерь в Канаде, был торпедирован и потоплен немецкой подводной лодкой.

71 Старый линкор, предназначенный к расстрелу на учениях.

72 Рисс Курт – эмигрант из Третьего рейха. (Примеч. науч. ред. )

73 Сам лейтенант Прин отметил в судовом журнале в 1.20 14 октября 1939 г.: «Вынужден признать, что я был обнаружен водителем автомобиля, который остановился напротив нас, а затем на большой скорости проехал в направлении Скапа-Флоу». Очевидно, что водитель не был шпионом.

74 Название Ирландской Республики в 1939 г. (Примеч. науч. ред. )

75 Как оказалось впоследствии, даже если бы они и осуществили все обещанные немцам действия и акты саботажа, нанесенный ущерб показался бы булавочным уколом по сравнению с уроном, нанесенным сокрушительными налетами люфтваффе в 1940–1941 гг.

76 Чиано с явной завистью занес высказывание Канариса в свой дневник, но хроники абвера опровергают неумную похвальбу адмирала. В действительности в этот период ожиданий работали лишь несколько радистов. Более того, агенты выходили на связь не более одного-двух раз в день, а их сообщения не превышали 400 букв. Даже зарождавшаяся пеленгационная служба англичан легко обнаружила бы шпиона, имевшего глупость выходить в эфир 25 раз в день.

77 Второй агент Диркса продолжал выходить на связь, но уже под контролем «Двойного креста».

78 То есть обвинения по статье уголовного законодательства. (Примеч. науч. ред. )

79 Выражение «странная война» приписывается также французскому литератору Пьеру Доржеле. (Примеч. науч. ред. )

80 Роберт Стефенсон Смит лорд Бейден-Пауэлл (1857–1951), британский генерал, прославившийся в Англо-бурскую войну при обороне южноафриканского города Мейфкинга. В 1908 г. основал бойскаутское движение. (Примеч. пер )

81 На месте преступления (лат. ).

82 Сигуранца – румынская контрразведка. (Примеч. науч. ред. )

83 Датская часть операции была поручена Францу Лидигу, отставному флотскому офицеру, старому другу Канариса, и майору Клюгу, специалисту по разведке коммуникаций.

84 Осторожность Гитлера объяснялась как его неведением, так и лукавством. Он плохо знал Квислинга и не планировал всерьез операцию в Норвегии. Он не хотел раскрывать свои планы иностранцу, которого знал лишь со слов Рёдера. Квислинг мог быть двойником англичан, через которого те могли выведать его намерения.

85 На неопределенный срок (лат. ).

86 Действовавшей в составе британского флота. (Примеч. науч. ред. )

87 Радуга (англ. ).

88 «Do-18» – устаревший самолет 20-х г. XX в. (Примеч. науч. ред. )

89 Снег (англ. ).

90 В действительности большая часть шумных акций ИРА была лишь блефом, скрывающим ее внутреннюю слабость. Ее руководство раскололось на враждующие фракции и увязло в коррупции, расхищая большую часть средств, поступающих из Соединенных Штатов, и погрязло во внутриирландских разборках, в которых не было победителей. И хотя ИРА декларировала, что у нее есть «план вторжения», способный «разрушить военную структуру Англии», разрозненные террористические акты могли лишь поддерживать иллюзию этого.

91 Герой (нем. ).

92 Райан вернулся из этого злосчастного плавания, так и не ступив на ирландскую землю. Он представлял собой странную и одинокую фигуру в этой ненормальной игре – убежденный коммунист, связавшийся с нацистами, чтобы ускорить «освобождение» своей страстно любимой родины. В дальнейшем он не играл сколько-нибудь значительной роли в ирландских интригах абвера.

93 Каус – порт на острове Уайт близ английского побережья Ла-Манша, откуда издавна ежегодно стартует несколько крупных международных соревнований по парусному спорту, на которых присутствуют члены английской королевской семьи.

94 Капитуляция в Компьене имела место 22 июня 1940 г. (Примеч. науч. ред. )

95 Олдершот, Сандхерст и Вулидж – важнейшие учебные центры британской армии. (Примеч. науч. ред. )

96 Разгромленном англичанами через несколько недель. (Примеч. науч. ред. )

97 Венгерское посольство в Великобритании пользовалось всеми дипломатическими привилегиями вплоть до 6 декабря 1941 года, когда Великобритания разорвала дипломатические отношения с Венгрией, отчасти из-за обоснованных подозрений в том, что лондонское представительство используется немцами для шпионских целей.

98 Хотя малые страны обычно испытывают нехватку иностранной валюты, Венгрия тем не менее смогла содержать военные атташаты в США, Австрии, Болгарии, Чехословакии, Польше, Финляндии и Прибалтийских государствах, во Франции, Греции, Югославии, Германии, Великобритании, Италии, Румынии, Швейцарии, Швеции (с 1938 г. и далее), СССР и Турции – все это благодаря субсидиям Германии, поступавшим через абвер.

99 После разгрома Франции и бегства англичан из Дюнкерка. (Примеч. науч. ред. )

100 Апокрифический – не полностью подтвержденный. (Примеч. науч. ред. )

101 Франко с 1939 г. был генералиссимусом. (Примеч. науч. ред. )

102 Коронер – судебный следователь, который расследует дела об убийствах и самоубийствах. (Примеч. науч. ред. )

103 Более драматичная версия ареста этой четверки приводится подполковником Орестом Пинто, который в военные годы был руководителем голландской контрразведки в изгнании. В своей книге «Охотник на шпионов» он утверждает, что он сам, чуть ли не единолично схватил их. Я убежден, что рассказанная Пинто история не имеет ничего общего с действительностью, в отличие от моего рассказа, полностью основанного на материалах следствия и судебного процесса.

104 Проводник (ит. ).

105 В VIII–X вв. (Примеч. науч. ред. )

106 Хотя Вера позднее была идентифицирована в архивах абвера под ее настоящей фамилией, я предпочитаю называть ее «Вера де Витте», по псевдониму, под которым она стала известна после войны, когда тайна ее жизни и загадка ее военной деятельности впервые заинтриговали ее поклонников.

107 Это не настоящее ее имя, но я не считаю возможным в данном описании раскрыть ее псевдоним.

108 Шлюхи (фр. ).

109 Дерьмо (нем. ). Четырехбуквенные слова – английский эвфемизм для обозначения бранных выражений, большинство из которых состоят из четырех букв. (Примеч. пер. )

110 Возможно, тут ирония. В сентябре 1944 г. рейх терпел жестокие поражения на всех фронтах. (Примеч. науч. ред. )

111 День «Д» – 6 июня 1944 г., день высадки союзных войск в Нормандии. (Примеч. пер. )

112 Добросовестность, надежность, добрые намерения (лат. ).

113 Открытый текст (фр. ).

114 Марбл-Арк – площадь в центральной части Лондона. (Примеч. науч. ред. )

115 Таким способом МИ-5 выудила у немецких спецслужб в общей сложности 85 тысяч фунтов стерлингов. Этой суммы хватило на то, чтобы оплачивать почти всю деятельнось «двадцатки», или «XX», в течение всей войны.

116 Следовало дать десять шиллингов шесть пенсов.

117 План премьер-министра Англии состоял в том, чтобы отвлечь внимание гитлеровской военной авиации от объектов стратегического значения и навести ее на второстепенные в стратегическом отношении районы, с помощью дезинформации внушив противнику, что они являются более важной целью для бомбардировок. При выборе таких отвлекающих объектов Черчилль проявлял крайнюю жестокость, ибо в подавляющем большинстве случаев ими оказывались жилые районы, заселенные почти исключительно рабочими. Это привело к разногласиям между премьер-министром и министром внутренних дел Гербертом Моррисоном, выходцем из рабочих окраин Лондона, который, протестуя против выбора Черчиллем целей, воскликнул: «Кто мы такие, чтобы брать на себя функции Бога!»

118 Капитан фон Грунен отсутствовал на вечеринке, он больше не служил и в абвере после ссоры в отеле «Лютеция» с полковником Ваагом, начальником парижского отделения абвера и племянником жены адмирала Канариса.

119 Снарк – фантастическое животное из поэмы Л. Кэрролла «Охота на Снарка» (The Hunting of the Snark).

120 Динтер действовал в США в качестве агента абвера до осени 1941 г., когда он выехал из Нью-Йорка с материалами, которые называл чертежами улучшенного бомбардировочного прицела, и отправился в Южную Америку, а затем в Китай, все время продолжая получать деньги от абвера. Последний раз его видели в 1943 г. в пекинской больнице, где он вскоре и скончался.

121 Настоящий рьщарь (фр. ).

122 Порше был также конструктором бронетехники. (Примеч. науч. ред. )

123 Шпионы (фр. ).

124 Циммерман был послом Германии в США. (Примеч. науч. ред. )

125 Чернила для тайнописи (нем. ).

126 Коллодий – спиртово-эфирный раствор нитроцеллюлозы, дающий после испарения растворителя тонкую пленку, используется в медицине и фотографии.

127 Павлин (англ. ).

128 Бродяга (англ. ).

129 Пип – имя героя романа Ч. Диккенса «Большие надежды». (Примеч. пер. )

130 Многоцелевой самолет «лайтнинг». (Примеч. науч. ред. )

131 Истребитель «Аэрокобра». (Примеч. науч. ред. )

132 Президент в сопровождении военно-морского министра Фрэнка Нокса действительно поднялся на борт линкора. Хотя Дюкесн и ошибся в отношении Черчилля, он все же сообщил о том, что свое первое плавание новый линкор совершил в Америку, и, несмотря на препоны цензуры, указал, что Рузвельт и Нокс были среди посетителей корабля.

133 В США существует традиция называть видных политиков только инициалами. Ф.Д.Р. – Франклин Делано Рузвельт, 32-й президент США от демократической партии с 1933-го по 1945 г. Избирался на этот пост четыре раза. (Примеч. пер. )

134 Книга впервые издана в 1971 г. (Примеч. пер. )

135 Синусит – острое или хроническое воспаление слизистой оболочки придаточных пазух носа. (Примеч. пер. )

136 Вполголоса (ит. ).

137 Ночной бой 7 июля 1937 г., после которого Япония возобновила агрессию против Китая. (Примеч. науч. ред. )

138 Пугало, жупел, предмет особой ненависти (фр. ).

139 Главное блюдо (фр. ).

140 Гайд-Парк – район в центральной части Чикаго у залива озера Мичиган, где находится, в частности, Чикагский университет. (Примеч. пер. )

141 Крокетт Дэви – известный первопроходец из Теннесси, погиб в битве при Аламо (Техас) в 1836 г. В 1950-х гг. о нем был снят фильм «Дэви Крокетт» и сериал Уолта Диснея. (Примеч. пер. )

142 К несчастью, итальянцы вышли на Барзини и арестовали его 20 августа 1940 г., после того как из перехваченных телеграмм английского посольства в Риме узнали, что он информировал англичан о деятельности итальянской секретной службы в Лондоне. Он выжил и после войны получил всемирную известность, став автором замечательной книги «Итальянцы».

143 Во время суда Кент заявил: «Ваша честь, я признаю, что не совершал преступления и не имел преступных замыслов. Я совершил весьма неосмотрительный поступок, возможно, даже проступок… Я всегда был лояльным гражданином США, хотя прокурор и выдвигает против меня обвинение на этом процессе… беспрецедентном в истории юриспруденции».

144 Обвинение против Кента гласило, что «он добывал документы, которые прямо или косвенно могли оказаться полезными для врага, и… передавал их Анне Волкофф, что наносило ущерб безопасности или интересам этой страны». Это дело было чревато многими политическими и юридическими осложнениями, включающими и проблемы статуса Кента и его дипломатического иммунитета, а в свою защиту он выдвинул тезис о том, что он «копировал» секретные документы, когда обнаружил, что Ф.Д.Р. «тайно и вопреки конституции вступил в заговор с Черчиллем, чтобы втянуть Соединенные Штаты в войну». Все эти противоречивые аспекты дела Кента лежат вне тематики данной книги.

145 От основной территории Франции. Так начиналось Дюнкеркское сражение. (Примеч. науч. ред. )

146 На Ньюфаундленде. (Примеч. науч. ред. )

147 Как правило, в обычное время правительство США не контактирует с лидерами палат конгресса. (Примеч. науч. ред. )

148 По другим сведениям, его кличкой был Валет. (Примеч. науч. ред. )

149 Дамон и Пифий (так в пьесе в стихах Р. Эдуардса, опубликованной в 1571 г., второе имя, по античной легенде, правильно – Финтий) – неразлучные друзья. (Примеч. пер. )

150 Принятый в 1799 г. при президенте Джоне Адамсе закон запрещал не разрешенные властями контакты граждан США с иностранными правительствами «в целях влияния своим поведением на осуществление политики, противоречащей мерам нашего правительства». (Примеч. пер. )

151 Кроме Польши, где жизненный уровень к 1939 г. оставался много ниже германского. (Примеч. науч. ред. )

152 Игравшему значительную роль в американской разведке в рейхе. (Примеч. науч. ред. )

153 Продолжая притворяться «либералом» и «сторонником нового курса», Джонс сумел одурачить даже министра внутренних дел Икеса. Когда 10 августа 1939 г. Икес спросил его мнение по поводу проблемы выдвижения на третий срок, Джонс ответил, что ему «следовало бы выступить против этого, но… он не может выступить против президента». Заявляя о своей поддержке Ф.Д.Р., он на деле действовал в пользу сенатора Бёртона К. Уилера, бывшего кандидатом Льюиса против президента.

154 Документы германского министерства иностранных дел показывают, что Герцлет совершал на основании специальных приказов абвера. Организация Канариса также предоставила ему необходимое прикрытие и линию связи из Мехико. Но этим и ограничивалось участие абвера. (Примеч. пер. )

155 До 1940 г. ни один из президентов США не выдвигал кандидатуру на третий срок. (Примеч. науч. ред. )

156 Имеется в виду пьеса Шекспира. (Примеч. науч. ред. )

157 Когда в сентябре 1939 г. разразилась война, было ясно, что Гитлеру можно не опасаться Соединенных Штатов – страна была настроена изоляционистски. Лишь 2,5 процента населения были за немедленное вступление США в войну; 14,7 процента выступали за оказание помощи Англии и Франции; 2 процента – Германии; 67,4 процента не поддерживали ни одну из сторон конфликта и не хотели никоим образом участвовать в нем. (Примеч. пер. )

158 После войны Томсен и Фиш представили противоречащие друг другу объяснения об источниках средств на публикацию обращения. Фиш утверждал, что оплату произвел его комитет, тогда как Томсен заявил, что 3 тысячи долларов выделило посольство. (Примеч. пер. )

159 Вскоре после отъезда из США Герцлет был выслан и из Мексики. Его хорошенькая молодая жена оставалась там еще несколько месяцев, распоряжаясь фондами и замещая своего мужа. Но все, что ей удалось сделать с тщательно подготовленной операцией, над которой Герцлет трудился в течение трех лет, – это увидеть, как все покрылось дымом войны. Конец войны застал Герцлета в той части Германии, что была оккупирована Красной армией. Там его обнаружила группа специалистов разведки США, которая под руководством министра юстиции и генерального прокурора США Джона Рогга занималась расследованием нацистского проникновения в Соединенные Штаты. Большая часть данных о деятельности Дэвиса и Герцлета, приведенных в этой книге, получена на основании материалов его расследования.

160 Она происходила с 10 мая до 25 июня 1940 г. (Примеч. науч. ред. )

161 У Дэвиса была еще одна сфера сотрудничества с немцами. В тот период предпринимались значительные усилия по созданию тайных нефтебаз в Западной Атлантике и Карибском бассейне для снабжения и заправки немецких подводных лодок. Дэвис должен был зафрахтовать несколько судов, закупить сотни цистерн с нефтью и доставить их на заброшенные острова. Британским и американским властям стало известно об этом проекте. Они пресекли попытки его выполнения, не дав Дэвису возможности зафрахтовать суда и лишив его доступа к фондам, из которых он собирался получать средства для оплаты закупок нефти.

162 Сам Льюис оплатил только 15 тысяч долларов из выставленных по счетам 60 тысяч. Остальное внес Дэвис из многомиллионных секретных фондов. Это была одна из немногих выплат, которую удалось отследить.

163 В Таранто 28 октября 1940 г. англичане потопили 1 линкор и вывели из строя еще 4 корабля. (Примеч. науч. ред. )

164 Экономическая элита Нью-Йорка, Пенсильвании и Массачусетса. (Примеч. науч. ред. ).

165 После перехвата разведкой США «телеграммы Циммермана» (см. выше). (Примеч. науч. ред. )

166 Он делал это с лета 1936 г. (Примеч. науч. ред. )

167 Отличающийся упрощенным и огрубленным произношением и использованием заимствований из голландского, испанского и индейских языков. (Примеч. науч. ред. )

168 Третий рейх даже в разгар войны выпускал ежегодно в несколько раз меньше самолетов. (Примеч. науч. ред. )

169 Именно эта информация и убедила Канариса в безнадежности германского дела и в неминуемом разгроме его страны и превратила его в «пораженца» и участника заговора против Гитлера. (Примеч. авт. )

170 Под руководством Скандербега албанцы долгое время сопротивлялись набегам турок-османов. (Примеч. науч. ред. )

171 Фратрия – группа, общество, слой. (Примеч. науч. ред. )

172 То есть в канадском, а не американском Ванкувере. Б. К. – канадская провинция Британская Колумбия. (Примеч. науч. ред. )

173 Н. Ф. – Ньюфаундленд. (Примеч. науч. ред. )

174 Когда у Гаусбергера кончились деньги, он жил на заработок жены, работавшей секретаршей.

175 История Буша-Бергмана во многом остается загадкой. Хотя он входил в число обвиняемых на массовом суде над шпионами осенью 1941 г., но во время суда исчез, и о нем ничего не было известно. Свет на одиссею Георга Буша, он же Юлиус Георг Бергман, может пролить ФБР, но оно хранит молчание.

176 Одним из заданий Пфауса была организация возвращения Рассела в Великобританию, где он должен был возглавить восстание против англичан. Рассел через Италию прибыл в Германию, а оттуда на подводной лодке был переброшен в Ирландию. Но во время плавания у него произошло прободение язвы, и он умер на борту подводной лодки. Весь этот амбициозный проект был похоронен на дне моря вместе с ним.

177 Самым известным террористом Первой мировой войны был серб Таврило Принцип, убивший в 1914 г. наследника австро-венгерского престола. (Примеч. науч. ред. )

178 Американский легион – массовая ассоциация ветеранов войны. (Примеч. науч. ред. )

179 Онтарио – канадская провинция. Сарния – пограничный канадский город. (Примеч. науч. ред. )

180 Фон Папен играл видную роль в немецком шпионаже в США во время Первой мировой войны. Позже министр, канцлер. (Примеч. науч. ред. )

181 Вёлер руководил специальной организацией береговых наблюдателей Н-Dienst, или Havendienst. Его группа была лучшей и самой организованной из всех подобных организаций в Северной и Центральной Америке и состояла из наблюдателей в Тампико (3 человека), Ла-Пас (1 человек), Акапулько (1 человек), Пуэрто-Анхель (морское агентство), Салина-Крус (1 человек) и, конечно, Масатлан, где у Вёлера было 2 помощника. (Примеч. авт. )

182 Позже стал генералом и занял антинацистскую (но не антигерманскую) позицию. (Примеч. науч. ред. )

183 Протяженность Восточного фронта составляла тогда не менее 2000 км. (Примеч. науч. ред. )

184 Против «Шпее» действовало 3 британских крейсера, из них 1 тяжелый. (Примеч. науч. ред. )

185 Зенит славы адмирала Дж. Фишера (1841–1920) пришелся на предвоенные годы. С 1913 г. он был консультантом Адмиралтейства. (Примеч. науч. ред. )

186 Шанхайский пост абвера одновременно работал против Китая, Советского Союза и даже против союзников Германии японцев. Кроме того, специально для разведки против СССР в Вене и Варшаве были созданы два полуавтономных подразделения под условным названием «Валли».

187 Среди лжедипломатов папы Ленца были его заместитель подполковник Кике буш, майор Кюхленталь, главный вербовщик, лейтенант Шёне, руководитель группы полевых агентов, и капитан Науманн цу Кёнигсбрук, отвечавший за диверсионную деятельность. За проникновение в секретные службы союзников отвечал полковник фон Роршайдт.

188 За это немцы пообещали скостить долг в 372 миллиона марок, которые были предоставлены в виде военной помощи режиму Франко в годы Гражданской войны.

189 Макбет, Макдуф – персонажи трагедии Шекспира «Макбет». (Примеч. науч. ред. )

190 Некоторые проявления их странной корректности выглядели мелочными, как, например, санкции против газет за «отступление от принципов нейтралитета». Так, в 1941 г. 70 газет были оштрафованы за публикацию статей, которые немцы могли счесть оскорбительными, тогда как лишь 11 были наказаны за статьи, направленные против англичан.

191 «Энигму», шифровальную машину роторного типа, изобретенную немецким инженером Артуром Шербиусом, производители продавали любому, кто готов был ее купить. Во время Второй мировой войны это работающее от аккумуляторов устройство величиной с пишущую машинку (обслуживалось тремя операторами) было высшим достижением вермахта. Именно для того, чтобы захватить одну из этих машин, в конце войны группа капитана 3-го ранга Деннисона совершила рейд в один польский замок. Затем Дилли Нокс сумел разгадать ее шифр, благодаря чему можно было расшифровывать все перехваченные сообщения абвера.

192 В сентябре 1944 г., например, он послал двух своих агентов для сбора информации об «укреплениях и гарнизонах на шведско-норвежской границе в районе Эрьо (в 65 км к юго-западу от Осло)». Тогда же один из его агентов наблюдал за маневрами шведской армии в районе полуострова Сконе в Южной Швеции. Среди платных агентов Вагнера были полковник, капитан, два лейтенанта, сержант и шесть капралов шведской армии, а также сержант-связист.

193 Деятельность Ритца закончилась в июне 1942 г., когда венгерский военный атташе в Виши полковник Карацоньи разоблачил его как «вражеского агента» на службе у британцев «в качестве курьера между шпионскими сетями Виши – Мадрид и Виши – Стокгольм». Дю Ритц был объявлен персоной нон грата и выслан из Виши. Даннфельт продержался до 1945 г., когда произошла несчастная случайность, положившая конец его службе. При переезде он умудрился потерять портфель с копиями своих секретных докладов управлению внешних сношений шведского министерства обороны.

194 Чтобы не было путаницы, мы напомним, что капитан Б. Лундквист был начальником объединенной разведывательной службы, майор Вальтер Лундквист – начальником военной контрразведки, а Мартин Лундквист возглавлял тайную полицию.

195 В марте 1942 г. в посольстве была создана ячейка СД, возглавляемая тридцативосьмилетним штурмбаннфюрером СС доктором Финке. Своему местному резиденту, шведскому нацисту, он платил за организацию работы 18 тысяч марок в месяц. В состав группы входили латвийский журналист, шведский инженер, подружка которого была секретаршей советского посла мадам Коллонтай, генеральный консул Словакии, белоэмигрант, работавший также и на румын, и многие другие.

196 Насер, а за ним Садат позже были президентами Египта. (Примеч. науч. ред. )

197 Есть основания полагать, что англичане через свою контрразведку сами передавали атташе нейтральных стран преувеличенные данные о причиненном ущербе. Они считали, что по крайней мере некоторые данные из отчетов атташе попадут в Берлин. Ознакомившись с ними, Геринг либо временно прекратит бомбежки, так как они уже причинили достаточный ущерб противнику, либо исключит из списка потенциальных целей ряд стратегических объектов, якобы уже уничтоженных в ходе воздушных рейдов.

198 В опубликованном осенью 1945 года МВД Великобритании списке казненных немецких агентов этот человек указан как «казненный через повешение». На самом деле казнь была отменена и после войны он вернулся в Португалию.

199 Мне известны настоящие имена этих женщин, однако я предпочел скрыть их под этими псевдонимами.

200 Кремер работал в Стокгольме до апреля 1945 года, когда ему было приказано вернуться в уже агонизировавшую Германию. Затем в г. Фленсбурге он попал в плен к англичанам и был помещен в секретную тюрьму английской контрразведки МИ-5 в Хэм-Коммон, неподалеку от Лондона. Там же после поражения Третьего рейха содержалось около тридцати других сотрудников абвера, которых удалось разыскать в различных убежищах, где они пытались уйти от правосудия. Несмотря на то что Кремер находился в заключении более двух лет, дольше, чем любой из его бывших коллег, и постоянно подвергался допросам, ему удалось скрыть как характер своей деятельности, так и подлинные имена работавших на него в Англии под псевдонимами Гектор и Финк агентов.

201 Уолсингэм Френсис – крупный государственный деятель, министр королевы Елизаветы I. (Примеч. науч. ред. )

202 Ла-Линеа – испанский городок, вплотную примыкающий к Гибралтару. (Примеч. науч. ред. )

203 Альхесирас – город вблизи Ла-Линеа. (Примеч. науч. ред. )

204 Карбо, или Карбе, как его иногда называли в дополнение к имеющемуся псевдониму Цезарь, постоянно приковывал к себе внимание англичан. Это происходило потому, что у него имелся таинственный помощник с псевдонимом Аксель, которого англичанам долго не удавалось раскрыть. Тайна была разгадана, когда в очередном радиоперехвате от Блетчли англичане прочитали: «Цезарь находится в больнице; его покусал Аксель». Как выяснилось, «агент» оказался сторожевой собакой, охранявшей один из объектов абвера в Альхесирасе. Англичане считали главным руководителем этого поста наблюдения некоего таинственного незнакомца, имевшего псевдоним Фелейзен. Впоследствии выяснилось, что это девичья фамилия властной и решительной супруги Кучке, решительно пресекавшей все его тайные «шпионские» похождения.

205 Это полностью противоречило докладу поверенного в делах Германии в Вашингтоне Ганса Томсена от 19 июня 1941 г., в котором говорилось: «Я располагаю достоверной информацией, что 14 июня на сессии кабинета министров президент Рузвельт в ответ на вопрос, вступит ли Америка в войну и где это может произойти, решительно ответил «нет».

206 Опасения Токио по этому поводу отражались в постоянных поисках «полной ясности». Очевидно, не удовлетворенные заверениями Янке, послы Японии в Берлине и в Риме ставили вопрос ребром. 3 декабря японский посол в Риме спросил у Муссолини: «Если Япония объявит войну США и Великобритании, присоединится ли к ней Италия?» И в Риме, и в Берлине послам ответили утвердительно.

207 Несмотря на то что обвинения Мюллера не получили прямого подтверждения, Янке был практически подвергнут домашнему аресту в своем доме в Штральзунде в Померании, где 26 апреля 1945 г. был захвачен в плен одним из подразделений 53-й армии генерала Федюнинского. С тех пор о нем не было никаких известий[Сведения о допросах Янке публиковались в 1946 г. в советской печати. (Примеч. науч. ред. )].

208 Адмирал Канарис боялся, что, имея данные о готовящейся конференции в Касабланке, нацистское руководство может пойти на попытку физического устранения президента США и премьер-министра Великобритании. Поэтому он либо не давал своей агентуре задания на добывание такого рода сведений, либо даже «придерживал» информацию, поступающую от агентов абвера.

209 Кемаль Ататюрк руководил Турцией в 1923–1938 гг. (Примеч. науч. ред. )

210 По воспоминаниям Мацхольда, Эрл передал ему благодарность президента Рузвельта за присланные марки. Президент попросил продолжать высылать марки, однако не переправлять их в дальнейшем в конвертах абвера.

211 Геди, «вспыльчивый суетливый англичанин» (по оценке Сайруса Зальцбергера), представлял лондонскую газету «Таймс» в Центральной Европе, а также американскую «Нью-Йорк таймс» в Праге и Вене во времена Судетского кризиса и аншлюса Австрии. Во время войны находился в качестве сотрудника МИ-6 в Вене.

212 По словам стамбульского корреспондента лондонской газеты «Дейли мейл» Седрика Солтера, в 1943 г. Эрл встречался даже с Канарисом. Шеф абвера пытался узнать, «каковы приемлемые для американцев условия заключения мира». В действительности такой встречи не было, однако Эрл на самом деле был весьма популярен среди сотрудников ведомства Канариса, критически настроенных к режиму Гитлера.

213 Бадольо с 1942 г. участвовал в заговоре против Муссолини. (Примеч. науч. ред. )

214 Позже Йодль признался, что полностью растерялся в свете произошедших событий. «Это был единственный раз, когда я ничего не смог посоветовать фюреру», – заявил он.

215 События уже плохо поддавались контролю. 23–24 июля все приготовления к перевороту были почти завершены. Почта, штаб полиции, здание МВД были захвачены заговорщиками. Специальный отряд полиции сосредоточился в районе королевской виллы. На всех ключевых точках были организованы посты карабинеров. Личная охрана Муссолини была выведена из палаццо Венеция; на ее место заступили вооруженные автоматами полицейские, поддерживавшие заговорщиков.

216 Африканский корпус капитулировал в Тунисе 12 мая 1943 г., т. е. двумя месяцами ранее. (Примеч. науч. ред. )

217 Африканский корпус капитулировал в Тунисе 12 мая 1943 г., т. е. двумя месяцами ранее. (Примеч. науч. ред. )

218 Даже уже в августе 1944 г., когда война приближалась к своему концу, руководитель британского отдела разведки Шелленберга переживал, что в связи с недоступностью кабеля образовалась «брешь» в возможности сбора разведывательных данных. Он предлагал привлечь к выполнению этой задачи немецкие подводные лодки. Некоторые другие ведомства, например подчиненное Герингу исследовательское бюро, также пытались решить эту проблему.

219 Первый перехват был осуществлен в 19.45 7 сентября 1941 г. В нем содержалась запись беседы английского чиновника, прибывшего в Вашингтон, в которой тот просил свое руководство в Лондоне направить ему помощника.

220 Не обладавший богатым воображением Риббентроп очень мало понимал в разведывательной ценности этих материалов. К тому же собеседники все же не полностью доверяли телефону и не обо всем говорили прямо. Осторожный тон переговоров так раздражал Риббентропа, что на сопроводительной записке к одному из перехватов он написал: «Поскольку переговоры сильно маскируются, из них очень мало можно понять».

221 Немецкая служба перехвата продолжала неустанно трудиться. В частности, 5 мая 1944 г. работникам пункта прослушивания в Эйндховене удалось обеспечить запись пятиминутного разговора между Рузвельтом и Черчиллем, в котором те обсуждали вопросы дислокации войск союзников в Великобритании. Новые сведения высоко оценили в ставке Гитлера как еще одно достижение службы Онезорге. Кроме того, о готовящемся вторжении можно было понять и из разговоров менее значительных лиц, перехваченных сотрудниками поста. Теперь немцы были уверены в неизбежности вторжения. В своих воспоминаниях Шелленберг писал: «Если бы два руководителя знали, что их беседы прослушивает враг, Рузвельт едва ли мог бы себе позволить попрощаться с Черчиллем словами «что ж, сделаем что сможем, а теперь я еду на рыбалку».

222 Официальная капитуляция Италии последовала 8 сентября 1943 г. 13 октября Италия объявила Германии войну. (Примеч. науч. ред. )

223 Высадка канадцев у Дьеппа 28 августа 1942 г. (Примеч. науч. ред. )

224 Надежный источник (sichere Quelle). Этим термином сотрудники радиоразведки обозначали перехват беспроводных сообщений союзников.

225 Основателем этой группы в министерстве был один из самых неординарно мыслящих людей, «генератор идей» Деннис Уитли. Его подход к делу был так нетрадиционен, а замыслы по дезинформации противника настолько оригинальны и нереалистичны, что его пришлось заменить более рациональным и здравомыслящим Бивенсом. Обладая такой же изобретательностью и воображением, Бивенс не был так горяч и безрассуден, как его предшественник.

226 Веселые интеллектуалы в комитете «XX» не отказывали себе в удовольствии отражать свои симпатии и антипатии в псевдонимах своих агентов (те, конечно, об этом не знали). Особенно несносный тип носил псевдоним Червяк; другие, также отнесенные к париям, звались Урод, Марионетка или Клизма. В то же время фавориты были удостоены имен Метеор, Радуга или Брут.

227 Нет сведений о каком-либо руководстве заговором со стороны Миллера. (Примеч. науч. ред. )

228 Единственным агентом-женщиной, к которой Канарис по-настоящему хорошо относился, была Паула Кох, работавшая в Турции медсестрой и пытавшаяся подражать Флоренс Найтингейл. Она возглавляла отдел «Адана» в управляемом капитаном Паулем Леверкуэном филиале абвера в Стамбуле и занималась безнадежной работой с обманщиками арабами.

229 Такого количества танков не было ни у США, ни у Великобритании. (Примеч. науч. ред. )

230 Копия предварительно «обработанного» плана «Нептун», из которого была удалена вся «ненужная» информация, была подброшена немцам через агента-двойника с целью повысить доверие к нему германских «хозяев». После произошедших всем известных событий ценность плана была невелика.

231 Как австриец, Фредди официально не принадлежал к стране-противнику, однако принимаемые британскими спецслужбами меры безопасности были настолько жесткими, что даже граждане стран, не участвовавших в боевых действиях, подлежали интернированию вплоть до выяснения всех данных об их личности.

232 Генерал Винцент Мюллер попал в советский плен в июле 1944 года в Белоруссии. (Примеч. науч. ред. )

233 В своей книге «История ФБР, предназначенная для народа» Дон Уайтхед писал, что «первая радиостанция начала работать на Лонг-Айленде 4 декабря 1941 года». Однако, несмотря на то что она почерпнул эти данные из воспоминаний Гувера, это тем не менее ошибка. Первая радиостанция начала свою работу весной 1940 года и работала до 7 июля 1941 года, когда после ареста немецких агентов она была закрыта за ненадобностью.