Вячеслав Юрьевич Денисов

Сломанное время

Остров. Остаться людьми – 3

Аннотация

Сколько дней прошло с тех пор, как пассажиры морского лайнера «Кассандра» оказались на острове близ Бермудского архипелага? Две недели? Три? Никто из них уже не способен ответить на этот вопрос точно – ночь здесь может длиться не более пары часов, а день закончиться сразу после восхода солнца… Но не только время на этом клочке суши имеет зыбкую структуру. Обнаруженный в джунглях гигантский авианосец, казавшийся людям надежным укрытием от таинственных зловещих тварей, внезапно подвергается нападению хорошо вооруженной группы; кто эти боевики и как они проникли на корабль – неизвестно. Атаку удалось отбить, однако вскоре пассажиры обнаруживают в трюме торпеду с активированным механизмом самоуничтожения. До взрыва, который превратит эту часть джунглей в огромный котлован, остаются считаные минуты…

Вячеслав Денисов

Сломанное время

ГЛАВА 1

Осмотр авианосца не принес никаких результатов. Каждая каюта, каждая выемка в бортах, трюм, рубка – все было ощупано. И теперь все знавший о кораблях Макаров был почти уверен, что трое, побывав на борту судна, не оставили никаких следов в помещениях. Это было странно, и из этих обстоятельств вытекало два вывода. Либо они не успели сделать то, что планировали, либо проникали на судно с единственной целью – вырезать как можно больше народа.

– Здесь тысячи квадратных метров территории, – сказал уже ближе к вечеру Макаров. – Осмотреть все просто невозможно. Напрасно я втянул тебя в эту авантюру. Они могли изменить что-то в недоступном для глаз месте, например, вмонтировать видеоглазок под потолком. При таком освещении разглядеть его нереально. Но зато он будет исправно передавать информацию.

– Куда? – усевшись на шасси одного из «Эвенджеров», Гоша закрыл глаза. – Куда передавать?

– Хороший вопрос. Думаю, на него ответил бы Артур.

Макаров мучился еще одной мыслью. Те двое, что напали на него, убивали Макарова или просто им под руку попался человек, который своим походом в гальюн мог спутать какие-то планы? Ведь не убили же его, когда он был в их власти…

Весь вечер после похорон троих неизвестных, тащить которых и закапывать пришлось за милю от авианосца, Макаров разговаривал с Гошей. Левша был недостаточно силен, чтобы встать с койки. Лечение Нидо вернуло его к жизни, но еще не просветлило сознание. Гоша же выглядел человеком, у которого в голове полный порядок, и он был полон сил. Несколько часов Макаров думал, говорить ли ему о странном разговоре в ангаре с бассейном, но потом все-таки рассказал.

Они не одни на Острове. Здесь есть еще люди. И эти люди Островом управляют. Это значит, что с самого начала им было известно, что семь дней назад на Остров были высажены два с лишним десятка людей. И уже не было никаких сомнений – глупо утверждать обратное, – что «Кассандра» и управляющие этим Островом люди – единое целое в чьем-то злонамеренном умысле.

– Он говорил о моей жене, – сказал Макаров Гоше. – Он знает о моем прошлом если не все, то ту часть его, что связана с женой. И несмотря на то, что говорилось о многом и вразнобой, эта тема, я почувствовал, была главной.

– О чем еще он говорил?

– О том, что Адриано был убит, чтобы разъединить связку с Франческо. Эта связка показалась ему опасной.

– Опасной для чего?

Макаров покусал губу.

– Я думаю, для реализации плана.

– Плана? – Гоша хмыкнул. – И что это за план?

– Какого черта ты задаешь мне эти вопросы? Пока мы знаем следующее: Остров под чьим-то контролем, под контролем и мы – это первое. Второе: нас, несомненно, для чего-то используют. Третье: меня они убивать не стали, потому что…

– Им нужен на этом Острове лидер, управляющий стадом. Воздействуя на лидера, воздействуешь на весь коллектив.

Макаров удивленно поднял взгляд:

– Откуда такие глубокие познания в конфликтологии?

– Я был в зоне, дружище, – Гоша рассмеялся. Впрочем, смех его был похож на очередное хмыканье. – Точно так же администрация лагеря управляет зэками. Лучше поддерживать одного авторитетного, давая ему поблажки, чем контролировать стадо. При минимуме затрат максимум отдачи. Вот и тебя спасли в лесу от тварей, приволокли, растолковали и отпустили.

Вечер на палубе был удивительно тих. Размером с два футбольных поля, взлетная палуба пустовала, измотанные невзгодами люди с наступлением темноты уходили в каюты. А эти двое сидели у самого леера и наслаждались закатом. На этот раз солнце садилось на севере. Макаров готов был поклясться, что там – север. А океан в отсутствие света превратился в серое одеяло.

– Они не торопились открывать карты, – сказал Гоша. – Быть может, они потянули бы время еще или не открывали вовсе, но твое любопытство эти карты спутало. Либо ты являлся частью плана изначально, и поэтому они были вынуждены вмешиваться в ход истории, чтобы тебя спасти. Но второй раз, накачав глюкозой и физраствором, оставлять в лесу не стали. Вероятно, был риск, что твари дождутся их ухода… Знаешь, что сказал мне Франческо после того, как прочитал молитву над могилами троих гостей? Он вздохнул и, проходя мимо, посмотрел мне в лицо, выдавив: «Они и суток здесь не пролежат».

Потянуло холодком. Макаров мог бы сказать, что такой резко континентальный климат не свойствен Карибскому бассейну, что на Бермудах как западной части Атлантики не наступает резкая прохлада, и что, скорее всего, погода эта очень похожа на ту, что стоит южнее, у Фолклендских островов, например. Но стоило ли сообщать об этом Гоше, когда все на эту тему было уже сказано?

– Самолеты.

– Что? – встрепенулся Макаров.

– Мы не осматривали нижнюю палубу, где стоят «Эвенджеры».

С первого же дня Макаров выставил у торпедоносцев пост, люди дежурили сначала по одному, а после – по двое. Внутрь запускали только Макарова и тех, кто прибывал с ним. Правило это работало безукоризненно, поэтому Макаров в сомнении посмотрел на Гошу.

– Чтобы чужаки смогли оказаться рядом с «Эвенджерами», им пришлось бы убить обоих постовых.

– Они могли усыпить их.

– Но Патрисия и Гламур не спали, когда случился переполох, – заметил Макаров. – Я видел обоих, и они мало напоминали спящих.

Гоша почесал пальцем нос и направился к найденной на авианосце стеклянной бутыли, которая теперь играла роль автомата по бесплатной раздаче питьевой воды. Воду ежедневно приносили островитяне, отправляясь к водопаду по трое. Наклонив бутыль, он заполнил обрезок пластиковой бутылки – стакан – и медленно, со смаком, выпил.

– Гламур постоянно под героином. Где он берет наркотик, никто не знает! – Гоша расхохотался. – Даже Дженни, которая дважды заставляла его опорожнять пакеты! В любой момент чудак может встать и куда-нибудь пойти. Два раза я замечал его не на посту, а на корме. Свесившись вниз, он наблюдал за волнами.

– За какими волнами? – не понял находящийся вне этой темы Макаров.

– За зелеными! – вскричал Гоша. – Макаров, ау! Ты слышишь, что я говорю?

– Да, слышу… Гламур – наркоман…

Гоша придвинулся к Макарову.

– Да не об этом я, старина! Я говорю о том, что мы видели неизвестных где угодно, но только не в ангаре с «Эвенджерами». Не странно ли это?

Долгим, внимательным взглядом Макаров посмотрел на приятеля.

– Ты же военный! – давил Гоша. – Что делают корабли в море, когда пытаются запутать флот неприятеля?

– Совершают ложные маневры.

– Вот и здесь! Тем, кто в нас стрелял, не составляло никакого труда прирезать старую астматичку Патрисию и просто напугать Гламура, сделав ему козу! Под шмалью он убежал бы и спрыгнул рыбкой с борта! Но они упрямо шумели в главном коридоре под верхней палубой. Причем шуметь стали, когда ты их обнаружил! Зачем? Вспомни, как Патрисия перевела надпись на черепках, – продолжал надоедать Гоша. – Она солгала. Можно англичанину ошибиться, переводя русский деепричастный оборот, но ошибиться в переводе письма ита, если ты знаешь язык ита, просто невозможно!

– Нам нужно спуститься на нижнюю палубу к самолетам.

– Слава богу! Капитана озарило! Теперь я понимаю, почему капитаны последними покидают корабль.

– Почему? – искренне удивился Макаров.

– Потому что они на корабле единственные, кто не понимает, что он идет ко дну.

Макаров без злобы сунул Гоше кулаком под ребра, и они поднялись.

После свежего воздуха навязчиво потянуло запахом раскаленного железа и ссохшимся машинным маслом. У входа в ангар, под лестницей, сидел задумчиво жующий соломину Гламур. Напуская на лицо маску снисходительного юмориста, Макаров бросил:

– Та же смена. А где вторая половина караула? – Его хрипловатый голос заставил Гламура ожить.

– Патрисия? Она ушла за водой.

– Очень хорошо, – согласился с таким положением дел Макаров, который наложил запрет на отлучки с этого поста.

– А когда она ушла? – спросил Гоша.

– Пять минут назад. Может, пятнадцать, – равнодушно ответил Гламур. – Время здесь течет непонятно.

Макаров вошел в дверь, за ним пробрался в узкую дверь Гоша. Заходя, он вспоминал, как выносил на плечах через этот узкий проем Донована. Мелькнула мысль, что попроси его сейчас повторить этот трюк – вряд ли удастся. Как мало нужно, чтобы аккумулировать возможности человека до совершенства – достаточно всего лишь упавшей на металлический пол авиабомбы весом в тысячу килограммов…

Они заходили на нижнюю палубу уже в двадцатый, наверное, раз. И каждый раз Макарову казалось, что в этих самолетах присутствует что-то, что они не увидели за прошлые осмотры.

– Я понять не могу, как они проникли на борт. Если бы поднимались по веревке, стоял бы грохот, какой я слышу, когда хожу за водой к водопаду. Если бы через люк для водолазов…

– Исключено, – прервал Гошу Макаров. – Я заклинил поворотный механизм открывания люка, когда стало ясно, что среди нас чужой. И после погони за детективом осмотрел люк еще раз.

– Значит…

– Значит, они прошли дорогой, которая нам до сих пор неизвестна.

Гоша только что спустился из кабины одного из самолетов и теперь сидел на лестнице с тем выражением на лице, которое всегда сулило Макарову неприятности. Как только Гоша задумывался, он всякий раз говорил после этих раздумий такое, что Макарову хотелось торопиться к Питеру.

Он не ошибся и на этот раз…

– Помнишь, мы говорили о том, что Остров странствует во времени?

Отвечать Макаров не стал, по его мнению, прозвучала совершенно бессмысленная фраза.

– А почему бы тогда тем, кто нас контролирует, не перемещаться во времени самим?

– Я не понимаю, – раздраженно проговорил Макаров. – Я не понимаю тебя, когда ты начинаешь так говорить! Что значит – «самим»? Говори, чтобы я понял. Я старый моряк, странствия по морю лишили меня былой сосредоточенности…

Макаров резко обернулся на тяжелый вздох Гоши. Тот стоял на земле.

– Что с тобой? – поразился Гоша, выпрямляясь. – На тебе лица нет, друг мой…

Макаров беспомощно посмотрел на приятеля и осторожно помял мочку уха.

– Да что с тобой, черт возьми?!

– Сейчас что-то произошло, а я не могу понять что…

– Ты меня с ума сведешь! – с досадой бросил Гоша и покачал головой. – Я бы, как доктор Донован, посоветовал тебе отдохнуть, если бы не был заранее уверен, что отдохнуть от происходящего нельзя. В тебя опять пришло то, что едва не задушило бедного Джорджа?

Обхватив голову руками, Макаров стал бродить бесцельным маршрутом.

– Я схожу с ума, это очевидно, – бормотал он. – Вокруг меня происходят события, а я даже не могу дать им определение. Сознание запуталось, как леска… Так что ты там говорил о перемещениях?..

Подняв с пола что-то похожее на гайку, Гоша швырнул ее в сторону. Звякнув о металлический пол, она запрыгала в неосвещенную пробивающимся солнечным светом часть палубы. Макаров сопровождал ее взглядом, каким обычно смотрят на падение авиалайнера…

– И вот опять что-то происходит…

Гоша покачал головой:

– Я буду милостив и не замечу твоих последних слов. Начну сразу с ответа на твой вопрос. Я сужу так. Если мы на Острове неделю и уже начинаем замечать странности, чтобы не сказать – невероятности, тогда почему тем, кто есть на этом клочке суши, не поставить эти странности себе на службу?

– Считаешь, что после этого я начал кое-что понимать? – спросил Макаров, не сводя глаз с темноты, в которой скрылась гайка.

– Предположим – я в очередной раз говорю предположим, ибо это в голове не умещается, – что Остров перемещается во времени. Значит, существуют законы такого перемещения. Человеческий мозг способен их анализировать и понимать. В мире, откуда мы пришли, уже существует понятие «черные дыры». Не хватает практики! – Гоша выставил перед собой указательный палец и пошел с ним на Макарова. – А здесь практики, по-видимому, хоть отбавляй! Так почему бы этим, в комбинезонах, не отмотать чуток времени назад, к тому моменту, когда люк для водолазов был тобой еще не заперт, и не проникнуть на авианосец за неделю до нашего прибытия на Остров? А уже оказавшись на борту, вернуть себя в то время, когда Дженни зашла на ночь в твою каюту?

– Ты видел, как Дженни заходила в мою каюту?

– Этого не видел разве что Гламур, и то только потому, что был занят разнюхиванием порошка. Так вот, сделав дело, они намеревались покинуть корабль тем же путем – вернуть всю группу в час того дня, из которого они прибыли.

– Что ж они себя не вернули? Почему не вернул себя тот, который заперся в каюте с Питером?

– Быть может, он и вернул бы себя, когда бы захотел…

– То есть умереть ему было выгоднее? – насмешливо уточнил Макаров.

– Вспомни, что сказал Питер… «Он бы меня не убил». Питер видел несколько минут впереди происходящего. Тот, что взял его в заложники, не собирался сдаваться, но и не хотел убить ребенка…

– Я знаю этого человека…

Макаров обернулся так резко, насколько был способен. Гоша обернулся медленно, словно был вынужден сделать это под угрозой.

В проеме двери, в которую они зашли, стояла Дженни.

– Я знаю человека, который захватил каюту с Питером…

– Как ты здесь оказалась, Дженни? – спросил Макаров. Ошеломленный, он продолжал говорить по-русски.

Но Дженни его поняла…

ГЛАВА 2

Шагнув в полумрак, она, мягко ступая, прошла внутрь и встала между мужчинами.

– Хватит играть в прятки, мальчики. Оттого, что каждый из нас носит в себе догадки и загадки, даже не пытаясь поделиться ими с другими, наше существование на Острове становится только невыносимее…

– Где Гламур? – выдавил Гоша.

– Его нет у дверей. И Патрисии нет. Если я не ошибаюсь, именно эта сладкая парочка должна охранять вход в храм?

– Дженни…

– Тот, в кого стрелял Артур… его имя – Антонино. Я была его женой три года. Когда-то в Америке.

– Я думал, ты и есть американка, – сказал Макаров.

Для них обоих – и для Макарова, и для Гоши – появление Дженни оказалось потрясением. Не сам факт ее появления, ничего волшебного в этом не было, а то, что она вошла в их разговор с середины и сразу по делу. Именно поэтому они сейчас говорили слова ненужные и произносили неважные для обстановки фразы.

– Я американка, и когда-то я жила в Америке вместе с человеком, который всего несколько часов назад был зарыт в землю.

– Когда-то?

– О, человек точных понятий! – усмехнулась Дженни, посмотрев на Гошу. – В вашем присутствии прямо-таки не спросишь: «Сколько времени?» Нужно непременно: «Который час?» Да, именно – когда-то! Потому что я не знаю, когда!

– Никто не хочет подышать свежим воздухом? – предложил Гоша, повернувшись в сторону двери. Находиться в полумраке с сумасшедшей и Макаровым, который, заклинив люк, заклинил, по всей видимости, и себя, ему не хотелось.

Но ему не удалось сделать и шага. Дженни положила ему руку на грудь.

– Я помню еще как минимум три своих жизни, так что с того? И всякий раз это начинается. Когда я вдруг теряю свою налитую грудь, загар солярия и оказываюсь маленькой девочкой, сидящей на ржавом рельсе под проливным дождем. Я не знаю, когда это произойдет в следующий раз. Быть может, я не успею договорить и исчезну. И снова окажусь в далеких семидесятых, начиная все сначала и даже не в силах покончить с собой, ибо и мозг мой из зрелого превращается снова в девятилетний!.. – Дженни стерла со щеки выскользнувшую слезу. – А потом, спустя годы, все вдруг наваливается на меня, и каждая ночь становится ожиданием того, что я вспомню жизнь предыдущую! И не смей говорить мне, что я сумасшедшая! – прокричала она в лицо Гоше. – Я сумасшедшая не более двух мужиков, всерьез рассуждающих о путешествиях во времени!.. Тот человек, напавший, – это священник Антонио, я прожила с ним три года, пока нас не разлучила его смерть! Я сказала об этом Франческо. Мне говорить дальше, или вы пошлете за доктором Донованом, едва я начну?

Макаров покачал головой и, протянув руку, смущенно смахнул с лица Дженни еще одну слезу.

– Франческо промолчал, а потом ответил, что он – тот самый священник, который скреплял наш с Антонио союз в церкви… Для того, чтобы я стала его женой, Антонио отрекся от сана. И во всей Англии не нашлось священника, который взялся бы нас соединить. Франческо – решился… Значит, Франческо тоже…

– Откуда-то оттуда? – помог Макаров.

– Именно… Но больше он ничего не помнит. Это вам ответ на вопрос, почему «когда-то в Америке»…

Только сейчас Макаров заметил, что Дженни держит бутылку с водой. Напившись, он протянул ее Гоше. Тот отказался, но потом вдруг принял. Глотнув пару раз, он хотел закрутить крышечку, но не удержал, и бутылка упала на пол. Смущенно чертыхнувшись, Гоша поднял ее и передал женщине. Хотел спросить о чем-то, но вдруг остановил свой взгляд на Макарове.

– Ты меня пугаешь. Жаль, нет зеркала, чтобы ты сейчас мог в него посмотреть.

А тот внезапно пришел в ярость.

– Дьявольщина!.. – взревел он, пугая Дженни. – Что-то происходит, а я не понимаю! Вот и опять что-то произошло, – тыча пальцем в лужу воды, повторял он, – и это снова прошло мимо меня!..

– Давайте выйдем на солнце, – предпринял очередную попытку выбраться из ангара Гоша. – Ну его к дьяволу… За минуту столько сказано… странного…

– Ничего странного, – прошептала Дженни. – Во всяком случае ничего из того, что кажется подозрительным Макарову… Странно другое. Что вы не видите очевидного – вот что странно.

Гоша поднял на нее глаза и, наткнувшись на выпирающую из блузки грудь, смущенно отвернулся.

– Будем рады, если вы нас просветите.

– Слон не умеет подпрыгивать на месте. Такова его физиология.

– Это все?

– Нет, не все. Утиное кряканье не вызывает эха ни при каких обстоятельствах.

– И это я тоже знаю. Мне также известно, что Венера – единственная из планет Солнечной системы, вращающаяся против Солнца, что ни один лист бумаги невозможно сложить пополам более семи раз и что корову можно заставить подняться по лестнице, но невозможно заставить спуститься. – Гоша обвел всех взглядом. – Это была что, викторина? Если так, в качестве суперприза хочу видеть пачку сигарет!

– Эхо, Гоша…

Тот попытался найти в растерянном лице Макарова объяснение. Его там не было.

– Эха – нет…

Обернувшись, Гоша стал смотреть по сторонам с таким вниманием, словно эхо было, его нужно было только разыскать, спрятавшееся.

Ни слова больше не говоря, Макаров подошел к лестнице, на которой всего десять минут назад сидел его приятель, и, оттянув от самолета, повалил на пол. Железный громкий грохот врезался в уши всех, Дженни вздрогнула, но, как ни пыталась она расслышать в огромном помещении хотя бы слабое повторение этого шума, у нее ничего не вышло.

– Эха нет! – со злорадным выражением прокричал Макаров, вскинув руки. – Куда делось эхо? Я помню, как закрывал уши руками, когда ты пару дней назад пытался подтянуть лестницу к самолету!

Но Гошу не нужно было убеждать, он помнил, как сотрясались его внутренности, когда он нечаянно сбросил торпеду почти под ноги доктору.

– Это невероятно… – прошептал он, шагая по нижней палубе. Посмотрев под потолок, он напрягся и изо всех сил крикнул: – Я здесь!..

Не дождавшись отзыва на свой пароль, он схватил пальцами подбородок и вернулся к Макарову и Дженни.

– Что мы знаем об эхе?..

– Жила-была на берегу лесного ручья нимфа по имени Эхо. Гера обозлилась на нее, уж не знаю за что, – говорил Макаров, усаживаясь на колесо «Эвенджера», – но без Зевса тут, скорее всего, не обошлось, и наказала. Теперь Эхо могла разговаривать, лишь повторяя последние слова собеседника. И вот как-то забрел в лес красавец Нарцисс, услышал шаги нимфы и крикнул: «Кто здесь?» – «Здесь!» – ответила Эхо. «Выйди ко мне!» – «Ко мне!» – ответила нимфа. – «Ты что, дура?» – «Дура!» – заверила нимфа. Плюнул Нарцисс и ушел…

– До последнего вопроса претензий к легенде нет, – задумчиво пробормотал Гоша. – Но если серьезно… Я посылаю звук, он мчится на скорости тридцать три метра в секунду, отражается от препятствия и возвращается ко мне…

– Вы и в вопросах эха специалист? – иронично поинтересовалась Дженни.

– Девочка, папа двадцать лет искал нефть, ему ли не знать принципы эхолокации?

– Вы нефтяник?

– Люблю этих американцев, – Гоша облизал губы. – Их образ мышления очень похож как раз на эхо. Стоило мне упомянуть во время разговора нефть, как я тут же стал нефтяником.

– А кто вы, если ищете нефть? – и Дженни изогнула бровь.

– Макаров недавно стрелу из лука пустил, так что, он – Гименей?

– Лучше уж называйте меня просто – акустик, – прохрипел Макаров и прокашлялся. – В этом помещении нам следует говорить не об эхе, а о флаттере. Сейчас мы должны были слышать «порхающее» эхо.

– Порхающее эхо?

– Да, это эхо возникает в больших помещениях, когда имеются параллельные стены, между которыми находится источник звука. В результате многократного отражения в точке приема звук то и дело усиливается, а в других местах помещения превращается в дребезг и треск. Думаю, именно это слышали Донован и Гоша, когда торпеда оторвалась от «Эвенджера». Но не это важно. Проблема в том, что мы вообще не слышим отражения звука. О чем это говорит, господин нефтяник?

– О том, что… – Гоша на секунду замолчал, а потом хмыкнул. – Вот я сейчас скажу, а вы меня снова идиотом выставите.

– А давайте вы сначала скажете, а потом мы решим, – предложила Дженни.

– Ага, ага… – Гоша рассмеялся. – Друзья мои, эха нет, потому что в данный момент мы перемещаемся со скоростью, превышающей скорость звука.

Макаров поморщился и посмотрел на Дженни.

– Я так и думал, – огорчился Гоша.

– Я не о тебе сейчас думаю, – успокоил его Макаров. – Если мы движемся и наша скорость поглощает скорость посылаемого нами звука, тогда… тогда нужно крикнуть в другую сторону! Ведь мы не можем перемещаться во все стороны света одновременно!..

И Макаров, развернувшись кругом, направился в глубь ангара. Пройдя десяток шагов, он сложил ладони рупором и прокричал в темноту необъятного помещения:

– Остров!..

Тишина была ему ответом. Безвольно опустив руки, Макаров ждал…

– Макаров, дружище… – пробормотал Гоша, глядя себе под ноги. – Ты занят бессмыслицей…

– Почему? Почему бессмыслицей? Здесь было эхо! Почему его нет?! Флаттер, он присутствует всегда! Трюм корабля – идеальное помещение для изучения флаттера! Почему эта палуба должна быть исключением?!

– Да потому, что мы не имеем вектора перемещения! Мы не движемся на северо-запад или на юг!.. Мы движемся во времени! И скорость нашего перемещения пожирает эти несчастные триста тридцать три метра в секунду! Это как если бы мимо черепахи промчался «Бугатти»!

– Но если черепаху посадить в «Бугатти» и заставить ползти, по всем законам физики и математики она будет двигаться быстрее «Бугатти»!..

В присутствии Дженни они перешли на английский и не заметили этого так же, как не заметили, когда разговаривали с ней на русском в момент потрясения.

– Ты говоришь только о скорости, Макаров… – прошептал Гоша. – О скорости в нашем мире. Но скорость там, откуда мы прибыли, – это время, помноженное на расстояние… Мы мчимся во времени, а это значит, что…

– Это значит, что у нас есть только время, – вставила Дженни, кусая губы. – Но у нас нет расстояния. И время – только то, что на часах. Остальное время – то, что вокруг нас, не имеет величины. Мы уходим в прошлое, потом в настоящее, что-то забираем в будущем, а что-то оставляем в прошлом…

– Так не бывает! – вскричал Макаров. Найдя предмет, который смог бы принять его ярость, он шагнул к «Эвенджеру» и ударил по его фюзеляжу кулаком снизу вверх…

По ангару прокатилось легкое, мерцающее эхо…

– Гоша?.. – прошептала Дженни.

Вскочив, тот набрал в легкие воздух и закричал:

– Ответь мне!..

«Мне, мне…» – прокатилось по нижней палубе, выйдя из темноты…

– Мы остановились, – прошептал Гоша. – Дорого бы я заплатил сейчас, чтобы узнать где.

– Но тебе нечем платить, – сказала Дженни.

– Поэтому мы и не узнаем.

Они вышли из дверей, покинув нижнюю палубу, и сразу увидели Патрисию. Она сидела на ступени лестницы, уходящей наверх, на палубу верхнюю.

Гламура рядом с ней не было.

– Где он? – спросил Макаров, понимая, что имя можно и не упоминать.

– Ушел в туалет, – ответила Патрисия.

Был очередной день, без облачка на небе. Без сигарет. И прохладу можно было найти, лишь находясь в тени под пристройками палубы. Там и находились все, включая Берту и Питера. Подмигнув сыну, Макаров направился к корме. Следом за ним, не отставая, прошли Дженни и Гоша.

– Так вы ученый, Гоша, – решила продолжить начатый внизу разговор Дженни. – Расскажите еще о черепахе и «Бугатти»…

Геологический факультет МГУ, ноябрь 2007-го…

Огромное гулкое помещение с уходящими под самый потолок рядами столов. Заполненное до отказа, оно эхом повторяет каждое слово профессора. Демократично-обаятельный, он не стоит за кафедрой, а сидит на столе, свесив ноги. Серый костюм, под ним – бледно-голубой джемпер из шерсти, такой тонкий, почти прозрачный, что, казалось сидящим в зале девушкам, прикоснись к нему, и он поплывет под пальцами. А прикоснуться так, чтобы джемпер поплыл, хотелось многим. Этот молодой мужчина, не предъявляющий никаких особых внешних причин для влюбчивости, распространял простыми словами о камнях и жидкостях волны, при которых камень и жидкость приобретали иной смысл, более глубокий и чувственный. Отрицающий наотрез даже не ради экзамена секс с ученицами, многие из которых давно перешагнули за взрослость, а секс ради секса. Он притягивал этим своим упрямством еще сильнее.

Было в этом что-то. Очень уж был не похож он на пересекшего тайгу парня. Еще меньше – на любителя колупать минералы геологическим молотком. Ему больше подошла бы роль любимого. Или подонка, из-за которого девки постоянно ищут в них сходство с ним и не находят – по мнению парней. Последним казалось уверенно, что профессор перелюбил всех студенток. Иначе отчего бы им светиться радостью и тлеть истомой всякий раз, когда тот входил в аудиторию? Безоговорочная влюбленность и слепая неприязнь – два чувства, сопровождавшие профессора в коридорах МГУ и на лекциях.

Он давно оставил походы за туманами. Пять лет уж как не закидывал он рюкзак за спину. Не то чтобы надоело, дело в другом. Почувствовал вдруг, что нашел уже много, и отдать это хочется куда больше, чем найти еще. И ушел в науку. Незаметно, как с газетой в руках на лифте, оторвался от земли и поднялся на самый верхний этаж. Вышел, и не успел подивиться свету вокруг, успеху порадоваться. Почувствовать финансовую мощь, которую обрел. Сразу – в дело. С головой.

Лекции в университете – для души. Для дела – научная работа. И не казалось ему, что мечется. А казалось, что все идет своим чередом, плавно, дополняя одно другим.

В лекционном зале он был тем же простым парнем. Сидел на столе, не возражал. Когда пили кофе и жевали булочки на его лекциях, смеялся, дурачился, видя в этом часть великой игры, приводящей к знаниям.

Крутя «паркер», не глядя меняя слайды в аппарате и тыча ручкой за спину. Зная, что там изображено, он говорил просто и доходчиво.

– Ну, что ты, Машенька, смотришь на меня? Я тебя еще больше люблю, – смеялся. – Уже в первом десятилетии двадцатого века никто не рисковал бурить разведочную скважину без предварительного геологического обоснования. Так наряду с нефтедобытчиками появилась новая профессия – нефтеразведчик. Кажется, половина из находящихся здесь с радостью примут ее, и да поспешит студент Верховцев оставить ноги Верочки в покое, ибо нет там, где он ищет, ничего неизведанного, и когда бы понял он, что лучше искать то, что еще никто не видел, осознал бы он ценность моих лекций.

– А почему это нам должно захотеться стать разведчиками?

– А потому что, студент Верховцев, почти все крупные нефтедобывающие фирмы и концерны обзавелись собственными геологическими службами. На худой конец они обращаются к геологам-консультантам. Человек с молотком и рюкзаком идет по местности, собирает образцы горных пород, описывает характерные выходы горных пластов на поверхность…

– С гитарой, – раздается откуда-то сверху.

– Гитарой много не выковыряешь, – не обижаясь на помеху, профессор дотянулся, взял стаканчик с остывшим кофе и пару раз глотнул. – Да и не люблю я гитару. Мне по душе саксофон.

– Так вы с саксофоном в тайгу ходили?

Профессор смеется.

– Замяли…

Еще пуще смех.

– А потом на основании полученных данных составлялась геологическая карта района, позволяющая судить не только о поверхностном рельефе местности, но и о характере залегания горных пластов под ней.

– Теория!

– Теория современная, выработанная практикой прошлого, студент Зимин! – соскочив со стола, профессор прошел в зал, развернулся и выстрелил пультом в слайдер. На огромном белом полотнище возникла фотография, похожая на снимок мокрого асфальта. – Еще первые авиаторы заметили, что с высоты птичьего полета мелкие детали рельефа не видны, зато крупные образования, казавшиеся на земле разрозненными, оказываются элементами чего-то единого. Одними из первых этим эффектом воспользовались археологи. Оказалось, что в пустынях развалины древних городов влияют на форму песчаных гряд над ними, а в средней полосе – над развалинами иной цвет растительности. Этот принцип был взят на мушку и геологами! По отношению к поиску месторождений полезных ископаемых ее стали называть «аэрогеологической съемкой». Однако оказалось, что аэрофотоснимок, охватывающий площадь до полутысячи квадратных километров, не позволяет установить особенно крупные геологические объекты. Поэтому в поисковых целях стали использовать съемки из космоса.

– Что это на экране?

– Это и есть снимок из космоса. Преимуществом космоснимков является то, что на них запечатлены участки земной поверхности, в десятки и даже сотни раз превышающие площади на аэрофотоснимке. При этом устраняется маскирующее влияние почвенного и растительного покрова, скрадываются детали рельефа, а отдельные фрагменты структур земной коры объединяются в нечто целостное.

– Так зачем же тогда нужны в тайге чудаки с саксофонами и молотками в руках?

Профессор смеялся вместе со всеми.

– Затем, будущий коллега Верховцев, что скважину бурить придется все-таки в одном каком-то месте, а не в любой точке площади в пять тысяч квадратных километров!

Вернувшись к столу, он сел на него и развел руки в стороны. «Вот так бы обнял», – пронеслось в красивых девичьих головках…

– Вы хотите быть геологами. Я на вашей стороне. Авторитет геологов возрос настолько, что всякий уважающий себя американец обязательно консультировался со специалистом при покупке земельного участка. И это было далеко не лишним: землевладельцы частенько пускались на разного рода махинации, чтобы повысить цену земли. И вот покупатель приходит к вам и говорит: «Геолог Верховцев, оставьте все-таки в покое ноги геолога Верочки и заработайте пять тысяч долларов на экспертизе!» И геолог Верховцев оставляет в покое эти богом выточенные объекты и приближается к объекту недвижимому. И что он видит? Проведя комплекс мероприятий, геолог Верховцев, коварно ухмыляясь, устанавливает, что масляные пятна на земле продавца сделаны специально и что выкачиваемая у него и покупателя на глазах нефть из скважины закончится через полчаса, поскольку налита в скважину совсем недавно. И вот, получив законные пять тонн «гринов», геолог Верховцев возвращается к Верочке, чтобы купить ей новые чулки. Старые все в затяжках.

Верочка без ума от радости. Профессор заметил, что она не в колготках, а в чулках… В зале бесшумные стоны зависти. Вот сука…

Он замечает, что в зал, осторожно ступая, входят двое и декан. Последний, успокоительно махнув рукой – как орел крылом, – проходит наверх. Двое в костюмах мягко ступают следом.

Профессору все равно. Месяц назад он читал лекцию в присутствии министра природных ресурсов. Да так и не понял, дошло хоть одно его слово до слушателя или нет. Кажется, безошибочно определил профессор, природные ресурсы и министр – очень редко совпадающие в течение жизни последнего обстоятельства.

Декан снова машет крылом. Кажется, он принял паузу в лекции за растерянность профессора. Между тем у профессора привычка – не говорить ни слова, когда в аудитории кто-то бродит, как отвязанная корова.

– И в наши дни, несмотря на развитие новых методов геологической разведки, полевая работа геологов не потеряла своего практического значения. Из года в год каждую весну в разные страны планеты отправляются геологические экспедиции. В поисках полезных ископаемых они «прочесывают» пядь за пядью самые отдаленные уголки. Удивительно, но новые месторождения могут быть открыты и там, где, казалось, и искать нечего. Так, было установлено, что большое нефтяное месторождение находится под Парижем. Причем, чтобы качать нефть, вышку можно установить прямо под Эйфелевой башней. Ну, или вместо нее… – Профессор некоторое время смотрел в пол, прежде чем сказать: – Я не возражаю, когда во время лекции кто-то вдруг начинает говорить со мной. Но когда начинают говорить друг с другом, у меня портится настроение.

Две сотни слушателей испуганно смотрят по сторонам, пытаясь найти тех, кто нарушил святую заповедь профессора, и – находят. Это двое, пришедшие с деканом.

Последний согласно машет крыльями и улыбается не заметившим ничего смешного спутникам. Ну, так вышло…

– Но случаи с Францией, безусловно, редкость, – говорит профессор. – Обычно геологи отправляются на своих двоих, с навигационными приборами сейчас, как с компасом сто лет назад, туда, где, по их или чужому мнению, есть нефть. Они выходят на маршруты, тщательно изучают горные породы, выходящие на поверхность, окаменевшие остатки доисторических животных и растений, копают шурфы и расчищают поисковые канавы, чтобы виднее было строение пластов. Работа эта не столь романтичная, как может показаться по песне Визбора. Но без этой работы нефтяная промышленность встанет. На основании собранных данных, по результатам последующей камеральной обработки, геологи составляют геологическую карту, на которой отмечаются все возможные залегания полезных ископаемых. Затем, как это часто бывает, по следам геолога-первопроходца идут люди многих других специальностей – буровики и дорожники, монтажники и промысловики… И в безлюдном месте вырастает новый мир…

– Скажите, что на снимке?

Зал замер, потому что голос прозвучал с галерки. Его подал один из тех, кто нарушил первое правило профессора.

– Эта фотография сделана космонавтом Архиповым месяц назад. Это район Бурятии.

– Сколько вы заплатили за этот снимок?

– В кругу моих друзей не принято платить за подарки.

Гость улыбнулся:

– А мне вы ее подарите?

– Не припомню вас в списке моих друзей.

– Скажите, а вы можете дешифровать этот космоснимок?

– Я не специалист по космической фотографии. Это работа узких специалистов.

– Тогда, быть может, вы продадите ее мне? – спросил странный мужчина, распахивая на груди пиджак, стоимость которого явно позволяла покупать фотографии у случайных людей. – Назовите сумму.

Профессор оперся руками на стол:

– Я хотел бы напомнить декану факультета, что здесь лекция по геологии.

– Вы, кажется, только что говорили о материальных возможностях хорошо подготовленного геолога. Послышался вопрос о теории, вы упомянули практику как аргумент, но снова применили теорию. Я хочу помочь вам и показать двум сотням перспективных геологоразведчиков, сколько стоит их труд, – сказав это, гость развел руками. – Разве это не вписывается в ваш методический план?

– В мой методический план не вписываются двое незваных гостей, пытающихся его изменить.

– Тем не менее, – убедительно пошарив в карманах, сказал незнакомец, – я это сделаю. – Вынув что-то, похожее на длинную записную книжку, он вынул заодно и ручку. – Я предлагаю вам за этот снимок двадцать тысяч долларов.

– Когда бы вы на самом деле хотели стать хозяином этого снимка, вы бы заранее выяснили, каким образом можно его получить у меня и в каком случае вам не заполучить его ни при каких обстоятельствах. И теперь ваша ошибка вам будет дорого стоить. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – стоить она будет вам куда больше двадцати тысяч долларов. Если я правильно понимаю ситуацию.

– Вы совершенно правильно ее понимаете, – подтвердил незнакомец с верхнего яруса. – Поэтому я повышаю цену за снимок до сорока тысяч.

Для всех присутствующих это было уже чересчур. Онемевшие студенты смотрели на профессора, ожидая его решения. И не решались смотреть туда, откуда предлагались невероятные суммы за невероятный товар.

– За пять лет моего присутствия в этой аудитории с моих уст ни разу не слетала нецензурная брань, – профессор соскользнул со стола. – Не заставляйте меня ломать мною же установленную традицию.

Шумно втянув ноздрями деревянно-бумажный запах аудитории – как конь проснулся, – второй посетитель наклонился к декану и, заглушив шепот почти до беззвучия, проговорил:

– Это тот самый интеллигентный рубаха-парень, который шутки ради снимет с себя последние брюки?

– Я не представлял, что вы устроите здесь балаганные торги, когда это говорил, – вполголоса огрызнулся декан.

– За пять тысяч евро, уважаемый Марк Анатольевич, вас не должен был встревожить даже стриптиз в нашем исполнении. Но вы гарантируете хотя бы его знания и практические навыки?

– Это лучший в Москве геолог. Рискну предположить, что и в России всей…

ГЛАВА 3

Пока Гоша с Дженни о чем-то болтали, Макаров ушел в тень, к пристройке. Потрепал Питера по волосам, сел рядом и закрыл глаза. Сколько он сидел так, минуту или десять, он и сам не мог бы ответить, спроси его кто об этом. Но он открыл глаза сразу, как только почувствовал перед собой человека.

Не понимая, что происходит, он продолжал снизу вверх рассматривать Гламура. Лицо балагура и шутника на этот раз не излучало ни малейшего веселья. Напротив, Макарову казалось, что парень болен. Уставшие, с красными прожилками глаза, безвольные, словно резиновые, губы. Но, самое главное, он был бледен и смят.

– Что случилось? – спросил Макаров. – Разве не должны вы стоять в это время вместе с Патрисией у входа на нижнюю палубу?

– Мне нужно срочно поговорить с вами, Макаров…

Секунду подумав, Макаров поднялся. О чем говорить? В смысле – о чем говорить с Гламуром? В минуты, когда он способен это делать, он безмерно весел, а когда требуется новая доза, он нервозен и совершенно не расположен к беседам.

Они отошли за пристройку. Там не было тени, солнце палило сверху, как палит снизу электроплита, но зато люди не могли услышать ни слова. Помявшись, Гламур вытер рукой лоб. Рука была влажная от пота, поэтому все, чего он добился, это размазал грязь по лицу.

– Со мной что-то происходит…

– Ну, еще бы, – саркастически, с хрипотцой согласился Макаров. – Я не могу запретить вам принимать наркотики. Вас уговаривал Франческо, Нидо забирался вам рукой в чрево, вытаскивал оттуда какие-то предметы, уверяя, что теперь вы здоровы, но сейчас я яснее, чем когда-либо, вижу, что наркомана отвернет от героина только усечение головы. Но позволить это на борту судна я не могу.

– Я не об этом…

– Зато я об этом! – повысил голос Макаров. – Пока все гладко. Ваше увлечение еще не принесло никому вреда. Но что мы будем делать, когда вы обезумеете?

– Я себя отлично контролирую, Макаров, не орите на меня. Вы не мой папа.

– Был бы я вашим папой… – оглянувшись и убедившись, что их никто не видит, Макаров взялся за воротник рубашки Гламура. – Был бы папой я вашим, я бы вам сунул руку в задницу и вынул мозг. Полечил бы и тем же образом вставил его обратно…

– Макаров, давайте не будем предаваться гомосексуальным фантазиям. Я к вам по другому поводу. Со мной что-то происходит, но это не касается… В общем, я боюсь, что у меня поехала крыша.

– Ну, наконец-то. Это должно было когда-то случиться. Я думаю, это от морского воздуха, который вы нюхаете.

– Иронизируйте. Сколько угодно можете надо мной смеяться, – сокрушенно пробормотал Гламур. – Но если я что-то и принимаю, то не мухоморы. Героин не вызывает такие галлюцинации.

Макарову хотелось плюнуть. Сделать это за борт было лень – нужно идти до края платформы, а заставить его плюнуть на палубу было невозможно даже под угрозой казни. Шагнув за Гламура, он вошел в рубку. Через мгновение вышел оттуда и покосился на продюсера.

– Говорите быстрее, у меня много дел.

Гламур внимательно разглядел лицо Макарова. Нет, тот не шутил. Взъерошив волосы, продюсер зашептал:

– Странная история, капитан… Я дождался Патрисию и пошел в туалет. Я уж думал, не дождусь ее. Знаете, я плохо переношу эту фруктовую диету… В общем, разместился я в гальюне, и вдруг…

– Что ж вы замолчали?

– Сейчас вы снова сошлетесь на то, что к делу отношения не имеет.

– Вы закончили свой рассказ?

– Макаров, я сидел на толчке и слушал ваш разговор с Гошей и Дженни. Это как жужжание в ушах после недели запоя. Ляжешь спать в темноте, а в ушах то казачий хор поет, то по коридору кто-то маленький в деревянных башмачках бегает…

Гламур ждал, что сейчас вновь начнется лекция о пагубности увлечения наркотическими средствами, но вместо этого вдруг обнаружил, что Макаров побледнел. Даже сквозь загар и грязь было видно, как скулы его окрасились в молочный цвет.

– И о чем мы говорили?

– Вы говорили про эхо. Что его нет. А потом обрадовались, что оно появилось. – Гламур шмыгнул носом и рассмеялся. – Бред какой-то, правда? Вы же не говорили про эхо? С чего бы вам об эхе говорить?.. В общем, я слышал ваш разговор, как если бы вы стояли рядом с толчком и были размером с карандаш. Тихо, но очень ясно. Я потом вернулся на пост и спросил Патрисию, была ли на нижней палубе Дженни. Я видел, как входили вы и Гоша, но женщины не было. И Патрисия сказала, что Дженни пришла позже, а потом вы все вместе ушли. За пару минут до моего возвращения. Скажите, Макаров, как я мог слышать ваш разговор, если я находился в двухстах метрах от входа в ангар в сортире с задраенной дверью?.. Или нет, постойте… лучше вот что – скажите, что вы говорили об эхе, иначе выйдет, что я спятил!

– Стой здесь, – приказал Макаров, вышел из-за угла пристройки и коротко свистнул. Убедившись, что кроме десятка человек на него обратил внимание и Гоша, махнул ему рукой. – Сейчас ты повторишь все, что рассказал мне. Но подробно.

Слушая, Гоша качал головой и смотрел под ноги. Когда стало ясно, что рассказывать Гламуру больше нечего, что он зашел на третий круг и история его начинает обрастать деталями, Гоша кивнул:

– Иди попей водички. Мы подумаем над этим.

– А нельзя ли мне подумать вместе с вами, господа?

– Хочешь думать вместе с нами? – обрадовался Макаров. – Отлично. Рад, что на корабле обнаружился еще один мыслящий человек! Но тогда скажи мне, где находится героин. Не часть его – я не Дженни, меня надуть нельзя, – а весь запас! И будешь тотчас посвящен в мыслители!

– Я лучше пойду попью водички.

Глядя вслед раздосадованному Комику, Гоша вполголоса произнес:

– Ухо Диониса…

– Что? – не понял Макаров.

– Ухо Диониса. Эхо представляет собой довольно сложное явление. В Германии есть дворец Сан-Суси. Если в одной из зал этого дворца хлопнуть в ладоши, услышишь долгий ружейный залп. Если из окна главного здания дворца Симмонетта в Италии выстрелить из ружья, то услышишь звук этого выстрела еще пятьдесят раз. Дворец построен таким образом, что звук рикошетит от различных пристроек и не может стихнуть. А в гротах знаменитых Сиракуз можно слышать каждое слово, произнесенное на значительном удалении от грота. Это и есть «ухо Диониса». В Италии есть церковь, проходя мимо которой, можно отчетливо слышать, о чем в исповедальне беседуют пастор с прихожанином. Этим часто пользовались полицейские… Макаров, кажется, мы сейчас снова спустимся к самолетам…

– Зачем?

– Затем, что как только я объясню тебе принцип действия «уха Диониса»… Словом, ты сам туда побежишь. Впереди меня.

Не убирая с лица саркастической усмешки, Макаров облокотился на проржавевший поручень и перестал моргать.

– Если источник звука помещен в одном из двух фокусов эллипсоидального свода, то звуковые волны собираются в другом его фокусе.

– Переключись с птичьего на русский, пожалуйста.

– С удовольствием! Так вот, отличное эхо может получиться в длинном коридоре.

– Коридоре? – повторил Макаров, поморщившись. – Но в ангаре нет коридоров!

Еще минуту он был недвижим, а потом вдруг снялся с места и быстрыми шагами направился к лестнице, ведущей к нижней палубе.

– Разве не это я имел в виду? – бормотал Гоша, торопясь за ним.

У дверей сидел Гламур, который до сих пор сохранял на лице выражение обиды. Похлопав его по плечу, Макаров прокрутил ручку и вошел в ангар.

Ничего не изменилось. Пять самолетов стояли на своих местах. По-прежнему пахло проржавелым железом и духота увлажняла кожу. И так же, как и всегда, Макаров слышал рядом дыхание Гоши.

Опершись руками в колени, Макаров стал ходить и смотреть под ноги. Со стороны выглядело это довольно комично. Гоша направился было к борту, но услышал:

– Оставь в покое стены. Это нижняя палуба. За бортами – долина!

Гоша хмыкнул и стал рассматривать пол. Покрытый листовым железом, для прочности штампованный ребристыми полосами, для ищущего в нем лазейку он не представлял никакого интереса. Очевидным было, что даже если и найдется в нем небольшая щель, то вряд ли она может служить источником эха, разносимого по всему авианосцу. Пять минут были потрачены впустую. И вдруг Макаров выпрямился и, часто моргая, как моргают люди, пытающиеся зацепить внезапно появившуюся мысль, бросился к выходу.

– Ну, начинается! – взорвался Гоша. – Я не могу бегать за тобой по всему кораблю!

Лица мужчин были покрыты каплями пота. Дышать в этом огромном помещении с обманчивой прохладой было тяжело. Бег создавал эффект сауны – лишнее движение заставляло организм выдавливать из себя потоки пота.

Но Макаров и не думал удаляться от входа в ангар. Распахнув дверь, он выглянул и упер взгляд в Гламура.

– Полчаса назад, когда мы с Гошей заходили в ангар, ты жевал травинку.

– Это преступление? – Гламур поднял голову.

– Нет, это не преступление. Просто я хочу знать, где ты ее взял!

Удивленный Гоша оперся на свод низкой двери.

– Где ты взял травинку, чтобы ее жевать! Вот что меня интересует! Ты не ходил сегодня за водой, значит, ты не спускался с судна на землю!

– Я сорвал ее.

Не нужно было быть наркологом, чтобы увидеть на лице Гламура последствия недавно принятого наркотика. Глупый вид, потяжелевшие веки, лицо выглядело обвисшим. Гламур находился в состоянии мощного наркотического прихода.

– Где ты ее сорвал?! На авианосце не растет трава!

Секунду подождав, Гламур расхохотался.

– Идиот… – прошептал Макаров. – Он убьет себя и, если получится, – нас!

Развернувшись к Гоше, он хлопнул его по плечу и снова забрался в ангар.

– Ищи, ищи… – бормотал он, обходя нижнюю палубу. – Здесь должен быть проход!

Гоша видел, как он вдруг налег плечом на крыло одного из «Эвенджеров» и сдвинул его с места.

– Помоги!

Вдвоем они откатили торпедоносец на метр.

– Что это?

На том месте, где стояло левое шасси самолета – там, куда падала сочная черная тень, – Гоша, опустившись на колени, рассмотрел тонкий шов.

– Нужно чем-то зацепить край! – прокричал Макаров. – Это люк!

Да, это был люк. И когда Гоша спрыгнул с крыла «Эвенджера» с выломанной в кабине полоской алюминия, Макаров уже водил руками по полу, пытаясь в темном пятне, словно в луже, разыскать удобное для рычага место.

Через пять или десять минут – никто не следил за временем – им удалось со скрежетом отодрать от пола небольшой, размером сорок на сорок сантиметров, пласт пола.

– Здесь лестница, – прохрипел Макаров, опуская руку вниз.

– Если было эхо, докатившееся до кормы, где в гальюне сидел Комик, значит…

– Значит, в момент нашего разговора этот люк был открыт!

Оба почувствовали, как, несмотря на жару, их кожа покрывается холодом. Словно оба, открыв холодильник жарким летом, заглянули в него в поисках напитка.

– Нас… видели… Нас слышали.

И в этот момент страшный грохот заставил их повалиться на пол, закрывая уши руками.

Вскрикнув, Гоша поджал под себя ноги. Шум был страшной силы. Казалось, это не от неожиданности они упали, это ударная волна ударила их о пол.

Некоторое время они не слышали друг друга. Оба открывали рты, что-то кричали, обращаясь друг к другу, но лишь спустя несколько мгновений, когда в ангаре затих шум, Гоша услышал:

– Торпеда!

Он повернул голову. Под «Эвенджером», который они откатили, лежала огромная сигара. Точно такую же Макаров запустил со взлетной палубы, спасая корабль…

Встав на колени, Гоша двинулся к снаряду.

– Не трогай!

Гоша посмотрел на Макарова. Лицо отца Питера было перекошено от отчаяния.

– Они контролируют каждый наш шаг, – простонал Макаров, ложась на спину и закрывая лицо ладонями. – Они видят нас. Они знают, что мы делаем в данную минуту…

У Гоши разламывалась от боли голова. Виной тому был не столько грохот, вызванный падением торпеды, сколько непрекращающийся стресс.

– Посмотри, какие цифры стоят на датчике времени, – тихо произнес Макаров, не отнимая ладоней от лица. – Только не фокусируй на этом внимание тех, кто нас сейчас видит…

Дверь в ангар со скрежетом распахнулась, и на пороге появился Комик.

– Они отдыхают, – сказал он кому-то, скорее всего, Патрисии, которая заинтересовалась странным шумом.

Дверь закрылась.

Перекатившись, Гоша оказался почти рядом с торпедой. Перед его глазами бледно-желтыми штрихами светились цифры: 15:46. Через мгновение цифры изменились: 15:45…

– Макаров, разве на торпедах бывают датчики времени, отсчитывающие время самоликвидации?..

– Конечно, нет, – прошептал тот, поднимаясь с пола и на четвереньках добираясь до Гоши. – Эти датчики установили наши друзья… Те, которые только что сняли торпеду с подвески и взвели ее боевой механизм!

Он почти уткнулся лицом в табло.

– Они измываются над нами… Датчик времени на торпедах… Обхохочешься… Они хотят, чтобы мы знали, сколько осталось до взрыва. В этом и заключается гуманный садизм этих парней! Считайте, сколько вам осталось – «все по-честному»…

Поднявшись на ноги, он схватил Гошу за руку и, как куклу, оторвал его от пола.

– Пятнадцать минут, Гоша. – Он шагнул к распахнутому люку. – Быстро собирай людей и уводи с авианосца. Сейчас же! – закричал он, дико тараща глаза, видя, что Гоша и не думает торопиться.

Макаров присел над люком.

– Уводи людей…

– Нет, – оттолкнув Макарова, Гоша быстро сел и спустил ноги в люк. – Знаешь, в чем разница между нами? Я всю жизнь отвечал только за себя.

Макаров не успел опомниться, как Гоша, двигаясь как гимнаст, спустился вниз, так что только одна голова его торчала из темноты. Освещенный бледным солнечным лучом лоб его блестел от пота.

– Ты знаешь, куда потом вести людей, я – нет!

– Гоша!

Тот спустился еще на одну ступень.

– Макаров, приятно было иметь с тобой дело.

Склонившись над люком и не особо надеясь на ответный жест, Макаров опустил в люк руку с распростертой ладонью.

И вздрогнул, когда понял, что Гоша пожал ее.

Нельзя было терять ни секунды.

ГЛАВА 4

Почти три десятка людей столпились у подъемника, собранного Гошей в тот день, когда они с Донованом впервые оказались на авианосце.

– Двигайтесь! – торопил Макаров, понимая, что люди и так спешат убраться с корабля как можно быстрее.

Сложнее всего пришлось с Левшой и беременной девушкой. Слабый после ранения и возвращенный к жизни филиппинцем, Левша еле переставлял ноги. Но и он спешил. Стиснув зубы, он перебирал трос руками. Внизу его уже встречали. На истерику той, что и по ровной поверхности передвигалась с трудом, никто не обращал внимания. Вместе с девушкой, рискуя упасть с высоты двадцать метров, спустился сам Макаров. Он поддерживал ее свободной рукой, а барабанную перепонку ему разрывал беспрестанный визг девушки. Оказавшись на земле, она успокоилась.

Макаров посмотрел на часы. Четыре минуты. Столько осталось до взрыва тонны тротила. Достаточно, чтобы убить всех.

– Уходим в долину! – приказал он, убедившись в том, что Питера крепко держит за руку Дженни.

Закинув на плечо руку Левши, он в последний раз посмотрел на корабль.

Макаров должен был уйти с него последним. Но он ушел, оставив в трюме Гошу.

– Атаман, будьте искренни, – услышал он голос Левши. – Где наш доблестный геолог?

– Там, где ему положено быть.

– В недрах, – не глядя на Макарова, сказал Левша. – Я понял. Что вы задумали?

Схватив его за руку, Макаров двинулся в сторону уходящих в долину людей.

* * *

Спускаясь, Гоша попытался сообразить, сколько ступеней он перебрал руками. Считать их он начал минуту назад и уже сейчас знал, что – тридцать. Пытаясь сообразить, сколько времени он их не считал, сравнить это время с тем, что подсчитывал, Гоша окончательно запутался. Даже по самым приблизительным подсчетам выходило, что он обеими руками подержался как минимум за пятьдесят ступеней – приваренных к двум вертикальным трубам обрезков арматуры.

«Меж ступенями – полметра, – думал он, прижав лоб к одной из них. – Значит – двадцать пять метров… Макаров говорил, что от ватерлинии до верхней палубы – двадцать…»

– Значит, скоро я ступлю в трюм… – прошептали его губы.

Он устал. В висках стучала кровь. Чтобы хоть как-то успокоиться и не впасть в панику, он обхватил ногой трубу, сцепил пальцы в замок и расслабился.

И пришла в голову мысль – неожиданно, удивляя, – а променял бы он свое сегодняшнее положение на то, что теперь является ему во снах, заставляя встречать рассвет в поту?..

Колония строгого режима, 2008 год. Гоша…

Лежа на спине, он трогал пальцем и пересчитывал гнутые ромбы в панцирной сетке спящего над ним Гуронова. И каждый раз, дойдя до середины, где, словно наполненный водой подвесной потолок, свисал зад зэка, сбивался. Четыреста с лишним. Еще ни разу он не досчитал до пяти сотен. В глазах рябило, темнота окончательно забивала взгляд.

Голубой, почти неземной свет, похожий на глубину Средиземноморья, покрывал навощенный пол и отражался мертвым пятном в потолке. Запах прелых носков, нечистого нижнего белья, придавленных потными, немытыми телами постелей.

«Это символично, – думал он, – что я не могу досчитать. Пятнадцать лет и ни месяцем меньше», – он мысленно, в который раз, произвел вычисления. Привычка считать в уме быстро всякий раз выводила одно и то же число – пять тысяч четыреста семьдесят пять дней. Как и вчера, добавил високосные дни. Вычел те, что минули. Стало на тридцать два меньше. Но как ни старался, не менялась даже вторая цифра в числе.

«Сколько мне будет, когда я выйду?»

Тут подсчеты были проще. Сорок плюс пятнадцать. Пятьдесят пять. Размятый зоной, без зубов, с туберкулезом, желтушного вида. Согбенный старец. Если повезет. Если нет, закопают неподалеку отсюда, под палкой – не под крестом – с номером. Так положено. Впрочем, забирать его все равно некому.

Натянув одеяло до подбородка, он перевернулся на бок и замер. На него смотрели из полумрака два белых, словно смазанных жиром, глаза.

– Две тысячи пятьдесят четыре.

– Что? – переспросил Гоша.

Старик затянулся сигаретой – его никто не карал за курение в бараке, и прикрыл глаза. Белки Бесилова исчезли, и Гоше показалось, что стало темней. Такое ощущение остается, когда в комнате гаснет свеча. Но через мгновение глаза снова проявились в темноте.

– Кубиков – две тысячи пятьдесят четыре. Не считай.

– Почему?

– Когда сосчитаешь и будешь знать, уже нечем будет заняться. Прирастешь к этому месту. Станет хуже.

– Хуже, чем сейчас, мне не будет.

– Это тебе так кажется.

Помолчали. Бесилов докурил, затушил чинарик о край банки из-под кофе и поставил банку в тумбочку. Последний выдох его заполнил пространство тяжким духом бессмыслия.

– Никогда не делай здесь того, что потом станет частью твоей натуры. Не уноси отсюда маленькие секреты. Рано или поздно придется о них вспоминать. И тогда зона останется с тобой навсегда. Кубиков в сетке – две тысячи пятьдесят четыре. Зачем тебе узнавать это, прикладывая усилия? Лучше спроси, я тебе скажу.

– Какая разница, как я узнал? – пробормотал Гоша и положил затылок на подушку. – Сам сосчитал или ты мне сказал. Главное, что теперь я знаю – их две тысячи пятьдесят четыре.

– Я соврал. Я сам не знаю. И не хочу знать. Иначе не выйду отсюда вовсе.

Гоша снова повернулся к Бесилову.

Но тот уже смотрел в сетку над собой.

Бесилов мотал срок в четвертый раз, Гоша знал. Каждая новая ходка добавляла старику три года к прошлому сроку. Заехал он впервые в восьмидесятом. Тогда чистили перед Олимпиадой Москву, и Бесилова угораздило разбить в ресторане витраж. Одному богу известной дорогой занесло его в тот год в столицу, и он тут же попал, что называется, под раздачу. За стекло уплатил, но законные свои пятнадцать суток получил. На тринадцатые в камеру зашли, собрали всех, погрузили в автозаки и вывезли за 101-й километр. Он, очумелый от происходящего, тут же вернулся. И тут же получил два года за злостное хулиганство задним числом. Нельзя было бродягам вроде него портить облик советской столицы перед приездом иностранцев, никак нельзя. Что иностранцы подумают? Увезли под Оренбург. Через месяц ушла жена. Впрочем, развестись Бесилов давно хотел. В восемьдесят втором освободился, погулял три года и однажды, совершенно случайно проходя мимо заводской администрации, залез с улицы в здание и унес телевизор. Да из сейфа денег немного прихватил – пятьсот пятнадцать рублей. Не успели пяти вохровцам зарплату выдать. На следующий день взяли и дали пять лет. По году за каждого вохровца. Так он впервые оказался в Бурятии. Выйдя, обратно уже не торопился. В сорок восемь уже как-то поздно возвращаться покорять Москву. С двумя-то судимостями. Первое, чему стал свидетелем, освободившись, – заседание ГКЧП по телевизору. Страна менялась. Как-то не хотела она сидеть вместе с Бесиловым. В девяносто втором Бесилов был уже Бесом и немножко присматривал за целлюлозно-бумажным комбинатом, что на Байкале воду травил. Сколотил компанию подданных числом тридцать, и те умело собирали дань с торговцев копченым омулем на побережье. В том же году, ошибившись в возможностях, попытался порулить комбинатом. Порулить не дали. Дали восемь лет строгого режима, и он въехал в зону эту, в Бурятии, во второй раз. В двухтысячном – а сидеть Бесилов умел только от звонка до звонка, поскольку активистов презирал и работать не хотел, – освободился. С одобрением принял нового президента и через год пошел на новый круг, уже не надеясь когда-нибудь прижиться в этой новой стране. Одиннадцать лет за убийство, сопряженное с разбоем. Авторитетный набор статей кодекса позволял Бесилову изредка покуривать в бараке, вставать с кровати последним и ходить всегда с чистым подворотничком. Авторитетный чистюля. Год назад в Сочи собрался коллектив мытарей, и предложена была ими Бесилову корона. Странный человек, он думал над предложением третий месяц. С воли трижды уже приходила малява за решением, но старик медлил. То ли звание считал себя недостойным, то ли заслуги свои перед Бурятией не соответствующими предлагаемому положению. Как бы то ни было, а Митволя-то все равно подвинули. Если бы не он, может, и не засветился этот срок Бесилову. В любом случае Митволя убрали подальше от комбината, но пересматривать решение по Бесилову уже никто никогда не будет. Таких людей, как Олежек Митволь, если убирают обратно в Москву, то не для того, чтобы Бесиловых освобождать. До Бесилова тут слух дошел, что в стране решено с коррупцией бороться. И вот уже месяц Бес пытался овладеть хитрой наукой понимать непонятное. Как можно с самими собой бороться – вот, в натуре, загадка…

– Почему не спрашиваешь, за что я здесь, – пробормотал осевшим от долгого лежания голосом Гоша.

– Да не принято здесь такие вопросы задавать. А за что ввезли тебя, и без рассказов твоих знаю. Поаккуратней надо с охотничьими ружьями, приятель.

Гоша резко повернул голову.

Бес лениво повернул свою.

Гоша закрыл глаза.

Бес закрыл свои.

Через некоторое время, почти провалившись в забытье, Гоша почувствовал знакомый запах сигарет Бесилова. С трудом разлепив веки, он усмехнулся:

– Когда же ты спишь?

– Когда сон приходит.

Помолчали. Гоша никак не мог привыкнуть к такому способу общения здесь. Вопрос – ответ, из которого ничего не ясно. Фраза – фраза. В итоге остается еще куда большее непонимание, чем до разговора. Странное дело, но, быть может, в этом и кроется истинный смысл общения людей? Никто же не врет. Там же, за забором, говорят много, и невозможно понять, где правда, а где ложь. Криво улыбнувшись и собравшись уже снова упасть в потную яму бессмысленного времяпрепровождения, Гоша подумал, что здесь, в заключении, никому ничего, кроме свободы, не нужно. Оттого, верно, и смысла врать нет.

– Неделю уже думаю, – раздался голос из темноты. Видимо, страдая бессонницей и заметив те же симптомы у соседа, зэк решил развлечь его разговором. – Как люди нефть находят? Ведь это же немыслимое дело, сколько знаний нужно. Вот выпусти меня в тайгу и скажи: иди, Бесилов. Найдешь нефть – половину срока скостим. Я, конечно, пойду, потому что грех не воспользоваться случаем… Да, когда на слово верят, это всегда хорошо… – затяжка и – приглушенно осипло, – но как же найти-то мне ее, суку?

Уже давно Гоша лежал с открытыми глазами. Сон как смело. Бесилов говорил о нефти. Ну, правда же – глупо предполагать, будто Бесилов у всех о нефти спрашивает?

Беззвучно рассмеявшись, Гоша почесал лоб:

– Ловок… Тебя не подложили ко мне, часом?

– Когда бы подложили, то ты бы ни ухом ни рылом об этом, – заговорил снова Бесилов. – И говорил бы ты потише, пока кто не услышал. А то завтра поутру спросят тебя за слова эти, и я даже после долгого раздумья вряд ли смогу придумать, что ты отвечать будешь. Скажешь, что пошутил, палец отдать придется. Или еще чего хуже…

– А зачем мне шутить, – Гоша посмотрел наверх, где подвесной потолок панцирной сетки зашевелился и стал перекатываться, ища место получше, выпростал из-под одеяла руку и почесал мочку, – я правдой оперировать буду. Спрошу: граждане зэки, скажите мне, новичку, зачем понадобилось старому Бесилову, половину из пятидесяти пяти лет своей жизни который зоне отдал, расспрашивать у меня, как нефть добывают? Уж не собрался ли он нефтяником стать после отсидки?

Разноголосый храп в бараке разбавился хохотом Бесилова:

– А ты не промах, молодой человек!..

Закинув руку за голову, Гоша поработал пальцами – рука затекла.

– А что, я не против, – сказал он, улыбаясь. – Ты через пять лет выйдешь, подождешь еще десять, освобожусь и я. Сколотим мы с тобой на двоих артель. Возьмем в банке кредит и поставим пару вышек. Нам больше не надо. Нефть к тому времени тысяч десять за баррель будет стоить, поднимемся на ноги, отработаем кредит, поставим еще парочку насосов… – Гоша посмотрел на Бесилова, который, завернувшись в казенное одеяло, как ребенок, с улыбкой слушал. – Ерунда, что тебе к тому времени будет семьдесят, а мне пятьдесят пять. В эти годы, старик, жизнь только налаживается…

– А я не буду тебя ждать. Пока ты тут кедры валишь, я нефть-то и найду. Хули мне, посидеть рядом с ней десятку – в первый раз, что ли? Зато сохраню к твоему выходу. А за кредит не волнуйся. Кредит – это моя забота. Это ты десять лет на ноги встаешь, а я в восемь месяцев уже пошел.

Гоша покусал губу:

– Ну, тогда слушай, напарник…

Продолжить он не смог.

В бараке, в дальнем углу, началась возня. Приглушенные сначала, а потом разорвавшие сонную тишину барака крики оглушили помещение. Грохот раскалываемого табурета, вопль, перекрестный мат разбудили всех. Кто-то поборзее, вскочив и свесив ноги с кровати, входил в роль молчаливого свидетеля, кто-то, медленно натянув одеяло, становиться таковым наотрез отказывался.

Гоша хорошо различал в слепой темноте удары ног о чье-то тело, удары по лицу и истеричные восклицания. Помертвев, он сообразил, что идет обычная драка. А малая толика необычности заключалась в том, что за месяц его пребывания здесь ссоры были, но никогда – драки. Тем более что разразился скандал совершенно на пустом месте – ночью, в безмолвии, сразу…

Бесилов приподнялся на локте и выдавил:

– А идите-ка сюда, люди добрые!

Не узнать этот голос, придавленный хрипотцой и чуть прерывающийся при переходе с шипящих на гласные, было невозможно. Как невозможно было не исполнить просьбы, им произносимые.

Трое или четверо – в сумраке, превращенном дежурным освещением в час между волком и собакой, Гоша не мог разобрать точно, когда же подошли, стало ясно, что трое, – приблизились к кровати Бесилова, дыша тяжело и рвано.

– Он из тумбочки мою трубу взял, – произнес один из призраков, указывая мизинцем на рядом стоящего. Как ни силился, Гоша не мог вспомнить их имен, хотя визуально представлял обоих. – Бес, мне мать только скинет бабла на телефон, я с ней раз поговорю, потом смотрю – баланс в минусе. Откуда у матери деньги эту суку междугородними снабжать?

– Бес, он без причины ударил! – заговорил другой. – Мне труба его не нужна, ты знаешь, мне звонить некуда, я сирота!

– Я свидетель, – сказал вдруг третий, держась за Гошину кровать. Гуронов наверху делал вид, что спал, хотя было совершенно ясно, что просматривать сны в такой ситуации совершенно невозможно. – Мне Забой предположительно выразил мнение, что кто-то трубу его крадет ночью, закрывается одеялом с головой и шепотом с кем-то базарит, бабки спускает Забоевы.

Разглядывая происходящее в метре от себя, Гоша прищурился. Улыбаться не решился. Забой предположительно выразил мнение, что кто-то крадет его телефон. Знакомая барачная политкорректность. Никого нельзя обвинять в дурном поступке, пока вина не доказана. Все на грани правильного понимания момента, и не было бы той грани, а был бы «висяк» – «по-красному», когда бы не прозвучало: «Закрывается одеялом с головой и шепотом с кем-то базарит». То есть уже совершенно точно известно, кто крадет, с какой целью и как пользуется похищенным, осталось только смотрящему все выяснить и слово свое сказать.

– Мы с Забоем порешили ночью не спать, – продолжал между тем объявивший себя свидетелем, – и выяснить тему. И вот Комар, дождавшись, пока мы засвистим, тихонечко так открывает тумбочку, вынимает оттуда трубу и закрывается с головой одеялом. Зарылся, сука, как крот. И еще подушечку сверху привалил. Мы подождали пару минут, а потом накрыли его.

– Что скажешь, Комар?

Гоша одними глазами, не поворачивая головы, посмотрел на Бесилова. Тот сидел, привалившись спиной к спинке кровати. Худые, покрытые хищно поблескивающими в свете синей лампочки седоватыми волосами ноги его, скрещенные, как на упокой, лежали поверх одеяла. Пальцы на ступнях играли мазурку.

– Что скажешь, Комар?

Уже понял Гоша, что ошибки нет. Только что совершено одно из самых тяжких преступлений в зоне – кража у своего.

– Бес, они гонят, я отвечаю!

– Ты отвечаешь? – подумав, с нажимом повторил Бесилов. – Я не просил тебя это произносить. Ты решил сказать это сам.

– Я отвечаю, это гнилой базар! – тот, кого звали Комаром, присел и ударил себя ладонями по бедрам. Раздалось несколько звучных шлепков. – Ты знаешь меня, Бес! А вот эти двое должны тоже ответить!.. Или мне сукой здесь ходить, или им!

Гоша молчал и смотрел прямо перед собой. Нелегкая задачка для смотрящего. Попробуй здесь, в темноте, не видя глаз, не имея доказательств, слыша лишь голоса, принять правильное решение. А не принять нельзя. Он для того здесь и спит, в этом бараке, чтобы никто не крал и не было склок, раздражающих администрацию.

– Да, ты прав, – Бесилов затянулся, прокашлялся дымом и протянул руку к тумбочке, чтобы достать знакомую Гоше банку. – Кому-то придется этой ночью стать сучьего племени членом…

– Пустой базар, Бес! – приняв сказанное за поддержку, взревел Комар так, что Гоша снова покусал губу. Выставив в сторону двоих обвинителей средний палец, он стал тыкать им, как куском арматуры: – За базар ответить, Бес, за базар ответить!..

– Дай телефон, Комар, – приказал Бесилов, вытерев руку об одеяло.

Приняв трубку, он чиркнул колесиком «зиппо» и поставил зажигалку на тумбочку. Если бы не трое в трусах посреди прохода, Гоша мог бы заключить, что в бараке стало уютнее и теплее. Когда Бесилов нажал кнопку вызова, он уже понял, что сейчас произойдет. Все так просто, оказывается. Наверное, он и сам смог бы сообразить, находись не здесь, а за забором. Или пожив тут чуть дольше… А троица не знала правильного ответа, потому что еще горели лица от ударов и стонали внутренности.

Поймав номер последнего разговора, Бесилов передал трубку Комару и велел подключить громкую связь.

Через четверть минуты в бараке послышался женский голос:

«Дима… – раздалось в натянутой, хоть ножом режь, тишине. – Ты уже готов? Я уже легла… Как и обещала, без трусиков… Дима, у тебя уже стоит?..»

– Дима, – выдохнул Бесилов и спросил, будто не знал: – Кто у нас Дима?

– С-сука, – едва слышно пробормотал Забой. – Мне мать последние переводит, я даже бабе своей не звоню… А он дрочит со шмарой из санчасти…

Гоша только сейчас вспомнил этот женский, чуть плавающий голос. Три дня назад он приходил в санчасть за обезболивающим для головы, и доктор, едва дослушав жалобы, крикнул сидящей в соседней комнате медсестре: «Дай ему цитрамона четыре таблетки!» Медсестра выплыла, качая бедрами, оценила Гошу взглядом, вынула из кармана стандарт и разорвала пополам. Одна таблетка вывалилась и закатилась под стеклянный шкаф. Наклонилась она за ней так, чтобы Гоша сумел хорошо рассмотреть ажурное плетение на ее чулках. Выходя, он прошел мимо нее, коснувшись плечом груди. Пахнуло духами средней паршивости. «По таблетке три раза в день или во время приступа», – сказала она голосом, которым можно было предложить минет.

И вот сейчас он снова слышал этот голос. Слова Забоя были тому подтверждением.

– Бес, – заволновался Комар, – это какое-то недоразумение… Они подставили меня! Они уже давно меня хотят ссученным сделать! Ты вспомни – неделю назад эти двое подговаривали пацанов следить за мной, когда кум вызвал! А меня всего лишь на давешние дела разводили – малява от иркутских мусоров в зону пришла!

– Ты каким пальцем на них показывал? – спросил Бесилов, и Гоша вдруг с каким-то неприятным холодком вывел, что разговаривает Бес одним голосом и с ним, покуривая, и с этими троими.

– Бес?.. – изумленно выдавил Комаров.

– Позовите Членореза.

– Бес!..

Кто-то спрыгнул с верхнего яруса – шнырь заторопился показать свою преданность – и метнулся в угол, противоположный тому, где началась склока.

Гоша услышал, как закачались, загудев, словно сосны на ветру, нары – два этажа. Слышался и голос: «Да вставай же, вставай, Бес кличет!..»

– Ну, паскудство… – недовольно заворчал кто-то басом, и раздался сухой плевок.

– Я тебе сейчас за базар такой язык-то подрежу, – пообещал Бесилов. – Не проснулся еще, в доме плюешь?

– Да я спросону, Пал Палыч… Что такое?

– Видишь эту пехоту?

– Какую из троих?

– Комар.

– Базара нет. Как не видеть.

– Средний палец правой руки у него лишний.

Гоша почувствовал приближение чего-то неприятного, вникая в суть происходящего далее. Все выглядело так, как когда-то, двадцать лет назад, в Махачкале, куда он прибыл стажироваться от геологического факультета МГУ. При нем резали барана, чтобы накормить гостей – его и руководителя стажировки. Разница была лишь в том, что баран тогда не оказывал сопротивления и не кричал…

Членорез сходил к своей кровати, вернулся с ножом. Поставил табурет посреди прохода, воткнул в него нож. Потом взял Комара за шею, поставил на колени, сдернул с него майку и перетянул ему рот. Теперь Гоша слышал лишь приглушенные звуки, которые, сорви повязку с лица Комара, заглушили бы проспект Кутузова в час пик.

Схватив руку упирающегося меж его ног Комара, он выбрал, почти вырвал, средний палец его правой руки, положил на край табурета и приставил к нему нож. Секунду помедлил, примериваясь, а потом резко надавил.

Этот хруст заставил Гошу покрыться ознобом. До сих пор он считал, что все закончится испугом Комара.

Он вспомнил, как с тем же звуком от мерзлой куриной тушки отделяется окорочок…

Толкнув Комара ногой, Членорез вытер о майку на его лице нож, прошел к себе, лег, и через полминуты Гоша услышал сочный, неподдельный храп.

Глядя, как двое шнырей перетягивают запястье Комара и волокут его, потерявшего сознание, к выходу, он снова потрогал мочку уха.

Скрипнула кровать рядом. В свете зажигалки взорвалось облачко дыма. Бесилов курил не переставая. Но теперь запаха дыма не чувствовалось. В проходе меж их кроватей пахло свежей кровью.

– Так что там с нефтью-то? Как ее ищут?

И Гоша рассказал.

ГЛАВА 5

Ступень под номером двести восемь была выгнута вниз, и он едва не сорвался вниз. Гоша начал считать ступени, когда спустился, как ему показалось, уже достаточно глубоко, чтобы коснуться дна. Дна чего – конечно, авианосца. Если у него было дно. Все, что имеет форму посудины, имеет дно. Как и терпение людское. И вот, насчитав двести семь ступеней, он исчерпал свое терпение до дна.

– Это глупо! – вскричал он. – Глупо! Нельзя спускаться так долго!

И в этот момент лестница качнулась, словно кто-то, стоящий внизу, взялся за нее обеими руками и изо всех сил качнул…

Странный гул пронесся мимо Гоши и ушел вниз, как в бездонную трубу.

«Эхо!» – пронеслось в голове его, и он, понимая, что взглянуть на часы нельзя, начал считать вслух.

Он ждал возвращения шума снизу. Эхо не могло не вернуться. Но планам его не суждено было сбыться. Где-то высоко над ним раздался еще один звук. Металлический скрежет, который затих так же неожиданно, как и возник. Теперь считать секунды не имело смысла. Ушедший вниз второй звук встретился с первым, и они поглотили друг друга.

Вытянув в сторону руку, он прикоснулся к стене. Металлическая поверхность, холодная и сухая.

Ступив на выгнутую ступень, он почувствовал, как нога соскользнула, и он пошел вниз, в темноту…

Руки его уже не слушались. И поэтому Гоша не понял, как случилось, что, когда он открыл глаза, обе его ступни по-прежнему твердо стояли на ступенях, а руки сжимали ступени так, что разжать их мог только он сам.

У него не было с собой ни спичек, ни предмета, который, когда бы были спички, можно было ими зажечь. Гошу окружала темнота, которая бывает в засыпанном землей гробе. Никогда раньше не страдавший клаустрофобией, он вдруг почувствовал, как неуверенно стукнуло сердце. Словно засомневавшись, есть ли смысл работать дальше. И ноги сразу стали ватными, а руки – словно он отлежал их во сне.

Гоша понял, как глупо сейчас его присутствие на Земле. Или – в ней… Он твердо стоит на ногах, он удерживается руками, но стоит расслабиться – и полетит вниз.

Как далеко – вниз?..

В тоннеле было, в отличие от нижней палубы, прохладно, но запах – его невозможно было спутать ни с каким другим – проржавелое железо и засохшее, покрывшееся пылью машинное масло. Гоше вдруг подумалось, что он до сих пор в метре от расположенного над его головой люка, и по мере того как он спускается, лестница на такое же расстояние поднимается. Чтобы избавиться от наваждения, он поднял руку. Пустота. Он шагнул наверх. Пустота. Еще десять шагов наверх. Вытянул руку – пустота.

Хотя не факт. Он может быть в пяти метрах под люком, и когда он поднимается, лестницу, наоборот, опускают…

– Я потерял над собой контроль, – твердо сказал Гоша. Прижав лоб к куску арматуры, он минуту стоял неподвижно.

– Но у всего есть начало и есть конец.

Третьей фразы от себя ему пришлось ждать только через четверть часа.

– Ты боишься идти вниз… Подумай над этим конструктивно. Лестницу делали люди. Лестница – не луч света. Но и тот имеет свой конец. Возможно, ты стоишь в пяти метрах над тем местом, где она заканчивается. Так разумно ли подниматься при этом наверх?

Он наконец-то озвучил то, над чем думал четверть часа – Гоша хотел подняться.

Но вместо этого стал решительно спускаться вниз.

«Макаров увидел травинку во рту Комика. Действительно, где он ее взял? Люк задраен, значит, есть еще выход. И те люди, что хотели убить Макарова, прошли именно через это «окно»…»

Четыреста пятьдесят ступеней…

Что-то тяжелое медленно, но уверенно забралось на его плечо. Вскрикнув. Гоша сбил это «что-то» рукой. Теперь он не спускался, а «срывался» вниз. Рискуя сбить очередность перестановки рук и ног, он почти полностью отдал себя гравитации. Никогда не боявшийся стесненных пространств, он четверть часа назад испытал приступ клаустрофобии. Не относящийся брезгливо к насекомым, только что содрогнулся от изоптерофобии.

Пятьсот шестьдесят пятая…

– К черту фобии! – и Гоша заставил себя рассмеяться. Он слушал свой смех и чувствовал, как непослушны губы. Ему часто приходилось смеяться через силу, но еще ни разу он не ощущал такую беспомощность губ. – Поговорим о перемещениях во времени…

Ему нужно было о чем-то говорить. Отправив фобии к черту, он обрел еще одну. Теперь он боялся, что путь его бесконечен. Но научного названия такому страху он не знал.

Пятьсот девяносто третья…

– Предположим, мы странствуем во времени… – прохрипел он и прислушался к своему голосу. Он его не узнал. И с этого момента решил себя не слушать. Главное – говорить… – Предположим, в нашем распоряжении есть коридор, сквозь который можно пройти за считаные секунды. И пусть два его воронкообразных устья «А» и «Б» расположены в пространстве рядом. Иначе и быть не может – только рядом… Мы привыкли к скорости Земли, и если Остров разогнать до скорости света, нас размажет по его поверхности. Поэтому, чтобы начать перемещаться во времени, мы должны войти в коридор. И уже там, обретя новые свои свойства в новой обстановке, переместиться… Устья «А» и «Б» должны быть рядом, иначе мы не смогли бы вернуться обратно…

Шестьсот сороковая.

– Итак… Устье «А» остается на месте, а «Б», в коридор которого мы входим, разгоняется до скорости света… А потом мы вместе с этим коридором резко очерчиваем петлю и тормозим у устья «А»…

Гоша остановил спуск. Если бы был хотя бы ничтожный источник света, можно было бы увидеть, как блеснули его глаза.

– Так вот отчего нас словно ветерком обносит в безветрие!.. В этот момент мы не начинаем движение, в этот момент мы, очертив круг, возвращаемся к устью «А»! И остановка происходит так неожиданно, что нас словно обдувает ветром!

Гоша почувствовал озноб и снова заставил себя засмеяться.

– Боже мой, если бы в этот момент мы не находились в устье «Б», нас разнесло бы на атомы…

Семьсот восьмая…

Гоша словно позабыл, где находится. Он спускался. Не забывая считать ступени, он в то же время беспрестанно говорил, пытаясь отвлечь себя от неизвестных ранее страхов.

– Мы очертили петлю во времени со скоростью света и вернулись назад или же, напротив, перенеслись вперед… – сейчас он был похож, если не принимать во внимание обстоятельства и внешний вид, на лектора в привычной аудитории. – И в этом случае за счет эффекта замедления времени на движущемся теле по сравнению с неподвижным… для нас пройдет меньше времени, чем для устья «А», где жизнь идет привычным чередом… При этом, чем выше наша скорость и чем дольше Остров движется в коридоре, тем больше будет разница времен между ними…

Гоша остановился и зацепился локтем за ступеньку. Погруженный в рассуждения, он настолько «отвлекся» от страха, что вторая нога его фривольно болталась над пустотой, и он даже придавал ее движению осмысленный рисунок.

– Таким образом…

Он и позабыл уже, когда в последний раз произносил эту фразу. Так давно это было, что он почти физически ощутил отсутствие в руке кубика мела.

– Таким образом, опираясь на теорию Эйнштейна, мы можем вернуться на Острове во времена Колумба или, наоборот, оказаться в двадцать третьем веке… С ума сойти. Но кто здесь не полоумен?

– Восемьсот тридцать девятая… Интересно только вот что… Мы оказываемся постоянно в лете… Ни разу не очутившись в зиме… Хотя…

На этот раз он рассмеялся уже невольно и искренне…

– Ты глуп!.. Здесь никогда не бывает снега! Как далеко назад или вперед ни переместился бы Остров, он никогда не меняет своего географического положения! Что руководит этим? Людская воля или особенность Острова, не связанная с разумом?

Он спустился вниз еще на пятьдесят ступеней.

– Что я вообще знаю об уравнениях Эйншейна? Почти ничего… Мне лишь известно, что в них четырехмерное пространство существует в двух экземплярах. И экземпляры эти соединены друг с другом «окном». Это «окно» невидимо, никто не знает, где оно находится… Быть может, за свою жизнь я прошел мимо него пятнадцать раз. Я ходил в метре от «окна», оставаясь в своем мире. Но если бы шагнул в него, угадав, то оказался бы в другом мире. Похожий на мой и причастный только ко мне, но некоторое время назад или некоторое время спустя… А чтобы вернуться, я должен снова выйти через «окно». И Эйнштейн уверяет, что это может быть вовсе не то «окно», в которое я заходил… – помолчав, он смущенно кашлянул. – Мне нужно спускаться. Иначе я одурею окончательно.

Насчитав еще сто ступеней, Гоша снова оплел ступеньку руками.

– Остров движим разумом. Иначе быть не может. И мы все – почти три десятка людей, ступив с палубы «Кассандры» и сев в лодки, в какой-то момент оказались в устье «Б». Пронеслись сквозь время и высадились на Острове…

Помолчав, он добавил:

– Острове, которого нет… Где-то там, наверху, есть «окно» с устьем «Б». И оказавшись в нем, можно переступить через время. И вернуться… Вот почему мы не увидели «Кассандру», когда растворился туман. Мы просто перенеслись во времени. И в тот момент, когда на Острове прозвучал первый вопрос: «Где «Кассандра»?», – она или полста лет уже гнила в водах Желтого моря, или только появилась на чертежах какой-нибудь голландской верфи.

Гоша спустился еще на сто ступеней.

– Между ступенями – пятьдесят сантиметров. Это значит, что я спустился под землю на глубину пятьсот сорок пять метров. Мне нужно немножко отдохнуть. Потому что сейчас я спустился на пять метров ниже высоты Останкинской башни. Если, конечно, русский язык допускает такую постановку факта…

И он почувствовал, что волосы его, как при сквозняке, шевельнулись.

– Хотя, есть ли она сейчас вообще, башня Останкинская?..

Он покусал губы и отвлек себя от внезапно нахлынувшего непреодолимого желания разжать пальцы и сделать шаг назад.

– Остров только что вышел из носителя – устья «Б», и я вошел в устье «А». И сейчас стою на долбаной лестнице в ту минуту, быть может, когда совершенно голый банкир Ван дер Шельк накладывается на совершенно голую Мату Хари. – Втянув воздух носом, Гоша почесал щеку. – Странно, что меня это не возбуждает.

Пальцы на руках будто помертвели. Они не слушались его. Ему хотелось просто расслабить руки и упасть.

Такое уже однажды было. Было… Но тогда падение означало свободу. Падение здесь означает смерть. И он, стиснув зубы и нащупав ногой следующую ступень, продолжил спуск.

* * *

С этого места авианосец выглядел как детская игрушка.

Люди настолько устали, что идти дальше уже не могли. Они лежали на земле и дышали, как загнанное стадо.

– Макаров… ты говорил, что этот авианосец – атомный?..

Дженни подползла к Макарову сразу, едва он приказал остановиться. Около минуты она, выравнивая дыхание и уткнувшись ему лицом в плечо, просто лежала. Сам Макаров держал голову на руке Левши. Он тащил его, и, когда они рухнули на землю, их положение относительно друг друга не поменялось. У них не было сил, чтобы сделать это. Питер устал, кажется, меньше всех. Для него это было простой пробежкой на два километра.

– Да, это атомный авианосец.

– Если в его трюме взорвется тонна взрывчатки…

– Не одна тонна, Дженни, а четыре… Те, кто спланировал взрыв, ставили целью одну из двух мне известных: уничтожить судно или уничтожить Остров. Если атомный реактор на судне в рабочем состоянии, то эта пробежка была напрасной.

Он посмотрел на Дженни.

– Почему? – спросила она, хотя знала почему.

– Потому что, если реактор взорвется, нам уже не нужно будет составлять очередь для похода на водопад для набора воды.

Левша ухмыльнулся и с закрытыми глазами поинтересовался:

– Вот ты, Макаров, как военный человек… Скажи-ка нам, что нужно делать, если реактор взорвется?

Поднявшись, Макаров развернулся лицом к судну.

– Нужно лечь и вытянуть руки вперед, чтобы раскаленные капли автомата не испортили казенные сапоги… – он посмотрел на часы. – Двадцать секунд.

– Какие сапоги? – заволновалась Дженни и похлопала Левшу по плечу. – Эй, о чем он говорит?!

– Это он так шутит. Военные, они вообще склонны к имбецильным остротам.

Макаров повернулся и крикнул громко, в уверенности, что его слышат все:

– Лягте все ногами в сторону авианосца! Закройте головы руками! Питер, я что сказал?!

– И все? – спросила беременная девушка, которая плохо понимала суть происходящего и которая передвигалась только за счет того, что ее захлестывал адреналин. – И – все?!

– Простите, забыл! – с бледным лицом проговорил Макаров. – Молитесь!

* * *

Он уже ничего не говорил. Просто спускался вниз. Так спускаются с горы с трудом взобравшиеся на нее туристы. Переставлял ноги, как сомнамбула, ни о чем не думая и ни слова не говоря. Разница между ним и покидающим гору путешественником была невелика по сути, но не умещалась в сознании по форме: Гоша спускался в никуда. Он не видел, сколько ему осталось, не мог рассчитать силы и радоваться пройденному пути.

– Семьсот пятьдесят метров… – прохрипел он наконец, просовывая руку за арматуру, чтобы перевести дух. Он подумал, что бы ему кинуть вниз, чтобы понять, сколько еще раз ему нужно переставить ноги. Пальцы уже не слушались команд. Они просто ложились на ступень, и если бы нога Гоши соскользнула во второй раз, он уже не мог поручиться, что выручат руки. Бросить было нечего. Разве что сандалии. Но если высота велика, он просто не услышит звука их падения.

– Я вернусь наверх… – выдавил он через силу. Желание наконец-то прорвалось наружу. – Я вернусь наверх, иначе сойду с ума и просто свалюсь с этой лестницы в преисподнюю…

Минуту назад ему пришло в голову, что он спускается все ниже и ниже, а кислорода по-прежнему предостаточно. Это значило, что внизу или в стенах шахты есть вентиляция. Коридор, имеющий выход к источнику чистого воздуха.

Он тут же подумал о том, что вполне мог пройти мимо него, как тысячи раз ходил мимо «окна» с устьем «Б», не подозревая о его существовании рядом.

Страх снова заполз в его сердце. Он хотел вернуться.

И вдруг высоко над его головой раздался шум. Сначала это был невнятный шепот. Потом он превратился в шорох. Потом Гоша услышал скрежет. Ничего не понимая, он поднял голову.

Где-то высоко, так высоко, что пришлось прищуриться, чтобы рассмотреть, он увидел светящуюся точку. С каждой секундой она увеличивалась в размерах. И чем больше она становилась, тем громче становился шум. Еще несколько секунд – и Гоша увидел…

Содрогнувшись он ужаса, он сжал пальцами прут так, что заныло в плече.

Вышибая снопы огненно-красных искр, на него мчался обломок лестницы длиною…

Он присмотрелся. Теперь, в свете искр, он видел путь, который прошел. Освещенный красным светом коридор уходил вверх стрелой, и не было ему конца. Искры малинового цвета смешивались с оранжевыми, рождали красный свет, и Гоша помимо своей воли вспомнил кадры кинохроники извержения металла из чрева вулкана.

Лестница, со страшным скрежетом чеканя стены шахты, крутилась, играла, била концами и вышибала, вышибала тысячи, миллионы искр…

«Я забыл сказать Макарову – прощай», – подумал Гоша, щурясь от разрезающих слух звуков.

Ничего нельзя было изменить или поправить. Надломившиеся после взрыва авианосца крепления уронили часть лестницы набок. Некоторое время обломок стоял недвижим, пока что-то не заставило его пошатнуться. И он соскочил с опоры и помчался вниз.

И ничего нельзя было изменить. Гоша не мог войти в устье «Б» и очертить петлю, чтобы вернуться в ту минуту, когда увидел протянутую Макаровым руку.

Он прижался к лестнице всем телом. Если бы мог, он забрался бы за нее. И тогда расположенные в полуметре друг от друга куски арматуры заслонили бы его от удара. Но меж стеной шахты и лестницей он мог только просунуть руку.

Он вдавил живот в лестницу, убрал за нее руки и прижал голову меж прутьев к стенке, когда до мчащегося на него со скоростью болида куска железа оставалось не более тридцати метров…

* * *

Макаров смотрел на авианосец – их надежное укрытие на протяжении пяти дней…

Сначала послышался треск. Словно неподалеку от Макарова кто-то наступил на сухую ветку и сломал ее. Потом корабль дрогнул и на глазах покрылся паутиной трещин. И только после этого Макаров увидел вспышку… Трещины окрасились в ядовито-оранжевый цвет. Таившийся до поры свет пронизал небо над судном сполохами, застил слепящим заревом глаза, и по Острову прокатился гром. Несколько – пять или шесть – огненных шаров окутали корабль жирными, шевелящимися клубами, и Макаров услышал взрыв второй…

Авианосец раскололся надвое, в небо и в стороны от него полетели куски обшивки, обломки плит верхней палубы, и снова – взрыв.

Разорвавшаяся на нижней палубе торпеда заставила сработать детонаторы трех других. Третий взрыв, самый мощный, прогремел и слился с еще не окончившими свое разрушительное дело двумя первыми…

Макаров видел, как из авианосца, будто из чрева проглотившего гранату крокодила, вылетают ошметки его внутренностей – лестницы, рассыпающиеся в воздухе стены, раскалившиеся докрасна переборки, задвижки и обрывки стальных канатов и якорной цепи…

От Макарова оттянуло воздух, он даже качнулся вперед, ведомый чудовищным поцелуем…

От судна отделилась похожая размером на точку деталь и помчалась в его сторону как пуля. Через мгновение он рассмотрел предмет, летящий прямо в него. Он покрылся ледяным потом быстрее, чем предмет преодолел половину расстояния от корабля до него. Со свистом выдавив воздух, Макаров почти приплюснул свои легкие. Он бы расплющил все внутри себя, лишь бы успеть присесть.

Он повалился на спину, запрокидывая назад голову, когда над ним, сдирая с него рубашку, просвистел винт авианосца. Гигантский пропеллер весом в несколько тонн захватил его в закрученный поток воздуха и поволок за собой…

Макаров уже и не помнил, в каком направлении его забросил поток и где он находится… Закончив катиться по земле, он вскочил на ноги и почувствовал неладное. Словно жизнь умерла вокруг…

Еще мгновение и – пустота, щемящий под ложечкой вакуум внутри…

И вдруг – еще удар!

Взрывная волна снесла Макарова и подняла в воздух. В пыли, древесной трухе и кусках дерна он пролетел около тридцати метров и рухнул на землю. Еще некоторое время неукротимая сила волокла его по земле, в кровь сдирая ему пальцы, грудь и плечи. Макарову казалось, что его затягивает в какой-то огромный, размером с кратер вулкана, водоворот.

И вдруг все стихло…

Некоторое время он лежал, боясь шевельнуться. Раны на теле и ладонях горели, словно их облили кипятком.

Стеная и кряхтя, он поднялся и вслепую, сквозь пыльный туман, побрел назад, туда, где за холмом, за который он их уложил, притаились люди.

Долина была затянута пыльной взвесью. Он ничего не видел и с трудом различал свои пальцы, вытянув вперед руку. Споткнувшись, он упал, больно ударившись коленом. И, открыв глаза, увидел кроссовку сына.

– Питер! – позвал Макаров, хватая мальчика за ногу.

Но вместо ноги он почувствовал пустоту. Кроссовка послушно легла в его руку.

Ужас захлестнул Макарова. Вскочив на ноги, он не заметил, как из носа его, словно вода из водопроводного крана, течет кровь.

– Питер!

– Я здесь!

Разутый, мальчик выполз из пыли, сквозь которую до сих пор не мог проникнуть солнечный свет.

– Иди на голос, папа, здесь нечем дышать, я боюсь открывать глаза!

И Макаров увидел поднимающегося с земли Гламура. Качаясь, точно пьяный, и пытаясь найти равновесие, он узнал Макарова и похлопал себя ладонью по груди.

– Клянусь богом, так меня еще ни разу не вставляло…

Кашляя, Макаров двинулся дальше. Туда, где раздавались голоса детей.

– Макаров! – он узнал голос Дженни.

– Боже мой!.. – справа – Патрисия.

Люди голосили, как чайки вокруг траулера…

– Успокойтесь! – провозгласил Макаров. – Успокойтесь и не кричите!.. Это всего лишь взрыв. Только взрыв! Не ядерный, слава богу… – последние слова он договаривал уже шепотом.

Через полчаса пыль осела. И рядом с Макаровым на холме, за которым они лежали, стояли серые, словно выбравшиеся из завала, люди.

Долина была завалена обломками авианосца. Три сокрушительных взрыва раскидали их в радиусе полутора километров. До ближайшего из них можно было дойти за десять секунд. Пыль превратила изумрудную долину в унылый пейзаж запустения, очень похожий на тот, который режиссеры используют при съемках фильмов о битвах в далеких мирах или жизни после третьей мировой войны.

– Я должен рассмотреть это поближе, – сказал мужчина со шрамом и легким бегом спустился с холма…

Ветер качнул пальмы – прошелся по верхушкам пальметто фривольным вальсом, и долина шевельнулась… Песок поднялся в воздух и обнажил зелень.

– Пройдет несколько дней, и на этом месте будут лежать только обломки, – услышал Макаров.

К нему подошли Левша и Катя. Ее рука легла на плечо Макарова, и девушка добавила:

– И наши кости.

Макарову ее слова не показались преувеличением или чрезмерным отчаянием. Он, как и все, смотрел на авианосец. Точнее, на то, что от него осталось. Носовая часть корабля отсутствовала. Взрыв разметал плиты трамплина и бортовую обшивку, словно срезав нос ножом. Искалеченная корма завалилась назад и теперь лежала, демонстрируя небу дымящееся сизыми, местами черными клубами нутро. Вокруг вповалку, плашмя, вонзившись в землю, лежало и валялось все, что еще час назад было их надежным укрытием, все, из чего состояло судно.

– Мы живы, это главное.

Сказав это, Макаров повернулся к людям.

– Мы идем к водопаду.

С высоты самой высокой горы Острова они казались замершей, отбившейся от семьи стайкой муравьев. Стайкой, которая заползла на холм, чтобы осмотреться.

– Ему жарко, – вдруг пронеслось в полной тишине.

Все посмотрели на произнесшего это.

Питер сидел на земле, зашнуровывая кроссовку. Отец подошел и положил ему руку на голову.

– О чем ты?

– Гоше жарко. Очень.

Вскинув голову, Макаров посмотрел на стоявшего над ним Левшу. Тот прищурился и подтолкнул Катю к людям, которые уже двинулись на запад – к озеру. Девушка нехотя послушалась. Она оборачивалась до тех пор, пока вместе с толпой не скрылась в джунглях.

– Ты видишь его?

– Да.

– Парень разглядел Гошу, – Левша криво улыбнулся. – А если знать, что видит он только то, что касается его самого, то факт такого бессмертия меня заинтересовал.

Сказав это, он посмотрел на возвращающегося человека со шрамом.

– Вон идет наш Мюнхгаузен. Несет ужин.

Друг Николая поднялся на холм, держа за шеи двух павлинов. От их оперенья не осталось и следа. Без хвостов, на один бок ощипанные, они болтались в его руках как тощие рюкзаки.

– На равнине можно многое собрать для укрытия, – задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал он. – А это я решил прихватить с собой.

– Так им и надо, – со злобой выдавил Левша. – Когда эти сволочи орут, мне кажется, что выдирают ржавый гвоздь из доски.

– Надо же было им пролететь над авианосцем именно в такой момент, – усмехнулся мужчина со шрамом.

– Да, этот рейс был обречен.

– И как ты видел Гошу? – Макаров прижимал к лицу остатки рубашки, чтобы унять кровь. Он улегся на спину и возобновил разговор с сыном. – Что он делал?

– Я не знаю. Он был в трубе.

– В трубе… – прошептал Макаров.

– Да, широкой трубе. Там темно и шумно.

– Ну, вы тут выясните, что за труба, – заключил Левша и, прихрамывая, двинулся к джунглям. – Может, имелось в виду – Гоше труба? – крикнул он через плечо.

Закончив с кроссовкой, Питер вскочил и протянул отцу руку. Тот улыбнулся, сжал ее и на мгновение словно выпал из себя.

Вот точно так совсем недавно, не прошло и часа, он сжал руку друга…

* * *

На Гошу снизошло похожее на отупение равнодушие. До падения на него лестницы оставалось две или три секунды.

Что толку прятать голову под ступеньку? Ничтожный шанс, просьба о помиловании… Кинетическая энергия падающего куска железа такова, что, даже если она врежется ему в плечо, разорвет пополам. Там, в зоне, был момент, когда он молил о смерти. И несколько раз ноги сами заводили его под падающее дерево. Но всякий раз он был схвачен сильными руками и отброшен в сторону. Теперь этих рук нет. Нет и желания умереть.

Глухое пространство и – невыносимый грохот в нем. Это несоответствие окончательно запутало мысли Гоши, когда он, ослепленный искрами, закрыл глаза.

И тотчас спину его словно окатили ведром кипящей смолы.

Скрежет ворвался ему в уши, мозг словно рассекло молнией. Он дико закричал, не в силах терпеть боль, и на мгновение потерял сознание…

На секунду потерял, не больше, потому что, когда снова нашел себя в шахте, руки его были уже расслаблены, но ноги по-прежнему стояли на арматуре. Лишь тело подалось назад, размякнув.

Гоша вцепился в прут.

Вместе с сознанием вернулась боль. Ему казалось, что с него живьем сняли шкуру.

Что-то горячее и жидкое, но не пот, струями бежало между лопаток, собиралось на пояснице и пропитывало трусы и верх брюк.

Ему не хватало воздуха. Первые секунды, когда лестница промчалась мимо, его обожгло окалиной, и теперь лицо было словно посечено стеклом после автоаварии. Пот мгновенно залил раны, и к боли в спине добавилась резь на щеках.

Когда на голову Гоши стала оседать похожая на перхоть пыль, он понял, что нужно торопиться. Сейчас, когда лестница прошла мимо, он едва не захлебнулся от желания жить. Но на него почти с семисотметровой высоты падал шлак. Оставалось только догадываться, сколько его там, наверху. Он медленно оседает, переходит в свободное падение, собирается с окалиной, появившейся позже, и стремится вниз. И Гоша понял, что через несколько минут появится первый приход облака, дышать в котором он не сможет. А еще через пять минут он просто заполнит свои легкие похожей на перхоть массой.

Он только сейчас обратил внимание, что не слышит звука падающей лестницы. Опустив голову, присмотрелся: не было видно и уходящей вниз светящейся точки.

Лестница уперлась в ступень и застряла на полпути?..

Проверить это можно было только одним способом.

Резво перебирая руками и ногами, презрев боль и страх, Гоша спустился еще на пятьдесят шесть ступеней. И когда ставил ногу на пятьдесят седьмую, коснулся лодыжкой предмета, который мешал двигаться дальше. В ногу врезалась боль – словно ее пронзили раскаленным шампуром. Запах собственного подгоревшего мяса Гоша ощутил вместе с позывами рвоты. Его вывернуло на малиново мерцающую, раскаленную от трения верхушку сломанной лестницы. Она зашипела, распространяя смрад.

Гоша остановился и, собравшись с силами, закричал, обращаясь куда-то вверх, туда, откуда на него уже снегом сыпались шлаковые отходы…

О подъеме наверх теперь не могло идти и речи. Отломившиеся от общей лестницы десять метров пролета лишили его возможности дотронуться до крышки люка, через который он жал руку Макарову. А спускаться по раскаленному железу было безумием.

Осадки сгустились. Гоша кашлял, глядя на трубы, из которых была сделана лестница. Отломившийся пролет терял малиновый цвет, но это не радовало. Через минуту-другую Гоша погрузится в пыльную взвесь. Засорит легкие, и придет конец…

«Ждать смерти?»

– Нет!..

Это «нет» унеслось наверх, словно убеждая осадки поторопиться.

Гоша спустился, перехватился руками за арматуру пролета и заскочил на него сандалиями. Руки тут же обожгло, но он уже стоял на лестнице. Откуда-то снизу пахло подгоревшим полиуретаном. Это плавились, как на сковороде, подошвы сандалий.

Стараясь держаться за стены шахты, а не за арматуру, цвет которой приводил его в ужас, он спустился на несколько метров, и вдруг сердце его провернулось. Замерло и забилось, как швейная машинка.

Он стоял на твердой поверхности.

Не веря своим ощущениям, он присел и ощупал пол руками. Обессиленные пальцы нащупали квадратный шов на круглом полу.

Через мгновение, откашливая грязную мокроту, он нащупал и ручку.

Но поднять люк было нельзя – на нем стоял обломок лестницы.

Дышать было уже невозможно…

Гоша стоял на люке, который даровал ему жизнь. Но он не мог открыть его, потому что на нем стоял проклятый обломок лестницы, который сулил смерть!

Он наклонился. Схватил раскаленный нижний прут лестницы обеими руками, закричал, почти теряя сознание от боли, и, как тяжелоатлет, поднял лестницу. Прижав лестницу плечом, он толкнул ее на ту, что была надежно закреплена на стене. Ножка обломка рухнула за арматуру, и обломок повис, упершись верхним концом в стену.

Гоша уже чувствовал, как кружится голова и темнеет в глазах от недостатка воздуха.

Когда он поднимал люк, в глаза ему ударил, слепя, поток света. Он терял сознание, вваливаясь в какое-то помещение, и в голову ему пришла мысль, что, заставь его повторить то, что он сделал, ему вряд ли это удастся…

ГЛАВА 6

Он ввалился в помещение с потолка как падший ангел. Грязный, в крови, с ожогами, отхаркивающий угольную пыль. И едва успел зацепиться рукой за новую лестницу – у этой ступени были изготовлены из «уголка». Затормозив свое падение, он рухнул на бетонный пол.

Люк над ним с грохотом закрылся, и теперь единственное, что напоминало о кошмаре, было пыльное пятно, в центре которого он лежал.

Ему нужно было перевести дух. Гоша не мог сразу подняться, чтобы осмотреться. Он был не в силах даже думать о том, что может находиться под авианосцем на глубине семисот метров под землей.

Завалившись на спину, он открыл глаза и закашлялся, как туберкулезник. Из его рта вылетали черные сгустки въевшейся в гортань окалины, он трясся от невозможности глотнуть свежего воздуха. Но прошло это, как прошел озноб. Ничего хорошего от встречи с жителями этого уголка он не ждал. А потому, собравшись, повернулся на бок и встал. И тут же вынужден был замереть, почувствовав сзади чье-то дыхание…

Медленно, повинуясь странной привычке людей поворачиваться, словно этого поворота не заметят, он развернулся и увидел на полу черное пятно. Сердце снова дрогнуло, заставляя внутренности потерять вес. Собравшись, он развернулся…

Перед ним сидел огромный доберман. Уши собаки были прижаты, на шее хищно поблескивал металлический ошейник. Или это поблескивали зубы? Гошино зрение давало сбои, глаза слезились.

– Хорошая собака… – вполголоса пробормотал он, делая шаг назад.

Доберман на сантиметр приподнял верхнюю губу, обнажив то, что Гоша не хотел видеть. Помедлив, он сделал еще один шаг назад.

Доберман поднял с пола зад и снова поднял губу. Только теперь уже не опустил. Вместе с утробным урчанием Гоша почувствовал запах, тревоживший его ноздри. Он струился откуда-то издалека, заполняя помещение чарующим облаком. Это был запах жареного мяса. Рот его заполнился слюной, под ложечкой заныло. Теперь, оказавшись в безопасности, он в мгновение ока стал слабым и безвольным. Его качнуло, рука соскользнула с косяка двери – оказывается, здесь была еще и дверь.

И Гоша, потеряв равновесие, покачнулся. Этого оказалось достаточно, чтобы собака переключилась с режима пассивного наблюдения в режим активного действия. Не переставая урчать и даже понизив голос, она в два счета оказалась рядом с Гошей.

И тот, повинуясь зоновской привычке, сел на корточки и положил руки на голову. Как это случилось так, он не мог объяснить. Привычка.

– Арчи! – послышалось откуда-то издалека. Словно из подворотни. – Арчи, проклятая собака, тащи сюда свою задницу, скотина!..

Доберман нехотя прошел мимо Гоши и, почти касаясь мордой его плеча, снова сел.

– Иди сюда, ублюдок безмозглый, или я тебе уши состригу!

Гоша боялся даже моргать. Только что данная собаке характеристика показалась ему исчерпывающей. Но голос, которым она давалась, заставлял судить о том, что этот кто-то ушел от добермана недалеко. Пережеванные по-английски фразы все-таки заставили собаку направиться в глубь коридора. Как только она скрылась за поворотом, Гоша встал и вошел в дверь, в которую чуть не ввалился минутой ранее. В комнате царил полумрак. И отвратительно пахло. Такие запахи живут в квартирах парализованных, справляющих под себя нужду калек. Смрад был именно человеческим , не животным…

Прикрыв за собой дверь, Гоша нащупал на стене выключатель. Секунду подумав, стоит ли это делать, он все-таки зажег свет…

И ужас заставил его замереть на месте…

* * *

Уходить от водопада не хотелось. Это чувствовалось и в расслабленных позах людей, и в задорных визгах Берты, игравшей с Питером. Макаров попросил четырех мужчин разойтись и охранять привал, но хорошо понимал при этом, что часовые – это скорее для формы. Если твари предпримут атаку, все закончится тем, что эти четверо просто станут первыми жертвами. Но угроза могла исходить не только от тварей. Каждый раз, когда цепочка людей углублялась в джунгли, закончив пересекать равнину, Левша, как нарочно, вспоминал одну и ту же историю. О кошке он повествовал, как заправский зоолог, и было бы, наверное, занятно это и можно было даже улыбнуться, когда бы главной темой этих рассказов не были зубы пантеры и ее бешеный нрав. Складывалось впечатление, что ему и говорить больше не о чем. Однако Макаров отдавал должное этой забаве Левши: люди были постоянно настороже.

Но уходить все-таки было нужно. Ночь могла прийти в любой момент. Шум падающей воды, темнота – все на стороне тварей: их поступь не слышна и в полной тишине. До авианосца было около трех километров или час ходьбы. Теперь, учитывая участие в походе беременной девушки и Патрисии, этот срок можно было помножить на два. Глядя на них, Макаров радовался, что марш-бросок за четверть часа до взрыва удивительным образом поставил на ноги Левшу.

Когда за спиной остался километр пути, Дженни догнала Макарова.

– Я хочу поговорить с тобой.

– С удовольствием, – согласился он.

– Ты растерян, Макаров. Это заметно со стороны. Люди видят это и тревожатся. Тебе нужно собраться.

Он усмехнулся. Дженни подошла совсем близко, коснувшись его плечом, и это прикосновение отбило у него охоту выглядеть грубо.

– Не тревожься, активисту вроде меня всегда можно найти замену. Вот тот малый хотя бы…

– Со шрамом? – Дженни вскинула брови. – Мальчик, пытавшийся выглядеть брутально во время купания? – Она рассмеялась, вспомнив, как мужчина со шрамом, друг Николая, делал неумелые попытки руководить отправившимися за фруктами женщинами, и оглянулась. – Оставь. Здесь верят только тебе.

– Здесь нельзя никому верить.

– Тебе можно.

Дженни попыталась прихватить пальцами его руку, но Макаров словно не заметил этого.

– Я хочу рассказать тебе кое-что…

– Сейчас самое время. Когда мы придем на место, нам будет не до разговоров.

– Тогда давай оторвемся от группы на десяток шагов, – предложила она и, когда это случилось, заговорила тише: – Макаров, эта парочка из России…

Он кивнул и поддержал:

– Маша и Сергей? И?

– Наверное, ты заметил, что между ними не все ладно?

– Это не мог не заметить только слепой, – Макаров поморщился. Он не был любителем экскурсий в мир чужих отношений. – Почему ты заговорила о них?

– Здесь нужно говорить обо всем, что может пролить свет на тайну нашего перемещения с «Кассандры» на Остров.

Удивленно посмотрев на Дженни, Макаров сбавил шаг, но она схватила его руку и повела за собой. Расстояние между ними и группой не должно уменьшаться.

– Десять дней назад, когда мы еще проводили ночи на берегу и Левша не привел к нам пассажиров третьего катера, меня мучила бессонница. Она и сейчас меня не отпускает. Но те ночи были для меня сущим кошмаром. Поэтому я часто просыпалась и лежала, рассматривая небо. И… тебя…

– Мы говорим о…

– Да-да, о Сергее и Маше, – спохватилась Дженни. – Так вот, в одну из таких ночей я, как обычно, пыталась уснуть. И вдруг произошло странное. Маша поднялась, взяла из костра ветку и направилась в джунгли. Я не знаю, что меня повело за ней. Скорее всего, я просто хотела занять себя чем-то, чтобы устать и уснуть. Поэтому подумала, что Маша направилась в комнату для девочек, и решила составить ей компанию. Но ошиблась. Она шла к тому месту, где вы похоронили Антонио. И вот я вышла на поляну, и то, что увидела…

– Макаров! – послышалось сзади. – Посмотри – авианосец перестал дымиться!

– Да, Борис, я вижу! – откликнулся Макаров, уже успевший заметить, что из отвалившейся после взрыва кормы корабля перестал струиться дым. – Что было дальше, Дженни?

– На поляне она встретилась с Борисом…

– Ничего волшебного. Комната для мальчиков рядом с комнатой для девочек. В смысле – кусты неподалеку друг от друга растут.

– Ты не понял. Они разговаривали, как будто знают друг друга много лет.

Макаров снисходительно улыбнулся:

– Дженни, на Острове люди сходятся быстрее, чем случайно встретившись в мегаполисе.

– Но они говорили не об Острове.

– Я думал, ты не знаешь русского языка. Или специально для тебя они разговаривали на английском?

– Макаров, когда люди питают друг к другу чувства куда большие, чем просто доброжелательность, наблюдающая за ними женщина все поймет без переводчика! – в запале прошептала она.

– Они что, говорили друг другу «люблю» и смотрели в глаза друг другу, теряя дыхание и шевеля ноздрями?

– Они занимались сексом. Неистово, позабыв обо всем.

Макаров остановился как вкопанный.

– Пошли, пошли!.. – Дженни схватила его за руку и повела дальше как слепого. – Они занимались этим у меня на глазах. И, поверь, желание вспыхнуло между ними не в первые дни пребывания здесь! Если ты напряжешь свою память, то непременно вспомнишь, что двое последних суток отравляли существование и Маше, и ее мужу. Они постоянно о чем-то говорили, и каждый такой разговор заканчивался слезами девушки. Можешь поверить мне – в таком состоянии женщина никогда не бросится в объятия первого встречного.

– Я думал, что именно в таком состоянии и бросаются…

– Глупец! Ты мыслишь, как кобель. А женщине, если она не проститутка – а Маша не такова, – сломать узы брака в считаные часы невозможно! Так что запомни: если в ближайшие дни вспыхнет конфликт между Сергеем и мужчиной со шрамом…

– Конфликты уже были…

– Не, – Дженни рассмеялась как девчонка, – это не конфликты! То ли еще будет!

До авианосца оставалось не более десяти минут ходьбы.

– На твоем месте я бы разузнала побольше о прошлом Бориса.

– Это не мое дело.

– Не только твое. Это дело общее. А тебе я говорю, поскольку у тебя лучше, чем у других, получится вывести Бориса на разговор. Ты посуди сам – он ни с кем, кроме друга своего, Николая, не разговаривает! Может ли нормальный человек две недели жить среди людей на Острове и не разговаривать с ними? Макаров, вспомни Артура… У него все получилось, потому что мы о нем ничего не знали…

– Мы и сейчас о нем ничего не знаем. И у него ничего не получилось.

– Ну да, ну да… Он убил Антонио, он убил детектива из Калининграда, и благодаря именно ему мы так и не узнали, что хотели от нас те люди. Тебя не убили только случайно…

– Не случайно, а потому, что я не хотел быть убитым.

Дженни показала на авианосец:

– Вот цена мнению, что некоторые не желают вмешиваться в чужое прошлое. И Гоша погиб. А ты пытаешься выглядеть прилично. Сноб. Лицемер. Фат.

Она демонстративно остановилась и через минуту уже смеялась вместе с Катей и Левшой.

ГЛАВА 7

В стене на высоте одного метра выглядывали две пары наручников. Они были вмурованы в бетон стены таким образом, что наружу выглядывали только по одному браслету. Каждая пара располагалась в трех метрах от другой.

На полу, пристегнутый к одной из пар, сидел человек. Это был мужчина, возраст которого было трудно определить по причине отсутствия на нем волос. Раздетый донага, он был напрочь лишен волосяного покрова. Под мышками, на голове, в паху, на груди – там, где положено виться растительности, мужчина мог похвастаться только блестящей кожей. Он был словно депилирован лазером: идеально, начисто.

Запястья мужчины были окровавлены – видимо, браслеты наручников были очень туго затянуты. Но по лицу его Гоша так и не понял – морщится мужчина от боли или он так реагирует на вспыхнувшую под потолком многоваттную лампу. Свет был на самом деле необъяснимо ярок для такого помещения. Комната площадью в девять квадратных метров – вряд ли больше – освещалась лампой не менее трехсот свечей. Гоше, когда надавил на клавишу выключателя, на мгновение показалось, что он врубил уличную «кобру». Вытянутой формы, комната напоминала коридор в московской квартире. Только вот коридор этот никуда не вел. Разумно рассудив, что снаружи менее безопасно, чем здесь, в комнате, где наручники заняты, Гоша притворил дверь и прижался к ней спиной. Он к режущему глаза свету привык быстрее, потому что после давящей глаза темноты шахты минуту двигался в освещенном коридоре.

Но странный мужчина начал говорить раньше, чем обрел зрение. Подняв голову, он с закрытыми глазами бросил:

– Пришли завершить работу? Я готов.

Он говорил по-английски, но Гоше показалась странной манера мужчины разговаривать на этом языке. В речи его присутствовал акцент, который не позволял отнести его ни к славянам, ни к скандинавам. Скорее – очень старый английский акцент.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил Гоша. – Я здесь гость случайный и, скорее всего, нежданный.

Некоторое время мужчина сидел неподвижно. Потом дернулся и прорычал:

– Чертовщина! Я столько времени просидел во мраке, что теперь не могу открыть глаза, боясь ослепнуть! Вы белый или мавр?

– Мавр? – ошеломленно повторил Гоша. – Что вы имеете в виду?..

Не дожидаясь ответа, он бросил:

– Почему вы лысый как манекен?

– Манекен? Что вы имеете в виду под этим?

Гоша хотел нащупать на двери задвижку, чтобы придать этому идиотскому разговору атмосферу уединенности, но задвижки не было. Зато запор был снаружи. Видимо, это была одна из тех комнат, назначение которых прятать не секреты, а находящихся внутри их владельцев.

– Где я нахожусь?

Мужчина все-таки открыл глаза.

– Жаль, что не мавр. В прошлый раз приходил мавр, он разрешил мне докурить завернутый в бумагу табак.

– Слышали, о чем я вас спросил?

– Вы спрашиваете о месте рядом со мной или вообще?

– Начнем с места рядом с вами, – осторожно предложил Гоша.

– Это проклятая комната, в которую меня привозят три раза в день. Ну, или из которой меня вывозят три раза в день. Как вам угодно. А мне все равно: я равное время нахожусь, что в ней, что вне ее. Ответ понятен?

– Почти. А если – вообще?

– Если вообще, то можете сжечь меня на костре, если знаю, где нахожусь.

Гоша перевел взгляд с мужчины на второго, сидящего на полу рядом с ним. Это был тоже мужчина.

Мужчина… За две недели на Острове Гоше уже не менее десятка раз приходилось видеть таких… мужчин.

Это была тварь мужского пола. Судя по отсутствию реакции на свет – тварь даже не пошевелилась – и по цвету кожи, она еще не обрела свойства тех, что разгуливают по Острову. Однако был это уже не человек, хотя запах, который стоял в комнате, и был человеческим.

– Кто это? – Гоша показал на тварь пальцем, обращаясь к лысому.

– Быть может, хватит устраивать передо мной эти жалкие уличные представления? Кладите меня на тележку и везите на муки! Жалкие комедианты!

Гоша увидел, как напряглось лицо человека и как он, втянув губы, дернулся всем телом вперед и плюнул. Он смотрел на Гошу полным презрения взглядом. Но вскоре, рассмотрев кровь и копоть на его лице, пробормотал:

– Вы хитрые собаки. И вам меня не обмануть. Ну, где твои помощники? Снимайте с меня кандалы и везите в ад!

– Послушайте, – робко заговорил Гоша, боясь, что эти крики привлекут внимание, – вы не могли бы говорить потише? Я – пассажир океанского лайнера «Кассандра». Нас около трех десятков человек. Мы вот уже две недели отрезаны от цивилизации и питаемся только фруктами. Все это время мы не видели ни одного человека. Но зато часто сталкивались вот с ними, – и Гоша показал на тварь. – Я спускался в это чистилище несколько часов, сэр… И сейчас мы находимся в семистах метрах под землей или в четырехстах метрах ниже уровня моря…

Мужчина разглядывал Гошу. Минуту или две он потратил, чтобы принять какое-то решение.

– Какой длины метр?

– Вы издеваетесь надо мной?..

– Нет, мистер, не издеваюсь. Я поинтересовался у вас длиной метра или как вы там его назвали… Это сложный вопрос?

– Вы… не знакомы с системой СИ? – поняв, что напрягает вопросами человека, который, видимо, находится в непроходящем шоке, Гоша сменил тактику. Не хватало еще вызвать у этого блестящего парня криз. А пока он единственный, кто может дать хоть какую-то информацию…

– Забудьте о метре. Я вам вот что скажу. Мы сейчас находимся на глубине приблизительно семисот семидесяти ярдов под землей. Мои друзья остались наверху, и мне нужно… Что вас так развеселило? – Гоша заметил, что мужчина хохочет сдавленно, и делает это осознанно, чтобы не возбуждать шумом тех, кто снаружи.

– Лжец! – закончив смеяться, воскликнул тот. – Или не лжец, но глупец! Человек не может жить на такой глубине, потому что ему нужен воздух!

Гоша растерянно забегал глазами по собеседнику. Если судить по голосу, лет ему около шестидесяти. На это же указывают и морщины на лице, и складки кожи на животе и шее. Сейчас, когда свет стал привычным, Гоша увидел и пигментные пятна на обтянутом кожей черепе человека, с которым разговаривал. И тот с убежденностью повидавшего виды человека произносил странные речи.

«Он сумасшедший, – с разочарованием догадался Гоша. – Скоро, если из меня не вынут жизнь, и я таким стану. Безмозглым, дерзким, нарочито уверенным в себе…»

– Я скоро вернусь, – соврал он, кладя ладонь на дверь.

– Вы хотите уйти навсегда, – услышал он, когда развернулся, чтобы поскорее покинуть эту пропитанную смрадом комнату. – И если вы тот, за кого себя выдаете, скоро окажетесь в такой же комнате. Без бога, с одним лишь дьяволом в сердце…

Гоша удивленно развернулся.

– Откуда вы прибыли?

– Именно я? – уточнил Гоша. – Я из России.

– А-а, страшное время… Государство без царя… Говорят, вы даже пригласили на трон поляка?

Гоша положил руки на голову и стал чесаться, как больной псориазом. Мысли в голове его бились, как чайки.

– А я – англичанин. Посмотрите на меня, мистер. Я похож на животное. Я даже пахну теперь, как животное.

– Это пахнете не вы, а ваш сосед, – машинально выдавил Гоша.

– Хм… Ну, ничего. Скоро и я начну источать точно такой запах.

– Что вы имеете в виду?

– Кажется, вы куда-то собирались? Идите, идите… И через два дня почувствуете на себе этот аромат.

Гоша скрипнул зубами. Ярость внезапно окатила его, и он шагнул к мужчине. Под ногами его шевельнулась тварь. Безвольно, отдавая дань рефлексу.

– Кто вы?

– Это долгая история, мистер, – быстро ответил мужчина. – Но вам некуда торопиться. Сюда они придут через час, а выйдя отсюда, вы подпишете себе приговор. – Он оживился: – Видели собаку?

– Да.

– Злобная дрянь! Я таких собак никогда в жизни не видел… Странная порода. Она может учуять вас у двери. Поэтому, если вы переступите через Роберта…

– Так ее зовут Роберт?..

– Почему – ее? Это – он.

– Я имел в виду… Впрочем, неважно. – Гоша сделал два шага вперед и прижался плечом к стене. Таким образом он оказался рядом с мужчиной и над ним. – Как вы здесь оказались?

– В 1607 году я ушел в плавание на поиски пути в Китай и Индию через Арктику. Мимо испанских и португальских владений. Сначала я направился на север вдоль восточных берегов Гренландии, но наткнулся на ледяной барьер. Поэтому повернул на восток вдоль кромки льдов и вышел к островам Ньюланд…

– Вы имеете в виду Шпицберген? – спросил Гоша, уже зная наверняка, что разговаривает с душевнобольным. С душевнобольным, неплохо знающим историю и географию.

– Я имею в виду Ньюланд, мистер. У вас дурацкая привычка перебивать.

– Простите…

Мужчина обиженно прокашлялся и посмотрел в стену перед собой.

– У острова мне удалось пройти до восьмидесятого градуса северной широты. После этого я вернулся в Англию и передал двору сведения о выгоде охоты на китов на Севере. На следующий год я предпринял вторую попытку покорить Арктику. Цель была все та же: найти северный проход в Китай и Индию. Найдя свободную воду, я оказался меж Ньюланд и Новой Землей. Но на моем пути снова встали эти чертовы, чертовы льды! И я снова отступил…

– Вы помните вопрос, который я задал? Я спросил, как вы здесь оказались.

– Вы меня раздражаете, мистер! Для молодого человека с умными глазами вы удивительно нетерпеливы!

– Иногда очень хочется получить ответ поскорее.

– Не торопитесь, поверьте мне, вам здесь некуда торопиться.

Гоша решил быть терпеливым. Чего доброго, идиот поднимет шум, заподозрив в Гоше неблагодарного слушателя. Он кивнул и выставил перед собой ладони в знак того, что просит прощения за моветон.

– В третий раз я вышел в Арктику, уже находясь на службе у Голландской Ост-Индской компании. Я вышел из Амстердама в апреле 1609 года на маленьком судне «Хальф-Моон». Экспедиция оказалась под угрозой… У вас нет табака и трубки? Нет? Как жаль… – мужчина страдальчески поморщился. – Тогда стояли лютые морозы, «Хальф-Моон» сковывали льды… Земля новая, у меня не было карты. Я потерял дорогу, мистер… И тогда в команде, состоящей из девятнадцати человек, начались распри… Вы моряк?

– Нет, но я знаю одного толкового моряка.

– Если выберетесь отсюда, расспросите его, как чувствует себя капитан, потерявший в море дорогу.

– Ну, он не из тех.

– Пусть не зарекается, – зловеще пригрозил мужчина. – Видимо, ваш моряк не отходил от берега дальше двух миль. Иначе он имел бы представление о том, что такое бунт в открытом море…

– Так что было дальше? Я сгораю от нетерпения, – вмешался в бурчание мужчины Гоша, ему не терпелось поскорее убраться из этой комнаты, в которой правило сумасшествие.

Мужчина кашлянул и облизал губы:

– Когда стало ясно, что команда отказывается повиноваться, я предложил два варианта: либо идти к берегам Америки, где имелся пролив, либо искать спасения севернее…

– Да, теперь это называется проливом Дэвиса. Дальше?

– Дальше, – мужчина явно не расслышал последней реплики, – дальше я направил судно к Америке… В начале лета у судна сломалась мачта. Она переломилась пополам и упала в воду. И «Хальф-Моон» потерял скорость…

Гоша потерял терпение:

– Вы позволите мне рассказать, что стало потом?

Мужчина выкатил от изумления глаза. Ему хотелось наказать наглеца, но он не знал как.

Гоша улыбнулся и почесал ухо:

– В конце концов вы добрались до американского побережья. Поставили новую мачту. Выяснили, что море кишит треской. В августе этого же года, не найдя пролива, ведущего в Китай, вы повернули на север. Дальше долго рассказывать, вам самому хорошо известно, что вы вошли в реку и поднялись по ней наверх. Не нашли пролива в Китай и там, после чего команда снова взбунтовалась, приняли решение вернуться в Голландию. Боже мой… Конечно, если бы начали с ответа на вопрос, который я задал, а не с того, с чего начали, ваш ответ меня бы не впечатлил! А так мы знаем, как долог был ваш путь к этой комнате! Мне дальше рассказать или вы продолжите?

– Хочу послушать, что скажете вы, – зловеще и немного удивленно пробормотал мужчина.

– Извольте. Ваше последнее путешествие на поиски водного пути в Китай вы совершили на «Дискавери». Вам уже не доверяли, поэтому капитаном назначили незнакомого вам моряка. Весной 1610 года вы вышли из Лондона. И схитрили, высадив перед выходом в океан того самого моряка, что вам навязали. Среди команды вспыхнуло недовольство, и тогда вы высадили на берег умирать моряка, которого считали главным смутьяном. Но все возвращается на круги своя – и уже на следующее лето моряки посадили в лодку вас, вашего сына, помощника штурмана и шестерых верных вам матросов. И отпустили в свободное плавание без оружия и припасов. Единственный уцелевший офицер – штурман Роберт Байлот – осенью 1611 года привел «Дискавери» обратно в Англию.

Гоша направился к двери. Теперь уже решительно.

– Мне осталось только сказать, что вы погибли.

– Нет, я не погиб. Я, как видите, жив, – с вызовом заявил мужчина.

– Простите, я совсем позабыл об этом. Ну, и как же вы оказались здесь, Генри?

– Вы знаете мое имя? – мужчина думал всего секунду. – Грязный обманщик! Так ты из них! Проклятье! Я снова обманут!

Гоша приоткрыл дверь. Перед ней сидел знакомый доберман. Увидев Гошу, он дрогнул нижней челюстью. Гоша показал ему средний палец и прижал дверь к косяку.

– Что, вас все-таки унюхали?

Ничего не ответив, Гоша спустился на пол. Спохватился, дотянулся рукой до выключателя и надавил на клавишу. И сразу стало темно.

– Мой сын умер от обезвоживания через двое суток скитания шлюпки в открытом океане. Я замотал его голову в свою рубашку и спустил в воду… Было хорошо видно, как за его тело сражаются две белые акулы… Все, что осталось мне в память о нем – это красное пятно на глубине около пяти ярдов… Я хотел размозжить себе голову о борт шлюпки, но меня схватили матросы. Еще через день умер первый из них. Еще через день нас осталось трое: я, помощник штурмана и матрос. Мы умирали от жажды, когда лодка ткнулась носом в берег…

Гоша слушал это так, как если бы по телевизору шел сериал, а он на кухне резал лук. Не хочешь слушать белиберду, а она все равно вползает в голову. Гоша вспомнил, как в юные годы собирался в школу, чистил зубы, а радио на стене в кухне повествовало о количестве надоев молока за минувшие сутки в районах Московской области. Дебилизация советских граждан, ежедневное – спросонья – получение совершенно ненужной информации. Биокодирование.

– Потом нашли водопад. И сутки жили рядом с водой, боясь отойти от нее и потерять. Но больше всего мы боялись, что водопад иссякнет… А ночью на нас напали ужасные существа и пожрали двоих моих друзей. Я очнулся уже здесь. Вместе с ним, – и мужчина толкнул ногой тварь.

Тварь дернулась и заурчала. Еще не гортанно, к чему привык слух Гоши, как-то по-человечьи…

– Когда ваша шлюпка пристала к Острову? – после долгой паузы спросил Гоша.

– Четыре недели назад.

– Значит, вы находитесь в этой комнате месяц?

– Почти месяц – если вы внимательно слушали.

– Вы сами верите в то, что говорите?

– Как не верить? Я же здесь? Я – здесь. И я это вам рассказываю.

– То, что вы рассказали, за малым исключением является темой в любом вузе, где география – профилирующий предмет! Вы душевнобольной или ваша задача – меня охмурить?

– Вузе?

– Да, я забыл, что вы не знаете, что такое вуз! – Гоша издал похожий на клекот смех. – Вы же – Генри Гудзон!

– Совершенно верно, мистер. Я – Генри Гудзон. А это – предавший меня и убивший моего сына штурман Роберт Байлот. А вот вы кто такой?

ГЛАВА 8

Непереносимо пахло сгоревшим железом, и резала глаза вонь расплавленных пластиковых перегородок. Авианосец после взрыва представлял собой печальное зрелище. Привыкшие к его скудному уюту люди рассматривали уцелевшую корму с сомнением в глазах. Если им придется теперь провести некоторое время здесь, то нужно сильно потрудиться. Вывернутая из земли корма имела на равнине неестественный вид. Еще более странный, чем стоявший посреди равнины авианосец. Падая назад, она обломила плиту верхней палубы и стала похожа на горшок, в который Господу осталось только насыпать земли и посадить какое-нибудь огромное растение. Впрочем, земли хватало и без потусторонних сил. Взметнувшаяся вверх, падая, она засыпала чрево кормы на треть.

– Я опасаюсь, нет ли радиоактивного заражения местности, – признался Донован, растаскивая с другими обломки. Несший вместе с ним обломок крыла «Эвенджера» Макаров посмотрел на него, как на ребенка.

– Доктор, если радиация есть, от нее вы не спрячетесь на этом Острове, где бы ни схоронились. Придумайте лучше что-нибудь для девочки – она совсем измучилась со своим животом. Кстати, когда, по-вашему, могут начаться роды?

Донован перевел дух и снял с носа остатки очков – две почти полностью раскрошившиеся линзы в погнутой оправе.

– Странное дело. По внешнему виду живота нет никаких изменений. Будь у меня зеркало, я бы…

– Зеркало? – встрял в разговор Николай. Розовое лицо его стало пунцовым. – Я видел обломок метрах в трехстах отсюда. Наверное, из каюты.

Донован покашлял:

– Молодой человек, слово «зеркало» имеет несколько значений. Тот осколок мне не подойдет.

Николай ушел.

– Такое впечатление, что плод у девочки перестал расти.

– Это может быть как-то связано с тем, что у нас не растут ногти и щетина?

– Макаров, я не астролог, я врач. Даже у трупов некоторое время растут волосы и ногти. Так что не ждите от меня вразумительных ответов.

К вечеру на равнине появилось странное сооружение, напоминающее летний домик для сбежавшего из сказки Свифта великана. На равном отдалении от джунглей выросло строение высотой в пять этажей. С неприступными стенами – днищем и бортами, корма авианосца тускло замерцала огнями.

Дженни никак не могла привыкнуть, что теперь ходить придется по стенам, а многие двери располагаются над головой. Это уже не было вросшее в землю судно. Это был остров на Острове, безопасность которого еще предстояло выяснить.

Трудно было смириться с мыслью, что Гоша погиб. Но верить в чудо было еще труднее. На глазах Макарова геолог спустился в люк, обнаруженный в полу верхней палубы, в трюм корабля. И на глазах Макарова авианосец разорвало на части. Если бы люк находился в кормовой части…

«Но и тогда Гоша умер бы сразу, – думал Макаров. – Ударная волна накрыла бы его, расплющила о стены, где бы он ни находился…»

Гоши не хватало. Странно, когда он был рядом, его трудно было заметить. И если высказывал он мысли, то они в большинстве своем казались Макарову абсурдными и раздражали. И только сейчас, когда Гоши не стало сразу и вдруг, он почувствовал по нему особую тоску. Тоску, которую испытывал бы, верно, если бы исчез Левша.

Вспомнив о Левше, Макаров спустился по самодельному трапу, ходить по которому приходилось с большой осторожностью, на «этаж» ниже. Там, при свете коптилок, собрались все. Еще днем, пока все занимались обустройством нового «общежития», двое мужчин, отправленных на берег за рыбой, притащили тюленя. С разодранной чьими-то острыми зубами спиной он, как уверяли «дежурные охотники», был еще жив. Мясо было съедено, а жир теперь набирали в плошки – во все, что угодно, что могло использоваться в роли таковых, и вставляли тряпочный фитиль. Освещение было не ахти какое, и воздух эти светильники не освежали, но это был свет. Свет, переоценить который ночью, когда разжечь костер было невозможно, было трудно.

– Я поверить не могу, что нас не ищут! – в последние дни беременная девушка плакала больше, чем спала. Потрепанное желтенькое платьице причиняло ей уйму хлопот. Отсутствие душа ее сокрушало. Еда шокировала. Привыкшая к более содержательной жизни, она все чаще и чаще впадала в депрессию, и состояние ее – Макаров заметил – передавалось другим. – «Кассандра» ушла две недели назад! Нас давно хватились если не на самом корабле, то на таможне на Бермудах! Неужели так трудно поднять в воздух вертолеты и найти этот дурацкий клочок суши?!

Закричав, она схватила одну из коптилок и запустила ею в стену. Отскочившая жестянка ударила Нидо в плечо. Он покачал головой, поднял плошку и направился наверх, туда, где стоял наполненный жиром поддон. Макаров поднялся и последовал за ним.

– Люди теряют терпение, – сказал Нидо, набрав жира в плошку. – Это плохо. Людям нужна вера. Даже Франческо засомневался. Что говорить о других.

– А ты? Ты утратил веру, Нидо?

Подойдя к филиппинцу, Макаров встал рядом с ним так, чтобы не оставалось никаких сомнений, что на воздух он вышел для того, чтобы серьезно поговорить.

– Франческо сорвал с шеи крест, но когда я объявил о тревоге и взрыве, первым делом он схватил кейс. Значит, не утратил. Так же и остальные, Нидо. Внешние проявления не всегда сообщают окружающим о внутренних намерениях. Мы живы, потому что верим. А ты во что веришь?

– Нидо верит в бога. В свои руки, которым бог даровал умение лечить. Но бог подарил Нидо не только руки, но и хорошее зрение. Нидо видит кое-что.

– Например?

– Мы все знаем друг друга.

– Еще бы. Две недели бок о бок…

– Нет, не то. Мы знаем друг друга. Все. Мы знали друг друга еще до того, как ступили на Остров. Знали, но ни разу не встречались.

– Ты говоришь ерунду, парень.

– Нидо не умеет успокоить людей, это так. Но он видит.

– Ты это уже говорил. Мы все здесь много говорим.

Возникшая пауза заставила Нидо привалиться спиной к покореженной взрывом балке.

– Ты хочешь поговорить с Нидо о том, что тревожит твою душу?

– Я бы сам так не обозначал просьбу, спасибо.

– Нидо понимает.

– Тогда пусть Нидо немножко полечит… Бориса.

– Мужчина со шрамом болен?

– Я думаю, больна какая-то часть его. Он чем-то измучен изнутри… Он носит тайну. Тайна может навредить людям.

– Хорошо, я посмотрю мужчину со шрамом. – И филиппинец поднялся, чтобы взять плошку.

– Ты не понял, – Макаров остановил его, положив ему руку на плечо. – Я хочу, чтобы не ты поговорил с ним, а я. И тогда, когда он потеряет волю.

Нидо заглянул в глаза Макарова. Лунный свет – не лучшее освещение для поиска истины в чужих глазах, но хилер ее разглядел.

– Ты хочешь, чтобы Нидо лишил его воли, а потом заставил отвечать на вопросы Макарова?

– Я бы сам так не обозначал просьбу, спасибо.

Филиппинец покачал головой. Выглядело это неуверенно, но Макаров понял – хилера не заставить, даже если самого ввести в транс.

– Нидо лекарь, а не палач.

– Я не прошу Нидо пытать! – Макаров не заметил, как сам заговорил о филиппинце как об отсутствующем. – Нам нужно узнать тайну человека со шрамом, а для этого достаточно его обезволить.

– Макаров умный человек. Но он почему-то не понимает, что лишение человека особенностей, дарованных ему богом, – это пытка. Я буду наказан, у меня будет отнята сила.

– Послушай, бог на нашей стороне! Иначе мы давно бы уже сгинули! И мысль, появившаяся в моей голове, – она тоже дарована богом, а то кем же?

– Дьяволом.

– Тьфу ты! – Макаров схватил филиппинца за плечо и повел к самому краю борта. – Посмотри туда… Ты видишь тени в лужах лунного света? Приглядись – это всего в ста ярдах от нашего ковчега!

– Вижу.

– Ты знаешь, кто это?

– Нидо знает.

– А Нидо знает, что с нами со всеми случится, в том числе и с Нидо, если кто-то нас в очередной раз предаст?

– Здесь нет предателей.

Макаров наклонился. Так ему было лучше видно лицо филиппинца.

– Нидо сейчас что-то сказал?

– Макаров умный человек. Он должен был уже понять, что предателей среди нас нет. Есть хорошо внедренные враги. Чужие. Они делают все возможное, чтобы мы были забыты заживо.

– Забытые заживо… – повторил Макаров. – Как точно… – Он снял руку с плеча филиппинца. – Бог тебе судья, Нидо. Считай, что я тебя ни о чем не просил. Но если вдруг случится так, что мужчина со шрамом – чужой, вспомни этот разговор. – И, похлопав филиппинца по спине, он спустился вниз.

Удивительные существа – люди. В полукабельтове от них, дыша смрадом и роняя слюну, метались твари. Желание проникнуть на останки авианосца приводило их в исступление, а невозможность этого – в бешенство. Если прислушаться, то было слышно, как где-то вдали, между джунглями и обломками корабля, раздавался клекот и свист. А люди, сидя за хлипкими стенами, смеялись…

Макаров зашел и тут же поймал на себе взгляд Левши. Пройдя, он сел рядом. Через минуту вернулся филиппинец с плошкой, наполненной тюленьим жиром.

– На что ты подбивал шамана?

– Где девушка?

– Какая девушка? – не понял Левша.

– Я спрашиваю – где девушка? – Макаров наморщил лоб. – Беременная туристка из Красноярска, любовница олигарха, который купил для нее это увлекательное путешествие, – где она?

– Красотка встала и ушла. Дженни спросила, куда, та ответила, что в туалет. Доклад закончен.

– В туалет, – повторил Макаров. – Но дорога туда проходит через верхний этаж, не так ли?

– Так ли.

– Тогда почему я ее не видел? Я стоял с Нидо на самом верху.

– Может быть, ты не был внимательным? Ведь разговор с шаманом был серьезным?

– Может быть, – согласился Макаров и отвалился на спину. И тотчас на ногу ему легла ладонь Дженни.

– Нашей девочки давно нет. И, хотя ее пошел провожать Борис, я немного беспокоюсь…

Макаров открыл глаза.

– Борис пытался успокоить девушку, а та набросилась на него с проклятьями. На нее не нужно было обижаться. Женщины в этом состоянии непредсказуемы. А Николай обиделся.

– Ничего не понимаю! – взъершился Макаров. – Борис, Николай…

Дженни выдохнула через нос и посмотрела на него терпеливо.

– Девочка разнервничалась. Николай принялся ее утешать. Она ему грубо ответила. Николай обиделся. А потом девушка встала и пошла в туалет. Поскольку Николай был на нее обижен, провожать ее пошел его друг.

– Девушку пошел провожать Борис?

– Именно так его зовут, – у Дженни было много терпения. – А почему ты заостряешь на этом внимание?

Нидо подошел и поставил на подобие столика подобие коптилки.

– Их нет долго, потому и заостряю, – угрюмо отозвался Макаров.

– Я пойду подышу свежим воздухом, – Левша поднялся и всплеснул руками, как если бы стряхивал с них воду. – Все затекло, и дышать этим дохлым тюленем уже не могу.

Но, поднявшись и потерявшись из виду, он стал демонстрировать чудеса ловкости. Вместо того чтобы обходить сооружения на верхнем этаже, он подпрыгнул, подтянулся и забрался на самый верх. Стоять на наваленных в кучу кусках переборок, рельсов, щитов было неудобно, но он, найдя точку опоры, пошел по ним в направлении киля. Именно там находилась лестница, ведущая вниз, к туалету, или – «гальюну», на чем мягко настаивал Макаров. Шагая тихо, Левша поверху обходил коридор – обычный путь до заветного места. Находясь наверху, он мог видеть все, что происходило под ним. Верхним этажом являлась одна из вертикальных перегородок судна. Когда корма отломилась и встала на попа, перегородка превратилась в крышу. На нее и было снесено все найденное на равнине. Никто не знал, когда и что именно понадобится. Поэтому Макаров велел собирать все разметанные взрывом обломки. И вот теперь, ступая по ним, Левша добрался до края и присел над пустотой, уходящей вниз. Был он похож на павшего ангела, выискивающего жертву среди смертных.

Очень скоро глаза его привыкли к темноте, и он увидел желтое пятно. Рядом с пятном – черный силуэт. Пытаясь сообразить, что в туалете на полу одновременно могут делать беременная девушка и ее сопровождающий, он прыгнул вперед и вцепился руками в обломок трубы. Та скрипнула и подалась вниз.

«А, пусть слышат и видят, в конце концов, я здесь для их же блага!» – решил он и, дождавшись, когда труба хрястнет и мягко опустится, спрыгнул на пол – перегородку.

Под его ногами лежал обрывок платья девушки. Кусок подола. Рядом, распластавшись и разбросав руки, лежал мужчина со шрамом. Борис. Лицо его было залито кровью так, что заполненными оказались даже глазницы.

Всего секунду находился Левша в растерянности.

Он бросился к борту – стене. Выбитый взрывом кусок железа, как окно, открывал виды на долину. Левша приник к нему и почувствовал, что руки его легли на что-то влажное. Он поднес их к глазам: они были черны. Он их понюхал. Они пахли свежим мясом.

Вытянув из кучи лома кусок арматуры, Левша врезал им по качающейся перед ним трубе. А потом еще раз. А потом еще. И бил он так до тех пор, пока в долине не раздался раздирающий душу вой, а на палубе – топот.

– Левша! – возбуждение было так велико, что он даже не понял, кто его зовет.

На палубу спрыгнул доктор.

– Девушка пропала, – тяжело дыша, прошептал Левша. – Борис, человек со шрамом… в общем, он пока скорее жив, чем мертв.

Донован определил – жив. Пока жив.

* * *

– Это очень странный дом, – молвил лысый, усаживаясь удобнее.

Гоша видел, что браслеты причиняют ему боль. От запястий и до самого локтя его руки были в запекшейся крови.

– Странно одетые люди, странные вещи в их руках. Странная еда… – Лысый покосился на тварь. – Это поместье Сатаны… Они уже превратили Роберта в дьявола. Поделом, конечно, но что будет со мной?

Он закрыл глаза, но тут же снова открыл.

– А почему вы ходите по дому дьявола свободно?

– Не так уж свободно. Я же говорю – мы почти в восьмистах ярдах под землей. Я спустился по лестнице с авианосца.

– С авианосца?

– Да, это такой корабль, который возит по морям самолеты.

– Самолеты?

– Вы вовсе не обязаны повторять все, что я говорю. Почему вы прикидываетесь сумасшедшим? Считаете, что я один из них? Я бы давно уже ушел отсюда, если бы выход не сторожил этот монстр! Доберманы – ужасные твари, они умнее и злобнее росомах!

– Арчи? Не смешите меня! – Лысый хохотнул. – Прикажите ему сидеть. Я видел, как это делает его хозяин. Он тут же сядет.

– Проблема в том, что он как раз сидит.

– Ну, тогда велите ему идти к северным воротам.

– К северным воротам?

– Вам совсем необязательно повторять все, что я говорю. Северные ворота – это выход из этой части коридора. Меня туда возят каждый день.

Тварь заурчала. Этого оказалось достаточно, чтобы лысый заволновался.

– Он чувствует приближение своих мучителей. Если вы не один из них, вам лучше убраться! Но прежде чем вы покинете эту комнату, скажите…

– Да? – отозвался Гоша, сердце которого заколотилось в груди жарко и часто.

– Скажите, что вернетесь за мной. Пообещайте… – Глаза лысого в полумраке заблестели от слез. – Или убейте сейчас. Я не хочу превращаться вот в это… – И он посмотрел на тварь.

– Я обещаю, – скинув лохмотья, заменяющие на его теле рубашку, Гоша обмотал их вокруг левой руки. «Я приду за этим ненормальным, – решил он. – Если через десять минут меня самого не прикуют к стене». – Я вернусь. А сейчас – простите, мне нужно кое-что выяснить…

Вздохнув и напрягшись, Гоша выскочил навстречу собаке.

– Храни вас бог! – свистящим шепотом прокричал ему вслед лысый.

«Не помешает это! – пронеслось в голове Гоши, когда он перехватил правой рукой горло вцепившегося ему в левую руку добермана. – Уйти, уйти вместе с ним подальше!..»

– Арчи, сволочь! – слышал он. – Куда ты снова ушел, скотина?!

Доберман рычал, дергая головой. Чтобы он не разорвал предплечье, Гоша перекрутил ошейник в кулаке. Острые шипы врезались ему в ладонь, и он почувствовал в кулаке сырость. Но доберману было куда хуже. Перекрученные в звеньях пластины держали его глотку, словно клещами.

«Только бы успеть оттащить, только бы успеть…»

Превозмогая боль, Гоша заволок огромного кобеля за угол. Теперь он мог сражаться.

Не вытаскивая из пасти руки, он стал медленно вращаться вокруг своей оси. Задние лапы добермана оторвались от земли, и он стал описывать круги. Перехватывая ошейник все ниже и ниже к горлу, Гоша вскоре добился того, что держал собаку за ошейник снизу. Раскрутив ее до того, что уже с трудом сохранял равновесие, Гоша, кружась, быстро пошел на угол, выпирающий меж двух коридоров. Озверев и обезумев, кобель пережевывал челюстями. В покрасневших белках глаз его черные, как маслины, зрачки-пуговицы были недвижимы, как у рыбы.

Хыкнув, Гоша с размаха ударил добермана спиной об острый угол. Удар был такой силы, что, когда пес разжал зубы и взвизгнул, Гоша отлетел в сторону и ударился плечами о стену. Он почувствовал потрясение, но медлить было нельзя. Вскочив и запутавшись в ногах, он рухнул на добермана.

В коридоре раздавались шаги.

«Или сейчас, или – к Гудзону в компанию…» Почему он назвал сумасшедшего Гудзоном, он и сам не знал. В конце концов, всем сумасшедшим дают прозвища…

Он упал на собаку, обхватил ее ногами и перевернулся на спину. Кобель, рыча и брызжа слюной, рвался к кадыку…

«Сейчас, сейчас, мразь…»

Перекрутив обеими руками ошейник, Гоша сцепил за спиной кобеля ступни и сжал колени что было сил. Доберман почувствовал смерть сразу. Он рвался из ее лап, но она его не выпускала…

– Арчи! Ты хочешь, чтобы я тебя выпорол?!

Слова эти раздавались метрах в семи, за углом, о который Гоша едва не сломал позвоночник собаке.

Собрав силы, он сдавил ошейник так, что руки зашли одна за другую. И он выпрямился, чтобы увеличить рычаг давления на поврежденный круп собаки…

Горло не выдержало первым. Забившись в агонии, кобель стал лить на лицо Гоши черную кровь из пасти. Отплевываясь, Гоша выбрался из-под придавившей его массы в тот момент, когда из-за угла вышел человек.

Мужчина тридцати лет. Плотный, светловолосый, с прямым длинным носом и глазами навыкате – карими, заспанными глазами. Он был одного роста с Гошей, но, в отличие от последнего, был сыт и полон сил. Мужчина остановился так резко, что почти вступил в противоречие с законами физики.

Его глаза стали еще больше, казалось, они выпрыгнут из глазниц и запрыгают по полу, когда он увидел лужу крови, скребущего в агонии лапами пол Арчи и черного от сажи, словно негр, человека…

У Гоши был только один козырь – стремительность. И он решил не расточать это преимущество попусту. Когда рука мужчины опустилась – Гоша краем глаза даже не видел, а чувствовал, что она легла на тяжелую кобуру, – он бросился на мужчину, вцепившись ему в горло.

Они упали на пол, и послышался щелчок открываемой кобуры. Правая рука охранника была свободна, ему оставалось лишь выдернуть оружие, чтобы стать в схватке лидером.

Прижав его руку локтем, Гоша привстал на ногах и, обрушиваясь, как пресс, ударил кареглазого лбом в лицо. Глаза хозяина Арчи помутнели, и насыщенный цвет их посветлел. Гоша видел, как дрогнула кожа на скуле охранника и внутри его что-то дрогнуло и затрепыхалось. Привстав, Гоша повторил свой удар.

И теперь, смешиваясь с собачьей, в лицо ему хлынула кровь человеческая…

Одна из комнат в коридоре оказалась отпертой. В ней царил полный мрак и пахло так же, как и в той, где остались Гудзон и тварь…

Сначала Гоша перетащил туда Арчи. Заволок за лапы и зашвырнул, как мог, подальше от прохода. Ведь ему нужно было убрать еще тело кареглазого. Жив ли он? Скорее всего, еще да. Но можно ли говорить с такой долей уверенности через пару часов, если им не займется доктор? Гоше было на это наплевать.

Он расстегнул и снял с охранника пояс. Быстро рассмотрел все, что к нему прилагалось – баллончик с перцовым газом, револьвер, два запасных барабана к нему и палка из литой резины. Нацепив на себя пояс, Гоша вдруг почувствовал, как ушла на задний план усталость. Надолго ли?

Когда он затаскивал охранника в комнату, он услышал странные звуки. Кажется, Арчи выжил… «Если он с таким чавканьем зализывает себя, значит, жив, мерзавец… – подумал Гоша. – Не хватало еще, чтобы он очухался и поднял здесь вой!»

Вынув из кожаной петли на поясе тяжелую палку, он нащупал рукой выключатель и нажал на клавишу.

Свет вспыхнул, и Гошу оглушил дикий рев…

Дрожа и цепляясь за косяк, он смотрел, как две прикованные по «принципу Гудзона» твари завладели телом Арчи и рвут его зубами на куски. Руки их были прикованы к стене, но это не мешало им отбирать друг у друга уже порядком разодранную собаку ногами и рвать ее зубами. Их пасти были полны шерсти, а отвратительные хари перепачканы кровью…

Гошу качнуло вперед. Не сдержавшись, он согнулся пополам, и его вывернуло…

Он не смог затащить живого еще охранника в эту комнату.

– И собаку не нужно было… – прошептал он и снова переломился у стены. – Кровь на полу… Ее никуда не спрячешь… Думай, Гоша, думай, нельзя ошибаться так нелепо… пять минут потеряно…

Он хотел побежать по бесконечно длинному коридору, но вдруг потерял к этому интерес. В конце концов, Гудзон хоть и спятивший, но он не тварь, человек. И не из чужих…

Его не переставало трясти от увиденного. Гоша так и ворвался в комнату к Гудзону – залитый кровью, с потеками сажи на лице, в треморе. Он включил свет, и Гудзон вжался спиной в стену. Нижняя челюсть его дрогнула.

– Некогда обмениваться впечатлениями! – сдернув с пояса ключ, который, очевидно, подходил ко всем наручникам комнат, Гоша освободил руки Гудзона от браслетов. – Убираемся отсюда!

– Куда?

– Куда коридор ведет! С руками все в порядке?

Кормили пленников здесь, видимо, неплохо, потому что единственное, что тревожило Гудзона, были израненные руки.

– Терпеть можно. А с вашей что?

– Эта сволочь Арчи приложился. Дрянь!

Они бежали по коридору, и Гоше эта пробежка давалась с большим трудом, чем шестидесятилетнему Гудзону. В конце коридора они добрались до огромной стеклянной двери. Вынув из кобуры револьвер, Гоша отступил и прицелился. Грохот раздавшегося выстрела заставил Гудзона чертыхнуться.

– Они же нас услышат!

– Посмотрите на потолок, приятель! Через каждые двадцать метров камеры! Они нас давно видят!

– Как они могут нас видеть, если здесь никого нет?

– Камеры!

– Какие камеры?! Что такое ка…

– Вон те! – Гоша указал стволом револьвера на один из глазков и врезал ногой по двери, электронный замок которой он только что выбил выстрелом.

– Я ничего не понимаю – там кто-то за стеной смотрит в это стекло?..

– Неважно! Если человеку хочется, чтобы его считали дураком, то так тому и быть!

– Мне не нравится быть дураком, просто мне иногда кажется, что со мной все происходит во сне! Как вас зовут?

– Гоша. Зачем вы разговариваете с этим дурацким акцентом?

– Это не я, это вы все тут разговариваете с дурацким акцентом!

Они бежали по коридору, держась одной из стен. На этот раз вместо бетона в качестве стен использовалось стекло. Десятки дверей, которые они оставляли за спиной, обозначали, скорее всего, комнаты. Только вряд ли это крыло предназначалось для содержания тварей.

– Сюда меня ежедневно по нескольку раз возят на каталке, – сказал Гудзон.

Стены были завешаны вертикальными жалюзи. Увидеть, что происходит внутри, было невозможно.

– Странно, что здесь никого нет, – заметил Гоша.

– Сейчас ночь, все спят!

– Разве? – Гоша даже замедлил ход, чтобы подумать. Спускаться в люк он начал не более трех часов назад, выходит, сейчас не больше четырех вечера. Ты посмотри, они спят, потому что ночь… – Скажите, Гудзон, а здесь ночь тоже приходит внезапно, как ей захочется?

– Странные слова вы говорите, обвиняя меня в дурачестве… Конечно, нет. Ночь здесь наступает как положено. После ужина.

Наконец-то появилась дверь, жалюзи на которой были сдвинуты так, что можно было рассмотреть интерьер. Все двери были одинаковы – они являлись частью стеклянной стены, и стена эта была забрана в жалюзи. Это была первая комната, где занавески образовывали щель.

– Меня возили в эту комнату, лучше в нее не заходить… – Гудзон вдруг побледнел и по-старчески затрясся.

– И чем она примечательна? – Гоша поднял голову, рассматривая шевелящиеся камеры-глазки под потолком. – Наш каждый шаг под контролем, господин путешественник… Так чем примечательна эта комната?

– Здесь… Что вы делаете? – вскричал Гудзон, видя, что Гоша открывает дверь и делает шаг вперед.

Зайдя, Гоша включил свет. И тут же вышел, потому что услышал странный писк. Словно кто-то раз в секунду нажимал кнопку на баяне. Нудный, короткий и частый звук нарушил покой коридора.

– Если не найдем выход, нам конец, – сообщил он Гудзону.

Лысый, деваться которому уже было некуда, преодолел неприятное чувство и вошел вслед за Гошей. Последний захлопнул дверь и тут же, опершись на стоящую у входа кушетку, придвинул ее к двери. Зачем он делал это при стеклянных стенах, было непонятно.

– Вот здесь мы и умрем, мореплаватель…

– Послушайте, вы как-то издевательски называете меня то мореплавателем, то путешественником. Вы испытываете неприязнь к тем и другим?

– Нет! Но разве вы мореплаватель?

– Генри Гудзон не мореплаватель? Тогда кто мореплаватель? Колумб? Кабот?!

– Заткнитесь, идиот.

И Гоша наконец-то обернулся, чтобы окинуть взглядом помещение…

Револьвер дрогнул в его руке, едва не выскользнув. Вдоль стен стояли столы. Очень похожие на тот, на который однажды ложился Гоша, чтобы ему несколько лет назад сделали компьютерную томографию головного мозга. Разница заключалась лишь в том, что эти столы были неподвижны и были накрыты вытянутыми стеклянными колпаками. Судя по креплениям, которыми колпаки удерживались на столах, предполагалось, что кто-то может, вопреки воле их установителей, сбросить их, находясь внутри.

– Не ходите туда… – прошептал Гудзон, и Гоша краем глаза заметил, как тот перекрестился.

Содержимое конструкций открывалось взору Гоши по мере того, как он приближался к столу. Но уже сейчас, находясь в трех метрах от стола, он видел покрытые синюшным цветом руки и животы. Стол, к которому он приблизился, стоял на едва заметном возвышении. Шагнув на ступеньку, Гоша замер над ним…

Под стеклом лежала тварь. Ее грудная клетка была вскрыта, и Гоша, снова чувствуя пробуждающиеся симптомы, положил руку на стекло, чтобы их побороть. Он видел сизые, чуть вздрагивающие внутренности, ритмично качающее кровь сердце. Поднимающиеся меха аппарата, словно распускающиеся легкие, качали в организм твари воздух. Тварь лежала с закрытыми глазами. Гоша никогда еще не видел зловонную дрянь так близко. Всякий раз, на Острове и здесь, в комнате, где был прикован Гудзон, он старался не смотреть на тварь, уводил взгляд. Сейчас же, когда между ними была стеклянная перегородка толщиной в сантиметр, он наклонился, чтобы рассмотреть тварь как следует.

– Нам нужно бежать, мистер! – напомнил Гудзон.

– Нам некуда отсюда бежать, – тихо проговорил, вглядываясь в черты твари, Гоша. – Мы в западне.

– Так зачем вы зашли в эту комнату?!

– Затем, что коридор заканчивался тупиком. Уж лучше я лишних пару минут поиграю на нервах хозяев Арчи, оставаясь недоступным, господин покоритель морей…

– Прекратите разговаривать со мной в таком тоне, сударь!

Гоша на секунду оторвал от твари взгляд.

– А как мне с вами разговаривать? Вы утверждаете, что являетесь Генри Гудзоном. Я впадаю в обратную крайность – называю вас этим именем. С чем же вы не согласны? – И Гоша снова повернулся к твари.

– Я понимаю… – Голос Гудзона обрел нотки трагичности. – Мой внешний вид создает неправильное представление о моей сущности… Но посмотрел бы я, как выглядели бы вы, если бы вас на протяжении трех дней освещали очагом, свет которого не выдерживают глаза! Вы помните Роберта? Они увозили его из комнаты каждый час. Меня – каждые три часа. И здесь, направляя на нас вот это… – Гудзон вскинул руку, указывая на огромный софит, – жарили нас на свету! Я потерял волосяной покров за четыре вечера! Роберт – в первый же день! Вы видели, во что он превратился?! Они превращают людей в чертей!

Гоша склонился ниже над столом. Он слышал все, что говорил ему Гудзон. Но сейчас ему показалось, что тварь проявила признаки вегетатики – на скуле ее сократилась мышца…

Еще секунда – и Гоша прижался лбом к холодному стеклу.

И в этот момент тварь открыла пасть.

Отшатнувшись и ощутив, как онемели его ноги, Гоша стоял и смотрел, как под толстым стеклом, раззявив отвратительную, полную кривых, в разные стороны направленных зубов, пасть, кричит тварь…

Смотрел – потому что ничего другого ему не оставалось. Не было слышно ни звука. Камера была герметично закупорена. Гоша видел, как учащенно билось обнаженное сердце чудовища, как стремительно расправлялись и потом слипались, словно шарик, из которого выкачали воздух, легкие. Сердце существа уже работало как игла швейной машинки. Так часто, что было трудно уловить фазу сжатия. Гоше пришло в голову, что точно так же он видит лопасти вертолета – кажется, что они едва вращаются, а на самом деле глаз видит только сотую часть их движения. Вены внутри твари раздулись и теперь выглядели как шланги, вмонтированные под тонкой кожей.

И вдруг Гоша отпрянул…

Колпак изнутри окрасился всеми оттенками красного. От темно-бордового, почти черного, до алого. И эта жуткая смесь толстым слоем покрыла всю внутренность стеклянного колпака.

– Господи Иисусе! – всхлипнул Гудзон. – Прости мне все грехи мои, прими в лоно царствия своего, не отдай им…

Гоша в ужасе огляделся. Несмотря на крепления, которыми столы были прикручены к полу, они вразнобой дрожали. И – никаких звуков больше. Только перестук разболтанных креплений… Да в коридоре ноет, словно заевшая кнопка баяна, сигнализация. Омерзительный звук. Гоша резко, едва не упав, обернулся.

Еще один колпак стал красным. По стенкам его, никуда не торопясь, стекала кровь.

Слушая нытье в коридоре, он положил руку на лоб.

– Думай, думай!

– Я так и уйду, не узнав, как отблагодарили меня потомки. И отблагодарили ли вообще…

– Не в-волнуйтесь, – думая о другом, в два приема проговорил Гоша. – Вас отблагодарят как надо. Открытая до вас Большая Северная река станет рекой Гудзон. Пролив, открытый упомянутым вами Каботом, – Гудзоновым проливом. Ну и, наконец, ставшее вашей могилой море – Гудзоновым заливом.

– Моей могилой? Сукин вы сын, прекратите надо мной издеваться!

– А как бы вы хотели, чтобы я разговаривал с пытающимся одурачить меня типом, а?! Мистером Генри Гудзоном вас называть?! Может, вы и есть Генри Гудзон, но на этой почве и свихнулись! Это как если бы меня африканские родители по фамилии Обама назвали Бараком, и я вдруг решил, что это дало мне право стать президентом США!

– Вы меня сводите с ума!

– Неужели?

– Что такое США?

– Человек, именем которого назван Гудзонов залив, не знает, что такое США?! Мне кажется, вы потому решили стать Гудзоном, что нет ни одного человека, в честь которого в США было бы названо столько мест! Заткнись, козел! Не мешай мне думать!

Минуту, которую Гоша стоял, кусал губы и рассматривал один за другим вспыхивающие красным огнем колпаки, Гудзон послушно хранил молчание. А потом осторожно подошел и тихо, как если бы говорил скабрезность, шепнул:

– Какой сейчас год от Рождества Христова, мистер?

Гоша увидел, как в щелях вертикальных жалюзи замелькали какие-то тени. Стиснув зубы, Гоша подошел к устройству и раздвинул широкие полосы между ним и теми, кто был в коридоре.

Одетые в комбинезоны бледно-желтого цвета с поясами поверх них – так был одет и тот, с которым дрался Гоша, – они быстро оценили обстановку. Гоша видел, как бегают их глаза. А потом взгляды их как по команде сошлись на Гоше. И не было это удивительно, потому что непривычным в интерьере комнаты был только грязный, перепачканный сажей и кровью человек, а рядом с ним, вопросительно изогнувшись, расположился пожилой, лишенный каких-либо признаков волос, толстяк.

Гоша встретил их взгляды, но тут же об этом пожалел. Ему стало страшно. В глазах людей не было жизни. И никакой мимики. Ничего – ни злобы, ни досады, ни азарта – в их глазах не было. Они стояли и смотрели на Гошу и Гудзона выпуклыми, лишенными зрачков глазами. Но это были люди.

– Август две тысячи девятого года, – не поворачиваясь к Гудзону и не уводя взгляд от тех, кто стоял за стеклом, ответил Гоша.

Гудзон стоял еще три секунды.

А потом лицо его потеряло смысл, и он упал на пол. Как заполненный ватой мешок.

ГЛАВА 9

– Несите скорее под крышу! – прокричал Донован, торопясь к освещенному плошками помещению и ежесекундно оглядываясь. – Сюда, сюда! Не ударьте головой о косяк!..

Бориса несли Макаров и Левша.

– Ногу, ногу осторожней! Колено!

– Неужто в своих разбитых очках вы видите лучше меня?!

– Вместо того чтобы орать, поддержите ему руку, Левша! Не видите – она падает!

– Да пусть она падает, не оторвется! – разозлился Левша. – Лучше подумайте, что с головой его пробитой делать! Сейчас уложим его на стол, а вы снова скажете, что вот если бы это было в клинике, да если бы у вас были инструменты…

– А чем я должен оперировать, по-вашему?

– Настоящий доктор может оперировать голой ногой!

– Может быть, в России именно так и оперируют, мистер, а в Лондоне оперируют руками!

– Так вот представьте, что вы в Лондоне! А то у нас есть доктор, но толку от него, как от меня, скалолаза! Словом, лечите!

– Подите к черту! Поверните ему голову, чтобы рана смотрела вверх!

– Вы доктор Ватсон, а не хирург! Рассказов много, но никто никогда не видел, чтобы вы лечили!

Макаров, скосив взгляд, увидел Машу. В нескольких метрах от них в образованном людьми коридоре, сквозь который они несли мужчину со шрамом, стояла она. На лице женщины застыл ужас, ее знобило, и казалось Макарову, что это не от бриза, а от объятий мужа, которыми тот пытался ее согреть.

Бориса занесли в общее помещение – «кают-компанию», как назвал Макаров эту, больше похожую на пещеру, комнату. Никакого стола, конечно, не было. Поэтому был быстро расчищен пол, и на него опустили раненого. Мужчина дышал тяжело, с присвистом. Он то замирал, словно душа покидала его тело, то хватал воздух ртом так, словно задыхался. На голове его, над левым ухом, зияла черная рана. Кровь из нее уже перестала сочиться, и теперь голова раненого была похожа на маску, изображающую время суток – половина лица белая, почти молочная, вторая половина в свете плошек – черная… И – красные очки на глазах.

Донован, вытирая наспех помытые руки, встал на колени перед телом. Ощупал пальцами голову. Приложил пальцы к шее.

– Наполнение слабое, пульс нитевидный… Падает артериальное давление, судя по всему. Объективно – открытый перелом теменной кости справа. Поврежден ли мозг – я не знаю, нужен рентген. Осколок кости внутрь не вошел, в противном случае мы бы имели фонтан крови…

Сняв с мокрого от пота носа очки, которые ему больше мешали видеть, нежели улучшали зрение, Донован обреченно опустил руки.

– Послушайте… Я хирург, причем даже не военный… Эта травма предполагает детальное изучение и кропотливую операцию. Плюс ко всему нужны медикаменты… Он не так много крови потерял, переливание не требуется. Но его состояние просто необходимо поддержать физраствором. У меня ничего нет – ни препаратов, ни оборудования…

Он прижал руку с очками ко лбу.

– Если вы меня спросите, что станет с этим человеком, я вам отвечу – он умрет максимум через полчаса…

Макаров услышал вскрик. Но даже не стал поворачивать голову, знал, что принадлежит он Маше.

– Его ударили по голове каким-то предметом. Сломана кость…

– Да мы слышали это уже, а что его ударили по голове, я это и без вас вижу! – вскричал Левша. – Я хочу знать, что вы намерены предпринять.

Донован опустил очки в карман рубашки.

– Еще несколько дней назад я считал этого человека шарлатаном. Но на моих глазах он поставил на ноги девочку и Левшу… Левшу, которого я, вероятно, не выручил бы даже в своей клинике. Если этому человеку понадобится моя помощь, я сделаю все. Нидо… – не дождавшись ответа, он крикнул, дернувшись на полу: – Нидо!..

Раздвигая людей плечами, филиппинец вошел в круг света.

– Нидо, попробуй и сейчас сделать невозможное…

Донован встал и шагнул назад.

– Уйдите все, – тихо произнес филиппинец, опускаясь. – И принесите воды…

Когда в «пещере» остались только раненый и Нидо, Макаров вошел и сел поодаль.

– Решили воспользоваться случаем? – не глядя на него, поинтересовался хилер. Он тщательно мыл руки.

– Да.

– Это низко.

– У меня нет другого выхода.

– Выход всегда есть. Однажды Нидо тоже пошел на поводу у мысли, что нет выхода. И был за это наказан.

– Как?

Филиппинец посмотрел на него пронзительно и холодно.

– Я здесь.

– Что это значит – «я здесь»?

– Это значит, что к этому свелось наказание.

Макаров подвинул подобие стула поближе.

– Значит, вы считаете, что…

– Я так считаю, потому что знаю. Нас нет на этом Острове.

– Как это? – тихо и глухо спросил Макаров.

Нидо закончил мыть руки. Пошевелив пальцами, он положил ладони на грудь раненого.

– Раз есть Остров… – пробормотал Макаров.

– Нет Острова.

И мужчина со шрамом, выгнувшись, всхрипнул.

Чтобы находиться ближе, Макаров сполз на пол и уселся в метре от филиппинца. Он видел, как закатились глаза хилера. Ослепительно белые белки смотрели в пространство, и от этой картины Макарову сделалось не по себе. Филиппинец шептал бесконечную молитву, и слышались лишь слова, которые хилер произносил на исходе выдоха. Последние глотки воздуха выталкивали из уст Нидо латынь, и Макаров почувствовал, как теряет вес…

Смутное ощущение – он не верил ему, но вера не всегда есть истина – он оторвался от холодной переборки, еще день назад бывшей стеной, а сейчас – полом, и повис в сантиметре от него… Макарова заполняла странная субстанция. Как тогда, в первый день, выйдя из комы, когда он открыл глаза и не нашел в небе барашков… Опустив руку, он попытался провести ладонью под ногами. Но ладонь застряла между полом и ногой. Он по-прежнему сидел.

Нидо поставил руки на брюшине раненого горстью. Он словно принимал сыплющиеся с неба ему в руки семечки. И когда он одним движением опустил их внутрь мужчины со шрамом, Макаров откачнулся назад и оперся о пол.

«Господи, так не бывает…» – думал он, видя, как Нидо ощупывает живот пациента изнутри. Ладони его полностью были погружены в больного, но Макаров не видел ни капли крови. Хилер опустил руки в плоть, как в тесто…

И, уже ни о чем ни думая, Макаров смотрел на странные, похожие на обрывки целлофанового пакета пленки. Одну за другой Нидо вытаскивал их из Бориса. Покрытые размытой кровью, как если бы кровь на самом деле легла на целлофан, – их Нидо, бормоча что-то на латыни, бросал на пол рядом с телом. Потом настал черед какой-то блестящей от влаги веревки, и Макаров закрыл глаза. Но вынужден был тут же их открыть, почувствовав головокружение. Нет, он был неправ, считая, что повидал уже все на этом свете. Он не видел ничего похожего на это…

Сколько прошло времени, он не знал. Не засек время по часам, а теперь смотреть на них не имело смысла. Он даже приблизительно не мог ответить, сколько минут длилась операция, если ее так можно было назвать. «Две минуты или три часа», – ответил бы он, если бы его сейчас спросили. И он себя не чувствовал бы глупо при этом.

– Вы хотели поговорить с ним…

Макаров мутным взглядом посмотрел на Нидо. Тот был без сил. Он с трудом сохранял равновесие.

– Так воспользуйтесь шансом… – И он покачнулся.

Встав, Макаров взял филиппинца под мышки и дотащил до ближайшего лежака. Потом вернулся и посмотрел на мужчину со шрамом. Странно, но лицо еще недавно находящегося при смерти человека теперь розовело покоем. Дышал раненый ровно. Макаров, не доверяя глазам, приложил пальцы к его шее. Пульс больного был куда чаще уходящего в мир иной, но значительно реже, чем у Макарова.

– Прекратите дурацкий осмотр… – услышал Макаров за своей спиной. Нидо говорил через силу. Казалось, каждое слово причиняет ему чудовищную боль. – Он через четверть часа придет в себя…

Макаров посмотрел на рану на голове лежащего перед ним человека. Все, что теперь о ней напоминало, была запекшаяся на виске кровь.

– Как ваше имя? – хрипло спросил Макаров, опустив голову.

– Борис Коростылев.

– Как вы оказались на Острове?

– Я шел на лайнере «Кассандра» к Бермудским островам. По пути организаторами тура была сделана остановка перед каким-то островом. Пассажирам было предложено совершить на него экскурсию. Я оказался в их числе.

– Спрашивайте… – прошептал Нидо. – Он в глубоком трансе. В этом состоянии человек не лжет…

– Откуда у вас шрам на лице? – поторопился Макаров, совершенно не представляя, о чем нужно спрашивать.

– Пулевое ранение.

– Вы воевали?

– Да.

– Где?

– В Чечне. Первая кампания.

– Вы… знаете Машу?

– Да, я ее знаю.

– Вы встретились с ней на «Кассандре» случайно?

– Да. Мы с другом, Николаем, путешествовали вместе. У нас бизнес в США. Решили отдохнуть. На «Кассандре» я встретил Машу и ее мужа.

Макаров секунду подумал.

– Как вы с ней познакомились? Вы были с ней близки до того, как увиделись на лайнере?

Еще одна пауза в разговоре. Видимо, двойной вопрос имел такую конструкцию, что для правильного ответа требовалось какое-то время.

– Это случилось тринадцать лет назад…

Бамут, май 2000-го…

Училища они заканчивали разные и до встречи в Бамуте ни разу не встречались. Коростылев приехал из Коломны, артиллерист высшего класса, он командовал батареей «Града». Витька Четвериков покинул Псков с голубыми просветами на погонах, и не встретились бы они ни за что, если бы привозили воду и хлеб на заставы своевременно. А так, что ни говори, бардак. Старшина убыл во Владикавказ фурункул из шеи вырезать, и нет ни воды, ни хлеба. Лейтенант не поест – ничего страшного, а вот когда на заставе девятнадцать бойцов сидят и хотя и не плачут, а жрать-то им надо подать, потому что – непорядок. Тоже могли бы потерпеть, но какой ты, к черту, командир взвода, если солдат своих накормить не можешь?

Так начинаются нарушения приказов и уважение подчиненных. Сажал Витька на броню пятерых старослужащих и – в Бамут. Там, пока бойцы с автоматами по сторонам смотрели, покупал у «чехов» воду, хлеб, консервы, сигареты. Себе бутылочку коньяка – обязательно. Тоска по невесте парня съедала, а попробуй в палатке с девятнадцатью таких же, считай, пацанов о девчонке думать. Свихнуться можно от мыслей. Ждать-то, разумеется, обещала, но кто ж поверит, точнее сказать – проверит… Два месяца уже писем нет. Хотя почта здесь… Неважная почта.

И въехал он в тот день в Бамут и, ловя бесовски злые взгляды местных, свернул на рынок. А там, Пресвятая Богородица…

Человек тридцать чеченцев волокли куда-то лейтенанта в разорванной форме, сыпали ему оплеухи, а он, черт возьми – как приятно! – в такой-то ситуации сыпал им. Посреди площади стояла и ревела какая-то девка из местных, и закончилось бы все, верно, очень плохо, если бы Витька со своими головорезами не спрыгнул и не стал палить.

Просекли тему. Оказывается, какой-то «чех» девчонку ногой ударил – поруганная она была кем-то еще в начале девяностых, а потому ничья и – падалица. Бей кто хочет. А Борьке такая картина не очень-то по душе пришлась. Врезал «чеху» в челюсть, и налетело воронье со всех сторон. И если бы не совершенно нереальное появление БТР, на котором сидели шестеро из бригады внутренних войск, не досчиталась бы артиллерия одного славного канонира.

Познакомились между делом. Бутылка та пригодилась. Потом вторая – тоже пригодилась. Не одну же взяли, а пять. Чтобы два раза не бегать.

И вот же странное дело. Перемещалась Витькина бригада – за ними, как на канате, в десяти километрах сзади тащилась Борькина батарея. Раздолбают «зеленку» – потом туда, по свежей пашне, бойцы внутренних войск заходят. Хотя ничего странного. Тактика.

Полгода один за другим. И полгода письма друг другу отправляли, нарочным.

«Привет, братишка…А ждет меня в Москве девчонка Маша. Через шесть месяцев, бог даст, приеду и поженимся…»

«Ну ты даешь… А и у меня Маша, и тоже в Москве. Хотя Маш в Москве, сам знаешь… скорее всего, тоже женюсь, Борь. Надо же когда-то…»

«…А твоя Маша где живет?»

«…В Малом Факельном…»

«Вот же странное дело. И моя там же. А фамилия-то у твоей как?..»

«Белова…»

Через неделю, навязавшись с попуткой, Борька был у Витьки. Вынул из кармана фото:

– Она?

– Она…

Дальше пили долго и молча.

Ближе к полуночи разошелся разговор, распрямилась спираль. Один познакомился с девушкой в отпуске, в Москве, перед самым отъездом в Чечню, второй познакомился с ней в Коломне, куда она приезжала к тетке.

– Я так думаю, – одурев от водки, сказал Борька. – Должок у меня перед тобой, братишка… Однако не та тема, чтобы возвращать. Давай напишем ей, пусть определится. Если она тебе писала до февраля, а мне с февраля начала… Бывает такое, девчонки – черт знает, что на душе у них…

– У тебя с ней что было?

– Ни разу. Слово офицера. А у тебя?

– Очень на то же похоже. Одна переписка.

– Сейчас же напиши, здесь. И я сяду. Чтобы письма вместе пришли.

Сели, написали.

– Отправишь?

Пили долго, молча. Так же тихо попрощались, ударив по рукам…

* * *

Макаров вытянул из-под себя затекшую ногу.

– Что было потом?

– Через четыре дня Виктор оказался в окружении…

Алхазурово, май 2000-го…

Через четыре дня Витька оказался в окружении. Он и девятнадцать пацанов его оказались пробкой в ущелье под Алхазурово. Поторопились люди Басаева. Им бы дать взводу выйти из ущелья, но кому-то показалось, что бить русских лучше в ущелье. И ударили.

И получили кость в горле. Дальше – никак. Двадцать русских засели за камнями и хоть волком вой – не пускают.

Восемь часов минуло, устал Витька разговаривать с командирами по рации. В ущелье туман – «вертушкам» не пробраться. На бэтээрах подкреплению в такую погоду по указке идти – погибель верная.

Их пятеро оставалось, когда люди Басаева врезались в них. И отошли через две минуты, оставив троих своих на ножах пацанов. В дыму все перемешалось – трупы один на другом лежат, поди посчитай… И остался после той рукопашной Витька да пулеметчик ротный – Генка.

– Ты вот что, – скрежеща зубами и срывая с перевязочного пакета клеенку, сказал ему Витька. – Поскольку «вертушкам» не пройти, беги-ка ты в часть, солдат, и скажи… мать их, что если они бэтээры не пришлют, я за себя не ручаюсь. А пулемет-то ты мне оставь, он тебе ни к чему.

Какая разница – один, двое? Генка без отца вырос, отца на заводе воротами придавило. А у матери помимо Генки еще один есть – Митя, калека-даун. С ума же сойдет тетка.

Завалился Витька за валун и стал постреливать. Одно плохо – левая рука совсем плохая. Кость не перебита, но крови столько ушло, что поспать бы в самый раз. Да от ножа «чеха» в подреберье режет, майка – хоть выжимай.

Через полчаса предложили Витьке десять тысяч долларов, лишь бы он, сука, ушел. Обещали, не тронут. Но если останется…

И показали живого сержанта Ватникова. Вот черт… Когда?! Ах, да, рукопашная…

– Товарищ лейтенант, они сказали, что голову мне отрежут, если вы не уйдете. А если уйдете, нас отпустят! – плакал Ватников, хотя и не просил ни о чем. Велели – передал.

Завалился Витька на спину, кулак до крови закусил, завыл глухо, протяжно.

А потом минуту смотрел, как Ватникову голову отрезают. Самого солдата вывели, чтобы офицер видел, как о людях своих заботится, а тот, кто резал, за выступом хоронился.

Закричал Витька, но тут же крик словами оборвал:

– Не могу, Ватников, не могу, дорогой! Уйди мужиком!..

И Ватников ушел, не выдавив и слова о пощаде. Так, всхлипнул что-то.

Голову потом в сторону лейтенанта швырнули. Стукнулась глухо и покатилась мячом, в десяти метрах застыла… Смотрел на нее Витька и видел, как в русой брови застряла былинка сухая.

Дотянулся до рации, нажал тангенту…

Борька знал, что Витька попал. И места себе пушкарь не находил. В голове каша дурацкая: то Маша улыбающаяся видится, то кружки алюминиевые, когда они с лейтенантом в последний раз пили. Кружки – Маша, Маша – кружки… Полгода – и свадьба. Если выберет…

– Коростылев!

Обернулся Борька на досадливый крик проверяющего, подбежал.

– Тебя, черт задери!..

Не веря ушам, накинул наушники на голову, услышал:

– Братишка, слышишь меня?..

«Витька!» – заорать хотелось, но срезал крик, прошептал:

– Слышу…

– Братишка, они рядом. Ста метров нет. Один я. Накрой, я сориентирую.

– Нет. Держись, наши… идут!

– Ни хера они не идут… А если и идут, не найдут. Квадрат «Рысь», по «улитке» три…

– Нет!

Проверяющий, полковник, взял Борьку за плечо:

– Их там две сотни, лейтенант, – и потом – резко – приказ: – Слушать координаты!

– Нет.

– Что ты сказал?

– Я сказал – нет, – уперся Борька. Прощай, карьера.

– Ты слышал приказ, лейтенант! Две сотни ублюдков сейчас войдут в Алхазурово! Слушать координаты и – к батарее! Сейчас!

Прошелестело что-то в наушниках… Прижал наушник к голове Борька.

– Боря… Плачу я от боли… больно мне, братишка… как же мне показаться им в слезах? Не дай опозориться, перепаши тут все, Боря… Не дай им пройти по мне.

Стиснул зубы Борька, выдавил:

– Хорошо.

– И это… письма, если сможешь вернуть, верни оба… Прощай..

– Прощай.

Качаясь, встал Борька, пробормотал непонятное полковнику: «Вот и отдам я тебе сейчас должок, братишка…», вышел и заорал, солдат полоша…

Привычно закрывали уши все, когда «Град» ревел. Слепило, с ног звуком сбивало… И когда последний, сто двадцатый снаряд ушел, тихо стало, как в раю.

Положил руку полковник на плечо Борькино, сжал. Больно сжал, словно свое что-то давил. Кивнул ему Борька. А перед глазами: кружки – Маша… кружки – Маша…

Кивнул еще раз, спустился с пригорка в ущелье. Скоро там абрикосы зацветут. Дотянулся рукой до ветки Борька, потрогал почку, улыбнулся – липкая. Неделя – и распустятся… Ни разу не видел, но говорят – красиво.

Поправил кепи на голове, застегнул воротник, натянул двумя пальцами подворотничок, подумал: «Эх, беда, не свеж», – одернул китель. Вынул одним движением «стечкина» из кобуры, вставил ствол в рот.

И нажал на курок.

* * *

Макаров посмотрел на Нидо. Тот лежал, закрыв глаза, на спине. Руки филиппинца покоились на груди.

– Вы знаете, что происходит на Острове?

– Нет.

– У вас есть планы относительно Маши?

– После возвращения с Острова я намерен увезти ее с собой в Америку.

– Вы любите ее?

– Да.

– А почему не стали ее мужем после возвращения из Чечни?

– Я не мог предать Виктора, которого убил.

– Что изменилось сейчас?

– Она вышла замуж за человека, который причиняет ей боль. Теперь я имею право быть с ней.

Макаров наклонился ниже. Теперь его лицо было всего в нескольких сантиметрах от лица Бориса.

– У вас есть какие-то тайны от пассажиров «Кассандры»?

– Да.

Макаров почувствовал, как дрогнуло сердце.

– Какие?

– Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моих отношениях с Машей.

– А еще?

– Уточните вопрос, – после небольшого замешательства произнес Борис.

– У вас есть еще какие-то тайны, помимо отношений с Машей, которые вы хотели бы скрыть от пассажиров «Кассандры»?

– Нет.

Еще минуту Макаров сидел над Борисом. А потом с трудом встал и вышел вон. На выходе его встретил Левша.

– Что с ним?

– С кем?

– С Борисом, естественно! Ты что, пьяный?

– Да, я пьян… – и Макаров, держась за шаткие конструкции наваленного на полу хлама, пошел к борту.

Он стоял, долго и сильно втягивая в себя уносимый в океан с суши, пахнущий разнотравьем воздух. Опершись на опаленный точно сваркой шов, который разделил авианосец пополам, он стоял и думал о разговоре с Борисом. И назойливой мыслью крутились в голове слова хилера о том, что Остров – это место до сих пор непрощенных. Он смотрел на черную лужу океана и думал, есть ли он вообще – Макаров. И стоял бы он так всю ночь, которая, как известно, начинается и заканчивается на Острове неожиданно, когда бы его не вернул крик Левши:

– Нидо умер!

ГЛАВА 10

Спокойно, как спокойно встречают смерть на эшафоте уверенные в себе люди, Гоша наблюдал за тем, как у дверей увеличивается толпа желающих войти в комнату. К четверым, что стояли у входа и чего-то ждали, добавилось двое. Их появление ответило на вопрос Гоши – чего. Одетые во все те же бледно-желтые комбинезоны, двое молодых людей принесли с собой странный предмет. Похожий на короткое бревно, он был снабжен ручками, а на торцах имел усиления в виде металлических накладок. Четверо отошли в стороны. Двое размахнулись, но что-то их остановило.

Гоша догадался что. В коридоре он видел устройства громкоговорящей связи. Это они издавали звук, какой издает пьяный спящий баянист, растягивая и сводя меха. А сейчас из этих устройств прозвучала какая-то команда. И Гоша заметил, как двое с бревном снова размахнулись. Только теперь уже вполсилы…

Дверь треснула наискосок. Это было не просто стекло. Гоша готов был поклясться, что оно ударостойкое. Терять ему было нечего. Он поднял руку и нажал на спуск.

Странное дело, люди в пяти шагах от него даже не шелохнулись. Гоше показалось, что даже не моргнули. Пуля врезалась в то место, где он видел лица двоих, стоящих слева.

По стеклу разошлась паутина.

Срикошетившая пуля, вышибая искры из бетона, промчалась по комнате и ударила в один из стеклянных колпаков, которыми были прикрыты твари.

Колпак треснул поперек, и в образовавшуюся, едва заметную трещину просочилась кровь.

Под потолком что-то сухо зашипело, и раздался отчетливый, без намека на возбуждение голос:

– Гоша – так вас, кажется, называют на берегу? Перестаньте дурачиться, право. Еще один выстрел, и вы убьете себя.

Повертев головой, он обнаружил отдушину в углу под самым потолком. Вскоре обнаружил и «глазок» – крошечный окуляр, направленный в центр комнаты из угла противоположного.

– Положите пистолет на пол и отойдите в глубь помещения. Моим людям нужно войти.

– Думаете, это пойдет мне на пользу?

– Обычно между умереть сейчас или умереть потом люди выбирают второе.

– Это смотря что имеется в виду под «потом», – голос Гоши охрип. Он чувствовал уязвимость своего положения и не видел выхода. – Если потом – это жизнь того существа, что приковано в комнате, откуда бежал этот облученный какой-то гадостью человек, то я бы выбрал первое.

– Вы имеете в виду Роберта Байлота? Он подонок, оставивший умирать в открытом море людей. Он заслужил и худшей участи, чем сейчас.

– Значит, мы говорим об одном и том же человеке. Послушайте, – Гоша нервно пожевал челюстями и сделал несколько шагов по комнате, потряхивая «смит– и-вессоном». – Вон там, через стекло, стоят шестеро идиотов. Почему бы вам им не рассказать эту историю? Я по лицам их вижу, что она им понравится. Возможно, они попросят ее рассказать еще раз. На бис. А я, понимаете, человек с двумя высшими образованиями, доктор наук, профессор.

– Ваше образование не стоит и гроша ломаного. Хотя в шахте вы рассуждали как человек разумный.

– В шахте?.. – Гоша почесал стволом нос.

– Осторожно, он может выстрелить. Мне понравилось про устья «А» и «Б».

Люди за стеклом стояли не шевелясь. Их будто отключили от источника питания. Бревно весило килограммов тридцать, но двое держали его за ручки, словно ручную кладь.

– Что еще вам понравилось из того, что вылетало из уст почти убитого клаустрофобией человека?

– Вы никогда не страдали клаустрофобией. В восьмидесятом, когда вы с партией исследовали кряжи Алтая, вас завалило под землей. Ничего, полтора суток ожидания. Когда вас подняли на поверхность, вы рассказали смешной анекдот. В позапрошлом году вы путешествовали в цистерне ассенизаторской машины, когда бежали из колонии под Красноярском. И тоже ничего. Никакой клаустрофобии.

Сглотнув слюну, Гоша подался вперед:

– Откуда вы знаете?

– Отведите револьвер в сторону. Иначе случайно нажмете на спуск и прикончите человека, который это не заслужил.

Гоша опустил взгляд. Опущенный на вытянутую руку револьвер был направлен в голову Гудзону.

– Никто не заслужил смерти, – возразил он.

– Этот человек – в особенности. Меня в нем всегда восхищало упрямство и вера. Ну и, конечно, логика.

– Упрямство и вера в сумасшедшем – да, – согласился Гоша, беря «смит-и-вессон» обеими руками и направляя его на стекло. – Никто так упрямо не верит в свое видение мира, как душевнобольной.

– Он не безумен.

– Правда? – Гоша хмыкнул и посмотрел в «глазок» камеры. – А мне он представился как Генри Гудзон.

– Это и есть Генри Гудзон.

– Правда? – и Гоша снова через силу улыбнулся. На этот раз ему удалось это с большими усилиями, потому что он предчувствовал развязку. Никто не станет говорить глупости просто так. Что-то готовится. Возможно, проломится потолок, и оттуда ему на голову свалится пяток ребят покрепче этих. Может, разверзнется пол. И тогда он, наоборот, упадет в их руки. – Тот самый?

– Да, тот самый. Если вы имеете в виду того самого Генри Гудзона.

– А кого вы называете Гудзоном?

– Начальника экспедиции «Дискавери», человека, который нарисовал нам восточное побережье Северной Америки.

Гоша расхохотался и на мгновение потерял контроль за стеклом. Но ни один из стоящих перед ним этим не воспользовался. «Нет команды», – понял Гоша. Сам факт того, что его не пытаются схватить, огорчил. Люди, подчиненные такой безукоризненной дисциплине, способны на все. Вот если бы они сейчас, используя шанс, предприняли попытку ворваться в комнату, на душе у Гоши было бы легче. С разобщенной толпой всегда бороться легче. Хуже, когда толпа исполняет одну и ту же команду, не думая упростить решение задачи…

– Вы не верите, что это Генри Гудзон? – вполне дружелюбным голосом поинтересовался некто.

– Нет, почему же, верю. Что Гудзон! Я только что Ивана Грозного видел!

– Я помню это.

– Помните? – Гоша нервно рассмеялся. Человек, чей голос он слышал, его поддержал. Теперь они смеялись вместе. – Помните? На самом деле?! Ну, и как я держался?

– Знаете, неуверенно!

Гоша запрокинул голову и загрохотал смехом. Из динамика тоже застучал трескучий хохот. Слившись с ним почти в унисон, он закрыл глаза. Переутомившийся мозг требовал разрядки, и она, кажется, наступила. Гоша смеялся с закрытыми глазами, то выгибаясь дугой, то наклоняясь вперед. Но собеседник не отставал, и ненормальность картинки вполне вписывалась в общий фон происходящего.

И вдруг стало прохладно, смех из динамика прервался резко, словно вышел из строя громкоговоритель.

«Кондиционер включили, что ли?» – пронеслось в голове, и Гоша открыл глаза.

Чувствовалось, что вечерело, хотя на улице было по-прежнему светло. Березы шуршали потерявшими сок листьями, значит – осень. Гошу толкнули, он сделал шаг вправо. Справа его тоже толкнули, уже рукой.

– Куды прешь, босота!..

Запахло пирожками с капустой. Ветер прошелся по толпе, разделяя ее надвое. Коридор выстраивался сам по себе. Две или три сотни людей дрогнули и стали расходиться в стороны, словно это было договорено заранее.

Запрокинув голову, Гоша увидел пронзительно-голубое небо. Где-то далеко, верстах в пяти, над рощей собрались облака. Куцые, с сизыми прорехами, облака стояли на месте. Сентябрь был на подходе, ветер еще не холодил, но уже пах полынью.

Дым костра. И вдруг с Георгиевской башни ухнул благовест, и вторили ему россыпью колокола помельче.

– Ве-ечная-а ле-ета-а!..

На крыльце церкви в Коломенском выли певчие. Вдохновенно, чувственно, почти отчаянно. Расступившись, они пропустили вперед служек. Спустившись, те сдвоили ряды и тоже разошлись в стороны. На крыльце появился патриарх. Из-за него вышел, по-орлиному глядя перед собой, мужчина повыше.

– Батюшка! – ахнула толпа.

Крестясь, сотни людей повалились на колени.

– Царь-владыко! – и лбы черни прижались к земле.

Стоя на окаменевших ногах, Гоша чувствовал, как кто-то тянет его за штанину вниз. Ветер шевелил одежды стоящих на крыльце. И полынный запах, смешанный с ароматом далеких костровищ, холодил лицо Гоши, как холодит непромокаемую ткань мокрое сито. Новые, совершенно незнакомые сочетания запахов, неизвестные ощущения, взвесь чувств – вот чем очарован был Гоша, и тем же ошеломлен и встревожен.

Дождавшись, певчие, а следом и вышедшие за ними мальчики в золотом, а после – и патриарх, двинулись в проход к Москве-реке. Следом шли, ожесточенно глядя вниз и чуть впереди себя, несколько мужчин в богатом убранстве. Мимо Гоши медленно прошли все, и лишь старик в черной рясе, шествующий с посохом, вершину которого украшал перевернутый вниз рогами месяц, на мгновение остановился. Крест серебряный на груди его качнулся и потом словно прилип. Мгновение – и Гоша заглянул в глаза священнику. Тот отвернулся и направился за мальчиками.

– Царь! – пронеслось по падшей ниц толпе. – Царь-надежа!..

Поглядывая по сторонам цепким взором, в мягких сапогах, под переливчатый звон с колокольни, не замечая толпы и с благодатью на лице следовал высокий, плотный мужчина.

– Пистоль! – вдруг пронзительно прокричал кто-то. – Пистоль у собаки!

Мужчина вздрогнул, словно его схватили за руку, остановился и оглянулся. Гоша видел, как изменилось его лицо: сошла благодать, напряглись мышцы и стал рассеянным взгляд…

Небо кувыркнулось.

Сбитый с ног, Гоша больно ударился лбом о чьи-то сапоги. Подбитый стальной подковкой каблук врезался ему в бровь и рассек ее надвое. На Гошу, валясь как мешки, падали и падали, давя и выдавливая воздух из его легких, какие-то люди.

– На веревку! К реке!

– Пистоль, пистоль-то подними!..

Ничего не соображающего, лежащего на боку Гошу вязали, как барана. Руки, шея, плечи – все было опутано мохнатой, пахнущей опилками веревкой.

– Не здесь! – крикнул кто-то. – К реке злодея! Вседержец сам слово молвит!

Гоша задыхался от боли. Его нещадно били и волокли по земле. Он вставал, но мощные удары по голове и спине снова валили его на землю. Толпа бесновалась. На мгновение Гоше показалось, что такого шума он не слышал даже во время штурма «Останкино»…

А где-то там, за спиной, колокола пели песнь вечности…

В лицо ему летели плевки, проклятья. Он видел каждого, кто желал ему смерти. Искаженные злобой и страхом женские и мужские лица, перепачканные сажей, загорелые после долгого лета и огрубевшие за годы под ветром, были похожи на кирзовые. Но мелькнуло среди них и ухоженное, румяное, молодое… Красивая девчушка лет двадцати, собрав губы в гузку куриную, плюнула сухо и неумело… И уже когда его вытаскивали из кисло пахнущей толпы – с церковного двора, кто-то запустил ему в голову камень. Небольшой кусок известняка разбил ему висок, и Гоша на мгновение потерял зрение.

Когда открыл глаза, ничего не изменилось. Уже не в силах сопротивляться, он просто лег на спину, ощущая ею каждый камень. Рядом с ним в суконном кафтане шел мужчина лет сорока на вид. Подбитая собольим мехом шапка, тесный веревочный переплет на груди и – Гоша увидел это прямо перед глазами – тяжелая, потертая рукоять тяжелой сабли. Она болталась перед глазами его и хлопала, хлопала, хлопала полу длинного, по колено, кафтана… В руках мужчина нес «смит-и-вессон». Не понимая, как он устроен, мужчина, морща нос и покусывая запущенный ус, угрюмо сопел. Сопел наверное, потому что Гоша не услышал бы и самого себя сейчас, произнеси хоть слово. Словно выдавленная с церковного двора, толпа многоголосо ухала, следуя за процессией. И думалось Гоше, что сошел он с ума, и что находится в сказочном лесу детства, и что окружают его совы добрые, мудрые…

Его трясло от боли. Он не мог встать сам. И тогда двое в красных кафтанах подняли его и с третьей попытки поставили на ноги. Гоша открыл глаза. Перед ним стоял кто-то с хищным взглядом и клинообразной, слегка шевелящейся от полынного ветра бородой. Теперь лицо его было залито румянцем. Словно кто-то специально прижег мешочками с горячим песком. Тонкие губы человека были крепко сжаты. Наконец наступила тишина.

Гоша глянул на руки мужчины. Несколько перстней тускло поблескивали гранями разноцветных камней, но Гошин взгляд почему-то притянул только один – прямоугольной формы зеленый изумруд. Ограненный неумело, камень лежал на среднем пальце правой руки Грозного, словно прилип…

– Кто подослал тебя?

Не представляя, что ответить на это, Гоша решил промолчать. Впрочем, пожелай он что-то сказать, у него все равно бы ничего не получилось. Язык прилип к небу и отказывался повиноваться. Он увидел, как к царю подошел кто-то и, надавив своим весом на палку, наклонился к уху Иоанна.

– Басманов воду мутит, батюшка, не иначе. Зашить злодея в медвежью шкуру и отдать собакам…

Царь поднял голову и посмотрел на Гошу из-под тяжелых бровей.

– Это Ленька, архиепископ новгородский, смерти такой достоин был. Изменщик… А этого, подосланного…

– Четвертовать! – вскричал кто-то, словно дождавшись нужного момента. – Сейчас!

Все происходило как во сне.

Качаясь и чувствуя приход слабости, которая неминуемо закончится потерей сознания, Гоша видел, как какие-то люди тащили к берегу два бревна и сбивали их в андреевский крест. А потом посреди каждой перекладины вырубали топорами выемки.

– Этого не может быть…

– Что ты сказал? – к Гоше подошел некто и схватил за волосы. – Ты что сказал?!

– Ничего… – глупо ответил тот, шевеля окровавленными губами.

И тут же едва не упал, посланный сильной рукой вперед, к кресту…

Его валили на спину, на крест. Привязывали руки и ноги к перекладинам. Гоша видел перед собой небо цвета глубокого индиго и задыхался от невозможности зацепиться разумом за происходящее.

А потом он увидел огромного, как дерево – может, оттого что он стоял, – мужика. Со смешливой зверинкой в глазах, палач держал в мощных руках, покрытых густыми, как на голове, волосами, четырехгранный лом.

– Кто подослал?! – в ярости прокричал тот, с изумрудом.

– Да молвлю же, батюшко, Басманов… – нашептывал другой.

Гоша видел, как в голубое, цвета индиго, небо врезался лом. А потом так стремительно понесся на него – чуть в сторону, что Гоша всхлипнул от холода внутри…

Боль переломала внутри все причины, позволяющие Гоше чувствовать себя человеком. Судорожными рывками подняв голову, он повернул ее направо. Его правая рука была переломлена в локте. Лом ударил по локтю, лежащему над выемкой.

Красными от непреодолимой боли глазами он посмотрел на стоящего над ним мужчину с изумрудом…

– С-с-с… – свистело из намертво сжатых губ Гоши.

– Басманов?

И лом взлетел во второй раз.

Гоша мутно, уже безразлично – режущий паралич почти лишил его разума – наблюдал за тем, как палач заходит сбоку, встает меж перекладин креста…

Гоша хотел умереть.

Сразу после того, как левая нога его сломалась в колене, он захотел умереть. Он никогда еще не желал так страстно простого – смерти.

Он так желал, что даже плевать хотел на мужчину с изумрудом, присаживающегося рядом. Борода его коснулась лица Гоши. Продолжая свистеть легкими, Гоша посмотрел на царя мертвым взглядом… Ясно выраженная асимметрия – левый глаз Иоанна был значительно больше правого… Плечо левое поднималось вверх из-за неладности сложения… Тяжелый нос потомка Палеологов, брезгливо-чувственный рот придавали ему отталкивающие черты. Гоша, когда стоял напротив Грозного у церкви, был одного с ним роста и равного телосложения. Выходит, в царе не менее ста восьмидесяти сантиметров и под девяносто килограммов весу… Зачем думал об этом Гоша – он не знал. Он просто хотел занять время до того момента, когда перестанет чувствовать боль. А этот момент, судя по всему, был близок. Но он ошибался…

– Ты с Острова…

Трясясь в треморе, Гоша медленно повернул к нему искаженное судорогой лицо. Ни один мускул не слушался Гоши.

Мужчина дал знак палачу и сопутствующему ему мужчине удалиться от креста.

Голубое, нежное, сентябрьское небо Подмосковья… Горький запах ушедшего, но оставившего свой аромат лета.

– Отвечай… Ты – с Острова?

Гоша посмотрел в безжизненные глаза царя и судорожно вздохнул.

– Кончай! – в бешенстве выкрикнул тот и вскочил на ноги.

А потом Гошу с переломанными ногами и руками, с отбитым ломом животом натянули на колесо так, что голова почти касалась пяток.

Через полтора часа мольбы Гоши о смерти были услышаны…

…Хохот из громкоговорителя ворвался ему в уши, и Гоша, покачнувшись, опустился на пол. Через стекло на него смотрели четверо мужчин с абсолютно равнодушными лицами. Так выглядят люди, живущие без определенной цели. Не хватало для полного комплекта двоих с бревном.

А вот и они… Скорым шагом приблизившись к двери, они взмахнули своим тараном, но что-то помешало им нанести удар. Видимо, команда из громкоговорителя, оглушившая коридор снаружи. Но здесь, в комнате, Гоша не слышал ни слова.

Опершись руками о пол, он поднялся. Ноги и руки были целы и слушались его, как и прежде. Не хватало одного – револьвера.

Гоша оглянулся. Стеклянные колпаки над столами были чисты, а тот, что расколола пуля, цел. Единственное, что сводило позиции обстоятельств к единому, было тело Гудзона, лежащее между Гошей и дверью.

– Надо было пристрелить его, – послышалось из громкоговорителя под потолком в комнате. – Да заодно и Малюту. Избавили бы мир от двух гнусных тварей.

Гоша взялся руками за голову и прижался бедром к одному из столов.

– Почему вы теперь не смеетесь?

– Что со мной сейчас было? Вы отравили воздух в помещении? – Гоша огляделся и бросился к вентиляционной решетке. – Через эти отверстия, да?! Вы ввели в комнату наркотик?!

– Посмотрите на стекло. Вы стреляли в него. Пуля оставила след. Сейчас скола нет. И столы в порядке. Правда, вам не удалось вернуться именно в ту минуту, из которой вы убыли. Вы должны были перестать смеяться тремя минутами раньше. Но что такое три минуты в круговерти Вселенной, верно? Зато за эти три минуты одной своей жизни вы прожили несколько часов жизни другой.

Гоша тер виски уже не пальцами, а ладонями.

– У вас нет револьвера, его забрали опричники Иоанна, русского царя. Но револьвер пропал из их рук уже через минуту. Нельзя менять историю, Гоша. Какой-нибудь русский изобретатель перехватил бы славу Смита и Вессона и размножил оружие на Руси уже тогда. Один из револьверов оказался бы, в конце концов, в руках Басманова, и царя бы убили. Да заодно и моего далекого предка. Да и Россия изменила бы вектор развития. И мог не родиться – я. Странно все это, не правда ли? – говоривший замолчал, оставляя Гошу наедине с его шоком. Но потом снова заговорил, уже торопливо: – В убийстве Грозного положительный момент все-таки был бы… Знаете, последние годы я мечтаю познакомиться с библиотекой его бабки – Софьи Палеолог. Старуха передала внуку бесценную библиотеку морейских деспотов, в том числе и греческие рукописи. Но старый козел ее куда-то спрятал, а куда – не сказал никому. И спрятал перед самой смертью. Прикончи его сейчас – библиотека нашлась бы в его тереме.

– Что происходит?.. – стиснув голову руками, прохрипел Гоша.

– Обстоятельства сложились благоприятно для меня и неблагоприятно для вас. А это лучший способ заручиться постоянством человека. Теперь вы мне верите?

– Вы сумасшедший? – выдавил Гоша.

В комнате послышался вздох.

– У вас дурная привычка объявлять дураками всех, кто умнее вас. Человек под вашими ногами исследовал восточное побережье Северной Америки. И это четыреста-то лет назад! Я вам дал почувствовать дыхание Грозного… Кстати, чем от него пахло?

– Чесноком.

– Вот. И при этом мы с Гудзоном сумасшедшие, а вы – разумное существо. Знаете, что? Я разочарован в вас. Несмотря на то, что всего несколько часов назад вы озвучили истину, сейчас вы от нее открещиваетесь. Вы мне наскучили. Мы поговорим с вами как-нибудь потом. Когда вы выбьете из себя эту ученую дурь. В вас не хватает здорового агностицизма. До свидания.

В комнате раздался щелчок.

И тут же двое с бревном нанесли по двери сокрушительный удар. Она влетела внутрь, разломилась на несколько фрагментов и полетела под ноги Гоше. Четверо в комбинезонах быстро вошли в помещение и бросились на него.

Сделав шаг назад, он ударил первого кулаком в лицо. Голова противника дернулась. Но лицо не изменило своего выражения. И тут же от удара ноги Гоша переломился пополам.

А удар в лицо – наверное, все та же нога – выбил из него остатки сознания.

ГЛАВА 11

Одни звезды мазали небо штрихами, как трассеры. Другие были неподвижны. Если смотреть на них, неподвижные, долго, то звезды падающие придавали картине ощущение движения. Корма авианосца словно мчалась в темноте космоса…

Просто удивительно, насколько долгой была эта ночь. Люди давно уже проснулись, они изнывали от желания встретить солнце, но его словно кто-то запер на замок. Макаров трижды сверялся по часам: с момента наступления темноты минуло восемнадцать часов. Корабль с людьми словно улетел в пространство, где царствовала вечная ночь.

После того как Левша обнаружил Нидо мертвым, Донован обследовал тело филиппинца. Пульса у хилера не было. Дыхания, понятно, тоже. Сложив руки на его груди так, как они лежали до осмотра, Донован вышел, снял по привычке свои очки, неповрежденными в которых была только оправа, и покачал головой.

– Жизнь ушла из него.

Кто-то всхлипнул. До похорон Нидо решено было не тревожить. Никто не хотел оставаться там, где из Нидо ушла жизнь. Суеверие стало одним из двигателей жизни на этом авианосце. И Макарову пришлось думать над тем, как обустроить новое помещение для сна.

Где-то ближе к обеду появились первые признаки зари. Океан посветлел, и верхушки джунглей окрасились в пастельные тона. Через четверть часа появилось солнце. Нехотя, словно дрянного актера кто-то выталкивал из-за кулис на сцену, оно появилось и оживило Остров. Лягушки прекратили свой старательный ор, и вступили попугаи. Лес зашевелился. Он помогал живущим в нем искать пищу. Джунгли почувствовали рассвет и теперь настойчиво требовали свежую кровь…

– Нам нужно похоронить Нидо.

Женщины отошли в сторону от Макарова, обсуждая ночные новости. Хоронят на этом Острове мужчины. Только мужчины. Женщины приходят потом. Когда нужно успеть проститься с ушедшим навсегда. Ночью могила будет разрыта, а вокруг нее сырыми комьями будет лежать земля. Ночью питаются те, кто не может охотиться при солнечном свете.

Предложение прозвучало обыденно. Слово «похороны» на Острове лишено трагической окраски и раздумий о вечном. Оно из той же обыденной сферы ежедневных отношений, что и «сходить за водой» или «наловить рыбы». «Наловить рыбы» – это даже, пожалуй, привлекательнее, поскольку снастей нет, и если посчастливится раздобыть трех-четырех тунцов – это уже праздник.

«Нам нужно похоронить Нидо», – слова эти были встречены с плохо скрываемым облегчением. Тело умершего уже восемнадцать часов лежало при температуре двадцать пять градусов, и задержись утро еще на несколько часов, тело филиппинца превратилось бы в источник миазмов. Особенно волновался Донован, который с того самого момента, как стало ясно, что «Кассандра» задерживается, боялся эпидемий. Чума, холера, дизентерия – мало ли очаг чего может вспыхнуть на Острове, случись заражение хотя бы одного из пассажиров. Но ночь продолжалась, а Нидо по-прежнему покоился на одном из лежаков. И как-то не хотелось его сбрасывать с борта покореженной кормы авианосца. Участь трупа одна – могилу все равно разроют те, кто прикормился за две недели у лагеря. Но откровенное кормление тварей человеком, который спас три человеческих жизни, не вписывалось в представления о порядочности ни Макарова, ни остальных.

Но рассвет наступил, и странное облегчение почувствовали люди. Нидо можно было похоронить, соблюдая хотя бы сомнительные принципы морали.

Донован, похлопав Макарова по плечу, с полным деловитости лицом вошел в кубрик, где лежал труп. Через две минуты он вышел и снова подошел к Макарову.

– Я в замешательстве.

– В принципе, это нормальное наше состояние здесь.

– Вы не поняли. На теле Нидо никаких признаков отмирания тканей.

– Я все равно вас не понимаю. Вы лучше скажите – мы можем взять Нидо на руки и нести или нужно предпринять какие-то меры предосторожности?

Донован снял очки, протер осколки стекол и снова надел.

– Макаров, каждый труп разлагается. В тепле – особенно. Гипостазы – самый известный признак наступления биологической смерти. Трупные пятна возникают за счет того, что после прекращения сердечной деятельности кровь по сосудам перемещается только под воздействием силы тяжести. Это ясно?

– Это – ясно. Не ясно, зачем вы это мне рассказываете. Скоро, черт вас возьми, ночь снова наступит, и мы здесь накроемся медным тазом!

Доктор решил быть терпеливым, Макаров тоже. У обоих ничего не получалось.

– Вы черта на меня не насылайте, Макаров. Вы меня слушайте.

– Я слушаю… Левша, Николай! Идите сюда! Нужно отнести Нидо… Так что там под действием силы тяжести?

– Кровь концентрируется в нижних участках тела. Ну, вот как у Нидо, к примеру. Пятна трупные должны быть на спине и ногах, а также на ягодицах.

– У вас еще полминуты, чтобы закончить рассказ о пятнистых ягодицах.

– Первые трупные пятна появляются через три-четыре часа после смерти. В течение следующих десяти часов происходит медленное перераспределение крови в трупе под действием силы тяжести. В нашем случае прошло почти двадцать часов при жаре…

– Николай и Левша пришли, – прервал Донована Макаров. – Теперь мы можем хоронить Нидо?

– Нет.

Левша посмотрел на доктора ехидно.

– Что это значит, Ватсон?

– Подите к черту! Нидо сейчас должен быть фиолетовым! – говоря вашим языком.

– А он не фиолетовый? – уточнил Николай.

– Он бледный, как саван, а местами розовый, как поросенок!

Макаров поиграл желваками:

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что начинаю сомневаться в себе как во враче!

– Давно пора…

– Левша, помолчи, – тихо проговорил Макаров. – Нидо – жив?..

– Да. Только я не могу понять его статус. Если он в забытьи, тогда почему нет пульса и дыхания? Если в коме – то сколько он в коме еще может находиться без пульса и кислорода?

– А вот в Непале один монах есть, – перебил его Левша, – так тот уже тридцать лет не дышит и не ест. И все ему поклоняются, как богу.

– Он проснется…

Все повернули головы. За спинами Николая и Левши стоял Питер.

– Он проснется и будет жалеть об этом… – сказав это, он подошел к Берте, взял ее за руку, и они ушли.

– Только ради бога не просите его объяснять, что это значит! – умоляюще запротестовал против попыток Макарова подозвать Питера Левша. – У меня и так голова кругом идет!

– Дурдом какой-то, – уже спокойно буркнул он, когда Донован снова ушел к Нидо, а Николай с Франческо направились за рыбой. – То хоронить, то не хоронить, то умер, то не умер… Ты куда-то собрался?

– В джунгли.

– Во как. А можно узнать, зачем?

– Глупый вопрос, – Макаров с удивлением посмотрел на Левшу. – Почему ты спросил?

– Потому что, когда ты затеваешь какую-нибудь глупость, у тебя лицо светлеет.

– И как часто у меня здесь светлеет лицо?

– Не обижайся. Но Гоша в роли диггера – это глупость… Вам следовало уйти вместе.

– Я знаю, – едва слышно проговорил Макаров. – Просто я не успел его остановить. Он прыгнул вниз, а нужно было срочно выводить людей.

– Надеюсь, на небе ему лучше, чем здесь… – Левша оперся о борт и потерял взгляд где-то очень далеко от береговой линии. Он смотрел туда, где небо сходится с водой. – Знаешь, я облазил все известные высотки мира. И только там, в небе, чувствовал, что я – это я. А когда приходила пора спускаться на лифте и я ступал на землю, в меня снова заползала какая-то тяжесть…

Макаров удивленно замер и вгляделся в Левшу. Таких приступов романтической откровенности ранее он за ним не наблюдал.

– Возьми меня с собой. Без меня тебе девчонку не найти.

– Нет. Ты еще не охотник.

– Это смотря на кого охотиться. Если на бабочек, то я ей руки заверну без труда. В Бразилии я поднимался на телевышку с температурой. И ничего.

– В Бразилии есть таблетки от температуры. А здесь только Нидо. Хотя его уже нет. Впрочем, чего это я? – есть… – Макаров вспомнил слова Питера. – Я возьму Николая.

– Николай ушел за рыбой. Ты собирался слинять один, верно?

– Признаться, да, – согласился Макаров.

– У нас есть два пистолета и сорок патронов. Мы возьмем один и половину боеприпасов. Я готов, – и Левша поднял подол рубашки, показывая рукоять «беретты».

– По дороге к лестнице я хочу перехватить Гламура. Есть смысл кое-что выведать у этого парня.

– У нас нет времени на это.

Они уже бежали. В джунглях находилась та, кому помощь требовалась больше всех. Этой девочке в желтеньком платьице не рекомендовано одиночество. А компания неизвестных просто запрещена по жизненным показаниям. Ее похитили не твари, Макаров был уверен. Твари сожрали бы ее и Бориса на месте. А потом принялись бы за остальных.

– Десять секунд. А поговорю я с ним по дороге.

До Левши не сразу дошел смысл этих слов. Он усмехнулся и направился туда, где работали женщины.

– Ну вот, у Гламура праздник. Наконец-то нашелся на Острове тот, кто попытается использовать его мозг.

Он рассеянным взглядом поискал кого-то на палубе.

– Катя!

Она подошла к нему. Он видел ее желание обнять. И почувствовал свое желание эти объятия встретить. Но вместо этого протянул ей свою сумку.

– Из остающихся на авианосце доверять я могу только тебе. Сохрани это. Не отдавай никому. И спрячь, если вам всем придется уйти. Но спрячь так, чтобы ты одна знала, где сумка.

Ее взгляд стал беспокойным.

– Я сделаю все. – Она приняла сумку и закинула на плечо. – Но ты говоришь так, словно мы никогда больше не увидимся.

– Увидимся. Обязательно увидимся. Ведь ты будешь ждать?

В глазах ее появились слезы.

– А ты сам как думаешь?

– Я думаю, будешь… – Левша посмотрел мимо нее, покачивая головой. – Потому и прошу сохранить сумку.

– Что в ней?

– Неважно. Главное, что ты будешь ждать.

– Да, это главное… – сказала она, сжимая его руку. Он отходил, а она не выпускала.

В конце концов, пальцы их разжались…

Гламур отыскался быстро. Собственно, он никуда и не прятался. Сидел у борта, подставив под солнце лицо и подобрав под себя ноги так, чтобы они не касались раскалившейся перегородки. Открыв глаза для того, чтобы рассмотреть, кто к нему подходит, он их закрыл.

– Гламур, какое сегодня чудесное утро.

Тот еще раз открыл глаза, посмотрел на Левшу взглядом пациента психиатрической лечебницы и вновь сомкнул ресницы.

– Мы прошлый раз недоговорили, помнишь? – Макаров по-свойски расположился рядом с ним, Левша остался стоять. Ему было интересно наблюдать за тем, как женщины таскают тяжелое железо, обустраивая новую «спальную комнату» на корме.

– Совесть заела? – пробормотал Гламур.

– Пусть так. Ответь на один вопрос. Где ты вчера сорвал травинку, чтобы ее жевать? Сутки назад ты был под шмалью и почему-то расхохотался мне в лицо. С авианосца ты не спускался. Заказать травинку у официанта ты не мог. Поэтому – где взял?

– А ты упрямый, Макаров.

– Ты разве только сейчас это заметил? Так я жду ответа.

– Слушать потом в свой адрес восклицания вроде «крышу снесло от героина» или «дошел до ручки»?

Левша потрепал Макарова за руку.

– Десять секунд закончились.

Тот поднялся на ноги.

– Гламур, мы идем за девочкой.

– Я иду с вами, – вдруг сказал Гламур.

– Исключено, – отрезал Левша.

– Мне нужно что-то сделать, как вы не понимаете! Я здесь лишний – разве это не очевидно?

– Это очевиднее очевидного.

– Но я не хочу им быть!

Он шел за ними до самой лестницы, по которой люди спускались в долину, чтобы пойти к водопаду за водой.

– Макаров!..

– Пошли, – и Макаров стал спускаться.

– Ты с ума сошел? – изумился Левша, поправляя пистолет за поясом, чтобы он не мешал переставлять ноги. – Кто ему будет шнурки завязывать?

– Если ошибется, пусть пеняет на себя.

– Да, да, я буду пенять, – пообещал, наклонившись к лестнице, Гламур.

– На себя!

– Да!

Почувствовав под ногами землю, Макаров тут же перешел на бег. Левша догнал его быстро. Гламур не отставал.

– Так где продюсер никому не известной кинокомпании берет героин на совершенно необитаемом острове? Быть может, ему толкает его Патрисия?

Гламур бежал рядом, дыша ровно. «То ли пробежка не доставляет ему хлопот, то ли он экономит силы для подвига», – подумал Левша, растянув губы.

Макаров скрестил два пальца и выставил перед собой.

– Обещаю быть вежливым и понимающим.

– Лучше – понятливым.

– Есть разница?

– Огромная. Мне не нужно твое участие. Просто мне нужно кой от чего избавиться. Эхо – ерунда. Я уже понял, там какое-то «ухо Диониса». Гоша говорил, я слышал. Но вот…

– Что? – помог Макаров, видя, что Гламур не решается начать разговор.

Немного помолчали.

– Вот Дженни все с ума сходит – где я беру порошок! Кого только в пособники не берет. Обыскали уже весь Остров и корабль! А найти не могут. И вот ты вчера за ту же тему уцепился – отдай героин, и я буду с тобой общаться как с нормальным человеком.

– Точно. А разве я не прав? Отдай – я его пущу по ветру, и мы будем на равных!

– Да нету! Нет у меня героина, Макаров! Запаса не существует!

– Ты кому мозги полощешь? – огрызнулся разглядывающий джунгли на бегу Левша. – Тебя уже давно бы ломка на тот свет отправила, когда бы ты не нюхал каждый день по нескольку раз! Ты каждый день в хорошем настроении с утра и до обеда, а потом с ужина до отбоя! «Нету запаса»! – он едва не упал. – Ч-черт! Яма… сурок, что ли…

Гламур показал на Левшу грязным пальцем:

– Макаров, пусть он отбежит, и мы поговорим.

– У меня от этого человека секретов нет и быть не может. От тебя тоже. Так что выкладывай. Где ты берешь героин?

– Я его покупаю.

ГЛАВА 12

Очнувшись, Гоша первым делом захотел сплюнуть. Во рту собрался сгусток медного привкуса, и оставалось только удивляться, как он не захлебнулся.

Но выбросить этот комок сразу не получилось. Рассеченные губы не слушались. Кое-как освободившись от вязкой массы, он попытался понять, где находится. А потом догадался – сразу и безоговорочно. Он сидел на полу, руки его были подняты, и на запястьях ощущалась режущая боль. Все понятно…

– Гудзон… – тихо позвал он.

– Вы пришли в себя? Слава богу!

– Я в той самой комнате?

– Да, в той самой…

– Но я видел только две пары наручников. И обе они были заняты.

– Роберта увезли, – помолчав, ответил Гудзон. Но потом заговорил горячо и быстро – Гоша почувствовал, как вспыхнул голос Гудзона: – Ради всего святого, ради всего доброго, что есть в вас, объясните, что здесь происходит! Где мы? Что за странные материалы вокруг нас? Откуда эти люди?! Мы в аду?!

– Почти, если судить по глубине. Гудзон, в каком году вас посадил в лодку Роберт и бросил на произвол судьбы?

– Летом одна тысяча шестьсот одиннадцатого года от Рождества Христова! Но вы же знаете!

– Вы в состоянии прибавить к этой дате еще четыреста лет?

– Зачем? Впрочем, конечно, если это поможет вам ответить на мой вопрос… Две тысячи одиннадцатый год.

– А теперь отнимите два.

– Почему нет? Если есть возможность доставить людям удовольствие, хотя бы и за счет собственного унижения, я всегда это делал. Две тысячи девять.

– Вот в этом году вы и находитесь. Этим закончился наш последний разговор. Может, продолжим его – только для того, чтобы я понял, что в состоянии мыслить?

Гудзон молчал достаточно долго, чтобы Гоша заподозрил обморок.

– Гудзон?..

– Этого не может быть.

– Знаете, что самое забавное в нашей ситуации? Вы не верите, что находитесь в две тысячи девятом году, а я не верю, что вы Генри Гудзон. Но доказательства моих слов перед вашими глазами, а вот вы убедить меня не в состоянии. Ничем.

– Тише…

Предупреждение не было лишним.

Гоша услышал шаги и звук мягко катящейся по мрамору пола каталки. «Уж не Роберта ли они привезли?» – холодея, подумал он.

На двери клацнула задвижка. Вспыхнул свет. Гоша зажмурился и по дыханию рядом с собой догадался, что в нескольких метрах от него – быть может, в двух – кладут на пол что-то тяжелое. Сквозь слепящую пелену Гоша заметил, что двое вошедших – в желтых комбинезонах. Закончив дело, они молча вышли.

– Не выключай свет, – это было все, что прозвучало в эту минуту в комнате.

Гоша посмотрел на пол и оцепенел. В нескольких шагах от него лежал на боку Арчи.

Оскалившийся, он дышал и изредка дергал задними лапами.

– Вот чего точно не может быть, господин мореплаватель… – пробормотал он, уже догадываясь, какая участь их ждет.

– Это Арчи? – Гудзон спросил так тихо, что Гоша едва расслышал.

– Невероятно. Я же его убил! Я задушил эту дрянь собственными руками! А потом его рвали твари…

– Смотрите, кажется, над ним поработал лекарь.

Гудзон был прав – приглядевшись, Гоша увидел и выбритую шею собаки, и наспех наложенные швы. Только что просохшие от зеленки нитки торчали из горла и туловища собаки в разные стороны.

– Лекарь оживил задушенную собаку?

– Разве вы не понимаете? – быстро заговорил Гудзон. – Лекарь применил магию.

– Я должен был догадаться… А это, верно, палата для выздоравливающих?

Гудзон ничего не сказал, лишь пошевелился, подтянув ноги. Три часа они молчали. Никто не знал, о чем можно говорить. Но потом пришли трое, отстегнули Гудзона от браслетов. Проверили данные в планшете, чертыхнулись и снова пристегнули Гудзона к стене. И ушли.

Гоша почувствовал, как отлегло от сердца. Что же должен был испытывать Гудзон?

Тем временем с Арчи стали происходить какие-то странные изменения. Он пошевелился – уже не в забытьи, а осознанно. Вытянулся, как при агонии, и снова подобрал под себя лапы. От него отвалилось, обнажив серую кожу, несколько пучков короткой шерсти. Они сходили с его тела, будто срезаемые машинкой – полосами. Арчи поднял голову, попробовал зевнуть, но у него ничего не получилось. Словно заклинило челюсть. Гоша смотрел на эти метаморфозы с отвращением и страхом. Убитая собака ожила. Как сказал Гудзон – «лекарь применил магию».

– Бред какой-то… – пробормотал Гоша. – Все вокруг – бред.

Он попытался вспомнить, что видел, когда они с Гудзоном бежали по коридору. Две длинные стеклянные стены, и через каждые десять-двенадцать метров – дверь. Такое впечатление, что весь коридор состоял из бесконечных помещений, разделенных друг с другом стенами, а с проходом меж ними – стеклом.

– Пуленепробиваемым, – вслух добавил Гоша.

Перегородки, разделяющие коридор с помещениями, завешаны жалюзи. Проход оснащен системой видеонаблюдения и громкоговорителями. Все указывает на то, что информация собирается на центральный пульт, где руководитель этой конторы имеет возможность видеть все. То есть абсолютно все в каждом уголке подземной лаборатории.

Употребив слово «лаборатория», Гоша тут же перенесся мысленно в комнату, где разговаривал с неизвестным. Минимум оборудования. Из основного – столы с колпаками, похожими на авиационные фонари, внутри которых поддерживается пригодная для жизни среда, и посреди комнаты – система для управления и поддержания этой среды.

Вот и все, что увидел пока Гоша.

Ах, нет!

– Я забыл о смежной тюрьме! – усмехнулся он. – Или лазарете – как им угодно.

Коридор, сопряженный с лабораторией, уходил влево, за угол (Гоша тут же вспомнил и косяк, о который ломал хребет Арчи). В этом коридоре, который был настолько же долог, помещений было в два раза больше. Если учесть, что в каждой комнате по две пары оков… Но подсчитать все равно не удастся. Конца коридора не было видно. Он уходил в точку, как уходило в точку отверстие люка, в которое он проскользнул за четверть часа до взрыва.

Гоша посмотрел на Арчи. Тот сделал еще одну попытку зевнуть.

Раздался хруст, который раздается в вагоне, когда один из пассажиров ломает куриную ногу, и Гоша почувствовал легкий озноб…

Челюсти Арчи разошлись и словно приплюснулись. С костями черепа добермана что-то случилось. Они странным образом, после зевков пса, изменили свою форму. И новый вид их вызывал отвращение, которое вызывает огромный паук, пытающийся забраться на руку.

«Я не хочу это видеть…» – подумал Гоша. Картина и впрямь была не из привлекательных.

Из пасти Арчи вышла пена. Он деловито слизал ее с пола, и было видно, что управляться языком с новой мордой доберману значительно труднее. Старые рефлексы протестовали против новшеств.

Глаза Арчи утратили блеск. Казалось, и подвижность тоже.

Но когда вдруг он скосил взгляд на Гошу, тот машинально сжал кулаки и напрягся.

Арчи смотрел так, словно думал.

А потом его вырвало. Он сделал попытку подняться. Ему это удалось отчасти. Он встал, опершись на четыре лапы, но тут же лег. Гоша с тревогой наблюдал за тем, как с собаки пластами валится черно-рыжая шерсть. Она отваливалась от собаки, словно не росла на Арчи, а была приклеена. Но вот клей утратил свои свойства, и теперь Арчи предстает в своем первозданном виде.

«Вряд ли первозданном», – возразил себе Гоша.

Он видел абсолютно лысого, оставшегося только с шерстью на морде, Арчи. Складки на его коже лоснились, мышцы вяло шевелились под ней. Казалось, собака находится в наркотическом опьянении.

Не поворачиваясь к Гудзону, Гоша машинально отметил, что, скорее всего, так со своей растительностью расставался и его напарник по заключению…

Арчи снова зевнул. И когда челюсти его разъехались не вверх-вниз, а куда-то вбок, вопреки собачьей природе, Гоша увидел еще одну странность. С того момента, как он увидел перед своим лицом пасть этой собаки – там, в коридоре, когда душил пса, – зубы Арчи по непонятным причинам раздвинулись в стороны под разными углами. И теперь зевок добермана Арчи напоминал зевок длинноногого крокодила Арчи. Крокодила с бессмысленным взглядом, приплюснутой и короткой по крокодильим меркам мордой.

* * *

– Он нам голову морочит. Пинка ему дать надо.

Макаров с досадой посмотрел на Левшу. Не обратив внимания на эти слова, Гламур произнес снова:

– Я его купил.

– Ты что, снова под этим делом? – рявкнул Левша, упирая взгляд в Гламура. – У кого ты купил? Я что-то не заметил на авианосце негров-наркодилеров, подпирающих плечами косяки!

– Я же говорил, – разочарованно протянул Гламур. – Я же говорил, что вы снова опуститесь до примитивного сарказма!

– Нет, ну ты сам посуди: мы тебя спрашиваем, где ты берешь наркотик. А ты отвечаешь нам, что купил! Здесь же не Тверская и не Десятая авеню! Ты уж нам помоги как-нибудь, братишка!

Гламур запнулся и несколько метров бежал, разбрасывая ноги в стороны. Однако держался он уверенно. Было хорошо видно, что прием дозы уже произошел, но глаза его ясны.

– Послушайте, Макаров, пообещайте, что не примете мои слова за бредни! Пообещайте, и я, в свою очередь, клянусь, что скажу, где я беру героин!

– Обещаю.

Левша отвернулся и покачал головой.

– Когда мы высадились на Острове, – шелестящим и стремительным шепотом заговорил Гламур, – у меня с собой был пакетик порошка. Я решил не оставлять его на борту. Знаете, эта корабельная прислуга… Выкрадут, а на Бермудах меня же и сдадут. Поэтому я забрал его с собой. Мне его хватило на несколько дней, пока меня не вычислила бывшая наркоманка Дженни…

– Бывшая наркоманка?

– А вы не знали? О! Так я вам ничего не говорил!.. Я поддался ее уговорам и отдал пакет. Она его высыпала. А «Кассандра» ушла. И уже утром следующего дня я понял, что поступил опрометчиво. Меня ломало страшно, до боли… И я понял, что отдам здесь концы. Но когда мне стало совсем плохо, я вдруг очнулся у себя в квартире, в Москве…

– Можно с ним я поговорю?

– Левша, будь добр, отбеги на десяток метров, – попросил Макаров, не отводя взгляда от Гламура. Выждав, пока Левша удалится, он попросил продолжать.

– Спасибо, – поблагодарил Гламур. – Люблю людей, сдерживающих обещания… Так вот, я очнулся на кровати в своей квартире. Долго лежал, пытаясь сообразить, что происходит, а потом плюнул и направился к сейфу.

– В том состоянии у тебя ломки не было?

– В том-то и дело, что была! Я открыл сейф…

– Ты нам еще код замка сообщи.

– Левша! – Макаров резко обернулся, на лице его светилась досада оттого, что Левша продолжал участвовать в разговоре. – Я же попросил!..

– Код замка я тебе сообщить не могу, старик! Там сейчас лежит сто сорок тысяч долларов и бриллиантовая диадема для лучшей актрисы года! А меня уже разок обнесли, так что воробей я стреляный… – Гламур кашлянул. – В общем, открыл я сейф. Взял из него три сотки баксов. Потом вышел на улицу, сел за руль своей тачки и помчал в клуб «Вавилон». Он в получасе езды по пробкам от «Дома Мазинга». В Москве был вечер, тусовка только загудела, и поэтому я без труда нашел Гарика. Купил у него героин – ему, правда, пришлось для этого сбегать наверх, поскольку я не одну дозу просил, – сел в машину и поехал домой. Лег на кровать и…

Левша замедлил шаг и чуть отстал.

– И?

– И утром проснулся на Острове.

– Что было потом?

– Потом меня пытался отутюжить своими конфессиональными заморочками Франческо. Нидо тоже постарался на славу…

– Я не об этом спрашиваю. Что было потом, когда героин закончился?

– Потом началась ломка. И когда я снова стал сходить с ума – ночью, уже на этой барже, – я снова очнулся в Москве. Набрал код на сейфе. Вынул три сотки баксов, приехал в «Вавилон», нашел Гарика, купил героин…

– То есть… – Макаров почесал лоб. – Подожди… ты хочешь сказать, что, когда приходил в себя на Острове, всякий раз обнаруживал у себя в кармане пакетик с героином?

– Именно это я и хочу сказать.

– Левша! – Макаров крикнул так громко, что голос его должен был быть услышан даже на авианосце.

– Что? – тихо ответил Левша, семеня за его спиной в двух шагах. – Я все слышал… Гламур, ты что, в «Доме Мазинга» живешь?

– Да. А что?

– Ничего, просто спросил, – сухо пробурчал Левша. – Мне этот дом очень нравится. Архитектура красивая. А какой код ты набрал?

– Это имеет какое-то значение?

– На этом Острове все имеет значение, – бросил, задыхаясь, Макаров.

– Да пожалуйста… «Antananarivu».

– Антананариву? – удивился Макаров. – Столица Мадагаскара? Решил, что труднее слова не сыскать?

– Нет, дело не в этом. У меня было еще почище до этого – «fackyou». Так открыли, гады… Я сменил код, но и сейф пришлось усовершенствовать. Код – ерунда. Я слова обычно подбираю по городам, в которых бывал и где мне улыбнулось счастье.

– Например?

Макаров покосился на Левшу – это-то зачем нужно?

Гламур пожевал губами:

– Например, «Варшава». Там я в казино тридцать две штуки баксов выиграл…

Левша шел рядом и остывшим взглядом наблюдал за Гламуром.

– «Берлин», к примеру. Мне приз на кинофестивале вручали… – Гламур подумал и что-то вспомнил. Лицо его потемнело, но он, передумав вдруг печалиться, повеселел. – А вообще, пустое все это – деньги, призы… Драйв – вот что заставляет жить! В одном из ресторанов Лонг-Айленда полгода назад я заключил контракт с «Уорнер Бразерс» на совместное производство фильма. И вот теперь живу как на вулкане! Меня нет, а дело стоит! Еще неустойку выкатят… И тогда лучше уж мне здесь навсегда остаться. В договоре размер неустойки в бюджет любого фильма Михалкова еле поместится…

– Понятно, – пробормотал Левша и посмотрел на приближающиеся джунгли.

* * *

Три точки быстро двигались по равнине к джунглям. До леса им оставалось около пятисот метров.

– Только бы они вернулись, – прошептала Дженни.

– Только бы не наступила ночь…

Дженни обернулась. За ее спиной стояла Катя.

ГЛАВА 13

Прямо перед лицом Гламура, крича так, словно ее ухватил за хвост леопард, проскакала по веткам обезьяна.

Изменив курс, он запутался ногами в траве и повалился в яму. Выскакивал оттуда он еще быстрее, чем в нее падал.

– Что там было – паучок? – поинтересовался Левша.

Гламур плюнул и побежал дальше. Так близко обезьян они видели впервые. Обезьяны, в отличие от тварей, держались от людей вдалеке. Изредка слышался треск веток, указывающих, что они передвигаются по деревьям, попадались их кости (не без участия тварей они появились – все были уверены), но потом они подходили все ближе и ближе. Люди каждый день ходили за водой одной и той же дорогой. Люди становились своими…

– Неужели они все это время несли беременную женщину на руках? – спросил Гламур, хрустя под ногами ветками. – Ночью – через долину и в джунглях?

– А чего им бояться? – усмехнулся Макаров. – В отличие от нас, у них есть оружие, транквилизаторы. А парни они крепкие, я видел. Передавая девочку друг другу, они могли двигаться быстро. Погони им тоже опасаться не стоило. В ночь мы не рискнули бы спуститься на землю.

– Оружие? У тварей? – Гламур выкатил глаза.

– Нет, не у тварей… Осторожно, приятель, у тебя змея под ногами.

Гламур как ошпаренный отскочил в сторону. Левша рассмеялся. Змеи, разумеется, не было.

Напряжение чувствовалось в их вылазке. Куда идти? Где искать девушку? Это как выйти в город на поиски человека, имени которого не знаешь и приметы которого не помнишь. Впрочем, Макаров помнил – назвалась она, кажется, Ритой. А может, и не Ритой. Она была настолько незаметна в группе, что вспоминали о ней все только тогда, когда выбирались лучшие куски из добычи. Они дарились ей. Или когда нужно было эмоционально закончить очередной, в стрессе прожитый день. Она кричала громче всех по пустякам и плакала дольше всех без особых причин, но вот ты посмотри… Похищали ее, убивали Бориса, который – все были уверены – защищал девочку до последнего, и в самый нужный момент так не хватило ее одного-единственного крика.

Качнув ветку, в полусотне метров от мужчин сел на ветку большой попугай. Почистил клювом, изогнувшись до неприличия, перья. И стал рассматривать людей, наклонив голову.

Левша на ходу поднял длинную, как жердь, палку и, взмахнув, ударил по связке бананов на низко наклонившейся пальме. Размяв переспелые плоды, связка ухнула на землю. Сдирая кожуру и глотая бананы почти не жуя, они углублялись в лес.

И снова эти вопросы: куда – в лес? Джунглям здесь не было конца.

Примятая ногами ежедневно приносящих от водопада бутылки людей тропа указывала дорогу. Но несли ли неизвестные девушку по этой тропе?

Это был шанс. Найти в темноте эту тропку трудно даже с фонарем. Вошедшие в лес должны были обязательно сбиться и наследить. Ночью по джунглям ходить могли только они.

– Что это? – остановившись и присев, Гламур выбрал что-то из травы.

Левша прошел было мимо, но блеск в руках Гламура заставил его вернуться. Схватив кулак продюсера, он поднес его к лицу.

– Кольцо?

– Не просто кольцо. Это кольцо с ее руки.

Вернулся и Макаров. Он хорошо помнил украшения девушки – она из всех женщин носила на Острове кольца с камнями. А потому сразу узнал перстенек – широкий ободок из золота с оправой, в которой покоился бриллиант не выдающихся размеров.

– Девчонка все время жаловалась, что у нее отекают ноги и руки. Кольцо не могло слететь само.

– Значит, его либо оставила нам она, указывая дорогу, либо похитители бросили его, чтобы сбить со следа.

– Первое вернее. Бросить кольцо, отчаявшись, – это понятно. Неизвестно, найдут ли его. Но это шанс. А желающий сбить со следа сделает все возможное, чтобы его попытка удалась. Кольцо – в густой траве, мы могли бы его и не заметить, если бы не Гламур, который не дорогу ищет, а змей рассматривает.

Выронив кольцо, Гламур снова отошел назад. Теперь уже без паники.

– Левша! Я ненавижу аспидов! И ты нарочно измываешься!

– Откуда мне знать, что ты их ненавидишь? Ты прав… – последнее адресовалось уже Макарову. – Ты, как всегда, прав. А потому сейчас нам нужно идти и смотреть по сторонам еще внимательней. Девчонка могла бросить кольцо, услышав разговор похитителей. Например, об изменении маршрута.

Гламур поднял перстень и надел на палец. Левша вынул из-за пояса «беретту», оттянул затвор, убедился, что в патроннике есть патрон.

Вытоптать траву, сбив след, похитители вряд ли бы успели. Разойдясь в стороны так, чтобы между ними было не меньше пятидесяти метров – дистанция, при которой в джунглях друг друга скверно, но все-таки видно, мужчины медленно пошли на запад.

– Гламур, осторожно, орел! – крикнул Левша.

Пригнувшись, тот сначала на четвереньках отскочил в сторону, а потом схватил валяющийся рядом сук, перекатился на спину.

– Откуда здесь орлы, Гламур? Я пошутил.

Взбешенный продюсер вскочил на ноги и принялся отряхивать штанины.

Макаров покачал головой. Справа от него зеленел холм. С похожего на этот он две недели назад, сражаясь с тварями, скатился вниз. Сделав несколько быстрых шагов, он взбежал на него и осмотрелся. Трава, пальметто, кустарник… Это был поиск вслепую…

– Макаров, поди сюда!

Услышав голос Левши, он сбежал с холма и стал продираться сквозь заросли. К лицу липла паутина, и Макаров, с детства ненавидевший пауков, брезгливо морщился. «Если паук живет в доме, – говорил отец, – значит, дом обжит. Не убей паука. Уйдет он, уйдет покой дома». И как только Макаров почувствовал на лице движение цепких ножек, с размаху влепил себе по щеке. Здесь дома не было.

– Смотри, кэп!

Макаров ускорил шаг. Подойдя, уставился на выпирающий из толстого ствола дерева клочок желтой материи.

– Это сделать специально она точно не могла! – Левша показал пальцем на сук. Платье девушки зацепилось за него и оставило на дереве длинный лоскут. – На высоте полутора метров. Платье у нее без рукавов, значит, от подола.

– Ее несли.

– Интересно только, как. Перевалив через плечо – невозможно. Она беременна. Ребенок умрет, умрет и она. На носилках?

– Я так вижу: ее стащили с авианосца, а там уложили на носилки.

– А еще заклеили рот скотчем, чтобы не кричала. И позволили снять с пальца кольцо, – продолжал улыбаться Левша. – И носилки на высоте полутора метров – виданное ли дело. Это как же ее несли? Или ее несли баскетболисты.

Левша был прав. Ерунда какая-то получалась.

– Ну, скотч – возможно…

– А остальное – бред. Лично я теперь вообще не понимаю, как ее перемещали.

– Я нашел кое-что!

Они повернули головы туда, откуда раздался крик Гламура.

– Этому парню везет на толковые находки, – бормотал Левша, когда они пробирались сквозь кусты.

– Еще одно кольцо?

Гламур стоял в сотне метров слева от того места, где Левша обнаружил клок платья. Он держал в руке окурок – на треть выкуренную сигарету. Макаров взял ее и сдавил пальцами.

– Не окаменел. Значит, окурок свежий.

– Мы постепенно переходим на лексикон бомжей, господа, – констатировал Гламур. – Кроме меня, есть еще небрезгливые? – вынув из кармана зажигалку, он сунул окурок в губы и чиркнул колесиком.

От появившегося в лесу аромата табака у Макарова закружилась голова.

– Последний раз я обхаживал чинарик лет двадцать назад – признался Гламур, закрывая глаза от удовольствия. – Отец прятал от меня сигареты, но оставлял в пепельнице гору окурков. Родители всегда наивнее детей. Им все время кажется, что у отпрысков тот же интеллект, что и во время выноса конверта счастливому папаше в роддоме.

– Я тебе руку больше не жму, – сказал Левша, глядя на Гламура.

– Что, раскуривший окурок человек недостоин твоего общества? – насмешливо процедил тот.

– Не в этом дело. Просто сигарету мог курить больной сифилисом. А у меня, признаться, нет желания его подхватывать.

Гламур швырнул окурок в траву и растоптал.

– Чего ж ты раньше молчал?!

– А у тебя головы на плечах нет?

– Теперь все понятно? – спрятав улыбку, Макаров посмотрел на Левшу.

Тот качнул головой и рассмеялся:

– Яснее ясного. Один из них оторвал от платья девчонки лоскут и направился в другую сторону от движения. Насадил лоскут на сук – первый попавшийся – на той высоте, которая позволит нам этот лоскут увидеть. Потом вернулся к приятелям, которые решили в это время перекурить, и все пошли дальше. Быстро же он сделал свое дело – ребята только и успели сделать по две-три затяжки.

– Ребята? – уточнил Гламур. – Их было много?

– Достаточно… Теперь, по крайней мере, мы знаем, куда идти! – Макаров двинулся вперед под прямым углом от того места, где Левша наткнулся на вырванный из платья клочок материи. Если бы они направились по ложному следу, они пошли бы в обратном от нужного направлении.

Через час стало понятно, что нужно остановиться. Хотя бы на пять минут. Хотя бы перевести дух. Измотанные запоздалой погоней Макаров и Левша опустились на землю. Гламур же, опершись руками о ствол ветвистого дерева, остался на ногах.

– Почему ты решил, что тот курилка болел сифилисом?

– Я не решил. Я сказал – «мог».

Гламура это объяснение не устроило. Вернее сказать, не успокоило.

– Нет, откуда на необитаемом острове, вдали от цивилизации, в глуши, мог взяться сифилис?

– Ну, если на этом Острове есть продюсер, тогда почему бы такой ерунде, как сифилису, не быть?

Гламур хмыкнул и махнул рукой – бред! Через несколько секунд свалившаяся с дерева ветка упала ему на голову. Сначала он принял ее за что-то живое и несколько раз отмахнулся, пытаясь сбросить. Но когда рука его наткнулась на нежные и прохладные на ощупь, похожие на чью-то кожу листья, Гламур чертыхнулся и швырнул ее себе под ноги.

Левша поднял ветку и внимательно рассмотрел. Поднял глаза и чуть побледнел.

– Парень, присядь…

– У меня отнимаются ноги. Если я сяду, то больше не встану.

– Ты больше не встанешь, если не сядешь… – прошептал Левша.

– Оставь для других свои дурацкие шуточки! – вспылил Гламур, и теперь ему на голову посыпалась древесная кора.

– В тебя стреляют, идиот…

– Правда? – Гламур сделал несколько па ирландского танца. – Час назад – змея! Десять минут назад – орел… мать твою!.. Пять минут назад – сифилис! А сейчас – стреляют? Кто?! – Гламур наклонился над Левшой. – Попугаи? Вот так, наверное? – он сложил ладонь трубочкой и несколько раз в нее плюнул.

Пуля врезалась в то место, где мгновение назад находилась его голова. От дерева с хрустом отлетели несколько кусков коры. Размером с визитные карточки, они стремительно прокрутились в воздухе и утонули в траве.

Теряя цвет лица, Гламур резко выпрямился и в упор посмотрел на дерево. Пуля сняла с места своего попадания кору, и теперь хорошо был виден нагой, словно вспотевшая нога, ствол. Посреди этого телесного цвета пятна чернело отверстие.

– Что это? Это что такое?! – Гламур вставил палец в отверстие и совершенно безумным взглядом посмотрел на уже лежащих в траве спутников.

Макаров рубящим ударом подсек ему обе ноги, и Гламур рухнул на землю, как сброшенный с кузова мешок сахара.

И в этот момент вторая пуля встретилась с деревом. Срезала с него кусок коры, теперь размером с тарелку, и с нудным воем ушла в джунгли.

– Что это?! – с упрямством безумца кричал Гламур.

– А тебе что это напоминает? – рявкнул Левша.

Глядя на то, как тот одним движением снимает пистолет с предохранителя, Гламур вытаращил глаза и срывающимся голосом закричал:

– В меня стреляют?!

– Да! Они хотят лишить нашу банду лидера!

Третья пуля прошила кусты, в которых они прятались.

– Выстрелы через равные промежутки времени, – шепнул Левше Макаров. – Бьет снайпер через оптику. Ритмично и целенаправленно.

– Снайпер?.. – Левша в сомнении наморщил лоб.

– Именно. Если бы он хотел нас прикончить, он бы это уже давно сделал.

– Скажи это Гламуру, иначе нам его нести придется…

– Зачем ты расспрашивал его о кодах к замку сейфа?

– Просто так, время убить.

Макаров ничего не ответил, отвернулся. Некоторое время он рассматривал прилегающие высоты и пытался понять, откуда именно ведется огонь. А потом почувствовал, что ему что-то мешает. «Переключив» зрение с дальнего на ближнее, он увидел тонкую стальную проволоку. Она поднималась над землей на высоте двадцати сантиметров и почти тонула в траве. Подумав немного, он развернулся, пополз к ближайшему дереву справа, но на полпути остановился и повернулся к Левше и Гламуру:

– Не двигайтесь. Не разговаривайте. Не дышите, – и продолжил путь.

Левша видел, как долго и пристально рассматривает он что-то на том месте ствола, где пальметто врастает в землю. Через минуту он вернулся. Прижал палец к губам и пополз в противоположном направлении. Теперь объектом его внимания была другая пальма.

– С ним все в порядке? – осторожно поинтересовался Гламур.

– А с тобой?

– Я несколько напряжен…

– Только не впади в обратную крайность.

– Мне не нравится, как ведет себя Макаров. Его речь и поступки полны недоговоренностей, лакун и секретов… – пожаловался Гламур. Его било мелкой дрожью, и он пытался отвлечь Левшу от этого разговором. – Вот что он сейчас делает?

– Вернется и расскажет.

И Макаров вернулся.

– Мы перед растяжкой. По пять метров в каждую сторону тянется проволока. К левой пальме пришпилен килограмм – не меньше – «си-четыре»… – возбуждение заставляло его ловить ртом воздух. – Взрыватель в рабочем состоянии. Еще шаг – и фауна этого участка Острова перестала бы существовать как таковая.

Не меньше минуты ушло на то, чтобы Левша пришел к правильному решению.

– Я правильно толкую ситуацию – в нас сейчас палит…

– Друг.

Стук, свист. И на спину вжавшегося в землю Гламура посыпалась новая порция коры.

ГЛАВА 14

Арчи возвращался к жизни, как здоровеют попавшие в полынью и простывшие крепкие мужики. Но его выздоровление не возвращало ему прежнего облика. От добермана в Арчи остались только четыре лапы и способность на них стоять. Пока – стоять. Но Гоша понимал, что скоро он начнет уверенно на них перемещаться. Для того чтобы процесс мутации Арчи происходил на глазах пленников, те люди и не выключили свет.

– Гоша, – шептал Гудзон, боясь разговаривать громко. Каждый резкий звук тревожил Арчи, заставлял его нервничать. – Гоша, если все так, если дьявол властвует ныне над миром, то ты, должно быть, понимаешь в этом больше меня. Что происходит с собакой?

Арчи утратил прежнюю привлекательность добермана. Его стройная фигура исчезла. Он налился мощью, сквозь тонкую кожу было хорошо видно, как вспухли мышцы собаки на спине и шее. Лапы обросли плотью и чуть изогнулись, туловище округлилось. Его голова трансформировалась в асимметричную шишку, в которую кто-то, словно по ошибке, вставил глаза. Арчи уже без труда открывал пасть, и когда он это делал, Гоша видел несколько рядов кривых, белоснежных в своей новизне, острых зубов. Каждый раз, когда он их обнажал, от них тянулись мутные, словно резиновые пленки, слюни. Через три часа после появления Арчи стал проявлять интерес к людям. Уже совсем освободившись от шерсти, которая теперь валялась на полу, как в парикмахерской, он делал шаг вперед, водил мордой, ловя фокус зрения своей новой головы, а потом отступал. Всякий раз, когда он вставал, становилось очевидным, что делал он это все увереннее и увереннее.

– Его не кормят, вы заметили? – многозначительно прошептал Гудзон.

И Арчи тут же поднял голову. Повертев ей, он нащупал взглядом источник звука.

– Пресвятая Богородица, – вырвалось у Гудзона.

По мере того как состояние Арчи улучшалось, если это можно назвать улучшением, изменялось и его отношение к свету. Свет беспокоил Арчи. Заставлял постоянно менять позицию. Переворачиваться с одного бока на другой. И чем сильней свет доставлял ему беспокойство, тем быстрее он осваивал новые для себя способности ходить, поворачиваться, видеть.

– Зачем его кормить? – усмехнулся Гоша. – Скоро он сам поест.

– Вы говорите ужасные вещи.

– Я констатирую факт. Гудзон, там, наверху, остались мои друзья. До того момента, как мы нашли на Острове авианосец…

– Что нашли?

– Корабль. Огромный железный корабль.

– Железный корабль, – повторил Гудзон. – Продолжайте.

– Так вот, пока мы не превратили этот корабль в крепость, каждую ночь приходили твари. Они пожирали наших друзей. Это не собаки. Это существа о двух ногах, двух руках, перемещающиеся с удивительной ловкостью как по горизонтальной поверхности, так и по вертикальной. То, во что сейчас превращается собака, очень похоже на мутацию ураганного типа. Скоро Арчи окрепнет, и первый, на ком он опробует свои новые зубы, буду я. Просто я ближе. Потом он сожрет вас.

– Я не хочу это слушать.

– Тогда нам нужно придумать, как выбраться из наручников и прикончить это существо во второй раз.

– У вас есть какой-то план? – почти потребовал Гудзон.

– План есть. Но как только я претворю его в жизнь, у нас останется одна пара рук.

– И… чья это будет пара?

– Общая, – тяжело дыша, ответил Гоша. – Убивать собаку придется вам.

– Убить это существо голыми руками?..

– Это наш единственный шанс выбраться отсюда.

– Что вы собираетесь делать? – встревожился Гудзон. – Это нужно обсудить!

– У нас нет времени. Еще немного, и Арчи встанет, чтобы уже никогда не завалиться на бок. И тогда нам конец.

– Тогда я согласен…

Гоша боялся этого ответа, но еще сильнее был страх увидеть своими глазами, как отвратительная, не похожая на живое существо его мира тварь вонзит зубы в его плоть…

Он сел поудобнее и, сжав зубы, стал изо всех сил тянуть правую руку из наручника. Боль пронзила руку от запястья до самой шеи. Пальцы перестали слушаться. Но Гоша, предвидя это, продолжал истово тянуть руку из браслета.

Послышался хруст, и Гудзон, не уводя между тем глаз, побледнел. Если его твердость поможет Гоше выпростать руку, то он будет тверд. Гудзон смотрел и думал о том, как же, наверное, больно сейчас этому человеку. Но вид струящейся по локтю Гоши крови тревожил не только Гудзона…

В браслете застряла кисть. Большой палец не позволял ей выйти из стального обруча. И тогда Гоша прижал сустав большого пальца к стене, стиснул зубы, секунду помедлил и резко надавил.

Хруст заставил Гудзона закрыть глаза. Но он тут же открыл их, потому что верил, что человеку от этого бывает легче… Этим же взглядом он смотрел снизу на Роберта, когда тот приказывал оттолкнуть шлюпку от «Дискавери». Пусть Роберту будет легче. Если смерть Гудзона спасет других, он не против…

Выдавленный из костного ложа палец хрустнул, и Гоша увидел, как он перестал ему принадлежать. Это был чужой палец. Боль довела до тошноты. Гоша вытянул руку из браслета и влажными от боли и красными от напряжения глазами посмотрел на Гудзона.

– Держитесь, мистер, я молюсь за вас… – прошептал тот. – Господи, что для тебя четыреста лет?.. Приди сюда и дай ему сил…

Гоша никак не мог справиться со своей правой рукой. Ее трясло как в агонии. От запястья до суставов на кисти она была разодрана в кровь. И большой палец торчал из пятерни как лишний…

Он вспомнил, как в детстве постоянно мучился огорчением оттого, что у человека две ноги. Каждый вечер отец заставлял его мыть ноги холодной водой. Эта процедура в те годы бессмысленного очарования жизнью была для Гоши настоящей пыткой. Ему казалось, что отец над ним издевается. И вот уже одна нога помыта и вытерта насухо, и теперь горит жарким огнем. Но есть вторая, которая еще не покрылась мурашками от прикосновения холода… Эти отцовские пытки Гоша потом вспоминал часто и всегда – с благодарностью. Настойчивость отца была тому причиной или нет, но в какие бы лютые морозы по тайге и горам ни скитался Гоша с молотком и приборами, он ни разу не простудился…

И вот пытка закончена и остается, казалось бы, только перетерпеть боль как ее последствие. Правая рука свободна. Но освобождение ее ровным счетом ничего не значит. Напротив, кровь возбудила Арчи. И казалось Гоше, что запах ее придал бывшей собаке сил и уверенности.

– Я сделаю это… – искусанные в кровь губы его шевельнулись и покрылись налетом серого цвет, когда он, натужно застонав, потянул вниз руку левую…

Гудзон смотрел на него и думал о том, сумел бы он выдержать эту добровольную пытку. От очередного хруста он вздрогнул, и сердце его пропиталось уважением и любовью к этому человеку.

Выдернув окровавленную руку из браслета, Гоша, сжав зубы до скрипа, закрыл глаза и зашептал:

– Как же больно…

Теперь нельзя терять ни минуты. Он поднялся на ноги и, не сводя глаз с Арчи, шагнул к Гудзону.

– Сэр, вы видите ремень на моих брюках? Выньте его пальцами. Я буду поворачиваться, чтобы вам было удобнее…

Когда белый ремешок оказался у Гудзона, Гоша осторожно взял его за пряжку изуродованной рукой.

– Я попробую открыть наручник клинышком пряжки.

– Не болтайте глупостей, – заявил Гудзон. – Я уверен, что вы его откроете!

Через пять минут стало ясно, что использовать руки для этого невозможно. Пальцы не слушались Гошу. Он видел их, но не чувствовал. Тогда он схватил пряжку зубами и вставил стальной пруток в скважину замка браслета. Он стоял спиной к Арчи.

– Гоша, вы не могли бы поторопиться? Арчи… Он стоит у вас за спиной…

Пять секунд. Десять. Пятнадцать…

– Гоша…

Он понял – замок не открыть. Сквозь прореху в штанине ногу его грело влажное дыхание стоящего за ним существа. Арчи не просто встал. Он подошел… Трансформация окончена. Теперь Арчи знал, что ему нужно.

Гудзон вдруг боднул головой Гошины руки, измазав лицо кровью.

– Уходите. Спрячьте руки за спину и обойдите эту тварь… Он заинтересуется мной, а у вас появится шанс.

Гоша смотрел ему прямо в глаза.

– Как это пошло, сэр.

И выплюнул пряжку. Выпрямился. И повернулся…

* * *

Левша сунул в зубы стебелек и принялся старательно жевать.

– Одно из двух. Либо нас накрыл огнем меткий стрелок, пытаясь уберечь от беды, либо стреляет косоглазый. Есть только один способ проверить.

Не сговариваясь, они с Макаровым стали ползти вдоль проволоки на юг. Гламуру не оставалось ничего другого, как последовать за ними. Проползая мимо пальмы, к стволу которой была прикреплена взрывчатка, Левша с содроганием подумал о том, что было бы, если бы его нога или нога кого-то другого ударила по проволоке. Удалившись от опасной пальмы на несколько метров, они остановились.

– И что теперь? – торопливо спросил Гламур.

– Теперь ты должен снова встать. Если нас спасали, выстрелов больше не будет.

– Что? – Гламур даже потерял дар речи от возмущения. – А если… А если нас!..

– Хотели убить? – договорил Левша. – Тогда, конечно, выстрелят снова. Но тебе какая разница? Ты все равно заражен сифилисом.

– Нет у меня никакого сифилиса!

Передав «беретту» Макарову, Левша поднялся во весь рост. Он стоял так не меньше минуты. Ветра не было. Деревья стояли, словно нарисованные. Не шевельнулась ни одна ветка там, куда Левша направлял свой взгляд.

И вдруг на вершине холма – Левша смерил расстояние взглядом: пятьсот метров, не меньше – блеснул похожий на огонек газовой горелки крохотный блик. Точно такой стеклянный блеск он впервые увидел, когда они с Дженни любовались со скалы красотой водопада. Было это две недели назад…

Макаров уже полминуты стоял рядом с ним. Левша толкнул его плечом и кивнул.

– Видел?

– Что?

– Вон за тем холмом. Снайпер бил оттуда. Я рассмотрел блеск оптики. – Левша повернулся к продолжающему лежать на траве Гламуру: – Ладно, будем считать, что ты со своей задачей справляешься. Нашел окурок…

– Никакого сифилиса!

– Не знаю, не знаю… Потом сыграл роль лакмусовой бумажки. В общем, ты пригодился. А сейчас иди и отмотай от дерева пластит.

– Что?!

– Тебе можно хоть что-нибудь доверить? – сунув пистолет за пояс, Левша направился к пальме. На губах его играла усмешка.

Через несколько минут он вернулся с мягким кубиком в руках.

– Проволоку я брать не стал, а вот взрыватель – вещь нужная. Они вставили в пластит взрыватель от гранаты. Проволока должна была выдернуть кольцо. В общем, главное теперь – не оказаться в зоне детонации чего-нибудь.

Пройдя километр пути, они решили осмотреться. Тем более что подвернулась вода. Тонкий, размером со струю из водопроводного крана ручеек шуршал в траве по тощему руслу. Макаров велел Гламуру остаться – тот был очень рад этому решению – и попросил Гошу пойти с ним. Как только они зашли в джунгли настолько, что Гламур потерялся из виду, Макаров резко остановил Левшу рукой:

– Расскажи мне.

– О чем? – не понял Левша, в подозрении сводя брови.

– Не пытайся меня провести. Я видел твой взгляд, когда ты расспрашивал Гламура о кодах на его сейфе. Ты никогда не заговоришь о том, что тебе неинтересно.

Левша покусал губы и усмехнулся, как усмехается разоблаченный циник.

– Долго рассказывать.

– А ты сократи рассказ. И поторопись, девочка не может долго ждать.

Левша заговорил сразу, и Макарову это понравилось.

– Я оказался на Кубе не случайно. В Париже я сошелся с женщиной, которая была женой крупного криминального авторитета. Он нас взял прямо в кровати… А потом велел мне обокрасть в Москве одну квартиру. Это было условие, выполнив которое, я сохранил бы женщине жизнь. Я его выполнил, а он убил свою жену… Потом я… В общем, неважно. Сохраняя сюжет, скажу лишь, что после смерти этого подонка мне пришлось уносить из Франции ноги. И из Москвы тоже. В том мире осталась моя прошлая жизнь. Я улетел на Кубу, где, по договоренности, мы должны были встретиться с Мари… Но она не прилетела в Гавану, и теперь ты знаешь почему. Так вот, квартира, которую меня просил обнести ее муж, находилась в «Доме Мазинга».

– Что это за дом?

– Историческая достопримечательность Москвы, постепенно стирающаяся с ее лица. Так вот, код сейфа был «fackyou».

– Совпадение?

– Гламур живет в «Доме Мазинга», и код его сейфа, который, как он сказал, вскрывали, «fackyou». Можешь представить, чтобы в Москве нашелся помимо Гламура еще один человек, который бы жил в «Доме Мазинга», имел сейф и код замка на нем – «fackyou»?

– Человека, которого ты убил, звали Дебуа?

– Я помню наш разговор на пляже, – сказал Левша. – Ты сказал, что видел, как я, в костюме и пахнущий хорошим одеколоном, стреляю в голову Дебуа на этом Острове. Я помню.

– Так и было. А ты предположил, что я из Интерпола.

– Я и сейчас не сбрасываю это со счетов, – Левша поправил за поясом «беретту». – Оставим это, Макаров.

– Оставим. Но я хочу знать, как ты связан с Гламуром.

– Я с ним никак не связан.

– Правда? – Макаров растянул губы в усмешке. – А кто меня только что убеждал в отсутствии совпадений и присутствии фактов?

Левша выплюнул изжеванную травинку:

– Ничего не понимаю!

– Я тоже. Но при этом помню слова человека, который разговаривал со мной в каком-то помещении несколько дней назад! Он сказал, что один из высадившихся на Острове был лишний! Я спросил, не Антонио ли, он ответил, что нет!

– Ты веришь человеку, который нас убивает?!

– Я верю своему мозгу! – Макаров схватил Левшу за отвороты рубашки. – А еще на этом проклятом Острове мой сын! И мне плевать на все, лишь бы он вернулся домой, понял?! А поэтому ты скажешь мне сейчас, что взял из сейфа в той квартире!

– Это не твое дело.

– Ты не понял… – теперь Макаров взял Левшу за воротник. – Это мое дело, дружище… Ты слышал, что я говорил о Питере?

– Да как наше положение на Острове может быть связано с предметом, который я вынул из сейфа Гламура?!

– Так связано, что вы оба оказались в Гаване и ступили на палубу «Кассандры», прилетев один из Москвы, а второй из Парижа! И при этом второй обокрал первого! Можешь представить, чтобы в мире нашлись еще двое, встретившиеся на краю земли при таких обстоятельствах?

Обхватив голову руками, Левша стал ходить кругами. Губы его шевелились, он еще никогда таким не представал перед Макаровым.

– Нам нужно идти, – осторожно заметил он.

– Бежать, – поправил Макаров. – А ты пока думай, кого имел в виду тот, к которому меня приволокли для разговора, обстреляв транквилизаторами. Если Антонио не был лишним, тогда кто? Гламур, хранивший нечто, или ты, нечто укравший. Можешь не говорить, что это за нечто.

– Я сам не знаю, – проскрежетал Левша, раздвигая кусты руками и шагая к ручью, – что это.

* * *

Кате вовсе незачем было заглядывать туда. Но она, оставшись одна, почувствовала острую тоску по Левше. На глаза ей попалась сумка, которую она теперь носила с собой и которую сняла с плеча только сейчас, оставшись одна. Расстегнув «молнию», она стала перебирать вещи Левши без какой-либо цели. Бритвенный станок, пена для бритья, лосьон… Вот что, оказывается, захватил с собой на Остров ее парень… Ей и в голову не могло прийти, что это был весь багаж Левши.

Внутренний карман сумки оттопыривался, и было видно, что там небольшой, но тяжелый предмет. Открыть замок на сумке – это одно. Но забраться с карман уже внутри сумки – это было похоже на обыск. Но это же ее парень…

Она снова улыбнулась, и ресницы ее потяжелели от слез.

Расстегнув и эту «молнию», она сунула руку в кармашек и вынула небольшой тубус. Он был сделан из странного материала – полупрозрачного, но тяжелого, не похожего на стекло или пластик. Тубус разделял едва заметный шов. Надавив руками, она раздвинула части цилиндра в разные стороны. Крошечная клавиатура – в два раза меньше, чем на самом миниатюрном мобильном телефоне. И – табло, которое тут же загорелось красными буквами:

«Remains 2 attempts»

– «Осталось две попытки»…

Поспешив сдвинуть половинки тубуса, она уложила его на место и застегнула замок.

ГЛАВА 15

Стараясь не слушать стук собственного сердца, Гоша повернулся к Арчи.

Существо стояло в шаге от него, из пасти, словно вырезанной в башке тупым ножом, сочилась слюна. Гоша видел, как по венам под тонкой кожей Арчи мчится кровь.

Бессмысленные глаза не блестели. Деформировав черепную коробку и взбугрив лобную кость, скулы Арчи задрались вверх, и теперь глаза грязно-желтого цвета сблизились, расположившись рядом, как у человека. Занятый освобождением Гудзона, Гоша не был свидетелем мутации, и теперь новый облик стоящей перед ним твари вызвал у него потрясение.

Всхлебнув и выбросив из пасти хлопья пены, Арчи бросился на Гошу.

Гоша успел увидеть криво врезанные в челюсти, как у пилы, зубы и отпрыгнул в сторону. Провернувшись на месте, Арчи бросился во второй раз.

Жаркая волна зловония хлынула из его пасти и врезалась в лицо человека.

Рвотный позыв заглох сразу, стоило только Гоше понять, что происходит. Это уже была драка не с Арчи. Это была встреча с существом, не имеющим к нему никакого отношения.

Сидя на полу, Гудзон закрывал лицо руками, и его нижняя челюсть шевелилась, как у паралитика. Здоровый мужчина, Гудзон потерял самообладание, и Гоша, бросив на него мимолетный взгляд, понял: повернись существо к нему, Гудзон даже не вздумает защищаться. И не потому, что руки закованы. Гудзоном овладел ужас.

Присев, Гоша положил правую ладонь на колено и с силой надавил.

Палец хрустнул и встал на место.

Арчи повелся было на звук, но вдруг заинтересовался Гудзоном. Запах крови пьяняще струился с двух сторон. Распахнув пасть и зарычав, он напрягся, и Гоша, не раздумывая, ударил его ногой. Удар был сильный, но Арчи даже не шелохнулся. Стремительно развернувшись на месте, он бросил свое мощное тело на стоящего человека.

Гоша отскочил в сторону, и Арчи оказался между ними. Существо теряло время на развороты вокруг себя, и этим нужно было пользоваться. Положив на левое колено левую руку, Гоша налег на кисть всем телом.

От боли и хруста собственного сустава он едва не потерял сознание. Слабость овладела его телом, его тошнило, перед глазами стояли темные шевелящиеся круги. В голове промелькнула мысль, что если он хотя бы на секунду потеряет сознание, Арчи тут же сомкнет на его шее свои чудовищные челюсти.

Боль стихла, пальцы слушались, и все, что теперь причиняло беспокойство, были разодранные в кровь руки. Но пальцы – слушались… И Гоша увидел шанс.

Этот шанс выглядел в виде стальной открытой двери. Намотав ремень на левую руку, Гоша схватил его конец и стал двигаться перед собакой, отвлекая ее к выходу.

Арчи рассвирепел. На брылах его взбилась густая пена, она хлопьями падала на пол, он издавал странные звуки, похожие на рык и свист одновременно. И вот человек прижался спиной к двери. Тупик. Арчи подобрался – словно змея сворачивалась в клубок – и бросился.

Гоша не успел отскочить, потому что главным для него было захлестнуть петлю на шее существа. И это ему удалось. Но он заплатил за это. Челюсти Арчи клацнули на его груди и содрали кожу от живота до ключиц. Скорее от страха, чем обдуманно, он навалился на существо и, приоткрыв дверь, стал выдавливать его из комнаты.

Существо билось и хрипело. Оно обезумело он нового для себя вкуса – вкуса человеческой крови. Арчи хотел вернуться. Но ему мешал человек. Мотнув головой, он наугад укусил. От откоса двери кусок бетона отвалился, как глина. Зубы Арчи врезались в бетон и оставили на нем глубокие следы, а на мраморный пол осыпалась каменная крошка.

Дурея от ужаса, представляя, что будет с его телом, если Арчи укусит, Гоша все-таки сумел выдавить тварь наружу так, чтобы торчала одна голова.

А потом он схватился за дверь и изо всех рванул ее на себя.

Тяжелая железная створка гулко ухнула, когда врезалась в башку монстра. Арчи осел, мотнул лапой, фыркнул. Это был нокдаун…

И тогда Гоша, понимая, что второго шанса не будет, схватился за дверь и стал бить ею Арчи по башке. Раз за разом… Подпирая его сзади ногами и удерживая петлей ремня, он бил существо по голове дверью.

Стены, косяки, сама дверь, Арчи – все было покрыто густой кровью.

От макушки до пальцев ног залитый ею, Гоша повернулся к Гудзону. Тот сидел на полу, сучил ногами и не мог отвести взгляд от ужасного зрелища. В какой-то момент, когда Гоша повернулся, он увидел его огромные глаза – сверкающие от притока адреналина белки.

Арчи уже давно лежал на боку и агонизировал. Мощные лапы его колотили Гошу по ногам. Когти срывали кожу на лодыжке геолога, брючная ткань трещала, но он этого не замечал. Он просто удерживал уже поверженное существо и продолжал молотить по его башке тяжелой дверью.

Еще удар – и внутрь комнаты влетели похожие на слизняков сгустки.

– Мистер… – прохрипел Гудзон, – оставьте… Оставьте ради бога… Вы убили эту тварь…

Тяжело дыша, Гоша безумным взглядом смотрел на дело рук своих. Под его ногами с раскроенным черепом лежал Арчи. Сам он с намотанным на руку ремнем стоял над ним. Он повернулся к Гудзону.

– Потерпите мгновение… – произнес он в три приема.

Через минуту, поковырявшись в замке наручника застежкой ремня, он освободил правую руку Гудзона. Еще через минуту Гудзон облегченно ухватился за запястье второй.

– Нам нужно выбираться отсюда, мореплаватель…

Ухватив Арчи за задние лапы, Гудзон отволок его от двери.

– Когда я вернусь домой и расскажу об этом, мне никто не поверит, – сказал он.

– Куда вы вернетесь? – и Гоша расхохотался.

Они вышли из комнаты в коридор, Гудзон притворил дверь.

Лестница, на которую они наткнулись в конце коридора, круто вела вниз. Ступая по ней и слушая прерывистое дыхание неповоротливого Гудзона, Гоша пытался понять, видел ли кто их бегство. Камеры расположены часто, но им хватило минуты, чтобы пробежать весь коридор. Мог же отлучиться на минуту оператор, разглядывающий мониторы? Ему могло приспичить в туалет. Он вдруг захотел кофе. Или просто наклонился, чтобы развязать на шнурке двойной узел. Скрыть сам факт побега невозможно. Но если их перемещение осталось незамеченным, то остается шаткая надежда на то, что преследователей можно сбить со следа.

Другое дело – куда идти? Не бежать – нельзя. Гоша уже в полной мере убедился в намерениях этих людей. Ничего, кроме смерти – ужасной, мучительной смерти, и жизни перед нею, жизни, при которой смерть кажется наградой, – ему и Гудзону не было обещано. Поэтому побег – жизненная необходимость. Но что потом?

Где выход? Есть ли он вообще, выход? Или люк с шахтой – единственный проход в мир, который ничем не лучше того, что под землей?

– Выходят же эти мерзавцы как-то на свежий воздух, чтобы настроение нам портить?..

– Что вы сказали? – переспросил Гудзон, услышав бормотание напарника.

– Я говорю, что мы спустились вниз уже на четыре лестничных пролета.

Влево от лестничной площадки, пол которой был выстлан металлическими листами, уходило ответвление. Туда же, изогнувшись трубами, вел вентиляционный канал. Все это Гоша рассмотрел, приоткрыв дверь.

Сдернув с себя рубашку, он швырнул ее в проход и дверь притворил.

– Разумно, – похвалил Гудзон.

Гоша поморщился. Если бы не отвращение, которое он испытывал от прилипшей к телу, пропитанной кровью твари рубашки, до такого разумного поступка он бы и не додумался, быть может.

Спустились еще на один пролет.

Перед ними снова была дверь. Знак на ней – желтый треугольник с черным черепом и перекрещенными костями выглядел просто смешно. Это как трехсоткилометровая дорога от Новосибирска до Барабинска, по которой Гоше однажды довелось ехать. На ней через каждые два километра стоял знак «Кочки» с указателем расстояния действия знака – «5 км». Сдав эти знаки на металлолом и выручив за них деньги, можно было бы отремонтировать все дорожное полотно. Так и здесь. Предупреждающий о смертельной опасности знак на двери выглядел пустой формальностью. Смерть здесь гуляла вразвалочку везде.

Гоша толкнул дверь. На ней даже не было замка. И она отворилась. Тусклый свет и снова – лестница. Разумеется – вниз.

– Я боюсь, сэр Генри, что очень скоро мы выйдем в очередную дверь и окажемся на Дерибасовской.

– Что это такое?

– Улица в Одессе.

– А что такое Одесса?

– Родина Жванецкого.

– Поляк, судя по фамилии?

– Наоборот.

Ступив на пол, Гоша понял, что стоит в огромном помещении, по сравнению с которым ангар, где на авианосце ржавели «Эвенджеры», – душная комнатушка.

– Где мы?

Ответить на вопрос Гудзона было сложно. Ввысь, насколько позволял взгляд, уходил куполообразный потолок. На стенах, соседствуя странно и необъяснимо, висели христианские иконы, суры из Корана на выбритых шкурах животных, иудейские выдержки из Торы, изображения Будды. Гоша прошел дальше, затаив дыхание. Он не был теологом, но понимал в археологии. И готов был поклясться, что все собранное здесь принадлежало не одному веку. И даже – не одному тысячелетию… Иконы шестнадцатого столетия… Полураспавшиеся от времени фигуры Будды, полуистлевшие пергаменты – им не было цены.

Сколько их?

Гоша, быстро пересекая зал, пытался навскидку прикинуть его площадь. «Два гектара?.. двадцать?..» Легче было вычислить высоту потолка. Гоша задрал голову. Он ошибся. Это не было легче… «Сто метров?.. Сто пятьдесят?..»

Фрески, статуи римских богов, каменные истуканы и деревянные идолы, коротышки ацтеков – они стояли вдоль стен, висели на стенах, и не было им счету…

– Невероятно, – воскликнул Гудзон, – сколько морей нужно проплыть, чтобы найти и собрать все это?

Они бежали по залу, глядя по сторонам и рискуя упасть, около четверти часа. Гоша совершенно запутался в цифрах. Мозг ученого протестовал. Он знал, что нельзя построить такое помещение без поддерживающих опор в центре зала. И он был уверен, что нельзя построить такое помещение на глубине более семисот метров под землей.

«Оно должно быть раздавлено, как бумажный кораблик», – думал он, учащая шаг.

Предметов религиозного быта на стенах и статуй не убавлялось. Гоша и Гудзон уперлись в двери – огромные, как в Колонном зале Кремля. На стенах не было и одного квадратного метра свободного места. Конфессиональное ассорти поднималось на стены высотой не менее пятидесяти ярдов. И как оно закреплялось там, было непонятно.

Толкнув двери, они вошли в следующий зал.

Гудзон, оттолкнув Гошу, бросился вперед так, словно они находились в узком проходе.

Гоша сделал шаг и оцепенел.

Это был зал того же размера. Только теперь не иконы и фигуры богов были его достоянием, а корабли. Сотни, тысячи шхун, фрегатов, бригов, эсминцев, галионов, танкеров… Гоша положил обе руки на голову.

– Это же… Это же «Санта-Мария»! – Гудзон, позабыв, где и при каких обстоятельствах находится, бросился к кораблю.

Все казалось Гоше неестественным, странным. Впрочем, все и было на самом деле странно и неестественно. Нагой легендарный путешественник Генри Гудзон, тронутый тленом остов судна, который Гудзон ощупывал руками. И – надпись на первом же попавшемся на глаза Гоше носе судна: «ANITA» – это было тоже немного неестественно…

– «Санта-Мария»… – повторял и повторял Гудзон, трогая руками почерневшие от старости, похожие на ребра бревна бортов. – Она же разбилась на Рождество одна тысяча четыреста девяносто второго года! Останки были использованы для строительства домов на Гаити! Это мираж, я не могу видеть «Санта-Марию»!..

– А-а, каравеллу из экспедиции Колумба? – стараясь придать картинке двигающегося голого Гудзона обыденность, протянул Гоша. Он прижал ноющие запястья к животу, но пот тут же обжег раны. – Может быть, кто-то разобрал дома и снова сколотил из них каравеллу?

– Это глупая, глупая шутка! – вскипел Гудзон. Он открыл рот, чтобы продолжить возмущение и обрушить на Гошу объяснения, но вдруг замер и виновато посмотрел на своего спасителя.

Гоша в ответ насмешливо поднял бровь:

– Глупая шутка?

– Да… Потому что «Санта-Мария»… – Он подумал. – Не каравелла. Это каракка.

– Вот оно что.

– Да, – ошеломленно пробормотал Гудзон. – Это каракка. С прямым парусным снаряжением. А каравеллы несли косые паруса… Поэтому не обзывайте «Санта-Марию» каравеллой, она – корабль.

Гоша расхохотался:

– Какой вы изворотливый тип, Гудзон! Теперь я понимаю, за счет чего вам удавалось подавить два бунта на корабле!

Но Гудзон его уже не слушал. В пахнущем ссохшимся деревом и ржавым железом зале он, согнувшись, уже семенил к другому судну.

– «Консепсьон»… Гоша, идите скорее сюда! Это «Консепсьон»! Не верю глазам своим! Ты же сожжен!

Гоша тащил его за руку дальше.

– Мы не в музее, Генри! Вы что, ополоумели? Убираемся отсюда!..

– Но это же «Консепсьон»!

– И что с того?!

– Это судно из экспедиции Магеллана! Оно было сожжено в одна тысяча пятьсот двадцать первом году командой!

Гоша, стиснув зубы, вел Гудзона по огромному залу, в проходе среди возвышающихся над ними справа и слева кораблей.

– Сожжен – значит, и смотреть не на что! Я же не волоку вас к «Аните»!

– Из чьей экспедиции это судно? – вопрос был задан деловито, с видом знатока, но стоило Гоше вспомнить, что Гудзон голый, как труп на столе патологоанатома, как его тут же разбирал смех сквозь боль.

– Ни из чьей она экспедиции. Это судно погибло в марте одна тысяча девятьсот семьдесят третьего года у Бермудских островов, когда везло уголь из Норфолка в Гамбург. Через несколько дней нашли только спасательный круг с названием корабля. Больше ни об «Аните», ни о ее команде никто ничего не слышал. А она, оказывается… Здесь стоит…

– Но это же все… – Гудзон вырвал локоть и беспомощно обвел зал руками. – Это невозможно…

– Конечно. Это невозможно. И превращающийся в монстра Арчи – тоже из области сомнительных видений. И вы, признаться, в костюме младенца тоже доверия не вызываете.

– Смотрите – чтоб меня в клочья разнесло!.. Что это?! Эти буквы больше меня! «Титаник»! Неужели это могло ходить по воде?!

– Да, могло. Но недолго.

– И это легко объяснить! Он же из металла!

Гоша и из этого зала вырвался с чувством облегчения. Одно дело разговаривать с Гудзоном в тесной, похожей на камеру в отделении милиции комнате… Разговаривать и колебаться между явью и сном. И совсем другое – вместе с ним смотреть на то, что предстать перед глазами не могло ни при каких обстоятельствах.

«Пусть все это будет галлюцинацией», – решил он. И тут же ощутил жжение на животе. Опустив взгляд, он рассмотрел семь или восемь неглубоких кровавых шрамов, оставленных зубами Арчи. «И это тоже пусть будет призрачным видением».

– Вы слышите? – Гудзон задвигал ноздрями.

Гоша ощутил в желудке сосущую пустоту. До него только что донесся аромат жареного мяса.

Через минуту они снова вышли на лестничную клетку и оказались у двери с мутным рифленым стеклом. Гоша повернул ручку и приоткрыл дверь. Это была кухня. Двое поваров в высоких колпаках, строгая ножами как заведенные, стояли друг напротив друга у широких столов. Кухня была заполнена паром и дымом.

– Шашлык, – пробормотал Гоша, прижимаясь плечом к косяку. – Огромные куски свинины, замаринованные с зернами граната… Жир капает на огонь, и мясо покрывается блестящей корочкой…

– Ничего подобного, – возразил, придавив другой косяк, Гудзон. – Освежеванный еж, сдобренный травами и обваленный глиной… Насаженный на шпагу и жарящийся на открытом огне…

Гошу переломило пополам. Издав утробный звук, он едва не задохнулся.

– Ты слышал? – донеслось из кухни.

– Сейчас, – пробормотал белыми губами Гоша. – Чтоб вас перекосило с этим ежом, старый дурак… – Он едва держался на ногах. – Сейчас, иначе потом будет поздно…

Они откинули дверь в сторону и вбежали в кухню прямо на поваров, вооруженных большими широкими ножами…

* * *

– Слава богу! – вскрикнул Гламур, увидев их. – Где вы были столько времени?

– Разглядывали достопримечательности, – процедил Левша, поднимая пластит.

Теперь, по крайней мере, было ясно, куда нужно идти. Неизвестные ушли, унеся с собой девушку, на юго-запад.

Неизвестный стрелок был темой для раздумий всех троих. Гламур что-то бормотал о везении, Макаров шел молча. Левша нес взрывчатку под мышкой и время от времени останавливался, чтобы взглянуть под ноги. Теперь через каждые сто шагов ему чудился блеск натянутой проволоки.

– А если они ждут взрыва? – спросил Гламур.

– Взрыв для них был бы сигналом, что мы раскусили их план. Но раз взрыва нет, мы направились туда, где на дерево был повешен кусок платья, – ответил Макаров.

– Мы? Они уверены, что мы ринемся в погоню?

– Два идиотских вопроса подряд! – гаркнул Левша. – Ответы тоже не будут изуродованы изяществом! Ну, не мы, так другие! А что ринутся, так это обязательно. Им давно уже понятно стало, что здесь своих не бросают… Что ты ешь – можно узнать?

– Ягоды, – выплюнув косточку, раздраженно ответил Гламур. – Нужно же что-то есть. У меня уже голова кружится от голода!

– Ты специалист по ягодам?

Макаров присел и поднял руку.

Гламур и Левша прекратили препираться и последовали его примеру.

Сквозь кусты было видно, что на залитой солнечным светом поляне стоит человек в боевом снаряжении. Песочного цвета с серыми пятнами камуфляж, разгрузочный жилет, на плече – автоматическая винтовка. Мужчина был крепок и – на невысоком холме он казался еще больше – высок ростом. Кепи было сдвинуто на затылок, на носу красовались черные очки. Он активно двигал челюстями, изредка прикладываясь к пузатой бутылке колы.

Между ними и мужчиной торчали из поляны, как клочок шерсти из плохо стриженной овцы, густые поросли какого-то, похожего на русскую волчью ягоду, кустарника.

Макаров посмотрел на Левшу. Тот поджал губы.

Через минуту или две мужчина крикнул по-английски куда-то в кусты:

– Принесите мне еще один сэндвич!

– Сходи и возьми! – донеслось оттуда.

– А ты тогда выйди и стой!

– Стоять тебе сказано! Я не хочу – не иду на поляну! А ты не хочешь – не иди за сэндвичем.

Мужчина вполголоса произнес что-то – Макаров хорошо услышал только «фак», – опустил на землю бутылку и вразвалку спустился с холма в кусты. Левша положил взрывчатку перед собой, выдернул из-за пояса пистолет и в несколько прыжков преодолел расстояние до кустарника. Едва он успел опуститься на землю, на холм снова поднялся мужчина. В руке он держал не один сэндвич, а два. Откусив от одного, он посмотрел в сторону, где качнулись случайно задетые рукой Гламура кусты.

В глазах Гламура заколыхался страх – Макаров видел это. Поэтому, чтобы успокоить человека, от которого неизвестно чего было теперь ждать, он протянул руку и закрыл рот Гламура ладонью.

Мужчина стоял и смотрел. Но потом сменил подозрение на равнодушие и снова впился зубами в бутерброд. Уже во второй.

Левша вышел из-за кустов, когда мужчина повернулся к нему спиной. Перехватив тяжелую «беретту», как молоток, он приблизился и изо всех сил ударил едока по голове.

Макаров видел, как в одну сторону полетели очки мужчины, а в другую – магазин из пистолета. Видимо, во время удара Левша задел пальцем кнопку.

Подняв обойму и подхватив утратившего всякий интерес к еде мужчину под мышки, он стал возвращаться.

Макаров встретил их в десяти шагах от кромки леса. Перехватив пленника за ноги, он развернулся, и они с Левшой понесли тело, как мешок.

– У него наручники на поясе!

И вскоре послышался щелчок, указывающий, что теперь они не на поясе пленника, а на его запястьях.

– Заткни ему рот! – прошептал Макаров, видя, что лицо бойца начинает принимать осмысленное выражение.

Выдернув из кармана разгрузочного жилета магазин для М-16, Левша втиснул его в рот бойца. Сдернул с шеи его косынку и туго замотал. Удушье привело пленника в чувство. Он открыл глаза и тут же вытаращил их, пытаясь встать на ноги. Но Макаров с размаху врезал ему кулаком в живот и тем, как ни странно, успокоил. Гламур запрыгнул на ноги мужчине, Левша придавил своим телом. Вынув из ножен на бедре нож – Макаров без труда узнал его, таким его пытались прирезать в гальюне авианосца, он усмехнулся, когда соединенные наручниками руки пленника ухватились за пустые ножны.

– Оставь это, дружок! Девушка здесь?

Мужчина, не моргая, смотрел в переносицу Макарова.

– Ему нужно помочь, – понял Левша и, схватив воротник куртки, перекрестил свои руки. Теперь мужчине не помогал дышать даже нос.

– Просто качни головой – она здесь?

Тот качнул. Левша ослабил хватку.

– Если не хочешь, чтобы тебя немножко порезали, отвечай быстро. Качни головой, когда я дойду до нужной цифры. Сколько вас? Двое? Трое? Четверо?

Пленник дернул головой.

– Четверо… Девушка в сознании?

То же движение – «да».

– Куда вы направляетесь?

– Чтобы он ответил на этот вопрос, нужно открыть ему рот, а? – запротестовал Гламур.

– Ладно, – Левша стал по-хозяйски проверять карманы на одежде пленника. Найдя ключ, открыл замок на одном из браслетов. Завернул руку мужчины за пальму и снова застегнул. – Пусть сидит. Скоро ночь…

Мужчина глухо завыл и замотал головой.

– Ему не стоит верить, – сказал Гламур, хищно глядя в лицо мужчины. – Мы сейчас нападем на эту шайку и перережем всех тихо и быстро.

Левша внимательно посмотрел на Гламура:

– Что еще мы о тебе не знаем?

Макаров уже перекатывался в сторону. Еще секунда, и он, перехватив винтовку как для штыковой атаки, стал обходить поляну слева.

– Когда мы вернемся, думаю, он многое нам расскажет. – И Левша с пистолетом в руке стал обходить поляну справа.

– Я его постерегу, – пообещал вслед ему Гламур, вооружаясь оставленным ножом.

Холм упрощал задачу. Если бы не он, Макарову пришлось бы обходить поляну по кромке леса, а это заняло бы не менее пяти минут. Слишком большой отрезок времени. Он был уверен, что любителя сэндвичей уже хватились.

Войдя в джунгли, он отрезал дорогу похитителям. Хотя «отрезал» – слово это он не воспринимал всерьез. Его могли прошить очередью из такой же винтовки в мгновение ока.

Тем не менее сейчас был самый подходящий случай, чтобы отбить девушку. Второго такого уже не представилось бы. Похитители еще не знают, они еще не встревожены…

Девушку он увидел сразу. С полным безразличия лицом она сидела у дерева, поджав ноги. Одна рука ее лежала на животе, вторая была перехвачена петлей веревки, привязанной к поясу одного из мужчин.

Пленник не солгал. Здесь их было трое. Двое еще сидели на траве, а третий старательно укладывал в черный полиэтиленовый пакет остатки трапезы. Подойдя к девушке, он поднял лежащий рядом с ней бутерброд и раздраженно швырнул в мешок. Кажется, она отказывалась есть. Хотя куда страннее было бы, если бы в девушке проснулся аппетит при таких обстоятельствах.

– Энди! – негромко позвал собиравший мусор мужчина. – Мы уходим!

Не дождавшись ответа, выпрямился.

– Оставь его в покое, – раздраженно пробасил один из сидящих на траве. – Он поливает дерево.

– Что-то долго он его поливает.

– Он ест и пьет больше всех, почему же он должен поливать дерево быстрее всех? – ответил второй.

Макаров решил прервать этот содержательный разговор, пока обстановка еще не располагает к сосредоточенному вниманию.

Он вышел из-за пальмы с винтовкой и поднял ее к груди.

– Тихо, мальчики!

Девушка вскинула голову и без подготовительных всхлипываний заревела в голос. Кажется, она ждала этого появления…

– Ты кто такой, мать твою? – сквозь зубы изумленно процедил тот, что собирал мусор.

– Шеф-повар этого ресторана, – не опуская винтовки, Макаров сделал шаг вперед. – Пришел выяснить, всем ли понравилось мое фирменное блюдо.

Мужчина разжал кисть, и мешок упал на землю.

– Больше не делай таких резких движений, – предупредил Макаров и качнул винтовкой. – У меня высокий эпилептический порог. Страшно представить, что я могу натворить во время приступа.

Вскочив, девушка освободила руку от веревки и забежала за его спину. И уже там, лихорадочно двигая руками и несколько раз толкнув Макарова локтем, освободила от кляпа рот.

– Ублюдки! – завизжала она на весь лес. – Отрежь им ноги, Макаров!

– Две недели на Острове даже самых нежных туристов превратили в монстров, – объяснил Левша, выходя с пистолетом из-за деревьев. Он запыхался и сейчас был немного огорчен из-за опоздания. – Сначала Гламур, теперь эта крошка. Чем вы так разъярили ее, придурки? – Он коротко взмахнул рукой, и один из поднявшихся бойцов рухнул как подкошенный.

И вдруг оба оставшихся пришли в движение. Один из них бросился на Левшу – он правильно высчитал, что после удара тот окажется расслабленным, а второй, прошмыгнув мимо Макарова, нырнул в кусты.

Макаров не поверил своим глазам. Человек весом не менее ста килограммов двигался как десятилетний мальчишка…

– Возьми своего! – крикнул он Левше и врезался в джунгли, торопясь за беглецом…

– Сесть! – прохрипел Левша, за спину которого после исчезновения Макарова переместилась девушка. – На меня смотри!

Мужчина коротко и послушно кивнул, сел и нечаянно завалился на бок.

Левша почувствовал опасность быстрее, чем она появилась. Выбросив назад руку, он толкнул девушку в грудь. Машинально схватившись за живот, она повалилась на спину…

Левша выстрелил первым.

Не донеся пистолет до цели, отброшенный выстрелом мужчина упал на спину, но тут же, выпустив оружие, снова сел. Посмотрел на Левшу, на свою закрытую разгрузочным жилетом грудь и дрожащими руками взялся за замок-«молнию». Он расстегивал его так долго, что Левша, не сводивший с него ствола «беретты», стал испытывать непреодолимое желание нажать на спуск во второй раз.

Наконец половинки жилета отвалились в сторону. На белой майке мужчины расползалось яркое пятно. Оно блестело, словно помазанное маслом, и чернело на глазах.

– Как-кого ч-черта?.. – бессильно прошептал мужчина, глядя на Левшу так, словно от ответа на этот вопрос зависело его будущее.

Но у него уже не было будущего. Перебив артерию, пуля вышла из тела со спины. А легкие бойца и его полости заливала освобожденная кровь. Наконец она поднялась и заполнила рот. Зубы мужчины стали красными, и через мгновение цвет его глаз утратил насыщенность. Кровь хлынула изо рта уже мертвого человека. Расслабившись, он мягко завалился назад…

Закрыв лицо ладошками, девушка закричала страшно и пронзительно…

Услышав выстрелы и этот крик, Макаров на мгновение замедлил шаг, но потом, уверив себя в том, что Левша знает, что делает, продолжил суетливый бег. Он и раньше не отличался хорошими данными легкоатлета, а теперь, когда голод и усталость вымотали его и смяли, он был совсем плох.

Первые три минуты он видел спину убегавшего. Скорость обоих была высока, и боец даже не смел вынуть из кобуры пистолет. Он чувствовал свое превосходство в беге и пытался выжать из него максимум. Одна-единственная потраченная не на бег секунда могла сожрать все преимущество.

Через три минуты Макаров потерял его из виду и теперь направление выбирал уже только по растревоженным верхушкам зарослей.

Но вскоре и эти приметы перестали подсказывать ему путь.

«На сколько я удалился от Левши? – думал он, переводя дух и останавливаясь. – Километр? Полтора?..»

Раздавшийся метрах в ста слева тяжелый гулкий выстрел заставил Макарова сжаться и броситься в сторону. Уже там, улегшись на живот и лихорадочно стирая разъедающий глаза пот, он выбросил перед собой винтовку и придавил щекой приклад.

Он не понимал, куда ушла пуля. Стреляли – в него. Куда же еще. Кто тут может быть, кроме Макарова? Но он не услышал ни стона летящей пули, ни удара о ствол дерева.

Прошла секунда после выстрела, и грянул второй.

Сначала на землю упал пистолет. Сбивая с веток над головой Макарова листья, тяжелый «кольт» шлепнулся в метре от него.

Ему не хватило времени осмыслить это.

Слыша хруст веток под чем-то тяжелым прямо над собой, Макаров откатился в сторону.

Сначала упали широкие листья пальметто. Потом – несколько ветвей другого дерева. И только после этого на землю, поднимая пыль и брызгая кровью, упало тело…

Дыша неровно и глубоко, Макаров смотрел, как умирает человек, которого он догонял. Суча ногами и в агонии роя каблуками армейских ботинок землю, он хрипел, и пальцы его судорожно сжимались в кулаки. В последний раз дернув головой, он оскалился и вытянулся. Он словно сладко потянулся перед уходом…

Макаров посмотрел вверх. Там, где белел местом перелома сук, виднелись на коре дерева полосы от подошв ботинок. Чуть выше ствол был окрашен черными пятнами крови. Убежавший от него человек забрался на дерево, чтобы устроить засаду. Наверное, он торопился вернуться назад, чтобы помочь спутникам.

Опершись на приклад винтовки, Макаров поднялся, посмотрел по сторонам и подошел к телу.

Никаких шансов. Одна пуля вошла бойцу в горло, вторая – между бровей. Или наоборот. Кто теперь установит истину? Да и нужна ли она, истина?..

Он обернулся машинально, без видимых на то причин.

В ста-ста пятидесяти шагах восточнее от проложенного маршрута качнулись верхушки кустов.

– Стало быть, там ты и сидел, – прошептал Макаров и добавил: – Снайпер…

Кто-то невидимый во второй раз за этот день спас ему жизнь.

Макаров еще раз посмотрел наверх, туда, где всего минуту назад сидел, поджидая его, убийца. Вопрос возник снова. Как взрослый человек мог так быстро двигаться и с такой скоростью и ловкостью лазать по деревьям?

Оставив все как было, он побежал к Левше…

* * *

– Ты видел? Ты видел?! – уперев бешеный взгляд в сидящего на земле третьего, кричал Левша и вытягивал в его сторону руку. Палец, казалось, вот-вот должен был сорваться и нажать на крючок. – Он не послушался меня, он спятил!.. Ты тоже не в своем уме?! Я спрашиваю – ты тоже не в своем уме?!

Пленник двигал ногами, медленно отползая от Левши. Увидев смерть спутника, он и не думал сопротивляться. Опрометчивые поступки сейчас не входили в его планы. А этот ненормальный, что шел на него, был близок к истерике. Девка орет, этот орет…

– Я ничего… я спокоен… – Он выставил перед собой ладони. – Посмотри на мои руки – они перед тобой…

Левша и не думал нервничать. Заметив страх в глазах оставшегося в живых бойца, он решил превратить его в ужас.

– Я убью тебя!.. – орал он, срывая голос. – Я тебя убью, подонок!.. Куда вы шли?! Куда шли – отвечай быстрее, скотина!..

Отведя руку на пару сантиметров в сторону, он нажал на спуск.

Прогрохотавший выстрел превратил крик девушки в непрерывную сирену. Вонь сгоревшего пороха и выбившая из ствола пальмы кусок коры пуля ввели бойца в ступор. Он никак не мог сосредоточиться и оценить обстановку.

– Куда шли?! – и Левша навел пистолет на голову мужчины.

– Западный, западный блок!

– Входов в западный блок три, в какой шли вы?!

Прокричав это, Левша на мгновение задумался, не слишком ли перебирает.

– Квадрат семь-двенадцать!

– Молодец, – сухо похвалил Левша и поставил пистолет на предохранитель. Но потом вдруг снял и взвел курок. – Где карта, шкет?!

– Там… – тот кивнул в сторону холма. – У Энди…

– Еще раз молодец.

И Левша отвернулся, чтобы посмотреть на девушку. Но едва он увидел ее лицо, как сразу понял, что происходит неладное. Она смотрела мимо, и лицо ее после недолгого молчания снова начало искажаться в крике…

Навалившись на нее, Левша выбросил назад руку и стал нажимать на спуск раз за разом. «Беретта» дергалась в его руке, и он убрал с крючка палец только тогда, когда в магазине закончились патроны. Оглянувшись, он увидел, что боец сидит, привалившись спиной к пальме.

Из всех выпущенных пуль в него попало только три. Две окрасили разгрузочный жилет в темный цвет, а третья разбила височную кость, и теперь из раны, как из зажатого пальцем школьного фонтанчика, вырывалась наружу кровь.

«Беретта» была уже почти не нужна. Патронов НАТО с пулями калибром девять миллиметров у Левши оставалось пять. Но зато теперь в его распоряжении оказалась еще одна винтовка и два пистолета «кольт». Четвертый, тот, за кем погнался Макаров, винтовки не имел. Он-то, по-видимому, и был главным. Собирая оружие и припасы, Левша услышал эхо выстрела. Это бил не пистолет. И тут по поляне прокатилось эхо от второго выстрела.

Ощутив тревогу, Левша успокоил себя тем, что Макаров наверняка знает, что делает.

«Значит, западный блок… – Он подмигнул девушке и кивком пригласил за собой. – Квадрат семь-двенадцать… Совсем хорошо. Карта у типа, которого охраняет Гламур».

Девушка в желтом платье, еле переступая от потрясения, двинулась за ним.

Как бы то ни было, один собеседник у них все-таки есть. Теперь оставалось разговорить его и вместе посмотреть карту. Решив ждать Макарова здесь и время ожидания потратить на разговор с неким «Энди», Левша пересек поляну. Девушка шла за ним и рассказывала подробности своего похищения. Качая головой и повторяя «да-да», он дошел до того места, где оставил Гламура с пленником. Дошел и выронил из рук винтовки и разгрузочные жилеты с тем же изумленным бессилием, с каким всего десять минут назад выронил пакет убежавший от Макарова человек…

Пленник сидел у дерева. Так, как и был оставлен. Рядом находился Гламур. В общем, все выглядело так, как выглядело, когда Левша покинул это место. С небольшой разницей. Оставленный Гламуру нож был не в руке его, а в груди пленника. Сам же сторож стоял на коленях, и его трясло в рвотных судорогах. Он был бы рад опорожнить свой кишечник, но было нечем.

– Ты спятил? – только и смог выдавить Левша, удерживая за руку падающую без сознания девушку.

– Он… – оторвавшись от дел, Гламур показал мокрой рукой на убитого. – Он схватил меня ногами и стал душить… А я… – Он издал гортанный звук и снова уткнулся лбом в траву.

Левша бросился к трупу и стал выворачивать внутренние карманы его куртки – карманы, которые не были им осмотрены во время первого обыска.

Карты не было.

– Эй!.. – услышал он.

Левша медленно обернулся.

Он узнал голос, но был слишком раздавлен и растерян, чтобы радоваться. За его спиной стоял Макаров.

– Что здесь происходит?

Левша, не ответив, сел на землю и стал расстегивать карман одного из трофейных жилетов. Он видел там пачку сигарет.

– Я спрашиваю – что здесь происходит?

– Ничего особенного, – Левша вынул из пачки сигарету, чиркнул колесиком чужой зажигалки и пыхнул дымком. Бросил пачку Макарову. – Те двое проявили излишнюю активность.

– А этот что проявил?

– А этот напал на Гламура.

– Напал? – с придыханием переспросил Макаров, хватая Гламура за плечо и заставляя подняться. – Напал? Он в тебя плюнул?!

– Ногами… – и Гламур стал руками показывать, что происходило. В горле его стоял ком. В конце концов, он не выдержал и повалился в траву, отрыгивая воздух.

– Тот, который умер последним, сказал, что у него, – Левша кивнул на труп, – карта района. Они шли в какой-то западный блок. В квадрат семь-двенадцать. Карта была только у одного…

– Тебя надули.

– Я знаю, – едва слышно пробормотал Левша, закрывая глаза и глубоко затягиваясь сигаретой…

Ветер шевелил изумрудную листву и пахнул солоно. До океана отсюда было рукой подать. Макаров посмотрел на прыгнувшую с одного дерева на другое обезьяну. Остров жил сам по себе. Люди выживали сами по себе.

ГЛАВА 16

Есть личности, которые поварами становятся в силу сложных жизненных обстоятельств. Еще вчера он был в строю, а сегодня посмотри-ка – повар. Нужно же кому-то варить. Тем более если склонность к тому есть.

Мысль эта пронеслась в голове Гоши сразу, едва он ворвался в кухню. Перехватив нож, вернее, не нож даже, а плоский тесак, повар быстро принял стойку, рассеивающую все сомнения, что шинкует лук он для пассировки вынужденно. Для второго появление двоих странных типов тоже не оказалось неожиданностью. Вот только что он строгал морковь, и вдруг мгновенно переключился на резку другого плана. Отшагнув от повара-напарника на два шага в сторону, он перекрыл таким образом все пространство кухни. Теперь, чтобы пройти мимо плит и войти в болтающиеся, как в таверне, двери, Гоша с Гудзоном должны были либо вежливо убедить поваров подвинуться, либо уложить их на пол.

Невозможность первого была очевидна. Убеждению эти двое поддавались. Но, видимо, Гоша и Гудзон были не из числа тех, кому они доверяли. А второе… А оставалось ли что-то другое?

Повар напротив Гоши решил не затягивать дело. Шагнув в сторону, он сделал ложный выпад и, еще мгновение назад успокоенный тем, что перед ним безоружный, махнул наискось тесаком. Гоша сделал шаг назад. Повар сделал еще один выпад и снова – взмах. Было понятно, что если бы он собирался использовать тесак как топор, движения его были бы быстрее и удары сильнее. Повар прощупывал Гошу на умение владеть собой и защищаться. Любой рукопашник знает, как плохо переть на противника, хотя бы и безоружного, с открытым забралом. Часто это становится причиной прощания с рукой или позвонками шеи. А потому он оттеснял Гошу в угол, лишая пространства для маневра.

Повар Гудзона выглядел менее рассудительным, но зато более агрессивным. Он крутил нож в руке, прыгал из стороны в сторону, в общем, вел себя так, как вести себя перед раздетым донага человеком глупо.

Мысли Гоши расслоились и стали работать в двух направлениях. Как справиться со своим врагом и как помочь Гудзону.

Между тем время шло, а ничего не менялось. Фактор неожиданности был утрачен, да и что мог сделать он, Гоша, вбегая на кухню без оружия, когда до поваров было не меньше десятка метров, а разделяли их раскаленные плиты?

Уловив направленный в сторону взгляд Гоши, повар пошел в атаку. Никаких больше пассов и проверок.

Надоело терять время и Гоше…

Грохот в углу и последовавший за этим истеричный крик остановили повара напротив Гоши от финального движения. Он отскочил назад, чтобы понять, что явилось причиной этого заставляющего дрожать барабанные перепонки крика.

Его напарник по кухне, повар-танцор, метался из угла в угол, сбивал с подставок посуду, а с подвешенных крючков – утварь. На плечах его сидела кастрюля с дымящимся супом. Кипящий бульон хлынул ему сначала на голову, а потом на плечи, овощи валились с него, и повар, в насквозь пропитанной, уже далеко не белоснежной робе, бился в истерике.

В двух метрах от него прыгал Гудзон, посылал в небеса проклятья и тряс обожженными руками…

Повару удалось наконец сбить с себя кастрюлю. Его напарник, шагнув назад, ударился спиной о стену и остался стоять так, держа тесак в дрожащей руке…

Волосы клочьями сползали с головы несчастного. Лопнувшая кожа сворачивалась, как стружка под рубанком, и из образовавшихся ран сочилась кровь. Распухшее лицо лоснилось от ожога, а из груди повара рвался уже не крик, а рвущий душу стон…

Выигрывая время, Гоша схватил за длинную ручку тяжелую сковороду и, развернув вогнутой стороной, изо всех сил ударил по лицу второго повара. Шипящий лук разлетелся по всей кухне, масло ослепило повара, он выронил нож, поднес руки к лицу, но, погруженный в нокаут, сполз по стене и завалился на бок. Боль к нему придет потом, когда он очнется. Боль страшная, невыносимая. А сейчас – короткая перед ее наступлением передышка…

– Наденьте что-нибудь, сэр Генри, я уже не могу на вас смотреть! – прохрипел Гоша, опираясь рукой о стену и двигаясь к выходу.

– Что же, по-вашему, я должен был надеть? Забрать костюм у Арчи или разыскать морскую робу в трюмах тех кораблей?

– Сейчас у вас есть выбор…

И Гоша, ухватив рукой вешалку, повалил ее на пол. Она со звоном рухнула на кафель пола, и с нее посыпались отутюженные, приготовленные для смены белоснежные брюки и курточки.

Гоша прихватил и для себя одну. Пусть рукава коротки, как у кимоно, зато – одежда.

Они хотели покинуть кухню, но не смогли…

Гоша впивался в куриную ножку зубами, бросал обглоданную кость на пол и брал с почерневшего противня на плите следующую. Гудзон стоял рядом и тоже ел. Им нужно было бежать, но они не могли уйти.

«Когда же я держал куриное бедрышко в руке последний раз?» – думал Гоша…

Колония строгого режима, 2008 год. Гоша…

Нечего и говорить – шмон в бараке был не на руку Комару. Нож нашли под его кроватью, окровавленный. Но тот и не протестовал. Он признался в разговоре с кумом, который мгновенно среагировал на ситуацию по-своему глупо – выгнал всех обитателей барака на улицу, – что захотел получить месяц-два отдыха от работ, отрубив себе палец. Почему именно средний, и почему на правой руке, Комар тоже объяснил – на месте того же отрезанного мизинца рана заживет быстрее, потому что мизинец тоньше, а на правой руке, потому что он правша, и работать точно не сможет. Идиотизм такого объяснения завел опера в тупик. Случай о членовредительстве тут же донесся до Хозяина, и началось следствие. В бараке же относились к этому со смешком, упирая по-зэковски иронично на то, что это самое настоящее членовредительство и есть, поскольку вред причинил Членорез.

Через два часа бессмысленного стояния на холоде – кто бы рассчитывал на то, что правда о случившемся ночью станет достоянием администрации – всех загнали обратно. Комар мог рассчитывать на то, что работать он теперь будет действительно меньше, и нет закона, который бы его за это наказал.

Работа на лесоповале Гоше подходила больше, чем работа, к которой здесь стремились все – библиотекарем или хлеборезом. Еще не до конца распознав структуру зоновской иерархии, он и не стремился это делать. В первый же день водворения в ИТУ ему было предложено стать писарем, а когда он отказался – библиотекарем. Действительно, было бы глупо использовать доктора наук сучкорубом. Тем более что даже Чурбанов не считал зазорным резать хлеб в колонии. Но Гоша пошел вопреки ожиданиям многих, сам того не понимая, приготавливая себе жизнь не блатного, а мужика. Где-то внутри его сидел другой, подсказывающий, что профессору лучше быть мужиком и валить лес, доводя ситуацию до абсурда, чем профессору нарезать хлеб и получать за это уважение от гунявых. Но это внутри, чувственно. Реально же Гоша рассуждал так: работа на свежем воздухе куда полезней для организма, чем работа в заполненной паром кухне.

Неожиданно на работу в этот день вышел и Бесилов. Работать он, конечно, не работал. Сидел на пне, откинувшись на специально для него изготовленное методом среза кресло – спинку-щепу. Само его присутствие рядом с Гошей давало возможность последнему делать вид, а не махать бензопилой над поваленным кедром. Курили чаще обычного, конвой в душу не лез и не приближался.

Бесилов сунул руку в карман и вынул сверток из плотной бумаги. Он был в масляных пятнах, в нем было что-то завернуто. То, что в пайку зэка явно не входит. Бес положил сверток под ноги, развернул. В нем оказалось четыре сваренных вкрутую яйца, два больших ломтя хлеба и две куриные ножки. Одну из них он протянул Гоше, вторую взял сам.

«Когда же я последний раз держал в руках куриное бедрышко?» – подумал Гоша, впиваясь в него зубами.

– Так что же тебя привело сюда на самом деле, приятель? – спросил Бесилов, вытирая рот рукавом.

– Разве я сам пришел? – рассмеялся, растягивая масленую улыбку на потном лице, Гоша. – Меня привели, разве не так?

– Но почему-то я не уверен, что ты убил того мужика.

Гоша отшвырнул кость, вынул из кармана пачку, вытряхнул сигарету, вытер лицо.

– Откуда о мужике знаешь?

– Я все знаю.

– Это не ответ.

Бесилов потянулся и развалил ноги, как в бане. Пахло смолой и хвоей. Туманный аромат Нового года, в котором не хватает эфирного привкуса мандаринов. В их разговоре тоже не хватало чего-то необходимого. Гоша готов был поклясться, что – доверия. Интерес Бесилова к геологии был более чем странен. Предложение создать артель после освобождения всерьез можно было, разумеется, не принимать. Ну, сел профессор. За убийство. И сидеть ему теперь не пересидеть. Даже иронии той, что в анекдоте про дурочку, встретившую похороны и закричавшую, думая, что доброго желает: «Носить вам не переносить!» – во фразе этой не чувствуется. Действительно, недосидеть по случаю смерти шансов куда больше. Так чем же вызвал интерес Бесилова Гоша? Образованием и умом? Пахло смолой и хвоей. Туманный аромат Нового года был больше похож на удушливую атмосферу зоновского лесоповала. Из подарков только – штрафной изолятор, время в котором, как известно, останавливается…

– Слава о человеке входит в лагерь быстрее самого человека, – объяснил, в очередной раз потягиваясь, Бесилов. – Ты еще в «столыпине» сюда катил, а я о тебе все уже знал. Должность такая, – и рассмеялся. Глухо, подозрительно равнодушно.

Гоша нашел языком горькую крупинку табака, выплюнул.

– И что же тебе сообщило радио?

– Что завалил ты своего друга, за бабло завалил, и что не прав ты. А вот я в это почему-то – как хочешь – не верю.

– Почему?

– Не колышется клейстер в тебе. Лом вбит. Такие не убивают за наживу.

– И что дальше? – Гоша поймал пальцем выскользнувшую из-под кепи каплю пота и растер. Все очень походило на разговор знающего жизнь человека с идиотом только лишь из чувства сострадания.

Бесилов помялся на пне. Смола пропитала ватник. Ничего страшного, заменят. Главное, тепло и удобно.

– Ты хороший мужик, сильный, красивый, но все в одно мгновение может рухнуть. Тебе нужен друг, и я предлагаю тебе себя в этом качестве.

– Очень похоже на разговор в гей-баре.

– Вот скажи ты такое в бараке, тебе бы тут же вставили швабру в задницу. А я понимаю – ты человек эмоциональный, только что с воли, тем более…

– Что же ты хочешь взамен?

– А чего может хотеть взамен дружбы друг? Помощи в трудную минуту.

Гоша беззвучно рассмеялся. Он смотрел в глаза Бесилову проникновенно и весело.

– Интересно, каким образом я могу тебе, как другу, помощь оказать?

Бесилов сунул в зубы хвоинку, зажевал и стал смотреть куда-то мимо пня. Гоше показалось, что никак не меньше полминуты – особенность авторитетных в разговоре думать долго и обстоятельно при простоте заданного вопроса всегда его удивляла. А перевидал он троих таких. В Лефортово в хате жил угрюмого вида старикан весом не более пятидесяти кило – тот говорил тихо, постоянно хмурил густые брови, и Гоше казалось, что старика самого смешит роль вора в законе. Ни одной татуировки, никаких монструозных выходок, просто старик. Но старика этого слушались все до единого дубаки и, кажется, сам Хозяин. Не говоря уже о присутствующих. У Гоши тогда украл кто-то ночью тетрадь в клеточку. Помня наставления о невозможности предъявлять кому-то претензии без оснований, Гоша промолчал, хотя знал, что украл тетрадь лопоухий и веснушчатый гаер по имени Вова, громче всех хохочущий над шутками старикана. И с бумагой как со средством передачи информации на волю распрощался. Но неожиданно представился случай восстановить справедливость, и Гоша потом уже сам был тому не рад. На четвертый день пребывания в тюрьме старикан культурно, словно находились они не в камере, а в Пушкинском музее, попросил Гошу приблизиться и спросил тихо, вежливо:

– Товарищ, не могли бы вы составить мне любовное письмо?

Гоша тогда воспринимал обстановку ирреально, был потрясен и подавлен, и поэтому смысл просьбы дошел до него не сразу.

– То есть, простите, что вы хотите? – больше всего его сбивало с толку устаревшее обращение «товарищ», а уж «любовное письмо» в устах забавного персонажа из русских сказок его вообще едва не выключило. Гоше показалось, что над ним попросту издеваются.

– Поймите, шесть лет – срок немалый. Я бы давно женился на ней, если бы не положение, – Гоша слышал, что ворам в законе запрещено жениться. – Но прикипел к старухе, как чайник к плите. Пару раз в год нужно сообщать ей, что все еще теплятся меж нами угли. Ей это надо, понимаете?

Гоша ничего не понимал.

– Простите, я – геолог. Я думал, вам о способах дробления гранитного пола рассказать нужно…

– Нет, мне нужен просто образованный человек, – сказал старикашка, – который мог бы без этих «веток сирени» написать простое любовное письмо.

– Ну, хорошо… – Гоша попробовал улыбнуться. – Но, видите ли в чем дело… Была у меня тетрадка, а сейчас она куда-то запропастилась. Интересно, куда могла запропаститься тетрадка в камере площадью двенадцать квадратных метров?

– Вот и я думаю. Тут тетрадки у многих, – старик уже понял, что происходит, и одобряюще посмотрел на профессора. – Быть может, ваша тетрадка была с особыми приметами?

– Мне объяснили, что… как бы это сказать… в общем, что вещи здесь нужно подписывать, чтобы совершенно случайно твои носки не надел, к примеру, Вова, а я по чистой случайности не надел его носки. В камере, мне сказали, должен быть полный порядок.

Старик почесал нос, и Гоша заметил, как его ироничный взгляд скользнул по верхним нарам.

– А кто это вас научил такой умной мысли, молодой человек? Оперативный уполномоченный?

Гоша прокашлялся в кулак.

– Я бы сказал наоборот – смотрящий за камерой в пересыльной тюрьме. После его-то наставлений я и подписал тетрадку сзади миллиметровыми буквами.

– Умно, – старикан не успел поднять головы, как лопоухий сработал на опережение.

– У меня тут под матрасом какая-то тетрадка завалялась. Не твоя? Вечно суют куда ни попадя, а потом ищут.

– Моя, – подтвердил Гоша, принимая ставшую тоньше в два раза тетрадку. – Вечно куда-нибудь суну.

– Рустам, – просвистел легкими старик и, словно желая поддержать Гошу, закашлялся, как старый двигатель, – отме… отметель этого… нехорошего человека… пожалуйста…

С нар соскочил боец старикана – Рустам, и за уши стащил Вову с нар.

Это был первый случай в жизни Гоши, когда он видел, чтобы так били людей. Потом он видел и не такое, и куда чаще, но это был первый раз. Поэтому именно эти несколько минут произвели на Гошу неизгладимое впечатление.

Шнырь подбежал к решетке перед дверями и телом своим закрыл обзор. Теперь, если кто-то из дубаков решил бы поинтересоваться причинами шума в камере, он увидел бы рожу единственного заключенного. Били за это нещадно, но за это беспринципным и уже плюнувшим на себя арестантам давали в камере сигареты, так что потерпеть стоило.

Вова чувствовал, как ломаются его кости носа, как трещат хрящи ушей, а Гоша это слышал. Принимал происходящее как напрямую с собой связанное, осознавал свою вину, но ничего поделать не мог.

Вову унесли. Все в камере подтвердили, что он упал с нар. А Гоша, ощущая легкую дрожь в руках, сел писать любовное послание женщине человека, по приказу которого только что почти до смерти был забит другой человек.

«Один взгляд – и миллионы нелепых предчувствий опустели в желании причинить зло, – пытаясь унять тремор, писал Гоша, думая о своем. – И ледяными подозрениями скрученные мысли превратились в прозрачные, надеждою полные, пока не ограненные, но оттого еще более дорогие капли росы, едва соприкоснувшись с лицом твоим. И не осталось в них, еще недавно обезумевшим наитием стесненных, и намека на предчувствие дурное. Лишь окольцованные тенью сияющей радуги капли. Один взгляд. Переплавил он в твои сияющие желания догадки скверные. Наполнил постоянства теплом и нежности трепетом. Глаза твои в свете радуги, видящие то лишь, что хотели видеть.

Один взгляд. Один взгляд…»

– А вы говорите, – Гоша даже присмотрелся, не веря глазам – на щеке старика появилась слеза, и тот стер ее сухим кулачком. – Вы говорите, – прошептал он, – геолог… Бедная старуха, сколько ей выпало… – И, подняв полные влаги глаза, сказал Рустаму: – Дружок, передай в хату, куда эту крысу приведут, чтобы не жалели…

И уже ночью, сидя на нарах и покуривая, он окликнул Гошу и попросил подсесть. Крутя в пальцах сигарету – он отламывал от «Парламента» фильтр и курил без фильтра, как «Приму», – глядя не на Гошу, а мимо кровати, он тихо проговорил:

– Не верь здесь никому, малыш (это обращение Гошу не покоробило, старику шел седьмой десяток). И мне не верь. Совет этот сейчас дослушаешь, и тотчас прекращай верить. А больше всех не верь тем, кто предлагает дружбу в обмен на откровенность. Пропадешь, паря. А теперь ступай спать.

Гоша так и сделал. Перестал верить и пошел спать.

И вот сейчас, вспомнив тот случай, он услышал то, что ожидать по всем законам логики должен был, но никак не ожидал.

– Откровенность, желание понять, – плевок – и изжеванная, словно нитка, хвоинка полетела за лежащий кедр.

– Почему бы нет, – сказал Гоша. – Я не припомню случая, чтобы отказал человеку, предложившему дружбу.

На самом деле он не помнил случая, когда бы предложил дружбу убийце и вору.

– Так значит – по рукам? – посветлел Бесилов.

– А то! – Гоша рассмеялся и вцепился профессорской пятерней в узкую ладонь смотрящего…

* * *

Он посмотрел на Гудзона пьяными от сытости глазами. Выбрал из лежащих на столе тесаков побольше и потяжелее, проверил остроту лезвия. «Здесь умеют точить ножи».

Гудзон, подумав, тоже схватил нож.

Гоша помнил, что, когда поваренок с кастрюлей на голове обивал стены кухни, из кармана его вылетала разная мелочь. Оружия не было, зато упала на пол и завалилась под плиту крошечная рация. Наклонившись, Гоша посопел, обжег руку, но рацию нашел. «Моторола», родная, – он улыбнулся. Сколько месяцев похожими на эту пользовался он, когда рюкзак и молоток были его единственной недвижимостью…

Вторая точно такая же рация оказалась в кармане куртки оглушенного сковородой. Гоша проверил зарядку. Почти полная на обеих. Посмотрел канал.

– Гудзон, смотрите. Видите эту кнопку? Когда захотите поговорить со мной, нажмите ее – только не отпускайте – и говорите. А потом отпускайте и слушайте ответ.

Гудзон послушно поднес рацию к губам.

– Не сейчас, задави вас морской змей! Когда мы будем далеко друг от друга! Так мы будем знать, что происходит, и делиться впечатлениями. Убавить звук можно здесь… Вы поняли, как ею пользоваться?

Рация всхрипнула, и в тишине кухни раздалось:

«Седьмой, объясни, что у тебя происходит в западном коридоре!»

– А вот на это отвечать не надо! – Гоша постучал пальцем по рации Гудзона. – Пусть они не знают, что у нас есть связь.

«Двое убили собаку и исчезли».

«Вы меня огорчаете. Я даю вам час. Через шестьдесят минут эти двое должны вернуться в камеру».

– Теперь вы понимаете, как хорошо иметь эти штучки?

– Это же говорит этот… Тот, кто разговаривал со мной еще до вашего появления…

– Точно. И он же разговаривал со мной, когда вы в самый неподходящий момент нашего бегства неожиданно уснули.

– А как он может говорить, если эти… штучки… только у нас?

– Есть общий канал связи. И мы им сейчас пользуемся. Говорить может любой, у кого есть эта штучка.

– А как голос доходит до нужного человека? – Гудзон повертел рацию и похлопал ресницами. – Они где-то рядом?

– Эти люди могут быть в нескольких километрах от нас. Это радиосвязь!

– Какая связь? В чем ее суть, мистер Гоша?

– Суть радиосвязи в неуловимости того, что ею очерчивается, и мгновенном исчезновении выявляемого.

– Вот спасибо. А то бы я совсем запутался с этой штучкой.

– Гудзон, сейчас мы разойдемся…

– Ни в коем случае! – побледнел тот.

– Сейчас мы разойдемся, – повторил Гоша. – Шансы на успех увеличатся вдвое. Мы разойдемся по разным коридорам, коих здесь десятки. И каждый из нас предпримет все возможное, чтобы подняться наверх. – Гоша сунул рацию в нагрудный карман и еще раз потрогал лезвие ножа пальцем. – Когда вы окажетесь наверху и увидите солнце, ступайте на восток. В пяти милях от берега вы увидите огромный корабль. Таких вам видеть еще не приходилось. Ну, или части его… В общем, вы моряк, вы даже по обломкам узнаете судно… Рядом или поодаль от этого судна вы увидите людей. Назоветесь и спросите Макарова. Или Левшу. Расскажете все. А чтобы вам поверили, передадите им вот это… – Гоша вынул из кармана брюк часы, которые сунул в карман, когда спускался в шахте. – Скорее всего, вам не поверят. Но вы будьте настойчивы. И вот еще что…

Гоша положил руку на плечо Гудзона.

– Если в ближайшее время я услышу от вас сигнал о помощи, не сомневайтесь – я приду.

Гудзон дрогнул губами:

– Можете не сомневаться и в моем решении.

– А вот это лишнее. Постарайтесь выбраться отсюда. И, если вам повезет и вы найдете Макарова, скажите ему, что я скучал. А сейчас – прощайте.

Улыбнувшись, Гоша покинул кухню.

– Ну, что же… – Гудзон стал решительно бороться с ужасом. – Я готов… Надо – так надо. Я готов.

И он тоже вышел.

Гоша выглянул в коридор. Под потолком мигали крошечными красными лампочками камеры. Выйди он из-за угла, и это тотчас станет достоянием оператора у монитора. Но стоять и ждать чуда было еще глупее. Было уже неважно – заметят его или нет. Главным теперь было – время.

Выйдя из-за укрытия, он побежал по коридору так быстро, как только мог.

«Пусть видят… Мое дело – найти дорогу наверх! А там я уж собью вас со следа…»

Коридор заканчивался, как и все коридоры в этом подземном мире, разветвлением. Теперь нужно было бежать или направо, или налево.

«Жаль, нет камня с путеводителем. Я бы обязательно пошел туда, где «голову сломить»…»

И он выбрал налево. Но, не сумев преодолеть и десятка метров, он на бегу врезался в дверь, которая открылась перед ним так неожиданно, что он даже не смог сгруппироваться. Лишь закрыл глаза.

Голова его ударилась о рифленое стекло, которое в этой части подземного города пуленепробиваемым, к счастью, не было. Стекло разлетелось вдребезги, а открывший дверь человек, получив удар в бок, присел. Он отлетел к косяку, не удержался и повалился на пол. Но тут же встал, готовый к любым неожиданностям скорее от страха, чем осмысленно.

«Тесак…» – с тоской подумал Гоша и посмотрел на пол. Туда, где выбитый во время падения поварской нож еще скользил по полу, удаляясь все дальше и дальше…

Не раздумывая, Гоша ударил человека локтем в лицо. А потом еще раз. Из сломанного носа хлынула кровь, голова человека откачнулась, взгляд помутнел.

Гоша, когда враг падал ему под ноги, успел рассмотреть комнату. Если бы стол с пультом управления системами стоял в ней не справа, а по центру, Гоша мог бы с уверенностью сказать, что именно в этой палате состоялся последний его разговор с неизвестным безумцем.

– Сколько же здесь этих столов с тварями?! – в запале вырвалось из него.

У человека в комбинезоне оружия не было. Он больше не представлял интереса.

И Гоша бросился дальше.

«А всего два года назад я был профессором на кафедре геологии, – пронеслось в его голове. – Без возражений отдавал часы в темном переулке и краснел, когда мне хамили в магазине… Все изменили двое, явившиеся на лекцию… Они все изменили…»

Геологический факультет МГУ, ноябрь 2007-го…

Немного нервничая от случившегося, Гоша заполнял документами портфель в преподавательской, когда туда, по-хозяйски отрыв дверь, вошел декан. Следом за ним – те двое. Профессор покачал головой, поджал губы и продолжил сборы.

– Ну, что вы устроили на лекции, ей-богу… – декан огорченно развел руки. Со стороны должно было сложиться мнение, что профессор только что обидел лучшего друга. – Люди специально приехали с вами работать!

Гоша поднял голову, посмотрел на декана, потом на гостей.

– В самом деле? А мне показалось, они собрались сорвать лекцию.

Один из вошедших, коренастый мужчина лет сорока с небольшим, был одет в дорогой костюм. Вообще в его облике и поведении чувствовалась дорогая небрежность человека, привыкшего брать крепости с ходу. Такие не отступают. Второй, выглядевший похоже, молчал больше. И тем вызывал у Гоши большее доверие. Но только в сравнении между ними. Говоря же о них двоих как о едином целом – он не испытывал к обоим ничего, кроме легкого раздражения.

– Пустое, профессор, – за декана ответил тот, кому ничего не стоило выложить за снимок миллион, – не серчайте. Мы к вам по делу.

– Да, по делу, – опоздал с объяснениями декан.

– Вы не могли бы оставить нас? – из уст второго гостя это прозвучало немного неожиданно не только для Гоши.

Ища того, кому это было адресовано, декан обернулся.

– Я?

– Да, мы хотели бы поговорить с профессором тет-а-тет.

Мгновение декан размышлял о том, как он может быть лишним на своей кафедре. Потом густо покраснел, собрался с силами, выдавил: «Конечно, без проблем», – и вышел.

Гоша рассмеялся. Его всегда забавляла спесь, которая могла превратиться в ничтожество. Точно так же спесь этих двоих должна была раствориться через мгновение.

– Я предлагаю сократить алгоритм нашего разговора, – предложил он. – Вам нужен снимок. Вы хотите его купить. Я не хочу его продавать. Думаю, тема закрыта.

В душной атмосфере преподавательской, окна в которой забыли открыть, висел тяжелый дух журналов, газет и канцелярии. Едва слышимый, витал аромат духов, что свидетельствовало о наличии на кафедре женщины-преподавателя – женщины, знающей себе цену, пользующейся недешевыми духами. Все это вместе образовывало букет запахов дорогого вуза.

Собрав документы и вещи, Гоша посмотрел на гостей. Но те, кажется, никуда не торопились.

– Мы здесь, чтобы обеспечить ваше будущее, – сказал наконец покупатель снимка и присел на край стола.

– Не припомню, чтобы кого-то просил об этом.

– Меня зовут Игорь Алексеевич, – представился первый, и Гоша вынужденно присмотрелся к нему. Почти его ровесник, чуть старше. Густые, черные, блестящие волосы небрежно убраны назад. Тяжелая челюсть с ямочкой на подбородке. Лицо без изъянов и особых примет. Разве что взгляд необычен – он словно царапал все, что задевал. От этой привычки смотреть внимательно на переносице Игоря Алексеевича по-хозяйски и, видимо, уже давно прижились морщины. Мужчина почесал пальцем нос, и Гоша увидел, как сверкнул большой изумруд в оправе из белого золота. Гоша знал толк в минералах – этот изумруд стоил сумасшедших денег… – Я руководитель компании, занимающейся добычей нефти.

– Ну, это нетрудно угадать.

– А это – Вайкель. Марат Маркович Вайкель, мой заместитель и по совместительству старый друг.

Последнее было произнесено, видимо, для расположения Гоши к беседе. Не давая ему ответить, Игорь Алексеевич заговорил просто и доходчиво:

– Я не буду ходить вокруг да около, профессор. В данный момент моя компания занимается разработкой одного месторождения. Точнее сказать, не разработкой даже, а разведкой. У меня есть средства, но нет времени на растягивание реализации проекта. В этой связи мне нужен опытный специалист. Профессионал…

– Это одно и то же, – заметил Гоша.

– Я специалист по добыче нефти, а не в филологии. Мною был запрошен список лиц, которые в состоянии оценить запасы нефти в ловушке. В этом списке вы фигурируете под цифрой один.

– Видимо, кто-то торопился, составляя этот список.

– Не набивайте себе цену, она и без того достаточно высока.

– Я бы хотел отправиться прямо сейчас домой, если вы позволите. У меня страдает от голода собака.

– У вас нет собаки. Но если останетесь, то обязательно ее купите и до конца дней будете кормить ее свежей олениной. Ее будет приносить из вашего леса ваша прислуга.

– Уж не хотите ли вы продать мне лес вместе с прислугой и оленями?

– У вас замечательный юмор, но, быть может, вы проявите хоть немного такта и выслушаете, что вам говорят? – вмешался Вайкель.

– Такта? – переспросил Гоша. – Вы сказали – такта? Вы едва не сорвали мне лекцию, устроив дешевый аукцион!

– Не такой уж дешевый.

– Потом пришли ко мне, не спрашивая, желаю ли я вас видеть, один из вас уселся на моем столе, и теперь оба этих человека учат меня вежливости.

Игорь Алексеевич вытянул вперед руку. Этот жест мог означать что угодно. От «извините» до «закрой рот и слушай».

– Профессор, оставим разговор, который кажется вам неприятным, до лучших времен. Я не могу разговаривать с человеком о деле, которое может показаться ему интересным, когда он так агрессивен. У топ-менеджеров принято садиться на стол, это знак расположения к хозяину. Мой статус позволяет сесть на стол Президента Медведева, почему бы мне вам не продемонстрировать свою расположенность, – соскочив со стола, Игорь Алексеевич направился к двери. – Я собирался предложить вам возглавить разведку района возможной залежи нефти со всеми полномочиями. Не может быть, чтобы вас это как специалиста, если вы тот специалист, какого мне рекомендовали, не интересовало. Район неизведанный, есть только скромные данные, позволяющие судить о том, что в месторождении находится порядка тридцати миллионов тонн нефти. Я собирался предложить вам гонорар в размере пятисот тысяч долларов за работу, и еще пятьсот – если вы найдете нефть. Никто не собирался вас унижать.

Положив руку на плечо Вайкеля, Игорь Алексеевич направил его к двери.

– Если все-таки надумаете, позвоните, пожалуйста. – И на стол Гоши легла белая визитка.

– Зачем вам понадобилась та фотография?

Этот вопрос застал гостей уже на выходе из преподавательской.

– Не собираюсь делать из этого секрета. По непонятному совпадению это фотография как раз того района.

– Но, продай я ее вам, все равно не удалось бы установить по снимку, есть ли в районе нефть. Лишь косвенные признаки.

Игорь Алексеевич оставил Вайкеля в коридоре, вошел и прикрыл за собой дверь.

– Имея расшифровку этого снимка, вы нашли бы нефть быстрее?

– Пожалуй.

– Снимок стоит пятьдесят тысяч долларов. Еще столько же я заплатил бы дешифровщикам. Вам я предложил сорок, сократив время на месяц. Улавливаете выгоду?

– Улавливаю.

– Я даю вам работу и плачу за нее. Почему вы не хотите заработать хорошую сумму? Брезгуете общением с продавшими душу дьяволу рвачами? Мне же кажется, что в этих аудиториях вы испытываете раздирающую душу тоску по тем временам, когда за двести рублей в месяц искали в необжитых местах углеводороды. Я вам предлагаю вернуться в те годы, но плачу полмиллиона долларов. Если не хотите продать снимок, тогда, быть может, сами и отправитесь тряхнуть стариной?

– Я подумаю, – ответил Гоша, решив забыть о знакомстве.

Но не забыл. Уже утром он позвонил по указанному в оставленной визитке телефону и сказал, что согласен.

– Хотите получить аванс?

– Да, половину.

На другом конце связи мужчина рассмеялся:

– Добро пожаловать в клуб продавших дьяволу душу рвачей, профессор!

Через три дня открытый счет Гоши в Гамбурге пополнился двумястами пятьюдесятью тысячами долларов.

ГЛАВА 17

Сначала он подумал, что его ужалила оса. Но когда схватился рукой за плечо и пальцы его нащупали торчащий из него предмет, Гоша остановился… Не раздумывая, выдернул крошечный шприц с оперением.

«Когда успели?.. Откуда стреляли?..» – слабо шевельнулось в его голове.

Чтобы не упасть, он подошел к стене, но в ту же минуту опустился на колени.

«Меня провели… Так просто остановить профессора, который занимается не своим делом…»

В голову его могли забрести и более глупые мысли, если бы он не потерял сознание.

Гошу бросили на стул и застегнули на запястьях наручники.

– Может, ему – назад руки? – спросил один из них. Гоша не видел ничего – кровь залила ему глаза. Поэтому он судил о происходящем по голосам и звукам. Сейчас, например, по вопросительному тону было ясно, что из троих, стоящих рядом со стулом, этот человек далеко не главный.

– Не нужно.

А этот голос мог принадлежать только старшему из всех. Не по возрасту, так по положению.

Разговаривали по-английски. Ну и ладно.

Несколько ударов по щекам Гоши не возымели никакого результата. Он сидел, уронив подбородок на грудь.

– Принеси ведро воды, Алекс. Будем отливать. Как в западных фильмах. Там после душа просыпаются сразу. Сейчас проверим.

Алекс – это третий. Ранее молчавший, сейчас он направился куда-то в угол и забренчал эмалированной емкостью. Вскоре послышался и звук бьющей в пустое ведро струи воды.

– Родриго, полведра хватит?

– Давай неси, может, и хватит.

На Гошу обрушился водопад.

Над его головой раздалась усмешка Родриго:

– Кино не работает! Герой не фыркает. Неси еще воды.

Гоша услышал треск рации.

«Родриго, что у вас?»

– Плохо дело, – ответил над головой Гоши Родриго. – Клиент неровно дышит.

«Он должен быть в сознании. Вы в десятом блоке?»

– Нет, мы в двенадцатом, четвертый уровень. Все будет в порядке.

Родриго отжал кнопку, она кликнула. И рация упала на что-то металлическое метрах в двух левее Гоши.

– Алекс, лей воду. А ты, Гонсалес, дуй в восьмую-дробь два и принеси что-нибудь понеприятнее.

Гонсалес громыхнул дверью, и Гоша услышал шаги в коридоре.

«Понеприятнее, – подумал Гоша. – Интересно, что это такое… Впрочем, куда торопиться, скоро я это увижу…»

На его голову снова обрушился поток воды, и он вздрогнул.

– Ага, симптомы появились! – не без удовольствия отметил Родриго.

– Может, это агония?

«Идиот», – подумал Гоша.

– Тебя никто не спрашивает, придурок, – отозвался Родриго, словно поддерживая Гошу. – Он дышит. Ладно, пойдем перекурим наверх. Гонсалес раньше, чем через пять минут, не вернется.

Едва за ушедшими прикрылась дверь и щелкнул замок, Гоша открыл глаза. От дикой боли в голове он едва смог ее поднять. Тусклая лампочка под низким потолком показалась ему ярким прожектором. Четыре стены, комната три на три метра, в углу – кровать с плоской панцирной сеткой. Все. Еще был полностью залитый водой пол, который качался… Качался так, словно грозил опрокинуть комнату набок.

Но Гоша шел и шел, с трудом преодолевая проклятые два метра до кровати…

Он слышал звук предмета, брошенного одним из его захватчиков на кровать, и все время, пока за этими тремя не захлопнулась дверь, он молил лишь об одном. Он молил о том, чтобы хозяин рации забыл забрать ее с собой…

Садиться он не стал, хотя все плыло перед глазами и хотелось не только сесть, а просто рухнуть лицом вниз на этот залитый по самый плинтус пол. Садиться нельзя. Останется мокрый след, и они поймут, что Гоша вставал…

Он вытер ладони, насколько позволяли наручники, о заднюю часть брюк. Рацию нельзя брать мокрыми руками…

– Алекс, Гонсалес, Родриго… – бормотал он, присаживаясь перед кроватью и чувствуя, как уходит драгоценное время. – Латиносы бешеные… Двенадцатый, четвертый уровень… Для Гудзона это все равно что формула Пуанкаре для вождя племени сиу…

Самым трудным было нажать тангенту и одновременно начать говорить. В конце концов ему удалось поставить рацию на бок и нажать носом на кнопку.

Гоше даже не пришло в голову, что с того времени, когда его ударили по голове, и до того момента, когда он очнулся здесь, в полупустой комнате, могла пройти вечность. И Гудзон мог не услышать его по простой причине: Генри именно сейчас, в эту минуту, мог качаться в лодке, держа на руках труп своего сына…

– Гудзон, ответьте…

У него едва не перехватило дыхание, когда он услышал знакомый всхлип:

– Гоша? Где вы?

– Вбейте себе в голову: четвертый уровень, двенадцатый блок… Если не трудно, помогите снять наручники…

Он сел на стул в тот момент, когда стала открываться дверь в комнату.

– О! – радостно вскрикнул один из вошедших, и Гоша сразу догадался, что это – Родриго. В любом случае человек был очень похож на Родриго – черные как смоль вьющиеся волосы, смуглые скулы, черный взгляд: ему бы гитару… – Случилось чудо. Алекс, а водица-то в кранах, оказывается, живая.

Вернулись все трое. Теперь Гоша ясно понимал, кто из них кто. Вот этот, со странной коробкой в руке, несомненно, Гонсалес. Он недалеко ушел от Родриго, если судить о внешности. Разве что у него было бельмо на глазу, а у Родриго – не было. Теперь метод исключения позволял познакомиться и с Алексом – коротышкой со слюнявыми губами. Выпуклый лоб, клочки щетины местами – как вид поля с самолета – Ломброзо пришел бы в восторг…

– Добро пожаловать в ад, приятель, – сказал Родриго, становясь напротив Гоши.

– Вы кто, ребята? – провернул языком в пересохшем рту Гоша. – Сантехники, что ли? Я звонил, звонил – трубу прорвало, видите?

Родриго расхохотался и со снисходительным уважением посмотрел на пленника.

– Молодец. Разговариваешь – значит, живой. Шутишь – значит, соображаешь. А потому, думаю, и разговор у нас получится. Получится?

Гоша недоуменно перевел взгляд с Родриго на Алекса:

– Про унитазы разговор будет?

– Дай я этому гаду по башке ведром врежу? – предложил Алекс.

– Не нужно, – Родриго закончил улыбаться. – Сейчас не нужно. После разговора врежешь. Нам еще поболтать надо кой о чем – хозяин попросил. Гонсалес, ты там готов показать своего приятеля?

Надежды у Гоши было мало. Гудзон – помощь нереальная. Но он позвал его, и сейчас оставшийся участок Гошиной жизни зависит от того, как долго он сможет «болтать» с этими людьми. А еще от того, насколько крепки их нервы. Ему с грустью подумалось, что через двадцать-тридцать минут «болтовни» нервы сдадут не у него, а у Родриго. И тогда он попросит Алекса использовать ведро не по назначению. Ясно было одно: если его и убьют, то не сейчас. Хозяину что-то нужно знать. Странно только, что он не спросил Гошу тогда, в комнате с тварями. Оттягивал разговор на потом и для этого усадил Гошу в камеру с Арчи? А если бы Арчи его разорвал?

Странно все это.

И словно попутным ветерком в голову занесло:

«А выдержу ли я сам те двадцать-тридцать минут?..»

Гонсалес открыл коробку и поставил ее на кровать.

Со знанием дела он прицелился и нырнул рукой внутрь. Через мгновение Гоша увидел, как он вытягивает извивающуюся змею. Буро-серая и длиной около полуметра, змея была окрашена в светлые овальные пятна на боках. Почти завязывая себя в узлы и развязывая, аспид выбрасывал из сомкнутых челюстей длинный тонкий язык.

Гоша перевел взгляд на Родриго.

– Пара вопросов, мистер Гоша.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Здесь я спрашиваю. Где сейчас находится Левша?

– Левша? Кто это?

Родриго кивнул Гонсалесу, и тот подошел.

– Начинаю припоминать.

– Это хорошо, – похвалил Родриго. – Итак, где Левша?

– Когда я спустился вниз, Левша был на авианосце. Там его и ищите. Найдете этого хама, передайте, что и я по нему соскучился.

– Обязательно передадим, – пообещал Родриго и пальцем погладил голову змеи. – Правда, авианосца больше нет.

– Я так и думал. Но Левша, судя по вашим вопросам, живой? Значит, и другие живы?

– Левша всегда носит с собой сумку. Вам это известно, мистер Гоша. Он говорил, что в ней находится?

Гоша облизал окровавленные губы и пожал плечами:

– Зачем мне интересоваться содержимым сумки чужого мне человека?

Гонсалес наклонился и поднес голову змеи к носу Гоши.

– Видите, как агрессивна эта тварь? – поинтересовался, присаживаясь на корточки перед Гошей, Родриго. На лице его светилось почти детское удовольствие от страха, с каким откидывал голову назад Гоша. – Если после ее укуса в течение десяти минут не ввести противоядие, вы умрете мучительной смертью.

– Да что я должен сказать-то?! – вскричал Гоша.

– Левша рассказывал, что у него в сумке?

– Нет!

Гонсалес выбросил руку вперед, и змея с яростным шипением впилась в скулу пленника. Лицо Гоши распухло за считаные секунды. По щеке слезой катился яд…

– Ну, что, закончили придуриваться? – Родриго поднялся и закурил. Кинул пачку Алексу, и через секунду комната заполнилась дымом. – Будем разговаривать?

– Конечно, будем, – согласился Гоша, морщась от боли. – Сделайте мне инъекцию, и сразу поговорим! Было бы о чем!..

– О, не сомневайтесь! – заверил Родриго, и было непонятно – не сомневаться Гоше, что сделают инъекцию, или не сомневаться, что будет о чем поговорить. – Тема есть. Вопрос первый такой. Куда Левша спрятал предмет, находящийся у него в сумке?

– Вы уже спрашивали об этом! Сделайте укол!

– Один момент. Куда он спрятал предмет?

«Как медленно идет время…» – подумал Гоша, сожалея о том, что десять минут закончатся быстро.

Он наморщил лоб:

– Парни, вы из полиции, что ли?

– Он издевается! – потемнел еще сильнее Гонсалес, укладывая сбросившую яд змею в коробку. – Или ему яд мозги залил?

Родриго вздохнул и снова присел на корточки перед Гошей.

– Нет, брат. С ним все в порядке. В полном. Он дуру гонит и время тянет. Думает – вдруг, откуда ни возьмись, помощь прилетит. Так, мистер Гоша?

Он внимательно посмотрел в глаза профессору и вдруг повернулся к кровати. Подошел и поднял рацию. Он рассматривал ее и крутил в руке, словно видел такую игрушку впервые. Успокоившись, он сунул рацию в карман и вытер руки платком.

От страшного удара в грудь Гоша опрокинулся на спину вместе со стулом и ударился затылком о бетонный пол.

Открыв глаза, он увидел всех троих, сидящих на кровати. Они курили. Гонсалес и Алекс вытирали со лба пот. Очень было похоже на короткий перекур в середине тяжелого трудового дня.

– Идите, посадите его на стул, – приказал Родриго. – И вылейте на голову ведро воды. Кажется, он меня не видит.

Пока его поднимали с пола, Гоша пытался оценить свое состояние. Выяснив, успокоился: ничего, со всем этим жить можно. Разбитый затылок ничуть не мешал соображать.

Вода, смывая кровь с лица и глаз, снова стекла на пол.

– Мистер Гоша, не молчите. У вас осталось несколько минут. Если все скажешь, я введу сыворотку и отпущу тебя наверх. Так хочет хозяин. Но только не молчи, иначе просто умрешь. У Левши в сумке есть блестящий тубус. Нам хотелось бы получить его, потому что принадлежит он не Левше, а нам. Он его украл. Поможешь вернуть предмет – сохранишь себе жизнь.

Поняв, что Гоша отвечать не намерен, Родриго заговорил уже по-деловому, с базарной ноткой в голосе:

– Слушай, может, тебе денег дать? Сколько ты хочешь?

«Пусть говорит… Говори, говори… Сколько уже времени прошло?..» – Гоша думал, чтобы отогнать от себя очевидный факт – Гудзон ему не помощник. Человек начала семнадцатого века не в состоянии спасти человека из века двадцать первого. Гудзон не сможет даже напиться из крана.

– Ну, так как?

– Сколько? – спросил Гоша, не открывая глаз.

– Миллиона хватит? – оживился Гонсалес.

– Десять… – побормотал Гоша.

– Хорошо, пусть – десять!

– И румынский паспорт…

– Чего?

Родриго почувствовал себя так, словно над его головой, низко-низко, опорожнила кишечники голубиная стая.

– Ах ты, сука… – почти бесшумно выдавил он из себя. Это был не голос, а какой-то свист. – Сука поганая…

Одним движением он выхватил из кармана складной нож.

– Ты этого хотел?.. Этого?!

Гошу снова уронили на пол, и он почувствовал, как руки его вытянули и прижали к полу. Раздался щелчок ножа.

– Этого?!

Гоша почувствовал ужасную боль в левом мизинце и хруст кости…

Сил кричать не было. Сознание уходило куда-то вниз, как песок в песочных часах…

Колония строгого режима, 2008 год…

Три последующих дня убедили Гошу в том, что любопытство Бесилова – не более чем любопытство. Казалось, он очень сожалел о годах, проведенных в неволе, потому только, что многое интересное, что он мог узнать, оказалось недоступно. Беседуя с улыбающимся от несоответствия обстановки разговору Гошей, он спрашивал, как добывается нефть и как ее выкачивают наверх. Узнав, что спящий над Гошей Гуронов специалист по разведению голубей, выпытывал у того, чем трубачи отличаются от якобинов – казалось, это ему могло когда-то пригодиться. С бывшим музейным работником Евграфьевым, закрытым еще в 94-м, беседовал о способах реставрации полотен. Бесилов словно собирался досидеть свой срок и заняться на воле всем сразу, лишь бы только позабыть о прошлом. При этом Гоше казалось, что выйти Бесилов собирался в разноцветный мир не дилетантом, а сразу – специалистом. Очень широкого профиля. Не вызывать симпатий к нему это не могло даже при всей его звериной политике, проводимой в бараке.

Понемногу отношения между ними стали налаживаться, из осторожных переходить в приятельские, и Гоше думалось, что он погрязает в болоте на чужой планете. Полгода следствия и месяц в зоне давили на него невыносимым грузом. А сидеть-то оставалось еще четырнадцать лет и пять месяцев…

Он старался об этом не думать. Кроме того, его мозг до сих пор не мог взять в толк, что происходящее вокруг него не является сном. Гоша еще не избавился от ощущения, что все не то, что кажется. Он надеялся каждый раз, засыпая, что через несколько часов его ткнет носом Боб и он, откинув одеяло, наденет спортивный костюм, смахнет с вешалки поводок и направится с ним, поскуливающим из-за переполнившего чашу его терпения мочевого пузыря, гулять. Но наступало новое утро, и оно пахло не ароматом духов в полночь ушедшей женщины, а прелыми носками и едким дымом бесиловских сигарет. Он находился в том растерянном состоянии непонимания действительности, когда не мог от отчаяния ни смириться, ни убить себя.

Единственным утешением в этой яме, в которой он, казалось, пребывал и куда голоса, звучащие рядом, доносились, словно через трубу, был хозяин этих вонючих сигарет. Общаться с Бесиловым было проще, чем он думал. Нужно всего лишь быть самим собой и не стараться повторять чувства Бесилова при разговоре. Гоша видел, что вор, когда общался с другими и встречал лесть, менялся. Из просто Бесилова он превращался в смотрящего. Но стоило заговорить с ним на человеческом языке, он снова обращался в Бесилова. Просто в Бесилова. Его, как коктейль Бонда, можно было взбалтывать, но ни в коем случае нельзя было смешивать.

Несколько дней подряд Гоша чувствовал приход неприятности. Той ночью он проснулся – резко, сразу. Поднял голову, огляделся. Тот же барак, тот же храп и – пахнущая жидкостью для омывания стекла банка с окурками Бесилова.

Сев на кровати, Гоша растер лицо руками.

Кажется, он только сейчас стал понимать, где он. Что пришло этой ночью? Он не мог вспомнить и минуты того сна, что видел. Если сон вообще был. Как обычно, скорее всего вязкая бессмысленная, медленная беседа с кем-то, как правило, с кем-то новым.

Он в зоне. Ему сорок. Следующие пятнадцать лет он проведет здесь.

– Слушай меня внимательно, парень.

Шепот Бесилова заставил его вздрогнуть. Гоша посмотрел на кровать Беса. Тот лежал с закрытыми глазами, но можно было не сомневаться – он видит.

– Беги отсюда куда глаза глядят.

– Не понял… – тихо пробормотал Гоша.

– Кому-то нужна твоя жизнь. Если я разведу тебя и кое-что выясню, мне скостят срок наполовину. А потом тебя пришьют.

Кровать закачалась, словно Гурон на втором ярусе переворачивался на другой бок. Но зэк спокойно храпел под потолком и был недвижим, как валун.

– Кто?

– Какая разница кто. Ты меня спроси, кто за пачку чая здесь это не сделает. Только я да ты…

– Зачем ты мне это говоришь?

– После того как пришьют тебя, пришьют и меня.

– Я не верю тебе… Это какая-то разводка… – Гоша беспомощно водил рукой по одеялу и слушал, как нервно стучит сердце. – Зачем ты мне это говоришь? Ведь я и так уже тебе верил. Правда, не знал, зачем тебе нужна эта вера…

Бес открыл глаза:

– Я видел…

– Что ты видел?

– Когда тебя сюда везли, я о тебе уже все знал. Положено… Что тебя послали за большие бабки искать нефть. Ты взял напарника. Нефть вы нашли, но помимо нефти отыскали еще кое-что. Между тобой и напарником возникла ссора, и ты пристрелил его из ружья. Вот так…

– Это неправда.

– А сегодня я лег спать… И увидел, как все было на самом деле.

– Как ты мог увидеть? Говори яснее.

– Ты меня не гони, зэк, – повысил голос Бесилов. – Я закрыл глаза и все увидел. Вас двое. Второй – мужик с усами, ниже тебя ростом, в серой куртке. Бур вместе с породой вывернул кусок металла. Легкого и слепящего глаза… Вы ковыряли его до вечера, но так и не смогли понять, что это за металл. И тогда твой дружок предложил сообщить работодателю, что нефти здесь нет, и указать на другое место. Ведь какая разница, где будут стоять вышки? Качать-то все равно из этого хранилища… А этот участок он предложил выкупить и начать разработку по добыче металла, которому не нашлось места в списке известных. Вас ждали большие деньги.

– И что было потом?

– А потом между вами вспыхнула ссора. Ты требовал сдать находку в НИИ и выполнить обязательства перед работодателем. Твой друг обезумел и требовал хорошей жизни. А потом окончательно ополоумел и сорвал со стены сторожки ружье. Ты отнял его, но он схватил топор. Ему нужно было тебя убить. Ты был лишний… А труп можно было списать на еще не окрепший ледостав… И тогда ты, защищаясь, выстрелил. Где я ошибся?

Гоша сидел и теребил мочку уха. Все это Бесилов мог узнать из материалов уголовного дела. Ложь о «видении». Зачем она?

– Во время драки твой приятель сорвал с шеи крест и закричал, что вера его здесь и закончилась. Ему сорок, а он не видел за свою жизнь ничего, кроме молотка и рюкзака. Он хотел лучшей жизни. Он сорвал с шеи крест и швырнул его в печку.

Этого Бес не мог знать. Об этом за минованием надобности Гоша не рассказывал ни на следствии, ни в суде.

– Я видел это, – упрямо повторил Бес, перевернулся на спину и нащупал на тумбочке сигареты.

– Как ты мог это видеть?!

Бесилов смотрел в потолок долго.

– Я бежал с тобой.

– Куда бежал?.. – не понял Гоша и растерялся. Ирреальность этого разговора вызывала в его голове звук, похожий на стон комара.

– Это было уже, – Бес рывком поднял свое тело над кроватью. – Это уже было, понимаешь, идиот?! Я уже разговаривал с тобой здесь, ночью! Ты сидел напротив, а я тебе это говорил! – Посмотрев по сторонам в каком-то сумасшедшем запале, он распахнул тумбочку и вынул оттуда тетрадь. Написал что-то и швырнул обратно.

«Он спятил, – ослепило Гошу. – Вся жизнь в лагере… Он сошел с ума!»

– Ты искал не нефть, ты искал другое. Металл, который привел тебя сюда! И ты его нашел! Но после убийства ты скрыл все приметы того места. Кусок металла положил в тубус, а тубус отдал старику, который жил неподалеку. Ты попросил его отправить находку на твой домашний адрес. Умно! В крайнем случае, посылку вернут обратно отправителю, а старики в тех местах шельмовать не будут! Это значит, что старик будет хранить тубус у себя вечно! Пока ты его не заберешь! А потом ты связался с Большой землей и сообщил о несчастном случае. Но вел себя при этом страннее странного, видимо. Так что люди, заплатившие тебе за поиск якобы нефти, тебе не поверили. Им нужен был тот металл…

– У меня болит голова…

Бес дотянулся до Гоши и обеими руками схватил воротник его куртки.

– Сиди и слушай, таинственный узник! Слушай, иначе я кликну Членореза, и он тебя прикончит! – В глазах Бесилова светился ужас.

Гоша почувствовал, как ему под майку, холодя кожу, забирается страх.

– Тебя убили бы, если бы знали, где металл. И убьют, как только узнают. Им нужен этот кусок вещества, но не нужен ты. И поэтому ты доехал до колонии, где к тебе приставили меня. Я должен узнать, где твой тайник, где твой тубус… Но сегодня я увидел, как мы с тобой бежим из зоны. В ассенизаторской машине, что приходит сюда каждый четверг. Я заплатил водителю, и он не стал закачивать цистерну до краев. Мы забрались в нее и выехали с территории…

– Правда? И чем закончился наш побег?

– Я нас выдал, когда машину остановили менты.

– Ты хочешь, чтобы я поверил в этот бред? Что тебе от меня нужно? Чтобы я сошел с ума в первый же год отсидки – ты это хочешь?! – Гоша, не владея собой, схватил Бесилова за отворот куртки и рывком подтянул к себе.

Бес моргнул и тихо приказал:

– Открой тумбочку и прочитай, что я написал в тетради.

Гоша отпустил Беса, поморщился, как при плаче, и закрыл лицо руками.

– Открой и прочти! – повысил голос Бесилов.

Усмехнувшись, Гоша распахнул тумбочку, поднял с блока «Парламента» завалившуюся в угол тетрадь и прочитал: «Штобы я сошел с ума в первый год отсидки ты это хочишь?»

– А все потому, что мы уже были здесь и говорили об этом. И тогда мы решили бежать. Но я тебя выдал. Когда мы были уже почти на свободе… Поэтому беги один, парень. Если я узнаю правду о железяке, которую ты нашел, мне конец. Что здесь, что на воле. А ты, скорее всего, не сука. Потому – беги. Я все сделаю.

Гоша ему не верил. Бесилов это чувствовал.

– Когда я тебя увидел впервые… Так вот, в глазах у тебя, Гоша, тоска. Тоска, перемешанная с желанием либо поскорее умереть, либо свалить. Ты когда-нибудь видел взгляд рыси в зоопарке? Она изо всех сил делает вид, что ей безразлично все и вся, а в глазенках такое желание порвать сетку и убежать… Такое, что я, Гоша, когда бываю в зоопарке, никогда не подхожу к ее клетке. От греха подальше, – Бесилов прикурил и лег. – Ты попал в чужую среду, как в воду. И в этот момент очень легко совершить глупость. Здесь не бывает ничего просто так, в противном случае все давно бы уже перебили конвой и ушли по домам. Ворон, вон, о борще мечтает. Если повезет, то поест. Когда отсидит за убийство прохожего и его четырнадцатилетнего сына. Но Ворону наплевать, у него третья ходка. Если он не загнулся сразу и до сих пор сохранил в глазах блеск и радость сегодняшней жизни, то ему и этот девятерик боком не выйдет. Он опять вернется сюда, потому что здесь его дом. А у тебя дом за тысячи километров отсюда. Ты не жилец в клетке. И еще у тебя есть тайна. А потому… Вали-ка ты отсюда, иначе я свихнусь… И мой тебе совет – терпи до последнего. Даже когда уже не будет сил, когда свет померкнет. Когда легкие вот-вот посинеют от недостатка кислорода – терпи. Потому что это твой единственный шанс.

Бесилов затушил окурок в банке, по бараку поползла едкая вонь.

– Если не вытерпишь – бойся меня. Я видел твою смерть. Сразу после того, как ты скажешь мне, где тубус, я всажу тебе в сердце нож, – и он перевернулся на бок спиной к проходу и Гоше.

– Почему не сделаешь это сейчас?

– Потому что только завтра меня предупредят.

– О чем? Кто?!

– О том, что если я не расколю тебя, меня кончат. Поэтому мне нужно, чтобы ты бежал. Вчера мы побежали одни, но я сплоховал…

– И что было?

– Нас обоих повели убивать. Так что беги один, охранять тебя я не брался. Все вопросы завтра утром я решу. Машина прибывает в девять утра.

Через час молчания, не очень рассчитывая на ответ, Гоша убрал из-под головы затекшие руки и почти неслышно спросил:

– Зачем ты мне помогаешь?

– Есть у меня основания думать, дружок, что как только ты расскажешь мне свою тайну, меня сразу отправят на тот свет.

– Нет, не этого ты боишься!

Бес молчал еще около часа.

– Баба у меня на воле. И дочка. И что-то подсказывает мне, что тебя лучше отсюда отпустить, чем отдать твою тайну тем людям. Я как собака старая, фраерок… Все чую, а объяснить не могу. А сейчас спи, тебе силы завтра понадобятся. Открой тумбочку.

– Зачем?

– Открой, я сказал!

Гоша вздохнул, сел на кровати и рванул на себя створку. Расплывшаяся по полу лужа дежурного освещения скользнула в образовавшийся проем, и Гоша увидел на блоке сигарет перегнутую пополам узкую стопку тысячных купюр.

– Суй в карман. Потом сочтемся…

Колония строгого режима, утро следующего дня…

– Запрыгнешь в люк цистерны ассенизаторской машины, – инструктировал после завтрака Бесилов. – Водила в курсе, люк будет открыт. Прошлый раз мы запрыгивали оба, да я сплоховал… Водилу на суд увезли…

– Ты слышишь, что говоришь?

– Слышу, слышу, парень! Идиотом себя чувствую, но я все это видел! Я там был! И заткнись! Времени нет!.. – Ухватив Гошу за рукав, он отвел его в сторону. – Держись люка по дороге, дыши воздухом. Через двадцать километров, еще до «гаишного» поста, он тебя выпустит. Там – через тайгу, километров сорок. В Бибихе найдешь Гуляева, он все организует. Все, больше не увидимся.

– Бес…

– Что? – Бесилов вернулся.

– Как ты мог все это видеть? Это же бредятина. И со мной в сторожке, и с побегом в говновозе…

– Не знаю, – отрезал Бесилов. – Такое впечатление, что на машине времени полетал… Я сегодня спирту напьюсь. До белой горячки. Может, отпустит…

Машина стояла, как и было сказано, у канализационного коллектора, в глубине зоны. Сказавшись заранее больным и получив засвидетельствование давно ставшего «своим» для Беса доктора, Гоша получил выходной. Улизнул из лазарета и направился к коллектору. Машина стояла. Он забрался на цистерну, откинул люк.

«Какая разница, верно? – пронеслось в его голове, когда он спрыгивал внутрь. – Что так конец, что так. Но если Бес не лжет, есть шанс».

Бесилов говорил, что цистерну закачают на какую-то часть, так и вышло. Простояв полчаса, водитель залил всего по колено Гоше. Бывший зэк, а теперь вольнонаемный, свои деньги он отрабатывал перед авторитетом честно.

Машина тронулась, и Гоша, не удержавшись, упал на зловонный сырой пол.

«Ничего, ничего…»

Мысли о бреде Бесилова улетучивались по мере приближения к выезду.

У цистерны ходили солдаты, водитель разговаривал с ними голосом человека, у которого в машине нет беглого заключенного.

– Люк закрой, растяпа! – донеслось до Гоши.

– А я его что, не закрыл?

– Расплещешь добро!

Смех.

Гоша слышал, как водитель забирается на цистерну.

– Потерпи, я прикручивать не буду, просто прижму… – пробормотал водитель.

Крышка почти соединилась с люком. Теперь Гоше, чтобы дышать, приходилось прижимать губы к резиновой прокладке.

– Эй! – услышал он. – Довезешь до Елизарово!

– Конечно, – хрипло ответил водитель. – Какие проблемы.

На самом деле это была не просто проблема. Это была огромная проблема. Голос принадлежал майору – заместителю Хозяина по работе с личным составом. И он только что велел ехать водителю до Елизарово – шестьдесят километров без остановки. Через пост автоинспекции…

Времени не было. Машина мчалась по шоссе. Восемьдесят километров в час – скорость не великая, но для выглянувшего из люка Гоши это была скорость болида. Он не мог прыгать с высоты трех с половиной метров в кювет глубиною в два. Это было равносильно прыжку в могилу…

Его хватились в зоне сразу. Бесилов отвел от себя подозрение, отправив Гошу в лазарет. Но был в зоне еще кто-то, кто следил за каждым шагом бывшего геолога. Бесилов с задачей не справился. Странно, но не справился. Что-то ему помешало, что – непонятно. Теперь оставалось одно – задавать вопросы геологу прямо и жестко. Смерть его вызовет много вопросов – теперь. Когда умер он не в колонии. Но выхода не было. Еще за неделю до побега стало ясно, что геолога нужно выводить из зоны, а сейчас он сам покинул ее, отдавая себя в руки тем, кто все отдал бы за кусочек металла размером с пятирублевую монету.

Машину встречали.

Пост автоинспекции,

20 км от колонии строгого режима…

– Вот он, – сказал старший поста, переминаясь с ноги на ногу.

Чуть поодаль от покосившейся от старости будки с надписью, которую тут даже не имело смысла переделывать на новую – «ГАИ», – стояли две машины: джип черного цвета, покрытый пылью до самой крыши, и «Мерседес»-седан». Рядом с авто невозмутимо смотрели в одну сторону – на уходящую в лес дорогу трое мужчин в костюмах.

– Да, это он, – разглядев еще за сто метров номер на машине, подтвердил свою же догадку второй инспектор.

– Только сейчас люк на бочке у него уже закрыт, – заметил один из стоящих рядом с джипом мужчина.

– Странно, а я не заметил этого, – признался другой, в костюме.

Все трое были настолько похожи друг на друга, что для описания каждого из них была пригодна только одна примета – «в костюме».

– Пора, – кивнул один из тех, кто был в костюме, инспектору, и тот, поигрывая жезлом, стал выходить навстречу приближающейся машине с цистерной…

И он выполнил свою миссию. Величаво, с достоинством, как это делают многие из подобных ему лейтенантов ГИБДД в возрасте престарелого Христа. Лет сорок, не меньше.

Вышел на дорогу и полосатым жезлом с красной точкой на конце велел водителю «бочки» свернуть с проезжей части и остановиться на обочине. После этого с видом остановившего снежную лавину человека забрался в кабину.

– Вот бы документы посмотреть, – весело сказал он, усаживаясь на пассажирское сиденье рядом с водителем.

– Пожалуйста, – тот отвернул взгляд и вынул из-за козырька документы.

– Выйдем. – И, уже выбравшись из машины, набивая себе цену, окруженный троицей в костюмах, начал разговаривать, как хозяин тайги. – Водительское удостоверение, путевой лист, прочие фенечки… Гражданин Кормильцев, у меня такое впечатление, что мы должны друг друга знать. Нигде не встречались?

– Мир тесен, – проговорил водитель, считая секунды, которые находился при закрытом люке беглец. А в том, что люк был закрыт, он не сомневался. По условиям, Гоша должен был придавить его, едва возникала опасность, с которой можно было справиться за минуту. – Может, и доводилось.

– Сидели в колонии?

– Было дело.

– За что?

– За глупость. В Красноярске пьяный шел домой, а навстречу мент, капитан из райотдела. Дай, думаю, пошучу. Дал ему по голове, а когда тот очнулся, увидел, что я стою над канализационным люком и пистолетик его над ним держу. «Ну, что, – говорю, – прыгай в говно, ментяра!» – и пистолетик в люк – плесь! Уж очень хотелось мне посмотреть, как мент в говне золото моет. А он, гад, на дежурство шел. Да по пути, как потом выяснилось, встретил кого-то из коллег. А коллега тот возьми ему и скажи: «Я ствол забыл сдать, сдай за меня». Ну, «мой» и согласился, «макаров» в карман сунул. А мне откуда знать, что он с двумя стволами по улицам ходит? В общем, его «макаров» я в дерьмо бросил, а он чужой достает и говорит: «Нет, это ты прыгай». За полчаса нашел… Теперь ехать можно?

– Нет, теперь ехать нельзя, – вперед вышел один из тех, что были в костюмах.

Гоша, слушающий этот разговор, почувствовал, как водитель дрогнул голосом:

– Почему?..

Досчитав уже до двухсот сорока, поторопил события и начал говорить, что опаздывает.

– Ничего, без этого груза в Елизарово не умрут, – успокоил его один из гражданских.

Если бы не обстоятельства, при которых сейчас присутствовал Гоша, ему было бы очень интересно слушать этот разговор. Но сейчас сердце его выпрыгивало из груди, и он желал уже просто одного – чтобы эта история поскорее закончилась. Неважно как. Лишь бы она закончилась. Он задыхался от напряжения, но вынужден был слушать…

– Пытаюсь определить, водила, кто из вас сукой окажется, – говорил кто-то из гражданских, не инспектор. – Если ты, то в этом случае мы будем еще минут десять стоять и смотреть друг на друга. Чтобы наверняка. А потом, когда я все-таки заставлю тебя открыть цистерну, можно будет уверить следствие и суд, что во время пути ты несколько раз останавливался по нужде и оставлял машину без присмотра. Доказательств обратного у всех – ноль. Если же сукой окажется беглый зэк, которому ты помогаешь, то уже через несколько минут он откроет крышку люка, чтобы глотнуть свежего воздуха. Иначе его убьют миазмы. Твою жизнь этим он не погубит, знает, что максимум, который тебя ожидает, это пара лет. Но все мы, и он, и я, и ты очень хорошо понимаем, что такое два года вне дома. Впрочем, у него есть вариант. Это он скажет, что увидел на дороге машину, оставленную без присмотра, и залез в бочку. В любом случае он откроет крышку. Словом, сдаст тебя.

– Открой цистерну, водила, – хрипло проговорил мужчина в костюме. – Вдруг там кто-то есть. Скажешь, что первый раз его видишь. Я поверю.

И он улыбнулся.

– Ну, или он сдохнет.

У бывшего зэка на лбу выступили крупные капли пота.

– Открывай бочку. Он там…

– Не понял, – четко отрапортовал заместитель Хозяина, до сих пор бывший лишь свидетелем разговора:

– Это я подсадил его в цистерну, и я знаю, что он в бегах. Открывай быстрее!

– Нет, это ты открывай.

– Открой люк и вынь его оттуда! – громко приказал один из гражданских, подходя к инспектору.

– Так, а я-то тут при каких…

– Открой и вынь или уже сегодня окажешься в народном хозяйстве!..

Поправив на голове фуражку, капитан забрался на раму грузовика, а с нее уже на цистерну.

Наклонившись, он откинул незапертую крышку, и она загрохотала по почти полой цистерне.

– Брат! Братка, прости!.. – закричал водитель, в исступлении хватаясь за голову. – Ты бы умер, братка!.. Эти суки убили бы тебя!..

– Прыгай и вытащи его оттуда! – уже ревел мужчина в костюме.

Выдернув из кармана платок и закрыв рот, капитан спустился в цистерну. Но уже через мгновение выглянул из нее.

– Здесь нет никого!

– Посмотри еще раз!

– Этого не может быть! – заорал заместитель Хозяина, бросая папку на асфальт. – Он там!

Инспектор снова скрылся в цистерне. Появившись, закричал дико и обреченно:

– Нету никого! Здесь никого нет, мать вашу, козлы вонючие!..

Заместитель Хозяина рванул на водителе куртку.

– Что это значит?! Я замурую тебя в пол барака, урод!..

Гоша, уже почти теряя сознание, услышал полуобморочное бормотание водителя:

– Я еще тогда, на суде… говорил… что посадили ни за что… Пять лет дали, а удовлетворения от преступления я не получил никакого… А мне – «суд справедлив, суд справедлив»… Сейчас вижу – да, есть бог на этом свете…

– Вы останавливались где-нибудь?! – почти рычал кто-то рядом с Гошей.

– Нигде, нигде! Я специально велел гнать, чтобы он не спрыгнул!

– Поднимайте в воздух вертолеты! Пусть прочешут весь лес вдоль дороги до самого поста! Он не мог далеко уйти!

– А с этим что делать?

– Пусть дальше свое богатство везет! Кретины!

Гоша слышал, как завелся двигатель.

Около получаса машина виляла из стороны в сторону. Потом остановилась, и двигатель затих. Хлопнула дверца. Гоша разжал помертвевшие от напряжения пальцы, выпустил крепления, удерживающие цистерну на раме, и упал спиной на дорожное полотно.

Обходя машину, он увидел, как водитель, лежа на траве у самой обочины, дышит натужно и тяжело, как дышат люди, чудом уцелевшие на эшафоте. Гоша никогда не видел людей, помилованных за мгновение до казни, но ему подумалось, что именно так они дышать и должны.

Бесилов не обманул. Гуляев снабдил его одеждой и деньгами. Еще на два дня пришлось задержаться, чтобы был изготовлен паспорт. Через неделю Гоша был в Санкт-Петербурге. Еще через два дня – в Гамбурге. В банке он назвал пароль и перевел двести двадцать тысяч на счет на Бермудских островах. Самолетом из Гамбурга он добрался до Гаваны и прожил в городе Кастро до того самого дня, пока не почувствовал интерес к своей персоне. Это было не российское отделение Интерпола, он знал. Это были те самые люди, что стояли на дороге в ожидании, когда ассенизаторская машина попытается пересечь пост автоинспекции. И тогда Гоша купил тур на Бермудские острова, ступил на палубу «Кассандры». Затеряться в Гамильтоне ему не удалось. Он сел в катер, направляющийся на Остров, за несколько часов до прибытия на Бермуды.

Но прежде чем оказаться в Санкт-Петербурге, те два дня, что он ждал паспорт, потратил на поездку в Бурятию. К тому месту, где им был надежно припрятан найденный во время бурения кусок металла. Тайник был на месте. Вырытая нора, в которую он опустил погруженную в сосуд с керосином – так, на всякий случай – находку, была нетронута. Но когда он разрыл яму, сосуда с металлом в ней не оказалось. Кто-то побывал у тайника раньше его. Но кто – понять Гоша так и не смог. Он прятал металл в полной темноте, сразу после смерти напарника. Видеть его никто не мог. Тем не менее тайник был разоблачен и разорен. И Гоша вернулся в Елизарово, чтобы утром следующего дня убыть в Питер…

ГЛАВА 18

Сознание уходило как песок сквозь пальцы, мысли путались, в голове появился привычный шум, но Гоша все-таки вытерпел. Все происходящее после того, как ему отрубили палец, он наблюдал словно зритель, со стороны.

Он видел, как настежь распахивается дверь и как в комнату, где сидели на корточках над его телом, наслаждаясь муками его боли, трое латиносов, вбегает Гудзон. В руке его был меч. Или не меч, сабля. Или не сабля – шпага времен Кортеса. Или не шпага, а палаш…

Голова Родриго стукнулась об пол лбом и покатилась в угол комнаты. Гоша подумал, что вот так удариться лобной костью, наверное, больно…

И тут же увидел упавшую прямо перед его лицом руку, меж указательным и средним пальцами которой был зажат дымящийся окурок. Гоша прочел: «Мальборо»…

Кровь шипела, вытекая из ран латиноамериканцев. Словно вырываясь из брошенного под большим напором шланга, который метался из стороны в сторону, кровь ударяла в стены, рисовала на потолке причудливые линии, несколько раз прошлась по Гоше и залила все лицо.

Он не мог дотянуться до глаз, чтобы протереть. Правый не видел ничего, левый – смутно, но и этого оказалось достаточно, чтобы видеть, как хрипит насаженный на длинный клинок Алекс.

Гудзон, удовлетворившись результатом последнего удара, уперся ногой в грудь Алекса и оттолкнул, вынимая шпагу.

Послышался металлический звон. Это стучало гардой о бетон брошенное на пол оружие.

– Что они с вами сделали? – кричал Гудзон. – На полу ваш палец… Это не моих рук дело?!

Гоша покачал головой. Комната плавала перед ним, и он вместе с нею.

– Что с лицом?!

– Змея…

– Они заставили змею укусить вас?!

– Прекратите орать, сэр Генри… У меня голова разламывается от боли… Это был восточный щитомордник… Это пресмыкающееся распространено на Дальнем Востоке, в устье Амура… Придурки привели гадину в ярость, и она цапнула меня. Но не стоит драматизировать… – Гоша, цепляясь за шею Гудзона, вставал на ноги. – Щитомордник ядовит, но укусы не смертельны… Общее отравление организма… помогите мне устоять…

Сдернув с обрубка шеи Родриго косынку, Гудзон сильно перемотал кисть вяло моргающему Гоше.

Комната была уже не та. Сейчас она выглядела как лаборатория фотографа в инфракрасном свете. А еще недавно стены ее сияли белизной…

Гоша посмотрел на мизинец… Точнее сказать, на пенек, который вместо него торчал из ладони. Его тошнило от боли, и он чувствовал, как кровь отходит от головы.

– Сейчас я вам плохой попутчик, – прошептал он, хватаясь за воротник поварской куртки Гудзона. – Где вы нашли эту шпагу?

– Если спуститься по лестнице, то выйдешь в большую комнату, – стрекотал Гудзон, перекидывая руку Гоши через плечо и ведя его к двери. – Там все стены увешаны оружием. Я выбрал, что привычнее.

– Ржавую шпагу… Не торопитесь уходить. Отпустите меня, не переживайте, я еще в состоянии стоять… Это все проклятый щитомордник… Обыщите их…

Опираясь на стену, Гоша смотрел, как Гудзон выворачивает карманы убитых им людей. Никакого оружия. Лишь на поясе Родриго Гудзон нашел похожий на ученический пенал предмет.

– Это что такое?

– Хороший вопрос…

Гудзон повертел пенал в руке.

– Генри, дайте это мне.

Едва он успел это произнести, как из пенала вырвался зигзаг ослепительно-голубого цвета. Точно такой же цвет был у неба, когда в Коломенском били в колокола. Угодив Гоше в живот, разряд отбросил его словно куклу назад. Ударившись о стену, Гоша замолчал.

– Я убил его… – обреченно прошептал Гудзон и сел на пол… – Я убил его… молнией. Как глупо.

* * *

Нужно было идти за водой. На солнцепеке люди страдали от жажды. Николай собирал пустые бутылки, раздумывая, кого пригласить с собой. Борис был недвижим, Патрисия дышала тяжело – астма давила ее легкие и заставляла останавливаться каждые несколько шагов. Дженни быстро находила общий язык с детьми. Донован не отходил от Нидо. Выход был найден просто.

– Я пойду с тобой.

Оглянувшись, Николай улыбнулся. К нему, закидывая за спину сумку, шла Катя. Ему нравилась эта женщина. Не болтает лишнего, не кричит без необходимости и не задает глупых вопросов. Обычно так ведут себя жены офицеров, но Николай никак не мог представить ее в этой роли.

– У тебя сумка Левши.

– Спасибо, я знаю, – она улыбнулась.

– Ее вовсе незачем тащить в джунгли.

– Левша попросил присмотреть за ней. Это значит, что я должна всегда на нее смотреть. Как же я буду делать это, если мы уйдем к водопаду, а сумка останется здесь?

– Непогрешимая женская логика. Ладно, неси, если хочешь. Но не проси потом меня тащить ее.

– И не подумаю, – Катя рассмеялась.

Они спустились вниз – как всегда, рискуя сломать ноги. Все проходы Макаров велел завалить кусками рельсов, жестяными листами и прочим хламом, оставшимся после взрыва авианосца. Как он считал, проникновение на судно посторонних ночью неминуемо приведет к обрушению конструкций, то есть тревоге. Но последние события уверили всех в том, что можно оказаться на корабле, не издав и звука. Тем не менее это была защита если не от людей, то от тварей. И теперь каждое утро люди спускались вниз, словно шагая по стеклу.

Катя не заметила, как они спустились с холма, где стоял авианосец, в ложбину. До джунглей оставалось около трехсот метров.

– Когда мы уходили, мне показалось, что Питер что-то сказал, – и Николай протянул руку, чтобы взять с плеча женщины сумку.

– Нет-нет, я понесу сама, – ей было трудно объяснить, что ношение сумки близкого человека – это некий ритуал, исполняемый ею во имя Левши. Оставь она сумку, казалось Кате, и у Левши начнутся неприятности. – Питер на самом деле сказал пару слов. Что-то о том, что сегодня джунгли не такие, как вчера.

– Интересно, что это может значить?

– Неужели что-то значить может все, что говорит ребенок?

Они опять поднялись на холм изумрудного цвета. Теперь снова – спускаться. Еще одно такое восхождение, и они выйдут на опушку, разделяющую долину и джунгли.

– Если бы Питер был простым ребенком, я бы ответил: «Конечно, нет». А что он еще сказал?

– Больше ничего.

Катей овладела странная тревога. Она не могла ее объяснить. Что-то очень похожее на приближение адреналинового криза. Когда становится ясно, что сердце сейчас зайдется дробью, воздуха станет мало и она станет беспомощной, как дитя.

Она расстегнула сумку, вынула из нее тубус и наклонилась. Одно движение – и тубус вошел в сурчиную нору.

«Я – дура?» – подумала Катя, вслед за Николаем поднимаясь на последний перед лесом холм.

«Да, я – дура», – слушая, как трепещет в груди ее сердце, решила она, закрывая глаза и пытаясь успокоиться. Как только она поднималась на пригорок, ветер тотчас облизывал ей лицо. Сейчас, когда она взошла, этого не случилось. Словно она шла по комнате.

И вдруг она, сделав очередной шаг, уткнулась грудью и лицом во что-то мягкое, пахнущее потом. От неожиданности Катя открыла глаза и увидела спину Николая.

– Что случилось? – В голосе ее послышались нотки раздражения. При любых обстоятельствах ткнуться лицом в чью-то спину, если это не путешествие по темному лабиринту, – признак глупости.

Но Николай, держа связки бутылок в опущенных руках, не делал попыток ни заговорить, ни двинуться вперед.

Недоумевая, Катя вышла из-за него и остановилась, словно наткнувшись на чью-то спину во второй раз.

Перед ними стояли четверо. Трое высоких, крепких молодых людей с полным безразличием в глазах. И чуть впереди – мужчина в светлых брюках и белой рубашке. На фоне пятнистых униформ своих подчиненных он выглядел странно и даже нелепо. Но разве не странно появление этих людей в долине, в ста метрах от джунглей, когда еще полминуты назад их там не было?

Катя рассмотрела троих в форме. Обутые в высокие ботинки, в руках они держали автоматы с короткими стволами. Такие автоматы, похожие на огромные пистолеты, она не раз видела в фильмах. Песочного цвета куртки и брюки с пятнами неразборчивого оттенка, скуластые загорелые лица…

Уже полминуты прошло, а она, огромными от изумления глазами рассматривая людей, не могла выдавить из себя ни слова. В том же состоянии находился и Николай. Насытившись паузой, мужчина то ли усмехнулся, то ли поморщился и сделал шаг вперед. Взгляд его, опущенный под ноги, был напряжен.

Подняв руку, мужчина почесал висок. Катя не могла не заметить, как на пальце его в солнечных лучах сверкнул в оправе из белого золота большой изумруд.

– Здравствуйте, Катя. Доброе утро, Николай, – и незнакомец, наконец, удостоил их взглядом. – Сегодня замечательный день. В такие дни Блок любил писать лирику.

– Кто вы?

Посмотрев на Николая, мужчина рассмеялся:

– Нет, не это, ох, не это вы хотели спросить! Вопрос, первым просящийся из вас наружу, звучит так: «Как они здесь появились?»

– Ну, пускай так, если отвечать вам удобнее на свои вопросы, а не мои.

Мужчина посерьезнел. Протянув руку, он посмотрел в сторону, как делают люди, не терпящие возражений, и приказал:

– Отдайте мне эту сумку.

Она уже давно рассматривала его, пытаясь заставить себя вспомнить, если только этот человек хоть раз появлялся в ее жизни. Но все ее попытки не имели успеха. Эти черные, вьющиеся, небрежно зачесанные назад волосы, давящие пространство перед собой упорством взгляда глаза, квадратную, похожую формой на пачку сигарет челюсть она видела впервые.

– А если не отдам?

– Тогда я велю ее у вас отнять. Но в этом случае вы испытаете боль.

Сняв с плеча ремень сумки, она швырнула ее перед собой. Один из парней в форме тут же выделился из строя, вышел вперед и, резко наклонившись, схватил.

Приняв сумку, мужчина в белой рубашке расстегнул замок. Он смотрел на Катю, не отрывая взгляда. Так же отстраненно от главной своей цели он взялся за отвороты и перевернул сумку вверх дном.

Встряхнул, убеждаясь, что она пуста. Потом все-таки проверил внутренние карманы. Вспорол дно вынутым из кармана ножом. От его щелчка Катя вздрогнула, но на мужчину это не произвело никакого впечатления. Он словно резал хлеб перед обедом – деловито и не торопясь. Теперь он решил заняться высыпавшимся содержимым. Сумка улетела в сторону, мужчина опустился на колено.

Он брал в руку каждый предмет и, не найдя в нем знакомых черт, бросал в сторону. Лосьон, станок для бритья, блок запасных лезвий, пропитанная потом, да так и высохшая майка. Катя видела, как он взялся за нее руками, подержал и бросил. А потом пальцами той же руки вытер уголки губ. Мужчина был, вероятно, не из брезгливых.

Некоторое время он стоял на колене неподвижно, словно спринтер, готовый вот-вот сорваться со старта. Потом все-таки расслабился и поднялся на ноги.

Эти паузы стали раздражать Катю. Если бы не ледяное спокойствие Николая, во взгляде которого она не видела страха, а лишь покой, она давно бы уже закатилась в истерике. Собственно, ничего, что могло бы стать причиной ее, не было. Все происходило в совершенно доброжелательной обстановке. В какой-то момент этот черноволосый человек показался ей папой, проверившим ранец своего сына перед занятиями. Обычный поступок заботливого родителя, знающего своего пострела и опасающегося, как бы он не принес на урок дохлую крысу.

Но Катя раздражалась все сильней. Понятно, что перед ней – один из виновников всех бедствий. Тут уже и спрашивать не нужно…

И Катя вдруг догадалась. Почему нервничает по нарастающей, как крепнет в своем движении тот самый адреналиновый криз. Все дело в том, что это была не спокойная обстановка. Эта была самая кошмарная обстановка из всех, в которых ей пришлось побывать. И даже тот пожар в офисе, и их стояние с Левшой под водопадом перед тварями – это всего лишь разжижающие кровь эпизоды жизни. Самое страшное было сейчас. Она стояла напротив человека, который, без сомнений, был повинен и в смерти Антонио, и в смерти других. И вот сейчас Левши нет, неизвестно, что с ним, а человек этот спокойно рассматривает содержимое сумки. И в голове его нет мысли спросить: «Хотите чаю?»

– Ублюдок… – неожиданно для себя выдавила она.

И – снова эта омерзительная пауза. Не поднимая глаз, равнодушно он проронил:

– Хотите есть?

У Кати перехватило дыхание. От неожиданности она закашлялась и схватилась рукой за горло. Николай, тоже, очевидно, впечатленный, выдавил:

– Как такая глупость могла вам в голову прийти?

– Так хотите или нет?

– Хотим! – решив закончить этот бестолковый разговор, крикнула Катя. – Мы, и еще двенадцать человек… там. – Глаза девушки заблестели, на щеках появился лихорадочный румянец от ирреальности происходящего. – Что все это значит? Кто вы? Что происходит?!

Одну руку мужчина вытянул в сторону джунглей, вторую сунул в карман.

– Вон там, метрах в пятистах от этого места, я видел антилопу ньяла. Крупный самец, около полутора метров в холке. Если вам посчастливится, будете снабжены мясом на пару дней. Вы и еще двенадцать человек. Там.

– Я так и думал, – усмехнулся Николай. – Что еще ждать от сноба, наслаждающегося своим неуязвимым положением.

Мужчина, подумав, и вторую руку сунул в карман. Посмотрел не на одного из своих людей, а только в сторону его. Пока крепыш уверенно шагал к Николаю, Катя вдруг поняла, почему мужчина ведет себя так странно. Он думает. Его мозг в лихорадочной работе.

Парень подошел и, коротко взмахнув, ударил Николая автоматом в живот. Николай потерял равновесие, но не упал. Это не устроило «пятнистого». Шагнув вперед еще, он коротко, но точно пробил ему в голову.

Николай рухнул на спину, но тут же поднялся.

– Почему бы тебе не положить автомат? – сплюнув кровь, он улыбнулся. – И не попробовать повторить это? Если нам никто не будет мешать, то в следующий раз ты будешь похож на педика.

– Прекратите это! – закричала Катя, обращаясь не к нему, к мужчине в белой рубашке.

– Да, пожалуй, – согласился тот. – Пусть ваш спутник подождет, а мы с вами тем временем совершим прогулку.

– Я никуда не пойду!

– А мы никуда и не пойдем. Мы просто удалимся на десяток шагов. Есть кое-что, что Николаю слышать вовсе не нужно.

Он подошел к Кате и взял ее за непослушный локоть.

– Прекратите вырываться, вы выглядите глупо. Я же могу вас заставить. Просто идите рядом. – Он помолчал. – У вас красивые глаза. У моей жены были такие же.

Она посмотрела на мужчину:

– Пошло.

– Я не пытаюсь вас задобрить. Зачем мне вешать лапшу на уши женщине, если я могу взять ее силой? Просто констатирую факт, понимаете?

– После такого довода трудно не качать головой.

– И не качайте, – встав спиной к своим людям, мужчина сцепил пальцы и наклонил голову. – Я знаю, вам трудно сейчас сосредоточиться на теме предстоящего разговора. В голове у вас суетятся, мешая одна другой, мысли: кто он? что происходит? когда все это закончится? что это за место?.. Я могу продолжать до утра, потому что вопросов у вас множество, а ответов ни одного. Но все-таки я прошу вас быть внимательной к каждому моему слову…

Он прервался и вздохнул:

– Вы только посмотрите! Снова начинается ночь. Я никак не могу к этому привыкнуть. Как нелепо на этом Острове звучит выражение «распорядок дня», правда?

Катя видела, как солнце сваливается за горизонт. Если бы это не происходило по несколько раз уже много дней подряд, она бы решила, что окончательно свихнулась. И вдруг ее ужалила тревога. Причиной тому стал треск веток на опушке джунглей. И сразу вслед за этим раздался леденящий ее душу стремительный клекот.

Когда из леса, освещенные луной, выбежали первые твари, ей не оставалось ничего другого, как схватиться за руку мужчины.

Лес качнулся…

Она видела, как тряслись, словно от ударов, верхушки молодых деревьев. К первым пяти добавилось еще около десятка. То двигаясь на двух ногах, то опускаясь на четвереньки и подпрыгивая, чтобы успеть раньше себе подобных, твари окружали людей.

Катя перевела на мужчину матовый от ужаса взгляд. Но тот стоял, держа руки в карманах.

– Вы же сделаете что-нибудь?.. – едва слышно спросила она.

Он повернул к ней лицо и тут же отвернулся. И ей показалось – она хотела взмолиться, чтобы ей это показалось, было темно, и, скорее всего, луна прихвастнула перед ней одним из своих оптических фокусов… или же адреналиновый криз сжал ее сердце в кулак – наверное, ей показалось, что лицо мужчины изменилось до неузнаваемости. В глазах не было зрачков. Хотя, конечно, они были… Просто Катя их не увидела в спешке.

Она отшатнулась от него, но он повернулся к ней, и на этот раз ничего необычного в лице его она не нашла.

– Сейчас самое безопасное место на этой поляне рядом со мной. Так что если вы вдруг решили воспользоваться темнотой, чтобы…

– Вы ошиблись.

– Вы тоже.

– Не поняла?

Мужчина улыбнулся и, свистнув, крикнул своим людям:

– Прикончите двоих!

От такой команды Катя пришла в ужас. Двоих? А остальных?..

Один из парней вскинул автомат и от бедра пустил длинную очередь. Короткое пламя у ствола сверкало не больше трех секунд, но этого времени хватило, чтобы магазин автомата опустел. Быстро перезарядив, парень закинул его за спину. Одна тварь, брызжа кровью, уже лежала бездыханной. Катя видела, как в свете падающих звезд разлеталась вдребезги черепная коробка существа. А две раненых стали скачками уходить обратно к джунглям. Но их догнали другие. Повалив с разбега на землю, твари впивались в тело своего сородича, отрывали куски и тут же, почти не жуя, глотали. Дикий рев вырвался из глотки умирающего страшной смертью чудовища. Но вскоре разорванное горло издало шипение, с которым летает по комнате воздушный шарик, и над поляной повис один только звук – скрежет челюстей. Треск разрываемой плоти и кашель подавившихся едоков…

Еще около десятка тварей продолжали сжимать кольцо вокруг шестерых людей. Мужчина, чтобы унять дрожь Кати, обнял ее и прижал к себе. У девушки не было сил сопротивляться. Страх обезволил ее, смял…

Все трое парней в форме вынули из карманов жилетов какие-то странные предметы. Черного цвета, они до удивления были похожи формой на футляры для очков или ученические пеналы. Мужчина выбросил вперед руку – Катя видела руку, но не понимала, что он сделал с предметом, – и из пенала вырвался длинный, метров в семь, зигзаг голубого света. Ручная молния осветила тело твари, прервала ее стрекот и повалила наземь. В ужасе зашумев разноголосьем, от которого у Кати заложило уши, твари шарахнулись в разные стороны. Но тут же, сообразив, по-видимому, что ничего им не угрожает, бросились обратно.

И вспышки голубых молний осветили поляну. Одни короткие, другие длинные – все зависело от того, насколько далеко находились твари. Они выстреливали в темноту, били трещащим ударом и исчезали. В Катиных глазах сверкало, даже когда она сжимала веки. Ослепленная, она плохо видела и только отворачивалась, молясь, чтобы ее, незрячую, не атаковала тварь…

Молнии били и били, крики звучали непрерывно, оглушая равнину уже не разноголосым, а монотонным, заставляющим сворачиваться душу, звуком.

Катя все-таки преодолела страх и открыла глаза. Мужчина стоял в черных очках и спокойно наблюдал за происходящим. Лишь однажды, когда одна из тварей, обезумев от ярости, приблизилась слишком близко, он выбросил в ее сторону руку, и молния ударила тварь с такой силой, что ноги ее подбросило над башкой…

Катя сбросила с плеча руку мужчины.

Через несколько минут скопившиеся уже числом не меньше двух сотен твари отступили. Злобно щерясь и рыча, они пятились, отходя назад, к лесу. Иногда, когда Катин взгляд встречался со взглядом одной из них, Катя ощущала под сердцем пустоту. Еще несколько минут – и твари зашли в лес.

Но Катя чувствовала их, она почти видела их сквозь темноту. С содроганием наблюдая, как из кустов появляются узловатые руки, выхватывающие с освещенной луной поляны останки недоеденных сородичей, Катя прижимала ко рту ладони.

Наконец на равнине снова наступила тишина. И только когда очередная падающая звезда мазала по небу ярким хромом, периметр опушки джунглей украшался десятками светящихся огоньков. Это блестели от ожидания добычи глаза прячущихся во мраке тварей…

– Светлячки.

– Ч-что?.. – хрипло выдавила Катя и подняла голову.

– Светлячки! – повторил мужчина. – Видите, там, на границе между джунглями и равниной? Они бросились на яркий свет, а теперь пребывают в недоумении… Так мы не закончили наш разговор.

Катя увидела, как он машинально стер с виска каплю пота.

– Я уже и не помню, о чем он. Вы что-то говорили об антилопе, мерзавец.

– Ну, зачем вы так. Я просто иду к своей цели. Вы ведь тоже идете за водой? Зачем-то она вам нужна? Так и я. Разговор о Левше.

От такого неожиданного поворота Катя растерялась.

– И что вам интересно узнать о нем?

– Я ничего не хочу узнать о нем, потому что я о нем знаю… все.

– Что же вам тогда нужно?

Мужчина подумал.

– Левша, если ему повезет, скоро вернется. И тогда вы выясните, где он прячет одну вещь. Но выясните так, чтобы он не догадался о вашем интересе. И когда эта вещь окажется у вас в руках, вы отдадите ее мне.

– Сволочь… – Лицо Кати побледнело и в бледном, падающем с неба, как из фонаря, свете стало похоже на мраморное. – Да ты еще хуже, чем я думала!..

– Нет, я еще хуже, чем вы думаете сейчас. Но вы отдадите мне эту вещь.

– Какую вещь?

– Небольшой тубус, похожий на металлический. Он принадлежит мне и не принадлежит Левше. Вы сделаете это.

– Никогда, – Катя постаралась, чтобы это прозвучало как можно увереннее.

Мужчина быстро вздохнул и положил ей руку на плечо. Она хотела сбросить ее, но ничего не получилось. Пальцы больно сдавили ей руку.

– Вы сделаете это, иначе я убью.

– Меня? Сделай это!

– Нет. – Мужчина покачал головой. – Нет, не вас. Левшу. А вас оставлю жить. Как напоминание самой себе о вине, погубившей близкого человека.

– Кто вы такой, чтобы судить о нашей близости?!

– Мне надоели эти дурацкие препирательства! – Он повысил голос. – Мне нужен тубус, и я его получу. И вы поможете мне в этом, – он разжал пальцы и сунул руку в карман. – Можно вопрос? Зачем вы таскаете с собой его сумку?

– Не ваше дело.

– Ему так дороги лезвия для бритья и вонючая майка?

– Пошел к черту!

– Так они дороги вам?

– Туда же!

Отвернувшись, мужчина направился к своим людям, но говорить не перестал.

– Ричи, пристрели этого парня!

Катя увидела, как один из людей в форме вскинул руку и вытянул ее в сторону Николая.

– Нет!.. – срывая голос, закричала она.

– Если я еще раз услышу от вас возражение, одним мужчиной на этом Острове станет меньше. Вам это ясно?

– Да, – поспешила ответить Катя.

Он вернулся к ней.

– Так вы сделаете это?.. Так вы сделаете это? – с тем же дружелюбным оттенком в голосе повторил он, не дождавшись ответа.

– Да.

– Видите, как я тактичен. Наш разговор никто не слышит. – Он поднял руку и заправил прядь золотистых волос Кати за ухо. – У вас потрясающие глаза. Такие же были у моей жены.

Выдержав это, Катя промолчала.

– Если Левша вернется, передайте ему мои слова.

– Какие?

– Скажите ему: «Я видела сегодня странный сон. Мы с Николаем пошли за водой, а по дороге мне встретился неизвестный тип неприятной наружности. Вот он-то и просил передать тебе, что у меня глаза такие же красивые, как и у его жены». Он обязательно спросит вас, словно невзначай, как этот незнакомец в вашем сне выглядел, – он улыбнулся. И вдруг лицо его превратилось в маску. – Так вы не таите. Опишите как есть.

Кате захотелось поскорее вернуться к людям. Вернуться к ним и запереться в какой-нибудь каюте, оставшись в одиночестве. Находиться в одиночестве среди людей – самый удобный способ не растерять остатки разума.

– Вы сказали – «если вернется»… Если вам так нужен тот предмет, почему бы вам не сделать так, чтобы он вернулся?

– На этом Острове, крошка, воля людей не имеет никакой силы. Надеюсь, мне нет необходимости напоминать, что наш разговор не тема для обсуждения у костра на авианосце?

Он посмотрел на верхушки деревьев.

– Смотрите, встает солнце. Вы тоже никак не можете привыкнуть к этому?

Катя брела вслед за ним к Николаю.

– Что вам сказать на прощание? До свидания, Катя. Прощайте, Николай. Настал новый день. Вон там – антилопа. Там, – он показал, – вода. Идите.

Николай не проронил ни слова до самого водопада. И лишь там, смывая с лица подсохшую кровь, поинтересовался:

– Зачем он отводил тебя в сторону?

Она помедлила с ответом.

– Можешь не отвечать. Здесь все не то, что кажется, и ничто не имеет смысла. Кроме жажды и голода.

– Я могу рассказать – ты хочешь?

– Нет, – ответил Николай, поднимаясь и закручивая пробку на последней бутылке. – Я не хочу. Если бы это должен был услышать я, то он не стал бы удаляться с тобой. А последствия твоего непослушания продемонстрировали нам обоим. Отдавая информацию мне, ты ставишь меня перед необходимостью раскрыть ее, когда к чьей-то голове поднесут оружие. Я спасу ту жизнь, но погублю твою.

– Как удивительно логичны становятся мужчины, когда в них поселяется страх, – с разочарованием произнесла Катя, стоя по грудь в озере. – Но я и не собиралась тебе ничего говорить. Несмотря на то, что ты задал мне вопрос, от которого открестился сразу, как только я согласилась на него ответить.

Николай, собирая бутылки в связку, смотрел по сторонам, стараясь, чтобы его взгляд не пересекся с Катиным.

– Две недели каждого из нас превратили в самих себя, верно?

Не ответив, он поднялся. А Катя, растратив насмешливую улыбку попусту, вышла из воды.

– Но часто, забывая об этом, мы по привычке продолжаем играть в жизнь. Этот Остров словно раздел нас донага. И расшитые стразами джинсы от Дольче и Габбана имеют ту же цену, что и брошенные в ту же кучу холщовые брюки из Урумчи. Эта куча тряпья дымит, сгорая одинаково быстро и одинаково дотла. А мы наги и совершенно не представляем, как себя нужно вести. Ведь нужно быть самим собой, а мы ни разу так не поступали.

– Нам пора идти, – сказал Николай. – Никто не знает, когда наступит ночь.

– Да, конечно, – согласилась Катя.

И они, неся тяжелые связки, стали удаляться от озера, оставляя за спиной шум водопада и ощущение свежести.

ГЛАВА 19

Пройти им оставалось около сорока метров. И коридор снова заканчивался, чтобы, свернув направо или налево, снова начаться. Гоша уже отрекся от мысли, что может быть другая дорога наверх, кроме как шахта. Они шли уже полчаса, но не поднялись и на метр. Бесконечная сеть коридоров – пустых, стеклянных, с завешенными стенами и дверями. Сотни помещений. Когда в них слышались звуки, позволяющие угадать работу человека, Гудзон подхватывал слабеющего Гошу, и они пробегали мимо, чтобы побыстрее добраться до конца тоннеля. Но большинство помещений пустовало. Чтобы проверить, нет ли в каком из них лестницы, Гоша нашел незапертую дверь и вошел. И ему снова показалось, что он никуда не уходил из той комнаты, в которой он разговаривал с неизвестным по громкоговорящей связи. Архитектор этого города не страдал избытком фантазии.

Прикрученные к полу на дюймовые болты, как рельсы к шпалам, столы стояли в одном порядке в каждой комнате. И в каждой комнате гулко пищал аппарат искусственного дыхания. Пульт управления аппаратурой следил за тем, чтобы под стеклянными колпаками на столах поддерживалась жизнь.

– Сколько же здесь комнат? – бормотал Гудзон. – Их не меньше тысячи.

– Это только те, что мы видели. Умножь на восемь столов…

На этаже, на который они спустились, камер на стенах не было.

– Чем выше к поверхности, тем сложнее аппаратура видеоконтроля. Ты можешь представить, сколько средств затрачено на строительство этой лаборатории? Если у этих ребят есть спонсор, хотел бы я быть его лучшим другом…

И снова – тупик, и снова проход направо и налево.

– Здесь коридоры не кончаются, – рявкнул Гудзон. – Они здесь размножаются!..

– Делятся, как клетки. Вам что-нибудь известно о делении клеток?

– Мне известно, что, если не прижечь рану огнем, у вас загниет рука! Здесь столько больных и ни одного лекаря! Найдите мне хоть одного живого, и я под угрозой смерти, – Гудзон тряхнул ржавой шпагой, – заставляю его облегчить ваши страдания!

– Во времени, в котором вы находитесь, сэр Генри, страдания не облегчают. Их устраняют. Нам не нужен лекарь, нам нужен просто стрептоцид. Но его почему-то не разбросали на пути нашего предполагаемого отступления.

Лампочек под потолком стало в два раза меньше.

– Я больше не могу спускаться! – простонал Гудзон, видя, как заканчивается новое ответвление коридора и появляется лестница, ведущая вниз. – У меня не идут туда ноги. Возьмите и прикончите меня, – он протянул Гоше шпагу. – Или ударьте молнией.

Мрамор на полу давно сменился просто бетоном, а теперь Гоша увидел, что на этом уровне и бетон – дефицит. Или просто не имело смысла заливать пол. Хватало и металлических, как на палубе авианосца, листов.

Перед огромной дверью с задвижкой было пронзительно тихо. Гоша слышал даже посвистывание в легких Гудзона, когда тот дышал. Но стоило ему повернуть задвижку и чуть толкнуть дверь, как в уши его ворвался шум. Гудзон поморщился и схватился руками за уши. А Гоша вспомнил юность, когда работал в прессовочном цехе на заводе. Там тогда стояли шесть огромных пресс-машин, и они штамповали сантиметровые листы железа. Даже в наушниках рабочие теряли слух через пятнадцать лет работы. Но вместо качественных наушников им выдавали зачем-то молоко.

«Да, молоко, – подумал Гоша. – Я бы сейчас выпил литр-другой…»

Они вошли, и Гоша притворил дверь. Сначала он не проникся смыслом происходящего. И только когда они вошли в зал, который по размерам был не меньше хранилища кораблей, он почувствовал легкий озноб. Тысячи квадратных метров площади занимал огромный ленточный станок. Конвейер двигал и двигал вертикально стоящие колбы, в которых, словно в гигантских ампулах для инъекций, стояли люди. Зеленоватая жидкость покрывала их, и только людские макушки, как поплавки, при каждом толчке станка поднимались вверх – и тут же тонули. Станок успокаивался – и макушки совершали обратный ход, чуть касаясь поверхности жидкости. Снова толчок – и снова людские головы по брови поднимались над поверхностью…

– Пресвятая Богородица… Что здесь происходит?

С закрытыми глазами, люди в ампулах безучастно участвовали в этом действе. Изо ртов их уходили наверх, в отверстие в верхней части ампул, шланги, играющие, видимо, роль воздухопроводов. Из легких отработанная кислородная смесь уходила напрямую – через ноздри. Сотни, тысячи – Гоша готов был поклясться, что десятки тысяч – ампул двигались по конвейеру, заставляя людей качаться и пускать пузыри.

– Добро пожаловать в ад, Генри Гудзон, – прохрипел Гоша.

Не доверяя глазам своим, тот подошел к ампулам ближе.

Ампулы менялись перед ними, словно предоставляя возможность полюбоваться ирреальностью происходящего. Мужчины, женщины… Старики, молодые люди, подростки…Чернокожие, мулаты, монголоиды… Гоша посмотрел на маори, каждый квадратный дюйм кожи которого покрывали татуировки. Индейцы с отверстиями в ушах и носах – их лишили украшений перед помещением в новую среду обитания…

Широкоплечие атлеты, люди с запущенным брюшком, женщины с интимными стрижками, уродливые старухи… Кажется, для маринада здесь был пригоден любой продукт…

Гоша засмотрелся на девушку, услужливо поставленную перед ним конвейером. Она качнулась, и он машинально осмотрел ее формы. Необычайной красоты, она была прекрасна даже в этом своем состоянии.

И вдруг она открыла глаза.

Гоша сделал шаг назад, чувствуя, как потеет на рукояти шпаги ладонь.

Несколько секунд девушка рассматривала пространство перед собой. И увидела стоящих перед ней людей. Лицо ее исказилось в мольбе. Она открыла рот и, пережевывая резиновые воздухопроводы, что-то прошептала.

– Она жива! – вскричал Гоша и, бросившись к ампуле, одним ударом шпаги расколол ее прозрачную скорлупу.

На металлический пол хлынула, как из разбитого аквариума, волна. Девушка, не в силах удержаться, вывалилась из теперь уже несуществующей ампулы.

– Помогите мне, Гудзон!.. – задыхаясь, крикнул Гоша.

Подставив руки, он поймал девушку и стал валиться назад. Только теперь придя в себя и поняв, что от него требуется, Гудзон подставил руки и удержал Гошу от падения.

Гоша осторожно положил девушку на пол.

– Вы можете говорить? Кто вы? Как сюда попали?..

Кашляя и задыхаясь, она отрыгнула целую лаву воды с какими-то черными хлопьями и натужно, судорожно вздохнула.

– Сейчас она придет в себя! – торжественно пообещал Гоша. – Вот увидите, вот увидите! Держись, держись, малышка!..

Девушка между тем перевернулась на живот и медленно, будто в интимном танце, встала на колени.

Крепкие большие груди, словно резцом скульптора выточенные ягодицы, маникюр на пальцах, который постепенно терял свой синюшный вид и светлел на глазах, – сейчас это не возбуждало, а просто заставляло восхищаться…

– Ну, вставай, вставай, милая, – забыв про рану, Гоша схватил ее обеими руками за плечи и стал поднимать.

И вдруг заметил, что судороги прекратились. Девушка дышала ровно, но в дыхании этом слышалось что-то, что напомнило ему легкое возбуждение. Приняв это за симптомы шокового состояния, он все-таки поднял девушку. Голова ее была склонена, и мокрые волосы, вьющиеся шикарные волосы падали вниз, как вуаль…

– Эй, ты спасена, малышка! – радостно крикнул Гоша и встряхнул ее за плечи.

Она не подняла головы. Недоумевая, Гоша слышал сопение и уловил едва заметный поворот головы влево. Туда, где на плече девушки лежала Гошина, кровоточащая раной, рука.

– Можно просыпаться, все позади.

И он уже не мог бы вспомнить потом, что произошло дальше, если бы его попросили об этом.

Схватив обеими руками его ладонь, девушка впилась в нее зубами. Пронзившая Гошу боль погрузила его во мрак, и он услышал крик свой, полный ужаса…

Вырвав руку и сжав запястье, он шагнул назад. А девушка, кивнув, забросила свои волосы назад. Движение, которое могло свести с ума любого мужчину. Так почти и вышло. Увидев ее зеленые, лишенные зрачков глаза, Гоша почувствовал, как слабеют ноги.

Обнажив ровные, залитые кровью зубы, существо бросилось на него с тем свирепым удовольствием, которое не раз видел Гоша, живя на Острове…

Он услышал свист.

А потом звук, с которым топор врубается в кочан капусты.

Что-то горячее и жидкое ударило его в лицо, ослепило, заставило повалиться на пол…

Протерев глаза, он вскочил. Гоша сделал бы это, даже если бы у него были переломаны обе ноги. Страх, почти безумное отчаяние подняло его на ноги, и он услышал, как на пол падает что-то тяжелое.

Гудзон с лицом, которое бывает у издающих последний вздох на смертном одре, стоял в белом поварском наряде, обеими руками сжимая рукоять шпаги. Лезвие ее дымилось кровью, а белоснежная куртка мореплавателя блестела от крови и прилипла к телу.

Гоша посмотрел под ноги. Отрубленная под самую нижнюю челюсть голова красавицы лежала лицом вверх и глазами, похожими на две позеленевшие от старости медные монеты, смотрела равнодушно и уверенно.

Гоша поднял взгляд. Тело простояло еще секунду, пуская фонтан крови. И рухнуло.

Покрытые бордовыми потеками бирюзовые ампулы с людьми продолжали свое ритмичное движение.

– У вас неплохо получается снимать головы, сэр Генри. Представляю, сколько вы тренировались…

– Никогда… не верь… женщинам, мой мальчик…

Гоша услышал это, будто слова звучали в соседней комнате. Он повернулся к Гудзону. Тот стоял, уже опустив шпагу. Обретя способность говорить фразы целиком, он закончил свою мысль:

– Сначала они позволят залезть им под юбку, а потом высосут всю кровь.

Гоша обвел взглядом потолок помещения.

– Идемте, Гудзон…

Через полчаса, миновав тысячи ампул и обойдя сотни поворотных механизмов, они приблизились к двери.

– Что там? – громко, чтобы его риторический вопрос слышал Гоша, произнес Гудзон. – Снова коридор? Если так, убейте меня здесь.

Повернув задвижку и приоткрыв дверь, Гоша положил тяжелую от пропитавшейся повязки руку на плечо спутника.

– Я ваш должник, сэр Генри.

– Пустое, мальчик. Мы квиты. Я… – На глазах мореплавателя появились слезы. – Я больше не могу здесь оставаться… Уведите меня куда-нибудь…

Схватив за рукав, Гоша выволок его из лаборатории.

Да, это был коридор. Но теперь он заканчивался уже не разветвлением. Это был тупик, обозначенный дверью.

– Мне нужен воздух. Мне нужно много воздуха, – бормотал Гудзон, когда Гоша отворял ее.

Со скрипом тяжелая створка отошла в сторону, и в лицо им ударил свет.

Это был не свет ламп. Это было солнце.

Рельсы под их ногами уходили вперед и заканчивались там, в конце тоннеля. До свода его, открывающего им свободу, им оставалось идти одну минуту…

И они шли по рельсам, падая и поднимая друг друга. Цепляясь то за одну стену, то за другую, Гоша втягивал распахнутым ртом знакомый привкус свободы. Он рвался к свету, как рвется к поверхности теряющий сознание водолаз…

Они встали на краю тоннеля. Здесь заканчивались рельсы.

Перед ними, в нескольких километрах прямо по курсу, выглядывали из облаков, как кусочки ананаса из йогурта, залитые солнечным светом снежные вершины гор.

Они стояли на краю отверстия в вертикальной, обточенной за миллионы лет ветрами скале. Она уходила вверх и была погружена в густую вязь стоящего над ней облака.

Под ногами – километр пустоты и мягкие, взбитые сливки облаков. Они расстилались под Гошей и Гудзоном бесконечным одеялом, уходя к горизонту, насколько хватало взгляда.

Нешуточный ветер рвал с них одежду, развевал волосы на Гошиной голове, и Гудзон, лысина которого светилась на солнце как бильярдный шар, хватал его ртом, как собака, высунувшая голову из окна машины…

– Смотрите, Гоша… Земля и вправду – круглая. Или мне это только кажется… – не услышав ответа, он одичалым взглядом заглянул в глаза человека, который был моложе, но знал больше. – Г-где мы?..

Перина облаков слегка изгибалась, словно кто-то, нянчащий Землю, заботливо подоткнул края под нее, спящую. Тысячи, миллионы оттенков цветов искрились на поверхности облаков. Бриллиантовая россыпь вскружила голову Гоше, он почувствовал сначала озноб, а после чарующую легкость в ногах…

– Держитесь! – прокричал Гудзон, хватая геолога за воротник и затягивая обратно в тоннель.

Усевшись на рельс, Гоша обхватил себя руками. Мороз заставлял мышцы сокращаться, как при ударах электричества. Речь его была полна неясностей.

– Паусоподобные… Цирростратус… Вы знаете, что это такое, Гудзон?..

Вместо ответа тот привалился спиной к краю проема и закрыл глаза.

– Перисто-слоистые облака, Гудзон… Это облака верхнего яруса, состоящие из кристалликов льда. Если глядеть с земли, то высота их нижней кромки находится на высоте шести-восьми километров… – Он посмотрел на Гудзона, ища поддержки, удивления, но ничего не нашел. – Их вертикальная протяженность до двух-шести километров, как вы не понимаете?!

Гудзон открыл глаза. Это было все, чем он мог поддержать разговор.

– Мы находимся на высоте более десяти километров, вы, человек из прошлого! Километров двенадцать или тринадцать! Сюда не поднимаются даже аэробусы коммерческих рейсов! Аэробусы! Почему вы не знаете, что такое аэробусы? Дремучий вы человек! Это стальные птицы, перевозящие сотни людей на высоте в семь миль!

– Тебя бы туда, откуда я родом, сынок, – невозмутимо отозвался Гудзон. – Ты сгорел бы на костре уже через полчаса.

Гоша его не слышал. Он поднялся и на непослушных ногах стал ходить от стены к стене.

– Этого не может быть. Это нонсенс, чертовщина!.. Джомолунгма со своими восемью тысячами восьмьюстами сорока восемью метрами просто кочка по сравнению с этими возвышениями! По сравнению с любым из них!..

– Мой мальчик, зачем так кипятиться? Тебе лучше сесть. Ты расплещешь свой разум, и тогда кто выведет нас на траву?

– На траву? – Гоша подошел к Гудзону. Схватил его за отвороты куртки и встряхнул, оставляя на лацканах красные пятна. – На траву?! Самая высокая точка Острова, по моим подсчетам, – около тысячи метров над уровнем моря! А сейчас я стою над ямой глубиной в полтора десятка тысяч ярдов и дышу, как орел! Вы не знаете, отчего мы еще не загнулись от гипоксии? А, я забыл! Мое место на костре! Гипоксия – это когда из организма вымывается к чертовой матери углекислота! Мы оба сейчас должны быть трупами, потому что ни один смертный не может находиться на такой высоте без специального снаряжения!

Гоша снова подошел к краю проема и долго всматривался в панораму.

– Глазам не верю… – пробормотал он, отходя. – Этого не может быть. Этого просто не может быть…

– Тем не менее это есть, задери кот вашу бабушку! И я прошу вас сосредоточиться и подумать, как нас спустить на землю! – Выпалив это, Гудзон воткнул шпагу в расточающую креозотную вонь шпалу и оперся на нее, как на костыль.

С минуту Гоша был недвижим, как статуя.

В голове его царил кавардак. Потом он вонзил взгляд в Гудзона и стал рассматривать его, словно только что увидел. Нашарив в варившейся в голове каше какую-то мысль, он подошел и зашептал, как сумасшедший:

– Генри Гудзон, мореплаватель, командор, представитель флота Его Королевского Высочества Якова Первого… Вы соображаете, что говорите? Спустить? Отсюда?.. – Нос его почти прижался к носу Гудзона. – Сутки назад я находился на берегу моря. Моря! Вас заковали в наручники, но вы же не припоминаете, чтобы у вас вынимали мозг? Вы знаете, что такое – море? – Гоша перешел на свистящий шепот. – Море – это такая вода, омывающая берега. Так вот, с этого берега я несколько часов спускался под землю! Там, на глубине более семисот ярдов, я познакомился с вами! Потом мы протопали около десяти миль, все время спускаясь и спускаясь! Мы переместились, по моим подсчетам, еще ярдов на сто ниже! И вот теперь, на этой глубине, мы вышли на свет божий! И я вижу под ногами высоту в пятнадцать тысяч ярдов, – Гоша снова встряхнул Гудзона. – Горы не могут находиться ниже уровня моря, а облака не спускаются в ямы! И теперь я, человек с двумя высшими образованиями, профессор, стою и схожу с ума, а человек из медного века говорит мне – «спусти меня на землю»! Куда спустить?! На какую землю?!

Гудзон медленно опустился между шпал.

Гоша сел рядом и с безучастным видом стал водить пальцами по лбу, как будто втирал мазь от загара.

Через несколько минут облака утратили блеск, и солнце соскользнуло к их верхней кромке.

Наступала ночь.

ГЛАВА 20

Докурив, Левша вмял окурок в землю. Посмотрел на Макарова, успокоившегося и теперь сидящего смирно Гламура, поднялся.

– Мы сделаем вот что… Макаров, веди девушку на судно. Гламур ее не доведет, а я очень зол, чтобы отвлечься от поиска квадрата семь-двенадцать. Так что отведи ты. А мы с малышом продолжим увлекательный поход.

– Может, вернемся вместе, а после отправимся вдвоем? – неуверенно предложил Макаров.

– Потеряем уйму времени, – возразил Левша. – И потом, это все равно придется когда-то сделать. Так почему не мы с Гламуром? Гламур, ты как, не выблевал остатки мужества?

– Я пойду с тобой, – к удивлению Макарова, робко заявил тот. – Ты прав, мне когда-то все равно придется это сделать. Так уж лучше сейчас, чем снова откладывать…

Поскольку речь была не именно о поиске квадрата, Макаров улыбнулся.

– Вот так, Левша… От кого не ждешь, тот… А на кого надеешься… – Он мог не договаривать. Все было и без того ясно. – Тогда – удачи, мужчины…

Вскоре Левша потерял из виду мелькавшее в зарослях желтенькое платьице.

– Мы пойдем на юго-запад. В том направлении двигалась эта банда.

– Как скажешь, – согласился Гламур, закидывая за спину винтовку. Оружия и боеприпасов теперь хватало с избытком. Им даже пришлось отгрузить часть Макарову.

Некоторое расстояние они преодолели молча. Чем дальше они двигались на юго-восток, тем гуще встречались заросли. Продираясь сквозь них, они растрачивали силы, и было не до разговоров. Но вскоре лес снова поредел. Левша посмотрел на Гламура – не устал ли. Но тот уверенно двигался вперед.

– Пытаешься доказать себе, что способен на многое? – спросил Левша, поправляя ремень на плече Гламура.

– Иногда нужно это делать, – усмехнулся тот.

Потом шагнул в сторону и тряхнул длинный и тонкий ствол лианы. На землю упало несколько желтовато-зеленых плодов длиной около десяти сантиметров и толщиной около пяти. Подняв четыре, два из них Гламур протянул Левше.

– Тебя только что выворачивало наизнанку, а сейчас ты снимаешь с деревьев первые попавшиеся плоды и жрешь? – изумленно воскликнул Левша, отшвыривая плоды в сторону.

Гламур разломил ягоду, вынул семена и присосался, зажмуриваясь от удовольствия. Съев одну, он разломил вторую и под вопросительный взгляд Левши заговорил:

– Это не первые попавшиеся. Это страстоцвет мясно-красный. Больше известен как «Кавалерская звезда». Сейчас как раз время полного созревания. – Он на ходу покосился на Левшу. – Напрасно выбросил. Он не только вкусен, но и успокаивает нервную систему. Лечит от психических срывов. В общем, как валерьянка.

Шагая и глядя под ноги, Левша не мог говорить от удивления. Наконец его прорвало:

– Откуда ты это знаешь? Московский продюсер – специалист по флоре субэкваториального леса?

– Ну, не только по флоре. Еще и по фауне.

Левша рассмеялся:

– Ты меня удивляешь!

– Надеюсь, не в последний раз, – Гламур виновато улыбнулся, и они ускорили шаг.

Через два часа они вышли на освещенную солнцем поляну. Левша уже собирался скомандовать привал, как вдруг Гламур насторожился. Посмотрев на небо, он процедил сквозь зубы:

– Как же это не вовремя…

– Ты о чем?

– Если я не ошибаюсь, наступает ночь.

Левша только сейчас вспомнил о главном препятствии их похода.

– Нам нужно остаться на этой поляне, – решил он. – И надо как можно быстрей разжечь костер.

– Как скажешь, – послушно отозвался Гламур.

Натаскав веток, Левша быстро раздул пламя. Теперь оставалось только таскать и таскать на поляну топливо.

– Где-то там сейчас Макаров с девчонкой, – волоча очередную охапку хвороста, сказал он Гламуру.

– Они уже на корабле, я думаю. В безопасности…

И ночь размыла все цвета, погрузив джунгли и поляну в фиолетовую дымку…

– Я хотел поговорить с тобой, – буркнул Левша, сидя так близко к огню, что жар грел его лицо.

– О чем?

– Ты говорил, что жил в «Доме Мазинга».

– Это так.

– И что тебя обокрали.

– Совершенно верно.

– А что у тебя унесли?

Гламур не отвечал долго. Закончив ворошить угли палкой, он бросил ее в огонь и посмотрел на Левшу.

– Пятьдесят тысяч евро и металлический тубус. Я с легкостью простил первое, но до сих пор не могу простить второго.

– А что было в том тубусе?

У самой кромки леса, соприкасающейся с поляной, раздался хруст ветки.

– Твари… – прошептал Левша и, вскочив, стал подтягивать поближе к костру длинные сухие стволы деревьев, что они принесли из чащи. – Стреляй сразу, как выйдут!

Из джунглей вышло четверо. Люди в песочной униформе, точь-точь в такой же, в какую были одеты те четверо. И тоже вооруженные американскими винтовками.

– Какого черта?! – переполошился Левша, бросаясь к своей винтовке. – Стреляй, сопляк!

Люди были уже рядом, в пяти шагах.

– Не прикасайтесь к оружию, сохраните себе жизнь! – громко сказал один из мужчин.

В свете костра их лица зловеще светились. Огонь отбрасывал их длинные уродливые тени на темную стену джунглей.

Опустив голову и закусив губу, Левша швырнул винтовку на траву.

– Ты собирался доказать самому себе, что способен на многое… – в сердцах пробормотал он, глядя под ноги. – Но не смог даже нажать на спуск, когда из кустов вышла смерть…

И он посмотрел на Гламура.

И не поверил своим глазам.

Гламур лежал у костра, пожевывая длинную травинку.

Неизвестные подошли, и один из них с ходу ударил Левшу ногой в живот. А потом к первому присоединились еще двое. Били Левшу долго и методично. Сплевывая кровь и резко выдыхая воздух, когда удары приходились по телу, он экономил силы, чтобы растратить их после. Если «после» наступит…

– Достаточно, – раздался знакомый голос.

Когда Левшу поднимали, Гламур уже стоял.

– Ваша куртка, сэр.

Моргая, чтобы сбить с ресниц кровь, Левша смотрел, как один из вооруженных людей накидывает что-то на плечи Гламура.

– Вы пустили проволоку?

– Да, сэр. Она окружает поляну в радиусе пятидесяти метров на высоте минимум пять.

И Гламур подошел к Левше.

– Я не наркоман. Просто бывают эпизоды в жизни, когда есть смысл выдавать себя за него. – Он опустил голову, но тут же ее поднял. – Ну, скажите, как мне было еще отрезать вас от толпы? Только заикнувшись о «Доме Мазинга». Я был почти уверен, что вам захочется поболтать со мной на эту тему без свидетелей. А так бы вы отправили с девушкой, конечно, меня. Ведь поиск квадрата семь-двенадцать, которого не существует, это дело настоящих мужчин…

– Похищение девчонки – это тоже часть плана?

Гламур поежился и подвернул воротник куртки – было прохладно.

– В погоню могли пойти только Макаров и ты. Оставалось заставить Макарова взять меня с собой, а после – удалиться.

– Значит, и нож в груди одного из твоих людей… – зловеще пробормотал Левша.

– Я рассчитывал, что вы прикончите всех четверых. Поэтому, когда этого не случилось, пришлось идти на крайние меры. Что бы вы обо мне подумали, когда бы развязали рот тому парню и он обратился бы ко мне по имени?

– Важно, что мы подумаем о тебе сейчас.

– А вот это как раз уже неважно. Довольно болтать. – И Гламур повернулся к своим людям. – Отведите мистера Левшу в бункер. Нам есть о чем поговорить. Ведь он так хотел этого.

Левшу под руки вели мимо. Гламур остановил его рукой и тихо, так, что было слышно даже потрескивание веток в костре, сказал:

– Вы хотели бы спросить меня о чем-нибудь, да не знаете, с чего начать. Верно?

Левша сплюнул ему под ноги кровь.

* * *

Донован дремал рядом с Нидо. У лежака, коптя, мерцала самодельная плошка-светилка.

Нидо захрипел, словно из последних сил вынырнув на поверхность, и Донован увидел его огромные, черные, сверкающие глаза.

– Слава богу! – вскричал доктор, бросаясь к нему.

– Левша, – сказал Нидо.

В это время в джунглях Гламур поднимал с земли четыре плода «Кавалерской звезды», чтобы два из них отдать Левше…